Страница:
Город, насчитывавший несколько десятков тысяч жителей, был расположен на самом берегу Волги, у подножия невысокой горы, по мере своего роста взбираясь все выше на ее глинистые склоны. Внизу стояло много больших каменных зданий, красивых мечетей и караван-сараев; на уступах горы лепились глинобитные домики поменьше, по только самые невзрачные и жалкие лачуги были, казалось, достаточно легки и проворны, чтобы вскарабкаться почти до самой ее вершины.
С тех пор как в Орде пошли нескончаемые усобицы и Сарай стал подвергаться частым разграблениям, множество искусных умельцев и простых ремесленников начало переселяться оттуда в Укек, способствуя росту и процветанию города. Но богател он, главным образом, своей торговлей. Это был первый татарский рынок на водном пути, по которому шли из Булгар и из северных областей Руси всевозможные товары, предназначенные для продажи на юге: меха, кожи, шерсть, кузнечные в шорные изделия, мед, воск, а также моржовая и мамонтовая кость, а главное – соль с Урала.
*Этот город, упоминаемый в русская летописях под именем Содома, находился на девять верст выше нынешнего Саратова. В конце XIV в. он был до основания разрушав Тамерланом, а сейчас на его месте находятся села Увек и Ивановское. Археологи находят здесь много интересных вещей, свидетельствующих о том, что Укек был крупным промышленным и ремесленным центром.
**В северных областях России, а в особенности в Сибири, и до наших дней находят большое количество мамонтовых бивней, которые ранее служила ценным предметом торговли. Вполне заменяя слоновую кость, и стоили гораздо дешевле последней.
В обратном направлении двигались по Волге ткани, оружие, хлеб, вино, ковры и драгоценная утварь. Многие иноземные купцы, прежде совершавшие все торговые сделки в Сарае, теперь приезжали со своими товарами в Укек, чтобы здесь с большей выгодой поменять их болгарским купцам на собольи и горностаевые меха. Кроме того, и сам Укек славился своими резчиками но кости, искуснейшими гончарами, а в особенности – мастерами по выделке кожаных татарских доспехов, имевших широкий спрос во всей Орде.
В силу всего этого город жил напряженной деловой жизнью, и рыночные площади его всегда были полны всевозможных товаров, иной раз и вовсе не виданных на Руси, а потому люди князя Дмитрия Ивановича не упускали случая потолкаться по этим базарам, поглядеть, а то и закупить, что приглянется.
Однажды, в день большого торга, боярин Иван Васильевич Вельяминов, который тоже находился в свите великого князя, прохаживаясь в сопровождении нескольких слуг по рыночной площади города, был остановлен диковинным зрелищем: на плотно утоптанной земле, под стеной караван-сарая, сидел, поджав под себя ноги, изможденный старик с очень темным высохшим лицом и желтовато-серой бородой,-точно под цвет его заношенного халата. Старик, приложив к губам коротенькую камышовую дудку, наигрывал что-то жалостливое, а прямо перед ним, в середине большого круга, образованного толпой зевак, стояла на хвосте, покачиваясь из стороны в сторону, большая черная змея, с головою, раздутой как пузырь.
Вельяминов глядел на это довольно долго, так что даже начало клонить ко сну, и он сам, подобно той ученой змее, начал легонько покачиваться туда-сюда. Но тут старик, панно оборвав жалостливую мелодию, задудел что-то веселое и змея, тотчас приподняв голову-пузырь, начала приплясывать на хвосте, ровно бы приноравливалась. Малое время спустя, заметив, что и сам он притопывает ногами в лад музыке, боярин с досадою отвел глаза в строну и, чтобы прогнать наваждение, оглянул лица стоявших вокруг людей. Одно из них, красное и широкое, как лопата показалось ему знакомым, но Иван Васильевич не успел вспомнить, где его видел, так как внимание его снова привлекли действия темнолицего старика, который, перестал играть, сунул дудку за пазуху и протянул вперед поросшую седым пухом руку. Змея, голова которой сделалась теперь маленькой, как у обыкновенной гадюки, тотчас полезла к нему в рукав и скрылась под халатом.
Ее хозяин, не торопясь и не обращав никакого внимания на собравшуюся вокруг толпу, вытащил из-за спины небольшой горшочек с землей, воткнул туда какое-то зернышко, полил водой из стоявшей рядом тыквенной баклаги и что-то забормотал, легонько поводя сверху руками.
Не прошло и пяти минут, как земля в горшке зашевелилась, из нее выбился тонкий бледно-зеленый побег, который на глазах стал расти и ветвиться, покрываясь узкими, блестящими листьями. Изумленный Вельяминов незаметно подергал себя за кончик уха,– но нет, он не спал и действительно видел все это наяву.
Диковинный кустик между тем вырос уже высотою в пол-аршина, и теперь на его верхушке набрякала и топорщилась розовая почка, вдруг открывшаяся пышным красным цветком. Боярин, в нос которому внезапно ударил сладкий, дурманящий запах, не знал, что и думать, по самое удивительное все же ждало его впереди: старик сорвал со стебля столь чудесно выращенный им цветок и, не переставая бормотать, подбросил его вверх. Все задрали головы и остолбенели: цветок неподвижно повис в воздухе, на высоте шести или семи аршин над землей.
Иван Васильевич не отрывал от него взора долго,– пока не заболела шея. Затем, чтобы передохнуть, опустил голову и поглядел на землю. Тут уже не было ни растения, ни горшка,– на его месте стояла деревянная плошка, в которую люди кидали мелкие монеты, а старый колдун укладывал свое немудреное хозяйство в торбу, явно собираясь уходить. Иван Васильевич снова посмотрел вверх, но цветка там уже не увидел,– он исчез неведомо куда, а что не упал па землю, в том боярин был готов поклясться Богом.
Зрители, поняв, что представление окончено, начали расходиться, восторженно цокая языками и громко обсуждал виденное. Только лишь краснорожий, ранее замеченный Вельяминовым, широко расставив ноги и запрокинув бороду, рыжую, как лисий хвост, продолжал шарить глазами по небу, отыскивая, куда улетел цветок. Наконец, ничего не обнаружив в безоблачной небесной синеве, он опустил голову, восхищенно крякнул и шагнул вперед, видимо намереваясь продолжать путь, прерванный интересным зрелищем. Но едва он сделал второй шаг, как стоявший тут же высокий татарин неожиданно толкнул его в грудь, отпихнув на прежнее место.
– Ты что, сдурел, шайтан долговязый? – крикнул рыжебородый, казалось не столько рассерженный, и удивленный выходкой татарина,-А ну, дай дорогу, не то сейчас полетишь в небо, как тот цветок!
– Закон запрещает тебе выйти из круга,– спокойно ответил татарин, передвигая на живот ятаган, заткнутый за пояс и прежде находившийся на его спиной. – Погляди вниз, тебя очертил мой господин, Касим-аль-Авах. И если ты перешагнешь черту, мне велено тут же убить тебя.
Рыжий быстро нагнул голову, и лицо его внезапно побелело. Он находился в центре круга, поперечником в сажень, выведенного на земле толстой меловой чертой.
– Матерь Божья! Ну, теперь пропал! – простонал рыжий, убедившись, что очерченная вокруг него белая линия плотно замкнута. Ноги его подкосились, он в изнеможении сел на землю, охватив голову руками, и замер, будто окаменев.
В этом коротком разговоре только последние слова рыжебородого были сказаны по-русски, но Вельяминов знал татарский язык и отлично понял суть всего происшедшего: в Орде исстари существовал закон,– хотя многими и позабытый, но еще сохранявший силу,– согласно которому неисправный должник, если заимодавцу удавалось очертить его кругом, обязан был оставаться в этому кругу, доколе не поладит с заимодавцем. В противном случае последний получал право обратить его в рабство, а за попытку выйти из круга – убить.
Из толпы между тем выступил невысокий толстый человек, в чалме и в полосатом халате, и подошел к самому кругу. Его лоснящееся лицо, отороченное черной, холеной бородкой, выражало злорадство и презрение.
– Ну, что теперь скажешь, сын верблюда и гиены? – обращаясь к сидевшему на земле пленнику.– Будешь платить или хочешь, чтобы я продал тебя в Кафу, на галеры?
Рыжый поднял голову и с тоской посмотрел на говорившего.
– Смилуйся, почтенный Касим-ата,– проникновенно произнес он,– Пожди еще малость! Вот завершу одно дело, тогда все тебе отдам сполна и еще полстолька. Богом клянусь! Но для этого беспременно мне надобно быть на воле!
*Кафа – нынешняя Феодосия. Эта древняя греческая колония в Крыму, в середине XIII в. захвачена генуэзцами н пробыла под их властью 250 лет, после чего перешла к туркам.
– Что значит клятва человека, который закопал в землю свою совесть? Все это я уже слыхал от тебя не один раз. Но теперь ты в моей власти, и время лживых обещаний для тебя прошло. Плати или будешь продан!
– Да ты сам помысли: нешто за меня выручишь, сколько я тебе задолжал? А оставишь меня на воле,– не только свое получишь, а еще и наживешь немало!
– Ты лжешь, и если я с тебя что-нибудь получу, то не раньше, чем хвост моего верблюда дорастет до земли! Пусть фряги дадут за тебя только половину того, что ты мне должен, и я скажу, что сделал хорошее дело. А когда я буду вспоминать о второй половине, мне послужит утешением то, что на галерах ты получишь в десять раз больше плетей, чем я потерял дирхемов!
– Смилуйся, почтенный Касим-ата! Ведь сам знаешь, как мне не потрафило. Потерпи еще маленько! Я обернусь!
– Ты не обернешься потому, что тебе больше никто не верит, и ни один глупец не даст тебе в долг товаров. Ведь ты даже собаке своей задолжал кусок мяса!
– Пожди хоть до осени, Касим-ата, не губи! Ведь беда со всяким может приключиться!
– Если беда пришла к тебе, то у меня нет охоты показывать ей ворота своего дома. В последний раз спрашиваю: будешь платить?
– Вестимо, заплачу! Ты только теперь отпусти меня, дабы я мог…
– Не истощай моего терпения, презренный обманщик! Сейчас, когда я заключил тебя в круг, ты больше от меня не уйдешь! Но мои люди могут сходить за деньгами, куда ты укажешь, или отвести тебя в ставку русского великого князя. Если в своей стране ты и вправду такой важный купец, как говоришь,– он за тебя заплатит.
– Не заплатит за меня этот князь,– сокрушенно промолвил рыжий.
– Почему не заплатит?
– Во вражде мы с ним.
– А, понимаю: ты и его успел обмануть! Ну, если так, пеняй на себя. Эй, люди! Надеть на него ошейник!
*Ошейник, на котором было выгравировано имя хозяина раба, служил знак он рабства.
Слуги Касим-аль-Аваха кинулись было исполнять приказ своего господина, но тут Вельяминов, сразу насторожившийся при последних словах пленника, неожиданно для всех выступил вперед.
– Сколько тебе должен этот человек? – спросил он у Касима.
– Две тысячи серебряных дирхемов,– почтительно ответил купец, сразу оценив по достоинству барскую внешность и богатый наряд незнакомца.
– Добро. А фрягам ты его хотел продать за половину того?
– Мне бы, наверное, заплатили больше половины, благородный господин,– промолвил Касим, смекнувший, куда клонится дело. – Этот урус еще не стар и силен, как медведь, в Кафе на таких всегда есть великий спрос…
– Ну, так вот, почтенный, мне тут долго разговаривать недосуг: раз ты сам сказал половину,– тысячу дирхемов за него даю, и ни единого больше! Ежели согласен,– получай деньги, а нет,– вези своего медведя в Кафу или куда тебе любо.
– Тысячи мало. Меньше чем за полторы не отдам.
– Ну, тогда бывай здоров! Он мне и за тысячу не надобен. То я сказал лишь для того, чтобы поглядеть – сам-то ты как свое слово держишь? И теперь вижу, каков ты есть: другого за обман коришь, а и сам не лучше,– промолвил Вельяминов и с достоинством зашагал дальше. Но не отошел он и десяти шагов, как Касим закричал:
– Остановись, сиятельный господин! Я согласен!
– Ну, то-то же,– сказал Иван Васильевич и добавил, уже по-русски, обращаясь к своему дворецкому: – Заплати, Степка, татарину тысячу дирхемов, а этого человека возьми к себе, ежели он голоден,– накорми, а вечером, как стемнеет, приведешь его в мой шатер.
Глава 46
Глава 47
С тех пор как в Орде пошли нескончаемые усобицы и Сарай стал подвергаться частым разграблениям, множество искусных умельцев и простых ремесленников начало переселяться оттуда в Укек, способствуя росту и процветанию города. Но богател он, главным образом, своей торговлей. Это был первый татарский рынок на водном пути, по которому шли из Булгар и из северных областей Руси всевозможные товары, предназначенные для продажи на юге: меха, кожи, шерсть, кузнечные в шорные изделия, мед, воск, а также моржовая и мамонтовая кость, а главное – соль с Урала.
*Этот город, упоминаемый в русская летописях под именем Содома, находился на девять верст выше нынешнего Саратова. В конце XIV в. он был до основания разрушав Тамерланом, а сейчас на его месте находятся села Увек и Ивановское. Археологи находят здесь много интересных вещей, свидетельствующих о том, что Укек был крупным промышленным и ремесленным центром.
**В северных областях России, а в особенности в Сибири, и до наших дней находят большое количество мамонтовых бивней, которые ранее служила ценным предметом торговли. Вполне заменяя слоновую кость, и стоили гораздо дешевле последней.
В обратном направлении двигались по Волге ткани, оружие, хлеб, вино, ковры и драгоценная утварь. Многие иноземные купцы, прежде совершавшие все торговые сделки в Сарае, теперь приезжали со своими товарами в Укек, чтобы здесь с большей выгодой поменять их болгарским купцам на собольи и горностаевые меха. Кроме того, и сам Укек славился своими резчиками но кости, искуснейшими гончарами, а в особенности – мастерами по выделке кожаных татарских доспехов, имевших широкий спрос во всей Орде.
В силу всего этого город жил напряженной деловой жизнью, и рыночные площади его всегда были полны всевозможных товаров, иной раз и вовсе не виданных на Руси, а потому люди князя Дмитрия Ивановича не упускали случая потолкаться по этим базарам, поглядеть, а то и закупить, что приглянется.
Однажды, в день большого торга, боярин Иван Васильевич Вельяминов, который тоже находился в свите великого князя, прохаживаясь в сопровождении нескольких слуг по рыночной площади города, был остановлен диковинным зрелищем: на плотно утоптанной земле, под стеной караван-сарая, сидел, поджав под себя ноги, изможденный старик с очень темным высохшим лицом и желтовато-серой бородой,-точно под цвет его заношенного халата. Старик, приложив к губам коротенькую камышовую дудку, наигрывал что-то жалостливое, а прямо перед ним, в середине большого круга, образованного толпой зевак, стояла на хвосте, покачиваясь из стороны в сторону, большая черная змея, с головою, раздутой как пузырь.
Вельяминов глядел на это довольно долго, так что даже начало клонить ко сну, и он сам, подобно той ученой змее, начал легонько покачиваться туда-сюда. Но тут старик, панно оборвав жалостливую мелодию, задудел что-то веселое и змея, тотчас приподняв голову-пузырь, начала приплясывать на хвосте, ровно бы приноравливалась. Малое время спустя, заметив, что и сам он притопывает ногами в лад музыке, боярин с досадою отвел глаза в строну и, чтобы прогнать наваждение, оглянул лица стоявших вокруг людей. Одно из них, красное и широкое, как лопата показалось ему знакомым, но Иван Васильевич не успел вспомнить, где его видел, так как внимание его снова привлекли действия темнолицего старика, который, перестал играть, сунул дудку за пазуху и протянул вперед поросшую седым пухом руку. Змея, голова которой сделалась теперь маленькой, как у обыкновенной гадюки, тотчас полезла к нему в рукав и скрылась под халатом.
Ее хозяин, не торопясь и не обращав никакого внимания на собравшуюся вокруг толпу, вытащил из-за спины небольшой горшочек с землей, воткнул туда какое-то зернышко, полил водой из стоявшей рядом тыквенной баклаги и что-то забормотал, легонько поводя сверху руками.
Не прошло и пяти минут, как земля в горшке зашевелилась, из нее выбился тонкий бледно-зеленый побег, который на глазах стал расти и ветвиться, покрываясь узкими, блестящими листьями. Изумленный Вельяминов незаметно подергал себя за кончик уха,– но нет, он не спал и действительно видел все это наяву.
Диковинный кустик между тем вырос уже высотою в пол-аршина, и теперь на его верхушке набрякала и топорщилась розовая почка, вдруг открывшаяся пышным красным цветком. Боярин, в нос которому внезапно ударил сладкий, дурманящий запах, не знал, что и думать, по самое удивительное все же ждало его впереди: старик сорвал со стебля столь чудесно выращенный им цветок и, не переставая бормотать, подбросил его вверх. Все задрали головы и остолбенели: цветок неподвижно повис в воздухе, на высоте шести или семи аршин над землей.
Иван Васильевич не отрывал от него взора долго,– пока не заболела шея. Затем, чтобы передохнуть, опустил голову и поглядел на землю. Тут уже не было ни растения, ни горшка,– на его месте стояла деревянная плошка, в которую люди кидали мелкие монеты, а старый колдун укладывал свое немудреное хозяйство в торбу, явно собираясь уходить. Иван Васильевич снова посмотрел вверх, но цветка там уже не увидел,– он исчез неведомо куда, а что не упал па землю, в том боярин был готов поклясться Богом.
Зрители, поняв, что представление окончено, начали расходиться, восторженно цокая языками и громко обсуждал виденное. Только лишь краснорожий, ранее замеченный Вельяминовым, широко расставив ноги и запрокинув бороду, рыжую, как лисий хвост, продолжал шарить глазами по небу, отыскивая, куда улетел цветок. Наконец, ничего не обнаружив в безоблачной небесной синеве, он опустил голову, восхищенно крякнул и шагнул вперед, видимо намереваясь продолжать путь, прерванный интересным зрелищем. Но едва он сделал второй шаг, как стоявший тут же высокий татарин неожиданно толкнул его в грудь, отпихнув на прежнее место.
– Ты что, сдурел, шайтан долговязый? – крикнул рыжебородый, казалось не столько рассерженный, и удивленный выходкой татарина,-А ну, дай дорогу, не то сейчас полетишь в небо, как тот цветок!
– Закон запрещает тебе выйти из круга,– спокойно ответил татарин, передвигая на живот ятаган, заткнутый за пояс и прежде находившийся на его спиной. – Погляди вниз, тебя очертил мой господин, Касим-аль-Авах. И если ты перешагнешь черту, мне велено тут же убить тебя.
Рыжий быстро нагнул голову, и лицо его внезапно побелело. Он находился в центре круга, поперечником в сажень, выведенного на земле толстой меловой чертой.
– Матерь Божья! Ну, теперь пропал! – простонал рыжий, убедившись, что очерченная вокруг него белая линия плотно замкнута. Ноги его подкосились, он в изнеможении сел на землю, охватив голову руками, и замер, будто окаменев.
В этом коротком разговоре только последние слова рыжебородого были сказаны по-русски, но Вельяминов знал татарский язык и отлично понял суть всего происшедшего: в Орде исстари существовал закон,– хотя многими и позабытый, но еще сохранявший силу,– согласно которому неисправный должник, если заимодавцу удавалось очертить его кругом, обязан был оставаться в этому кругу, доколе не поладит с заимодавцем. В противном случае последний получал право обратить его в рабство, а за попытку выйти из круга – убить.
Из толпы между тем выступил невысокий толстый человек, в чалме и в полосатом халате, и подошел к самому кругу. Его лоснящееся лицо, отороченное черной, холеной бородкой, выражало злорадство и презрение.
– Ну, что теперь скажешь, сын верблюда и гиены? – обращаясь к сидевшему на земле пленнику.– Будешь платить или хочешь, чтобы я продал тебя в Кафу, на галеры?
Рыжый поднял голову и с тоской посмотрел на говорившего.
– Смилуйся, почтенный Касим-ата,– проникновенно произнес он,– Пожди еще малость! Вот завершу одно дело, тогда все тебе отдам сполна и еще полстолька. Богом клянусь! Но для этого беспременно мне надобно быть на воле!
*Кафа – нынешняя Феодосия. Эта древняя греческая колония в Крыму, в середине XIII в. захвачена генуэзцами н пробыла под их властью 250 лет, после чего перешла к туркам.
– Что значит клятва человека, который закопал в землю свою совесть? Все это я уже слыхал от тебя не один раз. Но теперь ты в моей власти, и время лживых обещаний для тебя прошло. Плати или будешь продан!
– Да ты сам помысли: нешто за меня выручишь, сколько я тебе задолжал? А оставишь меня на воле,– не только свое получишь, а еще и наживешь немало!
– Ты лжешь, и если я с тебя что-нибудь получу, то не раньше, чем хвост моего верблюда дорастет до земли! Пусть фряги дадут за тебя только половину того, что ты мне должен, и я скажу, что сделал хорошее дело. А когда я буду вспоминать о второй половине, мне послужит утешением то, что на галерах ты получишь в десять раз больше плетей, чем я потерял дирхемов!
– Смилуйся, почтенный Касим-ата! Ведь сам знаешь, как мне не потрафило. Потерпи еще маленько! Я обернусь!
– Ты не обернешься потому, что тебе больше никто не верит, и ни один глупец не даст тебе в долг товаров. Ведь ты даже собаке своей задолжал кусок мяса!
– Пожди хоть до осени, Касим-ата, не губи! Ведь беда со всяким может приключиться!
– Если беда пришла к тебе, то у меня нет охоты показывать ей ворота своего дома. В последний раз спрашиваю: будешь платить?
– Вестимо, заплачу! Ты только теперь отпусти меня, дабы я мог…
– Не истощай моего терпения, презренный обманщик! Сейчас, когда я заключил тебя в круг, ты больше от меня не уйдешь! Но мои люди могут сходить за деньгами, куда ты укажешь, или отвести тебя в ставку русского великого князя. Если в своей стране ты и вправду такой важный купец, как говоришь,– он за тебя заплатит.
– Не заплатит за меня этот князь,– сокрушенно промолвил рыжий.
– Почему не заплатит?
– Во вражде мы с ним.
– А, понимаю: ты и его успел обмануть! Ну, если так, пеняй на себя. Эй, люди! Надеть на него ошейник!
*Ошейник, на котором было выгравировано имя хозяина раба, служил знак он рабства.
Слуги Касим-аль-Аваха кинулись было исполнять приказ своего господина, но тут Вельяминов, сразу насторожившийся при последних словах пленника, неожиданно для всех выступил вперед.
– Сколько тебе должен этот человек? – спросил он у Касима.
– Две тысячи серебряных дирхемов,– почтительно ответил купец, сразу оценив по достоинству барскую внешность и богатый наряд незнакомца.
– Добро. А фрягам ты его хотел продать за половину того?
– Мне бы, наверное, заплатили больше половины, благородный господин,– промолвил Касим, смекнувший, куда клонится дело. – Этот урус еще не стар и силен, как медведь, в Кафе на таких всегда есть великий спрос…
– Ну, так вот, почтенный, мне тут долго разговаривать недосуг: раз ты сам сказал половину,– тысячу дирхемов за него даю, и ни единого больше! Ежели согласен,– получай деньги, а нет,– вези своего медведя в Кафу или куда тебе любо.
– Тысячи мало. Меньше чем за полторы не отдам.
– Ну, тогда бывай здоров! Он мне и за тысячу не надобен. То я сказал лишь для того, чтобы поглядеть – сам-то ты как свое слово держишь? И теперь вижу, каков ты есть: другого за обман коришь, а и сам не лучше,– промолвил Вельяминов и с достоинством зашагал дальше. Но не отошел он и десяти шагов, как Касим закричал:
– Остановись, сиятельный господин! Я согласен!
– Ну, то-то же,– сказал Иван Васильевич и добавил, уже по-русски, обращаясь к своему дворецкому: – Заплати, Степка, татарину тысячу дирхемов, а этого человека возьми к себе, ежели он голоден,– накорми, а вечером, как стемнеет, приведешь его в мой шатер.
Глава 46
Не знаю, как и благодарить твою милость, батюшка боярин,– низко кланяясь, говорил рыжебородый, когда несколько часов спустяя его ввели в богато убранный шатер Ивана Вельяминова.– Не ведаю я, почто ты меня купил, однако почитаю за истинное счастье быть хош бы холопом у своего русского господина, заместо того чтобы гнуть хрип на каторге, под фряжскими плетьми.
– Как звать тебя и откуда родом? – спросил Иван Васильевич, сидя на постели, покрытой собольей полостью, и пристально разглядывая свою живую покупку.
– Некомат я, сурожанян, батюшка. И скажу не хвалясь: род ной знатен своею торговлею еще с тех времен, когда наш Сурож был под Тмутараканью. Я и досе храню серебряный ковш, даренный пращуру моему Парамону самим Князем великим Олегом Святославичем.
– Как же ты до того дошел, что какой-то поганый нехристь ныне продает тебя на базаре, ровно вола?
– Эх, боярин, не иначе как по судьбине моей пьяный черт бороной прошел! Началось с того, что пограбили меня фряги, когда, назад тому шесть годов, повоевали они наш Сурож. Ну, немало все же у меня осталось, и спустя год нагрузил я три больших будары всяким товаром и поплыл с ними в Трапизону, думая там хорошо расторговаться. Ан и тут ждало меня лихо: уже возле самого грецкого берега потопила нас буря,– сам едва спасся! Воротился в Сурож, соскреб какие были остатки, повез на Русь, только и там мне не потрафило. С той поры торговал помалу в Орде, и все шло ладно, да ведь эдакая безделюжина не по мне,– я обвык вершить большие дела. И вот нонешней весною попутал меня бес: набрал я в долг всяких товаров у тутошних купцов и повез в Булгар. Там хорошо их распродал и закупил на всю выручку пушнины. Плыву в обрат и думаю: ну, теперь сызнова стал на ноги! Только, видать, беду не водою, ни сушею не объедешь: отколь ни возьмись, наскочили в пути новгородские ушкуйники, и вот, я опять ни с чем… А купцам, у которых я взял товары, нужды до того нет,– плати, да и только!
*Нынешний Судак. Это бывшая греческая колония Сугдея, возникшая в III v. на побережье Крыма, позже завоеван славянами и превратившаяся в русский Сурожок. Его торговое значение, особенно в областях, прилегающих к Азовскому морю, было настолько велико, что само море это получило название Сурожского. В X-XII в. этот город входил в состав Тмутараканского княжества, потом был захвачен половцам и, а в 1365 г.– генуэзцами, которые назвали его Сольдаей. Сто десять лет спустя его завоевали турки. В дальнейшем, под властью крымских ханов, Сурож захирел, утратил всякое торговое значение и России достался в виде развалин.
Тмутараканское княжество, или Тмутараканская Русь,– столицей которого был город Тмутаракань, находившийся на Таманском полуострове, напротив Керчи,– охватывала Северный Кавказ и восточную половину Крыма. Существовала уже в IX в., а может быть, и раньше. В XI в. вошла в состав великого княжества Черниговского, и в двенадцатом была захвачена половцами.
*** Князь Олег Святославич Черниговский, умерший в 1115 г.,– внук Ярослава Мудрого,– создатель великого княжества Черниговского, к которому он присоединил Рязанско-Муромскую область, Новгород-Северскую землю, земли вятичей и Тмутараканскую Русь, где он княжил до овладения Черниговом.
**** Трапезунд. Он в то время был столицей небольшого, отделившегося от Византии греческого государства, носившего незаслуженно громкое название Трапезундской империи, которая просуществовала с XII в. до 1461 г., когда была захвачена турками.
– Как же ты эдак оплошал, что дал тому басурманину обвести себя кругом? Раз уж такое дело, надобно глядеть в оба! Не случился бы тут я, и быть бы тебе гребцом на каторге.
– Я во как стерегся, боярин! Да ведь ты сам намедни видел, чего тот колдун разделывал. Чудеса! Загляделся я и забыл все на свете, а треклятый Касим того и ждал. Он наверняка со змеиным стариком загодя сговорился, чтобы меня уловить.
– И то может быть,– согласился Вильяминов и, чуть помолчав, добавил: – А скажи, ты, часом, в Москве не бывал? Твое обличье мне будто знакомо.
– Случилось и в Москве побывать, – с видимой неохотой ответил Некомат.– Три тому года наезжал я туды с другими нашими сурожанами.
– А, помню я тот караван! Сам покупал тогда у вас оскамит и узорочье. Почто же ты в Москве не остался? Иные ваши гости у нас прижились и богатеют.
– Не было мне удачи… Подкатили меня тогда завистники мои, Васька Капица да Тимошка Весяков.
– Знаю их. Оба ныне в деньгах и ворочают на Руси большими делами. – Мог бы и ты. Да погоди: не тебя ли тогда повелел государь наш, Дмитрей Иванович, бить батогами и гнать из Москвы за то, что спустил ты его приказному гнилое сукно для дворцовой стражи?
– Меня, боярин… А в чем моя вина? Всякий купец хочет продать свой товар, будь он добрый, будь он худой. Его силком не навязывал,-надо было глядеть. На то покупщику и глаза дадены, чтобы он видел, что берет. И коли я оказался в торгу сильнее и сметливее, так за то меня батогами бить?!
*Булгар – столица Волжской Болгарин, находился при впадении Камы в Волгу, где ныне находится село Болгары.
**Оксамит – рытый шелковый бархат. Узорочье – драгоценности.
***Гость – иноземный купец или русский, торгующей с заграницей.
– Ну, это как сказать. По мне, сметливее оказались те твои земляки, кои торговали по совести и с того в Москве забогатели. У нас это ныне легко, –только почни да не плошай! Тебе же туда пути заказаны… До поры, вестимо, покуда княжит над Русью Дмитрей Иванович.
– Коли так, мне Москвы больше не видать: но летам князь ваш мне в сыны годится, он меня вдвое переживет. А жаль. Все же тогда успел я купить близ Москвы сельцо и добрую пустошь. Думал – сгодится, ан теперь пропадет зазря.
– Как знать? Не редкость люди и в молодых годах помирают, особливо князья. Наипаче когда есть охотники в том им помочь,
– А что? – насторожился Некомат.– Нешто Москве не люб этот князь?
– Москва – это тебе не один человек. Кому люб, а кому и не люб. Немало есть таких, которые втайне держат сторону Михаилы Тверского. То вельми понятно: Дмитрей Иванович, по себе знаешь, норовом крут и многих достойных людей изобидел зря. А князь Михаила сердцем кроток и, к тому, щедр.
– Вот ему бы на Руси и княжить, – вздохнул Некомат.– Можно было бы вершить Дела. Дай-то Бог!
– Будешь плох, не даст и Бог. А коли есть догадка,– на Москве денег кадка,– усмехнувшись, промолвил Вельяминов и, помолчав, добавил: – Небось рад, что не угодил на каторгу?
– Век не забуду того, милостивец, как ты меня от погибели спас! И коли оставишь меня на воле, вот те крест святой: не минет и года, как возверну тебе все сполна, что ты отдал за меня татарину. А ежели велишь остаться у тебя в холопах,– на то теперь твоя воля, и я ее должен исполнить.
– Холопов у меня и без тебя хватает,– небрежно сказал боярин.– Я тебя откупил лишь по жалости,– обидно мне стало, что поганый басурман на русского человека надевает ошейник, ровно на пса. Ты свободен, как и досе был, а той тысячи дирхемов можешь мне вовсе не отдавать,– для меня это безделица. Я еще и другое сделаю: дам тебе взаем сколько потребно, дабы снова ты стал на ноги, как подобает купцу столь старого рода. Расторгуешься – отдашь, а то и просто отслужишь. Мне здесь, при Мамае, верный человек надобен.
– Да воздаст тебе Господь сторицею за доброту и за ласку твою, боярин! А уж во мне не сумневайся. Когда тебе то потребуется,– только скажи! В лепешку расшибусь, руки и ноги себе узлами позавязываю, а сделаю все, как надо! У меня тут лазейки есть повсюду.
– Вот и ладно. Когда будет надобно, пришлю гонца. Коли он тебе покажет серебряный дирхем Узбековой чеканки, с дыркой посредине,– ему верь во всем и сделай, что он скажет, И помни крепко: мне в моих делах пособишь,– себе путь в Москву откроешь. А там денег кадка… Смекаешь?
– Лучше некуды, боярин! Я ведь тоже не на руки обувки надеваю! За меня будь надежен.
– Как звать тебя и откуда родом? – спросил Иван Васильевич, сидя на постели, покрытой собольей полостью, и пристально разглядывая свою живую покупку.
– Некомат я, сурожанян, батюшка. И скажу не хвалясь: род ной знатен своею торговлею еще с тех времен, когда наш Сурож был под Тмутараканью. Я и досе храню серебряный ковш, даренный пращуру моему Парамону самим Князем великим Олегом Святославичем.
– Как же ты до того дошел, что какой-то поганый нехристь ныне продает тебя на базаре, ровно вола?
– Эх, боярин, не иначе как по судьбине моей пьяный черт бороной прошел! Началось с того, что пограбили меня фряги, когда, назад тому шесть годов, повоевали они наш Сурож. Ну, немало все же у меня осталось, и спустя год нагрузил я три больших будары всяким товаром и поплыл с ними в Трапизону, думая там хорошо расторговаться. Ан и тут ждало меня лихо: уже возле самого грецкого берега потопила нас буря,– сам едва спасся! Воротился в Сурож, соскреб какие были остатки, повез на Русь, только и там мне не потрафило. С той поры торговал помалу в Орде, и все шло ладно, да ведь эдакая безделюжина не по мне,– я обвык вершить большие дела. И вот нонешней весною попутал меня бес: набрал я в долг всяких товаров у тутошних купцов и повез в Булгар. Там хорошо их распродал и закупил на всю выручку пушнины. Плыву в обрат и думаю: ну, теперь сызнова стал на ноги! Только, видать, беду не водою, ни сушею не объедешь: отколь ни возьмись, наскочили в пути новгородские ушкуйники, и вот, я опять ни с чем… А купцам, у которых я взял товары, нужды до того нет,– плати, да и только!
*Нынешний Судак. Это бывшая греческая колония Сугдея, возникшая в III v. на побережье Крыма, позже завоеван славянами и превратившаяся в русский Сурожок. Его торговое значение, особенно в областях, прилегающих к Азовскому морю, было настолько велико, что само море это получило название Сурожского. В X-XII в. этот город входил в состав Тмутараканского княжества, потом был захвачен половцам и, а в 1365 г.– генуэзцами, которые назвали его Сольдаей. Сто десять лет спустя его завоевали турки. В дальнейшем, под властью крымских ханов, Сурож захирел, утратил всякое торговое значение и России достался в виде развалин.
Тмутараканское княжество, или Тмутараканская Русь,– столицей которого был город Тмутаракань, находившийся на Таманском полуострове, напротив Керчи,– охватывала Северный Кавказ и восточную половину Крыма. Существовала уже в IX в., а может быть, и раньше. В XI в. вошла в состав великого княжества Черниговского, и в двенадцатом была захвачена половцами.
*** Князь Олег Святославич Черниговский, умерший в 1115 г.,– внук Ярослава Мудрого,– создатель великого княжества Черниговского, к которому он присоединил Рязанско-Муромскую область, Новгород-Северскую землю, земли вятичей и Тмутараканскую Русь, где он княжил до овладения Черниговом.
**** Трапезунд. Он в то время был столицей небольшого, отделившегося от Византии греческого государства, носившего незаслуженно громкое название Трапезундской империи, которая просуществовала с XII в. до 1461 г., когда была захвачена турками.
– Как же ты эдак оплошал, что дал тому басурманину обвести себя кругом? Раз уж такое дело, надобно глядеть в оба! Не случился бы тут я, и быть бы тебе гребцом на каторге.
– Я во как стерегся, боярин! Да ведь ты сам намедни видел, чего тот колдун разделывал. Чудеса! Загляделся я и забыл все на свете, а треклятый Касим того и ждал. Он наверняка со змеиным стариком загодя сговорился, чтобы меня уловить.
– И то может быть,– согласился Вильяминов и, чуть помолчав, добавил: – А скажи, ты, часом, в Москве не бывал? Твое обличье мне будто знакомо.
– Случилось и в Москве побывать, – с видимой неохотой ответил Некомат.– Три тому года наезжал я туды с другими нашими сурожанами.
– А, помню я тот караван! Сам покупал тогда у вас оскамит и узорочье. Почто же ты в Москве не остался? Иные ваши гости у нас прижились и богатеют.
– Не было мне удачи… Подкатили меня тогда завистники мои, Васька Капица да Тимошка Весяков.
– Знаю их. Оба ныне в деньгах и ворочают на Руси большими делами. – Мог бы и ты. Да погоди: не тебя ли тогда повелел государь наш, Дмитрей Иванович, бить батогами и гнать из Москвы за то, что спустил ты его приказному гнилое сукно для дворцовой стражи?
– Меня, боярин… А в чем моя вина? Всякий купец хочет продать свой товар, будь он добрый, будь он худой. Его силком не навязывал,-надо было глядеть. На то покупщику и глаза дадены, чтобы он видел, что берет. И коли я оказался в торгу сильнее и сметливее, так за то меня батогами бить?!
*Булгар – столица Волжской Болгарин, находился при впадении Камы в Волгу, где ныне находится село Болгары.
**Оксамит – рытый шелковый бархат. Узорочье – драгоценности.
***Гость – иноземный купец или русский, торгующей с заграницей.
– Ну, это как сказать. По мне, сметливее оказались те твои земляки, кои торговали по совести и с того в Москве забогатели. У нас это ныне легко, –только почни да не плошай! Тебе же туда пути заказаны… До поры, вестимо, покуда княжит над Русью Дмитрей Иванович.
– Коли так, мне Москвы больше не видать: но летам князь ваш мне в сыны годится, он меня вдвое переживет. А жаль. Все же тогда успел я купить близ Москвы сельцо и добрую пустошь. Думал – сгодится, ан теперь пропадет зазря.
– Как знать? Не редкость люди и в молодых годах помирают, особливо князья. Наипаче когда есть охотники в том им помочь,
– А что? – насторожился Некомат.– Нешто Москве не люб этот князь?
– Москва – это тебе не один человек. Кому люб, а кому и не люб. Немало есть таких, которые втайне держат сторону Михаилы Тверского. То вельми понятно: Дмитрей Иванович, по себе знаешь, норовом крут и многих достойных людей изобидел зря. А князь Михаила сердцем кроток и, к тому, щедр.
– Вот ему бы на Руси и княжить, – вздохнул Некомат.– Можно было бы вершить Дела. Дай-то Бог!
– Будешь плох, не даст и Бог. А коли есть догадка,– на Москве денег кадка,– усмехнувшись, промолвил Вельяминов и, помолчав, добавил: – Небось рад, что не угодил на каторгу?
– Век не забуду того, милостивец, как ты меня от погибели спас! И коли оставишь меня на воле, вот те крест святой: не минет и года, как возверну тебе все сполна, что ты отдал за меня татарину. А ежели велишь остаться у тебя в холопах,– на то теперь твоя воля, и я ее должен исполнить.
– Холопов у меня и без тебя хватает,– небрежно сказал боярин.– Я тебя откупил лишь по жалости,– обидно мне стало, что поганый басурман на русского человека надевает ошейник, ровно на пса. Ты свободен, как и досе был, а той тысячи дирхемов можешь мне вовсе не отдавать,– для меня это безделица. Я еще и другое сделаю: дам тебе взаем сколько потребно, дабы снова ты стал на ноги, как подобает купцу столь старого рода. Расторгуешься – отдашь, а то и просто отслужишь. Мне здесь, при Мамае, верный человек надобен.
– Да воздаст тебе Господь сторицею за доброту и за ласку твою, боярин! А уж во мне не сумневайся. Когда тебе то потребуется,– только скажи! В лепешку расшибусь, руки и ноги себе узлами позавязываю, а сделаю все, как надо! У меня тут лазейки есть повсюду.
– Вот и ладно. Когда будет надобно, пришлю гонца. Коли он тебе покажет серебряный дирхем Узбековой чеканки, с дыркой посредине,– ему верь во всем и сделай, что он скажет, И помни крепко: мне в моих делах пособишь,– себе путь в Москву откроешь. А там денег кадка… Смекаешь?
– Лучше некуды, боярин! Я ведь тоже не на руки обувки надеваю! За меня будь надежен.
Глава 47
Рязанци же гордомысленни на рать идучи рекоша друг другу: не емлем братья, с собою доспехов, ни щитов, ни копья, ни иного коего оружия, токмо ужища и ременье емлем, было бы чем взять москвичей, понеже суть страшливы и не крепки. И бысть им сеча лютая на Скорнищеве, и поможе Бог князю Дмитрею одолеша рязанцев, а князь Олег едва убежа.
Вологодская летопись
Пока Дмитрий Иванович ездил в Орду, князь Михаила Тверской тоже не терял времени даром. В Литве он без особого труда договорился с князем Ольгердом о новом совместном походе на Москву. Но сколько он ни настаивал на необходимости действовать немедленно,– пока его ярлык на великое княжение еще сохранял свою законную силу,– осторожный Ольгерд, привыкший тщательно готовиться к таким походам, до следующего лета выступить не соглашался. Тогда Михаила Александрович, чтобы использовать отсутствие Дмитрия и хоть чем-нибудь ему досадить, тою осенью сам вторгнулся в северные московские земли и захватил и разграбил Бежецкий Верх и Углич, откуда погнал гонца к Ярославскому князю Василию Васильевичу, предлагая ему отложиться от Москвы и действовать сообща от Дмитрия. Но князь Василий ответил решительным азом н стал готовить свой город к обороне, призывая на помощь соседних князей,– Ростовского и Белозерского. Однако Михаила Александрович, у которого войска было немного, на Ярославль не пошел, а, повернув на север, захватил врасплох город Мологу, разграбил его и сжег. Оттуда он двинулся на Кострому, но, не дойдя до нее пятидесяти верст, получил известие о том, что Дмитрий Иванович возвратился из Орды в Москву. Это заставило Тверского князя прекратить поход и возвратиться в свои земли.
*Бежецкий Верх – ныне Бежецк, город в Тверской области. Первоначльно он принадлежал Великому Новгороду, потом Москве.
Тем временем Ольгерд, усиленно готовясь к новой войне с Московской Русью, по своему обыкновению хитрил и прикидывался другом Дмитрия. Он прислал в Москву большое посольство, заверяя Дмитрия Ивановича в том, что вмешиваться в московско-тверские распри больше не станет, и даже предложил закрепить мир и дружбу с Москвой браком своей дочери Клены с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским. Его предложение было принято, состоялось обручение молодых, назначили и день свадьбы. Теперь все, по видимости, складывалось для Москвы благоприятно: отношения с Ордой были налажены, со стороны Литвы в ближайшем будущем опасность не угрожала, было очевидно я то, что Михаила Александрович не возобновит своих нападений, пока сын его находится в Москве заложником. Но Дмитрий Иванович знал по опыту, что такое затишье не будет долгим, и потому решил не упускать времени, удобного для того, чтобы разделаться с Рязанским великим князем Олегом Ивановичем.
Перед самым Рождеством на Рязань выступила московская рать, под начальством воеводы князя Боброка-Волынского.
Рязаяцы, еще не имевшие серьезных боевых столкновений с Москвой и помнившие лишь свою легкую победу под Лопасней, семнадцать лет тому назад одержанную над слабым и нерешительным отцом Дмитрия,– узнав о приближении московского войска, сейчас же выступили навстречу, весело зубоскаля и похваляясь, что, не обнажая сабель, прогонят москвичей плетьми и навсегда отобьют им охоту соваться в Рязанскую землю.
Встреча произошла у села Скорнищева, и в завязавшейся битве разянское войско потерпело страшное поражение. Князь Олег Иванович, преследуемый по пятам, едва спасся в Орду, а на великое княжение в Рязани Дмитрий Иванович посадил своего ставленника, Владимира Ярославича Пронского.
Лишь спустя год, заручившись поддержкой Мамая и выдав свою дочь Анастасию за влиятельного татарского темника, мурзу Солохмира,– ставшего с той поры его правою рукой, – князь Олег Иванович с его помощью прогнал из своей столицы Владимира Пронского и вновь утвердился на великокняжеском столе в Рязани. Но перед Дмитрием он все же счел за лучшее смириться и обещал ему свою дружбу.
В мае следующего года Михаила Александрович Тверской, вместе с Андреем Ольгердовичем Полоцким, Дмитрием Друцким и другими литовскими князьями, снова напал на московские земли. Он захватил город Дмитров, взял с него откуп и увел оттуда большой полон, а затем осадил Псреяславль-Залесский. Но этот город был сильно укреплен, взять его приступом не удалось, а потому, опустошив его окрестности и прослышав о приближении московского войска, князь Михаила и его союзники повернули на север. По пути они ограбили город Кашин и привели в покорность Твери Кашинского князя Михаила Васильевича, склонявшегося к Москве, а после того подступили к Торжку, откуда новгородцы, считая этот город своим, незадолго до того прогнали наместника, поставленного Тверским князем. Отсюда Михаила Александрович отправил в Новгород посла с требованием немедленно сдать Торжок и выдать воевод, осмелившихся посягнуть на его наместника. Новгородцы это требование отказались исполнить и выслали против князя Михаилы большое войско, которое в первом же сражении с тверичами было разбито наголову. После этого Михаила Александрович взял Торжок приступим, разграбил его и сжег.
Все эти действия Тверского князя имели целью отвлечь внимание Дмитрия Ивановича от Ольгерда, который в это время, с огромным войском, быстро двигался на Москву, как всегда, стараясь подойти втайне и напасть врасплох.
Но на этот раз его расчеты не оправдались: князь Дмитрий, на опыте двух предыдущих войн хорошо изучивший тактику литовского полководца, через своих лазутчиков вел за ним неусыпное наблюдение и вовремя был предупреждав об опасности. Едва перейдя русские рубежи, передовой ряд литовского войска столкнулся с московским сторожевым полком и был разбит. Это сразу окрылило москвичей и обескуражило Ольгерда, который увидел, что его игра разгадана и что дальше надо воевать в открытую. Все же он продолжал двигаться вперед, и встреча главных сил произошла возле города Любутска, куда, на соединение с Олъгердом, подошло из-под Торжка и войско Тверского князя.
Пока Дмитрий Иванович ездил в Орду, князь Михаила Тверской тоже не терял времени даром. В Литве он без особого труда договорился с князем Ольгердом о новом совместном походе на Москву. Но сколько он ни настаивал на необходимости действовать немедленно,– пока его ярлык на великое княжение еще сохранял свою законную силу,– осторожный Ольгерд, привыкший тщательно готовиться к таким походам, до следующего лета выступить не соглашался. Тогда Михаила Александрович, чтобы использовать отсутствие Дмитрия и хоть чем-нибудь ему досадить, тою осенью сам вторгнулся в северные московские земли и захватил и разграбил Бежецкий Верх и Углич, откуда погнал гонца к Ярославскому князю Василию Васильевичу, предлагая ему отложиться от Москвы и действовать сообща от Дмитрия. Но князь Василий ответил решительным азом н стал готовить свой город к обороне, призывая на помощь соседних князей,– Ростовского и Белозерского. Однако Михаила Александрович, у которого войска было немного, на Ярославль не пошел, а, повернув на север, захватил врасплох город Мологу, разграбил его и сжег. Оттуда он двинулся на Кострому, но, не дойдя до нее пятидесяти верст, получил известие о том, что Дмитрий Иванович возвратился из Орды в Москву. Это заставило Тверского князя прекратить поход и возвратиться в свои земли.
*Бежецкий Верх – ныне Бежецк, город в Тверской области. Первоначльно он принадлежал Великому Новгороду, потом Москве.
Тем временем Ольгерд, усиленно готовясь к новой войне с Московской Русью, по своему обыкновению хитрил и прикидывался другом Дмитрия. Он прислал в Москву большое посольство, заверяя Дмитрия Ивановича в том, что вмешиваться в московско-тверские распри больше не станет, и даже предложил закрепить мир и дружбу с Москвой браком своей дочери Клены с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским. Его предложение было принято, состоялось обручение молодых, назначили и день свадьбы. Теперь все, по видимости, складывалось для Москвы благоприятно: отношения с Ордой были налажены, со стороны Литвы в ближайшем будущем опасность не угрожала, было очевидно я то, что Михаила Александрович не возобновит своих нападений, пока сын его находится в Москве заложником. Но Дмитрий Иванович знал по опыту, что такое затишье не будет долгим, и потому решил не упускать времени, удобного для того, чтобы разделаться с Рязанским великим князем Олегом Ивановичем.
Перед самым Рождеством на Рязань выступила московская рать, под начальством воеводы князя Боброка-Волынского.
Рязаяцы, еще не имевшие серьезных боевых столкновений с Москвой и помнившие лишь свою легкую победу под Лопасней, семнадцать лет тому назад одержанную над слабым и нерешительным отцом Дмитрия,– узнав о приближении московского войска, сейчас же выступили навстречу, весело зубоскаля и похваляясь, что, не обнажая сабель, прогонят москвичей плетьми и навсегда отобьют им охоту соваться в Рязанскую землю.
Встреча произошла у села Скорнищева, и в завязавшейся битве разянское войско потерпело страшное поражение. Князь Олег Иванович, преследуемый по пятам, едва спасся в Орду, а на великое княжение в Рязани Дмитрий Иванович посадил своего ставленника, Владимира Ярославича Пронского.
Лишь спустя год, заручившись поддержкой Мамая и выдав свою дочь Анастасию за влиятельного татарского темника, мурзу Солохмира,– ставшего с той поры его правою рукой, – князь Олег Иванович с его помощью прогнал из своей столицы Владимира Пронского и вновь утвердился на великокняжеском столе в Рязани. Но перед Дмитрием он все же счел за лучшее смириться и обещал ему свою дружбу.
В мае следующего года Михаила Александрович Тверской, вместе с Андреем Ольгердовичем Полоцким, Дмитрием Друцким и другими литовскими князьями, снова напал на московские земли. Он захватил город Дмитров, взял с него откуп и увел оттуда большой полон, а затем осадил Псреяславль-Залесский. Но этот город был сильно укреплен, взять его приступом не удалось, а потому, опустошив его окрестности и прослышав о приближении московского войска, князь Михаила и его союзники повернули на север. По пути они ограбили город Кашин и привели в покорность Твери Кашинского князя Михаила Васильевича, склонявшегося к Москве, а после того подступили к Торжку, откуда новгородцы, считая этот город своим, незадолго до того прогнали наместника, поставленного Тверским князем. Отсюда Михаила Александрович отправил в Новгород посла с требованием немедленно сдать Торжок и выдать воевод, осмелившихся посягнуть на его наместника. Новгородцы это требование отказались исполнить и выслали против князя Михаилы большое войско, которое в первом же сражении с тверичами было разбито наголову. После этого Михаила Александрович взял Торжок приступим, разграбил его и сжег.
Все эти действия Тверского князя имели целью отвлечь внимание Дмитрия Ивановича от Ольгерда, который в это время, с огромным войском, быстро двигался на Москву, как всегда, стараясь подойти втайне и напасть врасплох.
Но на этот раз его расчеты не оправдались: князь Дмитрий, на опыте двух предыдущих войн хорошо изучивший тактику литовского полководца, через своих лазутчиков вел за ним неусыпное наблюдение и вовремя был предупреждав об опасности. Едва перейдя русские рубежи, передовой ряд литовского войска столкнулся с московским сторожевым полком и был разбит. Это сразу окрылило москвичей и обескуражило Ольгерда, который увидел, что его игра разгадана и что дальше надо воевать в открытую. Все же он продолжал двигаться вперед, и встреча главных сил произошла возле города Любутска, куда, на соединение с Олъгердом, подошло из-под Торжка и войско Тверского князя.