Калина Саша. Лилит

   Я толкнула раму, закрывая ее, потому что, наклонившись пройти по карнизу, этого не смог бы никто, продвинулась еще на несколько шажков, взялась за подоконник и, опершись о него руками, запрыгнула в чью-то комнату, едва не опрокинув стеклянную вазу с цветами, стоявшую на подоконнике. И тут же я закрыла обе наружные рамы, чтобы Паша не смог забраться вслед за мной, потому что он, я видела, удачно пролез мимо водосточной трубы и был уже рядом. Я закрывала внутренние рамы, когда за стеклом показалось его лицо. Не думаю, что он решится бить стекла в чужой квартире, да и трудно это сделать, ведь тогда нужно одной рукой за что-то держаться, а держаться там не за что, а так, ударив по стеклу, он, скорее, улетит вниз, чем разобьет его.
   Паша стал ругаться и угрожать мне, повторять его слов не буду, потому что нельзя, да и неинтересно, все их и так — знают.
   Но терпеть такого я больше не могла. Я взяла вазу, в которой стояли цветы, вынула их, положила на подоконник, потом встала на него, просунула руку с вазой через форточку и перевернула ее. Со звонким, приятным для такого душного вечера плеском, вода вылилась на Пашину голову, сразу сделав прилизанными его жиденькие волосики. С открытым ртом, умолкнув на полуслове, он замер, как собака от удовольствия, когда ей почешут за ухом.
   А я вдруг тоже замерла. Замерла, потому что только в это мгновение вспомнила: я видела сегодня эту вазу — я ее отодвигала в сторону, когда открывала окна, как только мы с Феликсом вошли в квартиру, я пошла открывать окна, потому что в квартире было душно. Я еще удивилась, зачем в вазу с искусственными цветами налили воды?
   Я спустилась с подоконника, взяла цветы. Да, это были те самые три искусственных цветка — я снова забралась туда же, откуда и убежала, только через другое окно, в другую комнату. Я сразу не сообразила этого, потому что, понятно, не очень хорошо соображаешь, когда стоишь на карнизе восьмого этажа.
   Пашино лицо исчезло, он пополз обратно, насладившись душем, а что мне делать теперь?
   А мне, пока эти там, на балконе, не догадались, что я рядом с ними — стоит им только пройти три двери: две в смежных комнатах и еще одну в ту комнату, где сейчас я, — мне нужно уходить. Это может получиться, ведь они сейчас стоят и переживают за Пашу, а может, делают ставки, доползет он обратно или нет.
   Осторожно, стараясь в темноте не наткнуться на что-либо и повалить это что-либо на пол, я добралась до двери комнаты, выглянула и прислушалась. Да, кажется, все трое на балконе.
   Я, как дурочка, бросилась бегом в сторону входной двери. Ну нет, чтобы так же осторожно до нее добраться, а я со страху побежала к ней — в темноте. И конечно, я на что-то налетела, кажется, это была табуретка, на которую я становилась, когда выкручивала пробки. Она загрохотала, а я, ударившись ногой о нее, вскрикнула, с балкона через несколько секунд затишья (я в это время терла ушибленную ногу) раздался крик:
   — Она здесь, в соседней комнате!
   Я бросилась искать входную дверь. Наткнулась на нее, стала открывать замок. Он никак не открывался. Я полезла в карман за ключом от нижнего замка, ведь если его открыли, значит, потом, когда вошли, могли и закрыть. Вытаскивая его, я невольно от страха и нетерпения несильно толкала дверь плечом. И вдруг, когда я уже вынула из кармана ключ, она взяла и открылась сама. Они ее и не закрывали на замок.
   Но было поздно. Сшибая все на своем пути, за мной как бык за Красной Шапочкой, несся Жека-носорог. То, что это именно он, я увидела, потому что прихожая осветилась через открывшуюся дверь с лестничной площадки, на которую я уже выскочила.
