Страница:
– А чем она хуже других? – бодро проговорил Макс и нежно поцеловал Мору в надутые губы. – Сиди у окошка и жди моего возвращения.
– Почему-то у меня такое впечатление, будто они что-то затеяли, – задумчиво заметила Мора, обращаясь к Памеле, которая тоже смотрела вслед красному «мерседесу», выезжавшему на дорогу.
– Макс и Алекс? До чего же они похожи на заговорщиков. До чего же они сроднились друг с другом за эти годы. Трудно представить, что платоническая дружба между мужчиной и женщиной может продолжаться так долго.
– Господи, да разве с такой женщиной, как Алекс, может быть что-нибудь другое, кроме платонической дружбы? Жердь засушенная! – презрительно бросила Мора.
– Она держится так, потому что Ева внушила ей эту мысль, – задумчиво проговорила Памела.
– А уж Еве в этих вопросах можно доверять.
– Но у Алекс удивительные глаза, – проговорила Памела, – и волшебная кожа!
– Тусклая, абсолютно без всяких красок.
– Смотря на чей взгляд. Впрочем, если бы она чуть-чуть подрумянилась – все бы сразу заиграло. У нее высокие красивые скулы.
– И нос торчит на версту. На мой взгляд, внешностью женщина обязана прежде всего самой себе. И у нас с тобой, например, это недурно выходит.
– Сомневаюсь, чтобы Алекс согласилась проделывать такого рода штучки со своим лицом.
– Да, она ко всему относится так рассудочно. Честно говоря, не понимаю, с чего это она вдруг тут появилась! Я провела с Евой гораздо больше времени, чем она.
– Но Крис ее брат…
– …сводный.
– Но мать-то у них одна. Я знаю, что Алекс обожала Криса и он ее тоже. Крис восхищался ею.
– Господи, что он в ней нашел?
– Если ты сама не понимаешь, то вряд ли я смогу объяснить тебе. – Памела вышла из комнаты и направилась в часовню, где покоилось тело Криса: скоро у нее уже не будет возможности посидеть с ним рядом. Его тело превратится в пепел, и она тогда по-настоящему почувствует, что осталась одна. Пока этого не произошло, рядом с ним она чувствовала себя как-то спокойнее. Но распахнув дверь в часовню, пол которой играл разноцветными бликами благодаря витражным стеклам окон, она увидела, что там, преклонив колени у гроба, стояла женщина в черном, закрытая вуалью. И из-под черных кружев выглядывали рыжие волосы. Несмотря на то, что шаги Памелы были почти неслышными, они все же гулко прозвучали в тишине. Ева слегка повернулась в ту минуту, когда Памела тоже встала на колени у гроба, и на секунду глаза их встретились. Ева слегка наклонила голову, как бы позволяя молодой женщине оплакивать того, кого они обе так любили.
Жан Вернье жил в небольшом уютном домике. За ним присматривала овдовевшая старшая дочь – ее дети уже выросли и разъехались кто куда. Глубокий старик, скрюченный, как ссохшееся дерево, смотрел на приехавших слезящимися глазами.
– Видит он плохо, а вот слышит прекрасно, – сказала дочь. – Артрит сделал его раздражительным, поэтому я прошу вас не затягивать беседу. Увлекаясь разговором, он начинает жестикулировать – это причиняет ему боль. Но он будет рад принять тех, кого к нему направила мадам.
– Не беспокойтесь, – ответила Алекс, – мы постараемся не задерживаться.
Дочь наклонилась к старику:
– Это мистер Фабиан из компании и молодая леди, которая пишет биографию мадам. Они просят тебя рассказать о том времени, когда ты создавал духи «Суть Евы».
Старик кивнул и нетерпеливо отмахнулся от нее:
– Я не глухой.
Маленькая комнатка, выходившая окнами на улицу, хоть и была безукоризненно чистой, все равно пропиталась насквозь запахами старости и лекарств.
– Значит вы… и есть господин Фабиан, – старик с улыбкой кивнул. – Ваше имя мне знакомо по чекам, которые я получаю. Надеюсь, вы пришли не для того, чтобы сообщить мне, что они больше не будут поступать. Не представляю, как бы я жил без них, – старик пронзительно взглянул на Макса.
– Нет, конечно. Я пришел вовсе не за этим. Чеки будут поступать до тех пор, пока вы живы.
Старик кивнул.
– А это кто?
Макс представил Алекс, назвав ее настоящим именем, и оно не вызвало никакой ответной реакции. Затем он объяснил причину их приезда.
– …ей хочется услышать о том, как создавались знаменитые духи «Суть Евы».
– Ах, эти… Да, удивительный аромат! Я создал много духов. Но эти потребовали больше времени, чем все остальные. И принесли мне столько беспокойства. Это было непросто!
– Зато какой результат! – подбодрил рассказчика Макс. – Они и по сей день входят в число самых раскупаемых.
– Очень рад слышать это, потому что на их изготовление была затрачена масса денег. Масса!.. Но господин Бейл сказал мне, что я обязан делать то, что захочет мадам Черни, и я так и поступал.
– Это была ее идея? – спросила Алекс.
– Да, идея была ее… Она мысленно так отчетливо представляла этот запах. Но не имела понятия, из каких компонентов его составить. И это ее даже не волновало. Она знала…. – старик покрутил пальцем где-то перед собой, – что этот аромат существует, и мне оставалось только следовать за тем, что она описывала словами. Можете представить, с какими трудностями я тогда столкнулся! Всякий парфюмер тоже представляет тот запах, который он создает. Но он к тому же понимает, на чем основываются эти запахи. Она этого не понимала. Ничего она не знала и о пропорциях, смесях, основе и так далее. Она не обучалась всем этим вещам, но у нее было безошибочное чутье, врожденное и безукоризненно точное понимание того, что ей надо. И месяцами то, что я делал, оказывалось неверным: «Не то, не то». Она теряла терпение, я тоже. Очень трудная женщина… – старик покачал головой. – Очень требовательная, и она хотела, чтобы я создал то, что являлось бы воплощением женского начала. Но как можно создавать духи из слов, из описаний!.. – старик задумчиво улыбнулся. – Но именно так они и были сделаны… Всякий раз, когда я предлагал что-то, она принюхивалась, вставала, ходила, снова садилась, закрывала глаза и, наконец, произносила: «Слишком агрессивные. Сразу привлекают к себе внимание. То, чего хочу я, должно вызвать ощущение, что ты уже знал этот аромат и давно им пленен». Я уходил, менял пропорции, вместо бергамота использовал жасмин или наоборот и начинал все сначала. Я создал двадцать семь сочетаний, прежде чем добился, чего она хотела. Двадцать семь!
