Кашин Владимир Леонидович
Тайна забытого дела (Справедливость - мое ремесло - 2)
Владимир Леонидович КАШИН
ТАЙНА ЗАБЫТОГО ДЕЛА
Роман
("Справедливость - мое ремесло" - 2)
Авторизованный перевод с украинского А. Тверского
Художник Николай Мольс
Владимир Кашин - автор многих произведений, повествующих о
работе сотрудников уголовного розыска.
В романах "Приговор приведен в исполнение", "Тайна забытого
дела" и "Тени над Латорицей" он рассказывает о принципиальных,
мужественных работниках милиции, стоящих на страже социалистической
законности.
В. Кашин - лауреат премий МВД СССР и СП СССР за цикл романов о
советской милиции "Справедливость - мое ремесло".
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
________________________________________________________________
1
Едва подполковник Коваль шагнул из вагона на высокую платформу пригородного вокзала, как сразу очутился в бурлящем людском потоке. Неторопливо выбравшись из толпы, он остановился на краю платформы и внимательно огляделся по сторонам.
Над рельсами низко стояло солнце - круглое и красное, словно огромный глаз светофора. Но электропоезда не обращали внимания на этот сигнал, стремительно набирали скорость и, виртуозно выпутываясь из станционных рельсовых сплетений, исчезали вдали.
Людской поток понемногу редел. Коваль скользил взглядом по лицам, фигурам, портфелям, сумочкам, сверткам, и со стороны могло бы показаться, что он ни на чем не фиксирует своего внимания.
Он любил такое вроде бы бесцельное наблюдение; когда подробности и детали запоминаются без особых усилий и увиденное как бы само по себе откладывается в дальней кладовой памяти, чтобы вынырнуть в самый необходимый, в самый острый момент и помочь решить сложную задачу.
Собственно говоря, поездка в Лесную, из которой он только что возвратился в Киев, была не обязательна - он ведь уже был на месте преступления вместе с лейтенантом Андрейко, и ехать туда вторично вроде бы не было нужды. Но сегодня неожиданно для самого себя, словно повинуясь какому-то внутреннему зову, Коваль встал из-за стола, спрятал бумаги в сейф, запер кабинет и отправился на вокзал.
В вагоне он тоже с кажущимся равнодушием посматривал по сторонам и под мерное постукивание колес предался свободному течению мысли. Был у него и такой метод продумывания запутанных ситуаций - в самой гуще жизни, когда он, Коваль, словно оказывался между двумя электрическими полюсами, одним из которых становилась выработанная годами интуиция, а другим окружающий мир с его многообразными реалиями. В определенное время между этими полюсами проскакивала искра, и яркая вспышка освещала глубинные тайники человеческой души и скрытые мотивы тех или иных поступков.
Для Дмитрия Ивановича Коваля такого рода мышление было не только важной составной частью его работы, но, помимо того, еще и жизненной потребностью, и чем-то близким к творчеству, которое, как известно, приносит человеку не одни лишь муки, но и наслаждение.
...Он спустился по лестнице на привокзальную площадь.
Был тот суетливый час "пик", когда и на вокзале, и на площади люди роились, как пчелы над ульем. Но даже и торопясь, они приостанавливались перед высоким застекленным щитом у здания вокзала, наскоро просматривали его и бежали дальше.
Коваль тоже остановился у щита. В своем любимом сером костюме был он похож скорее на степенного служащего, на ученого или врача, чем на сотрудника уголовного розыска. Не привлекая к себе внимания, подполковник сделал вид, что так же, как все, заинтересовался обращением городского управления внутренних дел.
"Милиция разыскивает..." Ковалю незачем было читать объявление, написанное им самим. Он еще раз вгляделся в фотографию Андрея Гущака, сделанную за две недели до убийства. Маленькое паспортное фото было увеличено, и Ковалю казалось, что глаза старого репатрианта так широко и открыто смотрят на него, словно хотят что-то ему рассказать.
О, как много отдал бы подполковник, чтобы узнать, что же именно хотел рассказать перед смертью старый Гущак и почему его убили! Не исключено, конечно, что это один из тех несчастных случаев, которые происходят на железной дороге из-за неосторожности или нездоровья престарелого человека.
Ковалю хотелось спросить: о чем же ты думал, человече, глядя в объектив фотоаппарата, что волновало тебя в последние дни, когда возвратился на родину, что привело в Лесную, кого искал ты там и кто нашел тебя, чтобы убить?
Вопросы эти то и дело возникали в голове подполковника, оставаясь без ответа, а он внимательно вглядывался в фотографию старого Гущака, хотя видел это фото не впервые - оно ведь лежало под стеклом на его письменном столе и все время маячило перед глазами.
Коваль вздохнул. Дело опять запутанное и сложное. И главное - не за что ухватиться. Коваль понял это уже в тот момент, когда комиссар поставил перед ним задачу.
- У вас есть вопросы, сомнения, Дмитрий Иванович? - спросил начальник управления, заметив, как по лицу подполковника пробежала тень.
Коваль покачал головой. Разве комиссар не понимает, что после истории с Сосновским ему, Ковалю, нельзя рисковать. Хотел было скептически скаламбурить, что, мол, нет в этом деле вообще ничего, в том числе и сомнений, но сдержался.
- После дела Сосновского и Петрова-Семенова, когда в прокуратуре пытались ответственность за ошибку свалить на нас, хорошо бы кое-кого убедить в наших профессиональных возможностях, - сказал комиссар, не глядя на Коваля.
"Как в книге читает", - подумал подполковник.
А комиссар невозмутимо продолжал:
- Скандал с этим Гущаком. Человек вернулся из длительной эмиграции на родину и - на тебе! - погиб. Что это? Несчастный случай? Или что-то другое? Мы обязаны разобраться. И просто-напросто по-человечески, и потому, что в эмигрантском болоте поднимут вой: дескать, убили мы. У Гущака ведь когда-то были грехи, вот и сыграют на этом. Полагаюсь и надеюсь, Дмитрий Иванович, только на вас. Очевидно, что лейтенант Андрейко, начавший розыск, один с таким делом не справится. Если он вам нужен как помощник, пожалуйста. Если он вам не по душе, берите кого хотите.
Из всего неисчислимого богатства родного языка в распоряжении Коваля оставалось для ответа всего-навсего три слова: "Есть, товарищ комиссар!" Их-то он и произнес.
"Кто видел этого человека десятого июля в электропоезде?" спрашивалось в объявлении.
...Коваль решил, что оставит Андрейко в своей оперативной группе. Уже после первой беседы с лейтенантом стало ясно, что тот имеет мало опыта, но энергичен и не просто исполнителен, а старается выполнить любое поручение с полной отдачей. А вот с молодым следователем прокуратуры Валентином Субботой работать будет посложнее. Он уже успел наломать дров, поторопившись посадить в камеру предварительного заключения внука Гущака, которого, по мнению подполковника, без достаточных на то оснований подозревает в убийстве с корыстной целью.
Суббота, конечно, прав, ссылаясь на азбучную истину, что преступление почти никогда не совершается без причины. Если старика столкнули под электричку, значит, кому-то это было нужно. Но кому же? У молодого следователя мгновенно готов однозначный ответ: единственному наследнику привезенных из Канады долларов - Василию Гущаку. Но есть и другая азбучная истина: именно однозначные ответы чаще всего и оказываются ошибочными!
Экспертиза, кстати, не сказала еще своего слова. Кровоподтек на голове старого Гущака мог появиться и при жизни убитого, мог возникнуть и от удара о рельс в момент падения...
- Сбежал старик от старухи? - спросил кто-то в толпе.
- Под колеса попал, написано.
- Я и говорю: видела его в вагоне, - уверяла щупленькая старушка, одетая, несмотря на жару, в черный жакет. - А как же! Сидел напротив меня.
- А вы не обознались, бабушка?
- С чего бы это обозналась! Глаза-то у меня видят пока! У окошка сидел, руки на коленях держал. Смирненький такой, аккуратненький. Он самый и есть!
- Так сходите в милицию.
- Еще чего, в милицию! Век там не была, и ходить нечего. - Она на мгновенье умолкла, потом снова заговорила безо всякой связи с предыдущим: - У нас, в Лесной, участковый к моей соседке хаживал. А как пропал у ей поросенок, только рукой махнул: не найти его теперь, где-нибудь заблудился, говорит, или одичал, ты его, поди, плохо кормила, вот он в лес и подался, желудями подкормиться; убежал, сам и воротится...
Люди у щита менялись, а болтливая старуха без умолку распространялась о том да о сем. Коваль все надеялся, что она в конце-то концов выговорится, но, так и не дождавшись, выбрал подходящий момент и отозвал ее в сторону.
Старушка, поняв, что имеет дело с работником милиции, сперва растерялась. А потом выяснилось, что не помнит она ни старика, снятого на фото, ни того, с кем он ехал или разговаривал, ни как он был одет. Вообще ничего не помнит и не знает.
Она виновато моргала, глядя на Коваля подслеповатыми глазами.
- А все-таки вспомните, - настаивал подполковник.
- Правду сказать, - тяжело вздохнула старушка, - ничего я не видела, честное слово. Вы уж меня простите, старую, товарищ начальник. Всякого народу ехало - и молодые, и старые. А тот ли дед аль другой какой, видит бог, не знаю.
- Зачем же говорите?
- Да так, товарищ начальник. Дома-то мне не с кем погутарить. Старик мой неразговорчивый. И день молчит, и два, и месяц целый молчать может. А живем вдвоем, деточек бог не дал. Только и покалякаешь, как сюда на станцию выйдешь. С людьми добрыми поговоришь, и на душе легче. Дома потом и помолчать можно.
Заметив, что "товарищ начальник" улыбнулся, старушка облегченно вздохнула, поклонилась и нырнула в метро.
Коваль направился к остановке троллейбуса. По дороге он еще раз оглянулся на щит, возле которого толпились люди.
2
Следователь Валентин Суббота, не мигая, смотрел на двадцатидвухлетнего задержанного Василия Гущака, который, нахохлившись, сидел напротив него. Следователь и сам-то был ненамного старше задержанного, но ему казалось, что юридическое образование и уже приобретенная, пусть небольшая, практика дадут ему возможность легко добиться признания.
Допрашивал Суббота в свободной комнате офицеров уголовного розыска, где стояло еще два пустых стола. Разговаривать с парнем в прокуратуре, в общей комнате, на глазах у своих коллег, ему не хотелось. В милиции он чувствовал себя более уверенно. А сегодня уверенность была ему особенно нужна. Во время первого разговора с Василием Гущаком он неожиданно вышел из себя и теперь тщательно подготовился к этой новой встрече.
Он еще раз изучил материалы, связанные с загадочной гибелью репатрианта из Канады Андрея Гущака: протоколы осмотра места преступления и трупа, фотографии, заключения судебно-медицинской экспертизы, протокол обыска на квартире Гущака. Вчитывался, пытаясь представить себе всю цепь событий, приведших старика к гибели.
Словно в кино, кадр за кадром, видел он, как идет Василий со своим дедом из дому. Вот поднимаются они вверх по улице Смирнова-Ласточкина, где живет Василий с матерью. Улица старая, вымощена тесаным камнем, по обе стороны, начиная от Художественного института, стоят ветхие домики, красные и желтые, кирпичные стены которых мечены временем и непогодами, а цоколь порос мхом и травою.
Василий Гущак идет с дедом на Львовскую площадь, откуда трамвай повезет их на вокзал. "Канадец", как следователь мысленно называет старика Гущака, несмотря на восьмой десяток, шагает легко, глядя по сторонам. Ему все здесь интересно. Больше сорока лет бродил человек по свету и под конец не выдержал, вернулся. И не с пустыми руками: и валюты привез немало, и всякого добра. Но из близких на родине почти никого уже не застал: жена умерла, сын тоже умер, осталась только невестка - жена сына, которую он никогда и в глаза не видел. Вот только внук - родная кровь.
Старик, пока освоился, тихо прожил несколько дней, и пусть с грехом пополам, но все же снова заговорил на родном языке. Теперь шел он с внуком к трамваю, чтобы добраться до вокзала - надумал съездить в Лесную, небольшую курортную станцию на Брестском направлении. Не без удовольствия посматривал на внука и улыбался: могучая порода, весь в деда, не иначе. И знать не знал, ведать не ведал, что с каждым шагом приближается к смерти. Вот Гущаки - молодой и старый - сели в трамвай и вскоре вышли у вокзала. Молодой побежал в кассу за билетами...
Но здесь лента, которая так свободно мелькала перед глазами следователя, обрывалась, и, чтобы склеить ее, нужны были показания Василия Гущака.
В глазах Василия, сидевшего напротив, не было видно ни малейшего желания что-либо рассказывать. Наоборот, все чаще вспыхивал недобрый огонь упрямства. "Глаза человека, способного на преступление, - думал Суббота. Конечно, теория итальянца Ламброзо о преступном типе и о наследовании преступных наклонностей сомнительна, но все-таки глаза этого студента-физика и весь его мрачный и агрессивный вид кое о чем говорят". О, если бы, если бы этот вид можно было подшить к делу!
Готовясь к разговору с подозреваемым, следователь Суббота не раз возвращался в мыслях к тому куску ленты, который оборвался на пригородном вокзале и к которому нужно было во что бы то ни стало приклеить продолжение. Что же было дальше? Дальше Василий Гущак, естественно, купил билеты и вместе с дедом сел в электричку...
- Гражданин Гущак, вспомните, вы сидели по ходу поезда или против?
Парень поднял голову и пожал плечами.
- Все-таки вспомните, - настаивал следователь.
Суббота отложил ручку, пока еще ничего не записывая и надеясь этим расположить парня к себе, вызвать у него то самое доверие, которого до сих пор добиться не смог. Помнил еще из университетских лекций, что не следует ставить прямые вопросы и что вопросы, которые кажутся подозреваемому далекими от сути дела и не требуют признаний, в действительности оказываются для него самыми коварными. Беседуя со следователем, подозреваемый охотно отвечает на эти вопросы, которые, как ему кажется, дают ему возможность расслабиться. Тут-то и теряет он бдительность и попадает в ловушку.
- Это легко вспомнить, - говорил Суббота, будто бы желая помочь парню. - Подумайте, что именно вы видели в окне, когда ехали: горизонт набегал на вас или исчезал из виду. - И Суббота многозначительно и пристально посмотрел на Гущака.
- Опять двадцать пять! - взорвался Василий. - Не ездил я с дедушкой в Лесную!
- Хорошо, - миролюбиво улыбнулся Суббота. - Не ездили. Только провожали. До какого места? До касс? Или до перрона?
- До перрона.
- Дождались отхода поезда?
- Нет.
- Электричка уже стояла у перрона, когда вы пришли?
- Стояла.
- А для дедушки место нашлось? - неожиданно спросил старший лейтенант.
- Да. Сел.
- Конец рабочего дня, - заметил следователь. - Народу много...
- Место нашлось.
- А вам пришлось стоять? - сочувственно произнес Суббота. - И долго? До Поста Волынского? Или до самой Лесной?
Все-таки люди очень не похожи друг на друга. У некоторых прямо на лице написана склонность к бурным реакциям и неожиданным поступкам. На первый взгляд они покладисты, спокойны, но у них слабы сдерживающие центры: под воздействием внезапного раздражения или обиды они могут совершить преступление.
Суббота твердо верил в критику теории Ламброзо, хотя с самой теорией подробно ознакомиться не удалось. Но, думал он, кое-кто отрицал и генетику, подвергал разносу вейсманизм-морганизм. Возможно, и Ламброзо сделал реакционные выводы из истинно научных сопоставлений и аналогий, встречающихся в юридической практике.
- Ну, что же вы молчите?
- Я не ездил с дедушкой. Вы знаете.
- Нет, к сожалению, не знаю, - ответил Суббота. - Если бы я был в этом уверен, все выглядело бы иначе.
И он снова склеил в своем воображении разорванную ленту событий, и все пришло в движение, как на экране.
Вагон электрички. Василий Гущак и его дед едут молча. Старик смотрит в окно. Когда-то электричек здесь не было. А железная дорога? Кажется, была и до революции. Но когда-то город кончался вокзалом, а сейчас вырвался за старую окраину и шагнул далеко на запад. Целые поселки выросли по обеим сторонам дороги. А люди? И такие, и совсем не такие, как раньше. Старик потому и молчал, что думал о своем, непонятном такому молодому человеку, как Василий. Но, может быть, раньше Андрей Гущак под Киевом и не бывал, он ведь сам из-под Полтавы, жил в других местах, пока в двадцать первом не уехал за границу.
Лента событий снова оборвалась.
- А зачем ваш дедушка поехал в Лесную? К кому?
- Не знаю!
- Значит, поехал Андрей Иванович Гущак в Лесную один, а вы остались в городе?
Василий молчал.
- В котором часу отошла электричка?
- В восемнадцать двадцать.
- Где вы были после того, как ушли с перрона?
- Я уже говорил.
- Напомните.
- Гулял по городу.
- Встретили кого-нибудь из знакомых?
- Нет.
- Выходит, никто не может это удостоверить? - изображая ироническое сочувствие, спросил Суббота.
- Леся Скорик. Она была на комсомольском собрании в институте. Мы встретились.
- Когда?
- Около одиннадцати.
- Когда отошла электричка с вашим дедушкой?
- В восемнадцать двадцать.
- Вы это хорошо запомнили? Именно в восемнадцать двадцать?
- Дедушка торопился на эту электричку.
- И словом не обмолвился, зачем едет в Лесную, почему спешит?
Василий покачал головой. Всем своим видом он словно говорил: ну какого черта вы снова и снова спрашиваете одно в то же! Ловите меня на слове?
- У вас есть родственники в Лесной?
- Нет.
- А знакомые?
Василий только раздраженно пожал плечами.
- Математику знаете? Отнимите от двадцати трех восемнадцать двадцать. Сколько? Четыре часа сорок минут. Почти пять часов! И вы все это время бродили по городу?
Василий Гущак ниже наклонил голову, и Суббота почувствовал, что именно в этом расчете времени и кроется ключ ко всему делу. У следователя были улики против молодого Гущака, но косвенные. Если бы Василий признался в убийстве старика, то для обвинения хватило бы и этих улик.
Валентин Суббота вспомнил, как на практических занятиях учили будущих юристов накапливать для обвинения не только прямые улики, но и косвенные. "Умейте их замечать, анализировать, сопоставлять. Но не очень полагайтесь на них, - говорил профессор, - потому что из одних косвенных шубу не сошьешь". И напоминал изречение из Достоевского о том, что из сотни кроликов нельзя составить лошадь, как и из сотни подозрений нельзя составить доказательства.
Молодой следователь хорошо помнил, что цепь косвенных улик должна быть замкнутой, иначе она рассыплется. А для этого необходимо признание Гущака-младшего.
Ветерок принес через открытое окно пьянящий запах липы. Суббота прислушался к шуму города, который словно прокатывался по старому зданию управления внутренних дел. Запах липы вызывал какие-то неясные, но приятные ассоциации, однако следователь не стал углубляться в них. Не до этого. Ему впервые доверили серьезное уголовное дело, и он должен во что бы то ни стало добиться успеха. Какие дела были у него до сих пор? Нарушение техники безопасности на производстве, мелкие кражи, в которых повинны несовершеннолетние.
Он добился санкции на арест заподозренного в убийстве Василия Гущака, делая упор на то, что это человек скрытный и склонный к неожиданным вспышкам, способный вследствие внутренней психологической борьбы пойти на что угодно.
Валентин Суббота хорошо знал, что должен быть объективным, и не только потому, что на суде сразу обнаружат предвзятость следствия. И все-таки невольно поддавался гипнозу улик, которые просто-напросто очаровывали его, едва ему удавалось хоть как-то увязать их друг с другом. Весь ход его мыслей постепенно принял направление обвинительное, и любая попытка подозреваемого отойти от этого направления вызывала у Субботы раздражение. Он ведь заведомо считал Василия виновным.
Из памяти молодого следователя еще не выветрились положения о том, что надо быть осторожным при оценке улик, ни в коем случае не горячиться, избирая версию, и не идти слепо за первой попавшейся, не доверяться первому впечатлению и очень настороженно относиться к уликам, которые как бы сами идут в руки. Это были верные правила. Но если не из чего выбирать, если возможна лишь одна-единственная версия?!
Конечно, придумать их можно сколько угодно. По принципу аналогии. Непреднамеренное убийство во время ссоры? Ведь для того, чтобы столкнуть старика под колеса поезда, не требуется больших усилий. Самоубийство, похожее на убийство? Тоже возможно. Прижизненный удар по голове, засвидетельствованный медицинской экспертизой, мог ведь оказаться и следствием несчастного случая: ну, скажем, старик упал, ударился головою о рельс и уже после этого попал под колеса.
Можно было бы поинтересоваться и окружением старого репатрианта. Но если человек уехал за границу в молодости, а возвратился спустя десятки лет, на родине никого не знает и всего-навсего через две недели гибнет при подозрительных обстоятельствах, то здесь речь может идти, пожалуй, лишь о том, что преследовала его канадская мафия, от которой сбежал он в Советский Союз. Может быть, ее "черная рука" настигла его и уничтожила? Вряд ли. Но как бы то ни было - не ехать же, в конце концов, ему, Валентину Субботе, в Канаду, чтобы изучать там окружение эмигранта Гущака! Незачем притягивать за уши и другие версии, которые только отнимут время и запутают дело!
Валентин Суббота не боялся упреков в том, что он, дескать, поленился рассмотреть и проверить разные версии. Упрекают того, кто не раскрыл преступление. А в своем успехе следователь был уверен. Рано или поздно этот студент, припертый к стене по крохам собранными уликами, вынужден будет поднять руки вверх и признаться.
- Молчание - не лучший способ защиты, гражданин Гущак!
Молодой следователь приготовил студенту сюрприз. И весь разговор между ним и Гущаком был, с точки зрения Субботы, лишь подготовкой к решающему моменту.
Он уже заметил, что хитрить парень не умеет, он или отрицает свою вину, или попросту молчит, и когда дело дойдет, как любил говорить преподаватель уголовного права, до упрямых улик, ему некуда будет деваться. Это решающее доказательство ложности показаний молодого Гущака лежало в ящике стола Валентина Субботы, и он только и ждал подходящей минуты, чтобы нанести удар.
Эта минута приближалась, и Суббота почувствовал, что и сам начинает волноваться. Ему стало душно, и он немного ослабил узел галстука. В противоборстве двух сил за плечами следователя стоял закон. Следователь имел преимущество, потому что играл белыми и делал ход первым. Но и подозреваемый тоже имел кое-какие, пока не известные Субботе, ходы.
Да, необходимо свалить противника одним ударом. Оглушить. Затем, не дав опомниться, применить тонкий психологический прием, который полностью его разоружит и выдаст на милость победителя. Все должно произойти молниеносно. Следователь уже давно понял, что Василий Гущак - крепкий орешек. В какую-то минуту он даже показался Субботе похожим на него самого. Но тут же, спохватившись, Суббота подумал, куда же девать в таком случае Ламброзо?..
Снова запахло липой. Суббота включил настольный вентилятор, чтобы отогнать этот дурман. Вентилятор шлепнул резиновыми лепестками, а потом тихо зашелестел, еле слышно присвистывая. Но запах липы не исчез, а по-прежнему кружил голову.
Суббота думал и о липах, и о почти ровеснике своем, Василии Гущаке. Их поколение летает в космос, в Арктику, строит электростанции на сибирских реках. А этот коренастый парень убил своего старого деда, чтобы завладеть долларами и сундуками с импортными тряпками. Все это Субботе было так противно, что он не мог преодолеть в себе отвращение и смотреть на Василия Гущака беспристрастно. Неужели ради каких-то долларов можно пойти на преступление?! Тем более, со временем Василий все равно бы их унаследовал. Субботе не хотелось в это верить, но ведь иначе исчез бы мотив преступления...
Не имея возможности разобраться в этом противоречии, следователь снова мысленно переключился на липы и другие посторонние предметы. Чтобы выдержать затяжную паузу, которую пытался навязать ему подследственный, подумал, что липы под окном посажены давно, быть может, около ста лет назад, когда строился этот каменный дом с широкой железной лестницей, которая так и гудит под ногами, символизируя своим массивным видом незыблемость и силу закона.
Все это издавна имело свой смысл. В то время, как само это здание угрюмое и мрачное и снаружи и изнутри - как бы напоминало каждому входящему о неотвратимости наказания, липы под окнами не давали узнику, которого вели на прогулку или на допрос, забыть, как прекрасен мир и как ужасно подземелье, от которого он может избавиться, если покорится воле следователя.
- Молчание - не лучший способ защиты, - повторил Суббота, возвращаясь мыслями к реальной действительности.
- А вы сперва докажите мою вину и объясните, на каком основании держите меня здесь как преступника.
"Ого! - с каким-то почти злорадным удовлетворением подумал следователь. - Презумпция невиновности!.. Просвещенный малый!" И ощутил приятный охотничий холодок в сердце - ведь гораздо интереснее иметь дело с сильным противником, особенно если он уверен в своей неуязвимости.
- А если я докажу, что вас не было в городе и что вы ездили вместе с дедом в Лесную? Будете защищаться? Или признаетесь?
ТАЙНА ЗАБЫТОГО ДЕЛА
Роман
("Справедливость - мое ремесло" - 2)
Авторизованный перевод с украинского А. Тверского
Художник Николай Мольс
Владимир Кашин - автор многих произведений, повествующих о
работе сотрудников уголовного розыска.
В романах "Приговор приведен в исполнение", "Тайна забытого
дела" и "Тени над Латорицей" он рассказывает о принципиальных,
мужественных работниках милиции, стоящих на страже социалистической
законности.
В. Кашин - лауреат премий МВД СССР и СП СССР за цикл романов о
советской милиции "Справедливость - мое ремесло".
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
________________________________________________________________
1
Едва подполковник Коваль шагнул из вагона на высокую платформу пригородного вокзала, как сразу очутился в бурлящем людском потоке. Неторопливо выбравшись из толпы, он остановился на краю платформы и внимательно огляделся по сторонам.
Над рельсами низко стояло солнце - круглое и красное, словно огромный глаз светофора. Но электропоезда не обращали внимания на этот сигнал, стремительно набирали скорость и, виртуозно выпутываясь из станционных рельсовых сплетений, исчезали вдали.
Людской поток понемногу редел. Коваль скользил взглядом по лицам, фигурам, портфелям, сумочкам, сверткам, и со стороны могло бы показаться, что он ни на чем не фиксирует своего внимания.
Он любил такое вроде бы бесцельное наблюдение; когда подробности и детали запоминаются без особых усилий и увиденное как бы само по себе откладывается в дальней кладовой памяти, чтобы вынырнуть в самый необходимый, в самый острый момент и помочь решить сложную задачу.
Собственно говоря, поездка в Лесную, из которой он только что возвратился в Киев, была не обязательна - он ведь уже был на месте преступления вместе с лейтенантом Андрейко, и ехать туда вторично вроде бы не было нужды. Но сегодня неожиданно для самого себя, словно повинуясь какому-то внутреннему зову, Коваль встал из-за стола, спрятал бумаги в сейф, запер кабинет и отправился на вокзал.
В вагоне он тоже с кажущимся равнодушием посматривал по сторонам и под мерное постукивание колес предался свободному течению мысли. Был у него и такой метод продумывания запутанных ситуаций - в самой гуще жизни, когда он, Коваль, словно оказывался между двумя электрическими полюсами, одним из которых становилась выработанная годами интуиция, а другим окружающий мир с его многообразными реалиями. В определенное время между этими полюсами проскакивала искра, и яркая вспышка освещала глубинные тайники человеческой души и скрытые мотивы тех или иных поступков.
Для Дмитрия Ивановича Коваля такого рода мышление было не только важной составной частью его работы, но, помимо того, еще и жизненной потребностью, и чем-то близким к творчеству, которое, как известно, приносит человеку не одни лишь муки, но и наслаждение.
...Он спустился по лестнице на привокзальную площадь.
Был тот суетливый час "пик", когда и на вокзале, и на площади люди роились, как пчелы над ульем. Но даже и торопясь, они приостанавливались перед высоким застекленным щитом у здания вокзала, наскоро просматривали его и бежали дальше.
Коваль тоже остановился у щита. В своем любимом сером костюме был он похож скорее на степенного служащего, на ученого или врача, чем на сотрудника уголовного розыска. Не привлекая к себе внимания, подполковник сделал вид, что так же, как все, заинтересовался обращением городского управления внутренних дел.
"Милиция разыскивает..." Ковалю незачем было читать объявление, написанное им самим. Он еще раз вгляделся в фотографию Андрея Гущака, сделанную за две недели до убийства. Маленькое паспортное фото было увеличено, и Ковалю казалось, что глаза старого репатрианта так широко и открыто смотрят на него, словно хотят что-то ему рассказать.
О, как много отдал бы подполковник, чтобы узнать, что же именно хотел рассказать перед смертью старый Гущак и почему его убили! Не исключено, конечно, что это один из тех несчастных случаев, которые происходят на железной дороге из-за неосторожности или нездоровья престарелого человека.
Ковалю хотелось спросить: о чем же ты думал, человече, глядя в объектив фотоаппарата, что волновало тебя в последние дни, когда возвратился на родину, что привело в Лесную, кого искал ты там и кто нашел тебя, чтобы убить?
Вопросы эти то и дело возникали в голове подполковника, оставаясь без ответа, а он внимательно вглядывался в фотографию старого Гущака, хотя видел это фото не впервые - оно ведь лежало под стеклом на его письменном столе и все время маячило перед глазами.
Коваль вздохнул. Дело опять запутанное и сложное. И главное - не за что ухватиться. Коваль понял это уже в тот момент, когда комиссар поставил перед ним задачу.
- У вас есть вопросы, сомнения, Дмитрий Иванович? - спросил начальник управления, заметив, как по лицу подполковника пробежала тень.
Коваль покачал головой. Разве комиссар не понимает, что после истории с Сосновским ему, Ковалю, нельзя рисковать. Хотел было скептически скаламбурить, что, мол, нет в этом деле вообще ничего, в том числе и сомнений, но сдержался.
- После дела Сосновского и Петрова-Семенова, когда в прокуратуре пытались ответственность за ошибку свалить на нас, хорошо бы кое-кого убедить в наших профессиональных возможностях, - сказал комиссар, не глядя на Коваля.
"Как в книге читает", - подумал подполковник.
А комиссар невозмутимо продолжал:
- Скандал с этим Гущаком. Человек вернулся из длительной эмиграции на родину и - на тебе! - погиб. Что это? Несчастный случай? Или что-то другое? Мы обязаны разобраться. И просто-напросто по-человечески, и потому, что в эмигрантском болоте поднимут вой: дескать, убили мы. У Гущака ведь когда-то были грехи, вот и сыграют на этом. Полагаюсь и надеюсь, Дмитрий Иванович, только на вас. Очевидно, что лейтенант Андрейко, начавший розыск, один с таким делом не справится. Если он вам нужен как помощник, пожалуйста. Если он вам не по душе, берите кого хотите.
Из всего неисчислимого богатства родного языка в распоряжении Коваля оставалось для ответа всего-навсего три слова: "Есть, товарищ комиссар!" Их-то он и произнес.
"Кто видел этого человека десятого июля в электропоезде?" спрашивалось в объявлении.
...Коваль решил, что оставит Андрейко в своей оперативной группе. Уже после первой беседы с лейтенантом стало ясно, что тот имеет мало опыта, но энергичен и не просто исполнителен, а старается выполнить любое поручение с полной отдачей. А вот с молодым следователем прокуратуры Валентином Субботой работать будет посложнее. Он уже успел наломать дров, поторопившись посадить в камеру предварительного заключения внука Гущака, которого, по мнению подполковника, без достаточных на то оснований подозревает в убийстве с корыстной целью.
Суббота, конечно, прав, ссылаясь на азбучную истину, что преступление почти никогда не совершается без причины. Если старика столкнули под электричку, значит, кому-то это было нужно. Но кому же? У молодого следователя мгновенно готов однозначный ответ: единственному наследнику привезенных из Канады долларов - Василию Гущаку. Но есть и другая азбучная истина: именно однозначные ответы чаще всего и оказываются ошибочными!
Экспертиза, кстати, не сказала еще своего слова. Кровоподтек на голове старого Гущака мог появиться и при жизни убитого, мог возникнуть и от удара о рельс в момент падения...
- Сбежал старик от старухи? - спросил кто-то в толпе.
- Под колеса попал, написано.
- Я и говорю: видела его в вагоне, - уверяла щупленькая старушка, одетая, несмотря на жару, в черный жакет. - А как же! Сидел напротив меня.
- А вы не обознались, бабушка?
- С чего бы это обозналась! Глаза-то у меня видят пока! У окошка сидел, руки на коленях держал. Смирненький такой, аккуратненький. Он самый и есть!
- Так сходите в милицию.
- Еще чего, в милицию! Век там не была, и ходить нечего. - Она на мгновенье умолкла, потом снова заговорила безо всякой связи с предыдущим: - У нас, в Лесной, участковый к моей соседке хаживал. А как пропал у ей поросенок, только рукой махнул: не найти его теперь, где-нибудь заблудился, говорит, или одичал, ты его, поди, плохо кормила, вот он в лес и подался, желудями подкормиться; убежал, сам и воротится...
Люди у щита менялись, а болтливая старуха без умолку распространялась о том да о сем. Коваль все надеялся, что она в конце-то концов выговорится, но, так и не дождавшись, выбрал подходящий момент и отозвал ее в сторону.
Старушка, поняв, что имеет дело с работником милиции, сперва растерялась. А потом выяснилось, что не помнит она ни старика, снятого на фото, ни того, с кем он ехал или разговаривал, ни как он был одет. Вообще ничего не помнит и не знает.
Она виновато моргала, глядя на Коваля подслеповатыми глазами.
- А все-таки вспомните, - настаивал подполковник.
- Правду сказать, - тяжело вздохнула старушка, - ничего я не видела, честное слово. Вы уж меня простите, старую, товарищ начальник. Всякого народу ехало - и молодые, и старые. А тот ли дед аль другой какой, видит бог, не знаю.
- Зачем же говорите?
- Да так, товарищ начальник. Дома-то мне не с кем погутарить. Старик мой неразговорчивый. И день молчит, и два, и месяц целый молчать может. А живем вдвоем, деточек бог не дал. Только и покалякаешь, как сюда на станцию выйдешь. С людьми добрыми поговоришь, и на душе легче. Дома потом и помолчать можно.
Заметив, что "товарищ начальник" улыбнулся, старушка облегченно вздохнула, поклонилась и нырнула в метро.
Коваль направился к остановке троллейбуса. По дороге он еще раз оглянулся на щит, возле которого толпились люди.
2
Следователь Валентин Суббота, не мигая, смотрел на двадцатидвухлетнего задержанного Василия Гущака, который, нахохлившись, сидел напротив него. Следователь и сам-то был ненамного старше задержанного, но ему казалось, что юридическое образование и уже приобретенная, пусть небольшая, практика дадут ему возможность легко добиться признания.
Допрашивал Суббота в свободной комнате офицеров уголовного розыска, где стояло еще два пустых стола. Разговаривать с парнем в прокуратуре, в общей комнате, на глазах у своих коллег, ему не хотелось. В милиции он чувствовал себя более уверенно. А сегодня уверенность была ему особенно нужна. Во время первого разговора с Василием Гущаком он неожиданно вышел из себя и теперь тщательно подготовился к этой новой встрече.
Он еще раз изучил материалы, связанные с загадочной гибелью репатрианта из Канады Андрея Гущака: протоколы осмотра места преступления и трупа, фотографии, заключения судебно-медицинской экспертизы, протокол обыска на квартире Гущака. Вчитывался, пытаясь представить себе всю цепь событий, приведших старика к гибели.
Словно в кино, кадр за кадром, видел он, как идет Василий со своим дедом из дому. Вот поднимаются они вверх по улице Смирнова-Ласточкина, где живет Василий с матерью. Улица старая, вымощена тесаным камнем, по обе стороны, начиная от Художественного института, стоят ветхие домики, красные и желтые, кирпичные стены которых мечены временем и непогодами, а цоколь порос мхом и травою.
Василий Гущак идет с дедом на Львовскую площадь, откуда трамвай повезет их на вокзал. "Канадец", как следователь мысленно называет старика Гущака, несмотря на восьмой десяток, шагает легко, глядя по сторонам. Ему все здесь интересно. Больше сорока лет бродил человек по свету и под конец не выдержал, вернулся. И не с пустыми руками: и валюты привез немало, и всякого добра. Но из близких на родине почти никого уже не застал: жена умерла, сын тоже умер, осталась только невестка - жена сына, которую он никогда и в глаза не видел. Вот только внук - родная кровь.
Старик, пока освоился, тихо прожил несколько дней, и пусть с грехом пополам, но все же снова заговорил на родном языке. Теперь шел он с внуком к трамваю, чтобы добраться до вокзала - надумал съездить в Лесную, небольшую курортную станцию на Брестском направлении. Не без удовольствия посматривал на внука и улыбался: могучая порода, весь в деда, не иначе. И знать не знал, ведать не ведал, что с каждым шагом приближается к смерти. Вот Гущаки - молодой и старый - сели в трамвай и вскоре вышли у вокзала. Молодой побежал в кассу за билетами...
Но здесь лента, которая так свободно мелькала перед глазами следователя, обрывалась, и, чтобы склеить ее, нужны были показания Василия Гущака.
В глазах Василия, сидевшего напротив, не было видно ни малейшего желания что-либо рассказывать. Наоборот, все чаще вспыхивал недобрый огонь упрямства. "Глаза человека, способного на преступление, - думал Суббота. Конечно, теория итальянца Ламброзо о преступном типе и о наследовании преступных наклонностей сомнительна, но все-таки глаза этого студента-физика и весь его мрачный и агрессивный вид кое о чем говорят". О, если бы, если бы этот вид можно было подшить к делу!
Готовясь к разговору с подозреваемым, следователь Суббота не раз возвращался в мыслях к тому куску ленты, который оборвался на пригородном вокзале и к которому нужно было во что бы то ни стало приклеить продолжение. Что же было дальше? Дальше Василий Гущак, естественно, купил билеты и вместе с дедом сел в электричку...
- Гражданин Гущак, вспомните, вы сидели по ходу поезда или против?
Парень поднял голову и пожал плечами.
- Все-таки вспомните, - настаивал следователь.
Суббота отложил ручку, пока еще ничего не записывая и надеясь этим расположить парня к себе, вызвать у него то самое доверие, которого до сих пор добиться не смог. Помнил еще из университетских лекций, что не следует ставить прямые вопросы и что вопросы, которые кажутся подозреваемому далекими от сути дела и не требуют признаний, в действительности оказываются для него самыми коварными. Беседуя со следователем, подозреваемый охотно отвечает на эти вопросы, которые, как ему кажется, дают ему возможность расслабиться. Тут-то и теряет он бдительность и попадает в ловушку.
- Это легко вспомнить, - говорил Суббота, будто бы желая помочь парню. - Подумайте, что именно вы видели в окне, когда ехали: горизонт набегал на вас или исчезал из виду. - И Суббота многозначительно и пристально посмотрел на Гущака.
- Опять двадцать пять! - взорвался Василий. - Не ездил я с дедушкой в Лесную!
- Хорошо, - миролюбиво улыбнулся Суббота. - Не ездили. Только провожали. До какого места? До касс? Или до перрона?
- До перрона.
- Дождались отхода поезда?
- Нет.
- Электричка уже стояла у перрона, когда вы пришли?
- Стояла.
- А для дедушки место нашлось? - неожиданно спросил старший лейтенант.
- Да. Сел.
- Конец рабочего дня, - заметил следователь. - Народу много...
- Место нашлось.
- А вам пришлось стоять? - сочувственно произнес Суббота. - И долго? До Поста Волынского? Или до самой Лесной?
Все-таки люди очень не похожи друг на друга. У некоторых прямо на лице написана склонность к бурным реакциям и неожиданным поступкам. На первый взгляд они покладисты, спокойны, но у них слабы сдерживающие центры: под воздействием внезапного раздражения или обиды они могут совершить преступление.
Суббота твердо верил в критику теории Ламброзо, хотя с самой теорией подробно ознакомиться не удалось. Но, думал он, кое-кто отрицал и генетику, подвергал разносу вейсманизм-морганизм. Возможно, и Ламброзо сделал реакционные выводы из истинно научных сопоставлений и аналогий, встречающихся в юридической практике.
- Ну, что же вы молчите?
- Я не ездил с дедушкой. Вы знаете.
- Нет, к сожалению, не знаю, - ответил Суббота. - Если бы я был в этом уверен, все выглядело бы иначе.
И он снова склеил в своем воображении разорванную ленту событий, и все пришло в движение, как на экране.
Вагон электрички. Василий Гущак и его дед едут молча. Старик смотрит в окно. Когда-то электричек здесь не было. А железная дорога? Кажется, была и до революции. Но когда-то город кончался вокзалом, а сейчас вырвался за старую окраину и шагнул далеко на запад. Целые поселки выросли по обеим сторонам дороги. А люди? И такие, и совсем не такие, как раньше. Старик потому и молчал, что думал о своем, непонятном такому молодому человеку, как Василий. Но, может быть, раньше Андрей Гущак под Киевом и не бывал, он ведь сам из-под Полтавы, жил в других местах, пока в двадцать первом не уехал за границу.
Лента событий снова оборвалась.
- А зачем ваш дедушка поехал в Лесную? К кому?
- Не знаю!
- Значит, поехал Андрей Иванович Гущак в Лесную один, а вы остались в городе?
Василий молчал.
- В котором часу отошла электричка?
- В восемнадцать двадцать.
- Где вы были после того, как ушли с перрона?
- Я уже говорил.
- Напомните.
- Гулял по городу.
- Встретили кого-нибудь из знакомых?
- Нет.
- Выходит, никто не может это удостоверить? - изображая ироническое сочувствие, спросил Суббота.
- Леся Скорик. Она была на комсомольском собрании в институте. Мы встретились.
- Когда?
- Около одиннадцати.
- Когда отошла электричка с вашим дедушкой?
- В восемнадцать двадцать.
- Вы это хорошо запомнили? Именно в восемнадцать двадцать?
- Дедушка торопился на эту электричку.
- И словом не обмолвился, зачем едет в Лесную, почему спешит?
Василий покачал головой. Всем своим видом он словно говорил: ну какого черта вы снова и снова спрашиваете одно в то же! Ловите меня на слове?
- У вас есть родственники в Лесной?
- Нет.
- А знакомые?
Василий только раздраженно пожал плечами.
- Математику знаете? Отнимите от двадцати трех восемнадцать двадцать. Сколько? Четыре часа сорок минут. Почти пять часов! И вы все это время бродили по городу?
Василий Гущак ниже наклонил голову, и Суббота почувствовал, что именно в этом расчете времени и кроется ключ ко всему делу. У следователя были улики против молодого Гущака, но косвенные. Если бы Василий признался в убийстве старика, то для обвинения хватило бы и этих улик.
Валентин Суббота вспомнил, как на практических занятиях учили будущих юристов накапливать для обвинения не только прямые улики, но и косвенные. "Умейте их замечать, анализировать, сопоставлять. Но не очень полагайтесь на них, - говорил профессор, - потому что из одних косвенных шубу не сошьешь". И напоминал изречение из Достоевского о том, что из сотни кроликов нельзя составить лошадь, как и из сотни подозрений нельзя составить доказательства.
Молодой следователь хорошо помнил, что цепь косвенных улик должна быть замкнутой, иначе она рассыплется. А для этого необходимо признание Гущака-младшего.
Ветерок принес через открытое окно пьянящий запах липы. Суббота прислушался к шуму города, который словно прокатывался по старому зданию управления внутренних дел. Запах липы вызывал какие-то неясные, но приятные ассоциации, однако следователь не стал углубляться в них. Не до этого. Ему впервые доверили серьезное уголовное дело, и он должен во что бы то ни стало добиться успеха. Какие дела были у него до сих пор? Нарушение техники безопасности на производстве, мелкие кражи, в которых повинны несовершеннолетние.
Он добился санкции на арест заподозренного в убийстве Василия Гущака, делая упор на то, что это человек скрытный и склонный к неожиданным вспышкам, способный вследствие внутренней психологической борьбы пойти на что угодно.
Валентин Суббота хорошо знал, что должен быть объективным, и не только потому, что на суде сразу обнаружат предвзятость следствия. И все-таки невольно поддавался гипнозу улик, которые просто-напросто очаровывали его, едва ему удавалось хоть как-то увязать их друг с другом. Весь ход его мыслей постепенно принял направление обвинительное, и любая попытка подозреваемого отойти от этого направления вызывала у Субботы раздражение. Он ведь заведомо считал Василия виновным.
Из памяти молодого следователя еще не выветрились положения о том, что надо быть осторожным при оценке улик, ни в коем случае не горячиться, избирая версию, и не идти слепо за первой попавшейся, не доверяться первому впечатлению и очень настороженно относиться к уликам, которые как бы сами идут в руки. Это были верные правила. Но если не из чего выбирать, если возможна лишь одна-единственная версия?!
Конечно, придумать их можно сколько угодно. По принципу аналогии. Непреднамеренное убийство во время ссоры? Ведь для того, чтобы столкнуть старика под колеса поезда, не требуется больших усилий. Самоубийство, похожее на убийство? Тоже возможно. Прижизненный удар по голове, засвидетельствованный медицинской экспертизой, мог ведь оказаться и следствием несчастного случая: ну, скажем, старик упал, ударился головою о рельс и уже после этого попал под колеса.
Можно было бы поинтересоваться и окружением старого репатрианта. Но если человек уехал за границу в молодости, а возвратился спустя десятки лет, на родине никого не знает и всего-навсего через две недели гибнет при подозрительных обстоятельствах, то здесь речь может идти, пожалуй, лишь о том, что преследовала его канадская мафия, от которой сбежал он в Советский Союз. Может быть, ее "черная рука" настигла его и уничтожила? Вряд ли. Но как бы то ни было - не ехать же, в конце концов, ему, Валентину Субботе, в Канаду, чтобы изучать там окружение эмигранта Гущака! Незачем притягивать за уши и другие версии, которые только отнимут время и запутают дело!
Валентин Суббота не боялся упреков в том, что он, дескать, поленился рассмотреть и проверить разные версии. Упрекают того, кто не раскрыл преступление. А в своем успехе следователь был уверен. Рано или поздно этот студент, припертый к стене по крохам собранными уликами, вынужден будет поднять руки вверх и признаться.
- Молчание - не лучший способ защиты, гражданин Гущак!
Молодой следователь приготовил студенту сюрприз. И весь разговор между ним и Гущаком был, с точки зрения Субботы, лишь подготовкой к решающему моменту.
Он уже заметил, что хитрить парень не умеет, он или отрицает свою вину, или попросту молчит, и когда дело дойдет, как любил говорить преподаватель уголовного права, до упрямых улик, ему некуда будет деваться. Это решающее доказательство ложности показаний молодого Гущака лежало в ящике стола Валентина Субботы, и он только и ждал подходящей минуты, чтобы нанести удар.
Эта минута приближалась, и Суббота почувствовал, что и сам начинает волноваться. Ему стало душно, и он немного ослабил узел галстука. В противоборстве двух сил за плечами следователя стоял закон. Следователь имел преимущество, потому что играл белыми и делал ход первым. Но и подозреваемый тоже имел кое-какие, пока не известные Субботе, ходы.
Да, необходимо свалить противника одним ударом. Оглушить. Затем, не дав опомниться, применить тонкий психологический прием, который полностью его разоружит и выдаст на милость победителя. Все должно произойти молниеносно. Следователь уже давно понял, что Василий Гущак - крепкий орешек. В какую-то минуту он даже показался Субботе похожим на него самого. Но тут же, спохватившись, Суббота подумал, куда же девать в таком случае Ламброзо?..
Снова запахло липой. Суббота включил настольный вентилятор, чтобы отогнать этот дурман. Вентилятор шлепнул резиновыми лепестками, а потом тихо зашелестел, еле слышно присвистывая. Но запах липы не исчез, а по-прежнему кружил голову.
Суббота думал и о липах, и о почти ровеснике своем, Василии Гущаке. Их поколение летает в космос, в Арктику, строит электростанции на сибирских реках. А этот коренастый парень убил своего старого деда, чтобы завладеть долларами и сундуками с импортными тряпками. Все это Субботе было так противно, что он не мог преодолеть в себе отвращение и смотреть на Василия Гущака беспристрастно. Неужели ради каких-то долларов можно пойти на преступление?! Тем более, со временем Василий все равно бы их унаследовал. Субботе не хотелось в это верить, но ведь иначе исчез бы мотив преступления...
Не имея возможности разобраться в этом противоречии, следователь снова мысленно переключился на липы и другие посторонние предметы. Чтобы выдержать затяжную паузу, которую пытался навязать ему подследственный, подумал, что липы под окном посажены давно, быть может, около ста лет назад, когда строился этот каменный дом с широкой железной лестницей, которая так и гудит под ногами, символизируя своим массивным видом незыблемость и силу закона.
Все это издавна имело свой смысл. В то время, как само это здание угрюмое и мрачное и снаружи и изнутри - как бы напоминало каждому входящему о неотвратимости наказания, липы под окнами не давали узнику, которого вели на прогулку или на допрос, забыть, как прекрасен мир и как ужасно подземелье, от которого он может избавиться, если покорится воле следователя.
- Молчание - не лучший способ защиты, - повторил Суббота, возвращаясь мыслями к реальной действительности.
- А вы сперва докажите мою вину и объясните, на каком основании держите меня здесь как преступника.
"Ого! - с каким-то почти злорадным удовлетворением подумал следователь. - Презумпция невиновности!.. Просвещенный малый!" И ощутил приятный охотничий холодок в сердце - ведь гораздо интереснее иметь дело с сильным противником, особенно если он уверен в своей неуязвимости.
- А если я докажу, что вас не было в городе и что вы ездили вместе с дедом в Лесную? Будете защищаться? Или признаетесь?