   И тут вдруг из комнат, оттуда, со стороны балкона раздался такой страшный крик, что у меня мурашки побежали по телу, а Жека резко затормозил и, растерянный, замер на месте. Он остановился прямо на самом пороге, упершись одной рукой в стену у двери.
   Но что бы там ни случилось, у меня не было времени страдать и плакать. Я с силой толкнула дверь, захлопывая ее. Она ударила Жеку по плечу, тот отскочил в сторону. А я быстро вставила ключ в замок — бывает, что от волнения что-то не получается, а тут ключ словно магнитом в замок втянули. Я повернула ключ один только раз, зачем-то вынула его и, положив в карман, побежала по лестнице вниз.
   Что случилось там, на улице, мне было понятно — это так желавший сбросить меня с карниза Паша, сам не удержался на нем и полетел вниз — наверное, все-таки водосточная труба не выдержала даже его маленького веса.
   Уже проехав почти полдороги до своего дома, я подумала о Феликсе и решила, что он смог убежать от этих.
   Когда я приехала домой, то прежде всего, захлопнув дверь, так закрыла замок, чтобы его нельзя было открыть снаружи, но спокойной я, понятно, все равно не была.
   Я легла, и мне хотелось поскорее уснуть, но только так, как хочешь, никогда не получается, и я не спала до половины пятого и только потом уснула.

* * *

   Когда я проснулась, на часах было начало первого. Мне опять снились кошмары, о которых вспоминать не хочется.
   Наверное, и от этих кошмаров, и от нервного напряжения я чувствовала себя такой разбитой. Перед тем как пойти в ванную, я позвонила Сережке. Хотя и сказала, что больше говорить об этом не буду, но никак не получается.
   Сразу после ванной я стала звонить Леночке.
   — Алле, — услышала я ее голосок.
   — Привет, Ленок, — сказала я и сразу почувствовала разницу в нашем возрасте, которой раньше никогда не чувствовала, хоть Леночка была на четыре года моложе меня, но все дело было в настроении. — Витя твой вернулся? — спросила я.
   — Нет. А почему ты спросила?
   — Так просто.
   — Что у тебя, скажи, что ты узнала?
   — Правильнее будет спросить, чему я научилась?
   — Чему ты научилась?
   — Лазать по карнизам.
   — По карнизам? — удивилась Леночка.
   — Не обращай внимания, это не имеет отношения к делу или почти не имеет.
   — Так ты узнала что-нибудь?
   — По сути, нет. Ничего нового. А если принять во внимание, что и до этого ничего не знала, то, значит, вообще ничего.
   — И что ты собираешься делать? — в голосе Леночки слышались сострадальческие нотки.
   — Пока не знаю. Ленка, — не выдержала я,. — вчера там такое творилось!
   — Какое?
   — Я не хочу по телефону говорить об этом, встретимся, расскажу.
   — С тобой все в порядке, у тебя нормально все?
   — Ну о чем ты говоришь. У меня будет все нормально, когда я разыщу Сережку.
   — Ты только не волнуйся, Мурик, может, он уехал куда-нибудь и скоро вернется.
   — Ну да, уехал. И оставил у себя в мастерской наркоманку, которая больше была похожа на мертвую.
   — Да, — согласилась Леночка. — И дверь, ты говоришь, была открыта.
   — Да, и дверь тоже была открыта.
   И все-таки я не выдержала.
   — Ты знаешь, что вчера случилось, Аленк, — начала рассказывать я, — тех двоих, которых вроде бы как ты пригласила… — я не знала как сказать, — в общем, там такое было, кажется, их убили.
   — Что?! Ты что такое говоришь?! Кто их мог убить? — В голосе Леночки слышался испуг. Еще бы!
   Зря я ей сказала, теперь она станет мучиться, ведь это она их пригласила.
   — Двоих я знаю, точнее, видела, только один из них, кажется, тоже разбился. — И я коротко рассказала ей все. — А с Феликсом не знаю что. Он, кажется, убежал.
