Кауи Вера. Наследницы

   — Да она и близко к ранчо ни разу не подошла с тех самых пор, как вышла замуж за моего внука.
   — Значит, она не имеет представления…
   — И интереса тоже. Она думает, что мы до сих нор ходим в «стетсонах» и носим по шесть пистолетов, а питаемся вяленой говядиной и солониной. По ее мнению, Чикаго — это конец цивилизации, а снова она начинается только в Сан-Франциско.
   Кейт облегченно вздохнула.
   — Слава Богу.
   Агата нахмурилась.
   — А что, это так серьезно?
   — Если только она это увидит, то горы свернет, чтобы продать вещи через Нью-Йорк, а продать будет проще простого. Когда коллекционеры узнают… — На лице Кейт вдруг отразился страх. — Кто-нибудь вообще знает?
   — Кого ты имеешь в виду?
   — Ну, людей искусства, ценителей…
   — А я с ними не знакома. Здесь-то, конечно, все знают. Время от времени я получала какие-то запросы из Денвера, а один раз кто-то приезжал из Нью-Йорка. Но это было очень давно.
   — Слава Богу, — вздохнула Кент. — Стоит только заикнуться о чем-нибудь подобном, сразу разгорится война не на жизнь, а на смерть. Доминик будет настаивать на том, чтобы вы продавали, по двум причинам: во-первых, чтобы получить баснословные комиссионные, а во-вторых, она одним прыжком окажется на самой вершине нашего бизнеса.
   — А ты сама не хотела бы это сделать?
   Кейт покачала головой.
   — Разум говорит, что я должна была бы хотеть, но сердце говорит нет. Такие вещи должны принадлежать всему миру, а не нескольким десяткам богачей.
   Агата наклонила голову.
   — Недаром ты сразу пришлась мне по душе…
   — Пожалуйста, никому не говорите, — попросила Кейт. — Например, я точно знаю, что, если бы рассказала Ролло, он попытался бы заставить меня извлечь из всего этого пользу.
   — Ролло? А-а, это твой приятель-гомик? — Увидев изменившееся лицо Кейт, Агата поспешно продолжала:
   — Беру свои слова назад. Блэз говорит, ты к нему сильно привязана.
   — Он мой лучший друг, — честно отвечала Кейт.
   — Тогда я вдвойне прошу прощения. Настоящих друзей не так уж легко найти. И не мое дело, куда его заносит.
   Кейт рассмеялась.
   — Надеюсь, когда-нибудь его занесет в эти края.
   Если вы с ним познакомитесь, он вас наверняка очарует.
   — Правда? В таком случае в следующий раз тащи его с собой.
   — Да он сам за мной увяжется.
   Взаимопонимание и хорошее настроение были восстановлены. Они вернулись в оранжерею, где Агату ждал легкий завтрак: чашка бульона, неизменный бифштекс — на этот раз небольшой — и салат.
   — Врачи говорят, что мне надо есть почаще, — тяжело вздохнула Агата, — а мне и есть-то не хочется, разве что иногда в обед.
   — Если мне дадут чашку кофе, я составлю вам компанию, — предложила Кейт, и под ее легкую веселую болтовню и забавные истории Агата незаметно одолел бульон, почти весь бифштекс и половину салата.
   Потом ее увезли наверх немного вздремнуть, а Кейт отправилась на прогулку с Джедом.
 
   Снег был глубоким, но сыпучим и ровным, а при температуре чуть выше нуля его поверхность стала именно такой, к какой, судя по всему, привыкли местные лошади. Кейт достался гнедой мерин по кличке Полковник, бывалый напарник объездчиков, который никогда не спотыкался и ничего не пугался. Как и предполагала Кейт, седло на Западе представляло собой нечто вроде кресла.