– Шесть из них тоже поступили в продажу, – заметил Макс.
– Разумеется, – согласился старик, – духи, созданные Вернье, заслуживают того.
– Но «Ева» связывается только с именем мадам Черни, – напомнила Алекс.
– Верно. А вы можете назвать имя мужчины, который создал «Шанель № 5»? Для мадемуазель Шанель? Они на самом деле созданы ею. Я творил их, но мною двигала ее воля, интуиция, она вдохновляла меня и убеждала в своей правоте. Достаточно было только взглянуть на ее лицо, когда я наконец принес одну капельку того, что она так ждала, услышать, как она вскрикнула от радости…. – Старик вздохнул. – Это был… великий день… Она танцевала, пела, обнимала и целовала меня…
– А мсье Бейл, – спросила Алекс, когда старик немного успокоился. – Насколько он в этом участвовал?
– Только деньгами. Он, видите ли, всегда знал, что представляет собой эта женщина.
– А что потом?
– Потом? Фейерверк, вспышка звезды. И мсье Бейл, предвидевший все это, прицепил свой вагон к этому поезду. Он чрезвычайно гордился ею. Она была его протеже.
– И его любовницей?
– Многие так говорили, но я не верил в это. Мсье Бейл любил ее, как дочь. Его собственные дети не интересовались его занятиями. А мадам увлеклась тем же делом, что и он, страстно обсуждала его проекты, мечтала о том же самом, о чем мечтал и он. Генри видел в ней самого себя, каким был в юности. Ведь он был на тридцать лет старше ее, когда они встретились, и знал, что смертельно болен и скоро умрет.
– Умрет? – Алекс как-то не задумывалась об этом.
– У него был рак костного мозга. Потому сделать «Еву» предложили мне. Его силы были на исходе. В последний год своей жизни он вообще перестал двигаться. Он понимал, что ему уже недолго осталось. И мадам Бейл тоже знала. Она не только позволяла мадам Черни посещать его, она настаивала на том, чтобы она приезжала как можно чаще. И чувствовала, что успехи Евы, слава, которая начинала окружать ее имя, – все то, чему он способствовал, – возрождают его интерес к жизни, поддерживают теплившийся в нем огонек. И мсье Бейл, можно сказать, умер у нее на руках.
Макс следил за выражением лица Алекс: изумление не сходило с него.
– Когда я отошел от дел, она обеспечила мою старость. Каждый год в день моего рождения я получаю специальный заказ из ресторана «Максим» – она помнит, как я люблю хорошую еду и вино. И каждый месяц мне приходит чек. Конечно, «Ева» мне далась нелегко. Это была трудная работа. Но я получил хорошее вознаграждение. – Старик с чувством удовлетворения кивнул.
На обратном пути в Женеву Макс спросил:
– Еще один лик Евы?
– Сколько же их у нее?
– Позволь мне дать тебе совет, малыш. Ты видишь все либо в черном, либо в белом цвете. А жизнь матери – это самая невообразимая смесь всех цветов и оттенков.
– Я вижу ее такой, какой она являлась мне. Ты слышал, как старик описывал, как она обнимала и целовала его, когда получила то, что хотела! А знаешь ли ты, что мать за всю мою жизнь ни разу даже не прикоснулась ко мне? Ни разу не погладила по голове, ни разу не поцеловала, даже не пожала мне руку. И после этого ты будешь твердить мне о смеси оттенков и о букете цветов!
«Боже! – подумал Макс. – Эта стена боли все еще мешает ей видеть все таким, как оно есть. Где бы раздобыть такой динамит, который помог бы взорвать эту преграду?»
– Твоя мать не может без содрогания вспоминать годы ранней юности, связанные с Венгрией, – терпеливо заговорил он. – Именно это она и мечтает стереть из памяти. А ты – живое напоминание о том, о чем она хотела бы забыть.
– Тогда почему же она вдруг попросила у меня прощения?
– Ничего не могу сказать. Это ты сама должна спросить у нее. И чем скорее, тем лучше. Похороны назначены на послезавтра. И время, малыш, – суть всего.
– «Суть Евы», – горько проговорила Алекс, – это зловоние!
12
– Почему-то у меня такое впечатление, будто они что-то затеяли, – задумчиво заметила Мора, обращаясь к Памеле, которая тоже смотрела вслед красному «мерседесу», выезжавшему на дорогу.
– Макс и Алекс? До чего же они похожи на заговорщиков. До чего же они сроднились друг с другом за эти годы. Трудно представить, что платоническая дружба между мужчиной и женщиной может продолжаться так долго.
– Господи, да разве с такой женщиной, как Алекс, может быть что-нибудь другое, кроме платонической дружбы? Жердь засушенная! – презрительно бросила Мора.
– Она держится так, потому что Ева внушила ей эту мысль, – задумчиво проговорила Памела.
– А уж Еве в этих вопросах можно доверять.
– Но у Алекс удивительные глаза, – проговорила Памела, – и волшебная кожа!
– Тусклая, абсолютно без всяких красок.
– Смотря на чей взгляд. Впрочем, если бы она чуть-чуть подрумянилась – все бы сразу заиграло. У нее высокие красивые скулы.
– И нос торчит на версту. На мой взгляд, внешностью женщина обязана прежде всего самой себе. И у нас с тобой, например, это недурно выходит.
– Сомневаюсь, чтобы Алекс согласилась проделывать такого рода штучки со своим лицом.
– Да, она ко всему относится так рассудочно. Честно говоря, не понимаю, с чего это она вдруг тут появилась! Я провела с Евой гораздо больше времени, чем она.
– Но Крис ее брат…
– …сводный.
– Но мать-то у них одна. Я знаю, что Алекс обожала Криса и он ее тоже. Крис восхищался ею.
– Господи, что он в ней нашел?
