Карр Филиппа. Сестры-соперницы

   Все это казалось очень странным, и, стоя возле двери, я вдруг реально оценила ситуацию. Я почувствовала себя страшно одинокой, страшно далеко от Фар-Фламстеда. Я не могла забыть лицо, глядевшее из-за деревьев, странное выражение его глаз. Оно не было пугающим, ни в коем случае. Скорее наоборот, это существо само было испугано мною, и именно поэтому его глаза следили за мной.
   Но теперь я почувствовала непреодолимое желание выбраться отсюда. Я побежала и не останавливалась, пока не выбралась на открытое пространство.
   Я совсем запыхалась, и первой, кого я встретила, оказалась миссис Черри. Она как раз выходила из огорода с лечебными травами, неся в переднике только что собранные листья и стебли.
   — Ой, вы, кажется, чего-то испугались, госпожа.
   — Я… Я только что видела кого-то в зарослях.
   — В зарослях, госпожа?
   — Ну да, в тех, что вокруг стены.
   — О? — Ее круглые глазки тревожно посмотрели на меня. — Значит, кто-то забрался…
   — Это был человек с черными волосами и бровями, а на щеке у него родимое пятно.
   Несколько секунд она колебалась, опустив голову и нахмурив брови. А потом подняла лицо и улыбнулась.
   — Ой, да это, наверняка, Джон Земляника. Так он, значит, здесь? Ему же, мошеннику нельзя.
   — Джон Земляника? А кто это?
   — У него родимое пятно на щеке. В сезон, когда собирают землянику, это пятно становится совсем как земляничина. Его мамаша, была сама не своя до земляники, когда носила его, вот он таким и родился… Прямо на щеке, ни с кем его не спутаешь, если увидишь. Живет он тем, что лазает, куда ему не положено. Да, Джонни Землянику я знаю.
   — Я его окликнула, но он не отозвался. Убежал.
   — Он же знает, что не имеет права болтаться там в деревьях, вот в чем дело. Ну, вы понапрасну испугались. Джона Землянику бояться нечего.
   Сады и огороды я изучила вдоль и поперек и решила отправиться куда-нибудь подальше. Я знала, что мне не следует выезжать в одиночку дальше выгона, но пример Берсабы, довольно часто предпринимавшей самостоятельные прогулки, вдохновлял меня, и, решив, что ничего страшного в этом нет, в один прекрасный день я выехала из дому.
   В этот раз я избрала иной маршрут — не тот, которым мы обычно ездили с Ричардом, и проехала по красивым просекам около трех миль, добравшись до какой-то фермы. Дом был большим, солидно выглядящим — с каменными стенами, под черепичной крышей. Неподалеку от него были разбросаны небольшие домики, видимо, относившиеся к поместью.
   Я рассматривала все это с понятным интересом: как-никак владельцы фермы были нашими ближайшими соседями. В это время из дома вышла женщина, направилась к ограде, чтобы вылить воду, увидела меня и поздоровалась.
   Ее лицо показалось мне знакомым, а у нее, наверное, тоже родилось подобное ощущение. Подойдя поближе, она стала с интересом присматриваться ко мне.
   И тут я узнала ее. Это была Элла Лонгридж, сестра человека, которого Ричард хотел вызвать на дуэль.
   — О! Да мы уже встречались! — воскликнула она.
   — Вы — миссис Лонгридж, я полагаю.
   — А вы — новая хозяйка Фар-Фламстеда. Мы встречались с вами на балу…
   — Я это хорошо помню. Вы были там вместе с вашим братом, и тогда еще произошел неприятный инцидент.
   — Который, к счастью, благополучно разрешился, — сказала она. — А вы прогуливаетесь в одиночку?
   — Да. Мой муж уехал по делам службы, я устала сидеть дома, а брать с собой грума мне не захотелось.
   — Не хотите ли заглянуть к нам? Брата сейчас нет, но он тоже был бы рад оказать вам гостеприимство.
   — Это очень мило с вашей стороны. Я с удовольствием зайду.
   Спешившись, я привязала лошадь к коновязи, и мы ВОШЛИ В ДОМ.
   Мне сразу бросилась в глаза простота ее серого платья с белым воротником и таким же белым передником. Башмаки ее были грубыми, крепкими, а волосы гладко зачесаны назад.
   Мы оказались в просторной кухне, в одном конце которой пылал открытый очаг, а в другом стоял большой обеденный стол со скамьями по бокам и двумя большими креслами в торцах. На полках кухонного стола стояла оловянная посуда, а над очагом был подвешен на цепях большой черный котел, в котором варилось что-то, аппетитно пахнущее, да и вообще запах в кухне стоял соблазнительный.
   Я сказала, что удивлена тем, что мы оказались соседями.
   — В свое время наши семьи были очень дружны, — сказала Элла Лонгридж, а потом возникли определенные разногласия, и окончательный разрыв, которому вы были свидетельницей, произошел на балу. Раньше мой брат не столь открыто выражал свои взгляды по некоторым вопросам, а ваш муж не терпит никаких точек зрения, отличающихся от его собственной. Очень может быть, что ему не понравилось бы то, что вы сейчас здесь, но, в конце концов, почему бы двум женщинам не встретиться и не поболтать, не обращая внимания на все эти мужские затеи?
   Бросив вокруг взгляд, она сказала:
   — Вот видите, какой простой образ жизни мы здесь ведем. Мой брат сам управляет делами на ферме, но это не единственное его занятие. Он еще член парламента и пишет труды, посвященные политическим вопросам. Порой я боюсь его несдержанности, он никогда не считается с возможными последствиями своих слов.
   Элла Лонгридж не могла не вызывать симпатии, и мысль о том, что она моя ближайшая соседка, подняла мое настроение, поскольку в последнее время я все острее стала сознавать свое одиночество.
   Она прошла к очагу и достала оттуда пирожки — румяные и очень аппетитные на вид.
   — Мы отведаем их прямо с пылу с жару, а если вы не против, я угощу вас домашним элем.
   Она разлила эль из бочонка в оловянные кружки и поставила их на стол, затем выложила на блюдо горячие пирожки.
   — Не каждый день мне доводится принимать гостей, — сказала она.
   — Мы очень близкие соседи.
   — По прямой между нами не более полутора миль, а наша ферма почти граничит с землями Фар-Фламстеда.
   — А вы уже давно здесь живете? — спросила я, отхлебывая превосходный эль.
   — Всю жизнь. В Лондоне у нас есть резиденция, которой Люк пользовался, когда был членом парламента. Он надеется, что нынешнее положение дел изменится, и вместе с друзьями старается этому помочь. Но мы-то выросли на земле, всегда занимались выращиванием скота, и временами мне кажется, что ему бы лучше не вмешиваться в политику. Сейчас это может стать просто опасным.
   — Мы в Корнуолле были очень далеки от всего этого.
   — Люк считает, что буря, которая вскоре разразится, накроет всю страну, вплоть до самых дальних ее уголков.
   Я вздрогнула.
   — Я ненавижу конфликты. Моя мать говорит, что наша семья сильно пострадала от них в свое время.
   — Я думаю, что так можно сказать обо всех семьях. Но страна, по словам Люка, сейчас находится в состоянии, достойном сожаления. Слишком многие склонны наслаждаться тем, что они называют радостями жизни. Им следовало бы жить попроще.
   — Как вы, — подсказала я. — Пирожки очень хороши.
   — Почти все я готовлю сама. У нас в доме всего две служанки. Конечно, есть еще люди, работающие на ферме. Если вам интересно, я потом покажу все наше хозяйство. У нас есть пивоварня — там сварен и этот эль, есть маслодельня, лесопилка, скотные дворы, и кроме того, отдельная кухня, поскольку приходится кормить много народу.
   — Вы много трудитесь, миссис Лонгридж.
   — Я от работы получаю удовольствие, потому что это дело по мне.
   Она довольно подробно расспросила меня о нашей семье, о причинах, которые привели меня в Лондон, и о моем браке. Я была довольна тем, что у меня наконец нашелся собеседник.
   После того как мы хорошенько подкрепились, она показала мне дом. Мы поднялись по деревянной лестнице наверх, где находилось множество комнат, часть из них — проходные. Все комнаты были с тяжелыми дубовыми балками, небольшими окнами в свинцовых переплетах, очень чистенькие, хотя весьма скромно обставленные.
   Я сказала, что мне пора домой, что прислуга, наверное, обеспокоена моим долгим отсутствием, и мне надо вернуться хотя бы к обеду.
   Элла ответила, что не смеет меня задерживать, но если я захочу еще когда-нибудь заехать в гости, она будет очень рада. В здешней округе у нее почти нет друзей, так как политические взгляды Люка настроили большинство соседей против него.
   Я уже была готова забраться в седло, когда во двор въехал сам Люк Лонгридж. Увидев меня, он был изумлен и, как и его сестра, сразу же меня узнал.
   — Итак, сегодня у нас гостья, — сказал он, спешившись и поклонившись.
   — Это был незапланированный визит. Миссис Толуорти ездила верхом и решила взглянуть на ферму, а я, узнав ее, пригласила зайти в гости.
   — Очень рад видеть вас, — сказал Люк. Я сразу заметила, что он одет в очень простые темного цвета камзол и штаны, а его волосы Подстрижены очень коротко — совсем не по моде.
   — Я как раз собиралась уезжать, потому что мне не хочется, чтобы дома беспокоились.
   — Вы приехали сюда одна?
   — Да! Это ведь совсем близко, а брать с собой грума я не хотела.
   — А ваш муж?
   — Он уехал и вернется только через несколько недель.
   — Тогда позвольте проводить вас.
   Я не могла отказать ему в этом. Более того, он был мне интересен, и я считала, что должна быть любезной с ним, поскольку мне с самого начала казалось, что Ричард сам спровоцировал его на ссору во время бала.
   Он сел в седло, и мы отправились в путь.
   Я сказала, что и не подозревала о том, что мы — близкие соседи.
   — Мы всю жизнь соседи.
   Я решила, что не стоит делать вид, будто я не помню об их ссоре, и сказала:
   — Я очень рада, что вам не пришлось драться на дуэли с моим мужем.
   — Вызов был брошен им в горячке спора. Я и не собирался допускать кровопролитие по такому незначительному поводу. Мне кажется, что Толуорти позже тоже понял это и правильно оценил ситуацию.
   — Люди бывают пристрастны в вопросах, которые считают важными. Мой муж служит в королевской армии, и он, естественно, верен Его Величеству.
   — Это само собой разумеется. Другое дело, что страна может оказаться важнее, чем король.
   — Мне всегда казалось, что это одно и то же — король и страна.
   — Так должно быть. Я надеюсь, что генерал Толуорти не будет недоволен тем, что вы нас посетили.
   — Я в этом уверена.
   — Когда он вернется, вы должны сообщить ему, что моя сестра принимала вас, а я проводил вас домой.
   — Конечно, я ему расскажу.
   — Очень может быть, что он станет возражать против таких добрососедских отношений.
   — Я думаю, он обрадуется тому, что у меня здесь появились друзья, ведь он нередко будет покидать дом.
   — Посмотрим. В любом случае моя сестра всегда будет рада вашему обществу.
   — А я — ее. У меня было очень интересное утро. Показался Фар-Фламстед, и Люк сказал, что теперь он спокоен и может возвращаться.
   Он поклонился, но я знала, что он будет стоять здесь и ждать, пока я не въеду в ворота.
   Вскоре я начала подозревать, что забеременела. Конечно, уверенности у меня не было; возможно, я так сильно этого желала, что просто внушила это себе. Я начала засиживаться в комнате Замка, мечтая о ребенке и думая, что в будущем году в это самое время нас будет уже двое — если, конечно, мои предположения верны.
   Я стала довольно рассеянной, и это, конечно, вскоре заметили окружающие. Я видела, что миссис Черри начала внимательно присматриваться ко мне, а однажды, войдя в кухню, я застала ее шепчущейся о чем-то с Мэг и Грейс. Поскольку при моем появлении они тут же умолкли, я решила, что они обсуждали меня, тем более, что хотя миссис Черри сохраняла свой невозмутимо добродушный вид, обе ее собеседницы выглядели скорее растерянными.
   Мэг, причесывая меня, осведомилась, хорошо ли я себя чувствую.
   — Конечно, — ответила я, — а почему ты об этом спрашиваешь? Я плохо выгляжу?
   — О нет, госпожа, вы выглядите прекрасно… но совсем по-другому.
   — Это как по-другому? — прямо спросила я. Она была в замешательстве.
   — Ну, мы просто подумали, госпожа… может, это и нехорошо, но мы, понимаете, все время живем вместе, как в семье, ну и кое-что замечаем…
   — Слушай, Мэг, — сказала я, — мне непонятно, что ты имеешь в виду.
   Она стояла смущенная, опустив голову, но так как я стала настаивать на том, чтобы она объяснила, о чем речь, ей пришлось сказать:
   — Ну, я о том, что здорово было бы, если бы в доме появился ребенок. Мы все были бы страшно рады.
   Я почувствовала, что густо краснею.
   — Но с чего вы решили…
   — Да это Грейс, госпожа…
   — Грейс?
   — Понимаете, она этому обучилась у нашей матери и сама тоже собиралась стать. Она и сейчас, если есть нужда… ну, понимаете, по окрестностям. Если кому-то нужно. У нее к этому способности.
   — Слушай, Мэг, — сказала я, — вот теперь я уже совсем не понимаю, о чем ты толкуешь.
   — Наша мать была повитухой, госпожа, и она научила Грейс всему, что сама знала. Грейс тоже занялась бы тем же самым, только вот мы переехали сюда, и ей пришлось заниматься совсем другим. Но свой хлеб она честно отрабатывает, я думаю, вы тоже согласитесь…
   — Соглашусь, соглашусь. Так что там с Грейс?
   — Ну, у Грейс есть, что называется, чутье насчет всего, что касается младенцев, госпожа, и она говорит, что вы, как говорится, в интересном положении, если вы простите мою дерзость.
   — А откуда она знает?
   — Ну, она говорит, что люди всегда меняются, когда с ними это происходит… неважно, какого они происхождения, и она говорит, что готова биться об заклад.
   — Возможно, Грейс права. Во всяком случае, я надеюсь, что это так и есть.
   Мэг довольно улыбнулась.
   Через несколько дней я стала думать, что Грейс не обмануло ее чутье.
   Июль подходил к концу. Поля пшеницы на ферме Лонгриджей уже изменили свой цвет, став золотисто-коричневыми, а ячмень, овес и корнеплоды расцветили землю сотней оттенков — желтым, белым, синим, зеленым, багряным… Меня нельзя назвать поэтической натурой, но даже я чувствовала, что земля облеклась в одежды, символизирующие плодородие.
   Как мне хотелось ребенка! Мысленно я беседовала с матерью и Берсабой, но написать им о своих подозрениях боялась, опасаясь ошибки.
   И, конечно, я поддалась искушению поговорить со всеведущей Грейс.
   — Грейс, — сказала я, — я почти уверена.
   — О, госпожа, я совершенно уверена, — ответила она.
   — Я так взволнована.
   — Принести в этот мир новую крошечную жизнь — это самое волнующее, что только можно представить, госпожа.
   — Да, похоже, что так.
   — А вы не сомневайтесь, госпожа. Она подошла ко мне вплотную и взглянула мне в лицо, а потом положила руки мне на плечи.
   — Я бы сказала, что у вас около двух месяцев, госпожа. Некоторые просто созданы для этого. У вас роды будут легкими, это я обещаю. Фигура у вас очень подходящая. Тонкая талия и широкие бедра — как песочные часы, для родов лучше не придумаешь.
   — Ты меня успокаиваешь…
   — О, я свое дело знаю. Тут, в лонгриджских окрестностях, нет ребенка от восьми и младше, кому я не помогала бы родиться на этот свет. А те, кто постарше, так им моя мать помогала. На меня вы можете положиться. Я от вас ни на минутку не отойду.
   — Ну, сейчас еще рано об этом говорить.
   — А вы не сомневайтесь, госпожа. Ребеночек-то уже есть, тут нечего и думать. Моя мать была лучшей повитухой во всей округе, и она научила меня всему, что умела. Самые знатные леди никого другого, кроме ее, и видеть не хотели. Она всегда знала, когда приехать, — за день, за два до срока. Никаких там приездов в последнюю минуту, если, конечно, была возможность. А то до ее приезда, бывает, такого наделают… Она еще за неделю готовилась…
   Грейс вдруг умолкла, и я тут же спросила:
   — Так, значит, она помогала и первой жене генерала?
   — В том, что бедняжка умерла, нет вины моей матери. Она заранее сказала, что роды будут непростые. Госпожа была очень уж слаба, и мать знала, что ей не выкарабкаться, но все, что могла, она для нее сделала. Только без толку это. Будь ты лучшей в мире повитухой, против судьбы не попрешь. Но она, конечно, совсем не то была, что вы. Вы-то сильная, здоровая. Про нее нечего даже вспоминать…
   — Я все-таки хотела бы узнать о ней побольше, Грейс.
   Она поджала губы.
   — Я думаю, вам нечего на пустом месте огород городить, госпожа. Вам нужно сейчас думать про своего будущего ребенка. Я знаю, что в апреле вы будете держать на руках малютку и называть его верхом совершенства.
   Я улыбнулась. Судя по всему, она уже примеряла к себе роль няньки.
   Настроение мое улучшилось. Было очень приятно сознавать, что, когда придет мой час, мною займется самая лучшая в мире повитуха.
   Прибыл гонец с письмом от Ричарда. Его опасения относительно беспорядков на севере не подтвердились, и ситуацию удалось взять под контроль. Он собирался прибыть домой до конца этого месяца.
   Я решила, что уже можно написать ему о моих предположениях, которые, наверное, обрадуют его:
   «…У меня, конечно, нет уверенности, но это, видимо, так. Грейс, превосходная повитуха, которую мать обучила всему, что знала сама, прекрасно разбирающаяся во всех этих делах, абсолютно уверена и даже начала обращаться со мной как с бесценным изделием из фарфора. Ко времени вашего возвращения можно будет говорить об этом с полной уверенностью, но уже и сейчас я очень счастлива, поскольку сама чувствую, что это произошло.
   В Тристан Прайори я еще ничего не написала. Моя мать, конечно, обрадуется, но начнет беспокоиться. Думаю, мне ничего на свете так сильно не хочется, как встречи с мамой и сестрой».
   Через неделю пришло письмо от Ричарда. Видимо, он немедленно по получении вестей от меня сел писать ответ.
   Он писал:
   «Моя дорогая жена!
   Ваше письмо принесло мне огромную радость. Я прошу вас бережно относиться к своему здоровью. Я постараюсь приехать домой как можно скорей — видимо, к концу месяца. Надеюсь, что в этот раз останусь с вами надолго, если, конечно, не возникнут какие-нибудь непредвиденные обстоятельства. В данный момент это выглядит маловероятным. Если бы ваша мать и сестра собрались к нам с визитом, я был бы очень рад. Мне не хотелось бы, чтобы вы, сейчас отправились к ним в гости: с каждой неделей вам следует быть все более осторожной. Будьте уверены, что я постоянно думаю о вас, за исключением тех случаев, когда занят военными делами. Вы знаете глубину моих чувств к вам.
   Ваш муж, Ричард Толуорти».
   Прочитав письмо, я улыбнулась. Назвать его страстным признанием в любви было трудновато, но оно было искренним, и каждое его слово выглядело правдивым. Ничего иного я и не ожидала.
   Однажды ночью я мучалась бессонницей. Я лежала в огромной кровати и размышляла о том, как Ричард приедет домой, как мы с ним будем говорить, как вместе будем обсуждать будущее нашего ребенка. Жизнь показала мне еще одно свое измерение. Должно быть, мысль о том, что я становлюсь матерью, изменила меня. Я стала старше, умней. Я обязана была измениться. Теперь для меня начнется новая жизнь. Интересно, справлюсь ли я с ее требованиями?
   Мать, конечно, обрадуется, но и немножко встревожится. Сама она целых пять лет ждала ребенка, моего брата Фенимора и, несомненно, порадуется за меня, поскольку не каждая молодая супруга могла бы понести так быстро, как я.
   Лежа в кровати, я шепотом беседовала с Берсабой, придумывая ее ответы. Мне до сих пор казалось непостижимым, что наши жизни вдруг разошлись в разные стороны после того, как многие годы мы провели бок о бок.
   И вот, когда я так лежала и размышляла, в ночной тишине послышался какой-то странный звук. Я не совсем была уверена, но мне показалось, что зазвучал смех… странный, зловещий смех, который никак нельзя было назвать радостным. Я села в кровати и глянула в сторону окна. Мелькнул и тут же пропал свет. Затем это повторилось.
   Я поняла, где это происходит. Замок!
   Я вскочила с кровати, быстро набросила на плечи халат, подошла к окну и стала пристально вглядываться в кромешную тьму. Вновь послышался смех, потом раздался пронзительный крик. Странно, очень странно…
   В маленьком замке кто-то был.
   Из этого окна я могла увидеть только башенки, но ведь существовала комната, из которой открывался гораздо лучший вид.
   Я зажгла свечу, поднялась по винтовой лестнице и вошла в комнату Замка. В рассеянном свете луны она выглядела жутковато. Встав у окна, я подняла свечу. Теперь в оконном стекле мне было видно только отражение собственного лица. Пришлось поставить свечу на стол и вновь вернуться к окну. Я забралась на приоконную скамью и вновь начала вглядываться во тьму, где находились башни замка.
   И тогда опять появился свет. Он загорался и гас. Это выглядело так, словно башенные зубцы периодически закрывали какой-то фонарь.
   Я открыла окно и высунулась наружу, пытаясь получше разглядеть замок, а потом вдруг поняла, что вижу чье-то лицо. Оно появилось на зубчатой стене — одно лицо без тела, лицо, которое было обращено прямо ко мне.
   Я почувствовала, как кровь застывает в моих жилах, насколько нечеловеческим выглядело это лицо, несколько долгих секунд смотревшее именно на меня. Потом лицо исчезло, тут же погас и свет.
   Я видела это лицо раньше. Я знала, что оно принадлежит мужчине, которого я заметила в зарослях у стены замка. Я узнала и волосы, и густые брови, хотя не смогла разглядеть отметину на лице.
   — Джон Земляника, — прошептала я.
   И в этот момент мои волосы встали дыбом, я почувствовала, что в комнате вместе со мной находится еще кто-то. Я поняла, что здесь присутствует нечто жуткое, сверхъестественное, и поэтому боялась повернуться. Теперь я знала, что такое быть парализованной страхом — я на самом деле не могла шевельнуться и только дрожала от ужаса.
   Кто-то был у меня за спиной. Кто-то приближался ко мне. Я вспомнила, как Ричард не хотел, чтобы я входила в эту комнату.
   Я все-таки заставила себя резко обернуться.
   Рядом со мной стояла миссис Черри. Выглядела она иначе, чем днем, волосы ее были расчесаны на прямой пробор и спадали на плечи, она куталась в накидку из ворсистой ткани.
   — Миссис Черри! — воскликнула я.
   — Госпожа, что вы здесь делаете? Вы же схватите ужасную простуду… ведь окно открыто!
   — Я думала, что…
   — Я уверена, что у вас был ночной кошмар. Но с чего вы вздумали подняться сюда? Я услышала ваши шаги на лестнице. Сплю я чутко и решила, что это Мэг разгуливает во сне. За ней приходится присматривать. Ну, я поднялась сюда, смотрю, а здесь — вы, госпожа… и в таком виде.
   — Миссис Черри, что-то случилось…
   — Давайте, госпожа, я сначала отведу вас назад в кровать. Вы же вся дрожите от холода. Ничего себе, хорошенькое дельце! Генерал не простит нам, если с вами что-нибудь случится. Пойдемте-ка. В комнате стоит такой холод. Я должна как можно скорее уложить вас в постель.
   — В замке кто-то есть, — сказала я.
   — Чепуха. Никто туда не может забраться. Там все заперто. Это приказание генерала. Он сказал, что там опасно и строго-настрого запретил кому-нибудь из нас ходить туда.
   — Я видела там свет. И… чье-то лицо.
   — Ну, госпожа, это дурные сны. Добрая порция успокоительного настоя — вот все, что вам сейчас нужно. Я прямо сейчас вам его и принесу.
   — Да нет же, мне все это не привиделось. Я не могла заснуть и вдруг услышала шум… что-то вроде смеха, а потом увидела там свет, поэтому я и поднялась сюда, чтобы получше все разглядеть, и тут появилось это лицо…
   — Это, конечно, игра света.
   — Нет, я не ошиблась… Я думаю, это был… тот человек, которого я видела среди деревьев.
   — Джон Земляника!
   — Родимого пятна я не заметила. Просто видела очертания головы и эти волосы.
   — О нет, госпожа. Этого просто не может быть. Пойдемте-ка вниз. Я все-таки должна вас уложить в постель. На вашем месте я не разгуливала бы здесь по ночам. Некоторые лестницы не вполне надежны, а в вашем положении падать никак нельзя — может случиться большое несчастье. Не раз так бывало, что какое-нибудь дурацкое падение — и конец всем надеждам. Давайте-ка пойдем. Я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу вас в тепленькой постельке. А потом я принесу вам горячий кирпич, завернутый в мягкую фланель, и один из лучших успокоительных настоев. А завтра утром вы проснетесь свеженькая, как огурчик, и даже думать забудете про ночные кошмары.
   Я поняла, что убеждать ее нет смысла, и пошла вслед за ней в свою комнату. По крайней мере, в ее присутствии я почувствовала себя поспокойней. Не знаю, что я ожидала увидеть, отворачиваясь от окна, когда оказалась лицом к лицу с ней. Но было так странно ждать чего-то сверхъестественного, а увидеть это круглое, розовое, озабоченное лицо.
   Я все еще дрожала, когда она заботливо подтыкала под меня одеяло.
   — А теперь вы немножко подождите, я принесу горячий кирпич и настой. Нужно постараться сделать все это без шума, а то мы разбудим весь дом.
   Я лежала и ждала ее возвращения. Что касается моих кошмаров, все это были, конечно, глупости. Я ясно видела мелькающий за зубцами свет. Я видела лицо на башне. Не такой уж я была впечатлительной, чтобы все это мне померещилось.
   Вначале она принесла кирпич, что оказалось и в самом деле очень кстати. Завернутый в красную фланель, он давал мягкое тепло, и вскоре я перестала дрожать и почувствовала себя лучше.
   — Я вернусь через минуту, — сказала миссис Черри и сдержала слово.
   Она принесла небольшой оловянный бокал, в котором был какой-то настой, по ее словам, приятный на вкус и очень полезный.