Канушкин Роман. Ночь Cтилета-2

   — Мать твою! — откашливаясь и выплевывая воду, сказал Игнат. — Цел?
   Живой?
   — Живой. — Лютый откинул с головы пахнущий тиной кусок водоросли. — Это… это…
   — Какая же здесь гнусная вода! Полные легкие, сейчас вырвет.
   — Не боржоми. Это… это…
   — Вова, это АПП. — Игнат смотрел на облако дыма, застывшее в неподвижном воздухе.
   — Чего?
   — П-п — это полный пи…дец. А а-п-п — это абсолютно полный пи…дец!
   Мать твою…
   Шок проходил, но говорили они все еще непривычно громко. Лютый барахтался на поверхности воды; каким-то непонятным образом у него остался зажатый в левой руке телефон.
   — Я смотрю, брат, здесь нас не очень были рады видеть, — произнес Лютый. — Меня, по-моему, тоже сейчас вырвет.
   — Ну-ну… Звони в 9-1-1 или куда там, мать его, — спасение на водах…
   — ОСВОД.
   — Чип и Дейл спешат на помощь. Надо убираться отсюда. Поплыли. Мать его… Полдома разворотило.
   — Черт, по-моему, я отбил яйца.
   — А ты руками грести не пробовал?
   — Ко дну тянут.
   — Эй, Лютый…
   — Чего?
   — Я тебе не рассказывал про меню кафе «Дом лесника»?
   — Не-а.
   — Это было давно. Еще в Домбае. Знаешь, меню такое, все там было «лесника». «Суп лесника» — один рубль, «салат лесника» — один рубль, «жаркое лесника» — два рубля. А на холодную закуску предлагалось «яйцо лесника под майонезом» — двадцать шесть копеек.
   — Козлы. — Лютый рассмеялся. Тоже непривычно громко.
   — Да. Я тут подумал, что пару минут назад это кафе можно было бы переименовать.
   — В смысле?
   — В «Дом Лютого». Представляешь?
   — Очень смешно.
   — Представляешь — «яйцо Лютого под майонезом»…
   — Всегда ненавидел майонез.
   — А у меня как перед глазами стоит — собралась вся твоя братва, огромное фарфоровое блюдо…
   — Пошел ты!
   — Лучше я поплыву.
   — Игнат…
   — Что?
   — Старый ты черт.
   — Это точно. А старым чертям не пристало менять своих привычек.
   — Живы мы, братуха, живы…
   — Живы.
   Глаза Лютого заливала кровь, порез на лбу оказался глубоким. Он опустил голову в воду, рану сразу же защипало, фыркнул, затем произнес:
   — По-моему, с меня сняли скальп.
   — Нет. Только половину. Чего — решил промыть мазутом?
   — Ладно. Как будем выбираться?
   Они плыли по черной, пахнущей нефтью поверхности реки. Игнат искал глазами место, где они могли бы выбраться. Он вглядывался во тьму, окутавшую берег. Скорее всего там уже нет никого, кто мог бы сулить неприятность. Скорее всего это так — лишь люди Лютого.
   Игнат снова подумал об охоте с манком и подсадных утках. Сезон охоты открыт, и его теперь не закроют. Его не закроют до тех пор, пока не будут перебиты все утки.
   Ночь окутала берег, и охотники таились там, в темноте. Они постоянно опережали их, шли на шаг вперед. И кольцо Смерти вокруг них сжималось, не щадя никого, кто был рядом.
   Но им пока везло. Такое могло продолжаться какое-то время, но такое не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно их достанут. Утки должны быть перебиты.
   Был, правда, иной способ закрыть сезон охоты. Единственное, что им оставляли. Выйти в ночь и перебить всех охотников.

Часть вторая
ПОВОРАЧИВАЯ КАЛЕЙДОСКОП

1. Вика: Время перемен (I)

   «Обманешь меня раз — позор тебе.
   Обманешь меня два раза — позор мне».
   Так было написано в романе «Долорес Клейборн».
   «Я шел вниз. Вниз. И когда я спустился до самого дна и казалось, что дальше некуда, снизу мне постучали».
   Это Вика прочитала у Ежи Ленца. И еще где-то она прочитала:
   «Это тот страшный день, когда ты думаешь: что может быть хуже?
   Оказывается — может. Может быть значительно хуже. Человеку дано вытерпеть многое. Лишь Бог имеет привилегию быть распятым на кресте. А ты переживаешь конец своего Мира. И будешь жить дальше. Возможно — это самое страшное. Или — подлинное чудо. Как посмотреть».
   Как посмотреть.

* * *

   Примерно через полгода после рождения близнецов, когда Вика была счастлива так, как может быть счастлива лишь молодая мама, и ничто еще не предвещало перемен, с ней приключилось одно забавное событие. Так, одна примечательная встреча, веселая история.
   К тому времени Вика только-только перестала кормить и близнецов перевели на искусственное вскармливание. У обоих малышей, как и положено с близнецами, все было одинаковым, лишь на корзинах с вещами имелись разноцветные таблички: розовая, с надписью «Ее», и голубенькая — «Его». Такие же таблички имелись на корзинах, куда отправлялось несвежее белье.
   Самыми тяжелыми оказались первые полтора месяца, но Вика наотрез отказалась от чьей бы то ни было помощи со стороны. Заявив, что это ее дети и ее опыт материнства и она все должна пройти сама. Она здорово похудела, под глазами начала проступать синяя сеточка прожилок, и от постоянного недосыпания ко второму месяцу — дню рождения малюток — она стала напоминать блуждающее по дому привидение. Алексей пытался помогать ей, чем только мог, пока не убедился, что так дальше продолжаться не может: его бессонные ночи стали отражаться и на работе. Надо было либо брать отпуск, либо няню, что было бы значительно дешевле и лучше во всех отношениях. Викино упрямство (то самое качество, которое помогло ей добиться многого, — Вика была очень мягкой, очень доброжелательной и очень упрямой), неожиданно проявившееся и в материнстве, оказалось сломленным.
   В доме появилась няня — милая женщина, переживающая свой второй расцвет, которые случаются у многих женщин к сорока пяти годам.
   Рука, качающая колыбель. Сухие молочные смеси, подгузники, кремы, детские пудры…
   И всем стало значительно легче. Вика и Алексей снова с головой окунулись в работу. А время бежало, и два маленьких «лягушонка» превратились в крепких розовых полугодовалых младенцев. Загадочный, изумрудно-бирюзовый цвет глаз, который был у близнецов первые несколько месяцев жизни, изменился: оба стали кареглазками, и у обоих начали пробиваться изумительные светлые кудри пепельного оттенка, хотя еще, наверное, не раз все сменится. Дай Бог, не раз.
   Леха-маленький сел на несколько дней раньше сестренки, что вызвало у него восторженное ликование, а у Вики-маленькой удивленное любопытство. Она, причмокивая соской, попыталась сделать то же самое, но — повалилась и расплакалась. Через секунду к ней присоединился Леха, словно поддерживая сестренку. Леха снова сел, в глазах Вики был восторг, она уже забыла, что только что плакала. Эти детские катастрофы… Страшные ураганы, проносящиеся в самой счастливой стране. Приходят внезапно и так же быстро заканчиваются. Чаще всего не оставляя после себя никаких разрушении. Чаще всего это бывает так.
   Дом был наполнен счастьем. Четыре его обитателя — две Вики и два Алексея — жили радостью.
   Совсем рядом находились другие люди. Они наблюдали за счастьем этой семьи. Они уже знали, что этого счастья оставалось отмерено не так уж и много.
   Но пока они не торопили события. Пока еще нет.

* * *

   Примерно через полгода после рождения близнецов у Вики состоялась эта примечательная встреча с очень интересным, необычным человеком, которая при всем при том вряд ли могла сколь-нибудь серьезно повлиять на ее дальнейшую судьбу. После этой забавной веселой истории Вика обогатилась минимум по трем позициям. Причем все три никогда прежде не встречались ей в жизни.
   Биолог-колдун-дикарь, как она потом смеялась.
   Во-первых, она узнала о существовании диковинной тропической рыбки со странным названием Радужная вдова. Вика-биолог.
   Во-вторых, Вика получила в подарок не менее странное средство — вытяжку из слизи этой рыбки с тем же названием «Радужная вдова». Средство оказалось безумно редким и безумно дорогим. Вика-колдун.
   В-третьих, Вика сделала себе татуировку. На очень необычном месте. И делал татуировку великий человек. Мастер. Вика-дикарь.
   Биолог-колдун-дикарь.
   Все три приобретения, похожие скорее на шутку, произошли на грандиозном шоу, устроенном в Москве ценителями нательной живописи и соответствующего образа жизни. Назывался этот всемирный слет татуированных и татуировщиков «Тату-конвенцией». И присутствовал на нем человек-легенда, оставивший свои рисунки на теле самой Дженис Джоплин и татуировавший многих легенд рока и просто людей легенд, таких же, как он сам. Звали заморского гостя Лайен Татл. Все мероприятие проходило в московском саду «Эрмитаж», сопровождалось концертами, жестким шоу и довольно веселеньким разгулом. Вика и Леха были приглашены друзьями. Леха всегда имел очень необычных друзей. Помимо Лайена Татла, на «Тату-конвенции» присутствовали еще несколько очень известных художников, много неизвестных, а больше всего было просто любопытных персонажей, избравших для себя, мягко говоря, несколько альтернативный способ жизни. Шоу удалось на славу.

* * *

   — Да нет, вы шутите, — произнесла Вика, с любопытством глядя на своего собеседника.
   — Это правда. — Он усмехнулся. У него были очень веселые глаза, глаза бывшего хиппи, каким он и являлся в революционные шестидесятые. Вряд ли об этом человеке можно было сказать, что теперь он остепенился, — просто сменилось время. А если вы представляете ныне живую легенду, то некий внутренний духовный аристократизм, присущий любым легендам, вполне можно принять за налет респектабельности, — Несколько месяцев? Без воды?
   — Это уникальное создание. Сплошная тайна.
   — Но несколько месяцев без воды, под тропическим солнцем… это уже… вобла.
   — Вобла?
   — Так у нас называют вяленую рыбу.
   Он усмехнулся:
   — То, с чем у вас пьют пиво?
   — Да…
   — Радужная вдова — это лабиринтовая рыбка, она дышит воздухом. Таких рыбок много, целое семейство, они живут в любом домашнем аквариуме. Но Радужная вдова уникальна. И делать вытяжку из ее слизи можно в очень редкие дни.
   Собственно говоря, всего несколько дней в году. Все остальное время — это страшнейший яд. Хотя и так это довольно сильный наркотик. Всего несколько человек на земле знают время и владеют полностью всей процедурой.
   — А почему ее так называют? Почему вдова?
   — А вы не хотите узнать, почему радужная? — Он снова мягко улыбнулся.
   — Наверное, она очень красивая.
   — Она действительно хороша. Особенно в тот момент, когда становится вдовой.
   — Вот как?
   — Когда самка откладывает икру, она очень слабеет. Но у нее еще остаются силы. Ее окрас неожиданно становится очень ярким, сочным. Чешуйки переливаются всеми цветами радуги. В этот момент она сжирает самца, как только тот заканчивает осеменять икру. И в этот момент она очень хороша. Великолепна.
   Вот почему — вдова. Видите: за Любовью — неизбежность Смерти. Радужная вдова…
   — Неплохо. — Вика в задумчивости посмотрела на этого человека, все еще пытаясь понять, разыгрывают ее или это все правда. Какая-то странная история. Затем Вика произнесла:
   — Тогда это уже Черная вдова, так больше подходит.
   Он весело кивнул ей:
   — Название недурно. Но к сожалению, уже занято.
   — Кем же?
   — Пауками. К тому же рыбка действительно очень красива.
   — И может долгое время находится без воды?
   — Слизь помогает ей в этом. Вдова водится в небольших пересыхающих водоемах тропиков. Ее слизь — действительно наркотик. По крайней мере если эту вытяжку ввести человеку, он впадет в длительный наркотический транс. При большой дозе возможна кома. Вопрос в количестве. Слизь вводит Радужную вдову в анабиоз. Летаргический сон. Корочка под палящими лучами засыхает, но внутри этого кокона, во влажной темноте, теплится жизнь. И ждет своего часа. До ближайших сильных дождей. Не правда ли, в этом что-то есть?
   Вика передернула плечами:
   — Да уж. Как в фильме «Чужие». Коконы.
   Он рассмеялся:
   — Вроде того.
   — Да еще она сжирает своего… кавалера. Хороша вдова!
   — Видите, феминистки могли бы сделать ее своей эмблемой.
   — При чем тут бедная рыбка? Она поступает так согласно своей природе.
   А за феминисток говорить не берусь.
   — И здесь вы правы. — Он рассмеялся. — Я слышал, что нечто подобное водится на Карибских островах. Не феминистки — рыбка. И используется в культе вуду. Знаете — зомби?
   Он скорчил страшную гримасу — зомби…
   — Знаю. — Вика кивнула и тоже рассмеялась.
   — Но наверняка об этом ничего сказать не могу. А вот то, что это совершенно лучшее в мире заживляющее, — точно. Невероятно, но факт: татуировка заживает через пару часов. Кстати, вытяжка из слизи Радужной вдовы была известна в Полинезии. В частности, татуировщикам маори. У них эта рыбка считается священной. Знают о ней и японские якудзо, для них нательная живопись — тончайший кастовый ритуал, частично уходящий в мифологию. Как и все в этой удивительной стране, познавшей Смысл Символа.
   — Как вы это… красиво сказали…
   — Напротив. Я лишь рассказал о том, что есть. Другое дело, что это на самом деле очень красиво.
   — Это использовалось в… боях?
   — Наверное. Тайной владели лишь жрецы. И художники. Хотя в гармоничном мире между ними скорее всего не существовало различий.
   — Это… так все интересно.
   — Древние знали многое. Вернее, они знали. А мы — лишь слабые всплески воспоминаний. Татуировка — очень древнее искусство. Кстати, настоящие мастера не пользуются современными машинками. Иглы, бамбуковые палочки…
   — Я бы… я бы, наверное, сделала себе татуировку, — неожиданно сказала Вика.
   Он с любопытством посмотрел на нее. Откинул со лба свои длинные волосы, посеребренные сединой.
   — К сожалению, я сейчас не делаю татуировок.
   — Ой, что вы, — вскинулась Вика, — я вовсе не об этом. И потом, — она опустила глаза и смотрела на пепельницу, где уже лежал окурок от ее сигарильо, — я знаю, что вы не делаете татуировки. Я прочитала о вас большую статью. В журнале. Нет, я, наверное, найду здесь художника, вон Леха пьет с ними пиво.
   Он все еще с любопытством глядел на нее, в уголках его глаз горел лукавый огонек.
   — Ваш муж — очень симпатичный человек.
   — Спасибо. — Она улыбнулась и подняла голову. Что-то удивительное и неуловимое появилось в ее чуть влажных глазах. — Это действительно так.
   Ресницы задрожали, и она снова вполоборота опустила голову, чуть-чуть, совсем незаметно зардевшись. Всего лишь одно мгновение, а потом перед ним опять была веселая и заинтересованная собеседница, но ему почему-то вспомнился прочитанный как-то рассказ русского писателя (страна Толстого, страна Достоевского), который назывался «Легкое дыхание». Бунин, так его вроде бы звали…
   Он уже слышал кое-что о Вике и ее муже. Они были действительно необычные ребята. Вика, в кожаных штанах, с обнаженным животом, со смешной банданой на голове, где были изображены средневековые орудия пыток… Вика, похожая на удачливую топ-модель, и ее муж, смахивающий на плейбоя… И он слышал, что эта симпатичная семья управляет одной из крупнейших московских компаний. Прошлым летом на Лазурном берегу он видел тех, кого западная пресса окрестила новыми русскими. В Москве он узнал, что здесь их называют так же и рассказывают про них анекдоты. Он слышал о баснословных покупках и страсти к расточительству. Это не было интересно. На Лазурном берегу прошлым летом он видел новых русских. Они ели много устриц и покупали все, что можно купить у Картье. Они ему не понравились. Еще со времени его молодости осталось свойственное художникам недоверчивое отношение к буржуа, но закомплексованные буржуа — это просто отвратительное зрелище.
   Эти же ребята оказались совсем другими. Нормальными и полными жизни.
   Очень симпатичная пара, но важно было еще кое-что. И только сейчас он смог для себя это полностью сформулировать. Это было удивительно и так здорово…
   Несколько мгновений назад, когда она чуть-чуть, совсем незаметно зарделась.
   Ваш муж — очень симпатичный человек.
   А потом, подняв голову, взглянула на него… и он вдруг с какой-то неожиданно подступившей радостью понял, что смотрит в глаза совершенно счастливого человека.
   — И все же, если б вы решили делать татуировку, — проговорил он, — что бы вы выбрали?
   — Рисунок? — Она раскрыла журнал, чуть полистав его, быстро нашла то, что было надо. — Я бы выбрала вот это. Мне очень нравится. — Ее глаза заблестели от восхищения, словно у ребенка. Затем Вика откинулась на спинку своего кресла. — Если б, конечно, мне удалось решить вопрос авторских прав, — добавила она, может, слегка смущенно.
   Это был его рисунок. Это была очень интересная работа. Он снова рассмеялся. Негромко.
   — Вы хоть знаете, что это значит?
   — Прочитала. Здесь такая уйма восторгов. — Она лукаво улыбнулась, затем серьезно произнесла:
   — Это может сделать только Мастер. И наверное, это что-то вроде талисмана. Если я правильно поняла.
   Он все еще с улыбкой смотрел на нее.
   — На том же самом месте? Как видите, это довольно смелое решение.
   — Ну, на другом — это, наверное, уже будет не то.
   Он кивнул.
   Вика поискала глазами мужа, нашла его беседующим с какими-то приятелями у стойки бара. Леха тут же помахал им рукой.
   — Здесь очень мило, — произнесла Вика.
   Он все еще молча смотрел на нее.
   — И очень много сумасшедших, — сказала Вика, — настоящих сумасшедших, а не тех, кто только притворяется ими.
   Теперь он рассмеялся:
   — Когда я был так же молод, как вы, я тоже считал, что иметь дело стоит лишь с сумасшедшими.
   — А сейчас?
   — Сейчас я больше не думаю на подобные темы. Все уже давно решено.
   — Да, кажется… я понимаю вас. Наверное, до татуировки надо дорасти, если уж… — она замолчала, словно подбирая нужное слово, — если уж не пришел к этому стихийно.
   Он быстро взглянул на нее — это ощущение заразительной, омывающей его радости не проходило. Он сказал:
   — Вы все правильно поняли насчет талисмана. Знаете, все же мы с вами чуть-чуть нарушим правила.
   — В каком смысле?
   — Я сделаю вам татуировку. Нарушение правил — моя специальность!
   Точно такую же, — он указал на журнал, — если вы, конечно, готовы. И решать вопрос с авторскими правами не придется.

2. Вика: Время перемен (II)

   Это было удивительное время. Близнецы росли. Из детской постоянно доносилось их деловитое лопотание, словно они спешили побыстрее рассказать о себе друг дружке и окружающему их миру, и Вика была счастлива так, как никогда в жизни.
   В один из дней Вика вошла в детскую и несколько секунд не могла произнести ни слова, а потом расхохоталась. Обычно они оставляли близнецов в манеже, где те ползали в окружении мягких игрушек. Сейчас оба стояли, взявшись ручками за край манежа, и с важным видом причмокивали своими огромными сосками.
   Они встали, оба и в один день.
   Завидев маму, они приняли еще более победный вид. В глазах у обоих застыл восторг: вот какие мы, вот как мы умеем!
   — Леха, Леха! — позвала Вика и снова расхохоталась. Веселье мамы передалось близнецам. Теперь в детской хохотали уже три человека. Через минуту к ним присоединился Леха. Они взяли детей на руки: Вика — мальчика, Алексей — девочку, и близнецы тут же приняли снова очень важный вид. Потом одновременно ухватили своих родителей за носы. Ручонки у обоих были очень сильные.
   — Ну-ну-ну, мой хороший, — Вика нежно отстранилась, — какой у нас, оказывается, сегодня важный день. Ведь так?
   Близнецы весело и громко засмеялись. Так они и стояли с малышами на руках, глядя друг на друга и чувствуя, как два маленьких сердечка и два больших сердца переполняет любовь. Когда калейдоскоп уже повернется, Вика вспомнит этот день.
   Наверное, тогда они могли бы услышать ангелов или, наоборот, ангелы могли услышать их.
   Это было удивительное время. Наполненные светом дни и пронизанные нежностью ночи, которые стали для Вики ее единственными настоящими ночами.
   А потом все кончилось. В один день.

* * *

   Конец твоего мира может быть вовсе не таким масштабным, как на апокалиптических полотнах великих художников прошлого и настоящего. Все может быть проще, спокойнее и вкрадчивее.
   Тише. Без битвы и гибели богов.
   Порой достаточно одного телефонного звонка.

* * *

   — Ты произвела на акционеров неизгладимое впечатление, — сказал Алексей.
   — Ну… я старалась.
   — Твоя вчерашняя речь — это что-то…
   — Я правда старалась. И сейчас тоже — попробуй. Называется «кулебяка с рыбой». Мне бы очень хотелось, чтобы тебе понравилось. Причем больше, чем моя вчерашняя речь.
   — Вика начала печь… У нас в доме маленькая революция? Ох, и запах какой! Я готов сожрать все вместе с противнем.
   — На таких жертвах я не настаиваю.
   — Где ты этому научилась?
   — Природа, милый. Тебе нравится?
   — Да. Только невозможно ж сразу взять и начать печь? А это — ой, пальчики оближешь. Если «Континент» разорится, мы сможем открыть кафе. Теперь мне обеспечена сытая старость. Теперь я спокоен.
   — Подожди, не ломай, а то все вывалится, возьми нож… Тебе правда нравится?
   — Бесцеремонно напрашиваешься на комплименты? Кто все же тебя научил?
   — У женщин свои секреты…
   Потом они произнесли в один голос слово «Кальве» и весело уставились друг на друга.
   — Из кулинарной книги, конечно, — сказала Вика, — меня некому было учить. — Затем Вика серьезно посмотрела на мужа. — Мне кажется, Виноградов не очень одобряет наше… намечающееся сотрудничество с Лютым. Если честно, я бы тоже не спешила.
   — Петр… — Алексей положил себе в тарелку огромный кусок горячей разваливающейся кулебяки. — Вкуснотища-то какая… Петр всегда так. Он всегда сначала канючит, когда надо делать какие-то резкие телодвижения, но потом, как правило, бывает мне благодарен. Таков наш Петя.
   — Мне кажется, ему не очень симпатичен твой Лютый.
   — Он и тебя-то не очень жаловал в роли еще одного вице. Это элементарная ревность, Вика. А сейчас, по-моему, вы лучшие друзья. Господи, ну просто объедение!
   — Я все понимаю. И я совсем бы не хотела стать камнем преткновения между тобой и твоим… деловым партнером.
   — Петр — больше чем просто деловой партнер. Знаешь, если бы у нас не было общего бизнеса, мы, наверное, стали бы большими друзьями. Вот такой парадокс.
   Вика улыбнулась: наверное, Петр скорее был ей симпатичен, чем нет.
   Во-первых, он боготворил Леху, а уж Вика в этом понимала. Во-вторых, он был явно не в восторге видеть Вику в должности вице-президента «Континента», однако смог признать, что интересы дела — их общего дела — только выиграют от такого назначения. В-третьих, Вика понимала, что ее муж обладает скорее… блестящим стратегическим мышлением, он умеет видеть неожиданные перспективы и принимать на первый взгляд парадоксальные решения. Однако без Виноградова «Континент» никогда бы не стал тем, чем он стал. Петр был великолепным структурщиком, никто лучше его не мог вести постоянную кропотливую работу. Петру Виноградову был чужд порыв, зато он был основателен и непоколебим, он мог надежно прикрывать тылы. Оба — Петр и Леха — являлись прекрасным дополнением друг к другу. Такие разные люди — как они только встретились? Петр и Леха являлись самыми настоящими трудоголиками, каждый отвечал за свой фронт работы, и это объединяло их посильнее всего остального. Ведь противоположности притягиваются.
   — Петр намного старше тебя? — спросила Вика.
   — Всего на два года. Но у меня такое впечатление, что он сразу родился взрослым. Виноградов у нас — человек-пиджак. Родился — и тут же поднял денег. И так спокойненько, основательно.
   Вика улыбнулась. Это действительно было так: Петр — абсолютная противоположность Лехи. Никаких экстремальных видов спорта, никаких альтернативных тусовок. Виноградов — сама обстоятельность. Теннис, тихоходный футбол, просторные автомобили, дорогие, но неброские галстуки.
   И казалось, что их с Лехой разделяет не два года, а лет двадцать.
   — Я бы очень не хотела, чтобы между вами пробежала кошка.
   — Даже такая кошка. — Он склонился к ней и коснулся пальцами ее подбородка. — Мне нравится эта кошка.
   — У тебя руки, между прочим, в масле…
   — Да-да, еще у меня масленый взгляд. Мадам, такая у нас, мужиков, примитивная физиология: пришел с работы, поел, поговорил на производственные темы — и в койку.
   — В доме люди.
   — Ну да, ты же у нас дикая кошка.
   — А ты — балда.
   — Балда — это твое слово-паразит. Кстати, ты так постоянно называешь своего Андрея.
   — Серьезно?
   — Не замечала?
   — Ну, наверное… это любя.
   — Не заставляй меня ревновать.
   — Не буду. Хотя мне было бы приятно.
   — Он у тебя толковый парень, твой Андрей. И очень милый человек.
   — Я знаю.
   — Виноградову он тоже нравится.
   — Уж явно больше, чем я.
   — А говоришь — камень преткновения, кошка, ой-лю-лю…
   — Уже молчу.
   — Нет, правда, это хорошо, что Андрей появился в «Континенте».
   Правда, очень толковый малый, и… он очень предан тебе. Только мне кажется, что он в тебя влюблен. Или был влюблен. Что в общем-то одно и то же.
   — Это. к сожалению, я тоже знаю. Но мы решили, что лучше нам оставаться друзьями. Это было давно, еще до встречи с тобой. Знаешь, наверное, он для меня — самый большой друг. Самый надежный. Мне некому было поплакаться в жилетку. Ведь у меня нет по-настоящему близких подруг.
   — А у меня есть. Правда, я их называю «подружки».
   — А я сейчас кому-то выцарапаю глаза.
   — Не надо. Как же я буду любоваться тобой? Кстати, Андрей так запал на татуировки после этого шоу. Он всегда все копирует за вами, мадам?