– Если ты сама не понимаешь, то вряд ли я смогу объяснить тебе. – Памела вышла из комнаты и направилась в часовню, где покоилось тело Криса: скоро у нее уже не будет возможности посидеть с ним рядом. Его тело превратится в пепел, и она тогда по-настоящему почувствует, что осталась одна. Пока этого не произошло, рядом с ним она чувствовала себя как-то спокойнее. Но распахнув дверь в часовню, пол которой играл разноцветными бликами благодаря витражным стеклам окон, она увидела, что там, преклонив колени у гроба, стояла женщина в черном, закрытая вуалью. И из-под черных кружев выглядывали рыжие волосы. Несмотря на то, что шаги Памелы были почти неслышными, они все же гулко прозвучали в тишине. Ева слегка повернулась в ту минуту, когда Памела тоже встала на колени у гроба, и на секунду глаза их встретились. Ева слегка наклонила голову, как бы позволяя молодой женщине оплакивать того, кого они обе так любили.
Жан Вернье жил в небольшом уютном домике. За ним присматривала овдовевшая старшая дочь – ее дети уже выросли и разъехались кто куда. Глубокий старик, скрюченный, как ссохшееся дерево, смотрел на приехавших слезящимися глазами.
– Видит он плохо, а вот слышит прекрасно, – сказала дочь. – Артрит сделал его раздражительным, поэтому я прошу вас не затягивать беседу. Увлекаясь разговором, он начинает жестикулировать – это причиняет ему боль. Но он будет рад принять тех, кого к нему направила мадам.
– Не беспокойтесь, – ответила Алекс, – мы постараемся не задерживаться.
Дочь наклонилась к старику:
– Это мистер Фабиан из компании и молодая леди, которая пишет биографию мадам. Они просят тебя рассказать о том времени, когда ты создавал духи «Суть Евы».
Старик кивнул и нетерпеливо отмахнулся от нее:
– Я не глухой.
Маленькая комнатка, выходившая окнами на улицу, хоть и была безукоризненно чистой, все равно пропиталась насквозь запахами старости и лекарств.
– Значит вы… и есть господин Фабиан, – старик с улыбкой кивнул. – Ваше имя мне знакомо по чекам, которые я получаю. Надеюсь, вы пришли не для того, чтобы сообщить мне, что они больше не будут поступать. Не представляю, как бы я жил без них, – старик пронзительно взглянул на Макса.
– Нет, конечно. Я пришел вовсе не за этим. Чеки будут поступать до тех пор, пока вы живы.
Старик кивнул.
– А это кто?
Макс представил Алекс, назвав ее настоящим именем, и оно не вызвало никакой ответной реакции. Затем он объяснил причину их приезда.
– …ей хочется услышать о том, как создавались знаменитые духи «Суть Евы».
– Ах, эти… Да, удивительный аромат! Я создал много духов. Но эти потребовали больше времени, чем все остальные. И принесли мне столько беспокойства. Это было непросто!
– Зато какой результат! – подбодрил рассказчика Макс. – Они и по сей день входят в число самых раскупаемых.
– Очень рад слышать это, потому что на их изготовление была затрачена масса денег. Масса!.. Но господин Бейл сказал мне, что я обязан делать то, что захочет мадам Черни, и я так и поступал.
– Это была ее идея? – спросила Алекс.
– Да, идея была ее… Она мысленно так отчетливо представляла этот запах. Но не имела понятия, из каких компонентов его составить. И это ее даже не волновало. Она знала…. – старик покрутил пальцем где-то перед собой, – что этот аромат существует, и мне оставалось только следовать за тем, что она описывала словами. Можете представить, с какими трудностями я тогда столкнулся! Всякий парфюмер тоже представляет тот запах, который он создает. Но он к тому же понимает, на чем основываются эти запахи. Она этого не понимала. Ничего она не знала и о пропорциях, смесях, основе и так далее. Она не обучалась всем этим вещам, но у нее было безошибочное чутье, врожденное и безукоризненно точное понимание того, что ей надо. И месяцами то, что я делал, оказывалось неверным: «Не то, не то». Она теряла терпение, я тоже. Очень трудная женщина… – старик покачал головой. – Очень требовательная, и она хотела, чтобы я создал то, что являлось бы воплощением женского начала. Но как можно создавать духи из слов, из описаний!.. – старик задумчиво улыбнулся. – Но именно так они и были сделаны… Всякий раз, когда я предлагал что-то, она принюхивалась, вставала, ходила, снова садилась, закрывала глаза и, наконец, произносила: «Слишком агрессивные. Сразу привлекают к себе внимание. То, чего хочу я, должно вызвать ощущение, что ты уже знал этот аромат и давно им пленен». Я уходил, менял пропорции, вместо бергамота использовал жасмин или наоборот и начинал все сначала. Я создал двадцать семь сочетаний, прежде чем добился, чего она хотела. Двадцать семь!
– Шесть из них тоже поступили в продажу, – заметил Макс.
– Разумеется, – согласился старик, – духи, созданные Вернье, заслуживают того.
– Но «Ева» связывается только с именем мадам Черни, – напомнила Алекс.
– Верно. А вы можете назвать имя мужчины, который создал «Шанель № 5»? Для мадемуазель Шанель? Они на самом деле созданы ею. Я творил их, но мною двигала ее воля, интуиция, она вдохновляла меня и убеждала в своей правоте. Достаточно было только взглянуть на ее лицо, когда я наконец принес одну капельку того, что она так ждала, услышать, как она вскрикнула от радости…. – Старик вздохнул. – Это был… великий день… Она танцевала, пела, обнимала и целовала меня…
– А мсье Бейл, – спросила Алекс, когда старик немного успокоился. – Насколько он в этом участвовал?
– Только деньгами. Он, видите ли, всегда знал, что представляет собой эта женщина.
– А что потом?
– Потом? Фейерверк, вспышка звезды. И мсье Бейл, предвидевший все это, прицепил свой вагон к этому поезду. Он чрезвычайно гордился ею. Она была его протеже.
– И его любовницей?
– Многие так говорили, но я не верил в это. Мсье Бейл любил ее, как дочь. Его собственные дети не интересовались его занятиями. А мадам увлеклась тем же делом, что и он, страстно обсуждала его проекты, мечтала о том же самом, о чем мечтал и он. Генри видел в ней самого себя, каким был в юности. Ведь он был на тридцать лет старше ее, когда они встретились, и знал, что смертельно болен и скоро умрет.
– Умрет? – Алекс как-то не задумывалась об этом.
