Страница:
6. Пауза
Запахло медицинским спиртом в смеси с эфиром, стеклянно-металлический звон… Шприц всосал жидкость из ампулы, затем его освободили от воздуха, из тонкой иглы брызнула струйка лекарства, капелька его так и осталась, застыв на острие. У медсестры были малиновые губы на румяном, налитом молочным здоровьем лице, очки в тонкой изогнутой оправе, широко распахнутые глаза, за влажными искрами которых таяли сладострастные сновидения. Имелся еще ладно скроенный белый халатик, при взгляде на который почему-то вспоминалось слово «будуар»; халатик этот контрастировал с загорелыми ногами какой-то вовсе не медицинской длины. Вообще медсестра больше всего походила на актрису незамысловатого эротического видео, притворяющуюся медсестрой.
— Это кефлекс, — произнесла медсестра своим детским голосом, в котором странным образом смешивались заботливое участие и непоколебимость. — Американское лекарство. Чистейший пенициллин.
Медсестру звали Любой. В загородный дом ее привезли неделю назад, и с тех пор она жила здесь. Еще через день приезжал врач. Он наблюдал положительную динамику у обоих своих пациентов, умел молчать и получал за свои визиты огромные деньги.
— Вам нужен покой, больной. При таком ранении, — сказала медсестра и улыбнулась, — вы прямо как маленький…
Да, Игнату Воронову был необходим покой. Некоторое время назад, сначала у лесного озера, где Лютому и Мише Монгольцу удалось остановить чуть было не разгоревшуюся войну, а затем у черной воды Южного порта, Игнату пришлось сделать несколько резких телодвижений, и теперь его рана опять открылась. Боль была мучительной. Вялая днем, приглушенная болеутоляющими, она усиливалась к ночи, не давая Игнату спать. Однако убойные дозы действительно неплохих лекарств сделали свое дело — уже этой ночью Игнат спал спокойно и не видел никаких изматывающих снов. Его дела явно шли на поправку.
— Слышь, братан, нам некогда болеть, — заявил Лютый врачу, — поднимай нас на ноги в авральном порядке.
— Я же не волшебник, — удивился врач. — Я могу лишь помочь организму справиться…
— Слышь, а я волшебник, — перебил его Лютый. — Я могу превратить врача в богатого врача. Найди мне средство. Хоть у африканских пигмеев, хоть у американских евреев. И убедишься, что я волшебник. А волшебников лучше не злить.
Врач усмехнулся и пожал плечами:
— Ну в принципе… ну наверное, можно поискать.
— Вот и поищи.
Ранения в руку и плечо у Лютого оказались несильными, раны зарубцевались, и скоро уже можно будет снимать бинты, но вот с ногой дела обстояли значительно хуже: ногу буквально раздробило взрывом. От области колена и вниз глазам предстало кошмарное зрелище: мякоть была превращена в кровоточащую губку, словно отпадающую пластами, которые обнажили раздробленную кость. На ноге сделали несколько операций. Пришлось сшивать не только мышечную ткань, но и сосуды, были применены новейшие хирургические методы, в том числе и по наращиванию костной ткани, и ногу удалось спасти. Это было большим везением.
Таким же большим везением, как и то, что все экстренные операции, связанные с хирургическим вмешательством, окончились прежде, чем люди Миши Монгольца вздумали посетить больницу. Но все же Лютому пришлось принимать огромные дозы болеутоляющих на основе кодеина, наркотического вещества, чреватого привыканием.
— Это кефлекс, — повторила медсестра, — ранозаживляющее. Чистейший пенициллин.
— А укольчик? — произнес Игнат.
— Обезболивающее? — В улыбке медсестры проскользнуло какое-то странное плотоядное понимание. — Через два часа. Потерпите.
— Что ж ты, Люб, делаешь? — усмехнулся Лютый. — Посадила приличную братву на нормальный кайф, а теперь заставляешь в ломках биться?
— Что? — Сестра обеспокоенно захлопала ресницами.
— Ох ты птенчик мой, — грудным голосом протянул Лютый, — женился б на тебе по три раза в день.
— А я б по четыре, — пробубнил Игнат.
— Ох эти ваши шуточки… — Она слегка покраснела.
— Я умою тебя лунным светом, заплету в твои кудри цветы… — шутливо продекламировал Игнат, потом, перестав улыбаться, потянулся за сигаретами.
— Не слушай его, Любань, — сказал Лютый. — Он моей сестре то же самое обещал, а потом по рукам пустил.
— Как? Что? — Медсестра смотрела на них обоих. — Как по рукам… серьезно, что ли? — Потом усмехнулась. — Ой, ну вы прямо действительно как маленькие… — Видимо, для медсестры Любы это являлось исчерпывающей формулой.
— Давайте, больной, поворачивайтесь.
Игнат лежал на правом, здоровом, боку, а тонкая игла одноразового шприца вошла в его ягодицу, впрыскивая лекарство. Укол был болезненным.
Эта их старая шуточка про сестру, которую пустили по рукам… У Лютого не было никакой сестры. Совсем недавно у него был брат, единственный и любимый. Да вот уже не за горами сорок дней…
Укол был болезненным. Лекарство всегда оказывалось горьким. Только Лютый свое лекарство еще не принимал, и Игнат боялся, что месть за брата станет его идефиксом.
Стая акул, о которой говорил Лютый… Ему все же пустили первую кровь («…и когда мне пустят первую кровь и вся стая будет готова меня разорвать, мне будет очень нужно, чтобы кто-нибудь меня прикрыл»), и все это вовсе не кончилось. Происходит что-то очень странное, что-то, чему Игнат не мог найти объяснения. Все версии, предлагаемые Лютым, не работают. И прежде всего потому, что ни одна из них не оказывается достаточной, не объясняет всего, что произошло и что продолжает происходить. Все версии, накладываемые на события, малы, и при использовании любой из них, так или иначе, остается что-то, остается некий хвостик, который этой версией не покрывается. С версией «Миша Монголец» — там уже был не просто хвостик, а огромный хвостище. Эта версия после известных событий отпала.
Версия «Вика и группа „Континент“ также содержит несколько подобных хвостиков. Даже если не принимать во внимание все, что в последнее время Игнату удалось выяснить об этой пресловутой Вике — ее безупречную репутацию, их с Лютым дружеское расположение и чуть ли не взаимную симпатию… Времена и люди меняются. И одним из печальных последствий этих перемен является то, что подозревать, увы, можно всех. Но даже если не принимать во внимание личных качеств Вики, говорящих не в пользу подобной версии, остается еще пустячок со множеством нулей… У Лютого и мужа Вики имелись некоторые тайные соглашения.