   — И бросил тебя? Ну мужики пошли!
   — Да какое Феликсу до кого дело, когда речь идет о его бесценной жизни?! А потом, он ведь и не знал, что я в квартире, он ведь думал, что я ушла. Вполне возможно, теперь думает, что это я подстроила.
   — А почему ты думаешь, что это он убежал? А может, это кто-то из тех двоих.
   — Едва ли. Когда я садилась в свою машину, я обратила внимание, что его машины нет, она ведь рядом с моей стояла.
   — Да, правильно. Что ты собираешься сейчас делать?
   — Не знаю. Хотя нет, знаю. Мне нужно поговорить с одним человеком.
   — С кем?
   — Потом расскажу.
   — А что ты хочешь у него узнать?
   — Не знаю, Лен, сейчас ничего не знаю. Ладно, пока, надо ехать, потому что это побыстрее нужно сделать, пока этот человек ничего не знает.
   Я положила трубку. Ехать я собиралась к Владиславу и хотела поговорить с той женщиной, которая меня так напугала своей свечой и своим лицом, похожим на Мишель, там, у него в доме.
   Я снова взяла трубку и набрала номер Владислава. После пятого или шестого гудка трубку сняли. Я услышала тот же самый женский голос, когда звонила в первый раз.
   — Да, я слушаю, — сказала женщина.
   Я не стала отвечать, я положила трубку, мне было достаточно того, что услышала ее голос.

* * *

   Было около двух часов, когда я подъехала к дому Владислава.
   Машину я оставила около ворот и прошла в калитку, теперь я уже знала, как она открывается.
   Я поднялась на веранду и постучала в дверь. Подождала с минуту и снова постучала. Еще подождала и только хотела в третий раз постучаться, как услышала, что замок открывают.
   Странно, подумала я, ночью дверь была открыта, а днем ее закрывают. Нет, то, что днем закрыта, в этом ничего странного.
   Дверь приоткрылась, и я увидела ту самую женщину, которая меня так напугала. Сейчас ее лицо не казалось мне так сильно похожим на лицо Мишель, но все равно схожесть была.
   — Здравствуйте, — поздоровалась я и спросила:
   — А Владислав дома?
   — Его нет.
   — Жалко, — посочувствовала я сама себе. — Я уже второй раз приезжаю и не могу его застать, а ведь мы с ним вчера договаривались.
   — Но днем он обычно бывает у себя в клинике.
   — Да, я знаю. Но он мне сказал, что немного нездоров.
   И мы договорились встретиться здесь.
   — Да, он вчера, правда, не очень хорошо себя чувствовал.
   Я замялась на секунду, словно хотела уходить, но потом спросила:
   — Скажите, вас Галина зовут?
   — Да, а что вы хотели?
   Значит, все-таки о ней говорили тогда Владислав и Вадик, это та самая Галина, которая всего боится. Голос у нее был немного странный, нет, правильнее сказать, немного недоверчивый.
   — Может быть, мне можно поговорить с вами?
   — О чем?
   — А мне нельзя пройти? — ненавязчиво спросила я разрешения.
   Она несколько секунд подумала, потом приоткрыла дверь пошире, пропуская меня. Я вошла.
   Все окна в доме, как и в прошлый раз, были плотно зашторены, на стене тускло светило симпатичное бра из желтых и зеленых стеклянных бусинок, на небольшой тумбочке рядом с дверью, в которую я вошла, стояла в подсвечнике зажженная свеча.
   Женщина прикрыла за мной дверь, но не стала закрывать ее на замок.
   — О чем вы хотели со мной поговорить? — снова спросила она.
   — Об одном своем знакомом. — Мне придется ее обманывать, но только это такой обман, от которого ей хуже не будет.
   — А почему со мной? — спросила она.
   — Один мой знакомый очень болен, — начала я, — и мне посоветовали обратиться к Владиславу.
   — Но Владислав не специалист по каким-то болезням.
   — Понимаете, в чем дело, его болезнь, она как бы связана с нервами.
   — У него нервное заболевание? — В голосе Галины промелькнул интерес. — А что с ним?
   — Я вообще-то хотела с самим Владиславом посоветоваться, но если его нет, то… Понимаете, люди иногда начинают чувствовать дискомфорт из-за каких-то совершенно не понятных другим вещей. Этот мой знакомый, он считает, что должен изменить кое-что в своей внешности, в своем лице. Понимаете, о чем я говорю?
   — Конечно, и я не вижу в этом ничего странного.
   — Да нет, в том-то и дело, что у него это зашло слишком далеко, до навязчивости. Я не знаю, стоит ли говорить. Мы с вами не знакомы. Но мне кажется, вы поймете. Он даже пытался покончить с собой.
   — Я понимаю, конечно, я прекрасно вас понимаю. Знаете, давайте пройдем в комнату, — предложила она, взяла с тумбочки подсвечник со свечой.
   Мы прошли в комнату, где я видела Галину спящей. Здесь, как и в прошлый раз, уже не было никаких светильников, только свеча в подсвечнике на столе, вторую, которую Галина принесла с собой, она поставила рядом.
   — Так почему же этот ваш знакомый не пойдет сам к врачу? Хотя понимаю, финансовые затруднения.
   — Нет, дело как раз не в этом. Он слишком застенчив.
   Он боится, что его не правильно поймут.
   — Не понимаю, что здесь можно понять не правильно?
   — Я тоже не понимала бы, тем более многие мужчины легко идут на это, актеры, бизнесмены, которым внешность мешает заниматься делами. Ну, скажем так, его лицо не внушает доверия.
   — Конечно, такое может быть, хотя на самом деле человек может быть кристально честным.
   — Да, вы правы, — согласилась я, правда, у меня было немного другое мнение, потому что я пока еще не встречала в бизнесе «кристально честных» людей. — И вот эта его болезнь, — продолжила я, — довела его до невероятных нервных расстройств, он стал всего бояться: больших площадей и замкнутых пространств, темноты и света, у него даже началась мания преследования. И все это из-за неудовлетворенности своей внешностью.
   — Да, я понимаю. И вы хотите сами, без него, договориться с Владиславом?
   — Да.
   — А он, этот ваш знакомый, не пытался обращаться к психиатрам?
   — Пытался, но разве это может помочь, если человек убедил себя в чем-то?
   — Вы считаете, что дело только в убеждении?
   — Не знаю. Но он еще вбил себе в голову, что даже прежде операции, он должен найти себе какого-то художника, который нарисует его внешность, определит, какой она должна быть.
   — И он прав. — В голосе Галины появилась такая убежденность, что было удивительно, куда девалась ее неуверенность. — В художниках заложена великая сила, конечно, в том случае, если художник талантлив.
   — Вы думаете?
   — Я в этом убеждена.
   — Но вот Вадик, я с ним разговаривала, он так не считает.
   — Вадик? Вы с Вадиком знакомы?
   — Да. На мой взгляд, он довольно приятный человек.
   — Вадик, — произнесла Галина с болью и нежностью одновременно. — Этот мальчик, да он любую женщину может свести с ума.
   Еще несколько дней назад я могла бы с этим поспорить, даже просто посмеяться над этим, но теперь…
   Видимо, Галина что-то заметила в моем лице.
   — Вы хорошо его знаете? — спросила она, и в ее голосе появилась настороженность.
   — Так, немного. Они ведь с Владиславом друзья.
   — Друзья! — Галина усмехнулась. — Они такие же друзья, как и вы с вашим приятелем.
   — Вы имеете в виду Гену? — назвала я первое пришедшее мне в голову имя.
   — Гена — это тот самый ваш приятель, который стесняется врачей?
   — Да. А что вы хотели сказать тем, что Вадик такой же приятель Владиславу, как и мне мой Гена?
   — Ничего. Впрочем, вы девушка интеллигентная и вы поймете.
   — Надеюсь.
   — Они любовники.
   — Владислав и Вадик?!
   — Да. Но самое смешное, — и она тихо засмеялась, — вам это тоже покажется смешным: я влюблена в Вадика, как девочка пятнадцатилетняя. И даже больше. А Владислав…
   — Он ваш муж? — зачем-то спросила я.
   — Муж? Нет. Мой муж погиб, он был большим человеком, очень авторитетным, я с ним познакомилась, когда работала в «Долее», слышали о таком клубе?
   — Да, считается одним из лучших в Москве.
   — Он и есть лучший. Я там работала с первых дней его открытия, тогда там стриптизершами работали только американки, впрочем, не только, и я там тоже работала, позже стали набирать неизвестно что, разных шестнадцатилетних девочек, а потом, как я слышала, и просто проституток с улицы, но первое время все было очень пристойно. — Лицо Галины стало мечтательным. — Это было лучшее время в моей жизни. Я могла заработать за одну ночь до десяти тысяч долларов. Но это мелочь по сравнению с тем, что у меня появилось, когда стала подругой, а потом и женой Николая.
   Но он погиб. Он мне оставил наследство. А теперь его у меня хотят отобрать.
   — Отобрать?
   — Да. Сначала этим человеком была моя младшая сестра.
   Хитрая и подлая, она начала с того, что сделала Николая своим любовником. Позже, когда мужа убили, она отобрала у меня и дочь, она всем говорила, что я сделала из нее наркоманку.
   Подлее и глупее ничего нельзя придумать: Ольга — наркоманка! Ложь, она такая же наркоманка, как мы с вами. А Ирина отобрала у меня ее и стала всем говорить, что я во всем виновата.
   — Вашу сестру зовут Ира?
   — Звали. Я слышала, что она умерла. Но ее не только Ирой звали, сама она себя называла Мишель, под: таким именем на нее лучше клевали.
   — Понятно. Но я хочу снова спросить о своем приятеле, о Гене, может, вы все-таки что-то посоветуете. Вы что-то говорили о художнике.
   — О художнике? Да. Я знаю такого, который может помочь и вашему приятелю, и мне.
   — Вам?! А вам в чем он может помочь?
   — У нас с вами откровенный разговор, и поэтому я могу вам довериться, как вы доверились мне. Вы мне сказали о своем приятеле, я расскажу о себе. Тем более… — Она замолчала, видимо, решая, можно ли мне доверять, и решила, что можно. — Тем более что и вы, может быть, поможете мне. Пойдемте, я вам покажу кое-что. — Она поднялась с кровати, взяла свечу и направилась к двери.
   Мы снова вышли в холл, потом подошли к лестнице, но Галина не стала подниматься на нее, а, наоборот, пошла в темноту, под уходящие вверх ступеньки. Я прошла за ней. Под пролетом лестницы, ведущей наверх, я увидела небольшую дверь. Галина вынула из кармана ключ, повозилась немного с замком. Она открыла дверь и осторожно стала спускаться куда-то вниз. Я пошла за ней, пожалев, что тоже не захватила с собой свечу, их все равно там две было, в комнате.
   Мы спустились вниз по довольно крутой деревянной лестнице, и я увидела еще одну дверь. Галина, снова повозившись с замком, открыла и эту и, наклонившись, дверь была слишком низкая, прошла в какое-то помещение.
   Я вошла следом за ней, осмотрелась, и мне стало нехорошо.
   На одной из стен этого подвала я увидела две картины.
   И рядам с каждой слабым голубым огоньком горела лампадка. И это еще ничего, но не по себе мне стало оттого, что одна из картин была Сережкина, та, которую я видела дома у Мишель. Нисколько не сомневаюсь, что и вторая была тоже его. И Галина это подтвердила.
