Кашин Владимир. Тайна забытого дела (Справедливость - мое ремесло - 2)

   Суббота придвинул ближе к себе стопку бумаги, взял ручку и под приятное шелестенье вентилятора начал писать протокол.
   - Конечно...
   Запал у Василия Гущака исчез. Он устал: и жара, и бессонная ночь, и нервное напряжение - все сразу навалилось на него. Хотелось, чтобы скорее закончился допрос, чтобы этот настырный белобрысый человек с острым и въедливым взглядом наконец понял, что подозревает его ошибочно. Чтобы отпустил домой, где ждет его убитая горем мать. Ее не так печалит гибель свекра - чужого для нее человека, которого раньше она никогда и не видела и который свалился на них как снег на голову и принес беду, - как то, что забрали сына. Василий любит и жалеет ее, но даже и ей не может он все рассказать. А этот наивный следователь пытается его "расколоть".
   И зачем он только приехал, этот канадский дед! Что-то темное было в его биографии. Мать говорила, что был он то ли уголовником, то ли воевал против красных и погиб в бою. Василий постеснялся расспрашивать гостя, и тайна так и ушла с ним вместе. Отец, наверно, что-то знал, но умер, когда было Василию пять лет.
   - Итак, вы бродили по городу, как человек-невидимка? Вас не видел никто. Пока в одиннадцать не встретили Лесю Скорик.
   В голосе следователя слышалась ирония. Василия это не задело. Ему было это безразлично. Его мучила мысль о Лесе. Поймет ли она? Сможет ли простить?
   Суббота решил, что настал тот кульминационный момент допроса, когда, предъявив Гущаку вещественное доказательство, он сможет наконец сломить сопротивление студента. Следователь выдвинул ящик и молча положил на стол лист бумаги, к которому был приколот голубоватый прямоугольничек.
   Василий смотрел в это время куда-то в сторону, кажется, на сейф, стоявший в углу.
   - Что это? - спросил Суббота, привлекая его внимание. - Взгляните!
   Василий не сразу понял, что именно показывает ему следователь.
   - Билет... - ответил он еле слышно.
   Суббота почувствовал, как от волнения кровь прихлынула к лицу. Сейчас, сейчас все будет решено.
   - Биле-е-т! - так же тихо, почти шепотом протянул следователь и мелко задрожал, но, взяв себя в руки, добавил: - Железнодорожный...
   Ему неожиданно вспомнился следователь Порфирий Петрович из "Преступления и наказания" Достоевского, который говорил Раскольникову:
   " - Нет, батюшка Родион Романыч, тут не Миколка! Тут дело фантастическое, мрачное, дело современное, нашего времени случай-с, когда помутилось сердце человеческое; когда цитуется фраза, что кровь "освежает"; когда вся жизнь проповедуется в комфорте. Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце; тут видна решимость на первый шаг, но решимость особого рода, - решился, да как с горы упал или с колокольни слетел, да и на преступление-то словно не своими ногами пришел. Дверь за собой забыл притворить, а убил, двух убил, по теории..."
   - А билетик-то до Лесной! И дата, кажется, та самая... - сказал Валентин Суббота тоном Порфирия Петровича.
   Он следил, как судорожно пытался студент Рущак проглотить застрявший в горле комок. В следующее мгновенье смуглое лицо Гущака покраснело и Василий совсем низко опустил голову.
   - Да вы не прячьте глаза, не прячьте! Смотрите сюда! Нам с вами хорошо надо на все посматривать, чтобы не ошибиться. В нашем деле ошибка кровью пахнет... Так, билетик, значит, ваш? Признаете?
   И опять мелькнул в памяти Порфирий Петрович, изобличающий Раскольникова: " - Ну, да это, положим, в болезни, а то вот еще: убил, да за честного человека себя почитает, людей презирает, бледным ангелом ходит, - нет, уж какой тут Миколка, голубчик Родион Романыч, тут не Миколка!
   Эти последние слова, после всего прежде сказанного и так похожего на отречение, были слишком уж неожиданны. Раскольников весь задрожал, как будто пронзенный".
   - Билетик у вас в доме найден, в мусоре... При втором обыске... С понятыми, вот и протокольчик... Волновались вы и разорвали его на мелкие клочки. Эксперты еле собрали, да вот - наклеили. Так что ни к чему ваши детские хитрости. Только сами себе хуже делаете. Сразу раскаялись бы - и отношение к вам было бы другим. А так за преднамеренность преступления отвечать придется, и за попытку следы замести. Впрочем, покаяться и сейчас еще не поздно. Так что же, билетик-то - ваш?
   - Возможно, - выдохнул Гущак, успевший немного оправиться от замешательства.
   - Нет, не "возможно", а точно!
   " - Губка-то опять, как и тогда, вздрагивает, - пробормотал как бы даже с участием Порфирий Петрович. - Вы меня, Родион Романыч, кажется, не так поняли-с, - прибавил он, несколько помолчав, - оттого так и изумились. Я именно пришел с тем, чтоб уже все сказать и дело повести наоткрытую".
   - Билет я не рвал, - твердо произнес Гущак.
   - Что? Ну, знаете ли, это уже слишком!
   Заявление Гущака было таким неожиданным, что Суббота сразу сбился с того внутреннего ритма допроса, благодаря которому он, казалось, шаг за шагом вел Гущака к признанию.
   - Ну, зачем ты это сделал?! Зачем дедушку убил? Нужно тебе было его добро... - заговорил Суббота, уже не выдерживая следовательского тона и незаметно для самого себя перейдя на "ты". - Вся жизнь впереди была! А теперь... - Он вздохнул, словно и себя считая виноватым в том, что вот нашелся такой человек...
   - Я не убивал. Не надо так говорить, - словно отталкиваясь от следователя и от его беспощадных слов, взмахнул руками Гущак. - А с билетом я объясню, я все объясню вам, - заторопился он. - Понимаете... Взял я один билет, проводил деда до поезда, посадил в вагон...
   " - Это не я убил, - прошептал было Раскольников, точно испуганные маленькие дети, когда их захватывают на месте преступления.
   - Нет, это вы-с, Родион Романыч, вы-с, и некому больше-с, - строго и убежденно прошептал Порфирий".
   - Вы, и больше некому, - невольно вырвалось у следователя, но он тут же спохватился и сказал: - Продолжайте.
   - Посадил в вагон, а уже когда вернулся на вокзал, у меня вдруг сердце забилось тревожно. Думаю, не надо было слушать его, куда же это он, на ночь глядя, один!.. Какое-то сомнение закралось.
   - Подозрение, - уточнил Суббота.
   - Да, подозрение, - согласился Василий. - Бросился я к кассе, взял и себе билет, думаю, поеду в другом вагоне, а назад - уже вместе с ним. Выбежал на платформу, а электричка перед самым носом отошла. Тогда я и вернулся в город.
   Следователь не возражал. Он придвинул поближе к себе протокол обыска с наклеенным на бумагу билетом, прижал его локтем и записал показания Василия.
   - Так, так. Хорошо. Продолжайте.
   Но парень снова умолк.
   - Как-то странно у вас получается, - поднял голову от бумаг Суббота. - Одни только запоздалые реакции. Пришло в голову, что нельзя деда одного пускать - но поздно, побежал на электричку - опоздал, на свидание - тоже вовремя не успел.
   - Почему же? Мы так и договаривались: на одиннадцать часов, приблизительно к этому времени у нее собрание должно было кончиться. Я даже минут на десять раньше к институту подошел.
   - В восемнадцать двадцать освободились, а засвидетельствовать алиби ваша знакомая может только с двадцати трех. Что же вы делали в городе почти пять часов, гражданин невидимка? Андрей Гущак был убит приблизительно в двадцать один пятьдесят. Когда стемнело. Через двадцать минут со станции "Лесная" отошел поезд, которым вы возвратились в город.
   Василий молчал. Следователь тоже умолк.
   - Разорванный билет, который вы намеревались утаить от следствия, продолжал он после паузы, - это настолько убедительная косвенная улика, что фактически играет роль прямой. Зачем вы спрятали его, зачем порвали? Чтобы замести следы?
   - Я не рвал.
   - А кто?
   - Не знаю.
   - Почему он оказался в ведре для мусора?
   - Не знаю.
   - А кто знает?
   - Я не бросал.
   - Наивный вы человек, - укоризненно и с сожалением покачал головою Суббота. - Следы всегда остаются. Если бы вы даже сожгли его, эксперты и пепел прочли бы. И легенда ваша наивна. Ехать по этому билету, кроме вас, некому было. Так? И выбросили его - вы. - Суббота снова повторил твердо и уверенно: - И убить Андрея Гущака больше некому было! - Он замолчал на мгновенье, чтобы произвести на парня большее впечатление. - Отпираться, Василий, не стоит. Для вас же хуже. И так уже натворили достаточно.
   Гущак молчал.
   Следователь положил протокол обыска с подколотым к нему железнодорожным билетом в папку и спрятал ее в ящик. Демонстративно хлопнул ящиком, закрывая его, потом поднял стопку бумаги, лежавшую перед ним, и, выравнивая, постукал торцом ее по столу, желая всем этим показать, что разговор, собственно, закончен.
   - Спрашиваю в последний раз. Признаетесь?
   Гущак молчал.
   - Признаетесь или нет?
   - Я больше ничего не скажу. Зачем говорить, если вы все равно не верите?
   Следователь должен быть до конца объективным, беспристрастным. Только факты, факты и доказательства. Соответствующим образом оформленные на бумаге, они уже сами складываются в обвинительное заключение. А если это заключение стало внутренним убеждением следователя не по окончании следствия, а с самого начала? Значит, первые же собранные розыском улики оказались неопровержимыми, и теперь он, Валентин Суббота, не должен отказываться от своего убеждения. Не говоря уже о том, что существует постоянная спутница и провозвестница истины - интуиция. Хотя и советуют не всегда доверяться ей.
   Но теория - одно, а практика - совсем другое. Ты от нее, от интуиции, отказываешься, боишься попасть под ее влияние, а она существует - и все! И вот в данном случае не позволяет она верить этому колючему как еж парню.
   - Такова уж работа моя, чтобы не верить! - ощутив решительное сопротивление Гущака, сказал Суббота, пробуя перейти на миролюбивый тон.
   - Такой работы в нашем обществе нет!
   Вместе с совершенно естественным возмущением против убийцы в душе Субботы теплилось сочувствие к этому парню, загубившему и свою жизнь.
   - Дурень ты, дурень! Каяться надо. За умышленное убийство без смягчающих обстоятельств можешь высшую меру схлопотать, с жизнью распрощаться...
   - А я и не хочу жить среди таких, как вы... И прошу не "тыкать".
   - Или всю жизнь за решеткой будешь сидеть.
   - Диоген в бочке жил - и то ничего.
   - Тебе нравится такая жизнь? Что ты там делать-то будешь?
   - Думать.
   - О чем же можно думать столько лет?
   Прямолинейность и задиристость студента сейчас не вызывали у Субботы раздражения, не злили его. А неожиданный, почти алогичный ход мыслей даже нравился. Он снова вдохнул воздух, настоянный на цветущей липе, и подумал, что внизу, в камере предварительного заключения, этот парень со своим норовом быстро увянет и через несколько дней сознается. Именно такие вот горячие быстро и остывают.
   - Так о чем же можно думать столько лет?
   - О том, откуда берутся такие, как вы.
   Суббота сделал вид, что ему захотелось зевнуть.
   - Мы с вами не на философской дискуссии, гражданин Гущак. Я хочу от вас только одного. Чтобы вы прямо и честно ответили на вопрос: "Почему раньше скрывали, что ездили с дедом в Лесную, и зачем пытались уничтожить билет?"
   Василий молчал. Ему все это надоело. Он почувствовал себя усталым и тоже хотел только одного - чтобы поскорее закончилось это терзание. Суббота решительно подтянул галстук и выключил вентилятор. Стало тихо. Только слышно было, как тяжело дышит Василий.
   И Суббота вдруг понял, что беспокоило его все время, в течение всего допроса: казалось, что разговаривает он не с подозреваемым в убийстве студентом Гущаком, а словно перед зеркалом с самим собой. Понял, почему Василий сразу показался ему знакомым, хотя никогда раньше в милиции не бывал. Этот упорный, замкнутый характер чем-то напоминал его собственный.
   Суббота подсунул Гущаку протокол. Тот, не читая, подписал каждую страницу.
   Когда его уведи, Суббота подошел к открытому окну и, опершись руками о подоконник, предался размеренным дыхательным упражнениям по системе йогов.
   3
   Подполковник Коваль поехал с Субботой в Лесную не на машине, а электричкой. Обращение управления внутренних дел, расклеенное на пригородном вокзале и на всех станциях той ветки, на которой находилась Лесная, пока не дало никаких результатов, и Ковалю так же, как Субботе, не хотелось расставаться с последней надеждой на неожиданные ассоциации, которые могли возникнуть на пути, проделанном Ардреем Гущаком, или на месте убийства и дать для начала хотя бы новый импульс интуиции.
   Известное дело: когда под ногами нет твердой почвы, приходится человеку уповать и на внезапное озарение. Для подполковника Коваля в загадочном убийстве "канадца" было пока еще столько неясностей, что, казалось, восклицательный знак так и не удастся поставить. Ничего конкретного не мог подсказать ему и лейтенант Андрейко, который первым начал розыск.
   Для поездки Коваль и Суббота выбрали время, когда заканчивается утренний час "пик", после которого движение поездов часа на два прерывается и станции пустуют. Ведь даже среди людей, спешащих на работу, непременно найдутся зеваки, которые будут ходить по пятам и мешать.
   Электричка мягко плыла на северо-запад, оставляя позади заводские корпуса и жилые кварталы. Потом пошли зеленые массивы, в которые поезд влетал, как ракета. Мгновенно проскочив через просеку, он помчался лесом, и замелькали перед глазами высокие деревья. В открытые окна хлынул аромат хвои. В вагоне было много солнца и мало людей. Слева у окна сидела какая-то старушка с корзинкой, накрытой полотняным рушником, в тамбуре, закрываясь газетой, целовались парень и девушка.
   Коваль вспомнил свою Наташу, работавшую сейчас пионервожатой в лагере неподалеку от железнодорожной станции, которую они проскочили, и подумал, что обязательно заехал бы к ней хоть на несколько минут, если бы оказался здесь один, без Субботы. И еще подумал о том, смогла ли бы его Наташка вот так же, закрываясь газетой, целоваться с парнем. Ответить на этот вопрос он не мог и поэтому сердито посмотрел на молодого следователя, вызвав у него недоумение своим неожиданно холодным взглядом.
   В отличие от подполковника, Суббота все время думал только о деле, ради которого они ехали в Лесную. Ни солнечный день, ни живописные места за широким вагонным окном не радовали его. С того дня, когда ему поручено было дело об убийстве Гущака, не знал он ни минуты покоя. Даже по ночам снились ему Гущаки разного возраста, роста, живые и мертвые, хохочущие и плачущие, и он все путал, кто кого убил. Просыпался, когда ему начинал сниться прокурор, человек, уважительно относящийся к своим подчиненным, но вместе с тем беспощадно требовательный в случае провала следствия. Тот факт, что во главе оперативной группы поставлен теперь Коваль, которому доверяют дела самые сложные и самые запутанные, - признак того, что, во-первых, дело Гущака обрело какое-то новое значение и что, во-вторых, инспектор Андрейко, по мнению милицейского начальства, не справился с заданием, а комиссар милиции, начальник управления внутренних дел, хочет помочь следствию первоклассным, мастерским сыском. Однако подполковник Коваль - это не только помощь, но и контроль, и предупреждение всем, кто в этом деле "задействован", в том числе и ему, Субботе.
   Однако, еще раз проанализировав все, что было им сделано, Суббота опять-таки пришел к выводу, что не следует поддаваться никаким фантазиям и иллюзиям и придумывать дополнительные версии, а нужно тщательно разработать ту, которая уже почти привела к успеху. И он успокаивал себя, отгоняя неприятную мысль о том, что со стороны комиссара не исключен элемент сомнения в правильности его, Субботы, действий.
   Была и еще одна причина, почему молодой следователь чувствовал себя с Ковалем не совсем уверенно, но причина эта носила характер сугубо личный, и думать о ней Суббота себе не позволял.
   Поезд плавно приближался к станции, и следователь впервые увидел в новом ракурсе - из окна электрички - знакомую полосу кустарника, автомобильное шоссе вдоль железной дороги, наконец - место преступления, которое раньше осматривал он, стоя на путях.
   Вот и платформа. Коваль и Суббота пошли не вперед, к переходному мосту, а в противоположный конец платформы, туда, где жители восточной части Лесной, не обращая внимания на предостерегающий плакат, спрыгивали на рельсы и что есть духу перебегали через них. Они тоже спрыгнули: Суббота - легко, а Коваль задержался на краю, а потом так неловко приземлился, что ощутил боль в пятках.
   Подполковник с горечью подумал, что отяжелел: озабоченный делами, перестал ходить в бассейн, на рыбалку тоже выбраться некогда, даже зарядку стал делать нерегулярно, вот и результат!
   Идя вдоль колеи, он второй раз внимательно осматривал местность. Далеко вперед бегут сверкающие под солнцем рельсы. Вырвавшись из станционных сплетений, они выскальзывают на широкий простор. Слева от железной дороги - размякшее под летним солнцем асфальтовое шоссе, справа мощенка. Шоссе зажато между колеей с поднятыми над землей проводами семафорной сигнализации и ажурными оградами многочисленных домов отдыха, санаториев, пионерских лагерей, утопающих в глубине леса, раскинувшегося на сотни гектаров - до видневшегося едва ли не у самого горизонта большого села.
   Метрах в шестидесяти от платформы Суббота остановился и, сказав "здесь", раскрыл папку с бумагами, отыскал план, который набросал во время первого выезда на место преступления.
   С того дня, как прокурор вызвал его и велел выехать вместе с лейтенантом Андрейко и медицинским экспертом на дело, казалось, прошла целая вечность. А в действительности - всего неделя, в течение которой Суббота, помня золотое правило - расследовать по горячим следам (время работает на скрывающегося убийцу), - почти не ел, не пил, не спал ночами. И он не может себя упрекнуть - ведь за это короткое время они с лейтенантом вышли на Василия Гущака, и сразу отпали другие предположения и версии, возникшие не из реальных фактов, а из домыслов.
   Главное сделано. Создавать теперь новую оперативную группу во главе с подполковником Ковалем просто смешно. Немного утешает мысль, что он как-никак работник прокуратуры, а не подчиненный Коваля, и недоверие свое комиссар высказал, собственно, не ему, а инспектору Андрейко. И следствие доведет до конца он - Валентин Суббота.
   На его плане - примитивном, но довольно точном рисунке, изображавшем на линованной бумаге пути, полосу гравия, кусты и тросы семафора, - было помечено место, где нашли труп Гущака, лежавший не на рельсах, а возле них, и отдельно - отрезанная левая рука, отброшенная то ли колесами, то ли потоком воздуха почти к самой платформе.
   Рассматривая рисунок, подполковник попросил следователя еще раз рассказать, на что он обратил внимание, по свежим следам ознакомившись с ситуацией, и вообще, каковы были его первые впечатления.
   Суббота повторил все, что уже сообщал раньше об осмотре места преступления, о попытках найти сохранившиеся следы на тропинке, идущей вдоль пути, о том, какие предметы были найдены на самом месте и вокруг него: окурки, обгрызенный карандаш, расписание движения электропоездов на летний период.
   Лейтенант Андрейко собрал все эти мелочи, но он, Суббота, полагает, что как вещественные доказательства они теперь непригодны, поскольку не увязываются ни с одной из возможных версий, а тем более - с основной и по существу единственно реальной - убийца Василий Гущак.
   - А не могли ли принять участие в убийстве несколько человек? - вслух подумал Коваль.
   Молодого следователя немного задел бесстрастный тон, которым подполковник задал этот вопрос. Не мог не заметить Суббота и того, как держался Коваль вообще. У него был вид человека, который настолько разомлел от жары, что осматривает место убийства полусонными глазами и думает о чем-то, совершенно не относящемся к делу. Скорее всего - о том, как бы отдохнуть в тени деревьев.
   Но Суббота даже и намеком не выдал своих ощущений. В конце-то концов, возглавляет следствие работник прокуратуры, а оперативная группа Коваля орган всего-навсего вспомогательный.
   - Не думаю, товарищ подполковник, - сдержанно возразил он. Во-первых, старику хватило бы одного толчка такого крепкого парня, как его внук, во-вторых, у "канадца" не было ни знакомых, ни родственников, кроме Василия и его матери, в-третьих, машинист электропоезда номер семьсот три, под колеса которого попал Гущак, видел только двоих мужчин, шедших по тропинке вдоль колеи. Он дал предупреждающий гудок, и оба отошли от рельсов.
   - А не мог ли он ошибиться? Что, если шел только один человек?
   - Дмитрий Иванович! На первом вагоне электрички - такой мощный прожектор!
   - А тени?
   - Нет, нет, - покачал головою Суббота, удивляясь, как подполковник не понимает элементарных вещей. - В таком случае он мог ошибиться в противоположную сторону - скажем, вместо двоих увидеть четверых.
   - Меня очень удивляет, что кому-то потребовалось убить престарелого человека.
   - Смерть причину находит, - сказал Суббота. - Я думаю, Дмитрий Иванович, дело ясное.
   - Вы машиниста сами допрашивали?
   - Ваш лейтенант Андрейко.
   - Не помнит ли он роста этих людей? Молодой Гущак немного выше деда.
   - В протоколе так и записано с его слов: один повыше, крепкого телосложения. Но машинист видел их всего лишь несколько секунд.
   - Вы не собирались провести следственный эксперимент?
   - Какой, Дмитрий Иванович?
   - Воссоздать обстановку того вечера, когда было совершено убийство, и показать машинисту несколько пар людей на той же тропинке. В одну из этих пар включить молодого Гущака...
   - На такой эксперимент необходимо получить специальное разрешение от железнодорожного начальства. Через десять минут после семьсот третьего здесь проходит пассажирский. Именно тот, машинист которого заметил труп и остановил состав, не доехав до него метров двадцать.
   - Что ж, надо такое разрешение получить. - И, проницательно взглянув на молодого следователя, Коваль добавил: - Колесом отхватило только руку, и после того, как наступила смерть. Так считает экспертиза. Она говорит о прижизненной травме Гущака, которая была еще до того, как он попал под колеса. А разве такого рода травма, тот же синяк на голове или кровоподтек на виске, не могут оказаться следствием удара о рельс или о камень? Смотрите, какой здесь крупный и заостренный гравий и щебень, да и большие камни попадаются. - Подполковник толкнул ногой изрядный кусок щебня. - Шел человек, споткнулся, ударился, а тут поезд... Эксперт так и не ответил на вопрос прямо: насильственная смерть или несчастный случай.
   - Совершенно ясно, что это убийство, Дмитрий Иванович, - сказал Суббота, а сам подумал: "Словно экзаменует меня!" - Окончательное подтверждение может дать только следствие. У него для этого достаточно аргументов, и экспертиза - главнейший из них.
   - А вы попробуйте еще раз запросить экспертизу и потребуйте прямого ответа. В частности, об орудии убийства. Экспертиза ведь обходит это важное обстоятельство.
   - Об этом я и сам думал, - вынужден был согласиться Суббота.
   Толкнув Коваля и Субботу воздушной волной, рядом с ними проскочила электричка. Подполковник внимательно смотрел вниз, под колеса. Когда пыль, поднятая прошедшим поездом, осела, он принялся ходить вдоль колеи взад и вперед, словно совсем забыв о следователе.
   И вдруг резко обернулся.
   - Где тут можно напиться, Валентин Николаевич? Жарища-то какая!
   "Это, кажется, единственное, что его сейчас волнует", - сердито подумал Суббота, чувствуя, впрочем, что и сам изнемогает от жары, особенно ощутимой вблизи просмоленных, разогретых солнцем шпал, которые слезились черными каплями и источали тяжелый дегтярный дух.
   - Наверно, на станции...
   - Пойдемте. - И подполковник, повернувшись спиной к месту убийства, неторопливо зашагал к станционным строениям.
   Суббота покорно побрел следом за ним.
   - А если, вспомнив о соображении по поводу тени человека, которого выхватывает из темноты прожектор, мы все-таки предположим, что Гущак был один, а "вторым" была его тень? Что скажете на это, Валентин Николаевич? спросил Коваль, оборачиваясь к следователю.
   Суббота ответил не сразу. Кажется, подполковник берет под сомнение не только заключение судмедэксперта, но и всю его работу.
   - Не думаю, - произнес он наконец. - Можно, конечно, еще раз допросить машиниста. Но вряд ли удастся опровергнуть заключение о прижизненном ударе по голове. Именно - ударе! Кто же ударил старика, если он был "один"? Кто убийца? В таком случае искомая неизвестная величина вообще становится объектом фантастики, а не реальности.
   Коваль остановился и бросил на следователя испытующий взгляд:
   - А вы пробовали фантазировать? Относительно этой самой искомой неизвестной величины?
   Суббота помолчал немного. А потом пробормотал что-то о сроках расследования, известных и подполковнику Ковалю, и о том, что, имея доказательства, которые изобличают молодого Гущака, он не счел нужным отвлекать внимание на произвольные предположения.
   То, что говорил Суббота, было правильно с точки зрения учебника криминалистики. Но подполковник только поморщился в ответ.
   - Перед нами более широкое поле деятельности, чем одна версия. Коваль сказал "перед нами", а не "перед вами", чтобы не задевать самолюбия молодого следователя. - Но ведь следствие и сыск - это творчество, а значит, и фантазия.
   - Фантастика - это романы, Дмитрий Иванович! Если следствие начнет фантазировать, до чего же оно дойдет?!
   - Я сказал "фантазия", а не "фантастика", - спокойно возразил Коваль. - Кстати, знаете, что писал о воображении, то есть о способности фантазировать, Эйнштейн? Что полет человеческого воображения для науки важнее, чем конкретные знания, потому что знания - ограничены, а воображение охватывает все на свете, стимулирует прогресс и является источником его эволюции. Точнее, по его мнению, воображение - это реальный фактор научного исследования. Мне кажется, он прав. Ну, а в нашем случае мы пока что будем исходить из ваших соображений: якобы у старика Гущака в нашей стране не было никого, кроме родственников, к которым он приехал. Ни давних знакомых, ни когдатошних друзей. Тогда и на самом деле останется у нас одна версия. Пусть будет так.