– У него был рак костного мозга. Потому сделать «Еву» предложили мне. Его силы были на исходе. В последний год своей жизни он вообще перестал двигаться. Он понимал, что ему уже недолго осталось. И мадам Бейл тоже знала. Она не только позволяла мадам Черни посещать его, она настаивала на том, чтобы она приезжала как можно чаще. И чувствовала, что успехи Евы, слава, которая начинала окружать ее имя, – все то, чему он способствовал, – возрождают его интерес к жизни, поддерживают теплившийся в нем огонек. И мсье Бейл, можно сказать, умер у нее на руках.
Макс следил за выражением лица Алекс: изумление не сходило с него.
– Когда я отошел от дел, она обеспечила мою старость. Каждый год в день моего рождения я получаю специальный заказ из ресторана «Максим» – она помнит, как я люблю хорошую еду и вино. И каждый месяц мне приходит чек. Конечно, «Ева» мне далась нелегко. Это была трудная работа. Но я получил хорошее вознаграждение. – Старик с чувством удовлетворения кивнул.
На обратном пути в Женеву Макс спросил:
– Еще один лик Евы?
– Сколько же их у нее?
– Позволь мне дать тебе совет, малыш. Ты видишь все либо в черном, либо в белом цвете. А жизнь матери – это самая невообразимая смесь всех цветов и оттенков.
– Я вижу ее такой, какой она являлась мне. Ты слышал, как старик описывал, как она обнимала и целовала его, когда получила то, что хотела! А знаешь ли ты, что мать за всю мою жизнь ни разу даже не прикоснулась ко мне? Ни разу не погладила по голове, ни разу не поцеловала, даже не пожала мне руку. И после этого ты будешь твердить мне о смеси оттенков и о букете цветов!
«Боже! – подумал Макс. – Эта стена боли все еще мешает ей видеть все таким, как оно есть. Где бы раздобыть такой динамит, который помог бы взорвать эту преграду?»
– Твоя мать не может без содрогания вспоминать годы ранней юности, связанные с Венгрией, – терпеливо заговорил он. – Именно это она и мечтает стереть из памяти. А ты – живое напоминание о том, о чем она хотела бы забыть.
– Тогда почему же она вдруг попросила у меня прощения?
– Ничего не могу сказать. Это ты сама должна спросить у нее. И чем скорее, тем лучше. Похороны назначены на послезавтра. И время, малыш, – суть всего.
– «Суть Евы», – горько проговорила Алекс, – это зловоние!
12
Нью-Йорк, 1965–1967
Как только Эдит Бингхэм узнала о том, как реагировала Ева на смерть Кристофера, она тотчас сделала все, чтобы остановить шум в прессе вокруг этого события. К счастью, старшая дочь Шарлотта как раз находилась в Париже, где закупала туалеты, и Эдит, дозвонившись до нее, попросила отправиться в Швейцарию и взять дело в свои руки.
– Сделай все, чтобы держать газетчиков подальше. А с Евы не спускать глаз – она пыталась покончить с собой.
– Боже мой!
– Я отправила Эдвина Морриса, чтобы он присмотрел за ней. Он был моим лечащим врачом почти тридцать пять лет, и ему можно доверять. Пусть он сам решит, стоит ли ей присутствовать на похоронах. Если он сочтет нужным напичкать ее успокоительными до бессознательного состояния – пусть так и делает. Я бы предпочла, чтобы она находилась здесь, под нашим неусыпным присмотром, чем за три тысячи миль. Думаю, что ты, Шарлотта, справишься. Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Да, мама, конечно.
– Знаю, что ты недолюбливаешь ее, но не забывай, что случившееся буквально перевернуло ее жизнь.
– А нашу разве нет?
– И нашу тоже. Но мы умеем себя вести в подобных обстоятельствах, а она – человек не нашего круга – не забывай об этом. Венгры вообще очень эмоциональны. Я отдам нужные распоряжения насчет самолета и займусь необходимой подготовкой здесь…. Да, Шарлотта…
– Что, мама?
– Проследи, чтобы ее траурный наряд соответствовал нашему стилю.
Прибывшая на виллу Шарлотта обнаружила, что Еву уже накачал успокоительными средствами ее личный врач, швейцарец, на попечении которого она находилась. Когда Шарлотта сообщила ему, что вскоре должен прибыть их врач из Соединенных Штатов, чтобы сопровождать Еву к ним, он поджал губы, выражая свое недовольство.
– Она способна перенести путешествие? – спросила Шарлотта.
– Это зависит от того, как скоро вы хотите выехать.
– Не позже послезавтра. Похороны брата состоятся в пятницу. А теперь можно мне повидаться с Евой?
– Если хотите.
Ева находилась в забытьи и лежала на огромной кровати, которую еще недавно делила со своим мужем. Лицо ее превратилось в белую маску. Запястья рук были перевязаны.
– Мне сказали, что она хотела утопиться в озере? – спросила Шарлотта.
– Да. А когда ей это не удалось сделать, разбила стакан в ванной и пыталась перерезать вены. К счастью, прислуга услышала шум, и ее удалось спасти.
Шарлотта с большим любопытством разглядывала золовку. Она не верила, что Ева вышла замуж за ее брата по любви. В отличие от Кристофера. Похоже, что придется переменить свое мнение о ней. Конечно, Ева всегда была склонна к мелодраматическим представлениям, но сейчас она и в самом деле глубоко страдает. Остается надеяться, что она так и будет оставаться под действием успокоительных, пока Кристофера на захоронят в фамильном склепе Бингхэмов. Так будет лучше. Иначе Бог знает, чего можно от нее ожидать.
– А теперь, – сказала Шарлотта, отворачиваясь, – мне бы хотелось повидать племянника.
Ева ничего не запомнила из своего перелета в Нью-Йорк. Кроме нее, в первом классе самолета летели Ив, доктор Моррис, Шарлотта, Кристофер, его няня и медсестра, которую привез с собой доктор Моррис. У трапа самолета их встретил санитарный автомобиль, чтобы отвезти в дом Бингхэмов, который находился в районе Семнадцатых улиц, между Пятнадцатой и Медисон-авеню. Там Еву оставили на попечении медсестры в покоях, где когда-то в годы первой мировой войны жила дочь Бингхэмов, которая родилась умственно отсталой. Отсюда, из помещения на третьем этаже, в самой глубине особняка, вела только одна дверь, и зарешеченные окна говорили сами за себя.