   — Обе эти картины одного художника, — сказала она, — у него божественный талант. Нет, для меня он выше Бога. Я поклоняюсь ему, и я боюсь его. Я его боюсь, потому что от него, от его воли и желаний зависит моя судьба и жизнь.
   — Где он? — чуть не закричала я. — Где этот художник?
   — На вас он тоже произвел впечатление? — Она посмотрела на меня довольно и даже с каким-то чувством превосходства.
   «Он на меня произвел впечатление». Еще бы, он на меня давно произвел впечатление! Он на меня уже целый год производит всякие впечатления!
   — Где этот художник сейчас, вы знаете? — Я едва справлялась со своим голосом;
   — Я не знаю, — ответила она, — я сама хочу его найти.
   Поэтому я и сказала вам обо всем, может быть, вы и поможете мне его найти, ведь он тогда поможет и вашему приятелю. Вы верите?
   — Да, верю. Я даже уверена в этом, — проговорила я. — А откуда у вас его картины? Вы знакомы с ним?
   — Нет, я с ним не знакома и не видела его никогда.
   Владислав принес мне картину, и я ее купила сразу. Я вам не сказала, мой покойный муж увлекался живописью, он даже когда-то учился этому. Кстати, моя сестра этим и воспользовалась, она сразу стала большой любительницей живописи и таким способом завлекала Николая. Но это не относится к нашему разговору. Честно сказать, я даже сама не знаю, зачем купила у Владислава ту, первую картину. Я поняла это позже. У меня, когда я смотрела на эту картину, стало появляться чувство легкости, с меня сходило мое нервное напряжение. А через какое-то время я вспомнила, где-то я слышала, а может, мне это и Владислав рассказал, что картины талантливых художников могут вылечивать духовные мучения. Но может быть и наоборот. А через какое-то время я вдруг поняла — это меня как громом ударило — он, этот художник, может нарисовать такую картину, которая меня вылечит совсем, но может и такую, от которой моя болезнь станет еще тяжелее. И я знаю, я даже представляю, какие это картины. Та, которая может мне помочь.,. Вы видели обертку от конфет, где три медведя в лесу нарисованы?
   «Мишка» называется.
   — Конечно, видела, они мне даже нравятся, когда свежие. А картина называется «Утро в сосновом бору», художник Шишкин.
   — Правильно. Но вы, наверное, не знаете, что там не было сначала медведей, их потом пририсовали.
   — Да нет, я и это знаю. Приятель Шишкина, Савицкий пошутил.
   — Савицкий, говорите? Он плохой человек.
   — Не знаю, не общалась.
   — Так вот, недавно я поняла, что может меня полностью вылечить. Это то, если вот этот художник нарисует такую же картину, но только без медведей. — А почему это вам поможет?
   — Я этого не знаю, я это чувствую. И еще там должна быть березка среди этих елок.
   — Не думаю, чтобы береза там смогла вырасти, для нее там очень плохие условия.
   — Не важно, она должна там быть. Но для того чтобы он это сделал, я должна попросить его об этом, и я смогу хорошо заплатить. Владислав и Вадик обещали мне, что познакомят меня с ним, но только они просят за это очень большие деньги. Очень большие. Практически они хотят получить все, что у меня есть, за эту картину. И я согласилась, потому что никакие деньги не нужны, ничто не нужно, только бы не было этих постоянных страхов, вы не можете себе представить, какими они могут быть, нет, страх — ничто по сравнению с тем, что иногда я чувствую. Когда приходит ужас (она это так произнесла, будто «ужас» — имя какого-то живого существа), — меньшее, чем можно назвать мои ощущения, мое состояние, которое у меня возникает временами. О картине, от которой мне может стать еще хуже, я не буду говорить, достаточно того, что я сказала об этом Владиславу. Нет, не подумайте, что он меня этим шантажировал, но иногда он так глупо шутил по этому поводу, он, например, мог сказать, что вдруг он перепутает, какая именно картина должна мне помочь, и закажет другую.