Группировка Лютого, в числе многого другого, контролировала один некрупный банк, который являлся прежде всего «банком для своих», такой домашней конторой, и через него прокачивались огромные суммы. Эти деньги не являлись, конечно, криминальными — «Континент» и в лице своего бывшего президента был все-таки весьма респектабельной компанией, — но и до конца легальными эти проплаты назвать было нельзя. Не «черные», не «белые», а, так сказать, «серые» деньги.
Налоговый пресс, непомерные таможенные пошлины… Лютый назвал это тайным «моторчиком», без которого в нынешних экономических условиях легальный бизнес просто не смог бы существовать. И естественно, Вика знала об этих суммах. И теперь перед Игнатом открывалась любопытная картина — так или иначе, несмотря на сопротивление некоторых членов совета директоров, «Континент» и альянс «Лютый — Щедрин» медленно шли на сближение. И уже существующий «тайный моторчик» мог в перспективе стать неплохим инструментом для подобного сближения.
Вот тут и возникал этот самый «хвостик». У Лютого осталась очень крупная сумма. «Тайный моторчик». Только эти деньги принадлежали Вике и ее мужу, а не группе «Континент».
— Понимаешь, Игнат, деньги лежат у меня, — рассказывал Лютый. — Много. Мы с Алексеем… Так звали Викиного мужа… Словом, у нас были очень доверительные отношения. С моей стороны еще пара человек об этих деньгах знает.
— Ты имеешь в виду… что никто в «Континенте» об этих суммах и не догадывался?
— Нет, догадывался. Один человек. Сама Вика. Но больше никто. Это были их семейные деньги. Как говорится, «что имею, то и введу»…
— Значит, случись что с тобой…
— Совершенно верно, брат. Даже если сделать такое предположение, что Вика решила меня «завалить»… Да не, дичь какая-то. Но в любом случае, случись что с Лютым, эти бабки просто-напросто пропадают. Кому потом долги объявлять?
— Но ты сам говорил, что в последнее время ваши отношения похолодели…
— Оно и странно. — Лютый вдруг на мгновение замолчал и как-то растерянно посмотрел на Игната. — Еще до… свадьбы она меня стала, ну знаешь, сторониться, что ли… Словно ей про меня кто-то дерьма наплел. У нас ведь там тоже много проблем было. Гибель мужа и автокатастрофа… Но потом, на похоронах, — голос Лютого чуть дрогнул, — она подходила соболезнования выражать, и знаешь… когда руку мне пожимала, как-то так тепло, что ли… Я тогда решил, что сопереживает человек. Знаешь, о ней очень много хорошего говорят люди. Но у меня с ней никогда особо близких отношений не было, она ж вся рафинированная такая… С мужем ее, с Алексеем, — да, а с ней, так, ровные, скорее деловые. Но все равно, ее деньги-то у меня. Она ж знала, что я сильно на контакт с «Континентом» рассчитывал, и об этих деньгах не беспокоилась.
…Хвостик, «тайный моторчик». Даже если, по выражению Лютого, допустить такую «дичь», что в последний момент что-то изменилось и эта черная свадьба все же заказана «Континентом», то Вике не составило труда прежде извлечь свои деньги. Чуть упредить события. Тем более что это стало бы привычной операцией, не вызывающей никаких подозрений. Перед тем как нечто рушить, следовало спасти все ценное. Как говорится: утром деньги — вечером стулья. «Тайный моторчик».
Значит, кто-то еще? Кто-то третий?
Кто-то, отправивший на свадьбу к Лютому киллеров, часы, минута, которая пропала а затем хладнокровно подставивший убийц, когда те выполнили свою работу. Игнат теперь был уверен в этом наверняка. ОМОН не просто прохлаждался в лесу в течение минуты, которую вряд ли было бы возможно вычислить, если б не случайная милицейская пуля, остановившая часы. Киллерам было дано время, чтобы закончить то, зачем они пришли, и эта пропавшая минута оказалась роковой и для них.
Но одному из киллеров удалось уйти. И теперь он очень захочет узнать, что же это за случайный наряд ОМОНа оказался именно на маршруте их отхода, когда уже спасительная река за оградой дома Лютого и ждавшие на другой стороне реки брошенные автомобили были так рядом. Что это за случайный наряд ОМОНа, уничтоживший шестерых его подельников и открывший огонь на поражение именно прежде всего по официантам? Вот незадача… Рука, вращающая калейдоскоп…
Рисунок становился все более зловещим. Игнат Воронов всматривался в бездну и видел там лишь холодные пальцы безумного дирижера, который вовсе не прекратил игру. И у них совсем нет времени, потому что события продолжают безудержно развиваться, а им отводится роль то жертв, то безмозглых статистов. Надо остановить этот бешено раскачивающийся маятник, если это еще возможно. Игнат снова вспомнил своего старого учителя Цоя.
Вещи говорят о себе больше, чем кажется.
Учись видеть. Смотри в глубину.
За внешним, видимым слоем событий всегда скрывается то, что ты ищешь.
Игнат никогда не забывал лица своего учителя. Он помнил преподанные ему уроки. Но… что он может увидеть в этой зияющей тьме? Часы, пропавшая минута, Павел Лихачев, командир местного ОМОНа, — пока их единственная ниточка, единственная зацепка. Остальное — лишь голые умозаключения, не подтвержденные фактами. И вся проблема в том, что, возможно, сейчас, в эту самую минуту, к подобным умозаключениям приходят не только они.
А события становятся все более странными…
Вопросы, вопросы… А если… Игнат неожиданно ощутил что-то странное, словно отпали какие-то шоры. Словно он был уперт в решение сложной задачи, а все, что надо было сделать, — это переместить взгляд. Сменить ракурс.
Но ведь… Черт побери, но тогда получается, что решение следует искать совсем в другом месте. И нет никакого безумного дирижера, все проще, лаконичнее.
А если… Если предположить, что события не подчинены одной логике?
А? Предположить существование нескольких игроков? Ведь тогда вся картинка совершенно меняется.
Игнат вдруг почувствовал, как капелька пота прокатилась по его лбу.
Духота, будет дождь… Капелька пота. Игнат смахнул ее. Несколько игроков.
Это должен был увидеть Игнат в зияющем мраке? Это он искал?
Вот они — ночные охотники.
Акулы нападают стаей, но действуют каждая за себя. И у того, кто все это затеял, что-то пошло не по намеченному плану? Можно такое предположить?
И тогда раскручивать клубок надо совсем с другой стороны.
Игнат Воронов извлек сигарету «Кэмел» из измятой пачки и посмотрел на далекие сосны. Их потемневшие кроны тревожно шелестели в ожидании приближающейся грозы. Игнат прикурил от газовой зажигалки и какое-то время наблюдал за тоненьким язычком мечущегося на ветру огня. Потом он убрал палец с клапана, огонек потух. Снова перевел взгляд на тревожные кроны далеких деревьев. Беспокойные крики множества птиц, восторг и страх природы перед надвигающейся бурей.
Эта стая акул вовсе не ушла. Она продолжает ходить кругами. Она невидима, но тревожное ощущение беды говорит о том, что она здесь.
Где-то рядом. Совсем недалеко.
— Это кефлекс, — произнесла медсестра своим детским голосом, в котором странным образом смешивались заботливое участие и непоколебимость. — Американское лекарство. Чистейший пенициллин.
Медсестру звали Любой. В загородный дом ее привезли неделю назад, и с тех пор она жила здесь. Еще через день приезжал врач. Он наблюдал положительную динамику у обоих своих пациентов, умел молчать и получал за свои визиты огромные деньги.
— Вам нужен покой, больной. При таком ранении, — сказала медсестра и улыбнулась, — вы прямо как маленький…
Да, Игнату Воронову был необходим покой. Некоторое время назад, сначала у лесного озера, где Лютому и Мише Монгольцу удалось остановить чуть было не разгоревшуюся войну, а затем у черной воды Южного порта, Игнату пришлось сделать несколько резких телодвижений, и теперь его рана опять открылась. Боль была мучительной. Вялая днем, приглушенная болеутоляющими, она усиливалась к ночи, не давая Игнату спать. Однако убойные дозы действительно неплохих лекарств сделали свое дело — уже этой ночью Игнат спал спокойно и не видел никаких изматывающих снов. Его дела явно шли на поправку.
— Слышь, братан, нам некогда болеть, — заявил Лютый врачу, — поднимай нас на ноги в авральном порядке.
— Я же не волшебник, — удивился врач. — Я могу лишь помочь организму справиться…
— Слышь, а я волшебник, — перебил его Лютый. — Я могу превратить врача в богатого врача. Найди мне средство. Хоть у африканских пигмеев, хоть у американских евреев. И убедишься, что я волшебник. А волшебников лучше не злить.
Врач усмехнулся и пожал плечами:
— Ну в принципе… ну наверное, можно поискать.
— Вот и поищи.
Ранения в руку и плечо у Лютого оказались несильными, раны зарубцевались, и скоро уже можно будет снимать бинты, но вот с ногой дела обстояли значительно хуже: ногу буквально раздробило взрывом. От области колена и вниз глазам предстало кошмарное зрелище: мякоть была превращена в кровоточащую губку, словно отпадающую пластами, которые обнажили раздробленную кость. На ноге сделали несколько операций. Пришлось сшивать не только мышечную ткань, но и сосуды, были применены новейшие хирургические методы, в том числе и по наращиванию костной ткани, и ногу удалось спасти. Это было большим везением.
Таким же большим везением, как и то, что все экстренные операции, связанные с хирургическим вмешательством, окончились прежде, чем люди Миши Монгольца вздумали посетить больницу. Но все же Лютому пришлось принимать огромные дозы болеутоляющих на основе кодеина, наркотического вещества, чреватого привыканием.
— Это кефлекс, — повторила медсестра, — ранозаживляющее. Чистейший пенициллин.
— А укольчик? — произнес Игнат.
— Обезболивающее? — В улыбке медсестры проскользнуло какое-то странное плотоядное понимание. — Через два часа. Потерпите.
— Что ж ты, Люб, делаешь? — усмехнулся Лютый. — Посадила приличную братву на нормальный кайф, а теперь заставляешь в ломках биться?
— Что? — Сестра обеспокоенно захлопала ресницами.
— Ох ты птенчик мой, — грудным голосом протянул Лютый, — женился б на тебе по три раза в день.
— А я б по четыре, — пробубнил Игнат.
— Ох эти ваши шуточки… — Она слегка покраснела.
— Я умою тебя лунным светом, заплету в твои кудри цветы… — шутливо продекламировал Игнат, потом, перестав улыбаться, потянулся за сигаретами.
— Не слушай его, Любань, — сказал Лютый. — Он моей сестре то же самое обещал, а потом по рукам пустил.
— Как? Что? — Медсестра смотрела на них обоих. — Как по рукам… серьезно, что ли? — Потом усмехнулась. — Ой, ну вы прямо действительно как маленькие… — Видимо, для медсестры Любы это являлось исчерпывающей формулой.
— Давайте, больной, поворачивайтесь.
Игнат лежал на правом, здоровом, боку, а тонкая игла одноразового шприца вошла в его ягодицу, впрыскивая лекарство. Укол был болезненным.
Эта их старая шуточка про сестру, которую пустили по рукам… У Лютого не было никакой сестры. Совсем недавно у него был брат, единственный и любимый. Да вот уже не за горами сорок дней…
Укол был болезненным. Лекарство всегда оказывалось горьким. Только Лютый свое лекарство еще не принимал, и Игнат боялся, что месть за брата станет его идефиксом.
Стая акул, о которой говорил Лютый… Ему все же пустили первую кровь («…и когда мне пустят первую кровь и вся стая будет готова меня разорвать, мне будет очень нужно, чтобы кто-нибудь меня прикрыл»), и все это вовсе не кончилось. Происходит что-то очень странное, что-то, чему Игнат не мог найти объяснения. Все версии, предлагаемые Лютым, не работают. И прежде всего потому, что ни одна из них не оказывается достаточной, не объясняет всего, что произошло и что продолжает происходить. Все версии, накладываемые на события, малы, и при использовании любой из них, так или иначе, остается что-то, остается некий хвостик, который этой версией не покрывается. С версией «Миша Монголец» — там уже был не просто хвостик, а огромный хвостище. Эта версия после известных событий отпала.
Версия «Вика и группа „Континент“ также содержит несколько подобных хвостиков. Даже если не принимать во внимание все, что в последнее время Игнату удалось выяснить об этой пресловутой Вике — ее безупречную репутацию, их с Лютым дружеское расположение и чуть ли не взаимную симпатию… Времена и люди меняются. И одним из печальных последствий этих перемен является то, что подозревать, увы, можно всех. Но даже если не принимать во внимание личных качеств Вики, говорящих не в пользу подобной версии, остается еще пустячок со множеством нулей… У Лютого и мужа Вики имелись некоторые тайные соглашения.
Группировка Лютого, в числе многого другого, контролировала один некрупный банк, который являлся прежде всего «банком для своих», такой домашней конторой, и через него прокачивались огромные суммы. Эти деньги не являлись, конечно, криминальными — «Континент» и в лице своего бывшего президента был все-таки весьма респектабельной компанией, — но и до конца легальными эти проплаты назвать было нельзя. Не «черные», не «белые», а, так сказать, «серые» деньги.
Налоговый пресс, непомерные таможенные пошлины… Лютый назвал это тайным «моторчиком», без которого в нынешних экономических условиях легальный бизнес просто не смог бы существовать. И естественно, Вика знала об этих суммах. И теперь перед Игнатом открывалась любопытная картина — так или иначе, несмотря на сопротивление некоторых членов совета директоров, «Континент» и альянс «Лютый — Щедрин» медленно шли на сближение. И уже существующий «тайный моторчик» мог в перспективе стать неплохим инструментом для подобного сближения.
Вот тут и возникал этот самый «хвостик». У Лютого осталась очень крупная сумма. «Тайный моторчик». Только эти деньги принадлежали Вике и ее мужу, а не группе «Континент».
— Понимаешь, Игнат, деньги лежат у меня, — рассказывал Лютый. — Много. Мы с Алексеем… Так звали Викиного мужа… Словом, у нас были очень доверительные отношения. С моей стороны еще пара человек об этих деньгах знает.
— Ты имеешь в виду… что никто в «Континенте» об этих суммах и не догадывался?
— Нет, догадывался. Один человек. Сама Вика. Но больше никто. Это были их семейные деньги. Как говорится, «что имею, то и введу»…
— Значит, случись что с тобой…
— Совершенно верно, брат. Даже если сделать такое предположение, что Вика решила меня «завалить»… Да не, дичь какая-то. Но в любом случае, случись что с Лютым, эти бабки просто-напросто пропадают. Кому потом долги объявлять?
— Но ты сам говорил, что в последнее время ваши отношения похолодели…
— Оно и странно. — Лютый вдруг на мгновение замолчал и как-то растерянно посмотрел на Игната. — Еще до… свадьбы она меня стала, ну знаешь, сторониться, что ли… Словно ей про меня кто-то дерьма наплел. У нас ведь там тоже много проблем было. Гибель мужа и автокатастрофа… Но потом, на похоронах, — голос Лютого чуть дрогнул, — она подходила соболезнования выражать, и знаешь… когда руку мне пожимала, как-то так тепло, что ли… Я тогда решил, что сопереживает человек. Знаешь, о ней очень много хорошего говорят люди. Но у меня с ней никогда особо близких отношений не было, она ж вся рафинированная такая… С мужем ее, с Алексеем, — да, а с ней, так, ровные, скорее деловые. Но все равно, ее деньги-то у меня. Она ж знала, что я сильно на контакт с «Континентом» рассчитывал, и об этих деньгах не беспокоилась.
…Хвостик, «тайный моторчик». Даже если, по выражению Лютого, допустить такую «дичь», что в последний момент что-то изменилось и эта черная свадьба все же заказана «Континентом», то Вике не составило труда прежде извлечь свои деньги. Чуть упредить события. Тем более что это стало бы привычной операцией, не вызывающей никаких подозрений. Перед тем как нечто рушить, следовало спасти все ценное. Как говорится: утром деньги — вечером стулья. «Тайный моторчик».
Значит, кто-то еще? Кто-то третий?
Кто-то, отправивший на свадьбу к Лютому киллеров, часы, минута, которая пропала а затем хладнокровно подставивший убийц, когда те выполнили свою работу. Игнат теперь был уверен в этом наверняка. ОМОН не просто прохлаждался в лесу в течение минуты, которую вряд ли было бы возможно вычислить, если б не случайная милицейская пуля, остановившая часы. Киллерам было дано время, чтобы закончить то, зачем они пришли, и эта пропавшая минута оказалась роковой и для них.
Но одному из киллеров удалось уйти. И теперь он очень захочет узнать, что же это за случайный наряд ОМОНа оказался именно на маршруте их отхода, когда уже спасительная река за оградой дома Лютого и ждавшие на другой стороне реки брошенные автомобили были так рядом. Что это за случайный наряд ОМОНа, уничтоживший шестерых его подельников и открывший огонь на поражение именно прежде всего по официантам? Вот незадача… Рука, вращающая калейдоскоп…
Рисунок становился все более зловещим. Игнат Воронов всматривался в бездну и видел там лишь холодные пальцы безумного дирижера, который вовсе не прекратил игру. И у них совсем нет времени, потому что события продолжают безудержно развиваться, а им отводится роль то жертв, то безмозглых статистов. Надо остановить этот бешено раскачивающийся маятник, если это еще возможно. Игнат снова вспомнил своего старого учителя Цоя.
Вещи говорят о себе больше, чем кажется.
Учись видеть. Смотри в глубину.
За внешним, видимым слоем событий всегда скрывается то, что ты ищешь.
Игнат никогда не забывал лица своего учителя. Он помнил преподанные ему уроки. Но… что он может увидеть в этой зияющей тьме? Часы, пропавшая минута, Павел Лихачев, командир местного ОМОНа, — пока их единственная ниточка, единственная зацепка. Остальное — лишь голые умозаключения, не подтвержденные фактами. И вся проблема в том, что, возможно, сейчас, в эту самую минуту, к подобным умозаключениям приходят не только они.
А события становятся все более странными…
* * *
Задачей киллеров, безусловно, являлось уничтожение альянса «Лютый — Щедрин». Задача оказалась выполненной, и тот, кто заказал эту черную свадьбу, избавился и от самих киллеров. Почему же тогда все продолжается? Зачем? Для чего кто-то пытался столкнуть Лютого и Мишу Монгольца? Что происходит за тонким мутным слоем на поверхности воды? Что происходит в темноте, в которую ведут тайные нити?Вопросы, вопросы… А если… Игнат неожиданно ощутил что-то странное, словно отпали какие-то шоры. Словно он был уперт в решение сложной задачи, а все, что надо было сделать, — это переместить взгляд. Сменить ракурс.
Но ведь… Черт побери, но тогда получается, что решение следует искать совсем в другом месте. И нет никакого безумного дирижера, все проще, лаконичнее.
А если… Если предположить, что события не подчинены одной логике?
А? Предположить существование нескольких игроков? Ведь тогда вся картинка совершенно меняется.
Игнат вдруг почувствовал, как капелька пота прокатилась по его лбу.
Духота, будет дождь… Капелька пота. Игнат смахнул ее. Несколько игроков.
Это должен был увидеть Игнат в зияющем мраке? Это он искал?
Вот они — ночные охотники.
Акулы нападают стаей, но действуют каждая за себя. И у того, кто все это затеял, что-то пошло не по намеченному плану? Можно такое предположить?
И тогда раскручивать клубок надо совсем с другой стороны.
Игнат Воронов извлек сигарету «Кэмел» из измятой пачки и посмотрел на далекие сосны. Их потемневшие кроны тревожно шелестели в ожидании приближающейся грозы. Игнат прикурил от газовой зажигалки и какое-то время наблюдал за тоненьким язычком мечущегося на ветру огня. Потом он убрал палец с клапана, огонек потух. Снова перевел взгляд на тревожные кроны далеких деревьев. Беспокойные крики множества птиц, восторг и страх природы перед надвигающейся бурей.
Эта стая акул вовсе не ушла. Она продолжает ходить кругами. Она невидима, но тревожное ощущение беды говорит о том, что она здесь.
Где-то рядом. Совсем недалеко.
7. Возвращение
Наконец-то все это закончилось. Не было больше белой маски из трепещущих простыней, да и звука климпс-климпс, звука перебираемых стекляшек, больше не было. Калейдоскоп прекратил свое вращение, и темное безумие новых узоров не ждало ее больше. Она находилась в больнице, в просторной и светлой клинике, где под окнами юной зеленью распускались липы, наполняя воздух ни с чем не сравнимой весенней свежестью.
Темные пещеры закрылись, и где-то там, по ту сторону тьмы, осталась сиделка с широко расставленными капризными глазами и со странным требованием называть ее Аллой.
Теперь она находилась под опекой совсем других людей, ласковых и заботливых. Она не знала точно, как называется эта клиника, но ведь это не важно. Важно было совсем другое: теперь ее могли навещать близкие, и теперь рядом с ней были дети, ее кудрявые близнецы, от смеха которых воздух вокруг радостно звенел.
Вика и Леха маленькие.
И ее сердце наполнялось нежностью и светлой благодарностью за то, что это было так.
В кресле напротив сидел Андрей, ее верный добрый Андрей, и читал «Тропик Рака». Лехе нравился Генри Миллер, а «Тропик Рака» была одной из любимых его книг, и, быть может, читая ее, Андрей пытался сделать Вике приятное.
Дорогой, милый, добрый, славный Андрей, стоит ли стараться сделать ей приятное? Что может сравниться со счастьем находиться рядом со своими детьми, знать, что они бодры и здоровы, и слушать их деловитое лопотание? Нет-нет, Вика никогда бы не стала претендовать на большее, даже и не думайте. Спасибо за это самое большое счастье.
Свет, много света.
Она, конечно, лежит в палате не одна. И это очень хорошо. Ей вовсе ни к чему отдельная палата. С людьми веселее.
С ней в палате находится еще одна женщина, только почему-то ее кровать отставили очень далеко. Вика не помнила, когда она познакомила эту женщину со своими чудесными близнецами, но находилась в уверенности, что сделала это.
Лехи нет. И уже никогда не будет. Но она примирилась с этим фактом.
Она нашла в себе силы. Он останется в ее снах и в ее сердце, и уже никакого мужчину на свете она не сможет так любить. Но она примирилась с этим.
Вика и Леха маленькие стали смыслом ее жизни. И ее любимый, единственный ее мужчина остался не только в снах и не только в сердце — он остался в них. В их маленьких носиках, в их карих глазках, в их нежных ротиках и чудных кудряшках.
Мои любимые, мои чудесные.
Только что они бегали по палате, а сейчас отправились с няней в коридор. Зачем? Гулять? Но к чему эти тревоги? Все теперь находится в надежных и заботливых руках. Только не забыли ли они соски? Пустышки? Вика-маленькая вот-вот откажется от соски, она все чаще выплевывает ее в последнее время, а вот Леха пока без соски не обходится.
Кресло Андрея скрипнуло. И только сейчас Вика обратила внимание, что по бокам этого кресла расположены спицованные, словно велосипедные, колеса. Ну зачем он уселся в инвалидное кресло, что за нелепость? Не стоит шутить такими вещами. Вовсе не стоит. Андрей ей улыбнулся своей хорошей, открытой улыбкой и снова углубился в чтение.
Ну, все правильно. Ведь Вика знает, что сейчас они ждут папу. С папой все уже хорошо («Что за беспокойство, Вика, я быстро от всего оправился, заживает, как на кошке»), и теперь он придет навестить ее. И быть может, Вика немножко всплакнет на его груди. Совсем немного. Ведь от слез становится легче, поэтому чуть-чуть можно.
Вика повернула голову и посмотрела на свою соседку по палате. Она заметила, что кровать той, второй больной украшена какими-то разноцветными ленточками. Много-много ленточек, какой-то нарядной карнавальной мишуры. Вот странно, зачем это ей?
У Викиной соседки были очень красивые волосы. Тяжелая, волнистая копна, такая же, как у Вики. Видимо, сейчас она спала, но как-то уж очень тихо, Вика даже забеспокоилась. Словно ее соседка закуталась в сон, как в кокон, и ждала пробуждения. Но Андрей, видимо уловив ее беспокойство, покачал головой — все в порядке. Конечно, с соседкой все в порядке, единственное непонятное чувство: Вика никак не могла вспомнить, кого она ей напоминает. И еще она слышала какие-то шлепающие звуки в коридоре, как будто по полу били мокрой тряпкой.
Кресло Андрея скрипнуло (черт побери, кресло-то, наверное, стоило смазать!), он улыбнулся ей: все в порядке.
Шлепающие звуки в коридоре — они не причинят вреда бегающим там близнецам? Но ведь Андрей только что покачал головой: все в порядке.
Вика прикрыла глаза и услышала слово «нарозин». Вернее, она услышала целую фразу из совсем недавнего и такого пугающего прошлого: «Под действием нарозина». И она даже узнала голос и вдруг поняла, что единственным постоянным атрибутом этого голоса была тщательно скрываемая капризная надменность. Это был голос Аллы, сиделки, женщины с широко расставленными глазами и с восковой, словно искусственной, кожей лица.
Вика, открыла глаза и снова вернулась в свет. Двери шумно распахнулись, Вику пришли навещать. Гости, очень много гостей, целый праздник.
Там была няня, несущая близнецов на руках, Виноградов с огромным букетом цветов и еще множество смеющихся лиц. Почему-то некоторые из них были в конусообразных колпаках, словно они карнавальные звездочеты, — Вику решили повеселить? Вика поднялась с постели навстречу своим гостям, они все ввалились в ее палату, оставив за собой открытую дверь. Впереди шла няня с малышами на руках. Завидев маму, они обрадованно тянули к ней ручки. Вика подалась вперед. И лишь потом поняла, что ее малыши проплывают мимо. Потом, когда увидела тихое разочарование в их глазах.
Куда вы? Куда, мои славные? Она протянула к ним руки, но… Няня шла мимо, увлекая за собой толпу гостей. Они все смеялись и не видели Вику. Они пришли не к ней. Они пришли навещать вторую больную, ту, с разноцветными маскарадными ленточками, повязанными на кровати.
Вика вдруг ощутила такое же тихое разочарование, тихую грусть, которую только что видела в глазах своих детей.
Они все, смеющиеся и веселые, не видели Вику. Они пришли навещать вторую больную, и теперь Вика поняла, кого она ей напоминает. Та, вторая больная также приподнялась на кровати, она принимала предназначенные Вике цветы, а потом протянула руки к ее близнецам. Но самым странным и самым пугающим было другое — близнецы так же улыбались ей и так же протягивали к ней свои ручки.
Вика еще выше села на кровати, разглядывая ту женщину. Конечно, вовсе не составило труда понять, кого она ей напоминает. Потому что она была ею.
— Это так, — подтвердил сидящий напротив в инвалидном кресле Андрей.
Вика перевела на него взгляд и вдруг узнала его волосы, длинные, жаркие, совсем другие. Он поднял свою красивую голову — это был Леха. Мгновенно наполнившая ее радость сменилась тоскливой болью в сердце.
— Это был всего лишь сон? — спросила Вика упавшим голосом.
Леха молчаливо кивнул в подтверждение. Снова посмотрел на нее любяще и с беспокойством.
— Ты не можешь остаться? — попросила Вика.
Он улыбнулся, откинул волосы со лба.
— Нет.
— Тебе… Тебе не холодно?
— Не волнуйся, родная, со мной все хорошо.
Потом он посмотрел на открытую дверь — шлепающие звуки в коридоре…
Вика вдруг поняла, что у них совсем нет времени — Леха хочет показать ей что-то. Он поднял книгу, лежащую у него на коленях. Только это был не Генри Миллер. Вовсе не «Тропик Рака». В руках он держал раскрытый каталог татуировок, давно уже подаренный Андрею. Вика попыталась заглянуть в него, но… Эти шлепающие звуки в коридоре, они приближались.
Вика всматривалась в черный проем двери, кто-то или что-то двигалось там, в темноте. Кто-то шел сейчас сюда. Вика решила обратиться за помощью к Лехе, но его больше не было в кресле. Вернее, он был, только… Его окутали простыни, его тело стало маской из белых простыней, из белых трепещущих простыней. Что он хотел показать ей?
— Не уходи! Ну не уходи! Господи, дети! Что они сделают с нашими детьми?
Нарозин Шлепающие звуки, словно по полу били мокрой тряпкой… Он вышел из темного проема двери. Это был ее отец. Это был человек, которого она называла «папа». Он шел, погруженный в какую-то огромную, необоримую заботу, и эти шлепающие звуки были его шагами.
— Папа, — позвала Вика, — папа, что случилось с твоими ногами?
Папа?..
Он не отвечал. Он шел мимо, из одной темноты в другую, теперь сгустившуюся за окнами.
— Папа, давай отберем у них наших детей! — сказала она твердым голосом, словно это был зов, при помощи которого его можно было остановить.
И он действительно остановился. Смотрел на нее глазами, очень похожими на глаза Лехи.
— Давай отберем у них наших детей! — закричала Вика. — Давай! Помоги мне!
(Папа, Леха… неужели они так похожи?) — Помоги мне!
Под действием нарозина.
Шлепающие звуки, шаги в темноте…
Папа (или Леха?) начал поворачиваться к ней спиной. На нем был темный костюм странного покроя, делающий его сутулым, и когда он повернулся, оказалось, что у пиджака нет спины — Вика видела лишь обнаженную кожу, Помоги мне! и на ней огромный цветной рисунок. Татуировку, которую все еще наносили какие-то невидимые иглы, потому что вся спина… пульсировала.
Это была Радужная вдова, рыба-дракон, рыба-маска, кокон, смерть.
Это был почти законченный рисунок на пульсирующей спине, и тогда, чувствуя, что тело кошмара завладевает ею, Вика поняла, что глаза рисованной Вдовы не были вытатуированы. Они были живые. Влажные, ищущие и абсолютно живые глаза не мигая смотрели на нее.
— Помоги мне! — закричала Вика, не очень понимая, кому адресован этот крик. И… проснулась.
…ствием нарозина.
Только кричала она скорее всего не громко, как это бывает во сне. И этот кошмар длился всего несколько секунд. Пока она пробуждалась, услышав посторонний звук, услышав во сне фразу:
«Она находится под действием нарозина».
Вика открыла глаза, кошмар еще не отпустил ее полностью. Алла пристально смотрела на нее, чуть склонив набок голову. В ее ладони Вика обнаружила две продолговатые капсулы.
Нарозин. Милосердный, спасительный туман — единственное надежное укрытие для маленького беззащитного существа.
Ладонь Аллы двинулась в направлении Викиного рта. Застыла в воздухе.
— Дать ей?
Туман. Спасительный туман.
— Пожалуйста, — прошептала Вика.
— Успокойтесь, — произнесла Алла. Все те же нотки раздражения в голосе. — Она стонала во сне. Уже пора. Дать ей?
— Нет, постой, — услышала Вика голос. — Наверное, уже пора нам поговорить.
Это был знакомый голос. Хотя картинка перед Викиными глазами чуть плыла, граница между сном и явью была еще размытой. Но это был знакомый голос.
Огромная Алла, маска из трепещущих простыней, закрывала обзор. Потом она отошла в сторону. Ладонь с капсулами нарозина проплыла мимо.
Вика не сразу поняла, кого она увидела. Образы из ее сна все еще присутствовали здесь: ее пришли навещать. Их было гораздо меньше, ее гостей. Но среди них находились…
Образы сна… Помоги мне!
Вика была умным человеком. Несмотря на все травмы и на одуряющее действие нарозина, она оставалась умным человеком. Сейчас она смотрела на своих гостей, и вместе с капельками пота, (она ждет спасительного тумана?) выступившими на ее лбу, пришло мгновенное и окончательное понимание.
Его безальтернативность и пугающая ясность чуть не заставили Вику произнести:
— Господи, это… нет. Не может быть…
Вместо этого в ее мозгу прозвучал крик из сна:
Темные пещеры закрылись, и где-то там, по ту сторону тьмы, осталась сиделка с широко расставленными капризными глазами и со странным требованием называть ее Аллой.
Теперь она находилась под опекой совсем других людей, ласковых и заботливых. Она не знала точно, как называется эта клиника, но ведь это не важно. Важно было совсем другое: теперь ее могли навещать близкие, и теперь рядом с ней были дети, ее кудрявые близнецы, от смеха которых воздух вокруг радостно звенел.
Вика и Леха маленькие.
И ее сердце наполнялось нежностью и светлой благодарностью за то, что это было так.
В кресле напротив сидел Андрей, ее верный добрый Андрей, и читал «Тропик Рака». Лехе нравился Генри Миллер, а «Тропик Рака» была одной из любимых его книг, и, быть может, читая ее, Андрей пытался сделать Вике приятное.
Дорогой, милый, добрый, славный Андрей, стоит ли стараться сделать ей приятное? Что может сравниться со счастьем находиться рядом со своими детьми, знать, что они бодры и здоровы, и слушать их деловитое лопотание? Нет-нет, Вика никогда бы не стала претендовать на большее, даже и не думайте. Спасибо за это самое большое счастье.
Свет, много света.
Она, конечно, лежит в палате не одна. И это очень хорошо. Ей вовсе ни к чему отдельная палата. С людьми веселее.
С ней в палате находится еще одна женщина, только почему-то ее кровать отставили очень далеко. Вика не помнила, когда она познакомила эту женщину со своими чудесными близнецами, но находилась в уверенности, что сделала это.
Лехи нет. И уже никогда не будет. Но она примирилась с этим фактом.
Она нашла в себе силы. Он останется в ее снах и в ее сердце, и уже никакого мужчину на свете она не сможет так любить. Но она примирилась с этим.
Вика и Леха маленькие стали смыслом ее жизни. И ее любимый, единственный ее мужчина остался не только в снах и не только в сердце — он остался в них. В их маленьких носиках, в их карих глазках, в их нежных ротиках и чудных кудряшках.
Мои любимые, мои чудесные.
Только что они бегали по палате, а сейчас отправились с няней в коридор. Зачем? Гулять? Но к чему эти тревоги? Все теперь находится в надежных и заботливых руках. Только не забыли ли они соски? Пустышки? Вика-маленькая вот-вот откажется от соски, она все чаще выплевывает ее в последнее время, а вот Леха пока без соски не обходится.
Кресло Андрея скрипнуло. И только сейчас Вика обратила внимание, что по бокам этого кресла расположены спицованные, словно велосипедные, колеса. Ну зачем он уселся в инвалидное кресло, что за нелепость? Не стоит шутить такими вещами. Вовсе не стоит. Андрей ей улыбнулся своей хорошей, открытой улыбкой и снова углубился в чтение.
Ну, все правильно. Ведь Вика знает, что сейчас они ждут папу. С папой все уже хорошо («Что за беспокойство, Вика, я быстро от всего оправился, заживает, как на кошке»), и теперь он придет навестить ее. И быть может, Вика немножко всплакнет на его груди. Совсем немного. Ведь от слез становится легче, поэтому чуть-чуть можно.
Вика повернула голову и посмотрела на свою соседку по палате. Она заметила, что кровать той, второй больной украшена какими-то разноцветными ленточками. Много-много ленточек, какой-то нарядной карнавальной мишуры. Вот странно, зачем это ей?
У Викиной соседки были очень красивые волосы. Тяжелая, волнистая копна, такая же, как у Вики. Видимо, сейчас она спала, но как-то уж очень тихо, Вика даже забеспокоилась. Словно ее соседка закуталась в сон, как в кокон, и ждала пробуждения. Но Андрей, видимо уловив ее беспокойство, покачал головой — все в порядке. Конечно, с соседкой все в порядке, единственное непонятное чувство: Вика никак не могла вспомнить, кого она ей напоминает. И еще она слышала какие-то шлепающие звуки в коридоре, как будто по полу били мокрой тряпкой.
Кресло Андрея скрипнуло (черт побери, кресло-то, наверное, стоило смазать!), он улыбнулся ей: все в порядке.
Шлепающие звуки в коридоре — они не причинят вреда бегающим там близнецам? Но ведь Андрей только что покачал головой: все в порядке.
Вика прикрыла глаза и услышала слово «нарозин». Вернее, она услышала целую фразу из совсем недавнего и такого пугающего прошлого: «Под действием нарозина». И она даже узнала голос и вдруг поняла, что единственным постоянным атрибутом этого голоса была тщательно скрываемая капризная надменность. Это был голос Аллы, сиделки, женщины с широко расставленными глазами и с восковой, словно искусственной, кожей лица.
Вика, открыла глаза и снова вернулась в свет. Двери шумно распахнулись, Вику пришли навещать. Гости, очень много гостей, целый праздник.
Там была няня, несущая близнецов на руках, Виноградов с огромным букетом цветов и еще множество смеющихся лиц. Почему-то некоторые из них были в конусообразных колпаках, словно они карнавальные звездочеты, — Вику решили повеселить? Вика поднялась с постели навстречу своим гостям, они все ввалились в ее палату, оставив за собой открытую дверь. Впереди шла няня с малышами на руках. Завидев маму, они обрадованно тянули к ней ручки. Вика подалась вперед. И лишь потом поняла, что ее малыши проплывают мимо. Потом, когда увидела тихое разочарование в их глазах.
Куда вы? Куда, мои славные? Она протянула к ним руки, но… Няня шла мимо, увлекая за собой толпу гостей. Они все смеялись и не видели Вику. Они пришли не к ней. Они пришли навещать вторую больную, ту, с разноцветными маскарадными ленточками, повязанными на кровати.
Вика вдруг ощутила такое же тихое разочарование, тихую грусть, которую только что видела в глазах своих детей.
Они все, смеющиеся и веселые, не видели Вику. Они пришли навещать вторую больную, и теперь Вика поняла, кого она ей напоминает. Та, вторая больная также приподнялась на кровати, она принимала предназначенные Вике цветы, а потом протянула руки к ее близнецам. Но самым странным и самым пугающим было другое — близнецы так же улыбались ей и так же протягивали к ней свои ручки.
Вика еще выше села на кровати, разглядывая ту женщину. Конечно, вовсе не составило труда понять, кого она ей напоминает. Потому что она была ею.
— Это так, — подтвердил сидящий напротив в инвалидном кресле Андрей.
Вика перевела на него взгляд и вдруг узнала его волосы, длинные, жаркие, совсем другие. Он поднял свою красивую голову — это был Леха. Мгновенно наполнившая ее радость сменилась тоскливой болью в сердце.
— Это был всего лишь сон? — спросила Вика упавшим голосом.
Леха молчаливо кивнул в подтверждение. Снова посмотрел на нее любяще и с беспокойством.
— Ты не можешь остаться? — попросила Вика.
Он улыбнулся, откинул волосы со лба.
— Нет.
— Тебе… Тебе не холодно?
— Не волнуйся, родная, со мной все хорошо.
Потом он посмотрел на открытую дверь — шлепающие звуки в коридоре…
Вика вдруг поняла, что у них совсем нет времени — Леха хочет показать ей что-то. Он поднял книгу, лежащую у него на коленях. Только это был не Генри Миллер. Вовсе не «Тропик Рака». В руках он держал раскрытый каталог татуировок, давно уже подаренный Андрею. Вика попыталась заглянуть в него, но… Эти шлепающие звуки в коридоре, они приближались.
Вика всматривалась в черный проем двери, кто-то или что-то двигалось там, в темноте. Кто-то шел сейчас сюда. Вика решила обратиться за помощью к Лехе, но его больше не было в кресле. Вернее, он был, только… Его окутали простыни, его тело стало маской из белых простыней, из белых трепещущих простыней. Что он хотел показать ей?
— Не уходи! Ну не уходи! Господи, дети! Что они сделают с нашими детьми?
Нарозин Шлепающие звуки, словно по полу били мокрой тряпкой… Он вышел из темного проема двери. Это был ее отец. Это был человек, которого она называла «папа». Он шел, погруженный в какую-то огромную, необоримую заботу, и эти шлепающие звуки были его шагами.
— Папа, — позвала Вика, — папа, что случилось с твоими ногами?
Папа?..
Он не отвечал. Он шел мимо, из одной темноты в другую, теперь сгустившуюся за окнами.
— Папа, давай отберем у них наших детей! — сказала она твердым голосом, словно это был зов, при помощи которого его можно было остановить.
И он действительно остановился. Смотрел на нее глазами, очень похожими на глаза Лехи.
— Давай отберем у них наших детей! — закричала Вика. — Давай! Помоги мне!
(Папа, Леха… неужели они так похожи?) — Помоги мне!
Под действием нарозина.
Шлепающие звуки, шаги в темноте…
Папа (или Леха?) начал поворачиваться к ней спиной. На нем был темный костюм странного покроя, делающий его сутулым, и когда он повернулся, оказалось, что у пиджака нет спины — Вика видела лишь обнаженную кожу, Помоги мне! и на ней огромный цветной рисунок. Татуировку, которую все еще наносили какие-то невидимые иглы, потому что вся спина… пульсировала.
Это была Радужная вдова, рыба-дракон, рыба-маска, кокон, смерть.
Это был почти законченный рисунок на пульсирующей спине, и тогда, чувствуя, что тело кошмара завладевает ею, Вика поняла, что глаза рисованной Вдовы не были вытатуированы. Они были живые. Влажные, ищущие и абсолютно живые глаза не мигая смотрели на нее.
— Помоги мне! — закричала Вика, не очень понимая, кому адресован этот крик. И… проснулась.
…ствием нарозина.
Только кричала она скорее всего не громко, как это бывает во сне. И этот кошмар длился всего несколько секунд. Пока она пробуждалась, услышав посторонний звук, услышав во сне фразу:
«Она находится под действием нарозина».
* * *
— Она находится под действием нарозина, — проговорила ее сиделка Алла.Вика открыла глаза, кошмар еще не отпустил ее полностью. Алла пристально смотрела на нее, чуть склонив набок голову. В ее ладони Вика обнаружила две продолговатые капсулы.
Нарозин. Милосердный, спасительный туман — единственное надежное укрытие для маленького беззащитного существа.
Ладонь Аллы двинулась в направлении Викиного рта. Застыла в воздухе.
— Дать ей?
Туман. Спасительный туман.
— Пожалуйста, — прошептала Вика.
— Успокойтесь, — произнесла Алла. Все те же нотки раздражения в голосе. — Она стонала во сне. Уже пора. Дать ей?
— Нет, постой, — услышала Вика голос. — Наверное, уже пора нам поговорить.
Это был знакомый голос. Хотя картинка перед Викиными глазами чуть плыла, граница между сном и явью была еще размытой. Но это был знакомый голос.
Огромная Алла, маска из трепещущих простыней, закрывала обзор. Потом она отошла в сторону. Ладонь с капсулами нарозина проплыла мимо.
Вика не сразу поняла, кого она увидела. Образы из ее сна все еще присутствовали здесь: ее пришли навещать. Их было гораздо меньше, ее гостей. Но среди них находились…
Образы сна… Помоги мне!
Вика была умным человеком. Несмотря на все травмы и на одуряющее действие нарозина, она оставалась умным человеком. Сейчас она смотрела на своих гостей, и вместе с капельками пота, (она ждет спасительного тумана?) выступившими на ее лбу, пришло мгновенное и окончательное понимание.
Его безальтернативность и пугающая ясность чуть не заставили Вику произнести:
— Господи, это… нет. Не может быть…
Вместо этого в ее мозгу прозвучал крик из сна: