Страница:
– Это уж твоя забота,– невозмутимо промолвил Мамай.– А если хочешь, чтобы я дал тебе войско, за каждый тумен плати еще десять тысяч рублей.
*Реальная ценность рубля XIV вв. равняется приблизительно восьмидесяти рублям начала XX в, так что сумма эта действительна была очень велика.
Сколько ни торговался Михаила Александрович, Мамай цены не спустил и лишь согласился отправить вместе с ним своего посла Сары-ходжу, который объявит князю Дмитрию ханскую волю и заставит владимирцев принять нового государя.
С собою у князя Михаилы набралось всего пять тысяч рублей. Отдав их Мамаю и за недостающее оставив в залог сына своего, княжича Ивана,– он получил вожделенный лык и вместе с ханским послом направился ко Владимиру.
Глава 43
Глава 44
Глава 45
*Реальная ценность рубля XIV вв. равняется приблизительно восьмидесяти рублям начала XX в, так что сумма эта действительна была очень велика.
Сколько ни торговался Михаила Александрович, Мамай цены не спустил и лишь согласился отправить вместе с ним своего посла Сары-ходжу, который объявит князю Дмитрию ханскую волю и заставит владимирцев принять нового государя.
С собою у князя Михаилы набралось всего пять тысяч рублей. Отдав их Мамаю и за недостающее оставив в залог сына своего, княжича Ивана,– он получил вожделенный лык и вместе с ханским послом направился ко Владимиру.
Глава 43
В лето 6879 выиде из Орды князь Михайло Александрович Тферький с ярлыком на великое княжение и иде к Володимерю и хоте сести тамо, но не приняше его люди. Не токмо не не приняше его, но и по многим путем гоняшеся за ним и тако едва утече восвояси. Московская летопись Благодаря гонцу, присланному Карач-мурзой, дальней shy;шие события не застали князя Дмитрия Ивановича врасплох. Он успел принять свои решения и приготовился к действиям, раз и навсегда порывая с обычаем, в силу которого город Владимир рассматривался как столица Руси, в то время как она уже давно, по существу, являлся вотчиной московских князей. Теперь все его население было приведено к целованию креста на верность великому князю Дмитрию, а потому, когда Михаила Александрович и Мамаев посол Сары-ходжа, с небольшим отрядом войска, подошли к Владимиру, город shy;ские ворота перед ними негостеприимно закрылись. *Это был на Руси первый случай приведения к присяге всего рядового населения. Прежде присягали лишь военачальники, бояре и дружина. Подъехав вплотную, князь Михаила крикнул стоявшим на стене боярам и старшинам, чтобы впустили ордынского посла в его, Михаилу Александровича, верховною ханскою волей ныне поставленного великим князем во Владимир и над всею Русью. – Допрежь чем к хану соваться, почто ты о нашей воле поспрошал? – ответили со стены.– Мы своим князем премного довольны и другого не ищем! Езжай к себе! Не вступая в пререкания, князь Михаила приказал одно shy;му из своих приближенных громко прочитать ханский ярлык. Выслушав чтеца, владимирские старшины недолго потолкова shy;ли между собой, потом одни из них подошел к самому краю стены и сказал: – Видим, что брехать ты здоров, ежели сумел вылгать у хана ярлык на владимирский стол. Только проку тебе от того не будет: нашим князем как был доселева Дмитро Иванович, так им и наперед останется, а ты уходи отсель, покуда цел! – Жаль, что, отнявши у тебя разум, Господь оставил тебе язык, дерзкий охальник! – крикнул Михаила Алек shy;сандрович, наливаясь кровью.– Забыл, что твою крамольную речь ханский посол слышит? – А пускай слушает, нешто мне жаль? Ханский посол нам не более надобен, нежели ты сам! Сдерживая кипевший в нем гнев, князь Михаила все же попытался еще образумить владимирцев, угрожая им своим войском и ханским гневом. На это со стены отвечали лишь насмешками, но когда Тверской князь, уже вовсе озлившись, крикнул, что если ему добром не отворят ворота, он сумеет открыть их силою,– владимирский воевода Андреи Борков сверху прокричал: – Ин ладно, княже, уговорил! Сей же час мы тебе от shy;ворим ворота, даст Бог, останешься нами доволен! Действительно, ворота через несколько минут распах shy;нулись, и из них стремительно вырвался наружу отряд кон shy;ницы, вооруженной мечами и копьями. Дружинники Твер shy;ского князя стойко приняли удар, и у ворот завязалась ярост shy;ная рукопашная схватка. Рубился с другими и князь Михайла, отводя на случайных противниках возмущенную душу, но в то же время он не забывал поглядывать по сторонам и быстро понял, что дело его плохо. Из городских ворот, как бурный по ток сквозь прорванную плотину, валил наружу вооруженный конный и пеший люд, обходя тверичей и отрезая им путь от shy;ступления. Видя, что продолжение битвы неминуемо приведет к тому, что он будет схвачен и выдан Московскому князю, Михаила Александрович приказал своим дружинникам от shy;ходить. Но теперь и это нелегко было исполнить: с большим трудом и немалыми потерями им удалось избежать окруже shy;ния, но оторваться от противника оказалось невозможным: рассвирепевшие владимирцы пустились в погоню и до самых тверских рубежей по пятам преследовали незадачливого Мамаева ставленника, несколько раз едва не захватив его в плен. Ханский посол Сары-ходжа был благоразумен: он удержал своих нукеров от участия в стычке у стен Владимира и потому был впущен в город. Отсюда он тщетно посылал гонцов в Москву, именем великого хана Магомета-Султана повелевая князю Дмитрию явиться во Владимир, чтобы здесь, в стольном граде Руси, выслушать из уст посла ханскую волю и прочесть ярлык. Дмитрии Иванович на это коротко и решительно ответил: – К ярлыку не еду, на княжение во Владимир никого не пущу, а тебе, ханскому послу, путь отсюда чист!( Подливные слова князя Дмитрия, приводимые летописями) С тем Сары-ходжа и отбыл в Орду, а князь Михаила, тем временем разослав по своим городам приказы о спеш shy;ном сборе войска, сам отправился в Литву, договариваться с князем Ольгердом о новом совместном походе на Москву. Одновременно он послал гонцов к некоторым русским удель shy;ным князьям, недовольным Москвой, прося их помощи в «правом деле». Готовился к обороне и князь Дмитрий Иванович, хорошо понимая, что на этот раз над Москвою сгущаются особенно грозные тучи. Было очевидно, что князь Михаила Тверской попытается силою оружия осуществить купленные у Мамая права на великое княжение и что в этом его, как всегда, поддержит Ольгерд. За нарушение ханской воли и оскорбление ордынского посла можно было ожидать и татарского наше shy;ствия. А сверх всего этого, Рязанский великий князь Олег Иванович, видя, что Дмитрий поглощен ежегодными войнами Литвой и с Тверью,– вновь осмелел и стал открыто по shy;хваляться, что скоро отберет у Москвы не только Лопасню, но и Коломну, тоже когда-то принадлежавшую Рязанскому княжеству: «А что, ежели все четверо – Михаила Тверской, Ольгерд, Мамай да Рязанский князь,– договорившись промеж собой, навалятся разом? – с тревогою думал Дмитрий, – ведь тогда Москве конец, и все, что здесь нами поднято, все наши труды, отцов и дедов наших, снова обратятся во прах! Такого допустить нельзя. Любую чашу горечи и беды без ропота выпью,– только не пить бы этой!» Чем больше размышлял обо всем этом Дмитрий, тем становился мрачнее. Наконец он не выдержал и поделил shy;ся своими тревогами с митрополитом Алексеем, государствен shy;ная мудрость которого уже не однажды вызволяла Русь из беды. – Не кручинься, княже,– выслушав его, промолвил святитель.– Бывало у нас и похуже, да Господь пособлял. Он и на сей раз не оставит нас своею милостью. – Я на то крепко уповаю, отче. Однако не зря говорит shy;ся: Богу молись, а в делах не плошись. Что-то надобно и самим делать. – Надобно, чадо... Я так мыслю: лишь бы не пришлось нам со всеми разом биться. А потому наиглавная наша забота ныне в том, чтобы не позволить себя к тому прину shy;дить. – Денно и нощно думаю я о том, как бы это сделать, чтобы им всем порознь накласть... Да вот беда: за одного возьмешься, а тут тебе другие в спину ударят! – Подведем так, чтобы не ударили... Чтобы тот, кто схочет нас ударить, сам бы в то время боялся кого-то иного. За спиною каждого своего ворога отыщи друга и вложи ему в руки меч. – С Мамаем так оно и вышло, владыка: за его спиною стоит друг и доброхот наш Карач-мурза, а у него немалая сила. Сказывают, что саранская ханша ему во всем покорна и на деле царствует там не она, а он. И потому я крепко уповаю на то, что Мамай, сколь ни был на меня взъярен, на Моск shy;ву идти побоится, доколе не изживет своих ворогов и не станет в Орде единым хозяином. Это однажды будет,– но до тех пор надобно нам беспременно сломить Тверь и Ря shy;зань, да и Ольгерда отвадить. – От Твери да от Литвы отобьемся, чай, не впервой. А чтобы им не помогла Рязань, надобно князю Владимиру Ярославжчу Пронскому погромче побренчать там оружием. Он друг наш, и с ним договориться о том не трудно. Пусть Рязанский князь думает, что выступи он в поход на Москву,– пронцы тотчас нападут на Рязань. А вот как отобьем Ми shy;хаилу Тверского и Ольгерда, надо будет выбрать удобный час да поучить Олега Ивановича уму-разуму. – Истинно, владыка, по слову твоему и сделаю! -вос shy;кликнул Дмитрий Иванович,– У меня на этого татарского прихвостня давно плечо зудит. Согнать бы его вовсе с большо shy;го стола да посадить на рязанское великое княжение Влади shy;мира Пронского! Да вот счастье Олегу; каждый год надобно с Литвой и с Тверью воевать, а до него все руки не доходят. Ну ништо, свое он получит... Только ныне меня иное заботит, отче. – А что, княже? – Ярлык ханский. Хоть мы Михаилу во Владимир и не пустили, а все же право ему Ордою дано, и тот ярлык сотворяет ему на Руси немалую вагу. И когда он пойдет на нас походом, промеж моих удельных беспременно сыщутся такие, что супротив него не встанут, а то еще и ему пособят против Москвы. Как же, скажут, вперекор ханской воле на ро shy;жон-то лезть? Вот и выйдет перед народом, что он, Михаила, вроде бы в законе, а я смутчик... Да и Мамай всякий час может нагрянуть на нас за ослушание, ежели это дело так ос shy;тавить. Начнется, к примеру, в Сарае новая замятия,– вот у него и ослобонятся руки. Неладно это получается, с ярлыком-то... -Вижу, ты что-то надумал, Дмитрей Иванович? -Кажись, надумал, владыка... Благослови ехать в Орду к Мамаю да спробовать с ним поладить. – Христос с тобою, княже! Только что прогнавши князя Михаилу, с ханским ярлыком, и ордынского посла,– ехать к Мамаю, покуда он хоть малость не поостыл? Да ведь это самоубийство! Сюда он сунуться побоится, а там схватит тебя и велит казнить. – Может и такое статься, да только едва ли. Для Мамая наиглавное – это деньги. С Тверского князя он уже за ярлык получил, поди, немало, а теперь, ежели я дам больше,– он по корысти снова мне его вернуть может. Знаю, дорого это станет, да что сделаешь? Надобно дать, инако несдобровать Москве. А что до случившегося с Михайлой, – буду верить Мамаю, что не допустил его во Владимир потому, что к ярлыку его веры не имел, ибо невдавне ярлык на великое княжение мне самому был даден. Вот, мол, и думал я, что и ярлык и посол ханский – все это лишь Михайлин обман. Мамай, хотя в душе тому и не поверит, да, чтобы получить денежки, притворится, что поверил и что гневаться на меня не за что. Глядишь, все оно и обойдется ладом,– возвернусь, даст Бог, не только живым, но и с ярлыком. – Оно так,– промолвил святитель после довольно долгого молчания.– Мысли твои разумны, тако же и мне думается. Но все же татарская душа – потемки. Может, и схватят тебя... *Вага – вес, значение. Отсюда слово «важный», имеющий вес. – Все в руках Божьих, отче. И мне ли за Русь не поставить голову на кон? Коли надо, так надо. – Подумай еще, сыне. Ведь ты надежда Руси! – Потому мне и надобно ехать! Благослови, отче! – Коли так, езжай, княже. Благословляю тебя на подвиг, молитва моя будет с тобою денно и нощно. Всею Русью станем за тебя молиться, и верю: Господь ту молитву услышит и тебя сохранит! Понимая, на какой риск он идет, Дмитрий Ивано shy;вич перед отъездом написал духовное завещание и сделал все нужные распоряжения на случай своей смерти или пленения в Орде. На время своего отсутствия управление всеми государственными делами он оставил в надежных ру shy;ках митрополита Алексея, а военную власть передал князю Дмитрию Михайловичу Боброку-Волынскому, недавно женившемуся на его сестре Анне и с той поры ставшему верным сподвижником и одним из лучших воевод князя Дмитрия Ивановича. Покончив с этими делами, пятнадцатого нюня 1371 года князь Дмитрий выехал из Москвы. Чтобы внушить Мамаю должное уважение и сразу дать ему почувствовать разницу между собой и Тверским князем,– он обставил свою поездку небывалой пышностью. Не считая бесчисленного количества слуг, его сопровождала свита, насчитывавшая больше сотни зависимых князей, бояр и приближенных дворян, соперничавших друг с другом роскошью нарядов, великолепием коней и богатством вооружения; сзади, на могучих гривастых лоша shy;дях ехал охранный отряд,– тысяча воинов-богатырей, подобранных с особым тщанием, вес в шлемах-шитаках и в кольчугах с ярко начищенными зерцалами. «Погляди, пога shy;ный Мамай, на Святую Русь да семь раз подумай, прежде чем посмеешь посягнуть на ее государя!» До реки Оки великого князя провожало множество москвичей и сонм духовенства, во главе с самим владыкой Алексеем. Тут, на переправе, был им отслужен торжествен shy;ный молебен за успех трудного дела и дано было последнее благословение уезжающим. После того святитель возвратился в Москву, а князь Дмитрий продолжал путь в ставку Мамая, куда и прибыл вполне благополучно месяц спустя. *Д. М. Бобров-Волынский, зять Дмитрня Донского,– обрусевший князь литовского происхождения. Он был сыном Кориата Гедныминовича (в крещении Михаила), княжившего на Волыни. Неизвестно, почему Бобров покинул свое княжество, но с середины семидесятых годов XIV столетия он уже находился на службе у Дмитрия.
Глава 44
На ту же осень князь великий Дмитрей Ивановичь выйде из Орды милостию Божкею все по добру и по здорову, такоже бояры его и слуги. А княжения великого под собою покрепил, а супостаты свои и супроставники посрами. И выведоша с собою из Орды княжича Тферьского Ивана Михайлова, откупиша его в долгу от татар и даша по нему десять тысячь серебра, еже есть тьму рублев, а приведоша его на Москву и седе у Алексея у митрополита дондеже, паки выкупиша его князь Михаило.
Симоновская летопись
«И вот этакая мразь завладела Ордою и ныне тщится повелевать Русью!» – думал князь Дмитрий Иванович, стоя в почтительной позе посреди роскошно убранного шатра и с затаенной брезгливостью глядя на тщедушную фигуру Мамая, важно восседающего на высоком квадратном диване, к которому, как к трону, вели две широкие ступени, крытые красно-золотой парчой.
Вид у Мамая и впрямь был далеко не величественный. Он это понимал и сам, а потому убожество своей наружности старался восполнить внешним великолепием и богатством заряда, в котором все было искусно рассчитано на то, чтобы сделать менее заметными его физические недостатки. Но ни высокие каблуки на красных, шитых жемчугом сапогах, ни пышно вздыбленная чалма, из-под которой выглядывало сморщенное личико с приплюснутым обезьяньим носом и с редкими сосульками седеющих усов,– не были в состоянии скрыть его малого роста. А нарочито просторный, сверкающий драгоценностями халат, только лишь пока эмир сидел, не позволял заметить, что левое плечо у него гораздо ниже правого.
Однако под этой невзрачной оболочкой таились качества, которые позволили Мамаю не только приобрести в Орде господствующее положение, но и сохранить его в течении двадцати лет беспрерывных кровавых смут, стоивших жизни нескольким десяткам ханов.
Он, хотя и не был чингисидом, принадлежал к одному могущественных княжеских родов, что позволило ему жениться на дочери великого хана Бердибека, который в конце своего царствовании сильно болел, а потому все дела управления постепенно очутились в руках Мамая. В начавшейся после смерти Бердибека, смуте он сразу показал себя человеком решительным, коварным, мстительным, а главное,– всюду имеющим свои глаза и уши, что позволяло ему вовремя обнаруживать все направленные против него заговоры и беспощадно расправляться со своими врагами.
*В старину десять тысяч назывались на Руси тьмою. Отсюда и «темник» – начальник десятитысячного отряда.
Сам не имея права на престол, он сажал на него своих ставленников, во всем ему покорных; если же подобный хан начинал проявлять строптивость, Мамай его уничтожал и заменял более покладистым. Но свое политическое значение он, может быть сам того не сознавая, особенно укрепил тем, что в разгоревшихся усобицах показал себя последовательным и непримиримым врагом белоордынского династического начала. Это невольно объединяло вокруг него большую часть уцелевших потомков и родичей хана Узбека, а также всех приверженцев и ставленников ханского рода, исстари царствовавшего в Золотой Орде, а теперь вытесняемого белоордынскими ханами.
Мамай и Дмитрий сегодня впервые видели друг друга. И если татарский сатрап вызвал у русского князя чувство презрения, граничившего с гадливостью, то рослая и статная фигура Дмитрия в Мамае прежде всего пробудила зависть, смешанную с совершенно непроизвольным, подсознательным уважением. Оно подкреплялось еще и тем бесстрашием, с которым Московский князь не побоялся, после всего случившегося, лично явиться в Орду, хорошо зная, что здесь легко может найти свою смерть.
Сознание того, что достаточно будет одного его слова, чтобы эта крепко посаженная удалая голова слетела с плеч, несколько примирило Мамая с физическим превосходством Дмитрия, и он вызывающе сказал:
– Ты умно сделал, что сам приехал сюда, Московский князь. Иначе я бы приказал своим воинам опустошить твою землю и привести тебя на аркане!
Дмитрия передернуло. С языка его готов был сорваться резкий ответ,– он ощущал в себе достаточно мужества и гордости, чтобы смерть предпочесть унижению, как сделал это при подобных обстоятельствах великий князь Михаил Черниговский. При складе его характера это было, пожалуй, легче, чем безропотно снести оскорбление. Но что тогда станет с Русью? – Снова распадется она на бесчисленные, враждующие между собой уделы, и распылится русская сила, почти созревшая для свержения ненавистного ига… Нет, что угодно, но только не это! Для нее, для Матери нашей, надобно стерпеть сегодня обиду, а уж после прядет час, за все рассчитаемся с проклятым татарским недоноском! – подумал Дмитрий и, склонив голову, смиренно ответил:
– Я знаю, что велико твое могущество, почтенный эмир, но знаю, что велика и твоя справедливость. Потому и приехал сюда по своей доброй воле и без боязни, ибо суд праведный мне не страшен: я против тебя худого не умышлял и из воли твоей выходить не мыслил. А ежели не пустил во Владимир Тверского князя, так от того тебе одна лишь польза.
Почтительная покорность Дмитрия польстила Мамаю, и потому он сказал скорее насмешливо, чем гневно:
– До сих пор я думал, что и сам понимаю, в чем моя польза. Но, кажется, ты это знаешь лучше меня, если осмеливаешься идти против моей воли, да еще полагаешь это себе в заслугу! Объясни же, какая мне польза от того, что ты дерзнул пренебречь нашим ярлыком и отказался принять ханского посла?
– Польза такая, что ежели бы я уступил великое княжение Михаиле Тверскому, ты бы с Руси не получал и половины той дани, которую получаешь от меня, ибо князь Михаила николи бы столько собрать не сумел: ему Русь не верит и его не любит. Ты, чай, знаешь,– от Владимира не я его отогнал, а сами володимирцы его впустить не схотели. А ежели бы он вокняжился, могло бы для тебя дело обернуться и вовсе скверно: окрепнув чуток, не преминул бы он столковаться с зятем своим, с Ольгердом Литовским, и, перейдя под его руку, совсем не стал бы давать Орде дани, как не дают ее иные русские князья, землями коих завладел Ольгерд.
– Я бы разорил его город и заставил бы его платить! запальчиво крикнул Мамай, стукнув детским маленьким кулачком себя по колену.
– Вестимо, ты мог бы это сделать, великий эмир. Только зачем тебе такое беспокойство, ежели от меня ты и без войны получаешь все, что тебе положено?
– Если это так,– после небольшого молчания сказал Мамай, который почувствовал, что доводы Дмитрия его обезоруживают,– ты мог бы приехать сюда. Я бы тебя выслушал и рассудил дело иному. Но ты начал с того, что нарушил волю великого хана!
То, что Мамай сказал «волю великого хана», а не «мою», сразу ободрило Дмитрия Ивановича: было общеизвестно Мамай имеет обыкновение все свои неудачные действия сваливать на хана, именем которого он правил. И в этом случае, как бы отмежевываясь от хана, он тем самым готовил себе возможность пересмотреть вопрос об ярлыке без ущерба для своего достоинства. Поняв это, Дмитрий, с видом полнейшего простодушия, ответил:
– Да коли хочешь знать истину, великий эмир, так я в правде Тверского князя сперва крепко усомнился. Нешто могу ему верить после того, как он мне на кресте солгал? Нот и подумал я, что нет у него никакого ярлыка, да и быть не может, поелику ярлык на великое княжение хан Магомет-Султан всего лить запрошлым годом дал мне самому, и с той поры и дань, и выход платил я исправно и ни малой вины за собою не знал. Но после, когда уж стало мне ведомо, что ярлык ему и вправду даден, – тотчас выехал я сюда с повинной, полагаясь на мудрость твою и на то, что сумеешь ты отвести от меня гнев великого хана и порадеть о справедливости.
– Ты мог не верить Тверскому князю,– хотя мне кажется, что он не больший лжец, чем другие русские князья. Но ты должен был поверить ханскому ярлыку! – назидательно, но почти спокойно сказал Мамай,
– Ежели бы князь Михаила, как подобало, приехал прямо в Москву и показал мне тот ярлык, было бы иное дело,– возразил Дмитрий, к которому теперь возвратилась вся его уверенность.– Но он поступил как разбойник: пришел в вотчину мою, к Володимиру, и хотел сести там силой. Коли его володимирцы принять не схотели, нешто моя в том вина? Я сам о случившемся узнал уже после того, как они загнали его аж за тверской рубеж. А ханского ярлыка так наколи и не видел.
– Пусть так. Но потом тебя вызывал во Владимир ханский посол, чтобы прочитать тебе ярлык. Ты же приехать не пожелал и посла принять отказался, – снова повысил голос Мамай. – За много меньшие дерзости не столь еще давно с русских князей в Орде снимали головы! Может быть, ты думаешь, что я побоюсь это сделать сегодня!
– Я этого не думаю, великий эмир, но я думаю другое: за такое дело надо бы снять голову с ханского посла, а не с меня. Ежели он был послан ко мне, так и надлежало ему самому приехать в Москву, а не звать меня к себе, куда ему любо. Стало быть, это он не выполнил ханской воли, а не я! Нешто я обязан ехать ко всякому, кто назовется послом, даже вовсе не видя его пайцзы и еще не зная –верно ли он посол али, может, просто какой шутник? А пайцзы его я тако же николн не видел, как и ханского ярлыка!
– Бисмаллах! Я вижу, что хан Магомет-Султан послал тебе глупца и ты действительно не так виноват, как мне сказали.
– Я знал, что ты это сразу уразумеешь, эмир. Потому и приехал к тебе без боязни, как к праведному судье.
– Чего же ты теперь хочешь?
– Хочу, пресветлый эмир, чтобы ты замолвил свое мудрое слово хану и присоветовал бы ему вновь укрепить меня на великом княжинии. Так для него же будет много спокойнее и лучше. А ежели надобно за ярлык что приплатить, так за тем дело не станет.
Мамай задумался. Спрашивать о чем-либо «великого» хана, который был не более чем игрушкой в его руках, он, разумеется, не собирался, а думал лишь о своей собственной выгоде. В это утро он уже получил от Дмитрия богатые дары и за возвращение ярлыка мог получить еще. Но в то же время ему не хотелось потерять и те десять тысяч рублей, которые остался должен Тверской князь. Ведь теперь, если великое княжение останется за Дмитрием, он этих денег платить, наверное, не захочет и в том будет прав. Конечно, задержав его сына, можно эти десять тысяч все-таки получить, но тогда все скажут, что он, Мамай, поступил как простой разбойник и взял с Тверского князя не долг, а выкуп. Ронять до такой степени свое достоинство Мамай не хотел, а потому, поразмыслив, сказал Дмитрию:
– Я могу уговорить хана, чтобы он оставил ярлык за тобой, если ты приплатишь еще пять тысяч рублей. Но кроме того, ты должен выкупить у нас Тверского княжича, которого его отец оставил в залог, за десять тысяч рублей. Ты этих денег ни потеряешь потому, что можешь держать княжича у себя, пока князь Михаила его не выкупит. Но мы, ежели возвратим ярлык тебе, с Тверским князем не хотим больше иметь дела.
– Согласен! – сказал Дмитрий Иванович после короткого раздумья. Он сразу понял истинное положение вещей и даже обрадовался возможности наказать Михаилу Александровича за его происки: пусть теперь пропадут зря его десять тысяч, которых он мог бы Мамаю и не заплатить!
– Сейчас и возьмешь княжича? – спросил Мамай. Сейчас и возьму, эмир. И чтобы видел ты разницу Московским князем и Тверским, который, по малости достатков своих, должен раздавать под деньги родных детей, – сей же час велю отсчитать тебе пять тысяч рублей за ярлык и десять тысяч за тверского княжича!
«И вот этакая мразь завладела Ордою и ныне тщится повелевать Русью!» – думал князь Дмитрий Иванович, стоя в почтительной позе посреди роскошно убранного шатра и с затаенной брезгливостью глядя на тщедушную фигуру Мамая, важно восседающего на высоком квадратном диване, к которому, как к трону, вели две широкие ступени, крытые красно-золотой парчой.
Вид у Мамая и впрямь был далеко не величественный. Он это понимал и сам, а потому убожество своей наружности старался восполнить внешним великолепием и богатством заряда, в котором все было искусно рассчитано на то, чтобы сделать менее заметными его физические недостатки. Но ни высокие каблуки на красных, шитых жемчугом сапогах, ни пышно вздыбленная чалма, из-под которой выглядывало сморщенное личико с приплюснутым обезьяньим носом и с редкими сосульками седеющих усов,– не были в состоянии скрыть его малого роста. А нарочито просторный, сверкающий драгоценностями халат, только лишь пока эмир сидел, не позволял заметить, что левое плечо у него гораздо ниже правого.
Однако под этой невзрачной оболочкой таились качества, которые позволили Мамаю не только приобрести в Орде господствующее положение, но и сохранить его в течении двадцати лет беспрерывных кровавых смут, стоивших жизни нескольким десяткам ханов.
Он, хотя и не был чингисидом, принадлежал к одному могущественных княжеских родов, что позволило ему жениться на дочери великого хана Бердибека, который в конце своего царствовании сильно болел, а потому все дела управления постепенно очутились в руках Мамая. В начавшейся после смерти Бердибека, смуте он сразу показал себя человеком решительным, коварным, мстительным, а главное,– всюду имеющим свои глаза и уши, что позволяло ему вовремя обнаруживать все направленные против него заговоры и беспощадно расправляться со своими врагами.
*В старину десять тысяч назывались на Руси тьмою. Отсюда и «темник» – начальник десятитысячного отряда.
Сам не имея права на престол, он сажал на него своих ставленников, во всем ему покорных; если же подобный хан начинал проявлять строптивость, Мамай его уничтожал и заменял более покладистым. Но свое политическое значение он, может быть сам того не сознавая, особенно укрепил тем, что в разгоревшихся усобицах показал себя последовательным и непримиримым врагом белоордынского династического начала. Это невольно объединяло вокруг него большую часть уцелевших потомков и родичей хана Узбека, а также всех приверженцев и ставленников ханского рода, исстари царствовавшего в Золотой Орде, а теперь вытесняемого белоордынскими ханами.
Мамай и Дмитрий сегодня впервые видели друг друга. И если татарский сатрап вызвал у русского князя чувство презрения, граничившего с гадливостью, то рослая и статная фигура Дмитрия в Мамае прежде всего пробудила зависть, смешанную с совершенно непроизвольным, подсознательным уважением. Оно подкреплялось еще и тем бесстрашием, с которым Московский князь не побоялся, после всего случившегося, лично явиться в Орду, хорошо зная, что здесь легко может найти свою смерть.
Сознание того, что достаточно будет одного его слова, чтобы эта крепко посаженная удалая голова слетела с плеч, несколько примирило Мамая с физическим превосходством Дмитрия, и он вызывающе сказал:
– Ты умно сделал, что сам приехал сюда, Московский князь. Иначе я бы приказал своим воинам опустошить твою землю и привести тебя на аркане!
Дмитрия передернуло. С языка его готов был сорваться резкий ответ,– он ощущал в себе достаточно мужества и гордости, чтобы смерть предпочесть унижению, как сделал это при подобных обстоятельствах великий князь Михаил Черниговский. При складе его характера это было, пожалуй, легче, чем безропотно снести оскорбление. Но что тогда станет с Русью? – Снова распадется она на бесчисленные, враждующие между собой уделы, и распылится русская сила, почти созревшая для свержения ненавистного ига… Нет, что угодно, но только не это! Для нее, для Матери нашей, надобно стерпеть сегодня обиду, а уж после прядет час, за все рассчитаемся с проклятым татарским недоноском! – подумал Дмитрий и, склонив голову, смиренно ответил:
– Я знаю, что велико твое могущество, почтенный эмир, но знаю, что велика и твоя справедливость. Потому и приехал сюда по своей доброй воле и без боязни, ибо суд праведный мне не страшен: я против тебя худого не умышлял и из воли твоей выходить не мыслил. А ежели не пустил во Владимир Тверского князя, так от того тебе одна лишь польза.
Почтительная покорность Дмитрия польстила Мамаю, и потому он сказал скорее насмешливо, чем гневно:
– До сих пор я думал, что и сам понимаю, в чем моя польза. Но, кажется, ты это знаешь лучше меня, если осмеливаешься идти против моей воли, да еще полагаешь это себе в заслугу! Объясни же, какая мне польза от того, что ты дерзнул пренебречь нашим ярлыком и отказался принять ханского посла?
– Польза такая, что ежели бы я уступил великое княжение Михаиле Тверскому, ты бы с Руси не получал и половины той дани, которую получаешь от меня, ибо князь Михаила николи бы столько собрать не сумел: ему Русь не верит и его не любит. Ты, чай, знаешь,– от Владимира не я его отогнал, а сами володимирцы его впустить не схотели. А ежели бы он вокняжился, могло бы для тебя дело обернуться и вовсе скверно: окрепнув чуток, не преминул бы он столковаться с зятем своим, с Ольгердом Литовским, и, перейдя под его руку, совсем не стал бы давать Орде дани, как не дают ее иные русские князья, землями коих завладел Ольгерд.
– Я бы разорил его город и заставил бы его платить! запальчиво крикнул Мамай, стукнув детским маленьким кулачком себя по колену.
– Вестимо, ты мог бы это сделать, великий эмир. Только зачем тебе такое беспокойство, ежели от меня ты и без войны получаешь все, что тебе положено?
– Если это так,– после небольшого молчания сказал Мамай, который почувствовал, что доводы Дмитрия его обезоруживают,– ты мог бы приехать сюда. Я бы тебя выслушал и рассудил дело иному. Но ты начал с того, что нарушил волю великого хана!
То, что Мамай сказал «волю великого хана», а не «мою», сразу ободрило Дмитрия Ивановича: было общеизвестно Мамай имеет обыкновение все свои неудачные действия сваливать на хана, именем которого он правил. И в этом случае, как бы отмежевываясь от хана, он тем самым готовил себе возможность пересмотреть вопрос об ярлыке без ущерба для своего достоинства. Поняв это, Дмитрий, с видом полнейшего простодушия, ответил:
– Да коли хочешь знать истину, великий эмир, так я в правде Тверского князя сперва крепко усомнился. Нешто могу ему верить после того, как он мне на кресте солгал? Нот и подумал я, что нет у него никакого ярлыка, да и быть не может, поелику ярлык на великое княжение хан Магомет-Султан всего лить запрошлым годом дал мне самому, и с той поры и дань, и выход платил я исправно и ни малой вины за собою не знал. Но после, когда уж стало мне ведомо, что ярлык ему и вправду даден, – тотчас выехал я сюда с повинной, полагаясь на мудрость твою и на то, что сумеешь ты отвести от меня гнев великого хана и порадеть о справедливости.
– Ты мог не верить Тверскому князю,– хотя мне кажется, что он не больший лжец, чем другие русские князья. Но ты должен был поверить ханскому ярлыку! – назидательно, но почти спокойно сказал Мамай,
– Ежели бы князь Михаила, как подобало, приехал прямо в Москву и показал мне тот ярлык, было бы иное дело,– возразил Дмитрий, к которому теперь возвратилась вся его уверенность.– Но он поступил как разбойник: пришел в вотчину мою, к Володимиру, и хотел сести там силой. Коли его володимирцы принять не схотели, нешто моя в том вина? Я сам о случившемся узнал уже после того, как они загнали его аж за тверской рубеж. А ханского ярлыка так наколи и не видел.
– Пусть так. Но потом тебя вызывал во Владимир ханский посол, чтобы прочитать тебе ярлык. Ты же приехать не пожелал и посла принять отказался, – снова повысил голос Мамай. – За много меньшие дерзости не столь еще давно с русских князей в Орде снимали головы! Может быть, ты думаешь, что я побоюсь это сделать сегодня!
– Я этого не думаю, великий эмир, но я думаю другое: за такое дело надо бы снять голову с ханского посла, а не с меня. Ежели он был послан ко мне, так и надлежало ему самому приехать в Москву, а не звать меня к себе, куда ему любо. Стало быть, это он не выполнил ханской воли, а не я! Нешто я обязан ехать ко всякому, кто назовется послом, даже вовсе не видя его пайцзы и еще не зная –верно ли он посол али, может, просто какой шутник? А пайцзы его я тако же николн не видел, как и ханского ярлыка!
– Бисмаллах! Я вижу, что хан Магомет-Султан послал тебе глупца и ты действительно не так виноват, как мне сказали.
– Я знал, что ты это сразу уразумеешь, эмир. Потому и приехал к тебе без боязни, как к праведному судье.
– Чего же ты теперь хочешь?
– Хочу, пресветлый эмир, чтобы ты замолвил свое мудрое слово хану и присоветовал бы ему вновь укрепить меня на великом княжинии. Так для него же будет много спокойнее и лучше. А ежели надобно за ярлык что приплатить, так за тем дело не станет.
Мамай задумался. Спрашивать о чем-либо «великого» хана, который был не более чем игрушкой в его руках, он, разумеется, не собирался, а думал лишь о своей собственной выгоде. В это утро он уже получил от Дмитрия богатые дары и за возвращение ярлыка мог получить еще. Но в то же время ему не хотелось потерять и те десять тысяч рублей, которые остался должен Тверской князь. Ведь теперь, если великое княжение останется за Дмитрием, он этих денег платить, наверное, не захочет и в том будет прав. Конечно, задержав его сына, можно эти десять тысяч все-таки получить, но тогда все скажут, что он, Мамай, поступил как простой разбойник и взял с Тверского князя не долг, а выкуп. Ронять до такой степени свое достоинство Мамай не хотел, а потому, поразмыслив, сказал Дмитрию:
– Я могу уговорить хана, чтобы он оставил ярлык за тобой, если ты приплатишь еще пять тысяч рублей. Но кроме того, ты должен выкупить у нас Тверского княжича, которого его отец оставил в залог, за десять тысяч рублей. Ты этих денег ни потеряешь потому, что можешь держать княжича у себя, пока князь Михаила его не выкупит. Но мы, ежели возвратим ярлык тебе, с Тверским князем не хотим больше иметь дела.
– Согласен! – сказал Дмитрий Иванович после короткого раздумья. Он сразу понял истинное положение вещей и даже обрадовался возможности наказать Михаилу Александровича за его происки: пусть теперь пропадут зря его десять тысяч, которых он мог бы Мамаю и не заплатить!
– Сейчас и возьмешь княжича? – спросил Мамай. Сейчас и возьму, эмир. И чтобы видел ты разницу Московским князем и Тверским, который, по малости достатков своих, должен раздавать под деньги родных детей, – сей же час велю отсчитать тебе пять тысяч рублей за ярлык и десять тысяч за тверского княжича!
Глава 45
Ставка Мамая в ту пору находилась верст на четыреста выше Сарая, на правом берегу Волги, где стоял большой и оживленный татарский город Укек. В нем временно, как здесь говорили,– покуда не будет очищен от мятежных ханов Сарай-Берке,– проживал Магомет-Султан со своим гаремом; Мамай же,– отчасти по привычке к походной жизни, а больше из присущей ему осторожности,– жил в юрте, за городом, в становище особо преданного ему тумена. В полуверсте от его ставки, также в шатрах, расположился лагерем великий князь Дмитрий Иванович, со своими людьми.
В течение месяца, пока Дмитрий ожидал приема у Мамая и у хана, его приближенные, из которых многие находились в Орде впервые, с любопытством присматривались к окружающему и почти ежедневно наведывались в Укек. А в нем было на что поглядеть и чему подивиться.
В течение месяца, пока Дмитрий ожидал приема у Мамая и у хана, его приближенные, из которых многие находились в Орде впервые, с любопытством присматривались к окружающему и почти ежедневно наведывались в Укек. А в нем было на что поглядеть и чему подивиться.