   Да, шутка совсем безобидная, подумала я, такой утонченный садизм, от которого ему двойная польза: и удовольствие садиста, и больше денег можно получить.
   — А вот эту картину, — я указала на ту, которую видела У Мишель, — вам тоже Владислав принес?
   — Да, я же сказала, как и все остальные.
   Странно, а из разговора Владислава и Вадика, который я подслушала здесь же, в этом доме, получалось, что они не виноваты в смерти Мишель. Хотя Владислав как-то странно отвечал на вопросы Вадика. Сейчас я вспомнила это, и мне теперь понятно, что если и не Владислав виноват в том, что Мишель умерла, то он знает, точнее, знал, кто это сделал. А про Олю говорил просто так этому дурачку Вадику. Наверное, он и картину без него продал Галине, а так бы Вадик спросил у него, как он ее достал. А может, и спрашивал, и Владислав как-нибудь ему объяснил, но только если у них и был такой разговор, то без меня.
   — Так вы поможете мне найти этого художника? Он и вашему приятелю поможет, — уже уговаривала меня Галина. — А мне с ним нужно поговорить без посредников. — Я вам заплачу за это.
   Я бы сама отдала что угодно, только бы мне узнать, где он сейчас, этот художник.
   — Но почему Владислав вас с ним не познакомил? — спросила я.
   — Господи, я же вам объясняю — он хотел получить все мои деньги, они считают меня за сумасшедшую, а я не сумасшедшая, я просто боюсь, меня мучают страхи, и уж я не дура. Он не хотел меня с ним знакомить, потому что понимал, что тогда бы я заплатила не ему, а этому художнику, и он требовал, чтобы я дала ему деньги, а он, как посредник, договорился бы с этим художником. Но я ведь понимаю, что я могла отдать ему деньги и на этом бы все и закончилось.
   Мне нужно найти этого художника. Вы мне поможете? — снова спросила она и снова добавила:
   — Он и вашему приятелю поможет.
   — Да, конечно, — согласилась я, — я, конечно, вам помогу. А заодно и себе, — прибавила я искренне.
   — Только это будет нашим с вами секретом, — предупредила она меня. — Владиславу ничего не говорите. А я вас отблагодарю.
   — Это будет лишним, мы просто поможем друг другу.
   Так где его можно найти?
   — Я не знаю, — сказала она. — Я же вам сказала, Владислав скрывает это от меня.
   Да, она это говорила, только мне от этого повторения не легче, а даже наоборот, потому что приятная весть не становится приятнее сколько раз ее не повторяй, а вот что-то нехорошее начинает от повторений угнетать еще сильнее.
   — Но хоть что-то вы знаете?
   — Да. Я слышала из разговора Владислава с Вадиком, что у него есть девушка, ее зовут, кажется, Мурка. — Она тихо засмеялась. — Очень неплохое имя для работы на сцене.
   Если на сцене драматического театра, то сомневаюсь, подумала я, но спорить не стала.
   — Ну а еще что-то, больше ничего вы не слышали, не поняли из их разговоров?
   — Да я и это случайно услышала. Они при мне ничего такого не говорили, что бы могло натолкнуть на то, чтобы найти как-то его. Хотя нет, подождите, они упоминали какого-то Феликса, тоже, наверное, прозвище. Но только с ним, если я правильно поняла, связано обратное.
   — В каком смысле обратное?
   — В том, что он чем-то им мешает. Да, и еще о какой-то женщине говорили. Между нами, я вам скажу, эта женщина была их любовницей. Они вдвоем вместе с ней спали, у нее какие-то странные сексуальные вкусы — спать с гомосексуалистами.
   А у самой Галины, у нее это, значит, не странный вкус.
   Но только я так подумала, она меня сразу успокоила: