Страница:
— Черт побери, совсем рядом, — тихо произнесла она, чувствуя, какими сухими и горячими стали ее губы.
Девушка-дилер, не отрывая взгляда, следила за шариком. Двадцать фишек по пять долларов — это максимальная ставка, возможная на число. Стрейт ап, черт бы его побрал!
Сердце продолжало бешено колотиться, а круг ведь сейчас остановится… А потом глаза девушки-дилера на мгновение расширились. Но прежде было еще одно мгновение, растянувшееся, словно в замедленной съемке. Шарик, угнездившийся на числе «тридцать два», вздрогнул и просто перевалился через соседний бортик. Это был последний импульс, остаток его силы. Только за соседним бортиком находилась цифра «зеро».
Абсолютный ноль. Чистое сознание.
Цифра «ноль» приняла шарик цвета слоновой кости, впитала его в себя и уже больше не отпустила. Он выпал. Ее шанс. Ее победа. Ее ярко горящая цифра, обозначающая совершенное «ничто».
— Зеро, — произнесла девушка-дилер и добавила:
— Поздравляю… — Потом в ее голос прорвалась хрипотца. — Очень, очень вас поздравляю, Светлана Андреевна. Три с половиной тысячи долларов. — Она улыбнулась, расцвела. — Как выдавать?
Светлана Андреевна посмотрела на часы и поняла, что находится за столом рулетки не больше пяти минут. Она выиграла. Абсолютный ноль. Зеро.
Чисто. Ее шанс, ее ставка сыграли.
Но в той трещине, расколовшей реальность, бродили дурные сны. В ее руках оказался ключик к двери, за которой дурные сны могли стать явью. Светлана Андреевна улыбалась, глядя на свой выигрыш. Она улыбалась, совершенно отчетливо понимая, что грань между дурными снами и реальностью становится все более тонкой. Быть может, ее никогда не существовало.
Она выиграла, поставив на «зеро».
Вполне возможно, что в ее руках ключик от волшебной дверцы. Также вполне возможно, что дверь эту лучше держать закрытой.
4
Девушка-дилер, не отрывая взгляда, следила за шариком. Двадцать фишек по пять долларов — это максимальная ставка, возможная на число. Стрейт ап, черт бы его побрал!
Сердце продолжало бешено колотиться, а круг ведь сейчас остановится… А потом глаза девушки-дилера на мгновение расширились. Но прежде было еще одно мгновение, растянувшееся, словно в замедленной съемке. Шарик, угнездившийся на числе «тридцать два», вздрогнул и просто перевалился через соседний бортик. Это был последний импульс, остаток его силы. Только за соседним бортиком находилась цифра «зеро».
Абсолютный ноль. Чистое сознание.
Цифра «ноль» приняла шарик цвета слоновой кости, впитала его в себя и уже больше не отпустила. Он выпал. Ее шанс. Ее победа. Ее ярко горящая цифра, обозначающая совершенное «ничто».
— Зеро, — произнесла девушка-дилер и добавила:
— Поздравляю… — Потом в ее голос прорвалась хрипотца. — Очень, очень вас поздравляю, Светлана Андреевна. Три с половиной тысячи долларов. — Она улыбнулась, расцвела. — Как выдавать?
Светлана Андреевна посмотрела на часы и поняла, что находится за столом рулетки не больше пяти минут. Она выиграла. Абсолютный ноль. Зеро.
Чисто. Ее шанс, ее ставка сыграли.
Но в той трещине, расколовшей реальность, бродили дурные сны. В ее руках оказался ключик к двери, за которой дурные сны могли стать явью. Светлана Андреевна улыбалась, глядя на свой выигрыш. Она улыбалась, совершенно отчетливо понимая, что грань между дурными снами и реальностью становится все более тонкой. Быть может, ее никогда не существовало.
Она выиграла, поставив на «зеро».
Вполне возможно, что в ее руках ключик от волшебной дверцы. Также вполне возможно, что дверь эту лучше держать закрытой.
4
Черный лимузин с белым кожаным салоном и эмблемой «линкольна» на радиаторе свернул с дорожки, проехал покосившиеся металлические ворота и покатил по асфальтовой поверхности портовых причалов и доков. Здесь Москва-река делала поворот, образуя большую и открытую бухту, по одной стороне которой, растянувшись на несколько километров, стояло множество портовых кранов.
Издалека эти краны напоминали усталых и покорных животных, похожих то ли на жирафов, то ли на птеродактилей. На закате падающее солнце окрашивало бухту в золото, рассекаемое длинными баржами, которые привезли свой груз неведомо откуда — как известно, Москва является портом пяти морей. Черный лимузин с эмблемой «линкольна» на радиаторе двигался по Южному порту, который через Оку и Волгу связывал Москву с Каспийским, Азовским и Черным морями, но так как за окнами сгустилась летняя ночь, то всю конструктивистскую прелесть окружающего пейзажа рассмотреть было трудно.
Именно этот комфортабельный лимузин привез Игната Воронова некоторое время назад в дом Лютого на свадьбу, обещавшую стать главной светской новостью сезона. Мрачно усмехнувшись, Игнат подумал, что эта свадьба по части новостей даже перевыполнила взятые на себя обещания.
— Ты чего? — откликнулся Лютый.
— Так… — неопределенно ответил Игнат, а потом, взглянув за окна, добавил. — Странное место. Никогда здесь не был.
— Чего тут странного? — поинтересовался рыжий водитель. — На какое-нибудь говно бы не наехать.
— Порт, — сказал Игнат, — огни на воде. Краны гудят. Словно в каком-нибудь Марселе.
— Тоже… нашел Марсель.
— Там, наверное, своего говна хватает.
— Прикинь, брат, — оживился рыжий водитель, — когда еще пацаном был, мечтал у…бать куда-нибудь типа Марселя, завербоваться на белый-белый корабль, и катись оно все…
— Ладно трещать, — произнес Лютый, — по детству все сбежать мечтали.
Ты вот сейчас попробуй.
— Сейчас не выйдет. Говно всякое грузит. Если только под кайфом.
— Рыжий, — вмешался молодой охранник, работающий у Лютого не так давно, — над моим базаром подкалывал, насчет паразитов, а у самого… через слово говно… говно…
— Тебя не спрашивают, пацан, — покровительственно усмехнулся рыжий водитель. Потом он чуть повернул голову, отвел взгляд от освещенного пятачка, бегущего перед радиатором их автомобиля, мельком посмотрел в боковое окно и с неожиданной грустью в голосе добавил:
— Какая уж тут разница.
— Почему в таком странном месте, Лютый? — спросил Игнат.
— Это территория Монгольца. Там у них в конторке полный плезир.