Еву внесли в дом, где весь мраморный вестибюль был уставлен цветами, как и помещение, где находился гроб Кристофера. В день похорон она все еще находилась под воздействием успокоительных. А миссис Бингхэм, в черном траурном наряде, в вуали, руководила всеми. Ее сопровождали дочери, их мужья, бесчисленные дядюшки и тетушки, племянники и племянницы.
Похоронная процессия выглядела внушительно.
– Старина Крис был бы доволен, – заметил один из одноклассников Кристофера по колледжу.
– Особенно ему понравились бы женщины, – ответил ему второй, оглядывая церковь.
– Что-то я не вижу его жены.
– Я слышал, что она плохо себя чувствует. Одна моя знакомая, которая только что вернулась из Швейцарии, слышала, что она, получив известие о смерти мужа, пыталась покончить жизнь самоубийством.
– В самом деле! Это должно было очень не понравиться Эдит Бингхэм. Она ужасно не любит, когда нарушается этикет.
– Они всегда считали, что эта женщина заставила Криса жениться на ней.
– Но они не очень-то были довольны, судя по сплетням, и теми женщинами, которыми он увлекался до нее.
Заиграл орган. Все поднялись…
А в это время Ева, погруженная в странное оцепенение, смотрела в окна, выходившие в сад Бингхэмов. Только через три дня она немного пришла в себя, и к ней поднялась свекровь.
– Ну, как ты? – спросила она. Миссис Бингхэм была в черном, очень простом и дорогом платье. Двойная нитка жемчуга заменила все остальные украшения.
Ева ничего не ответила. Она выглядела так, словно старалась из всех сил что-то понять.
– Почему? – спросила она.
– Что «почему»?
– Почему Кристофер умер?
– Это несчастный случай. Поло – опасная игра. Мы должны радоваться по крайней мере, что он при этом не страдал. Он умер в одночасье. – Голос свекрови оставался спокойным, ровным. Она позволяла себе плакать только в полном одиночестве, у себя в спальне.
– Но почему? – продолжала допрашивать Ева.
«Наверное, она все еще не совсем отошла от лекарств», – решила свекровь и проговорила вслух:
– Жизнь не всегда идет так, как нам хочется, и так, как кажется разумным.
– Нет, я хочу знать, – сказала Ева. И на какую-то минуту в ней снова проявилась прежняя Ева, уверенная, решительная, самостоятельная. – На все есть причины, – продолжала она. – Для всего на свете.
– Его лошадь споткнулась, – сказала Эдит Бингхэм. – Он упал и угодил прямо под копыта другой лошади. Вот почему мой сын умер. – Неестественное спокойствие, с которым она произносила эти страшные слова, было частью того, что составляло ее воспитание. Ни один человек не должен показывать другому, что испытывает на самом деле. Потеря сына – страшная вещь. Но она касается только семьи и никого более. Даже вторая жена ее сына – постороннее лицо в этой драме.
– После того как придешь в себя, мы вместе пойдем на его могилу, – вместо ответа сказала миссис Бингхэм. – Тебе хотелось бы узнать, как проходили похороны?
– Нет, – покачала головой Ева. – Я не желаю ничего знать про смерть. Я не принимаю ее вообще. Не было никакого повода, никаких причин для нее.
С того самого момента, когда Ева открыла глаза и поняла, где находится, она пыталась и не могла понять. Почему судьба, которая с такой заботой провела ее сквозь все тернии, через все мели и перекаты, к тому человеку, о котором Ева мечтала, через четыре года забрала его? А Еве казалось, что счастье будет длиться целую вечность. В той программе, которую она наметила, – для смерти не было отведено места. Значит, на то есть какие-то причины. И она должна узнать, с чем это связано.
– Все это ужасно, – сказала Эдит Бингхэм, – и ты все еще так и не пришла в себя.
О том, что и для нее это не менее ужасная потеря, она ничего не сказала, добавив только:
– Но ведь у тебя остался сын, ради которого стоить жить. «В то время, как у меня больше нет сына», – про себя договорила Эдит.
– Где он? – спросила Ева.
– Наверху, в детской. Он не один. С ним еще два малыша Эстер. Он вполне счастлив. – Эдит помолчала. – Мне так жаль, что у тебя случился выкидыш и ты потеряла ребенка. – Это означало, что в семье появился бы еще один Бингхэм по мужской линии. «И это твоя вина», – подумала Эдит.
Ева отвернулась.
– Жизнь продолжается, – вновь заговорила Эдит. Сколько раз за эти дни, отвечая на соболезнования, она объясняла друзьям, что ее невестка в шоке, что она очень эмоциональный человек и не может прийти в себя после случившегося… Теперь свекровь сама убедилась, что говорила чистую правду. Сама Эдит настолько глубоко запрятала свои чувства, что выглядела почти невозмутимой. Но то, что происходило с невесткой, выбивало ее из колеи. Она поняла, что Еву мучит какой-то вопрос, не получив ответа на который она не сможет вернуться в нормальное состояние. Ева – из породы тех женщин, которые не могут принять случившееся, не разобравшись до конца в том, почему это произошло.
Но и у Эдит были свои вопросы, на которые ей хотелось получить ответ до того, как Ева вернется в русло привычной жизни, которое не имело ничего общего с той жизнью, которую вели Бингхэмы.
У тебя есть твоя компания. Кристофер говорил, что твои дела с каждым днем идут все лучше и лучше. Дела компании требуют внимания…
– У меня всегда находилось время для Кристофера.
– Знаю, – Эдит Бингхэм подумала, что второй брак ее сына и в самом деле оказался счастливым. И это заставило ее окончательно принять Еву, несмотря на все свое недоверие к ней. – Он очень гордился твоими успехами. И я чрезвычайно рада, что в такое трудное время у тебя есть чем занять себя. Но в таком случае подумай, не лучше ли будет, если ты оставишь маленького Кристофера у меня? Ведь он Бингхэм…
Ева повернулась лицом к свекрови и прямо встретила ее взгляд.
– Нет, – ответила она, – сын останется со мной.
– Ты сможешь встречаться с ним, когда захочешь.
– Нет.
