Каралис Дмитрий Николаевич. Автопортрет

   Сегодня позвонил Барышеву домой. Его нет. Может, сорвался в штопор? Если он в загуле потеряет мой рассказ, то вполне может успокоить примерно так: "Не горюй, Дмитрий, я тебе новый напишу. Еще лучше". Это в его стиле.
   Накрапывал дождь. Шла женщина с поднятым вверх лицом. Казалось, что под просторным сарафаном она спрятала школьный глобус.
   17 мая 1983 г. Дежурю в ОТХ.
   Написал сегодня рассказик "Зеркало" и новеллу "Двое". Первый дался тяжеловато, писал с перерывами, а новелла - в один присест. Пока это, естественно, заготовки.
   Час ночи. Тепло. Сижу у открытого окна. Вокруг нашего гаража набирающие силу рощицы. Цветет черемуха. Со всех сторон заливаются соловьи. Кажется, это они. Первый раз слышу столь явственно соловьев. Настоящий конкурс исполнителей.
   Я шлифую рассказик "Зеркало" и новеллу "Двое".
   Прогрохотала на Гатчиной весенняя гроза. В землю зло били короткие оранжевые молнии, лупил крупный дождь. Теперь чисто, свежо, птицы делятся впечатлениями.
   На нашей лестнице живет старушка с плачущим голосом. Я не знаю, как ее зовут, и в какой квартире она обитает. Иногда ее подолгу не видно. Она глуховата и плохо видит.
   Мы с ней здороваемся. Она долго приглядывается, и тогда я стою и жду, чтобы она меня узнала.
   Вчера мы возвращались с гулянья, и она угостила Максима булочкой с марципаном.
   - Милый ты мой, ешь, миленький, - вытягивала и кривила она мясистые губы. И чуть не плакала от ощущения своей старости и умилением детством Максима. - Мне уже ничего не надо...
   В глазах ее стояла горечь расставания с жизнью.
   25 мая 1983г.
   Вчера меня выгнали в отпуск.
   Приехал на дежурство, а за столом сидит с кроссвордом рыжий Женька Сержантов. Я его знал по главной площадке. Учится на заочном в Автомобильном институте. Плотный, угловатый, работал в техотделе. "Теперь я соловьев буду по ночам слушать, - говорит мечтательно. - Иди в бухгалтерию отпускные оформляй. Река в Африке, пять букв, не знаешь?" Если бы и знал, не сказал терпеть не могу кроссворды разгадывать. Но отпуску обрадовался. Я и забыл про него с этими комиссиями и судами. Я же в гараж по переводке оформлялся все правильно, отпуск мне давно положен.
   26 мая 1983г.
   Заезжал вчера Серега Барышев. Привез мой рассказ про Булкина и Людочку. Сказал, что плохой рассказ. Беспомощная вещь. А новелла "Двое" ему понравилась.
   Барышев - прообраз главного героя моей повести - Крикушина. Но в таком виде, какой он есть в жизни, пускать на страницы повести его нельзя. Его надо "причесать" и слегка подлакировать. Иначе он к середине второй страницы напоит всех действующих лиц, сам упьется, все будут лежать влежку, и от них ничего, кроме похмельных стонов не услышишь. Так я Сереге и сказал. Он заржал радостно.
   Читаю Вениамина Каверина - "Скандалист или вечера на Васильевском острове", 1928 года сочинение. Есть стилистически интересные места. Такое, например, пульсирующее начало: "Едва начался доклад, как все уже спали. Все!" Прозу Каверина, как и коньяк, надо потреблять маленькими глотками.
   Каверин: "Он уже ходил по комнате и трогал вещи".
   "Сущевский, беллетрист, байбак и пьяница, негромко бил в барабан, забытый музыкантами в артистической комнате Капеллы".
   "Но он не растерялся, напротив того - действовал уверенно и, главное, с легкостью, с легкостью необычайной".
   Хорошая ритмическая проза. Завидую.
   Когда во время писательства я обнаруживаю, что начинаю замечать окружающие меня вещи - пепельницу, чашку с чаем, часы и т.п., то понимаю, что проку не будет, и встаю из-за стола.
   28 мая 1983г.
   Прочитал сборник 1967 года "Тетка Егориха", Константина Воробьева. Говорят, Воробьев умер. Жаль. Хороший сборник.
   Там есть стихи Наума Коржавина о писательстве:
   Ни трудом и не доблестью
   Не дорос я до всех.
   Я работал в той области,
   Где успех - не успех.
   Где тоскуют неделями,
   Коль теряется нить,
   Где труды от безделия
   Нелегко отличить...
   Ну куда же я сунулся?
   Оглядеться пора!
   Я в годах, а как в юности
   Ни кола, ни двора...
   В самую точку. Это и про меня тоже.
   Старушка, увидев нас с Максимом, спросила: "Ты его из очага привел?" И стала рассказывать, как долго разыскивала по всем дворам свою скамейку, лавку, на которой обычно сидела. Три заявления писала. И наконец пионеры помогли - принесли. Но деньги - 2 рубля - не взяли. "Наверное, пионерам нельзя, что ли?.."
   Если бы не было сигарет, то чертовски хотелось бы курить. Но на столе лежит пачка сигарет, и о табаке не думается.
   "Начиная новую вещь, надо содрать с себя старые обои".
   В этой связи не понимаю Жорж Санд (кажется, это была она), которая ночью, закончив роман, выпила чашечку чая и начала новую повесть. Скорее всего, я ее читал, была у меня на книжном стеллаже ее книга - но ничего не помню.
   31 мая 1983г.
   Сегодня тесть перевез нас в Зеленогорск.
   На багажнике автомобиля ехала большая двуспальная кровать, которую они нам отдали, купив себе новую спальню. Подозреваю, что на этой кровати и была сделана девочка, ставшая моей женой. Ольга говорит, что помнит эту крепкую прибалтийскую кровать с раннего детства - прыгала на ней, кувыркалась, устраивала домики для себя и кукол, играла в пароход. Покувыркались на ней и мы с Ольгой, когда ее родители были в отпуске; а потом сдали матрас в перетяжку на Лермонтовском проспекте - такое задание оставили Ольге родители, отправляясь на машине в Вологодскую область, на Белое озеро. Нам еще пришлось доплачивать мастеру за скорость - мы длили расставание с широкой кроватью до последнего. На остальных диванчиках и кушетках спать вдвоем было тесно. И вот кровать наша.
   Максимка опять приболел - температура, сопли, кашель. Решили лечиться в Зеленогорске, на его родине.
   Весь день устраивались на новом месте. Устроились.
   У Ольги с завтрашнего дня начинается отпуск. У меня - продолжается. Осталось 17 дней. И много, и мало.
   Боюсь, быт затрет. Хочу заняться: баней, огородом, благоустройством территории, на рыбалку выбраться, с сыном погулять, поднять спортивную форму, т.е. продолжить бег по утрам, и самое главное - дописать повесть + подчистить и переделать заготовки рассказиков; сделать их рассказами.
   Заранее уверен, что на все времени не хватит, но не желать такого не могу. Так я жадно устроен.
   7 июня 1983г.
   Вчера поправил печку в бане, переложил камни, прочистил дымоход, намыл пол, стены, полки, а сегодня протопил хорошенько и парился. Чудный пар был. Окатывался холодной водой, пил из банки квас, покуривал, отворив окошко.
   И взгрустнулось, чуть не до слез. Вспомнил, как парились с Феликсом и Молодцовым. Весело было.
   Сижу в предбаннике и вижу Феликса. Прямо передо мною стоит. "Писать надо, а не пописывать, - говорит с хитроватой ухмылкой. - Вот бери пример со старшего брата. Когда мне надо было книжку в издательство сдать, я послал все на хер, и сел на месяц в Публичке. Книга - это поступок".
   Когда тебе хорошо, хочется, чтобы рядом были друзья. Счастье в одиночку не интересно.
   Бегаю по утрам. Километра полтора набегаю.
   Племянник Вовка купил мотоцикл с рук. Уже врезался сзади в "Победу" на шоссе. Жив, здоров, "Победа" цела. Ходит героем. Правил не знает, ездит без прав.
   17 июня 1983г.
   Вышел на работу.
   Отпуск истек. Отпуск тю-тю.
   Меня оставили на 3-й площадке. Это большая удача. Это огромная удача! Тьфу, тьфу, тьфу... Сашка Игнатов сказал сегодня на планерке у главного инженера, что меня надо перевести туда "на постоянку для усиления кадров". Сказал похвальные слова в мой адрес.
   Повесть идет и легко и трудно. Я хочу отделать ее так, чтобы ни у кого не было вопросов. Это первая повесть, и она должна разить наповал своим интересом.
   Открыл верхнюю крышку приемника. Пыльная пластинка Магамаева, засохшая муха, скрюченные апельсиновые корки и окаменевший папиросный окурок с обкусанным мундштуком...
   На площадке тишина. Никто не бьет по железу, никто не гавкает по селектору, никто не врывается в вагончик с вопросом: "Мишка не проезжал?" В открытое окно с занавеской доносятся голоса проходящих мимо дачников: "Мы на этой электричке и приехали. А в каком вагоне ехали?" Щенки лежат в тени под вагончиком - на сене и ватниках. Подросли, гавкают, вцепляются мелкими зубами в тряпку и бегают с ней.
   Рассказывал недавно Максиму байку, как я поймал в Африке тигра и привез его связанным на корабле в Ленинград, где и отдал пионерам, которые оттащили его в зоопарк.
   - Помнишь тигра в зоопарке?
   - Помню.
   - А кто его поймал?
   - Максимка.
   "Вот так вот, папочка", - прокомментировала из соседней комнаты Ольга.
   Ольга с Максимом в Зеленогорске, у нее отпуск до конца июня, но она хочет перебраться к родителям на "69-й км". Там, говорит, будет легче. Легче, так легче. Переберемся. Там две комнаты внизу и одна наверху. Веранда, кухня. Водопровод. Две бабушки, дедушка. Собака Клайда - боксер. Смогу ли писать там, в таком колхозе?
   25 июня были у Молодцова на дне рождения в Колпино. 45 лет. Вспоминали Феликса. Скучновато без него. Скучно.
   Курили на балконе. 8-й этаж. Ижорский завод хорошо виден. Друзья Молодцова, тоже строители, указывали руками - кто что строил и в каком году. Говорили так:
   - Во-он труба! Видишь? Это котельная. Это я в семьдесят пятом году строил. А вон видишь, рядом с градирней зеленая крыша, левее трубы? Видишь? Это склад. Это мы в семьдесят шестом с Джурабековым строили.
   Джурабеков (перс, непревзойденный мастер плова в казане, на открытом огне, владелец красавицы-жены, русской певуньи):
   -Та-та-та, это мы строили. Та-та-та. Как сейчас помню.
   Молодцов рассказал, как его вызвали на коллегию министерства в Москву и предупредили, что желательно быть в светлом костюме - возможно, будут иностранцы. А у Молодцова все костюмы - темные. Он прибежал перед поездом домой и надел бежевый костюм сына-студента. Моего племянника Димки, стало быть. И только в поезде заметил, что к подкладке пиджака пришиты большие потайные карманы из белой материи - для "крокодилов", шпаргалок на листе бумаги обычного формата. Оторвал, матерясь, и радуясь, что заметил.
   Во времена Молодцова пользовались "гармошками". Он говорит, что никогда не пользовался. Верю - Молодцов хорошо учился, и вообще, это не в его характере. Он Димку сам натаскивал к вступительным экзаменам в институт. Взял отпуск и натаскивал в Зеленогорске. Димка ходил бледный от учебы и по полчаса сидел в туалете - прятался от бати и занятий. Молодцов лютовал восемь часов занятий в день с небольшим перерывом на обед.
   Но сдал племянничек экзамены, поступил.
   27 июня 83 г.
   Живем на "69-м километре", у тестя на даче. Пишу, печатаю. День проносится мгновенно. Только распишешься - ночь, все ложатся спать. Перебираюсь с машинкой на веранду и под зуденье комаров стучу часов до четырех. Здесь жить спокойней - не отвлекает огород и хозяйство, как в Зеленогорске. Но скучновато, если ничего не делать руками. Выйдешь в сад-огород - все прибрано, все ухожено, окурок выбросить некуда. Подойдешь к маленькому пруду, в который я однажды нырнул поутру, подстрекаемый будущей женой и ее подружкой ("Да, да, здесь глубоко, купаться можно"), посмотришь на головастиков в темной торфяной воде, на стрекозу, зависшую над своим отражением, вспомнишь, как влетел руками в илистое дно и стоял потом обалдевший и грязный перед хохочущими девицами, плюнешь незаметно в траву и - опять к машинке.
   4 июля1983г. Дежурю в ОТХ на 3-й площадке.
   Сегодня "сшил" последние куски повести "Феномен Крикушина". Мы с Ефимом Ильиным договорились: я даю ему на рецензию "Крикушина", он мне - свою повесть. Ольга прочитала "Феномен" - ей понравилось. Эх, если бы она была редактором журнала... Чувствую - возни и беготни с устройством повести предстоит немало. Сатиру не любят в печатных органах. Но биться надо. Моя первая повесть...
   9 июля 1983.
   Два дня провел с дочкой. Они заехали в Ленинград по пути в Молдавию, едут в отпуск.
   Маришке уже 4 года! "Папа, ты не уедешь? Папа, мой папочка, - обнимая. - Папа, папочка, я тебя люблю. А ты меня любишь?" - И так весь день.
   Она еще не знает, что у меня другая семья, есть сын Максим и жена Ольга. Для нее я просто живу в Ленинграде, а они - в Мурманске. Я сказал Татьяне, что пора бы их познакомить - брата и сестру. Желательно быстрее, чтобы они привыкли, пока маленькие. Нет, нет, нет, был ответ. Еще чего! Вот вырастет и сама разберется.
   С Татьяной мы ни полусловом не обмолвились о ее захвате квартиры и моей принудительной выписке. Она молчит, потому что чует кошка, чье мясо съела. А мне от разговоров легче не станет. Да и злость прошла.
   Татьяна с Маришкой уезжают завтра, и саднит душу от этих "Папа, папочка, мой папа..." Когда мы ходили с нею в зоопарк и катались в повозке, запряженной пони, она сидела у меня на руках и все время прижималась ко мне щекой, трогала усы, целовала. Она и зверей, по-моему, не видела...
   Вчера мы поехали с ней в Зеленогорск и перед пляжем зашли в дом.
   - Ты здесь живешь, да? - запрыгала она по комнате.
   - Да.
   - А ты здесь один живешь? - остановилась.
   - Пойдем, пойдем, я уже плавки взял.
   - А чей это мячик?
   - Хочешь, бери.
   Она стала внимательно оглядываться.
   - А чей это халат?
   - Пойдем, Мариша, на автобус опоздаем.
   Я подхватил ее на руки, закрыл дом и чуть не бегом рванул на автобусную остановку, словно и правда опаздывал. Купил мороженое.
   Мы лежали на диком пляже в зарослях тростника, ходили брызгаться на теплое мелководье, и иногда она смотрела на меня серьезно, что-то "накручивая" в своей головке. Молчала.
   - А чьи там сандалики лежали? - спросила на обратном пути.
   - Одного мальчика.
   - А как его зовут?
   - Максим.
   Если бы она спросила: "Он твой сыночек?", я бы сказал - "Да. И твой братик". И рассказал бы все.
   Но она не спросила.
   Татьяна, когда я привез Маришку, и слышать не захотела о знакомстве с Максимом.
   Но я дожму ситуацию. Может быть, следующим летом.
   12 июля 1983г.
   Зеленогорск. Жара 30 градусов. Купался. Печатал.
   В кафе "Лето" около ручья, где мой отец после войны ловил форель размером с крупную селедку, а я - в детстве - пескарей, а сейчас уже фиг что поймаешь, в кафе около этого ручья я наблюдал за могильщиком Иосифом армянином с женскими египетскими глазами. Он охмурял тетку дачного вида. Что-то ей заливал, пытался гладить руку, и когда она с его деньгами пошла в буфет за выпивкой, он торопливо спрятал под стол свою инвалидную палку.
   Сашка Померанцев по дороге в Рощино заехал ко мне в Зеленогорск. Ему осталось три месяца. Налил ему стакан водки, сам пить не стал. Он спросил про повесть, стал читать стихи Маяковского, цитировать Бунина.
   - Саня, ехал бы ты к своей Белобрысой. Ждет.
   - Но колкие замечания мелких завистников не трогали сердце юного героя... Дай повесть почитать. На обратном пути из Рощино отдам.
   - Ни за что! - был мой ответ.
   Сашка сказал, что Осипов прислал весточку - пристроился в тюремной больнице на проспекте Газа - санитаром. Блатная должность. Неспроста.
   14 июля 1983 г. Гатчина, гараж
   Из шоферских баек. В цистерну молока бросают кусок масла или горбушку хлеба, и пока молоко везут до завода по кочкам и ухабам наших дорог, получается шмат масла - килограмма на два.
   Вчера ходили на залив и купали Максима. Я зашел с ним в воду, и мы окунулись. Максим не боялся. Потом я держал его за живот, и он колотил ногами воду - так, словно пытался идти в воде. Смеется, доволен. Пару раз хлебнул воды, но держался бодрячком. Затем Ольга забрала его у меня и тоже стала купать. На берег он выходил сам. Вода доходила ему до груди, и он шел, ступая на цыпочках и держа меня за руку.
   До ссоры с Китаем китайцев в СССР было так много, что их и за иностранцев не считали. "А, китаец - свой парень". В основном, это были студенты. Они хорошо говорили по-русски. Про них ходили анекдоты. А сейчас, в 1983 году по культурному обмену к нам приехали учиться всего 10 китайцев. И столько же наших уехало в КНР.
   16.07.83. Гатчина, гараж.
   Прошли макушку лета.
   Гложут сомнения: что я написал? Ефим Ильин говорит, что повесть написана очень хорошо, и будь он редактором журнала - рвал бы ее у меня из рук. Но при этом есть и замечания. Чувствуется влияние Житинского, Шефнера, и кое-что по мелочам. Принципиальных замечаний у него нет. Слышать такое приятно. Но... Сам я не чувствую, что написал хорошо. Неудовлетворенность какая-то осталась. Хотя это и черновик, а точнее - первый черновой вариант, отпечатанный на машинке. Работы с ним еще много.
   Вчера Эля задним числом справляла свое пятидесятилетие. Говорила, что любит нашу семью, обнималась со всеми. Я не пил. Пришел, отдал подарки и цветы, потом ушел в Клуб сатиры, а когда вернулся, было уже неинтересно. Все казались мне пьяными. Молодцов сказал, что любит меня, и посоветовал не робеть. Я его тоже люблю. И всех поодиночке люблю, но когда все, кого ты любишь, выпьют и заговорят, а ты сидишь трезвый и слушаешь - появляется раздражение. И еще эта наша нелепая манера подсоединяться к тосту репликами и добавлениями, комментариями сказанного. Один встает с рюмкой и начинает говорить:
   - Я хочу выпить за нашу дорогую Элечку, которая..
   - Да, Элечка у нас очень дорогая, какая у нее брошка появилась симпатичная...
   - И сама она симпатичная...
   - ...которая является для нас примером доброты и...
   - Не только доброты, - встревает какой-нибудь охламон, - но и женственности!
   - ...доброты и женственности...
   - А как она хорошо готовит! - влезет какая-нибудь дама-сотрудница.
   - И на работе ее уважают!
   И стоит бедняга с рюмкой, тост уже сбился, уже обсуждают колготки и шарфики, которые давали в "Пассаже". Постоит, постоит и буркнет: "За тебя, Элечка!".
   И тут начинается: так за что мы пьем? Что, все уже выпили? Ну, Элечка, за тебя!
   Затоптали тост своим бескультурьем и говорливостью. Из самых лучших побуждений затоптали - всяк хотел добавить что-нибудь хорошее.
   А человек, может, самого главного не успел сказать, ради чего поднимался с рюмкой.
   Трудно представить грузинское застолье в этой ситуации. Это наше, русское.
   Я бы предложил действовать так: перебили тебя - сядь и дай слово перебившему: "Пожалуйста, говорите вы. У вас, видно, что-то более важное. Прошу! Я вас пропускаю вперед".
   Примерно так все и было на мой трезвый взгляд. И до обидного мало говорили о Феликсе.
   И я ушел с тяжелым сердцем. Поехал на Васильевский, принял душ, отошел немножко, позвонил Барышеву, потом позвонила из Зеленогорска Ольга. У них все в порядке.
   Поковырялся в бумагах, покурил и лег спать. И проспал на полчаса на работу.
   26 июля 1983. Гатчина. Дежурю в ОТХ.
   20 июля в Зеленогорск приезжали Аркаша Спичка и Ефим Ильин. Говорили о моей повести, парились в бане, пили. Я экспромтом завалил пол в бане свежескошенной травой. Пахло приятно. Спичка был в восторге. Мне и самому понравилось. Аркадий афористичен, застенчив и крайне деликатен. Потом, взяв Ольгу, ходили в "Домик лесника". Уже без Спички - он уехал электричкой. На следующий день опохмелялись и вели всякие разговоры. За пивом, на лавочке, мы с Ефимом неожиданно придумали сюжет пьесы - "Клад". Условились начать ее в сентябре у меня на даче. Ильин просто ненавидит М. Говорит, что он дерьмо. М. я знаю мало, но знаю, что пишет он хорошо.
   Вспоминаю, как при нашем знакомстве Ефим рассказал мне историю, как он дал милиционеру в морду на набережной Мойки, неподалеку от своего дома. Старушка-еврейка переходила улицу и чуть не попала под машину. Милиционер подошел к ней и, грубо взяв под локоть, прошипел: "Что, жидовская морда, очки купить не можешь? Поезжай к своим, там тебе купят." Ильин, слышавший это, подошел и дал милиционеру в морду. В милиции он написал заявление, где детально изложил все обстоятельства. Дело замяли.
   Еще Ефим сказал, что он занимался боксом в "Буревестнике". Там же, где и я - у Соболева Ивана Панфиловича. Очевидно, мы с ним были в разных группах. Или просто изменились здорово. Сейчас Ильин похож на молодого Карла Маркса. Выступая на концертах, он говорит: "Мне поступила записка из зала не я ли снимался в кинофильме "Юношеские годы Карла Маркса"? Нет, это не я". Еще он имитирует получение следующей записки: "Как вы относитесь к женщинам?" "К женщинам я не отношусь..."
   Ильин - псевдоним. Настоящая фамилия - Бурман. Ефим говорит, что запсевдонимиться ему пришлось, когда вышло негласное указание поменьше печатать евреев.
   Мне нравится говорить с ним о литературе. Он, как и я, балдеет от Трифонова, Казакова, Воннегута, Конецкого, Житинского, О'Генри, "Черного принца" А. Мэрдока, Паустовского, знает "Путешествие по карте" Вельтмана и т.д. Мы читали с ним одни и те же книги, и это сближает.
   Зашел с соседней площадки механик З. Бывший "химик", бывший зам. директора колбасного завода. Крепкий пятидесятилетний мужик. Восточный человек. Неприятная манера подталкивать тебя локтем и говорить: "Сышь? Сышь?" (Слышишь?)
   Долго беседовали. Теперь, когда мы оба на свободе, разговор проще и доверительней. Рассказал, как у него на заводе было навалом коньяка. И начальников со всего города - любителей закусить и выпить на дармовщинку. Коньяк добавляют в сырокопченую колбасу для ароматизации. Вернее - должны добавлять. У них на заводе была специальная гостевая комната, где готовили шашлыки, пили коньяк, играли в карты и оставались ночевать. Мяса на колбасном заводе хватало. Коньяка тоже. Районное и городское начальство не уходило с пустыми руками. Когда З. прихватил ОБХСС, все отвернулись. Прихватили их с сосисками, "за отступление от рецептуры". Оно заключалось в том, что по ночам приезжали цистерны с пульпой целлюлозы, из которой делают туалетную бумагу, и эта клетчатка, целлюлоза заливалась в сосисочный фарш, который, оказывается, течет по трубам в виде густой жидкости.
   - Так что я сосиски никогда не ем. И тебе не советую.
   - Так ведь вас же... накрыли.
   - Ха! Ты думаешь что-нибудь изменилось? Это испокон века так. Меня закрыли, другой пришел. Ему жить надо, людей кормить надо? Надо. Все тоже самое. Не ешь сосиски...
   Сосиски из туалетной бумаги произвели на меня впечатление. Я расстегнул свою сумку и отдал две вареные сосиски собакам.
   "У кого денег много, те, обычно, считают себя умнее всех, - философски заметил З. - Это их и губит". Кого он имел в виду - себя или других - не ясно.
   Еще он сказал, имея ввиду общественную работу в своей спецкомендатуре No1:
   - Как у начальства заминка с чем-нибудь, так зовут нас, активистов.
   У него было пять лет. Ст. 92, ч. 3, ст. 175. Три года - на зоне. Год на "химии".
   - Зона - это школа жизни. Я вот сейчас с человеком минуту поговорю, и сразу вижу, чем он дышит. Я уже знаю, на что он способен, а на что нет. В тюрьме прошлое не имеет значения. Главное, на что ты способен сейчас.
   Когда он ушел, я озаботился: а как он после нашего разговора определяет мою сущность? На что я способен, а на что нет?
   5 августа 1983г. Дежурю в ОТХ.
   Вчера отвез Миху повесть "Феномен Крикушина". На даче его не застал. Оставил соседке.
   Два дня "писали пьесу" с Ильиным. Говорили и пили. И выпили и наговорили много, но написали мало. Ничего не написали, кроме некоторых тезисов. Что-то в сюжете не то.
   Настроение после выпивки поганое. Заставляю себя писать новый рассказ. Идет со страшным скрипом. В основном, из-за самочувствия.
   Поиграл с собаками, прошелся по гаражу. Здесь, на 3-й площадке, спокойней и веселей.
   С шоферами я не пью, и поначалу это вызывало подозрения: заложить нас хочет. Сейчас успокоились. Иногда оставляют недопитую водку - на ночь выпьешь. Пил несколько раз, закрыв ворота и пересчитав машины. Все чувства обострялись - тянуло писать. Писал. Но утром обнаруживал переборы в написанном, нескладухи.
   Найти Марселя Пруста - "В поисках утерянного времени".
   9 августа 1983г.
   День рождения Феликса. Ему был бы 51 год.
   На кладбище не сходил - дежурю в ОТХ.
   Мих прочитал повесть, вроде понравилась. Опасается, что ее не напечатают - уж больно, дескать, шизовая фантастика: человек пишет рассказы, которые сбываются. И как, говорит, понимать жанр? Некоторые могут подумать, что это было на самом деле - все, дескать, написано реалистично. Сказал, что в эпизоде с пацаненком Женькой у него пощипывало глаза. У меня тоже пощипывало, когда писал. Бумага прозрачна.
   "Товарищ собака, вы зарядку сделали?", - спросил я Альму. Она завиляла хвостом.
   Прочитал Гоголя: "Нос", "Как поссорились...", "Портрет", "Исповедь автора" и "В чем существо русской поэзии". Две последние вещи весьма сильны и интересны. Раньше не читал.
   Наш "Клад" мне не нравится. Мы его с Ефимом периодически пишем, но сюжет слаб, слаб.
   Идет дождь. В будке жарко, на улице прохладно, и у меня мгновенно созрел насморк.
   Вчера ходили с Максимом устраивать его в ясли. Заведующая, узнав, от кого мы пришли и прочитав записку, улыбнулась дежурной улыбкой, неприятной по своей сути. Перед этим она отчитывала нянечку и была злой. Устроились. Завтра Максим пойдет в новые ясли рядом с домом.
   24 августа 1983г. Зеленогорск.
   Ходил за грибами на "утюжку". Три сыроежки за два часа. Сухо в лесу, хотя и идет дождь.
   Есть, есть грибные места - болотца и перелески, поросшие травой лесные дороги - там водятся красные, подберезовики и маслята, можно угодить на крепыша с бежевой шляпкой, есть еловые леса с сыроежками и моховиками, но я, наверное, консерватор: хожу из года в год утюжить сосновые боры за старым финским кладбищем, куда начинал ходить еще с отцом. "Утюжка" для меня больше, чем сбор грибов. Я брожу по холмикам, заросшим вереском и вспоминаю отца, мать, Феликса, вспоминаю и даже вижу, как отец бредет, насвистывая и неспешно раздвигая палкой вереск, шевелит белый мох в поисках мелких шоколадных боровиков. Вижу его старую соломенную шляпу, темную рубаху на ссутулившейся спине.