Снаружи — сарай-сараем, внутрях — евроремонт.
— Но почему здесь?
— Видишь ли, у Монгольца на Петровке свои менты прикормлены, как положено. А этот — какой-то большой — начальник. Конспираторы. Там доки, ангары, склады. Вообще-то в этой конторе Монголец серьезные дела проворачивал.
— Мент за информацию хочет денег? — спросил Игнат.
— И получит, — негромко ответил Лютый, — если она того стоит. В общем-то это услуга Монгольца.
— Его там не будет?
— Нет, сам не будет. С ментом придет либо Роберт Кочерян… этого помнишь?
Игнат кивнул:
— Помню. Больница.
— Точно. Либо Лева Кацман. Их бухгалтер. Ушлый малый, говорят — знает про Монгольца все до копейки. Мент — действительно серьезный.
— Посмотрим.
— Посмотрим, брат. В любом случае будет мент и кто-то из них. Двое.
Нас тоже должно быть двое.
— А если какая-нибудь… — начал рыжий водитель, — а ты на костылях…
— Ладно, Рыжий, — прервал его Лютый. — Посидишь в машине. И ты тоже, — обратился Лютый к молодому охраннику, работающему у него не так давно.
— Как скажете, — откликнулся тот.
— Вдвоем пойдем, с Игнатом.
— Монголец уже раз приказал тебя слить, — пробубнил рыжий водитель.
— С тех пор уже разобрались, — мрачно отозвался Лютый, — а Монголец базар держит.
Лютый чуть брезгливо поморщился — Игнат уловил эту неожиданную реакцию, но не успел ей удивиться. Он лишь почувствовал, что направлена она не на самого Монгольца, а на что-то гораздо менее определимое, на что-то в его жизни, абстрактно именуемое прошлым, которое, как Лютый ни пытался вырваться, крепко держало его за ноги. Потом уже рыжий водитель произнес:
— Так, приехали. Это чего у нас там? «Шестая» «ауди»? Точно, это Кацмана, я его тачку знаю.
«Линкольн» плавно подкатил к серому в темноте зданию; свет в окнах горел лишь на втором этаже. Здание имело Г-образную форму, и «линкольн» припарковался на небольшом заасфальтированном пятачке, обрамленном расходящимися лучами буквы Г. Рядом с «линкольном», но на расстоянии, достаточном для маневра, припарковался джип охраны. Игнат огляделся.
Двухэтажное здание, составляющее короткий луч буквы Г, стояло прямо на краю причала, с одной стороны свет окон дома отражался в черной воде. Судя по всему, это и была контора. По крайней мере так ее назвал Лютый. Длинный луч Г, перпендикулярный линии воды, уходил куда-то во тьму грузового порта, там располагались товарные склады. Вдалеке были пришвартованы длинные баржи, освещаемые мощными прожекторами работающих кранов, — жизнь в порту не прекращалась с приходом темноты.
— Выходим, — отрывисто бросил Лютый.
Игнат посмотрел на друга, и одновременно его рука почти рефлекторным жестом коснулась подплечной кобуры, где покоилось довольно надежное оружие — итальянский пистолет «беретта». Кобуру Игнату пришлось надеть перед самым въездом в порт.
Он кивнул Лютому:
— Пошли. Только не спеша.
Рыжий водитель уже открыл заднюю дверь, Игнат протянул ему легкий металлический костыль, помог Лютому выбраться из автомобиля.
— Рыжий, остаешься здесь, — сказал Лютый, принимая у водителя свой костыль.
— Да понял я уже, — недовольно проворчал Рыжий, — до дверей хоть помогу дойти.
— Нечего мне помогать.
— Зря от второго костыля отказался, сейчас бы тебе пригодился.
Игнат оглядел Лютого, усмехнулся:
— Ему сейчас больше бы пригодился попугай на плече и повязка на глаз.
Под сваями причала плескалась вода. В темноте по бухте, словно праздничный кораблик, украшенный огнями, шел речной трамвай.
— Пиастры, — проговорил Лютый. Они с Игнатом посмотрели друг на друга, невесело улыбнулись, пожали плечами.
— Пиастры, — повторил Игнат.
Несмотря на свет на втором этаже, вокруг здания было достаточно темно. Игнат разглядел какие-то металлические трубы диаметром в половину человеческого роста, наваленные одна на другую, деревянную бобину с мотками кабеля, остов грузовика «КамАЗ» с кабиной, но без колес.
Потом они с Лютым направились к ветхой деревянной двери — входу в здание. За дверью оказался большой, ярко освещенный «предбанник». На дальней стене находилась белая дверь с облетевшей краской и надписью «Муж», а рядом с дверью крепился плакат, объясняющий крановщикам, во что обходится народному хозяйству час простоя. Сумма была исчислена в ценах 1985 года. Прямо за этим плакатом «предбанник» переходил в длинный коридор, ведущий вдоль всего здания к лестнице на второй этаж. С одной стороны коридора находились окна, из них открывался вид на бухту, в которой отражались огни, а с другой — закрытые двери кабинетов. Судя по всему, на первом этаже не было ни души. Игнат и Лютый шли по деревянному скрипящему полу. Откуда-то доносились приглушенные звуки, музыка и смех.
— Это телевизионная передача, — произнес Игнат.
— Что? — спросил Лютый.
— Работает телевизор… Лютый, постой.
— Почему?
— Не знаю. Пусти меня вперед.
Лестница оказалась перегороженной металлическими дверями, сверху крепился глазок камеры наблюдения. В панель дверной рамы был утоплен аккуратный селектор и продолговатая клавиша. Рядом с дверной ручкой бесцветным скотчем был приклеен кусочек картона с надписью «Для прохода нажать», и стрелка указывала в сторону селектора с клавишей.
Рука Игната легла на клавишу. Какое-то время из селектора слышался отдаленный и чуть шершавый звук, словно механизм раздумывал, как ему поступить с гостями.
— Ну, что дальше? — негромко произнес Игнат.
Потом сквозь этот шершавый звук, словно сквозь радиопомехи, прорвался плохо различимый голос:
— Проходите.
И тут же раздался щелчок электронного замка — дверь открылась. За ней уже не было никаких деревянных настилов, тусклого электричества и плакатов советской эпохи. Дверь словно являлась границей. И дальше располагался совершенно современный и, стоило признать, со вкусом обустроенный офис. На выкрашенных традиционно в белое стенах висели какие-то модернистские, весьма симпатичные картины в аккуратных рамах темного дерева, под потолком коридора золотой змейкой тянулась люстра, явно не фабричного производства, а в углу на небольшой конторке сидел разбитной и забавный морячок с рыжими волосами — огромная, почти в человеческий рост, мягкая кукла.
Игнат чуть удивленно усмехнулся:
— Неплохо.
— Тигран покойный, брат Монгольца, он отделывал им все офисы, — пояснил Лютый. — Любил всякие художества. И совершенно был не при делах. — Лютый вздохнул.
— Понятно, — произнес Игнат.
Здесь звук работающего телевизора был значительно громче, и он доносился из далекой торцовой комнаты в конце коридора.
— Куда нам? — спросил Игнат.
— Туда, в конец. — Лютый ткнул костылем в пространство коридора.
Они двинулись по темному ковролину, приглушающему звук их шагов.
Дверь в дальнюю комнату, где их ждали, была чуть приоткрыта.
— Здесь больше никого нет?
— Так договорились, — сказал Лютый. Он тяжело дышал, хотя поднялись всего лишь на второй этаж, — их ранения все еще давали о себе знать.
Теперь Игнат различил, что это за телевизионная передача. Вела шоу женщина. Она задавала вопросы, следовали ответы и смех аудитории. Шоу называлось «Про это», эротическая вечерняя программа канала НТВ. За последние полгода Игнат сделался домоседом, и ему пришлось изучить вечерний эфир отечественного телевидения. Значит, серьезный мент и Кацман, бухгалтер, также доверенное лицо Миши Монгольца, ожидая их, баловались дурацким эротическим шоу, где выдавали свои откровения садомазохисты, ценители группового секса и восторженные девочки, влюбленные в гомосексуалистов. Странно. В мире много странного.
— Сюда? — спросил Игнат.
— Сюда, брат, — кивнул Лютый. — Комната для переговоров.
Игнат открыл дверь, и Лютый, чуть качнувшись, быстро прошел вперед.
— Ну привет, Кацман, — сказал он. — По сексу вдаряешь?
Игнат вошел следом и затворил за собой дверь. Щелкнул замок.
— Черт, захлопнул, что ли? — тихо проговорил Игнат, оглядывая замок.
Потом он повернул голову, осмотрелся.
Они находились здесь. Они сидели к ним спиной в больших кожаных креслах, чуть развалившись, и смотрели телевизор. На подлокотнике кресла Кацмана стояла пепельница, и в ней тлела сигарета. Воздух был тяжелым, прокуренным. Кондиционера или не было, или он не работал.
— Ну и когда вы наконец легли с ним в постель, что же вы почувствовали? — спросила Елена Ханга.
— Кацман, — позвал Лютый.
— Что он может? — ответила телевизионная гостья программы «Про это».
Раздался смех аудитории. Очень громкий.
«Идиотизм, — мелькнуло в голове у Игната, но следом же все вытеснила совсем другая мысль:
— У нас проблемы. И очень серьезные».
— Может, как все? — уточнила Елена Ханга.
Лютый двинулся к двум мужским фигурам у телевизора.
— Даже лучше, — ответила гостья передачи «Про это».
Снова громкий смех. Вообще огромный телевизор «Sony» работал слишком громко.
Воздух был тяжелым, но… в нем стоял запах не только сигаретного дыма. Не только его. Хотя все уже должно было развеяться. Игнат это почувствовал, наверное, еще прежде, чем Елена Ханга успела произнести свой первый вопрос, и уж явно прежде, чем она задала второй, но все же это было недостаточно скоро. Как и пистолет «беретта», появившийся в руке, вряд ли теперь мог исправить ситуацию.
Лютый остановился рядом с креслом Кацмана в тот момент, когда Игнат догнал его.
Лева Кацман, бухгалтер и доверенное лицо Миши Монгольца, сидел в черном кожаном кресле рядом с крупным лысоватым мужчиной, видимо, тем самым «серьезным ментом», а в его правой руке дымилась сигарета. В руках крупного лысоватого человека не было никаких сигарет. Они оба сидели с открытыми глазами перед работающим телевизором, из которого раздавался громкий смех, и они оба были мертвы. Рот Кацмана чуть растянулся, обнажая зубы, словно он только собирался улыбнуться, да уже не сделает этого никогда; его глаза стали стеклянными, но смертельная бледность еще не завладела полностью его лицом.
Губы крупного лысоватого мужчины были плотно сжаты, но из уголка рта спускалась струйка крови. Она только начала засыхать. Все это случилось с ними недавно.
Совсем недавно.
— Черт, — глухо прозвучал голос Лютого, — да они…
— У нас проблемы, брат, — услышал Игнат собственный голос…
— Кто здесь? — громко сказал он, оборачиваясь и вглядываясь в темноту.
Двумя минутами раньше рыжий водитель открыл дверцу «линкольна», выбрался наружу и, потянувшись, хрустнул косточками усталого, засидевшегося тела. В последнее время его все серьезнее беспокоила спина — а чего еще ждать от сидячей работы? И от этой херовой экологии? У половины знакомых — у кого остеохондроз, у кого люмбаго. Слава Богу, хоть рыжая шевелюра. Рыжие и блондины почти не седеют или седеют очень поздно. Вон новенький охранник — совсем еще пацан, а полно седых волос. Или тот же Кацман, брюнет, блин, полголовы уже седая. А они с Рыжим почти ровесники. Но Кацман, чего там говорить, еврей — они вообще рано седеют. Порода такая. Народ башковитый, но какие-то, прям, вечные страдальцы. Бабок валом, все по кайфу, но в глазах тоска, не могут, грузят сами себя. Мысли, что ли, жить нормально не дают? И про здоровье всегда пекутся. Не так с утра пукнул — язва, чуть жирка сбросил — рак, трахнул шлюху в бане — бегом тест на СПИД. Вот Кацман — душа-человек, веселый, бабок море, но вот это вот — его портрет. А Лютый раз, Владимир Ильич, вообще заявил, что у еврейских женщин поперечное влагалище. Рыжий водитель так и не понял, что это значит.
Была у него вроде евреечка, называла себя Лилит, но все с ней было нормально.
Нежная. Е…ливая, правда, как кошка, но остальное у ней как у всех. А насчет как кошка, так по этой части им до татарок ох как далеко. Здесь в сравнении с татарками все остальные просто курят! Рыжий водитель усмехнулся и сказал своему напарнику:
— Пойду пройдусь… Отлить надо.
— А ты на колесо, — посоветовал тот.
Рыжий водитель лишь вздохнул:
— Молодежь…
Рыжий водитель зашел за наваленные друг на друга металлические трубы, устроился поудобнее, чуть повернул голову на черную гладь воды. Журчание струи не заставило себя ждать. Рыжий скорчил довольную гримасу, протянув на выдохе:
— О-о-у-в о-о у-у-ф, нормалды…
Затем он вспомнил, что слово «нормалды» принадлежит Игнату, лепшему корешу Лютого, и его мысль снова вернулась к теме поперечного влагалища:
— Ч-ч-его это значит? Чего сказал?
Потом, когда струя начала иссякать, рыжий водитель пришел к заключению, что Лютый вообще чемпион по части безумных историй, и с теплом в голосе неожиданно проговорил:
— Он просто чемпион. По любой части. Сколько ему пришлось вытерпеть.
Именно в этот момент рыжий водитель резко обернулся, почувствовав (или ему показалось, что он почувствовал) у себя за спиной какое-то движение.
— Кто здесь? — громко произнес он.
Какое-то нехорошее чувство холодком прошлось по его спине.
— Мать вашу, кто здесь?!
— Ты чего, Рыжий? — отозвался охранник, который работал у Лютого не так давно. Он беседовал с водителем джипа.
Но в следующее мгновение никто из них не задавал больше никаких вопросов. И все рассуждения рыжего водителя насчет отсутствия у него седых волос совершенно обесценились.
Качнулся воздух, и шершавые пальцы холодного ужаса чуть не остановили сердце рыжего водителя. Он даже не узнает, что только что приобрел прядь седых волос. И когда к нему вернется способность соображать, то первой его мыслью станет:
«Лютый?! Что, его больше нет, да?»
— Нас опередили, — глухо отозвался Лютый. — Кацман… Суки!
Лютый извлек мобильный телефон из внутреннего кармана легкого летнего пиджака, раскрыл трубку и только потом обнаружил в руках Игната «беретту».
«Ты что? — хотел сказать он. — Внизу полно братвы. Вряд ли…» Но вместо этого его взгляд сначала заскользил по тлеющей сигарете Кацмана, затем остановился на глазах Игната, показавшихся ему сейчас неожиданно темными.
Только что-то не так было в этой густой синеве. Потом Игнат чуть склонил голову, освещение изменилось, и его глаза стали прежними — выцветшие джинсы.
Холод. Зрачки сузились, он куда-то смотрел, лихорадочно соображая, — он пытался что-то увидеть.
— Что ты там ищешь? — проговорил Лютый чуть хриплым голосом. И от ответа Ворона Лютый вдруг почувствовал какое-то ледяное дуновение на лице, тоненькие струйки холода.
— Беду, — ответил Игнат. И в следующее мгновение его рука коснулась плеча Лютого.
Все остальные события произошли почти одномоментно.
Игнат Воронов боковым зрением видел, как Лютый извлек трубку мобильного телефона. Игнат Воронов уже знал, что на анализ ситуации им, быть может, отпущено всего несколько мгновений. И вполне может статься, что ценой решения за эти несколько мгновений будет их собственная жизнь.
Запах отработанных пороховых газов уже развеялся. Остался лишь еле уловимый привкус серы. Значит, с момента выстрела прошло максимум несколько минут.
Тлеющая сигарета в руках Кацмана. Кацман и «серьезный мент» перед экраном работающего телевизора… Голос «проходите» в селекторе электронного замка… Все это мгновенно связалось в какой-то темный клубок. Кацман, «серьезный мент», кто-то еще… Кто-то увидел их на мониторе, связанном с камерой наблюдения, кто-то впустил их, открыв электронный замок на двери, шершавый звук в селекторе и голос: «Проходите». Кто-то впустил их внутрь.
Но ведь внизу действительно полно людей Лютого.
Их впустили внутрь. Только к этому времени и Кацман, и второй уже несколько минут были мертвы. Запах пороховых газов почти рассеялся, и сигарету, тлеющую сейчас в руках Кацмана, раскуривал их убийца.
Он где-то рядом?
Или происходит что-то совсем другое?
Взгляд Игната бешено впитывал окружающую картину: комната для совещаний, никаких шкафов, стеллажей, лишь белые стены, аскетично-блеклые репродукции в простых рамах, длинный стол «под дуб», кресла, стулья, телевизор… Все как на ладони. Картинка.
Окна… За окнами, метрах в десяти внизу, лишь черная гладь воды. И всего одна дверь. Через которую они вошли. Лютый раскрывает трубку мобильного телефона. Потом задает свой вопрос:
— Что ты там ищешь?
— Если б я знал, Лютый, если б я знал…
Кто-то впустил их внутрь, убийца где-то рядом.
Или…
Игнат вдруг почувствовал, как на его спине зашевелились крохотные волоски и капельки холодного пота выступили на лбу.
Все не так! Совершенно не так!
Внизу действительно полно людей Лютого, только здесь уже никого больше нет. Давно нет. Убийца уже покинул этот дом.
— Беду, — ответил Игнат чуть треснувшим голосом.
Убийца покинул этот дом. Сказал им «проходите», открыл защелку электронного замка, спокойно раскурил сигарету, возможно, наслаждаясь последней затяжкой, вставил ее в руку Кацмана и покинул этот дом.
Когда-то, много лет назад, отец брал маленького Игната с собой на охоту. Он называл это «подсадной уткой». Резиновая игрушка, уточка, муляж, плавающий на воде. И манок, духовая трещалка, имитирующая голос селезня.
Кря-кря-кря… В этих безобидных игрушках пряталась смерть. Игнат помнит день, когда он осознал это. Было совсем раннее утро. Они притаились на болотах в зарослях камыша. Отец «манил» уток. Одна откликнулась. Они с отцом были рядом.
С подсадной уткой. С тех пор правила охоты изменились. Но лишь в частностях. В деталях. В главном все осталось тем же. Кацман сыграл свою последнюю роль — подсадная утка. А манком, хрипучей трещалкой, стал голос в селекторе «проходите».
Убийца покинул этот дом. И смерть бродит где-то рядом. Потому что теперь это уже не дом. Потому что теперь здесь царствует смерть.
«…Беду, беду, Лютый, я ищу там беду».
Только Игнат уже нашел то, что искал. Смерть, притаившуюся рядом с подсадной уткой. Она была там, в портфеле Кацмана. В уродливо разбухшем портфеле Кацмана, стоящем на полу между его ног. Ей просто больше негде было находиться. Великолепный кожаный четырехсотдолларовый портфель «Louis Vitton», в котором Кацман таскал свою важную документацию и который сейчас уродливо деформировался, потому что охотник с манком был щедр. Он не пожалел для них с Лютым пластида. Если уж веселиться — так веселиться, охота — так охота, если уж взрывать — так с корнем.
Он был щедр, охотник с манком.
Подсадная утка и черная гладь воды.
— Блядь, — бесцветным шепотом произнес Игнат, — твою мать…
Его рука уже лежала на плече Лютого. Лютый успел лишь набрать три первые цифры телефона рыжего водителя, он услышал слово «беду», а потом пугающе-хриплый шепот Игната, поэтому он произнес глухим голосом:
— Что?
Сильная рука Игната увлекла его вперед, почему-то выбивая из-под плеча костыль. Металлический и очень легкий костыль еще падал на темный ковролин, расстеленный на полу, когда Лютый услышал громкое и отчетливо-яростное:
— Бомба! В окно!
Еще мгновение Лютый смотрел на костыль, а потом он понял, что бежит, увлекаемый Игнатом, бежит к окну, за черным квадратом которого сгущалась ночь и была водная гладь, бежит, ступая на искалеченную ногу, и неимоверную боль, иглами вонзающуюся в его мозг, заглушает простой и такой же яростный смысл слова «бомба».
У них уже не осталось времени ни на какие другие манипуляции, лишь одна надежда на прыжок, на полет сквозь границу света и ночи, прочь от настигающего их огненного холода притаившейся смерти.
— Прыгаем, мать твою! В окно!
Последнее слово, которое они вроде бы выкрикнули вместе, смешалось со звоном разбившегося стекла и каким-то горячим прикосновением к лицу.
Лишь потом Лютый понял, что один из длинных осколков лезвием прошелся по его лбу, срывая длинный лоскут кожи, повисший у виска. А потом что-то беспощадное и немыслимое толкнет их в спину, лишь только обдав смертоносным дыханием, качнется воздух и кроваво-огненная вспышка гарью и грохотом сотрясет пространство, оставляемое где-то вверху. А они будут лететь, крича и размахивая руками и не слыша собственного крика, лететь сквозь еще не нагретую взрывом прохладу ночи к черной глади воды. А вверху, над ровной поверхностью реки, разверзнется огненный ад.
…Когда они вынырнули на поверхность, эхо от взрыва уже улеглось и множество обломков развороченного здания уже отбомбардировали ровную гладь воды. Собаки подняли перепуганный лай, на берегу в панике бегали люди.
Издалека эти краны напоминали усталых и покорных животных, похожих то ли на жирафов, то ли на птеродактилей. На закате падающее солнце окрашивало бухту в золото, рассекаемое длинными баржами, которые привезли свой груз неведомо откуда — как известно, Москва является портом пяти морей. Черный лимузин с эмблемой «линкольна» на радиаторе двигался по Южному порту, который через Оку и Волгу связывал Москву с Каспийским, Азовским и Черным морями, но так как за окнами сгустилась летняя ночь, то всю конструктивистскую прелесть окружающего пейзажа рассмотреть было трудно.
Именно этот комфортабельный лимузин привез Игната Воронова некоторое время назад в дом Лютого на свадьбу, обещавшую стать главной светской новостью сезона. Мрачно усмехнувшись, Игнат подумал, что эта свадьба по части новостей даже перевыполнила взятые на себя обещания.
— Ты чего? — откликнулся Лютый.
— Так… — неопределенно ответил Игнат, а потом, взглянув за окна, добавил. — Странное место. Никогда здесь не был.
— Чего тут странного? — поинтересовался рыжий водитель. — На какое-нибудь говно бы не наехать.
— Порт, — сказал Игнат, — огни на воде. Краны гудят. Словно в каком-нибудь Марселе.
— Тоже… нашел Марсель.
— Там, наверное, своего говна хватает.
— Прикинь, брат, — оживился рыжий водитель, — когда еще пацаном был, мечтал у…бать куда-нибудь типа Марселя, завербоваться на белый-белый корабль, и катись оно все…
— Ладно трещать, — произнес Лютый, — по детству все сбежать мечтали.
Ты вот сейчас попробуй.
— Сейчас не выйдет. Говно всякое грузит. Если только под кайфом.
— Рыжий, — вмешался молодой охранник, работающий у Лютого не так давно, — над моим базаром подкалывал, насчет паразитов, а у самого… через слово говно… говно…
— Тебя не спрашивают, пацан, — покровительственно усмехнулся рыжий водитель. Потом он чуть повернул голову, отвел взгляд от освещенного пятачка, бегущего перед радиатором их автомобиля, мельком посмотрел в боковое окно и с неожиданной грустью в голосе добавил:
— Какая уж тут разница.
— Почему в таком странном месте, Лютый? — спросил Игнат.
— Это территория Монгольца. Там у них в конторке полный плезир.
Снаружи — сарай-сараем, внутрях — евроремонт.
— Но почему здесь?
— Видишь ли, у Монгольца на Петровке свои менты прикормлены, как положено. А этот — какой-то большой — начальник. Конспираторы. Там доки, ангары, склады. Вообще-то в этой конторе Монголец серьезные дела проворачивал.
— Мент за информацию хочет денег? — спросил Игнат.
— И получит, — негромко ответил Лютый, — если она того стоит. В общем-то это услуга Монгольца.
— Его там не будет?
— Нет, сам не будет. С ментом придет либо Роберт Кочерян… этого помнишь?
Игнат кивнул:
— Помню. Больница.
— Точно. Либо Лева Кацман. Их бухгалтер. Ушлый малый, говорят — знает про Монгольца все до копейки. Мент — действительно серьезный.
— Посмотрим.
— Посмотрим, брат. В любом случае будет мент и кто-то из них. Двое.
Нас тоже должно быть двое.
— А если какая-нибудь… — начал рыжий водитель, — а ты на костылях…
— Ладно, Рыжий, — прервал его Лютый. — Посидишь в машине. И ты тоже, — обратился Лютый к молодому охраннику, работающему у него не так давно.
— Как скажете, — откликнулся тот.
— Вдвоем пойдем, с Игнатом.
— Монголец уже раз приказал тебя слить, — пробубнил рыжий водитель.
— С тех пор уже разобрались, — мрачно отозвался Лютый, — а Монголец базар держит.
Лютый чуть брезгливо поморщился — Игнат уловил эту неожиданную реакцию, но не успел ей удивиться. Он лишь почувствовал, что направлена она не на самого Монгольца, а на что-то гораздо менее определимое, на что-то в его жизни, абстрактно именуемое прошлым, которое, как Лютый ни пытался вырваться, крепко держало его за ноги. Потом уже рыжий водитель произнес:
— Так, приехали. Это чего у нас там? «Шестая» «ауди»? Точно, это Кацмана, я его тачку знаю.
«Линкольн» плавно подкатил к серому в темноте зданию; свет в окнах горел лишь на втором этаже. Здание имело Г-образную форму, и «линкольн» припарковался на небольшом заасфальтированном пятачке, обрамленном расходящимися лучами буквы Г. Рядом с «линкольном», но на расстоянии, достаточном для маневра, припарковался джип охраны. Игнат огляделся.
Двухэтажное здание, составляющее короткий луч буквы Г, стояло прямо на краю причала, с одной стороны свет окон дома отражался в черной воде. Судя по всему, это и была контора. По крайней мере так ее назвал Лютый. Длинный луч Г, перпендикулярный линии воды, уходил куда-то во тьму грузового порта, там располагались товарные склады. Вдалеке были пришвартованы длинные баржи, освещаемые мощными прожекторами работающих кранов, — жизнь в порту не прекращалась с приходом темноты.
— Выходим, — отрывисто бросил Лютый.
Игнат посмотрел на друга, и одновременно его рука почти рефлекторным жестом коснулась подплечной кобуры, где покоилось довольно надежное оружие — итальянский пистолет «беретта». Кобуру Игнату пришлось надеть перед самым въездом в порт.
Он кивнул Лютому:
— Пошли. Только не спеша.
Рыжий водитель уже открыл заднюю дверь, Игнат протянул ему легкий металлический костыль, помог Лютому выбраться из автомобиля.
— Рыжий, остаешься здесь, — сказал Лютый, принимая у водителя свой костыль.
— Да понял я уже, — недовольно проворчал Рыжий, — до дверей хоть помогу дойти.
— Нечего мне помогать.
— Зря от второго костыля отказался, сейчас бы тебе пригодился.
Игнат оглядел Лютого, усмехнулся:
— Ему сейчас больше бы пригодился попугай на плече и повязка на глаз.
Под сваями причала плескалась вода. В темноте по бухте, словно праздничный кораблик, украшенный огнями, шел речной трамвай.
— Пиастры, — проговорил Лютый. Они с Игнатом посмотрели друг на друга, невесело улыбнулись, пожали плечами.
— Пиастры, — повторил Игнат.
Несмотря на свет на втором этаже, вокруг здания было достаточно темно. Игнат разглядел какие-то металлические трубы диаметром в половину человеческого роста, наваленные одна на другую, деревянную бобину с мотками кабеля, остов грузовика «КамАЗ» с кабиной, но без колес.
Потом они с Лютым направились к ветхой деревянной двери — входу в здание. За дверью оказался большой, ярко освещенный «предбанник». На дальней стене находилась белая дверь с облетевшей краской и надписью «Муж», а рядом с дверью крепился плакат, объясняющий крановщикам, во что обходится народному хозяйству час простоя. Сумма была исчислена в ценах 1985 года. Прямо за этим плакатом «предбанник» переходил в длинный коридор, ведущий вдоль всего здания к лестнице на второй этаж. С одной стороны коридора находились окна, из них открывался вид на бухту, в которой отражались огни, а с другой — закрытые двери кабинетов. Судя по всему, на первом этаже не было ни души. Игнат и Лютый шли по деревянному скрипящему полу. Откуда-то доносились приглушенные звуки, музыка и смех.
— Это телевизионная передача, — произнес Игнат.
— Что? — спросил Лютый.
— Работает телевизор… Лютый, постой.
— Почему?
— Не знаю. Пусти меня вперед.
Лестница оказалась перегороженной металлическими дверями, сверху крепился глазок камеры наблюдения. В панель дверной рамы был утоплен аккуратный селектор и продолговатая клавиша. Рядом с дверной ручкой бесцветным скотчем был приклеен кусочек картона с надписью «Для прохода нажать», и стрелка указывала в сторону селектора с клавишей.
Рука Игната легла на клавишу. Какое-то время из селектора слышался отдаленный и чуть шершавый звук, словно механизм раздумывал, как ему поступить с гостями.
— Ну, что дальше? — негромко произнес Игнат.
Потом сквозь этот шершавый звук, словно сквозь радиопомехи, прорвался плохо различимый голос:
— Проходите.
И тут же раздался щелчок электронного замка — дверь открылась. За ней уже не было никаких деревянных настилов, тусклого электричества и плакатов советской эпохи. Дверь словно являлась границей. И дальше располагался совершенно современный и, стоило признать, со вкусом обустроенный офис. На выкрашенных традиционно в белое стенах висели какие-то модернистские, весьма симпатичные картины в аккуратных рамах темного дерева, под потолком коридора золотой змейкой тянулась люстра, явно не фабричного производства, а в углу на небольшой конторке сидел разбитной и забавный морячок с рыжими волосами — огромная, почти в человеческий рост, мягкая кукла.
Игнат чуть удивленно усмехнулся:
— Неплохо.
— Тигран покойный, брат Монгольца, он отделывал им все офисы, — пояснил Лютый. — Любил всякие художества. И совершенно был не при делах. — Лютый вздохнул.
— Понятно, — произнес Игнат.
Здесь звук работающего телевизора был значительно громче, и он доносился из далекой торцовой комнаты в конце коридора.
— Куда нам? — спросил Игнат.
— Туда, в конец. — Лютый ткнул костылем в пространство коридора.
Они двинулись по темному ковролину, приглушающему звук их шагов.
Дверь в дальнюю комнату, где их ждали, была чуть приоткрыта.
— Здесь больше никого нет?
— Так договорились, — сказал Лютый. Он тяжело дышал, хотя поднялись всего лишь на второй этаж, — их ранения все еще давали о себе знать.
Теперь Игнат различил, что это за телевизионная передача. Вела шоу женщина. Она задавала вопросы, следовали ответы и смех аудитории. Шоу называлось «Про это», эротическая вечерняя программа канала НТВ. За последние полгода Игнат сделался домоседом, и ему пришлось изучить вечерний эфир отечественного телевидения. Значит, серьезный мент и Кацман, бухгалтер, также доверенное лицо Миши Монгольца, ожидая их, баловались дурацким эротическим шоу, где выдавали свои откровения садомазохисты, ценители группового секса и восторженные девочки, влюбленные в гомосексуалистов. Странно. В мире много странного.
— Сюда? — спросил Игнат.
— Сюда, брат, — кивнул Лютый. — Комната для переговоров.
Игнат открыл дверь, и Лютый, чуть качнувшись, быстро прошел вперед.
— Ну привет, Кацман, — сказал он. — По сексу вдаряешь?
Игнат вошел следом и затворил за собой дверь. Щелкнул замок.
— Черт, захлопнул, что ли? — тихо проговорил Игнат, оглядывая замок.
Потом он повернул голову, осмотрелся.
Они находились здесь. Они сидели к ним спиной в больших кожаных креслах, чуть развалившись, и смотрели телевизор. На подлокотнике кресла Кацмана стояла пепельница, и в ней тлела сигарета. Воздух был тяжелым, прокуренным. Кондиционера или не было, или он не работал.
— Ну и когда вы наконец легли с ним в постель, что же вы почувствовали? — спросила Елена Ханга.
— Кацман, — позвал Лютый.
— Что он может? — ответила телевизионная гостья программы «Про это».
Раздался смех аудитории. Очень громкий.
«Идиотизм, — мелькнуло в голове у Игната, но следом же все вытеснила совсем другая мысль:
— У нас проблемы. И очень серьезные».
— Может, как все? — уточнила Елена Ханга.
Лютый двинулся к двум мужским фигурам у телевизора.
— Даже лучше, — ответила гостья передачи «Про это».
Снова громкий смех. Вообще огромный телевизор «Sony» работал слишком громко.
Воздух был тяжелым, но… в нем стоял запах не только сигаретного дыма. Не только его. Хотя все уже должно было развеяться. Игнат это почувствовал, наверное, еще прежде, чем Елена Ханга успела произнести свой первый вопрос, и уж явно прежде, чем она задала второй, но все же это было недостаточно скоро. Как и пистолет «беретта», появившийся в руке, вряд ли теперь мог исправить ситуацию.
Лютый остановился рядом с креслом Кацмана в тот момент, когда Игнат догнал его.
Лева Кацман, бухгалтер и доверенное лицо Миши Монгольца, сидел в черном кожаном кресле рядом с крупным лысоватым мужчиной, видимо, тем самым «серьезным ментом», а в его правой руке дымилась сигарета. В руках крупного лысоватого человека не было никаких сигарет. Они оба сидели с открытыми глазами перед работающим телевизором, из которого раздавался громкий смех, и они оба были мертвы. Рот Кацмана чуть растянулся, обнажая зубы, словно он только собирался улыбнуться, да уже не сделает этого никогда; его глаза стали стеклянными, но смертельная бледность еще не завладела полностью его лицом.
Губы крупного лысоватого мужчины были плотно сжаты, но из уголка рта спускалась струйка крови. Она только начала засыхать. Все это случилось с ними недавно.
Совсем недавно.
— Черт, — глухо прозвучал голос Лютого, — да они…
— У нас проблемы, брат, — услышал Игнат собственный голос…
* * *
В этот же момент рыжему водителю показалось, что он уловил у себя за спиной какое-то движение.— Кто здесь? — громко сказал он, оборачиваясь и вглядываясь в темноту.
Двумя минутами раньше рыжий водитель открыл дверцу «линкольна», выбрался наружу и, потянувшись, хрустнул косточками усталого, засидевшегося тела. В последнее время его все серьезнее беспокоила спина — а чего еще ждать от сидячей работы? И от этой херовой экологии? У половины знакомых — у кого остеохондроз, у кого люмбаго. Слава Богу, хоть рыжая шевелюра. Рыжие и блондины почти не седеют или седеют очень поздно. Вон новенький охранник — совсем еще пацан, а полно седых волос. Или тот же Кацман, брюнет, блин, полголовы уже седая. А они с Рыжим почти ровесники. Но Кацман, чего там говорить, еврей — они вообще рано седеют. Порода такая. Народ башковитый, но какие-то, прям, вечные страдальцы. Бабок валом, все по кайфу, но в глазах тоска, не могут, грузят сами себя. Мысли, что ли, жить нормально не дают? И про здоровье всегда пекутся. Не так с утра пукнул — язва, чуть жирка сбросил — рак, трахнул шлюху в бане — бегом тест на СПИД. Вот Кацман — душа-человек, веселый, бабок море, но вот это вот — его портрет. А Лютый раз, Владимир Ильич, вообще заявил, что у еврейских женщин поперечное влагалище. Рыжий водитель так и не понял, что это значит.
Была у него вроде евреечка, называла себя Лилит, но все с ней было нормально.
Нежная. Е…ливая, правда, как кошка, но остальное у ней как у всех. А насчет как кошка, так по этой части им до татарок ох как далеко. Здесь в сравнении с татарками все остальные просто курят! Рыжий водитель усмехнулся и сказал своему напарнику:
— Пойду пройдусь… Отлить надо.
— А ты на колесо, — посоветовал тот.
Рыжий водитель лишь вздохнул:
— Молодежь…
Рыжий водитель зашел за наваленные друг на друга металлические трубы, устроился поудобнее, чуть повернул голову на черную гладь воды. Журчание струи не заставило себя ждать. Рыжий скорчил довольную гримасу, протянув на выдохе:
— О-о-у-в о-о у-у-ф, нормалды…
Затем он вспомнил, что слово «нормалды» принадлежит Игнату, лепшему корешу Лютого, и его мысль снова вернулась к теме поперечного влагалища:
— Ч-ч-его это значит? Чего сказал?
Потом, когда струя начала иссякать, рыжий водитель пришел к заключению, что Лютый вообще чемпион по части безумных историй, и с теплом в голосе неожиданно проговорил:
— Он просто чемпион. По любой части. Сколько ему пришлось вытерпеть.
Именно в этот момент рыжий водитель резко обернулся, почувствовав (или ему показалось, что он почувствовал) у себя за спиной какое-то движение.
— Кто здесь? — громко произнес он.
Какое-то нехорошее чувство холодком прошлось по его спине.
— Мать вашу, кто здесь?!
— Ты чего, Рыжий? — отозвался охранник, который работал у Лютого не так давно. Он беседовал с водителем джипа.
Но в следующее мгновение никто из них не задавал больше никаких вопросов. И все рассуждения рыжего водителя насчет отсутствия у него седых волос совершенно обесценились.
Качнулся воздух, и шершавые пальцы холодного ужаса чуть не остановили сердце рыжего водителя. Он даже не узнает, что только что приобрел прядь седых волос. И когда к нему вернется способность соображать, то первой его мыслью станет:
«Лютый?! Что, его больше нет, да?»
* * *
— У нас проблемы, брат, — произнес Игнат Воронов и сделал шаг назад.— Нас опередили, — глухо отозвался Лютый. — Кацман… Суки!
Лютый извлек мобильный телефон из внутреннего кармана легкого летнего пиджака, раскрыл трубку и только потом обнаружил в руках Игната «беретту».
«Ты что? — хотел сказать он. — Внизу полно братвы. Вряд ли…» Но вместо этого его взгляд сначала заскользил по тлеющей сигарете Кацмана, затем остановился на глазах Игната, показавшихся ему сейчас неожиданно темными.
Только что-то не так было в этой густой синеве. Потом Игнат чуть склонил голову, освещение изменилось, и его глаза стали прежними — выцветшие джинсы.
Холод. Зрачки сузились, он куда-то смотрел, лихорадочно соображая, — он пытался что-то увидеть.
— Что ты там ищешь? — проговорил Лютый чуть хриплым голосом. И от ответа Ворона Лютый вдруг почувствовал какое-то ледяное дуновение на лице, тоненькие струйки холода.
— Беду, — ответил Игнат. И в следующее мгновение его рука коснулась плеча Лютого.
Все остальные события произошли почти одномоментно.
Игнат Воронов боковым зрением видел, как Лютый извлек трубку мобильного телефона. Игнат Воронов уже знал, что на анализ ситуации им, быть может, отпущено всего несколько мгновений. И вполне может статься, что ценой решения за эти несколько мгновений будет их собственная жизнь.
Запах отработанных пороховых газов уже развеялся. Остался лишь еле уловимый привкус серы. Значит, с момента выстрела прошло максимум несколько минут.
Тлеющая сигарета в руках Кацмана. Кацман и «серьезный мент» перед экраном работающего телевизора… Голос «проходите» в селекторе электронного замка… Все это мгновенно связалось в какой-то темный клубок. Кацман, «серьезный мент», кто-то еще… Кто-то увидел их на мониторе, связанном с камерой наблюдения, кто-то впустил их, открыв электронный замок на двери, шершавый звук в селекторе и голос: «Проходите». Кто-то впустил их внутрь.
Но ведь внизу действительно полно людей Лютого.
Их впустили внутрь. Только к этому времени и Кацман, и второй уже несколько минут были мертвы. Запах пороховых газов почти рассеялся, и сигарету, тлеющую сейчас в руках Кацмана, раскуривал их убийца.
Он где-то рядом?
Или происходит что-то совсем другое?
Взгляд Игната бешено впитывал окружающую картину: комната для совещаний, никаких шкафов, стеллажей, лишь белые стены, аскетично-блеклые репродукции в простых рамах, длинный стол «под дуб», кресла, стулья, телевизор… Все как на ладони. Картинка.
Окна… За окнами, метрах в десяти внизу, лишь черная гладь воды. И всего одна дверь. Через которую они вошли. Лютый раскрывает трубку мобильного телефона. Потом задает свой вопрос:
— Что ты там ищешь?
— Если б я знал, Лютый, если б я знал…
Кто-то впустил их внутрь, убийца где-то рядом.
Или…
Игнат вдруг почувствовал, как на его спине зашевелились крохотные волоски и капельки холодного пота выступили на лбу.
Все не так! Совершенно не так!
Внизу действительно полно людей Лютого, только здесь уже никого больше нет. Давно нет. Убийца уже покинул этот дом.
— Беду, — ответил Игнат чуть треснувшим голосом.
Убийца покинул этот дом. Сказал им «проходите», открыл защелку электронного замка, спокойно раскурил сигарету, возможно, наслаждаясь последней затяжкой, вставил ее в руку Кацмана и покинул этот дом.
Когда-то, много лет назад, отец брал маленького Игната с собой на охоту. Он называл это «подсадной уткой». Резиновая игрушка, уточка, муляж, плавающий на воде. И манок, духовая трещалка, имитирующая голос селезня.
Кря-кря-кря… В этих безобидных игрушках пряталась смерть. Игнат помнит день, когда он осознал это. Было совсем раннее утро. Они притаились на болотах в зарослях камыша. Отец «манил» уток. Одна откликнулась. Они с отцом были рядом.
С подсадной уткой. С тех пор правила охоты изменились. Но лишь в частностях. В деталях. В главном все осталось тем же. Кацман сыграл свою последнюю роль — подсадная утка. А манком, хрипучей трещалкой, стал голос в селекторе «проходите».
Убийца покинул этот дом. И смерть бродит где-то рядом. Потому что теперь это уже не дом. Потому что теперь здесь царствует смерть.
«…Беду, беду, Лютый, я ищу там беду».
Только Игнат уже нашел то, что искал. Смерть, притаившуюся рядом с подсадной уткой. Она была там, в портфеле Кацмана. В уродливо разбухшем портфеле Кацмана, стоящем на полу между его ног. Ей просто больше негде было находиться. Великолепный кожаный четырехсотдолларовый портфель «Louis Vitton», в котором Кацман таскал свою важную документацию и который сейчас уродливо деформировался, потому что охотник с манком был щедр. Он не пожалел для них с Лютым пластида. Если уж веселиться — так веселиться, охота — так охота, если уж взрывать — так с корнем.
Он был щедр, охотник с манком.
Подсадная утка и черная гладь воды.
— Блядь, — бесцветным шепотом произнес Игнат, — твою мать…
Его рука уже лежала на плече Лютого. Лютый успел лишь набрать три первые цифры телефона рыжего водителя, он услышал слово «беду», а потом пугающе-хриплый шепот Игната, поэтому он произнес глухим голосом:
— Что?
Сильная рука Игната увлекла его вперед, почему-то выбивая из-под плеча костыль. Металлический и очень легкий костыль еще падал на темный ковролин, расстеленный на полу, когда Лютый услышал громкое и отчетливо-яростное:
— Бомба! В окно!
Еще мгновение Лютый смотрел на костыль, а потом он понял, что бежит, увлекаемый Игнатом, бежит к окну, за черным квадратом которого сгущалась ночь и была водная гладь, бежит, ступая на искалеченную ногу, и неимоверную боль, иглами вонзающуюся в его мозг, заглушает простой и такой же яростный смысл слова «бомба».
У них уже не осталось времени ни на какие другие манипуляции, лишь одна надежда на прыжок, на полет сквозь границу света и ночи, прочь от настигающего их огненного холода притаившейся смерти.
— Прыгаем, мать твою! В окно!
Последнее слово, которое они вроде бы выкрикнули вместе, смешалось со звоном разбившегося стекла и каким-то горячим прикосновением к лицу.
Лишь потом Лютый понял, что один из длинных осколков лезвием прошелся по его лбу, срывая длинный лоскут кожи, повисший у виска. А потом что-то беспощадное и немыслимое толкнет их в спину, лишь только обдав смертоносным дыханием, качнется воздух и кроваво-огненная вспышка гарью и грохотом сотрясет пространство, оставляемое где-то вверху. А они будут лететь, крича и размахивая руками и не слыша собственного крика, лететь сквозь еще не нагретую взрывом прохладу ночи к черной глади воды. А вверху, над ровной поверхностью реки, разверзнется огненный ад.
…Когда они вынырнули на поверхность, эхо от взрыва уже улеглось и множество обломков развороченного здания уже отбомбардировали ровную гладь воды. Собаки подняли перепуганный лай, на берегу в панике бегали люди.