Эдит помолчала, раздумывая о том, что сейчас Ева Черни осталась вдовой. Богатой вдовой. Стоящей во главе компании. И вряд ли ее вдовство продлится долго. В связи с этим ее очень беспокоила мысль о внуке – единственном Бингхэме по мужской линии, которая насчитывала больше трехсот лет. Но Эдит решила пока не настаивать. «Не исключено, – подумала она устало, – что вскоре все образуется само собой, и Бингхэм V окажется там, где ему и следует быть – в родовом особняке». Ну а пока Ева остается миссис Кристофер Бингхэм, и Эдит осознавала, что ее долг заботиться о том, чтобы все шло, как полагается.
– Ну, я ухожу, дорогая, – проговорила Эдит, вставая.
– Я хочу повидаться с сыном, – сказала Ева. – Пожалуйста, пусть его приведут.
Эдит почувствовала жесткие нотки в ее голосе.
– Разумеется. Я распоряжусь.
Она вышла, и ей опять пришлось выслушать несколько звонков с выражениями соболезнования. Покончив с ними, она подумала, что будет лучше, если Ева займется чем-нибудь. Эдит не хотела повторения того, что произошло в Швейцарии: Шарлотта рассказала ей все в мельчайших подробностях, которые никто не знал и не должен узнать. Эдит уже связалась со своим адвокатом и попросила сделать все, чтобы заставить замолчать тех, кто оказался свидетелем происшедшего, и уберечь внука от последствий этих слухов. Как хорошо, что это произошло в Швейцарии, так далеко отсюда.
Возвращение к нормальной жизни Ева обставила со всей тщательностью, как и все свои значительные шаги. Она сделала все, чтобы это было замечено публикой. Еще неделю после похорон она оставалась в уединении, а потом в траурном наряде пришла на могилу мужа. На следующий же день ее фотография появилась в газете. Свекровь тотчас явилась к ней, чтобы выяснить, каким образом газетчики могли узнать о ее визите.
– Боюсь, это моя вина, – ответила Ева. – Я упомянула о том, что собираюсь пойти на могилу мужа при моем адвокате. Только через него об этом могли прознать журналисты. Больше он, разумеется, не будет работать у меня.
На самом деле, к большому огорчению Евы, ее адвокат решил уйти сам. Со всеми своими обязанностями до сих пор он справлялся безукоризненно. И Ева попросила его найти кого-нибудь, через кого нужная информация «просочилась» бы в газеты.
– Считай, что это моя лебединая песня, – ответил он, когда Ева позвонила, чтобы поблагодарить его за оказанную услугу. – Пресса сейчас начнет творить новый образ Евы Черни.
– Что я буду делать без тебя, Джерри! – воскликнула Ева.
– Справишься. Я уже не могу оставаться. Врачи сказали, что я долго не протяну, если буду продолжать работать. Все-таки мне уже шестьдесят семь лет. А я начал с двенадцати. Мне уже давно следовало отойти от дел, но постоянно находились клиенты, которым я был нужен… Разве тебе недостаточно того, что ты оплакиваешь мужа? Не хватало, чтобы ты еще стала оплакивать своего юриста.
Ева еще раз взглянула на первую полосу газеты, где была напечатана ее фотография. Порыв ветра откинул черную вуаль. Голова ее поднята, плечи отведены назад. «Богиня победы в трауре», – гласил заголовок. «Величие печали», – утверждал другой, помельче. Небольшое сообщение под фотографией начиналось словами: «Королева красоты оплакивает потерю». Ее новый образ уже запечатлелся в умах публики. И это сердило ее свекровь.
– Что тебе было нужно от адвоката? Для чего ты вызвала его? – ледяным голосом спросила Эдит.
– Я хотела спросить его совета относительно завещания Кристофера.
– Но это должны решать наши семейные юристы – Слоун и Рэнсом, – они ведут все наши дела, также как в свое время делали их предки. Твой юрист не имеет представления ни о чем. – Эдит помолчала. – Тем не менее я готова говорить о завещании сына.
Завещание Кристофера прочли несколько дней спустя. Кристофер Бингхэм IV оставлял все свое имущество сыну, но он должен был унаследовать его, когда ему исполнится двадцать пять лет. До того времени его делами и всеми доходами должна была без всяких оговорок распоряжаться его мать.
– Мой внук становится наследником весьма значительного состояния, – сказала Эдит Бингхэм, – и поскольку он является представителем семейства Бингхэмов, мне кажется, он должен остаться здесь, дабы иметь возможность соответствующим образом подготовиться к своему будущему.
– Место сына – со мной, – ответила Ева. – Я постараюсь подготовить его соответствующим образом к его будущему. Ведь он является также и наследником моейкомпании.
– Не думаю, что их можно сравнивать.
– А почему бы и нет? Кем был Мэттью Бингхэм, когда приехал в Нью-Йорк? Всего лишь простым клерком. Он нажил состояние благодаря тому, что стал вкладывать заработанные деньги в землю. Мое дело не менее прибыльное. Элен Рубинштейн умерла. Сейчас из прежних звезд осталась только Элизабет Арден. Вакантное место должна занять я. Со временем Кристофер возглавит компанию.
– Бингхэм возглавит косметическую компанию? Мы владели банками, железными дорогами, издательствами, телевизионными компаниями, радиостанциями…
– А знаете ли вы, что сейчас косметические компании ворочают миллиардами? Два из них приходятся на американский рынок, а я здесь высоко котируюсь.
Эдит Бингхэм была ошеломлена. Все те доходы, которые получали Бингхэмы, не шли ни в какое сравнение с тем, что давало предприятие Евы. А ведь то, что они имели, создавалось в течение трехсот лет. И в первый раз она по-настоящему осознала, насколько ее невестка независима в финансовом отношении.
– Кристофер в один прекрасный день станет одним из богатейших людей в мире, – резко сказала Ева. – Но не потому, что ему столько оставил отец, а потому что столько заработает его мать.
Как только Эдит Бингхэм узнала о том, как реагировала Ева на смерть Кристофера, она тотчас сделала все, чтобы остановить шум в прессе вокруг этого события. К счастью, старшая дочь Шарлотта как раз находилась в Париже, где закупала туалеты, и Эдит, дозвонившись до нее, попросила отправиться в Швейцарию и взять дело в свои руки.
– Сделай все, чтобы держать газетчиков подальше. А с Евы не спускать глаз – она пыталась покончить с собой.
