Страница:
Время, взятое взаймы. Видимо, уже возникли какие-то сбои. Зачастивший сюда черный лимузин «Ауди А-8», из которого появлялась жительница городка Батайска, наслаждающаяся своей новой ролью, лишь подтверждает это предположение.
Они пока не могут без Вики обойтись.
И они нервничают.
Поэтому держат Вику под рукой. Посадив ее на нарозин. Они не жалеют денег на дорогостоящие витамины, чтобы Вика не сошла окончательно с катушек.
Витаминизированные пищевые добавки и нарозин — просто великолепное сочетание.
Интересно, в каких книгах и по какой медицине они нашли рецепт подобного коктейля? «Мне, пожалуйста, бета-каротина, витамина С, группу „Б“, витамин Е, минералов, так необходимый женщине после двадцати восьми кальций, и бросьте сто грамм каких-нибудь „колес“ покруче; все это смешать, но не взбалтывать.
Спасибо». Они держат Вику в форме. Внешне. На всякий случай. На всякий непредвиденный случай. Например, если ситуация неожиданно достигнет критического пика.
Но и такое не может продолжаться неопределенно долго.
Время. Время, взятое взаймы.
История простая: давным-давно (целую вечность назад? В другой жизни?) Петр Андреевич Виноградов пригласил Леху на охоту. Подмосковная охота — это, конечно, не тайга и не африканское сафари: тетерев, вальдшнеп, рябчик. Глухарь — редкая удача; на воде — утки, иногда — заяц; ну, если с егерями, то, конечно, лучше всего идти на кабана. И прежде всего ружья: действующий антиквар — «Зауэр Три Кольца», неплохие «Братья Меркель» или «Пиетро Беретта», ну и, конечно, самые элитарные, самые «шестисотые» — французские «Ле Пажи». Был август, охота только открылась.
Леха никогда не являлся поклонником «стрельбы по несчастным животным» и принял настойчивые приглашения скорее из уважения к своему деловому партнеру.
Но вернулись довольные, обросшие, с блеском в глазах и с обветренными щеками — «мужчины без женщин», как, рассмеявшись, назвала это Вика. Больше всего привезли охотничьих баек, словно ходили на крокодилов. Показывали фотографии.
Внушительно.
— А это? — спросила Вика. — Какое удивительное дерево!
— Это фотка Петиного участка, — объяснил Леха. — Виноградов в очередной раз решил стать землевладельцем. Жуковки ему мало. Купил участок в глуши и собирается там построить охотничий домик с деревянной банькой. Места, конечно, шикарные.
Вика смотрела на фотографию: могучий раскидистый дуб, словно сказочный энт, воздевший к небу свои зеленые руки; заколдованные земли, Берендеево царство…
— Дерево-вилка, — рассмеялась Вика. — Какой красавец! Действительно дуб-колдун.
Петр Виноградов, как выяснилось, построил свой охотничий домик. Он не отказывал своим желаниям и всегда поступал так, как собирался поступить.
Заколдованные земли. Каждая сказка имеет свою темную половину.
На деревянной скамеечке, спрятавшейся под сенью именно этого дуба-колдуна, сидела сейчас Вика.
Вике доставляли сюда все, что ей было необходимо (хотя необходимо ей было только обнять своих детей), по первому требованию, но прошла еще неделя, прежде чем Вика решилась попросить привезти ей краски. Это была конфиденциальная просьба. Странным образом Вике удалось расположить к себе Александру Афанасьевну, и теперь в результате их «консультаций» она знала о ней не меньше, чем та знала о Вике. Странное расположение, больше похожее на вооруженный нейтралитет, чуть более надменный со стороны Александры, потому что на этой стороне была сила, чуть более надменный и с появившимся в последнее время привкусом брезгливости, потому что Вика была наркоманкой, которая не могла взять себя в руки.
— В моем кабинете в столе, третий ящик. Это запечатанная коробка.
Привези ее мне, — попросила Вика.
— Запечатанная… А если это какая-нибудь гадость? Смотри, ведь я тебе верю.
— Можешь распечатать и посмотреть. Это краски. И там — иглы.
— Краски? Не знаю.
— Ты хочешь или не хочешь?
— Да хочу, хочу. Не наезжай. Но раскрою и посмотрю.
— Хорошо. Смотри. Только чтоб он не увидел.
— Не учи ученого, не пугай пуганого.
В этот день Александра Афанасьевна впервые переночевала в охотничьем домике.
Приближалось какое-то странное событие, за которым должна была последовать развязка. Время, взятое взаймы, заканчивалось.
Также заканчивался май. Приближалось лето. Журнал «Playboy», в котором рассказывалось о предстоящей свадьбе главных героев нашумевшего фильма «Держись, братан!», пах свежей типографской краской и вскоре должен был поступить в продажу.
Только что Ричард Гир сдал портье роскошное бриллиантовое колье, которое брал для Лилиан — Джулии Робертс. Они расстаются. Лилиан ушла в свою жизнь, он возвращается в свою. Волшебная сказка закончена, чары развеиваются.
— Нелегко расставаться с такими дорогими вещами, — говорит проницательный портье, глядя на бриллиантовое колье. И многозначительно добавляет, что, мол, наш водитель отвозил утром мисс Лилиан домой.
Открылась дверь, в гостиную вошел Гринев. Вика смахнула крупную слезу. Потянулась за банкой кока-колы.
— Привет, красавица, — весело поздоровался Гринев, — придется прерваться. Нас ждут в садике камней.
Вика всхлипнула:
— Вы представляете, он ему намекнул, где можно найти Лилиан.
Портье…
— Славный парень, — согласился Гринев, — но нас ждут.
— Пожалуйста, уже скоро конец.
— Потом досмотришь. Это ненадолго.
— Да?.. — Вика посмотрела на Гринева рассеянным взглядом. — Я вообще-то уже видела это кино, скажу вам по правде.
Гринев кивнул. Он это знал. Джулию Робертс и Ричарда Гира он уже почти тихо ненавидел. Как и роскошную песенку Роя Орбисона «Притти вумен». Наша милая наркоманка тащится от этого фильма по три раза в день, но Гриневу-то за что все эти мучения? Только он был с ней деликатен и вежлив. Еще какое-то время он вынужден быть с ней деликатным и вежливым. К счастью — уже недолго.
— Мне подождать за дверью? — мягко спросил Гринев. — Или пойдем сразу?
— Куда пойдем? — нахмурилась Вика.
— Нас ждут в садике камней, — терпеливо объяснил Гринев.
— А… вы мне вроде уже говорили. — Вика нехотя поднялась, украдкой бросая взгляд на экран телевизора.
— Конечно, — кивнул Гринев. — Ты у нас умница и все прекрасно помнишь.
Он протянул ей платок, чтобы она вытерла слезы.
— Представляете, в конце фильма он лезет к ней по лестнице, а до этого он боялся высоты. На балкон даже не мог выйти.
— Впечатляет, — сказал Гринев.
— Я пришел тебя спасти, принцесса Лилиан, говорит он. А она в ответ тоже обещает спасти его. И они целуются. Я этот момент не могу смотреть без слез.
— Я тоже, — совершенно искренне согласился Гринев. Взял пульт и выключил телевизор.
— Вытащите кассету, — забеспокоилась Вика. — Вдруг магнитофон сжует кассету?
«Ну с какого хера он должен сжевать твою е…ную кассету, идиотка ты паршивая?» — подумал Гринев. Потом мягко улыбнулся.
— Мы не дадим ему сжевать нашу кассету, — благодушно пообещал Гринев.
— Мы ее спасем.
— И она спасет нас, — с готовностью откликнулась Вика. Гринева уже давно все это перестало веселить.
Они вышли на улицу. Духота становилась все более липкой; наверное, будет гроза. Они пошли по выложенной камнями дорожке, и Вика не преминула похвалить тех, кто предпочел брусчатку гравию или асфальту. Гринев знал, что так оно и будет. Они шли к садику камней, расположившемуся под сенью дуба. По пути Вика остановилась, внимание ее привлек охранник, запускающий сейчас бензиновую газонокосилку.
— Этот человек может все вам рассказать об устройстве этой машины, — поделилась Вика с Гриневым. — По-моему, он не просто тут косит траву, а? Как считаете? — Вика хитро подморгнула Гриневу. — Для этого он слишком хорошо разбирается в технике. — И добавила подозрительно:
— Обратите на него внимание.
Гринев прокашлялся — обалдеть можно, просто сногсшибательная проницательность.
А Вика, покачивая своими упругими бедрами, уже шла вперед.
«Жопа у нее, конечно, хороша, — подумал Гринев, — а вот башка уже совсем протекает».
Действительно, будет гроза — вот и птицы переместились поближе к земле, совершая свои беспокойные петли.
В саду камней их ждал Санчес, наблюдавший за медлительными золотыми рыбками, плавающими в бассейне. На «Викиной» лавочке устроилась Александра Афанасьевна, к которой даже здесь, на территории охотничьего домика, все обращались «Вика» — все, кроме самой Вики. Александра Афанасьевна заканчивала курить, чуть не запустила «бычком» в так лелеемый охранниками бассейн с рыбками, потом одумалась и отправила окурок в пепельницу на длинной ножке.
Санчес повернул голову, бросил на Вику быстрый, пронизывающий взгляд, тот самый, которого так боялась Вика, и обратился к Гриневу.
— Я же просил, чтоб она была в форме.
— Не знаю… — Гринев помялся. — С Аллой говори.
Что означало: «Отвали… Алла выполняет указания Папы. И если она увеличила дозу нарозина до трех таблеток, значит, таковы указания Папы. И не хрена ко мне цепляться».
Но, конечно, вслух сказать всего этого Гринев не осмелился. Пока еще нет.
— Возможно, поговорю, — пообещал Санчес.
Он смотрел на Вику, которая затихла и уставилась в одну точку. Никто не нарушал тишины. Время шло, тянулось, как кисель. Вика чувствовала на себе его взгляд, подобный рентгеновским лучам, и понимала, что теперь она обязана выдержать эту паузу. Расслабиться и выдержать. Ни в коем случае не заговорить первой. И никак не измениться в лице. Она балансировала на грани под пытливым взглядом Санчеса, но… и она теперь кое-чему научилась от Александры Афанасьевны. Их теперь действительно не отличишь. Заработал электрический мотор, с большого валуна в бассейн заструился поток воды. Всплеск… Господи, как же Вика была благодарна человеку, вздумавшему включить сейчас этот водопад.
Она вздрогнула и одарила Санчеса рассеянным взглядом.
— Вика — дети, — тихо позвал Санчес.
Ее взгляд прояснился.
— Что?
— Я говорю, что хотел побеседовать с вами, — произнес Санчес обычным голосом и снова бросил на нее этот быстрый, пронизывающий взгляд, — поговорить о вашем друге Лютом.
Вика опустила голову, словно рассматривая свои белые кроссовки.
Надежда, застучавшая в ее сердце, утихла. Вместо нее Вика ощутила внутри себя ватную и какую-то пресную на вкус усталость. Сколько она еще может выдержать?
Сколько?!
— Вашем друге Лютом, — повторил Санчес. — Вы готовы?
Он следил за ее мимикой. Снова повисла пауза.
Вика подумала, что если они сейчас встретятся взглядами, то все рухнет. Эти люди вокруг уже привыкли к ней. Санчес — другое дело. И эти паузы, в которых люди выдают все, что хотели бы скрыть. Вика в отчаянии подняла голову. Но Санчес уже снова разглядывал плавающих в бассейне рыб.
Она быстро взяла себя в руки. «Интересно, — мелькнуло в голове у Вики, — он просто мерзавец, наслаждающийся садист или… он о чем-то подозревает? Тогда зачем все эти игры? Достаточно одного анализа крови, простого теста на присутствие нарозина…»
Санчес посмотрел на нее и улыбнулся.
— Вы увидите ваших детей, как только мы закончим все дела, — сказал он неожиданно. — Ведь я вам обещал.
Викины глаза расширились. Она мгновенно «протрезвела».
И почувствовала, что он разжал тиски, что он отпускает ее. И сейчас Вика будет беседовать с ними о Лютом и молить лишь об одном — чтобы это ощущение тонкой грани не подвело, не отказало ей, чтобы и на этот раз не переиграть.
Потому что Вика не была наркоманкой.
Вика не была наркоманкой, по крайней мере уже некоторое время. За весь месяц май она не проглотила ни одной таблетки нарозина.
Только и туда, в спасительный, милосердный туман, прорвался ее мучительный крик. Конечно, в этом тумане он звучал приглушеннее, застревая в белесых капельках влаги, оживлявшей ее организм. Но он там был:
«Давай заберем у них наших детей!»
Он пришел из этих шлепающих звуков, шагов в темноте, и в конце концов он стал ее единственной реальностью.
Давай заберем у них наших детей.
Она не получала таблетки уже тридцать шесть часов, и каждый последующий час стал ее адом. Ее маленьким личным адом, в котором время сделалось неподвижным. Ее наказали. Причины остались где-то там, на периферии, тоже неподвижной, словно неведомый мрачный утес в ночи. Она не знала, действительно ли возвращалась физическая боль (Вика уже могла самостоятельно подниматься с постели и даже пробовала делать несколько шагов при помощи костылей), или это была психологическая иллюзия боли, но она ждала тумана.
Спасительный, сладостный туман должен был начать стелиться над морем, темным жаждущим морем, в котором обитали липкие уродливые чудовища из обрывков ее снов и которое было ею.
Сначала угрозу оставить ее без таблеток Вика восприняла абсолютно спокойно. Хотя то, что она прилично подсела на нарозин, уже не являлось для нее секретом.
«Ничего, продержимся, — решила она, — обойдемся без обезболивающего».
Правда, уже тогда закралась предательская мысль: «Кого ты хочешь обмануть? Тебе уже давно не нужно обезболивающее. Тебе нужен нарозин. Нужна твоя доза».
Как-то (вечность назад?) Леха пошутил насчет ее психологической зависимости от пятидесяти граммов виски перед сном, без которых она якобы не могла расслабиться, и она, не испытывая никаких сложностей, на пару месяцев отказалась от подобной привычки.
— Балда, ты мое лучшее снотворное, — сказала она своему мужу, — а виски на ночь — просто штука, полезная для здоровья.
Если только лишь появлялись первые признаки лишних килограммов, она запросто прекращала есть (не надо никаких диет, просто прекратите жрать! Или делайте это хотя бы умеренно) до тех пор, пока ситуация не нормализовывалась.
Все эти истории с нервным обжорством, со сладкими плюшечками, свежими бутербродиками или якобы низкокалорийными тортиками перед телевизором были не для нее. И поэтому угрозу оставить ее без нарозина Вика восприняла спокойно.
Ее наказали — что ж… пусть.
Вика не получила свою дозу перед сном. Впервые после того, как выбралась из темноты, из тумана. И проснулась совсем разбитой. Она засыпала уравновешенным (насколько это было возможно в ее положении) человеком с твердой убежденностью, что ею невозможно манипулировать при помощи таблеток. А проснулась больной.
Перемена была настолько разительной и неожиданной, что Вика оказалась к ней не готова. Она была подавлена, в мышцах началась ломота. Вика попыталась укутаться и еще чуть-чуть поспать. Наверное, ей это удалось, хотя она не заметила, как провалилась в забытье, — в ее комнате появилась Алла и включила радио. Это была привычная процедура.
«Каждый мужчина имеет право на лево», — сказал Николай Фоменко на волнах «Русского радио».
Вика почувствовала легкий озноб.
К завтраку она не притронулась, попыталась лишь выпить минеральной воды и поняла, что это было напрасно. Вика ощутила позывы рвоты.
Так прошло несколько часов, и ее состояние лишь ухудшилось. И еще начала возвращаться боль.
Наверное, все же таблетка бы сейчас не помешала.
Вика давно уже не пользовалась судном — туалетная комната находилась рядом с ее спальней здесь же, на втором этаже, но без помощи Аллы она пока не могла добираться туда. Вика схватила медный колокольчик, который лежал на тумбочке рядом с ее кроватью, и начала звонить в него. Громко звонить, бешено трясти.
«Мне нужен врач», — мелькнуло у нее в голове. Какой-то странной приливной волной вдруг подкралось необъяснимое чувство страха. На лбу выступили капельки пота. Холодного пота.
Алла вплыла в ее комнату через несколько минут, показавшихся Вике часами.
— Ну и к чему так шуметь? — поинтересовалась она бесцветным голосом.
— Мне нужно в туалет, — сказала Вика.
Алла изучающе вглядывалась ей в глаза. Нотки раздражения, вот-вот сваливающегося в истерику, не остались для Аллы незамеченными.
— Хорошо, — отозвалась Алла, — пойдем в туалет.
Вика молчала. Потом произнесла слабым и словно осипшим голосом:
— Мне не надо в туалет. Мне… очень плохо. Больно.
Алла взяла с тумбочки настольное зеркало и молча протянула Вике. Та отвернулась. Алла поставила зеркало ближе, повернув его к Вике.
— Ты не хуже меня знаешь, что тебе надо на самом деле. Подумай об этом как следует.
Вика сжалась под простыней, волны озноба прошли по ее телу. Губы стали тяжелыми и слиплись. А рот, наверное, был той самой темной расщелиной…
Дверь с щелчком затворилась. Алла вышла.
Вика посмотрела в зеркало. Выглядела она неважно. Бледность имела какой-то землистый оттенок, под глазами выступили прожилки синяков.
«Ну что, дружочек, ты стала наркоманкой, да? — сказала себе Вика. — Ты стала наркоманкой, и это признаки самой настоящей ломки». Она все еще продолжала смотреть в зеркало, а целый поток крупных слез уже скатывался по ее щекам.
Ей было плохо, очень плохо. Она подумала, что все, все в этой жизни бесполезно, они уничтожили ее, превратили в тряпку, в больное послушное животное, готовое на все ради пары продолговатых капсул нарозина.
Она плакала беззвучно, а если звуки иногда и вырывались, они были похожи на поскуливание.
«Мои бедные, мои маленькие… Кто теперь позаботится о вас?» Как она могла? Как она позволила так с собой поступить?! И мысль о нарозине выглядела спасением. Чудесный, самый желанный на свете горьковатый вкус, который положит предел ее мучениям, ее страхам и приглушит разрывающий ее мозг и ее сердце вопрос: «Что теперь будет с моими детьми?!»
Это оказалось лишь началом.
К вечеру она лежала в своей постели, дрожа в ознобе и обливаясь потом одновременно. Ее пульс ослаб, и иногда ей казалось, что сердце просто остановилось на время, а потом нехотя продолжало свою работу. Ее тело все пропиталось запахом болезни. Боль, которая, казалось, уже давно растворилась в тумане, теперь снова навестила ее, и в довершение ко всему началось расстройство желудка.
А потом пришла самая страшная ночь в ее жизни. Она окунулась в бред, в фантомы темной половины ее сознания, в свой маленький ад, в котором горела неоновая мечта, слово «Нарозин», словно рекламная вывеска из светящихся букв. И голоса, беседующие о нарозине, о чудесном, вкусном, любимом нарозине, который можно купить, хоть целый килограмм, словно конфетки-драже, и горстями отправлять в рот… Кто-то так и делал, у него были крылья, липкие крылья огромной летучей мыши. Эти крылья бились во тьме над ее лицом.
Вика не знала ничего о том, что выпал последний снег. В маленьком аду свои радости, в нем живет своя настоящая мечта.
— Пожалуйста, хоть одну таблеточку, — унизительно взывала она.
Алла появилась только утром.
— Сейчас ты получишь свое лекарство, — произнесла медсестра Алла будничным тоном.
— Пожалуйста, — прошептала Вика. Она была опустошена, раздавлена. Вся ее постель насквозь пропиталась липким потом.
— Надеюсь, тебе все понятно, ты сделала необходимые выводы?
— Да.
— И мы впредь избежим подобных недоразумений?
— Избежим наверняка. Мне бы таблеточку…
— Ты знаешь, что от тебя требуется? Тебе здесь не курорт.
— Боже мой, конечно…
— И ты понимаешь, что тебе нужно по-настоящему? Насколько ты зависишь от собственного благоразумия?
— Я завишу… пожалуйста.
Алла извлекла упаковку нарозина, выложила на блюдечко две продолговатые капсулы, потом, подумав, добавила еще одну. Вика жадно следила за ее руками. Алла помедлила, затем не спеша налила в стакан воды.
— У меня были неприятности по твоей вине. — В широко расставленных глазах Аллы снова появилось выражение капризности. — Я больше не хочу никаких неприятностей.
— Не будет, не будет неприятностей. — Вика попыталась заискивающе улыбнуться.
— Конечно, не будет, — произнесла Алла.
Три таблетки нарозина, удивительно яркие, с шероховатой поверхностью, лежали сейчас на блюдце. Вика быстро протянула руку, что немедленно отозвалось импульсом боли, но Алла ловко отступила на шаг, блюдце накренилось, таблетки перекатились к грани.
— Пожалуйста, — прошептала Вика.
— Я ведь могу сейчас просто уйти, — сообщила Алла, — ты этого хочешь?
— Нет, я умоляю вас, простите.
Алла поиграла блюдцем, таблетки перекатывались по нему.
— Ты будешь послушной?
— Конечно. Умоляю.
— Ты сделаешь все, что требуется?
О Господи, конечно! Она сделает все, что от нее требуют, кто может сомневаться… Разве можно перечить этому звуку, который издают таблетки, перекатывающиеся по блюдцу? Разве можно перечить маске из белых трепещущих простыней, туману, спасительному, милосердному туману? Разве можно перечить божеству из темной расщелины?
— Я… сделаю… Мне бы…
— Ты имеешь в виду, что нам стоит забыть о недоразумении?
— Я все поняла. Все сделаю. Буду благоразум… Пожалуйста.
— Не знаю, верю ли я тебе, — задумчиво произнесла Алла.
— Пожалуйста… больно!
— Ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе поверила?
— Очень хочу, — произнесла она и вдруг заплакала, — умоляю, очень хочу… Пожалуйста. Дайте мне…
Таблетки нарозина снова перекатились по блюдцу.
— Пожалуй, я верю тебе, — сказала Алла, — теперь — да. Верю!
Ну-ну-ну, ты ведь сама виновата, — добавила она смягчаясь.
— Сама, — рыдая в голос, послушно согласилась Вика.
— Хорошо. — И Алла улыбнулась ей… ласково. Быстро протянула блюдце, Вика ухватила сразу три таблетки, ее пальцы тряслись, она затолкала таблетки в рот. Алла поднесла ей стакан, наполненный до краев, Вика расплескала воду, стакан несколько раз ударился о зубы. Но горький вкус уже умиротворением растекался по организму. Еще совсем слабым, таблетки еще не начали действовать.
Но они были внутри.
Вика откинулась к спинке кровати.
— Видишь, мы ведь можем ладить, — сказала Алла.
— Спасибо вам, — произнесла Вика. Она смотрела на Аллу с благодарностью. Самой настоящей благодарностью. И видимо, выражение ее глаз не переменилось, когда она вдруг подумала: «А ведь я убью тебя. Понимаешь — убью.
Если выберусь отсюда».
Все оказалось намного проще, чем она предполагала. Она проявила благоразумие, и в режиме «кнут и пряник» нажали на кнопку «пряник». Она составила длинный список того, что ей надо: вещи, которыми она привыкла пользоваться, продукты, к которым она также привыкла, даже виски «Jameson» и много-много банок кока-колы. Именно банок. Список был немедленно исполнен.
Видимо, создание иллюзии комфортной клетки также входило компонентой в режим «кнут и пряник». Но главное — ей привезли ее вещи, вещи, пахнущие домом. Ее одежду и тапочки, она не забыла свою любимую кружку и фотографии, ее полотенца и косметичку. Странно, но ей показалось, что привычные вещи обладают свойством отвоевывать часть чужого пространства, хотя некоторые из них именно для этого и предназначались.
Передавая ей большую косметичку Gucci, Гринев выкладывал на стол ее содержимое. Тени для глаз, Margaret Astor, косметика Givenchy, помады, пудры, тональные кремы, маленькие часики «Радо» и небольшой замшевый чехольчик красивой выделки и с ручным рисунком, возможно, старинной работы, хотя сейчас тоже такое делают, не отличишь. Гринев бросил чехольчик на стол. Вика не обратила на него никакого внимания, переключившись на лак для ногтей Arancil.
Гринев вскрыл чехольчик, в нем оказалась склянка с мутноватой жидкостью. Вика вся внутренне напряглась.
Они пока не могут без Вики обойтись.
И они нервничают.
Поэтому держат Вику под рукой. Посадив ее на нарозин. Они не жалеют денег на дорогостоящие витамины, чтобы Вика не сошла окончательно с катушек.
Витаминизированные пищевые добавки и нарозин — просто великолепное сочетание.
Интересно, в каких книгах и по какой медицине они нашли рецепт подобного коктейля? «Мне, пожалуйста, бета-каротина, витамина С, группу „Б“, витамин Е, минералов, так необходимый женщине после двадцати восьми кальций, и бросьте сто грамм каких-нибудь „колес“ покруче; все это смешать, но не взбалтывать.
Спасибо». Они держат Вику в форме. Внешне. На всякий случай. На всякий непредвиденный случай. Например, если ситуация неожиданно достигнет критического пика.
Но и такое не может продолжаться неопределенно долго.
Время. Время, взятое взаймы.
* * *
Вика сидела на деревянной скамейке и разглядывала подводный мир, устроенный на дне пластикового бассейна. Гроты, затонувший корабль, пещера, темная расщелина, где когда-то прятался краб, ее краб. Утро, расчерченное пополам этой темной расщелиной.История простая: давным-давно (целую вечность назад? В другой жизни?) Петр Андреевич Виноградов пригласил Леху на охоту. Подмосковная охота — это, конечно, не тайга и не африканское сафари: тетерев, вальдшнеп, рябчик. Глухарь — редкая удача; на воде — утки, иногда — заяц; ну, если с егерями, то, конечно, лучше всего идти на кабана. И прежде всего ружья: действующий антиквар — «Зауэр Три Кольца», неплохие «Братья Меркель» или «Пиетро Беретта», ну и, конечно, самые элитарные, самые «шестисотые» — французские «Ле Пажи». Был август, охота только открылась.
Леха никогда не являлся поклонником «стрельбы по несчастным животным» и принял настойчивые приглашения скорее из уважения к своему деловому партнеру.
Но вернулись довольные, обросшие, с блеском в глазах и с обветренными щеками — «мужчины без женщин», как, рассмеявшись, назвала это Вика. Больше всего привезли охотничьих баек, словно ходили на крокодилов. Показывали фотографии.
Внушительно.
— А это? — спросила Вика. — Какое удивительное дерево!
— Это фотка Петиного участка, — объяснил Леха. — Виноградов в очередной раз решил стать землевладельцем. Жуковки ему мало. Купил участок в глуши и собирается там построить охотничий домик с деревянной банькой. Места, конечно, шикарные.
Вика смотрела на фотографию: могучий раскидистый дуб, словно сказочный энт, воздевший к небу свои зеленые руки; заколдованные земли, Берендеево царство…
— Дерево-вилка, — рассмеялась Вика. — Какой красавец! Действительно дуб-колдун.
Петр Виноградов, как выяснилось, построил свой охотничий домик. Он не отказывал своим желаниям и всегда поступал так, как собирался поступить.
Заколдованные земли. Каждая сказка имеет свою темную половину.
На деревянной скамеечке, спрятавшейся под сенью именно этого дуба-колдуна, сидела сейчас Вика.
* * *
Приближалось какое-то странное событие, которого все ждали (темная расщелина), и потом Вике было обещано свидание с детьми. Вместо этого ей лишь увеличили дозу нарозина. Конечно, Вика приняла новость с благодарностью.Вике доставляли сюда все, что ей было необходимо (хотя необходимо ей было только обнять своих детей), по первому требованию, но прошла еще неделя, прежде чем Вика решилась попросить привезти ей краски. Это была конфиденциальная просьба. Странным образом Вике удалось расположить к себе Александру Афанасьевну, и теперь в результате их «консультаций» она знала о ней не меньше, чем та знала о Вике. Странное расположение, больше похожее на вооруженный нейтралитет, чуть более надменный со стороны Александры, потому что на этой стороне была сила, чуть более надменный и с появившимся в последнее время привкусом брезгливости, потому что Вика была наркоманкой, которая не могла взять себя в руки.
— В моем кабинете в столе, третий ящик. Это запечатанная коробка.
Привези ее мне, — попросила Вика.
— Запечатанная… А если это какая-нибудь гадость? Смотри, ведь я тебе верю.
— Можешь распечатать и посмотреть. Это краски. И там — иглы.
— Краски? Не знаю.
— Ты хочешь или не хочешь?
— Да хочу, хочу. Не наезжай. Но раскрою и посмотрю.
— Хорошо. Смотри. Только чтоб он не увидел.
— Не учи ученого, не пугай пуганого.
В этот день Александра Афанасьевна впервые переночевала в охотничьем домике.
Приближалось какое-то странное событие, за которым должна была последовать развязка. Время, взятое взаймы, заканчивалось.
Также заканчивался май. Приближалось лето. Журнал «Playboy», в котором рассказывалось о предстоящей свадьбе главных героев нашумевшего фильма «Держись, братан!», пах свежей типографской краской и вскоре должен был поступить в продажу.
* * *
Вика, наверное, уже в десятый раз с начала недели смотрела по видео «Красотку» с Джулией Робертс и Ричардом Гиром в главных ролях. Впрочем, понятие «с начала недели» было для нее неопределенным, время не то чтобы перестало течь, а как бы потеряло свою направленность. Она смотрела эту современную историю Золушки с глазами, полными слез, и с глуповато-восторженной улыбочкой на устах. Перед ней стояла банка кока-колы и лежала большая плитка шоколада «Кэдбери».Только что Ричард Гир сдал портье роскошное бриллиантовое колье, которое брал для Лилиан — Джулии Робертс. Они расстаются. Лилиан ушла в свою жизнь, он возвращается в свою. Волшебная сказка закончена, чары развеиваются.
— Нелегко расставаться с такими дорогими вещами, — говорит проницательный портье, глядя на бриллиантовое колье. И многозначительно добавляет, что, мол, наш водитель отвозил утром мисс Лилиан домой.
Открылась дверь, в гостиную вошел Гринев. Вика смахнула крупную слезу. Потянулась за банкой кока-колы.
— Привет, красавица, — весело поздоровался Гринев, — придется прерваться. Нас ждут в садике камней.
Вика всхлипнула:
— Вы представляете, он ему намекнул, где можно найти Лилиан.
Портье…
— Славный парень, — согласился Гринев, — но нас ждут.
— Пожалуйста, уже скоро конец.
— Потом досмотришь. Это ненадолго.
— Да?.. — Вика посмотрела на Гринева рассеянным взглядом. — Я вообще-то уже видела это кино, скажу вам по правде.
Гринев кивнул. Он это знал. Джулию Робертс и Ричарда Гира он уже почти тихо ненавидел. Как и роскошную песенку Роя Орбисона «Притти вумен». Наша милая наркоманка тащится от этого фильма по три раза в день, но Гриневу-то за что все эти мучения? Только он был с ней деликатен и вежлив. Еще какое-то время он вынужден быть с ней деликатным и вежливым. К счастью — уже недолго.
— Мне подождать за дверью? — мягко спросил Гринев. — Или пойдем сразу?
— Куда пойдем? — нахмурилась Вика.
— Нас ждут в садике камней, — терпеливо объяснил Гринев.
— А… вы мне вроде уже говорили. — Вика нехотя поднялась, украдкой бросая взгляд на экран телевизора.
— Конечно, — кивнул Гринев. — Ты у нас умница и все прекрасно помнишь.
Он протянул ей платок, чтобы она вытерла слезы.
— Представляете, в конце фильма он лезет к ней по лестнице, а до этого он боялся высоты. На балкон даже не мог выйти.
— Впечатляет, — сказал Гринев.
— Я пришел тебя спасти, принцесса Лилиан, говорит он. А она в ответ тоже обещает спасти его. И они целуются. Я этот момент не могу смотреть без слез.
— Я тоже, — совершенно искренне согласился Гринев. Взял пульт и выключил телевизор.
— Вытащите кассету, — забеспокоилась Вика. — Вдруг магнитофон сжует кассету?
«Ну с какого хера он должен сжевать твою е…ную кассету, идиотка ты паршивая?» — подумал Гринев. Потом мягко улыбнулся.
— Мы не дадим ему сжевать нашу кассету, — благодушно пообещал Гринев.
— Мы ее спасем.
— И она спасет нас, — с готовностью откликнулась Вика. Гринева уже давно все это перестало веселить.
Они вышли на улицу. Духота становилась все более липкой; наверное, будет гроза. Они пошли по выложенной камнями дорожке, и Вика не преминула похвалить тех, кто предпочел брусчатку гравию или асфальту. Гринев знал, что так оно и будет. Они шли к садику камней, расположившемуся под сенью дуба. По пути Вика остановилась, внимание ее привлек охранник, запускающий сейчас бензиновую газонокосилку.
— Этот человек может все вам рассказать об устройстве этой машины, — поделилась Вика с Гриневым. — По-моему, он не просто тут косит траву, а? Как считаете? — Вика хитро подморгнула Гриневу. — Для этого он слишком хорошо разбирается в технике. — И добавила подозрительно:
— Обратите на него внимание.
Гринев прокашлялся — обалдеть можно, просто сногсшибательная проницательность.
А Вика, покачивая своими упругими бедрами, уже шла вперед.
«Жопа у нее, конечно, хороша, — подумал Гринев, — а вот башка уже совсем протекает».
Действительно, будет гроза — вот и птицы переместились поближе к земле, совершая свои беспокойные петли.
В саду камней их ждал Санчес, наблюдавший за медлительными золотыми рыбками, плавающими в бассейне. На «Викиной» лавочке устроилась Александра Афанасьевна, к которой даже здесь, на территории охотничьего домика, все обращались «Вика» — все, кроме самой Вики. Александра Афанасьевна заканчивала курить, чуть не запустила «бычком» в так лелеемый охранниками бассейн с рыбками, потом одумалась и отправила окурок в пепельницу на длинной ножке.
Санчес повернул голову, бросил на Вику быстрый, пронизывающий взгляд, тот самый, которого так боялась Вика, и обратился к Гриневу.
— Я же просил, чтоб она была в форме.
— Не знаю… — Гринев помялся. — С Аллой говори.
Что означало: «Отвали… Алла выполняет указания Папы. И если она увеличила дозу нарозина до трех таблеток, значит, таковы указания Папы. И не хрена ко мне цепляться».
Но, конечно, вслух сказать всего этого Гринев не осмелился. Пока еще нет.
— Возможно, поговорю, — пообещал Санчес.
Он смотрел на Вику, которая затихла и уставилась в одну точку. Никто не нарушал тишины. Время шло, тянулось, как кисель. Вика чувствовала на себе его взгляд, подобный рентгеновским лучам, и понимала, что теперь она обязана выдержать эту паузу. Расслабиться и выдержать. Ни в коем случае не заговорить первой. И никак не измениться в лице. Она балансировала на грани под пытливым взглядом Санчеса, но… и она теперь кое-чему научилась от Александры Афанасьевны. Их теперь действительно не отличишь. Заработал электрический мотор, с большого валуна в бассейн заструился поток воды. Всплеск… Господи, как же Вика была благодарна человеку, вздумавшему включить сейчас этот водопад.
Она вздрогнула и одарила Санчеса рассеянным взглядом.
— Вика — дети, — тихо позвал Санчес.
Ее взгляд прояснился.
— Что?
— Я говорю, что хотел побеседовать с вами, — произнес Санчес обычным голосом и снова бросил на нее этот быстрый, пронизывающий взгляд, — поговорить о вашем друге Лютом.
Вика опустила голову, словно рассматривая свои белые кроссовки.
Надежда, застучавшая в ее сердце, утихла. Вместо нее Вика ощутила внутри себя ватную и какую-то пресную на вкус усталость. Сколько она еще может выдержать?
Сколько?!
— Вашем друге Лютом, — повторил Санчес. — Вы готовы?
Он следил за ее мимикой. Снова повисла пауза.
Вика подумала, что если они сейчас встретятся взглядами, то все рухнет. Эти люди вокруг уже привыкли к ней. Санчес — другое дело. И эти паузы, в которых люди выдают все, что хотели бы скрыть. Вика в отчаянии подняла голову. Но Санчес уже снова разглядывал плавающих в бассейне рыб.
Она быстро взяла себя в руки. «Интересно, — мелькнуло в голове у Вики, — он просто мерзавец, наслаждающийся садист или… он о чем-то подозревает? Тогда зачем все эти игры? Достаточно одного анализа крови, простого теста на присутствие нарозина…»
Санчес посмотрел на нее и улыбнулся.
— Вы увидите ваших детей, как только мы закончим все дела, — сказал он неожиданно. — Ведь я вам обещал.
Викины глаза расширились. Она мгновенно «протрезвела».
И почувствовала, что он разжал тиски, что он отпускает ее. И сейчас Вика будет беседовать с ними о Лютом и молить лишь об одном — чтобы это ощущение тонкой грани не подвело, не отказало ей, чтобы и на этот раз не переиграть.
Потому что Вика не была наркоманкой.
Вика не была наркоманкой, по крайней мере уже некоторое время. За весь месяц май она не проглотила ни одной таблетки нарозина.
* * *
Туман. Чудесный туман над морем. Наверное, это и есть убежище для маленького беззащитного существа. В нем хорошо. В нем совсем нет боли. И в нем возвращаются чудесные сны.Только и туда, в спасительный, милосердный туман, прорвался ее мучительный крик. Конечно, в этом тумане он звучал приглушеннее, застревая в белесых капельках влаги, оживлявшей ее организм. Но он там был:
«Давай заберем у них наших детей!»
Он пришел из этих шлепающих звуков, шагов в темноте, и в конце концов он стал ее единственной реальностью.
Давай заберем у них наших детей.
* * *
В тот день под утро неожиданно выпал последний снег, который к полудню растаял.Она не получала таблетки уже тридцать шесть часов, и каждый последующий час стал ее адом. Ее маленьким личным адом, в котором время сделалось неподвижным. Ее наказали. Причины остались где-то там, на периферии, тоже неподвижной, словно неведомый мрачный утес в ночи. Она не знала, действительно ли возвращалась физическая боль (Вика уже могла самостоятельно подниматься с постели и даже пробовала делать несколько шагов при помощи костылей), или это была психологическая иллюзия боли, но она ждала тумана.
Спасительный, сладостный туман должен был начать стелиться над морем, темным жаждущим морем, в котором обитали липкие уродливые чудовища из обрывков ее снов и которое было ею.
Сначала угрозу оставить ее без таблеток Вика восприняла абсолютно спокойно. Хотя то, что она прилично подсела на нарозин, уже не являлось для нее секретом.
«Ничего, продержимся, — решила она, — обойдемся без обезболивающего».
Правда, уже тогда закралась предательская мысль: «Кого ты хочешь обмануть? Тебе уже давно не нужно обезболивающее. Тебе нужен нарозин. Нужна твоя доза».
Как-то (вечность назад?) Леха пошутил насчет ее психологической зависимости от пятидесяти граммов виски перед сном, без которых она якобы не могла расслабиться, и она, не испытывая никаких сложностей, на пару месяцев отказалась от подобной привычки.
— Балда, ты мое лучшее снотворное, — сказала она своему мужу, — а виски на ночь — просто штука, полезная для здоровья.
Если только лишь появлялись первые признаки лишних килограммов, она запросто прекращала есть (не надо никаких диет, просто прекратите жрать! Или делайте это хотя бы умеренно) до тех пор, пока ситуация не нормализовывалась.
Все эти истории с нервным обжорством, со сладкими плюшечками, свежими бутербродиками или якобы низкокалорийными тортиками перед телевизором были не для нее. И поэтому угрозу оставить ее без нарозина Вика восприняла спокойно.
Ее наказали — что ж… пусть.
Вика не получила свою дозу перед сном. Впервые после того, как выбралась из темноты, из тумана. И проснулась совсем разбитой. Она засыпала уравновешенным (насколько это было возможно в ее положении) человеком с твердой убежденностью, что ею невозможно манипулировать при помощи таблеток. А проснулась больной.
Перемена была настолько разительной и неожиданной, что Вика оказалась к ней не готова. Она была подавлена, в мышцах началась ломота. Вика попыталась укутаться и еще чуть-чуть поспать. Наверное, ей это удалось, хотя она не заметила, как провалилась в забытье, — в ее комнате появилась Алла и включила радио. Это была привычная процедура.
«Каждый мужчина имеет право на лево», — сказал Николай Фоменко на волнах «Русского радио».
Вика почувствовала легкий озноб.
К завтраку она не притронулась, попыталась лишь выпить минеральной воды и поняла, что это было напрасно. Вика ощутила позывы рвоты.
Так прошло несколько часов, и ее состояние лишь ухудшилось. И еще начала возвращаться боль.
Наверное, все же таблетка бы сейчас не помешала.
Вика давно уже не пользовалась судном — туалетная комната находилась рядом с ее спальней здесь же, на втором этаже, но без помощи Аллы она пока не могла добираться туда. Вика схватила медный колокольчик, который лежал на тумбочке рядом с ее кроватью, и начала звонить в него. Громко звонить, бешено трясти.
«Мне нужен врач», — мелькнуло у нее в голове. Какой-то странной приливной волной вдруг подкралось необъяснимое чувство страха. На лбу выступили капельки пота. Холодного пота.
Алла вплыла в ее комнату через несколько минут, показавшихся Вике часами.
— Ну и к чему так шуметь? — поинтересовалась она бесцветным голосом.
— Мне нужно в туалет, — сказала Вика.
Алла изучающе вглядывалась ей в глаза. Нотки раздражения, вот-вот сваливающегося в истерику, не остались для Аллы незамеченными.
— Хорошо, — отозвалась Алла, — пойдем в туалет.
Вика молчала. Потом произнесла слабым и словно осипшим голосом:
— Мне не надо в туалет. Мне… очень плохо. Больно.
Алла взяла с тумбочки настольное зеркало и молча протянула Вике. Та отвернулась. Алла поставила зеркало ближе, повернув его к Вике.
— Ты не хуже меня знаешь, что тебе надо на самом деле. Подумай об этом как следует.
Вика сжалась под простыней, волны озноба прошли по ее телу. Губы стали тяжелыми и слиплись. А рот, наверное, был той самой темной расщелиной…
Дверь с щелчком затворилась. Алла вышла.
Вика посмотрела в зеркало. Выглядела она неважно. Бледность имела какой-то землистый оттенок, под глазами выступили прожилки синяков.
«Ну что, дружочек, ты стала наркоманкой, да? — сказала себе Вика. — Ты стала наркоманкой, и это признаки самой настоящей ломки». Она все еще продолжала смотреть в зеркало, а целый поток крупных слез уже скатывался по ее щекам.
Ей было плохо, очень плохо. Она подумала, что все, все в этой жизни бесполезно, они уничтожили ее, превратили в тряпку, в больное послушное животное, готовое на все ради пары продолговатых капсул нарозина.
Она плакала беззвучно, а если звуки иногда и вырывались, они были похожи на поскуливание.
«Мои бедные, мои маленькие… Кто теперь позаботится о вас?» Как она могла? Как она позволила так с собой поступить?! И мысль о нарозине выглядела спасением. Чудесный, самый желанный на свете горьковатый вкус, который положит предел ее мучениям, ее страхам и приглушит разрывающий ее мозг и ее сердце вопрос: «Что теперь будет с моими детьми?!»
Это оказалось лишь началом.
К вечеру она лежала в своей постели, дрожа в ознобе и обливаясь потом одновременно. Ее пульс ослаб, и иногда ей казалось, что сердце просто остановилось на время, а потом нехотя продолжало свою работу. Ее тело все пропиталось запахом болезни. Боль, которая, казалось, уже давно растворилась в тумане, теперь снова навестила ее, и в довершение ко всему началось расстройство желудка.
А потом пришла самая страшная ночь в ее жизни. Она окунулась в бред, в фантомы темной половины ее сознания, в свой маленький ад, в котором горела неоновая мечта, слово «Нарозин», словно рекламная вывеска из светящихся букв. И голоса, беседующие о нарозине, о чудесном, вкусном, любимом нарозине, который можно купить, хоть целый килограмм, словно конфетки-драже, и горстями отправлять в рот… Кто-то так и делал, у него были крылья, липкие крылья огромной летучей мыши. Эти крылья бились во тьме над ее лицом.
Вика не знала ничего о том, что выпал последний снег. В маленьком аду свои радости, в нем живет своя настоящая мечта.
* * *
Она кричала ночью. Кричала и плакала. Кричала истерично, грубо, некрасиво. И молила о нарозине. Хотя бы об одной таблеточке. Несколько раз ей казалось, что она сейчас умрет.— Пожалуйста, хоть одну таблеточку, — унизительно взывала она.
Алла появилась только утром.
— Сейчас ты получишь свое лекарство, — произнесла медсестра Алла будничным тоном.
— Пожалуйста, — прошептала Вика. Она была опустошена, раздавлена. Вся ее постель насквозь пропиталась липким потом.
— Надеюсь, тебе все понятно, ты сделала необходимые выводы?
— Да.
— И мы впредь избежим подобных недоразумений?
— Избежим наверняка. Мне бы таблеточку…
— Ты знаешь, что от тебя требуется? Тебе здесь не курорт.
— Боже мой, конечно…
— И ты понимаешь, что тебе нужно по-настоящему? Насколько ты зависишь от собственного благоразумия?
— Я завишу… пожалуйста.
Алла извлекла упаковку нарозина, выложила на блюдечко две продолговатые капсулы, потом, подумав, добавила еще одну. Вика жадно следила за ее руками. Алла помедлила, затем не спеша налила в стакан воды.
— У меня были неприятности по твоей вине. — В широко расставленных глазах Аллы снова появилось выражение капризности. — Я больше не хочу никаких неприятностей.
— Не будет, не будет неприятностей. — Вика попыталась заискивающе улыбнуться.
— Конечно, не будет, — произнесла Алла.
Три таблетки нарозина, удивительно яркие, с шероховатой поверхностью, лежали сейчас на блюдце. Вика быстро протянула руку, что немедленно отозвалось импульсом боли, но Алла ловко отступила на шаг, блюдце накренилось, таблетки перекатились к грани.
— Пожалуйста, — прошептала Вика.
— Я ведь могу сейчас просто уйти, — сообщила Алла, — ты этого хочешь?
— Нет, я умоляю вас, простите.
Алла поиграла блюдцем, таблетки перекатывались по нему.
— Ты будешь послушной?
— Конечно. Умоляю.
— Ты сделаешь все, что требуется?
О Господи, конечно! Она сделает все, что от нее требуют, кто может сомневаться… Разве можно перечить этому звуку, который издают таблетки, перекатывающиеся по блюдцу? Разве можно перечить маске из белых трепещущих простыней, туману, спасительному, милосердному туману? Разве можно перечить божеству из темной расщелины?
— Я… сделаю… Мне бы…
— Ты имеешь в виду, что нам стоит забыть о недоразумении?
— Я все поняла. Все сделаю. Буду благоразум… Пожалуйста.
— Не знаю, верю ли я тебе, — задумчиво произнесла Алла.
— Пожалуйста… больно!
— Ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе поверила?
— Очень хочу, — произнесла она и вдруг заплакала, — умоляю, очень хочу… Пожалуйста. Дайте мне…
Таблетки нарозина снова перекатились по блюдцу.
— Пожалуй, я верю тебе, — сказала Алла, — теперь — да. Верю!
Ну-ну-ну, ты ведь сама виновата, — добавила она смягчаясь.
— Сама, — рыдая в голос, послушно согласилась Вика.
— Хорошо. — И Алла улыбнулась ей… ласково. Быстро протянула блюдце, Вика ухватила сразу три таблетки, ее пальцы тряслись, она затолкала таблетки в рот. Алла поднесла ей стакан, наполненный до краев, Вика расплескала воду, стакан несколько раз ударился о зубы. Но горький вкус уже умиротворением растекался по организму. Еще совсем слабым, таблетки еще не начали действовать.
Но они были внутри.
Вика откинулась к спинке кровати.
— Видишь, мы ведь можем ладить, — сказала Алла.
— Спасибо вам, — произнесла Вика. Она смотрела на Аллу с благодарностью. Самой настоящей благодарностью. И видимо, выражение ее глаз не переменилось, когда она вдруг подумала: «А ведь я убью тебя. Понимаешь — убью.
Если выберусь отсюда».
* * *
Ровно через неделю, когда она уже окрепла настолько, что могла самостоятельно себя обслуживать, Вика совершила, наверное, самый важный и самый страшный поступок за все время, что находилась здесь, в охотничьем домике. Она добровольно вернулась в свой маленький ад. Она вернулась в ад наркотической ломки.Все оказалось намного проще, чем она предполагала. Она проявила благоразумие, и в режиме «кнут и пряник» нажали на кнопку «пряник». Она составила длинный список того, что ей надо: вещи, которыми она привыкла пользоваться, продукты, к которым она также привыкла, даже виски «Jameson» и много-много банок кока-колы. Именно банок. Список был немедленно исполнен.
Видимо, создание иллюзии комфортной клетки также входило компонентой в режим «кнут и пряник». Но главное — ей привезли ее вещи, вещи, пахнущие домом. Ее одежду и тапочки, она не забыла свою любимую кружку и фотографии, ее полотенца и косметичку. Странно, но ей показалось, что привычные вещи обладают свойством отвоевывать часть чужого пространства, хотя некоторые из них именно для этого и предназначались.
Передавая ей большую косметичку Gucci, Гринев выкладывал на стол ее содержимое. Тени для глаз, Margaret Astor, косметика Givenchy, помады, пудры, тональные кремы, маленькие часики «Радо» и небольшой замшевый чехольчик красивой выделки и с ручным рисунком, возможно, старинной работы, хотя сейчас тоже такое делают, не отличишь. Гринев бросил чехольчик на стол. Вика не обратила на него никакого внимания, переключившись на лак для ногтей Arancil.
Гринев вскрыл чехольчик, в нем оказалась склянка с мутноватой жидкостью. Вика вся внутренне напряглась.