Страница:
— Прекрати так говорить. Твой Петр Виноградов тоже, когда смотрит на тебя… взглядом…
— Каким взглядом?
— Я не знаю, как это объяснить. Он тебя очень любит.
— Я тоже к нему отлично отношусь. Это самый надежный и самый порядочный человек, с которым я когда-либо вел дела. Поэтому мы столько лет вместе.
— Понимаю. Ты мне тоже нравишься.
— Чего?! Ты что это тут…
— В его взглядах иногда… знаешь, такое гомосексуальное признание в любви. Вот. — Вика весело смотрела на мужа.
— Чего-чего? Петр-то?! Да он и слова такого не выговорит. Петр — нормальный русский мужик. Тоже мне, нашла гомика.
— Я не говорю, что он голубой. Но есть латентные гомосексуалисты.
Которые об этом и сами не догадываются. Ты об этом не знал, любовь моя?
— Слушай, насколько все-таки у женщин извращенный ум. И как все же мужики чище, а? Ну, бабы…
— Чистюля ты мой. Просто он тебя любит, и это хорошо.
— У нас старые деловые отношения. Без всяких эмоций. А ты как раз таки и есть большая балда.
— Поэтому вдвойне не правильно, если я как-то… между вами… Или он будет так считать. Это… действительно не правильно.
— Так, давай начистоту.
— Хорошо. Я про Лютого. Если это только твое решение, Петр еще готов будет с этим согласиться. А если наше… Не стоит это педалировать. А лучше, если это будет его решение. Ведь это сделать несложно.
— Так, не узнаю собственной жены.
— Женщины всегда более обстоятельны. Они — арьергард популяции.
— Мне кажется, что я давно не тискал одну популяцию.
— Мне тоже так кажется. Наелся? Ну, если еще кусочек?.. Давай?
— Хорошо. Возможно, ты все немножечко усложняешь. Может, и Петр тоже.
Понимаешь, он всегда побаивался резких телодвижений. Но потом, когда решение срабатывало, он был мне благодарен. Но… я подумаю обо всем, что ты говоришь.
И уже хватит. Не хватало еще и дома работы. Иначе я либо сделаю тебя домохозяйкой, либо разделю «Континент» на две части, чтобы не знать, чем ты там занимаешься.
— На три.
— Что — на три?
— На три части. Есть еще и Петр.
Он серьезно посмотрел на нее:
— Ну конечно, на три. Петр… Петина доля — это святое. Но ведь я же шучу.
— Я тоже шучу. Но есть еще Петр. И ты никогда не должен этого забывать. Даже когда шутишь.
Алексей посмотрел на нее чуть удивленно, потом усмехнулся и произнес:
— Между прочим, Виноградов только кажется таким скучным дядей в пиджаке. Маскировка — дело великое. Он игрок. Ты никогда не была с ним в казино? Вот. А я был. Знаешь, как дядя заводится? Мы с тобой — безусые дети.
— Можно, даже когда я вырасту, у меня не будет усов? — спросила Вика.
— Очень на это рассчитываю, — рассмеялся Леха. Затем он быстрым движением извлек из-под стола какую-то большую цветистую коробку: стало ясно, что все это время она находилась там. — На вот тебе, кстати, — он протянул коробку жене, — случайно наткнулся.
— Что это?
— Краски.
— Краски?!
— Да, краски. Самые лучшие и самые дорогие.
— А зачем… — она с удивлением смотрела на мужа, — нужны краски?
— У твоего Андрея скоро день рождения?
— Да, у Андрюши двенадцатого…
— Ну вот. Это… я думаю, он будет рад. Это чтоб ты не носилась с глазищами на лбу в поисках подарка, лучше все равно не найдешь.
— Но почему краски? — произнесла Вика, хотя она уже начала догадываться. — Так это… это специальные?
— Да, это краски для татуировок. Я же тебе говорю — он запал. Причем в отличие от тебя он не ограничился одной маленькой татуировкой вот здесь. — Его рука прошла по ее бедру и двинулась дальше.
— Прекрати, — громким шепотом выговорила Вика. — Хочешь, чтобы няня приняла меня за распутную особу?
— Считаешь, для нее это будет открытием?
Вика чуть отстранилась и теперь смотрела на коробку в своих руках:
— Спасибо тебе большое.
— Эни тайм…
— Я как раз думала, что бы ему подарить.
— Я знаю. Ты обожаешь делать подарки. Ты у нас вообще сластена.
— А откуда?..
— Андрей, заметь, — твой друг…
— Да.
— …сейчас учится искусству татуировки…
— Прямо как из энциклопедии… А что это ты говорил насчет глазищ на лбу? Что, так бывает?
— Совершенно верно. Так вот: учится искусству татуировки у одного нашего общего знакомого художника. Такому подарку любой профи позавидует.
— Слушай… Какой же ты у меня чудесный. Хоть и похвальбуша.
— Попробуй после этого сказать, что у тебя ревнивый муж. 59 — Да.
— Что — да?
— Не скажу.
— А русскому ты обучалась у монголо-татаров?
— Татаро-монголов. По-русски так.
Вика какое-то время смотрела на коробку, затем произнесла:
— Это так удивительно, что он увлекся татуировкой.
Вика открыла коробку: баночки с краской оказались упакованы в пластиковый футляр, имитирующий потрескавшуюся коричневую кожу. Еще, запечатанный в полиэтилен, в коробке находился каталог. Жалко, что запечатан.
Что ж, значит, полистать не удастся. Но на обложке, где красовалось множество нательных рисунков, внимание Вики сразу привлек один из них. Яркая, разноцветная рыба, в которой сквозило нечто странное, какой-то древний прообраз; огромные созерцающие глаза на хищной, словно драконьей, голове, жаркие расправленные плавники с когтями на иглах — рудименты каких-то неведомых органов доисторических эпох. Но что-то еще было в этой мифологической рыбе, вытатуированной на чьей-то груди, что-то, присутствующее здесь, и, может статься, что-то очень… важное. Вика смотрела на рисунок не отводя глаз.
Неожиданно это пришло, как и… еле уловимое ощущение смутного беспокойства.
— Радужная вдова, — еле слышно произнесла Вика, — это ты? Да? Это ты?
Лишь чуть позже Вика поняла, что ее пальцы с силой сжимали края каталога, оставляя на полиэтилене следы от ногтей. Чуть позже, когда уже улеглось странное ощущение тревоги, кольнувшее ее в сердце. Но прежде, несколько мгновений, это сердце билось как бешеное. Господи, что за глупости?
Что за чушь сейчас влезла в голову? Вика бросила взгляд в глубину коридора, соединявшего столовую с детской, и, услышав веселое лопотание близнецов, успокоилась окончательно.
Только… Вика никогда прежде не переживала подобного. Она была совершенно рациональным существом, хоть и не лишенным качества, именуемого женской интуицией. Вовсе не лишенным. Это качество помогало ей принимать как само собой разумеющееся единственно верные решения. Причем с легкостью, где иным требовалась длительная, упорная аналитическая работа. Однако никогда прежде Вика не переживала такого… странного и яростного, хоть и очень короткого, приступа необоснованной тревоги.
Она убрала каталог обратно в коробку и попыталась улыбнуться мужу:
— Отличная вещь.
— Ты что?
— Что?
— Ты… в порядке? Мне показалось…
— Да. Наверное, эта простуда еще не прошла окончательно. Знаешь, старею. Неожиданно закружилась голова. Но теперь все в порядке.
— Не старей, пожалуйста.
— И ты тоже.
— Что ж, будем стареть вместе.
Алексей какое-то время смотрел на жену. Потом улыбнулся и показал жестами, в какую Вика превратится очаровательную старушку и какая в согбенной старости будет у нее клюка. Вика прыснула и скорчила рожицу: вот каким Леха заделается старикашкой — весь сморщенный, вредный, одноглазый и с костылем…
Они расхохотались.
Это была их старая игра, одна из многих… И черт с ней, с простудой.
А потом, уже значительно позже, в спальне, Алексей любил свою жену, и им было так же хорошо вместе, как в первый раз, не осталось никаких тревог, прячущихся по темным углам. А еще чуть позже Вика слушала ровное и тихое, словно детское, дыхание спящего мужа и думала о том, что все будет хорошо. И простуды пройдут. А жить мы будем долго и счастливо и умрем в один день.
Все так… Тревожное ощущение растаяло. Быть может, его действительно вызвали остатки простуды. Расслабиться…
Радужная вдова…
Тревожное ощущение растаяло, как дурные сны, которые забываешь. Но они бродят где-то рядом, в сумерках, и ждут момента напомнить о себе. И все, казалось бы, в порядке, все по-прежнему, если бы не это еле уловимое мутное чувство, поселившееся где-то глубоко. Очень глубоко. Там, где рождаются сны.
3. Вика: Время перемен (III)
— Каким взглядом?
— Я не знаю, как это объяснить. Он тебя очень любит.
— Я тоже к нему отлично отношусь. Это самый надежный и самый порядочный человек, с которым я когда-либо вел дела. Поэтому мы столько лет вместе.
— Понимаю. Ты мне тоже нравишься.
— Чего?! Ты что это тут…
— В его взглядах иногда… знаешь, такое гомосексуальное признание в любви. Вот. — Вика весело смотрела на мужа.
— Чего-чего? Петр-то?! Да он и слова такого не выговорит. Петр — нормальный русский мужик. Тоже мне, нашла гомика.
— Я не говорю, что он голубой. Но есть латентные гомосексуалисты.
Которые об этом и сами не догадываются. Ты об этом не знал, любовь моя?
— Слушай, насколько все-таки у женщин извращенный ум. И как все же мужики чище, а? Ну, бабы…
— Чистюля ты мой. Просто он тебя любит, и это хорошо.
— У нас старые деловые отношения. Без всяких эмоций. А ты как раз таки и есть большая балда.
— Поэтому вдвойне не правильно, если я как-то… между вами… Или он будет так считать. Это… действительно не правильно.
— Так, давай начистоту.
— Хорошо. Я про Лютого. Если это только твое решение, Петр еще готов будет с этим согласиться. А если наше… Не стоит это педалировать. А лучше, если это будет его решение. Ведь это сделать несложно.
— Так, не узнаю собственной жены.
— Женщины всегда более обстоятельны. Они — арьергард популяции.
— Мне кажется, что я давно не тискал одну популяцию.
— Мне тоже так кажется. Наелся? Ну, если еще кусочек?.. Давай?
— Хорошо. Возможно, ты все немножечко усложняешь. Может, и Петр тоже.
Понимаешь, он всегда побаивался резких телодвижений. Но потом, когда решение срабатывало, он был мне благодарен. Но… я подумаю обо всем, что ты говоришь.
И уже хватит. Не хватало еще и дома работы. Иначе я либо сделаю тебя домохозяйкой, либо разделю «Континент» на две части, чтобы не знать, чем ты там занимаешься.
— На три.
— Что — на три?
— На три части. Есть еще и Петр.
Он серьезно посмотрел на нее:
— Ну конечно, на три. Петр… Петина доля — это святое. Но ведь я же шучу.
— Я тоже шучу. Но есть еще Петр. И ты никогда не должен этого забывать. Даже когда шутишь.
Алексей посмотрел на нее чуть удивленно, потом усмехнулся и произнес:
— Между прочим, Виноградов только кажется таким скучным дядей в пиджаке. Маскировка — дело великое. Он игрок. Ты никогда не была с ним в казино? Вот. А я был. Знаешь, как дядя заводится? Мы с тобой — безусые дети.
— Можно, даже когда я вырасту, у меня не будет усов? — спросила Вика.
— Очень на это рассчитываю, — рассмеялся Леха. Затем он быстрым движением извлек из-под стола какую-то большую цветистую коробку: стало ясно, что все это время она находилась там. — На вот тебе, кстати, — он протянул коробку жене, — случайно наткнулся.
— Что это?
— Краски.
— Краски?!
— Да, краски. Самые лучшие и самые дорогие.
— А зачем… — она с удивлением смотрела на мужа, — нужны краски?
— У твоего Андрея скоро день рождения?
— Да, у Андрюши двенадцатого…
— Ну вот. Это… я думаю, он будет рад. Это чтоб ты не носилась с глазищами на лбу в поисках подарка, лучше все равно не найдешь.
— Но почему краски? — произнесла Вика, хотя она уже начала догадываться. — Так это… это специальные?
— Да, это краски для татуировок. Я же тебе говорю — он запал. Причем в отличие от тебя он не ограничился одной маленькой татуировкой вот здесь. — Его рука прошла по ее бедру и двинулась дальше.
— Прекрати, — громким шепотом выговорила Вика. — Хочешь, чтобы няня приняла меня за распутную особу?
— Считаешь, для нее это будет открытием?
Вика чуть отстранилась и теперь смотрела на коробку в своих руках:
— Спасибо тебе большое.
— Эни тайм…
— Я как раз думала, что бы ему подарить.
— Я знаю. Ты обожаешь делать подарки. Ты у нас вообще сластена.
— А откуда?..
— Андрей, заметь, — твой друг…
— Да.
— …сейчас учится искусству татуировки…
— Прямо как из энциклопедии… А что это ты говорил насчет глазищ на лбу? Что, так бывает?
— Совершенно верно. Так вот: учится искусству татуировки у одного нашего общего знакомого художника. Такому подарку любой профи позавидует.
— Слушай… Какой же ты у меня чудесный. Хоть и похвальбуша.
— Попробуй после этого сказать, что у тебя ревнивый муж. 59 — Да.
— Что — да?
— Не скажу.
— А русскому ты обучалась у монголо-татаров?
— Татаро-монголов. По-русски так.
Вика какое-то время смотрела на коробку, затем произнесла:
— Это так удивительно, что он увлекся татуировкой.
Вика открыла коробку: баночки с краской оказались упакованы в пластиковый футляр, имитирующий потрескавшуюся коричневую кожу. Еще, запечатанный в полиэтилен, в коробке находился каталог. Жалко, что запечатан.
Что ж, значит, полистать не удастся. Но на обложке, где красовалось множество нательных рисунков, внимание Вики сразу привлек один из них. Яркая, разноцветная рыба, в которой сквозило нечто странное, какой-то древний прообраз; огромные созерцающие глаза на хищной, словно драконьей, голове, жаркие расправленные плавники с когтями на иглах — рудименты каких-то неведомых органов доисторических эпох. Но что-то еще было в этой мифологической рыбе, вытатуированной на чьей-то груди, что-то, присутствующее здесь, и, может статься, что-то очень… важное. Вика смотрела на рисунок не отводя глаз.
Неожиданно это пришло, как и… еле уловимое ощущение смутного беспокойства.
— Радужная вдова, — еле слышно произнесла Вика, — это ты? Да? Это ты?
Лишь чуть позже Вика поняла, что ее пальцы с силой сжимали края каталога, оставляя на полиэтилене следы от ногтей. Чуть позже, когда уже улеглось странное ощущение тревоги, кольнувшее ее в сердце. Но прежде, несколько мгновений, это сердце билось как бешеное. Господи, что за глупости?
Что за чушь сейчас влезла в голову? Вика бросила взгляд в глубину коридора, соединявшего столовую с детской, и, услышав веселое лопотание близнецов, успокоилась окончательно.
Только… Вика никогда прежде не переживала подобного. Она была совершенно рациональным существом, хоть и не лишенным качества, именуемого женской интуицией. Вовсе не лишенным. Это качество помогало ей принимать как само собой разумеющееся единственно верные решения. Причем с легкостью, где иным требовалась длительная, упорная аналитическая работа. Однако никогда прежде Вика не переживала такого… странного и яростного, хоть и очень короткого, приступа необоснованной тревоги.
Она убрала каталог обратно в коробку и попыталась улыбнуться мужу:
— Отличная вещь.
— Ты что?
— Что?
— Ты… в порядке? Мне показалось…
— Да. Наверное, эта простуда еще не прошла окончательно. Знаешь, старею. Неожиданно закружилась голова. Но теперь все в порядке.
— Не старей, пожалуйста.
— И ты тоже.
— Что ж, будем стареть вместе.
Алексей какое-то время смотрел на жену. Потом улыбнулся и показал жестами, в какую Вика превратится очаровательную старушку и какая в согбенной старости будет у нее клюка. Вика прыснула и скорчила рожицу: вот каким Леха заделается старикашкой — весь сморщенный, вредный, одноглазый и с костылем…
Они расхохотались.
Это была их старая игра, одна из многих… И черт с ней, с простудой.
А потом, уже значительно позже, в спальне, Алексей любил свою жену, и им было так же хорошо вместе, как в первый раз, не осталось никаких тревог, прячущихся по темным углам. А еще чуть позже Вика слушала ровное и тихое, словно детское, дыхание спящего мужа и думала о том, что все будет хорошо. И простуды пройдут. А жить мы будем долго и счастливо и умрем в один день.
Все так… Тревожное ощущение растаяло. Быть может, его действительно вызвали остатки простуды. Расслабиться…
Радужная вдова…
Тревожное ощущение растаяло, как дурные сны, которые забываешь. Но они бродят где-то рядом, в сумерках, и ждут момента напомнить о себе. И все, казалось бы, в порядке, все по-прежнему, если бы не это еле уловимое мутное чувство, поселившееся где-то глубоко. Очень глубоко. Там, где рождаются сны.
3. Вика: Время перемен (III)
Мир тесен — и это весьма банальная истина. Возможно, она означает странную космическую комбинаторику, когда оказываются переплетены судьбы совершенно разных людей; а возможно, все намного проще: мы ходим одними и теми же путями, потому что в конце концов вариантов выбора остается не так уж и много и все мы оказываемся связанными друг с другом. Просто не замечая этого, не задаваясь подобными вопросами. До поры до времени. А потом — ах как мир тесен. Надо же! Никогда бы не подумать! Да что вы говорите? Мы же с Колей Пупкиным служили в армии. А вы с Васей Сидоровым отдыхали на Майорке летом 1996 года? А они женаты на сестрах. И как же нам с вами-то удавалось до сих пор не встретиться?! Вот мир тесен! Не говорите, никогда бы не подумали. Да что вы, вы еще знаете Ольгу Зайцеву? Вот дела! Мы с ней учились на одном факультете. Так чудили! Студенты, и выпито было немало… Только потом как-то потерялись.
Разошлись пути-дорожки. Как, она замужем за вашим деловым партнером, за этим итальяшкой… как его? Леоне? Луиджи? Да-да-да… И она живет в Милане? Ольга?
Обалдеть можно! Черт, а ведь вспоминаю, мы с этим Луиджи как-то прилично надрались, да, на пятилетии, и он хвастался, что у него русская жена. Так это, оказывается, Ольга?! Боже ты мой, как мир тесен! Как тесен мир! Наверное, если связи всех людей запихнуть в компьютер, получится один сплетенный клубок.
Каждый так или иначе связан с каждым. Только никто этого делать, конечно, не будет. Как тесен мир, обалдеть!
Да, действительно обалдеть. И наверное, никто и вправду не будет стараться отследить все собственные связи или связи других людей, чтобы убедиться, насколько тесен мир. Никто не будет впихивать их в компьютер или пытаться сделать это каким-либо иным способом.
Однако, возможно, лишь до поры до времени.
Викин деловой партнер Андрей действительно был когда-то влюблен в нее. Но все это давно осталось в прошлом. По крайней мере Андрей смог решить для себя, что это так. В тот момент, когда убедился, что Вика в состоянии предложить ему лишь искреннее дружеское расположение и заботливую, быть может сестринскую, любовь. Что ж, возможно, не так уж и мало. Обычная история.
Все в прошлом. Только все равно для Андрея Вика навсегда останется самой сумасшедшей и самой лучшей. И это тоже обычная история. В жизни очень много обычных историй, с которыми ты ничего не можешь поделать. Лишь принимать вещи такими, какие они есть.
А потом в жизни Андрея появилась женщина. Новая женщина. Даже сам Андрей считал, что это мимолетное увлечение, очередная длинноногая кукла со смазливеньким личиком, с которой приятно появиться в обществе, можно весело отдохнуть, поиграть на бильярде, потанцевать и потом заняться сексом.
Но вышло все по-другому. Люба — именно так звали его новую пассию — задержалась у Андрея надолго. Она была лет на восемь моложе, работала секретарем-референтом у президента крупной охранной фирмы, замечательно готовила и, что неожиданно, увлекалась импрессионистами и любила классическую музыку. Она оказалась заботливой и привнесла в холостяцкую квартиру Андрея милый и веселый уют.
И она очень понравилась Вике. Они стали почти подругами. Люба вообще чем-то походила на Вику, хотя Андрей быстренько убедил себя, что это не является сколь-нибудь значимым фактором в их с Любой отношениях.
Как-то состоялся разговор. О платье. Андрей хотел сделать Любе подарок. И хотел, чтоб это стало сюрпризом. Платье к Новогоднему балу, как назвали готовящееся мероприятие организаторы. Бал, который дает «Континент».
Happy New Year…
— Вик, — сказал Андрей, — ну вот помнишь тот бутик, где ты покупала себе одежду?
— Помню, Андрюш, помню.
— Действительно поможешь? У вас вроде бы одинаковый размер, а я… я боюсь, что один не справлюсь.
— Помогу, конечно. Я примерно представляю ее вкусы, только… знаешь что…
— Я понимаю, что делать такие подарки заочно…
— И это тоже… Она у тебя замечательная.
— Спасибо. Я, в общем… Значит, поможешь?
— Да. Но знаешь, какие платья нравятся девушкам больше всего? О каких платьях они мечтают?
— Ну я и говорю…
— А все-таки?
— Наверное, — Андрей улыбнулся, — наверное… платье для бала.
Золушка, Принц и все такое… Платье для бала? Верно?
— Не совсем, — уклончиво проговорила Вика, — платье для бала — это лишь частный случай. Больше всего на свете девушки — любые девушки, даже самые независимые, — мечтают о платье невесты.
— Вот ты… — Андрей чуть смутился, — ну, в общем, я уже думал об этом.
— Помнишь, что ты спросил у меня в первую нашу встречу? Когда ты нас знакомил? С Любкой?
— Конечно, помню. Я спросил, как она тебе. По-моему, все старые корешки, а мы же старые корешки…
— Эт-то точно!
— …спрашивают именно это.
— И что я тебе ответила?
— Что она красавица.
— Не только.
— Ну да, ты сказала, что… вроде… Правда, мы в тот вечер прилично надрались, в таком состоянии тянет пооткровенничать.
— Ох и балда же ты у меня. Я сказала, что, по-моему, она тебя любит.
Не только твои деньги, а тебя.
— Ну… да… наверное.
— Андрюш, у меня растут близнецы. Им же нужны будут друзья. С кем играться… В песочнице.
— Корешки?
— Корешки, — она быстро поцеловала его в висок, — такие же, как и их родители.
— Что, поедем выбирать платье невесты? — Он ухмыльнулся.
— Ну говорю же — балда! А вот с новогодним — могу помочь.
— Хорошо. Где, кстати, собираетесь сами Новый год встречать?
— Мы — дома.
— А нас с Любкой к себе Виноградов пригласил.
— Петя?
— Ну, с женой. Мы же теперь дружим семьями.
— Это хорошо, Андрюш. Это действительно хорошо, что вы с Виноградовым так… скорешились. — Она рассмеялась. — Правильное слово?
— Не-а… Кореша — это мы с тобой. А с Виноградовым у нас просто теплые, товарищеские отношения.
— Ладно, господа-товарищи…
— Правда. Знаешь, рыбалка, охота — это очень сближает.
— И бани с девочками…
— Ой, везде ты суешь свой маленький носик.
— Уже молчу.
— И славно…
— Ну вот, надулся… Может, я ревную…
— К кому? К девочкам из бани?!
— Балда! К Виноградову!
— Ревнуй себе на здоровье.
— Что мне остается? Рыбалку не люблю, охота — вообще преступление.
Даже в бане с девочками я тебе не товарищ. — Вика снова рассмеялась. — Ладно, едем. Я даже знаю, какое мы ей купим платье.
Все это произошло давно. По крайней мере задолго до того момента, когда в жизнь Вики пришло время перемен. А потом калейдоскоп повернулся и узор сменился в первый раз. Климпс-климпс. В какой узор должны сложиться стеклянные бусы?
А эта новогодняя ночь прошла очень весело. Андрей с Любой встречали праздник у четы Виноградовых. И шампанское называлось «Дом Периньон». И всем желали много-много счастья. А потом к ним присоединились Вика с Лехой, и через некоторое время «молодежь», как отозвался о своих гостях Виноградов, отправилась «гудеть» в веселое ночное путешествие по злачным местам. И к четырем часам утра Андрей заявил, что хотел бы познакомить Леху и Вику с Любиным начальством. Они все уже были прилично навеселе.
— Я звонил, не может быть никаких отказов, — заявил Андрей, — нас люди ждут. Они арендуют «Здравствуй — рады». Это ночной клуб. Здесь недалеко.
Там отли-и-и-чный стол для бильярда. Огро-о-омный. Правда, возможно, на нем уже скачут Дедушка Мороз со Снегуркой, — он икнул, — Снежной уркой…
— Тогда — Дедушка Маразм, — рассмеялась Вика. — Черт, по-моему, мы уже набрались.
— Зря смеешься. У них очень сексапильная Снегурка. — А набрались… У русского человека наливается не тело, а дух. Душа… Не набрались.
Любиным начальством — президентом крупной охранной фирмы — оказалась очень милая, приветливая и холеная женщина лет сорока. Она явно была королевой бала, она встречала своих гостей, и, несмотря на четыре часа утра, на ее ухоженном лице совсем не было следов усталости.
— Слышь, — шепнул Леха Андрею, — а президент-то еще очень даже ничего. Нормальная креатура. Вполне можненький… — Он слегка качнулся.
— Весьма репродуктивный товарищ, — согласился Андрей.
— По моей шкале тянет на «генофонд», — важно кивнул Леха.
«Репродуктивный», «можненький», «кароший», «генофонд» — мужские игры в оценке женщин. Шкала — в общем-то вполне безобидная забава с претензией на тайный язык. Очень помогает.
— Не-е-е, — покачал головой Андрей, — «генофонд» здесь — только твоя жена! — А потом, подумав, добавил:
— И моя еще, Любаня. Это — «генофонд».
Они понимающе уставились друг на друга и пожали руки.
Мир тесен.
Делать, производить, двигаться. Вика, избранная советом директоров вице-президентом компании, Вика, унаследовавшая и контрольный пакет акций, и огромные проблемы, и массу работы, и друзей, и врагов. Там, по краям сферы, где еще функционировал образ, который когда-то был Викой. А внутри этого сновидения — стерильная пустота, нарушаемая лишь бессмысленным звоном перебираемых стекляшек.
Климпс-климпс…
Прошел какой-то отрезок времени.
Климпс-климпс…
Что-то снова случилось. На что следует реагировать. Или по крайней мере имитировать живую реакцию. Потом на всем этом кладбище бессмысленных осколков вдруг забрезжил живой огонек. Маленький, теплый свет, позволяющий надеяться вдруг снова обрести смысл. Трудно сказать, что позволило укрыть этот огонечек от искусственного стеклянного звона, — может, материнский инстинкт, а может, та самая любовь, которая не проходит, но… Теперь стало ясно, что этот огонечек постоянно присутствовал среди этого климпс-климпс. Он горел всегда в тайном, укромном месте, и, может, лишь благодаря этому обстоятельству сновидение, именуемое последними месяцами Викиной жизни, не распалось или, что скорее, не свело ее с ума.
Калейдоскоп повернулся. Климпс-климпс. Правда, это произошло раньше.
По крайней мере задолго до того слякотного вечера, когда Вика поняла, что ее нога, утапливающая в пол до отказа педаль тормоза, совершает холостые движения.
Несколько бессмысленных холостых движений, таких же, как и перебор стеклянных бус. Что-то произошло с системой тормозов, педаль в пол, впустую, бесполезно…
И Вика поняла, что она не справится с управлением автомобилем. Она еще вглядывалась в надвигающуюся катастрофу и пыталась исправить положение, и еще успела мелькнуть мысль о том, что она пристегнута (всегда: она не просто накидывала ремень, она его пристегивала), и о подушке безопасности в руле, и о какой-то нелепости, с которой все происходило. А потом был страшный удар, сопровождаемый грохотом, и мир вокруг закружился, и оторвался от земли, и понесся куда-то в жестокую твердь пространства, и вновь удар, скрежет и грохот, и что-то беспощадное, сдавившее ее со всех сторон, и еще удар, словно о каменную стену, сквозь которую она провалилась, и кроваво-огненная вспышка в сознании, в голове, но… Она проваливалась дальше в темноту.
Тишина, не нарушаемая даже стеклянными климпс-климпс. А может, этих звуков уже больше не будет? Может, их здесь нет? В темноте?
И еще в тумане стихала боль.
Ымб… ымб…
Срочно…
Убер… пошел… да… давай…
Дыши! Дыши, мать твою!
Мы ее теряем. Мы теряем ее!
…вас…
Кто это так? А?! (грозный, грозный голос, и совершенно нелепый в этом тумане, окутывающем стены темноты) Дыши — сука! Мы не должны потерять ее.
Она дол…
Она должна… быди-и-… жива. (нелепый грозный голос) Дыши!
Но туман забирал звуки. И туман забирал боль. А темнота оказывалась сиянием. Стоило лишь проплыть вещество темноты, и оказывалось, что это самый яркий свет…
…из которого не надо возвращаться. Там счастье. Там сновидения детства об этом радостном свете. И там нет боли…
Дыши — сука!
Над всем этим царствовал туман.
Иногда он казался грозным, а иногда он становился туманом над морем.
И вот в этом последнем случае появлялись звуки. И она обретала тело. Женское тело. В нем жила боль. Нестерпимая боль, которая стала единственной связью с внешней реальностью. А потом в эту реальность полусознания оказался перекинутым еще один мостик.
Это была мысль. Вернее, воспоминание. Только на сей раз совершенно осознанное воспоминание.
…Море где-то на краю земли, в том месте, где всегда жила радость.
Песчаная коса дикого пляжа и пенная синева громады воды. Такие яркие, контрастные краски, словно на детском рисунке. Следовательно, в мире оставалось что-то еще, кроме мокрого киселя тумана.
Маленькая девочка — наверное, лет пяти, — бронзовая под южным солнцем, играет камешками и строит песчаные замки на берегу. И еще скала.
Вернее, это тогда казалось, что скала. На самом деле это был большой камень, возвышающийся наполовину из воды, словно горб доисторического чудовища. И девочка только что ныряла под камень. Под скалу. К чудовищу.
— Вика, иди сюда.
Мужской голос. Наверное, самый любимый на свете. Голос Божества, покровительства, защиты. Все остальные голоса будут лишь похожими на него.
Голос ласки. Любви.
— Вика, сгоришь. Иди в тень.
Голос становится строгим. Но ведь это все понарошку. Потому что на обладателя этого голоса можно забраться верхом. И смеяться, когда тебя окунают в воду. И это самое большое счастье. Потому что огромную часть времени обладатель этого голоса чем-то занят. Но иногда выпадают такие удачные минуты, когда можно вместе поехать к морю.
— Иду, папа. Сейчас.
— Не сейчас, а немедленно!
Это уже серьезно. Надо действительно идти.
(Это правда ты, та самая маленькая девочка? Ты, чья единственная связь с миром — это нестерпимая боль и воспоминание, где все еще хорошо, где живет лишь радость и где огромного и прекрасного человека ты можешь хватать за нос и называть папой? Это действительно — ты?) Надо идти. Хотя сейчас ты смогла пересилить свой страх и нырнуть под воду. К трещине в скале.
— Папа, там в трещине что-то огромное.
— Не заговаривай мне зубы.
— Правда… Чудовище.
Там, под уровнем воды, сбоку камня-скалы она обнаружила глубокую трещину. Целую подводную пещеру. На ней были очки для плавания, и она заглянула в трещину, в темноту. Ее маленькое сердечко бешено заколотилось. В темном провале этой трещины, в непроницаемом мраке что-то шевельнулось. Промелькнул тусклый панцирный бок чего-то огромного и, наверное, жуткого. И возможно, в этой темноте светились непроницаемые, наполненные хищной и бессмысленной враждебностью глаза. В темной пещере, навсегда запечатлевшейся в ее памяти.
А потом начался отлив и камень обнажился. Она уговорила отца, и, шлепая по мокрым лужицам на песке, стараясь не наступать на небольших игольчатых морских ежей, они подошли к камню. И… не было никакой таинственной и зловещей пещеры. И не было страшного монстра, таящегося в темноте. Все, что она обнаружила, — лишь неглубокую, с острыми краями расщелину, и в ней прятался маленький краб. Смешной и беззащитный. Он нашел себе надежное укрытие, маленький краб, с которым очень хотелось поиграть. В небольшой трещине. Многие же сородичи краба замешкались и стали сейчас добычей беспокойно кричащих чаек.
Разошлись пути-дорожки. Как, она замужем за вашим деловым партнером, за этим итальяшкой… как его? Леоне? Луиджи? Да-да-да… И она живет в Милане? Ольга?
Обалдеть можно! Черт, а ведь вспоминаю, мы с этим Луиджи как-то прилично надрались, да, на пятилетии, и он хвастался, что у него русская жена. Так это, оказывается, Ольга?! Боже ты мой, как мир тесен! Как тесен мир! Наверное, если связи всех людей запихнуть в компьютер, получится один сплетенный клубок.
Каждый так или иначе связан с каждым. Только никто этого делать, конечно, не будет. Как тесен мир, обалдеть!
Да, действительно обалдеть. И наверное, никто и вправду не будет стараться отследить все собственные связи или связи других людей, чтобы убедиться, насколько тесен мир. Никто не будет впихивать их в компьютер или пытаться сделать это каким-либо иным способом.
Однако, возможно, лишь до поры до времени.
Викин деловой партнер Андрей действительно был когда-то влюблен в нее. Но все это давно осталось в прошлом. По крайней мере Андрей смог решить для себя, что это так. В тот момент, когда убедился, что Вика в состоянии предложить ему лишь искреннее дружеское расположение и заботливую, быть может сестринскую, любовь. Что ж, возможно, не так уж и мало. Обычная история.
Все в прошлом. Только все равно для Андрея Вика навсегда останется самой сумасшедшей и самой лучшей. И это тоже обычная история. В жизни очень много обычных историй, с которыми ты ничего не можешь поделать. Лишь принимать вещи такими, какие они есть.
А потом в жизни Андрея появилась женщина. Новая женщина. Даже сам Андрей считал, что это мимолетное увлечение, очередная длинноногая кукла со смазливеньким личиком, с которой приятно появиться в обществе, можно весело отдохнуть, поиграть на бильярде, потанцевать и потом заняться сексом.
Но вышло все по-другому. Люба — именно так звали его новую пассию — задержалась у Андрея надолго. Она была лет на восемь моложе, работала секретарем-референтом у президента крупной охранной фирмы, замечательно готовила и, что неожиданно, увлекалась импрессионистами и любила классическую музыку. Она оказалась заботливой и привнесла в холостяцкую квартиру Андрея милый и веселый уют.
И она очень понравилась Вике. Они стали почти подругами. Люба вообще чем-то походила на Вику, хотя Андрей быстренько убедил себя, что это не является сколь-нибудь значимым фактором в их с Любой отношениях.
Как-то состоялся разговор. О платье. Андрей хотел сделать Любе подарок. И хотел, чтоб это стало сюрпризом. Платье к Новогоднему балу, как назвали готовящееся мероприятие организаторы. Бал, который дает «Континент».
Happy New Year…
— Вик, — сказал Андрей, — ну вот помнишь тот бутик, где ты покупала себе одежду?
— Помню, Андрюш, помню.
— Действительно поможешь? У вас вроде бы одинаковый размер, а я… я боюсь, что один не справлюсь.
— Помогу, конечно. Я примерно представляю ее вкусы, только… знаешь что…
— Я понимаю, что делать такие подарки заочно…
— И это тоже… Она у тебя замечательная.
— Спасибо. Я, в общем… Значит, поможешь?
— Да. Но знаешь, какие платья нравятся девушкам больше всего? О каких платьях они мечтают?
— Ну я и говорю…
— А все-таки?
— Наверное, — Андрей улыбнулся, — наверное… платье для бала.
Золушка, Принц и все такое… Платье для бала? Верно?
— Не совсем, — уклончиво проговорила Вика, — платье для бала — это лишь частный случай. Больше всего на свете девушки — любые девушки, даже самые независимые, — мечтают о платье невесты.
— Вот ты… — Андрей чуть смутился, — ну, в общем, я уже думал об этом.
— Помнишь, что ты спросил у меня в первую нашу встречу? Когда ты нас знакомил? С Любкой?
— Конечно, помню. Я спросил, как она тебе. По-моему, все старые корешки, а мы же старые корешки…
— Эт-то точно!
— …спрашивают именно это.
— И что я тебе ответила?
— Что она красавица.
— Не только.
— Ну да, ты сказала, что… вроде… Правда, мы в тот вечер прилично надрались, в таком состоянии тянет пооткровенничать.
— Ох и балда же ты у меня. Я сказала, что, по-моему, она тебя любит.
Не только твои деньги, а тебя.
— Ну… да… наверное.
— Андрюш, у меня растут близнецы. Им же нужны будут друзья. С кем играться… В песочнице.
— Корешки?
— Корешки, — она быстро поцеловала его в висок, — такие же, как и их родители.
— Что, поедем выбирать платье невесты? — Он ухмыльнулся.
— Ну говорю же — балда! А вот с новогодним — могу помочь.
— Хорошо. Где, кстати, собираетесь сами Новый год встречать?
— Мы — дома.
— А нас с Любкой к себе Виноградов пригласил.
— Петя?
— Ну, с женой. Мы же теперь дружим семьями.
— Это хорошо, Андрюш. Это действительно хорошо, что вы с Виноградовым так… скорешились. — Она рассмеялась. — Правильное слово?
— Не-а… Кореша — это мы с тобой. А с Виноградовым у нас просто теплые, товарищеские отношения.
— Ладно, господа-товарищи…
— Правда. Знаешь, рыбалка, охота — это очень сближает.
— И бани с девочками…
— Ой, везде ты суешь свой маленький носик.
— Уже молчу.
— И славно…
— Ну вот, надулся… Может, я ревную…
— К кому? К девочкам из бани?!
— Балда! К Виноградову!
— Ревнуй себе на здоровье.
— Что мне остается? Рыбалку не люблю, охота — вообще преступление.
Даже в бане с девочками я тебе не товарищ. — Вика снова рассмеялась. — Ладно, едем. Я даже знаю, какое мы ей купим платье.
Все это произошло давно. По крайней мере задолго до того момента, когда в жизнь Вики пришло время перемен. А потом калейдоскоп повернулся и узор сменился в первый раз. Климпс-климпс. В какой узор должны сложиться стеклянные бусы?
А эта новогодняя ночь прошла очень весело. Андрей с Любой встречали праздник у четы Виноградовых. И шампанское называлось «Дом Периньон». И всем желали много-много счастья. А потом к ним присоединились Вика с Лехой, и через некоторое время «молодежь», как отозвался о своих гостях Виноградов, отправилась «гудеть» в веселое ночное путешествие по злачным местам. И к четырем часам утра Андрей заявил, что хотел бы познакомить Леху и Вику с Любиным начальством. Они все уже были прилично навеселе.
— Я звонил, не может быть никаких отказов, — заявил Андрей, — нас люди ждут. Они арендуют «Здравствуй — рады». Это ночной клуб. Здесь недалеко.
Там отли-и-и-чный стол для бильярда. Огро-о-омный. Правда, возможно, на нем уже скачут Дедушка Мороз со Снегуркой, — он икнул, — Снежной уркой…
— Тогда — Дедушка Маразм, — рассмеялась Вика. — Черт, по-моему, мы уже набрались.
— Зря смеешься. У них очень сексапильная Снегурка. — А набрались… У русского человека наливается не тело, а дух. Душа… Не набрались.
Любиным начальством — президентом крупной охранной фирмы — оказалась очень милая, приветливая и холеная женщина лет сорока. Она явно была королевой бала, она встречала своих гостей, и, несмотря на четыре часа утра, на ее ухоженном лице совсем не было следов усталости.
— Слышь, — шепнул Леха Андрею, — а президент-то еще очень даже ничего. Нормальная креатура. Вполне можненький… — Он слегка качнулся.
— Весьма репродуктивный товарищ, — согласился Андрей.
— По моей шкале тянет на «генофонд», — важно кивнул Леха.
«Репродуктивный», «можненький», «кароший», «генофонд» — мужские игры в оценке женщин. Шкала — в общем-то вполне безобидная забава с претензией на тайный язык. Очень помогает.
— Не-е-е, — покачал головой Андрей, — «генофонд» здесь — только твоя жена! — А потом, подумав, добавил:
— И моя еще, Любаня. Это — «генофонд».
Они понимающе уставились друг на друга и пожали руки.
* * *
Так или иначе, Любиным начальством оказалась красивая и действительно холеная женщина с царственными манерами. И так уж вышло, что именно эта женщина очень скоро станет известна Игнату Воронову как «шефиня». Именно под ее началом он станет работать.Мир тесен.
* * *
А потом калейдоскоп повернулся. Правда, это произошло значительно раньше, просто стекляшки, из которых складывались новые рисунки, казались теперь совершенно бессмысленными кусочками такой же бессмысленной реальности. И на периферии этой реальности складывался образ, воспринимаемый окружающими как Вика, все та же наша Вика, которая, правда, пережила страшную трагедию. Но держится ничего, молодец. Сильная женщина. Стальная. На периферии, где-то там, по краям сферы. А внутри не было ничего. Полное отсутствие. Лишь бессмысленный хрустальный звон стекляшек, создающих все новые рисунки. И это продолжалось довольно долго. По краям сферы — Вика, принимающая соболезнования, Вика, убитая горем, Вика, с безумным остервенением погрузившаяся в работу, словно это был единственный способ не оставаться один на один с постигшим ее несчастьем.Делать, производить, двигаться. Вика, избранная советом директоров вице-президентом компании, Вика, унаследовавшая и контрольный пакет акций, и огромные проблемы, и массу работы, и друзей, и врагов. Там, по краям сферы, где еще функционировал образ, который когда-то был Викой. А внутри этого сновидения — стерильная пустота, нарушаемая лишь бессмысленным звоном перебираемых стекляшек.
Климпс-климпс…
Прошел какой-то отрезок времени.
Климпс-климпс…
Что-то снова случилось. На что следует реагировать. Или по крайней мере имитировать живую реакцию. Потом на всем этом кладбище бессмысленных осколков вдруг забрезжил живой огонек. Маленький, теплый свет, позволяющий надеяться вдруг снова обрести смысл. Трудно сказать, что позволило укрыть этот огонечек от искусственного стеклянного звона, — может, материнский инстинкт, а может, та самая любовь, которая не проходит, но… Теперь стало ясно, что этот огонечек постоянно присутствовал среди этого климпс-климпс. Он горел всегда в тайном, укромном месте, и, может, лишь благодаря этому обстоятельству сновидение, именуемое последними месяцами Викиной жизни, не распалось или, что скорее, не свело ее с ума.
Калейдоскоп повернулся. Климпс-климпс. Правда, это произошло раньше.
По крайней мере задолго до того слякотного вечера, когда Вика поняла, что ее нога, утапливающая в пол до отказа педаль тормоза, совершает холостые движения.
Несколько бессмысленных холостых движений, таких же, как и перебор стеклянных бус. Что-то произошло с системой тормозов, педаль в пол, впустую, бесполезно…
И Вика поняла, что она не справится с управлением автомобилем. Она еще вглядывалась в надвигающуюся катастрофу и пыталась исправить положение, и еще успела мелькнуть мысль о том, что она пристегнута (всегда: она не просто накидывала ремень, она его пристегивала), и о подушке безопасности в руле, и о какой-то нелепости, с которой все происходило. А потом был страшный удар, сопровождаемый грохотом, и мир вокруг закружился, и оторвался от земли, и понесся куда-то в жестокую твердь пространства, и вновь удар, скрежет и грохот, и что-то беспощадное, сдавившее ее со всех сторон, и еще удар, словно о каменную стену, сквозь которую она провалилась, и кроваво-огненная вспышка в сознании, в голове, но… Она проваливалась дальше в темноту.
* * *
Тишина.Тишина, не нарушаемая даже стеклянными климпс-климпс. А может, этих звуков уже больше не будет? Может, их здесь нет? В темноте?
* * *
Нет-нет, звуки были. Да и не темнота это вовсе. А туман. В котором существовала боль. Невыносимая боль. Она таилась где-то в тумане, подкрадывалась и нападала внезапно. И тогда были звуки. Но туман оказывался сильнее. В нем звуки стихали, словно это были звуки чьих-то удаляющихся шагов.И еще в тумане стихала боль.
* * *
Афшу-у-у-у… Афшу-у-у-у-у…Ымб… ымб…
Срочно…
Убер… пошел… да… давай…
Дыши! Дыши, мать твою!
Мы ее теряем. Мы теряем ее!
…вас…
Кто это так? А?! (грозный, грозный голос, и совершенно нелепый в этом тумане, окутывающем стены темноты) Дыши — сука! Мы не должны потерять ее.
Она дол…
Она должна… быди-и-… жива. (нелепый грозный голос) Дыши!
Но туман забирал звуки. И туман забирал боль. А темнота оказывалась сиянием. Стоило лишь проплыть вещество темноты, и оказывалось, что это самый яркий свет…
…из которого не надо возвращаться. Там счастье. Там сновидения детства об этом радостном свете. И там нет боли…
Дыши — сука!
* * *
Она не знала, кто она и где находится. Только… вряд ли эти вопросы имели хоть какой-то смысл. Была какая-то пещера, вернее, непонятная память о пещере в голове непонятно у кого. Скорее всего она была лишь просто пространством, наделенным странной памятью и ощущениями. Все это было завязано в не менее странный клубок, и непонятно, где начиналось одно и заканчивалось другое. Но все же имелось кое-что единственное, что она знала наверняка.Над всем этим царствовал туман.
Иногда он казался грозным, а иногда он становился туманом над морем.
И вот в этом последнем случае появлялись звуки. И она обретала тело. Женское тело. В нем жила боль. Нестерпимая боль, которая стала единственной связью с внешней реальностью. А потом в эту реальность полусознания оказался перекинутым еще один мостик.
Это была мысль. Вернее, воспоминание. Только на сей раз совершенно осознанное воспоминание.
…Море где-то на краю земли, в том месте, где всегда жила радость.
Песчаная коса дикого пляжа и пенная синева громады воды. Такие яркие, контрастные краски, словно на детском рисунке. Следовательно, в мире оставалось что-то еще, кроме мокрого киселя тумана.
Маленькая девочка — наверное, лет пяти, — бронзовая под южным солнцем, играет камешками и строит песчаные замки на берегу. И еще скала.
Вернее, это тогда казалось, что скала. На самом деле это был большой камень, возвышающийся наполовину из воды, словно горб доисторического чудовища. И девочка только что ныряла под камень. Под скалу. К чудовищу.
— Вика, иди сюда.
Мужской голос. Наверное, самый любимый на свете. Голос Божества, покровительства, защиты. Все остальные голоса будут лишь похожими на него.
Голос ласки. Любви.
— Вика, сгоришь. Иди в тень.
Голос становится строгим. Но ведь это все понарошку. Потому что на обладателя этого голоса можно забраться верхом. И смеяться, когда тебя окунают в воду. И это самое большое счастье. Потому что огромную часть времени обладатель этого голоса чем-то занят. Но иногда выпадают такие удачные минуты, когда можно вместе поехать к морю.
— Иду, папа. Сейчас.
— Не сейчас, а немедленно!
Это уже серьезно. Надо действительно идти.
(Это правда ты, та самая маленькая девочка? Ты, чья единственная связь с миром — это нестерпимая боль и воспоминание, где все еще хорошо, где живет лишь радость и где огромного и прекрасного человека ты можешь хватать за нос и называть папой? Это действительно — ты?) Надо идти. Хотя сейчас ты смогла пересилить свой страх и нырнуть под воду. К трещине в скале.
— Папа, там в трещине что-то огромное.
— Не заговаривай мне зубы.
— Правда… Чудовище.
Там, под уровнем воды, сбоку камня-скалы она обнаружила глубокую трещину. Целую подводную пещеру. На ней были очки для плавания, и она заглянула в трещину, в темноту. Ее маленькое сердечко бешено заколотилось. В темном провале этой трещины, в непроницаемом мраке что-то шевельнулось. Промелькнул тусклый панцирный бок чего-то огромного и, наверное, жуткого. И возможно, в этой темноте светились непроницаемые, наполненные хищной и бессмысленной враждебностью глаза. В темной пещере, навсегда запечатлевшейся в ее памяти.
А потом начался отлив и камень обнажился. Она уговорила отца, и, шлепая по мокрым лужицам на песке, стараясь не наступать на небольших игольчатых морских ежей, они подошли к камню. И… не было никакой таинственной и зловещей пещеры. И не было страшного монстра, таящегося в темноте. Все, что она обнаружила, — лишь неглубокую, с острыми краями расщелину, и в ней прятался маленький краб. Смешной и беззащитный. Он нашел себе надежное укрытие, маленький краб, с которым очень хотелось поиграть. В небольшой трещине. Многие же сородичи краба замешкались и стали сейчас добычей беспокойно кричащих чаек.