   Запахнувшись в подбитую овчиной куртку, в ковбойской шляпе, из-под которой выбивались яркие волосы, и теплых перчатках, Кейт жадно глотала бодрящий воздух, хотя сначала ей было немного трудно дышать. Впечатлений двух последних дней было достаточно, чтоб закружилась голова, но разве могло все это сравниться с тем, что она едет на настоящей ковбойской лошади рядом с настоящим ковбоем, всего в сорока милях от подножия Скалистых гор.
   Снег лежал даже на ветвях сосен, окаймлявших пастбища, но это, как видно, ничуть не беспокоило коров, которые спокойно жевали сено, вытаскивая пучки из расставленных повсюду кормушек, и не обращали ни малейшего внимания на лошадей.
   — Это херефорды? — рискнула спросить Кейт, которая знала, что в конце девятнадцатого века сюда привезли английских быков, чтобы скрестить их с местным — более приземистым и плотным — скотом.
   — Точно, — подтвердил приятно удивленный Джед. — Чуть не все ведут начало от быка, которого отец мисс Агаты выписал из Англии. У него было мудреное имя с милю длиной, но на ранчо его звали просто Па, потому что он покрыл больше тысячи телок, прежде чем его занесло метелью. Старина Черный Джек выкопал его из-под пятиметрового снега и похоронил, как собственного родича. Его могила на кладбище за домом.
   Они провели в седле несколько часов, пока Джед проверял, все ли в порядке на дальних пастбищах.
   — А как вы узнаете, куда они пошли? — спросила заинтригованная Кейт.
   — Вертолет следит. Подмога хоть куда! Раньше-то, бывало, целыми днями их разыскиваешь, особенно после непогоды. А теперь вертолет находит стадо и нам по радио сообщает. Так что мы точно знаем, куда ехать в случае чего.
   — А в случае чего? — поинтересовалась Кейт.
   — Ну, например, бурей занесет, или просто застрянут в глубоком снегу, или горный лев кого поранит.
   — Это тот, которого я слышала ночью?
   — Мы знаем, что здесь один бродит, — кивнул Джед. — Но если он на коров не нападает, и мы его не трогаем. Теперь, когда снегу навалило, за ним легче следить.
   Казалось, Джед совсем не управляет своей лошадью, а просто сидит и позволяет себя везти.
   — Старина Хэнк сам знает, куда ехать. Он этим уж сколько лет занимается.
   Хэнк довольно понуро трусил рысью, но на обратном пути, когда Джед слегка тронул его шпорами, он сразу подобрался, выгнул шею и загарцевал. Даже Полковник наставил уши и пошел боком. Когда они перевалили через вершину холма и увидели розовый дом, лежавший посреди снежной равнины, Кейт, залившись счастливым смехом, воскликнула: «Дома мне ни за что не поверят!» — и подняла Полковника в галоп.
   Для лошади с репутацией флегматика Полковник показал удивительную резвость, и, когда они перешли на рысь, Кейт наклонилась и похлопала мерина по выгнутой шее.
   — Тебе понравилось, старый плут. И мне тоже!

Глава 8

   Растянувшись на королевском ложе огромной спальни в Чандлер-тауэрс, Доминик ленивым движением стряхнула сигарету в стеклянную пепельницу.
   — Ты слишком много куришь, — пробормотал ее муж, который слишком устал, чтобы выговаривать ей всерьез. К тому же он знал, что от его замечаний проку все равно не будет.
   — Ведь это не сказывается на моих талантах, как ты считаешь?
   Он приоткрыл один глаз.
   — Я думаю, ты заметила бы первая.
   — Ты выразил им свое одобрение уже целых два раза. — Она провела рукой по стальным мышцам его широкой груди, по плоскому животу, добралась до волос на лобке и почувствовала, что, несмотря на то, что дважды за прошедший час они занимались любовью, его плоть шевельнулась в ответ на прикосновение. Глядя, как увеличивается его пенис, она с удовлетворением подумала, что этот человек никуда от нее не денется: он привязан к ней, как лошадь за узду, по выражению его бабки.
   — Мой жеребчик, — промурлыкала она, и ее губы оказались там же, где лежала рука, от чего он замер и застонал. — Я вижу, ты сильно по мне соскучился.
   — А ты? Разве не за этим ты прилетела ко мне в Нью-Йорк?
   Доминик улыбнулась. Больше всего в Блэзе Чандлере ей нравилось то, что он неизменно ускользал из ее сетей.
   Как и все остальные мужчины, он прочно сидел на крючке ее чувственности, но почему-то он до сих пор ей не надоел. Их взаимное влечение не угасало, и ее это восхищало. Она точно так же, как и он, не обманывала себя — кроме секса, их ничто не связывало. У Доминика существовало твердое убеждение, что сексуальное влечение, каким бы сильным оно ни было, продолжается не больше двух лет. Даже такое, какое они испытали с той самой минуты, когда впервые увидели друг друга. Ни он, ни она никогда в жизни не ощущали подобного взрыва страсти. Но у всего, что достигает вершины, остается лишь одна дорога — вниз, и поэтому каждая их новая встреча была для них неожиданным подарком. На этом, собственно говоря, и держался их брак, как цинично полагала Доминик. Их отношения были больше похожи на затянувшийся роман, чем на супружество, их встречи — в городах, в которых они оба случайно оказывались, — носили отпечаток чего-то тайного, запретного, как украденные любовниками полчаса, когда ревнивый муж и сварливая жена напрасно ждут в вестибюле гостиницы.
   Проживи они вместе хотя бы некоторое время, и непрочное основание их союза разлетелось бы на куски, потому что обоим нужен был если не риск, то хотя бы иллюзия риска. Эта связь была больше похожа на адюльтер. Потому что настоящим мужем Доминик был «Деспардс», а женой Блэза — требовательной и ревнивой — Корпорация Чандлеров. Они встречались тайком от законных партнеров, и эти свидания были, словно жгучим перцем, приправлены риском, что их могут выследить.
   — Вообще-то мне сейчас следовало бы сидеть за столом переговоров в Гонолулу… — говорил Блэз. Или Доминик мурлыкала:
   — Считается, что в данный момент я лечу в Женеву.
   Ты стоишь мне денег и времени, мой прекрасный дикарь.
   — Всегда любил прогуливать, — отвечал Блэз.
   И они расставались, освеженные друг другом, до тех пор, пока один из них снова не принимался разыскивать другого, и междугородный звонок всегда кончался новой встречей в новой постели. У них не было дома. В Париже они пользовались домом на авеню Фош, в Лондоне жилым этажом «Деспардс», если Чарльз отсутствовал, или отелем. В Гонконге в их распоряжении была квартира Доминик, а в Нью-Йорке три комнаты на сороковом этаже Чандлер-тауэрс. А гостиницы есть во всех городах мира.
   Они нигде не бывали вместе. Их никогда не видели ни в ночных клубах, ни в дискотеках, ни на международных приемах или дружеских вечеринках. Они встречались только для того, чтобы заниматься любовью — больше их ничто не объединяло. Но это был секс такого высочайшего класса, что его оказывалось достаточно для продолжения отношений.
   Блэз предложил Доминик выйти за него замуж в первом приступе помешательства, когда от одной мысли о том, что кто-то другой может обладать ею, у него темнело в глазах. Доминик приняла предложение, потому что он был Блэзом Чандлером. Став его женой, она получала доступ в мир международного бизнеса, что открывало новые горизонты в торговле антиквариатом. Некоторое время Блэз пребывал в заблуждении, что страстно влюблен, влюблен на всю жизнь, и только когда кипящая лава стала покрываться коркой и твердеть, он понял, что в его чувстве реальным было лишь желание. Но Доминик была настолько хороша в постели, что и теперь разлука с ней вызывала ощущение щемящей тоски и напряжения, от которого он мог избавиться только одним способом. Два года он не смотрел на других женщин — Доминик давала ему такое безмерное удовлетворение, что, когда приходила пора, он снова тянулся только к ней. Он ясно понимал, насколько сексуальна его жена — то, что было для него удовольствием, для нее было потребностью. Жизни без секса для нее не существовало, и в тех случаях, когда он не отвечал на ее призыв — отчасти из-за неотложных дел, отчасти для того, чтобы сохранить хоть какую-то независимость, — она искала удовлетворения с другими.
   Но то, что она всегда к нему возвращалась, для него служило доказательством собственного превосходства в этой области. Он никогда не позволял себе думать иначе. Кроме того, существовали и дополнительные мотивы, подстегивающие любого человека: зависть мужчин и ненависть женщин. Доминик дю Вивье была бестселлером, а издательские права принадлежали ему.
   И теперь Доминик, мурлыкая, как ластящаяся кошка, дразнила его, слегка покусывала мелкими белыми зубками. Она всегда называла его «мой прекрасный дикарь», и в обнаженном виде он был именно таким. Меднокожее тело атлета на самой вершине физического совершенства.
   Где бы ему ни приходилось бывать, Блэз Чандлер всегда занимался спортом. Он наслаждался, тренируя свое тело, а Доминик наслаждалась результатами. Она скользнула на него, вобрала его в себя, и началась безумная скачка. Ее черные волосы колыхались в такт движению, она то склонялась над Блэзом, так что ее соски скользили по его груди, то откидывалась назад, делая круговые движения, а ее маленькие, совершенной формы груди упруго вздрагивали. Доминик знала, как продлить наслаждение — по тому, как пальцы Блэза сжимали ее тонкую талию, по движениям языка, ищущего ее твердые соски, она чувствовала, насколько он близок к оргазму, и умело удерживала его на грани.
   Она любила ощущение власти, ощущение подъема, которое давали ей эти минуты. Перестав сдерживаться, она погнала его, как жокей, ведущий к победе чистокровного скакуна, и когда они вместе пересекли финишную черту невыносимо острого оргазма, раздался ее победный крик. Тело ее вновь и вновь сотрясали судороги наслаждения. Наконец она соскользнула с его блестящего от пота тела и упала, бессильно раскинув руки и ноги, на смятую, покрытую пятнами простыню, в третий раз истощив запас желания.
   И только позднее она спросила сонным голосом, словно бы без всякого интереса:
   — Есть у тебя какие-нибудь новости о крошке Деспард?
   — Эта крошка на голову выше тебя, — ответил Блэз, зная, что жена ни в коем случае не должна заметить или почувствовать его внезапной настороженности. За два года, проведенных с Доминик дю Вивье, он узнал ее гораздо лучше, чем ей того бы хотелось. Он знал, что под безразличием скрывается жгучий интерес. Ее мозг, как и тело, никогда не испытывал полного удовлетворения.
   Он зевнул и сказал:
   — В последний раз, когда я ее видел, она чувствовала себя неплохо.
   — А когда это было?
   — Представь себе, вчера.
   Доминик рывком села, ее маленькие груди упруго вздрогнули.
   , — Она здесь, в Нью-Йорке?
   — Была.
   — И что делала? Она приезжала в «Деспардс»? Почему я об этом не знаю? Она сказала тебе, зачем приезжала? Где ты с ней виделся? У нее что, здесь клиенты? Что тебе удалось выяснить?
   — Ничего, потому что я ни о чем ее не спрашивал, — солгал Блэз. — Знаю только, что она приехала на встречу с клиентом.
   Доминик снова легла.
   — С клиентом, — тихо засмеялась она. — Могу себе представить…
   Что-то в ее бархатном мурлыкающем голосе подсказало Блэзу, что она не только может себе представить, а знает наверняка. Под внешней невозмутимостью Блэза скрывалась интуиция, которая действовала как радар, и этот радар уже давно засек частоту тайных мыслей Доминик. Он знал, например, как тешило ее самолюбие обладание им: его именем, его телом, страстью, деньгами. Она была так уверена в своей власти, что, если бы он изменил ей, это не имело бы никакого значения. В главном он принадлежал ей и будет принадлежать до тех пор, пока она этого хочет. Доминик была создана, чтобы подчинять себе других, и в то же время она любила играть с огнем, балансировать на острие ножа. Это возбуждало и подстегивало ее. Блэз был уверен, что теперь она затеяла игру в кошки-мышки с Кейт Деспард.
   Он знал также, что она постарается вовлечь в эту игру и его, чтобы придать ей дополнительную остроту и заодно проверить, насколько он предан.
   — Где ты ее встретил? — лениво спросила она.
   — На Пятой авеню, — снова солгал Блэз, чтобы навести ее на след и посмотреть, возьмет ли она его.
   Доминик провела пальцем по выпуклым мышцам его груди.
   — Интересно, к кому она приехала…
   — Ты можешь узнать это у Герцогини, — предложил Блэз, зная, что Агата Чандлер — единственный человек, к которому Доминик никогда и ни за чем не обратится.
   — У Герцогини?
   — Я возил Кейт к ней на ленч. У Кейт оказалось свободное время, а у Герцогини бездна любопытства. — По тому, как вспыхнули сапфировые глаза, он понял, что добился нужного эффекта. — Между прочим, — продолжал он, чтобы добить ее окончательно, — они обе отправились на уик-энд в Колорадо.
   — Что?
   — Вылетели сразу после ленча, — с готовностью уточнил Блэз.
   — Твоя бабка на все готова, лишь бы мне насолить.
   — А ты не помнишь, сколько раз она тебя приглашала?
   — Только потому, что знала, что я откажусь. — Доминик откинула одеяло и соскользнула с измятой простыни. — Удивительно, что у этой особы есть свободное время, хотя это, наверное, свидетельствует о том, что ее встреча прошла удачно. По всем сведениям, лондонский «Деспардс» жаждет заполучить новую клиентуру.
   — От кого у тебя эти сведения? — лениво бросил Блэз.
   Доминик рассмеялась низким грудным смехом.
   — О, нет, мой дикарь. Не думай, что тебе удастся что-нибудь из меня вытянуть. Займись-ка чем-нибудь другим.
   — Но я только и делаю, что занимаюсь другим, и, как мне кажется, совсем неплохо.
   Придя в восторг от этой шутки, Доминик порывисто склонилась над ним. Ее волосы упали к нему на грудь. :
   — Совсем неплохо! Не могу пожаловаться.
   Она ушла в ванную, и он услышал шум воды. Но он знал, что разговор не окончен. Доминик всегда неуклонно шла к цели, и ничто не могло заставить ее свернуть в сторону.
   И действительно, она вышла из ванной, завернувшись в полотенце, как в сари, села за туалетный столик, взглянула на себя в зеркало, приблизив к нему лицо, и тут же спросила:
   — Все равно, хотелось бы знать, к кому она приезжала. Она не так проста, эта особа, и я ей не доверяю. Надо быть идиотом, чтобы доверять англичанам. Нам предстоит борьба не на жизнь, а на смерть. Я так ей и сказала при встрече.
   — Я думаю, до нее дошло, — сказал Блэз.
   Доминик потянулась к баночке с кремом и стала втирать его в шею.
   — Я слышала, что недавно Рольф Хобарт купил у нее замечательную лошадь эпохи Тан.
   — Ну и что? — В голосе Блэза прозвучала скука, Доминик вздохнула и укоризненно покачала головой.
   — Если бы я сказала «Хобарт Энтерпрайзис», ты бы сразу навострил уши.
   — Это другое дело. Это бизнес.
   — А то, чем я занимаюсь, не бизнес? Между прочим, я недавно узнала, что Рольф Хобарт интересуется Востоком.
   — Да?
   Доминик бросила взгляд на мужа через зеркало. Он лежал, заложив руки за голову, похожий на большого сытого кота. И вполне благожелательно встретил ее взгляд. Она раздраженно передернула плечами и, поняв, что он не собирается поддерживать игру, бросила:
   — Вот потому я и не могу положиться на твою информацию, когда дело касается моих клиентов.
   — Если ты до сих пор не поняла, что коллекционирование чего бы то ни было, кроме ценных бумаг, не представляет для меня интереса, значит, не поймешь никогда, — пожал плечами Блэз. — Но я хочу предупредить тебя, что я не собираюсь помогать тебе в военных действиях против Кейт Деспард Помни, у меня функции наблюдателя.
   Чувственные губы Доминик слегка скривились.
   — А я и не рассчитывала, что ты будешь сражаться за меня.
   — Ну, и слава Богу.
   — Но если у тебя функции наблюдателя, надеюсь, ты не станешь превышать свои полномочия?
   — Ты же знаешь, я терпеть не могу вмешиваться в чужие дела.
   — Ладно… — мягко произнесла Доминик. — Тогда наблюдай.
   — Насколько я понимаю, Чарльз имел в виду нечто определенное, — заметил Блэз.
   — Я не позволю, чтобы его сентиментальные порывы влияли на мои шансы. — Ее глаза вдруг вспыхнули, как два сапфира. Это было предупреждением. — Хотелось бы мне знать, почему папа назначил душеприказчиком именно тебя, — произнесла Доминик, наблюдая за ним в зеркало. — Как-никак ты мой муж и в первую очередь должен блюсти мои интересы.
   «Так же, как и ты мои», — подумал Блэз.
   — И все же я не могу понять, почему ты согласился выполнять эти функции. Ведь по закону ты не обязан это делать, не так ли? Мог бы и отказаться.
   — Мог бы, конечно, но обычно это ведет к бесконечным осложнениям. А вдруг бы дело дошло до суда? Тебе тогда пришлось бы туго.
   — Так ты принял это предложение, чтобы облегчить мне задачу?
   — Отчасти. И потому, что такова была воля Чарльза.
   — Что возвращает нас к началу разговора — почему именно ты?
   — Потому, что он мне доверял, — ответил Блэз.
   — В чем доверял?
   «Он попросил меня присматривать за тобой, — подумал Блэз. — Он знал, что я не хочу, чтобы тебе достался „Деспардс“, и дал мне понять, что тоже этого не хочет.
   Но он боялся сделать тебе больно. И я как раз предназначен для того, чтобы ты не слишком сильно ушиблась о землю».
   — Постарайся быть справедливой, — сказал он.
   Синие глаза вспыхнули, как неоновая реклама.
   — Я что-то не вижу справедливости по отношению к себе, — мягко возразила она.
   Блэз ничего не ответил. Он продолжал лежать с таким видом, будто знает все на свете, и это приводило ее в ярость. Может быть, именно поэтому я до сих пор остаюсь с ним, вдруг подумала Доминик. Была особая прелесть в том, чтобы попробовать довести этого человека до точки, где старомодные идеалы порядочности, честности и справедливости, которые в него вбила эта бабка-скво, вдруг оказались бы ненужными. До сих пор ей это не удавалось, но она не прекращала попыток. Что-то в ней требовало подвергать всех и вся проверке на прочность, шла ли речь о людях или вещах. Если они ломались, она выбрасывала их прочь.
   Теперь она поняла, что в ее руках оказался идеальный объект для ее опытов. Хваленая непредвзятость Блэза.
   Она ни на секунду не верила в то, что Чарльз просил его следить за собственной дочерью. Нет, именно за падчерицей. Доминик всегда подозревала, что, несмотря на внешние проявления привязанности, отчим любил ее не за то, чем она была, а вопреки этому. Именно поэтому он не завещал ей «Деспардс», тем самым как бы сказав: «Извини Доминик, ты старалась, как могла, и я тобой восхищаюсь, но я тебе не доверяю. Я люблю тебя, но не могу закрывать глаза на то, что ты из себя представляешь, и вовсе не того я хотел бы для „Деспардс“. Вряд ли ты станешь вести себя честно и порядочно, поэтому я и прошу Блэза не спускать с тебя глаз».
   Да, желчно подумала она. Вот в чем его доверие…
   И тут же рассмеялась, потому что, хотя родной отец научил ее относиться к этому понятию с презрением, Блэзу она все-таки доверяла. В этом мире нельзя доверять никому, кроме себя. Каждый идет своим путем, именно так поступала и она сама. После детства, проведенного с отцом, который больше всего на свете заботился о своем комфорте, и матерью, относившейся к ней как к подкидышу, ей все-таки удалось получить все, что она хотела — или почти все, — не прилагая особых усилий. И только неожиданное препятствие замедлило ее продвижение к вершине. Но это временная остановка. А то, что Чарльз Деспард в конце концов сумел ускользнуть из расставленных ею сетей, лишний раз доказывает, что люди недостойны доверия. «Люди — это пешки в игре жизни, — учил ее отец. — Используй их, манипулируй ими, но помни, что они опасны. Никогда не допускай их в свой внутренний мир, потому что в один прекрасный день они взорвут его.
   Смотри, наблюдай, пользуйся случаем, но не позволяй завладеть собой никому и ничему».
   Доминик не отдавала себе отчета в том, что она превратилась в бесчувственное существо, неспособное любить никого, кроме себя, да ее это и не заботило. Она знала только, что ей нужна власть, нужно место, где до нее никто не мог бы дотянуться. Только тогда она почувствует себя в безопасности.
 
   — Теперь я понимаю, что вы имеете в виду, когда говорите, что здесь рай земной, — сказала Кейт, когда они с Джедом не спеша возвращались к дому. — Эта страна так чиста и нетронута: ни дыма, ни пыли.
   Все вокруг было белым, лишь на верхушках сосен и елей проглядывала темная зелень, слегка дрожали на ветру тонкие ветки осин.
   — Зато в Денвере всего этого теперь хоть отбавляй.
   Раньше люди приезжали сюда лечить легкие. А теперь они ездят в Аризону.
   Вот по-настоящему хороший человек, думала Кейт, а его отношение к ее занятиям должно послужить ей уроком. Он никак не мог взять в толк, почему некоторые люди готовы платить сотни тысяч долларов за китайскую безделушку. Или стул. Или картину. Хорошая лошадь — это понятно, здесь лошадь действительно ценилась на вес золота, особенно сейчас, в снежную погоду, когда без нее не управиться со скотом даже с помощью вертолета. Он сам выложил три сотни долларов за Хэнка, но как можно платить целое состояние за блюдо или вазу, в голове у него не укладывалось. И Кейт вдруг поняла, как трудно ей привести разумные доводы в защиту того, что было смыслом ее жизни.
   Сейчас, находясь рядом с Джедом, она чувствовала, что ее мир действительно нуждается в защите, особенно когда попыталась объяснить, что значит заниматься коллекционированием. Отрицание Джеда было совсем другого рода, чем отсутствие интереса, характерное, скажем, для Блэза Чандлера. Тот понимал искусство, даже если его интересы и лежали в совсем иной области. Джед даже не пытался понять: жесткая конкуренция, жажда обладания, азарт — все это казалось ему верхом глупости, и Кейт показалось, будто Джед распахнул окно и впустил в тепличную атмосферу комнаты, где она жила, порыв холодного ветра со Скалистых гор. Ей вдруг открылась истинная причина ее панического броска в Нью-Йорк: репутация «Деспардс» значила много, но еще важнее, как она со стыдом поняла, была ее собственная. Она хотела спасти себя как эксперта, спасти крохотную частицу той истинной Кейт, на которую смотрел Джед чистым и острым взглядом. Этот взгляд поставил все на свои места.