– Боже мой!
– Я отправила Эдвина Морриса, чтобы он присмотрел за ней. Он был моим лечащим врачом почти тридцать пять лет, и ему можно доверять. Пусть он сам решит, стоит ли ей присутствовать на похоронах. Если он сочтет нужным напичкать ее успокоительными до бессознательного состояния – пусть так и делает. Я бы предпочла, чтобы она находилась здесь, под нашим неусыпным присмотром, чем за три тысячи миль. Думаю, что ты, Шарлотта, справишься. Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Да, мама, конечно.
– Знаю, что ты недолюбливаешь ее, но не забывай, что случившееся буквально перевернуло ее жизнь.
– А нашу разве нет?
– И нашу тоже. Но мы умеем себя вести в подобных обстоятельствах, а она – человек не нашего круга – не забывай об этом. Венгры вообще очень эмоциональны. Я отдам нужные распоряжения насчет самолета и займусь необходимой подготовкой здесь…. Да, Шарлотта…
– Что, мама?
– Проследи, чтобы ее траурный наряд соответствовал нашему стилю.
Прибывшая на виллу Шарлотта обнаружила, что Еву уже накачал успокоительными средствами ее личный врач, швейцарец, на попечении которого она находилась. Когда Шарлотта сообщила ему, что вскоре должен прибыть их врач из Соединенных Штатов, чтобы сопровождать Еву к ним, он поджал губы, выражая свое недовольство.
– Она способна перенести путешествие? – спросила Шарлотта.
– Это зависит от того, как скоро вы хотите выехать.
– Не позже послезавтра. Похороны брата состоятся в пятницу. А теперь можно мне повидаться с Евой?
– Если хотите.
Ева находилась в забытьи и лежала на огромной кровати, которую еще недавно делила со своим мужем. Лицо ее превратилось в белую маску. Запястья рук были перевязаны.
– Мне сказали, что она хотела утопиться в озере? – спросила Шарлотта.
– Да. А когда ей это не удалось сделать, разбила стакан в ванной и пыталась перерезать вены. К счастью, прислуга услышала шум, и ее удалось спасти.
Шарлотта с большим любопытством разглядывала золовку. Она не верила, что Ева вышла замуж за ее брата по любви. В отличие от Кристофера. Похоже, что придется переменить свое мнение о ней. Конечно, Ева всегда была склонна к мелодраматическим представлениям, но сейчас она и в самом деле глубоко страдает. Остается надеяться, что она так и будет оставаться под действием успокоительных, пока Кристофера на захоронят в фамильном склепе Бингхэмов. Так будет лучше. Иначе Бог знает, чего можно от нее ожидать.
– А теперь, – сказала Шарлотта, отворачиваясь, – мне бы хотелось повидать племянника.
Ева ничего не запомнила из своего перелета в Нью-Йорк. Кроме нее, в первом классе самолета летели Ив, доктор Моррис, Шарлотта, Кристофер, его няня и медсестра, которую привез с собой доктор Моррис. У трапа самолета их встретил санитарный автомобиль, чтобы отвезти в дом Бингхэмов, который находился в районе Семнадцатых улиц, между Пятнадцатой и Медисон-авеню. Там Еву оставили на попечении медсестры в покоях, где когда-то в годы первой мировой войны жила дочь Бингхэмов, которая родилась умственно отсталой. Отсюда, из помещения на третьем этаже, в самой глубине особняка, вела только одна дверь, и зарешеченные окна говорили сами за себя.
Еву внесли в дом, где весь мраморный вестибюль был уставлен цветами, как и помещение, где находился гроб Кристофера. В день похорон она все еще находилась под воздействием успокоительных. А миссис Бингхэм, в черном траурном наряде, в вуали, руководила всеми. Ее сопровождали дочери, их мужья, бесчисленные дядюшки и тетушки, племянники и племянницы.
Похоронная процессия выглядела внушительно.
– Старина Крис был бы доволен, – заметил один из одноклассников Кристофера по колледжу.
– Особенно ему понравились бы женщины, – ответил ему второй, оглядывая церковь.
– Что-то я не вижу его жены.
– Я слышал, что она плохо себя чувствует. Одна моя знакомая, которая только что вернулась из Швейцарии, слышала, что она, получив известие о смерти мужа, пыталась покончить жизнь самоубийством.
– В самом деле! Это должно было очень не понравиться Эдит Бингхэм. Она ужасно не любит, когда нарушается этикет.
– Они всегда считали, что эта женщина заставила Криса жениться на ней.
– Но они не очень-то были довольны, судя по сплетням, и теми женщинами, которыми он увлекался до нее.
Заиграл орган. Все поднялись…
А в это время Ева, погруженная в странное оцепенение, смотрела в окна, выходившие в сад Бингхэмов. Только через три дня она немного пришла в себя, и к ней поднялась свекровь.
– Ну, как ты? – спросила она. Миссис Бингхэм была в черном, очень простом и дорогом платье. Двойная нитка жемчуга заменила все остальные украшения.
Ева ничего не ответила. Она выглядела так, словно старалась из всех сил что-то понять.
– Почему? – спросила она.
– Что «почему»?
– Почему Кристофер умер?
– Это несчастный случай. Поло – опасная игра. Мы должны радоваться по крайней мере, что он при этом не страдал. Он умер в одночасье. – Голос свекрови оставался спокойным, ровным. Она позволяла себе плакать только в полном одиночестве, у себя в спальне.
– Но почему? – продолжала допрашивать Ева.
«Наверное, она все еще не совсем отошла от лекарств», – решила свекровь и проговорила вслух:
– Жизнь не всегда идет так, как нам хочется, и так, как кажется разумным.
– Нет, я хочу знать, – сказала Ева. И на какую-то минуту в ней снова проявилась прежняя Ева, уверенная, решительная, самостоятельная. – На все есть причины, – продолжала она. – Для всего на свете.
– Его лошадь споткнулась, – сказала Эдит Бингхэм. – Он упал и угодил прямо под копыта другой лошади. Вот почему мой сын умер. – Неестественное спокойствие, с которым она произносила эти страшные слова, было частью того, что составляло ее воспитание. Ни один человек не должен показывать другому, что испытывает на самом деле. Потеря сына – страшная вещь. Но она касается только семьи и никого более. Даже вторая жена ее сына – постороннее лицо в этой драме.
– После того как придешь в себя, мы вместе пойдем на его могилу, – вместо ответа сказала миссис Бингхэм. – Тебе хотелось бы узнать, как проходили похороны?
– Нет, – покачала головой Ева. – Я не желаю ничего знать про смерть. Я не принимаю ее вообще. Не было никакого повода, никаких причин для нее.
С того самого момента, когда Ева открыла глаза и поняла, где находится, она пыталась и не могла понять. Почему судьба, которая с такой заботой провела ее сквозь все тернии, через все мели и перекаты, к тому человеку, о котором Ева мечтала, через четыре года забрала его? А Еве казалось, что счастье будет длиться целую вечность. В той программе, которую она наметила, – для смерти не было отведено места. Значит, на то есть какие-то причины. И она должна узнать, с чем это связано.
– Все это ужасно, – сказала Эдит Бингхэм, – и ты все еще так и не пришла в себя.
О том, что и для нее это не менее ужасная потеря, она ничего не сказала, добавив только:
– Но ведь у тебя остался сын, ради которого стоить жить. «В то время, как у меня больше нет сына», – про себя договорила Эдит.
– Где он? – спросила Ева.
– Наверху, в детской. Он не один. С ним еще два малыша Эстер. Он вполне счастлив. – Эдит помолчала. – Мне так жаль, что у тебя случился выкидыш и ты потеряла ребенка. – Это означало, что в семье появился бы еще один Бингхэм по мужской линии. «И это твоя вина», – подумала Эдит.
Ева отвернулась.
– Жизнь продолжается, – вновь заговорила Эдит. Сколько раз за эти дни, отвечая на соболезнования, она объясняла друзьям, что ее невестка в шоке, что она очень эмоциональный человек и не может прийти в себя после случившегося… Теперь свекровь сама убедилась, что говорила чистую правду. Сама Эдит настолько глубоко запрятала свои чувства, что выглядела почти невозмутимой. Но то, что происходило с невесткой, выбивало ее из колеи. Она поняла, что Еву мучит какой-то вопрос, не получив ответа на который она не сможет вернуться в нормальное состояние. Ева – из породы тех женщин, которые не могут принять случившееся, не разобравшись до конца в том, почему это произошло.
Но и у Эдит были свои вопросы, на которые ей хотелось получить ответ до того, как Ева вернется в русло привычной жизни, которое не имело ничего общего с той жизнью, которую вели Бингхэмы.
У тебя есть твоя компания. Кристофер говорил, что твои дела с каждым днем идут все лучше и лучше. Дела компании требуют внимания…
– У меня всегда находилось время для Кристофера.
– Знаю, – Эдит Бингхэм подумала, что второй брак ее сына и в самом деле оказался счастливым. И это заставило ее окончательно принять Еву, несмотря на все свое недоверие к ней. – Он очень гордился твоими успехами. И я чрезвычайно рада, что в такое трудное время у тебя есть чем занять себя. Но в таком случае подумай, не лучше ли будет, если ты оставишь маленького Кристофера у меня? Ведь он Бингхэм…
Ева повернулась лицом к свекрови и прямо встретила ее взгляд.
– Нет, – ответила она, – сын останется со мной.
– Ты сможешь встречаться с ним, когда захочешь.
– Нет.
Эдит помолчала, раздумывая о том, что сейчас Ева Черни осталась вдовой. Богатой вдовой. Стоящей во главе компании. И вряд ли ее вдовство продлится долго. В связи с этим ее очень беспокоила мысль о внуке – единственном Бингхэме по мужской линии, которая насчитывала больше трехсот лет. Но Эдит решила пока не настаивать. «Не исключено, – подумала она устало, – что вскоре все образуется само собой, и Бингхэм V окажется там, где ему и следует быть – в родовом особняке». Ну а пока Ева остается миссис Кристофер Бингхэм, и Эдит осознавала, что ее долг заботиться о том, чтобы все шло, как полагается.
– Ну, я ухожу, дорогая, – проговорила Эдит, вставая.
– Я хочу повидаться с сыном, – сказала Ева. – Пожалуйста, пусть его приведут.
Эдит почувствовала жесткие нотки в ее голосе.
– Разумеется. Я распоряжусь.
Она вышла, и ей опять пришлось выслушать несколько звонков с выражениями соболезнования. Покончив с ними, она подумала, что будет лучше, если Ева займется чем-нибудь. Эдит не хотела повторения того, что произошло в Швейцарии: Шарлотта рассказала ей все в мельчайших подробностях, которые никто не знал и не должен узнать. Эдит уже связалась со своим адвокатом и попросила сделать все, чтобы заставить замолчать тех, кто оказался свидетелем происшедшего, и уберечь внука от последствий этих слухов. Как хорошо, что это произошло в Швейцарии, так далеко отсюда.
Возвращение к нормальной жизни Ева обставила со всей тщательностью, как и все свои значительные шаги. Она сделала все, чтобы это было замечено публикой. Еще неделю после похорон она оставалась в уединении, а потом в траурном наряде пришла на могилу мужа. На следующий же день ее фотография появилась в газете. Свекровь тотчас явилась к ней, чтобы выяснить, каким образом газетчики могли узнать о ее визите.
– Боюсь, это моя вина, – ответила Ева. – Я упомянула о том, что собираюсь пойти на могилу мужа при моем адвокате. Только через него об этом могли прознать журналисты. Больше он, разумеется, не будет работать у меня.
На самом деле, к большому огорчению Евы, ее адвокат решил уйти сам. Со всеми своими обязанностями до сих пор он справлялся безукоризненно. И Ева попросила его найти кого-нибудь, через кого нужная информация «просочилась» бы в газеты.
– Считай, что это моя лебединая песня, – ответил он, когда Ева позвонила, чтобы поблагодарить его за оказанную услугу. – Пресса сейчас начнет творить новый образ Евы Черни.
– Что я буду делать без тебя, Джерри! – воскликнула Ева.
– Справишься. Я уже не могу оставаться. Врачи сказали, что я долго не протяну, если буду продолжать работать. Все-таки мне уже шестьдесят семь лет. А я начал с двенадцати. Мне уже давно следовало отойти от дел, но постоянно находились клиенты, которым я был нужен… Разве тебе недостаточно того, что ты оплакиваешь мужа? Не хватало, чтобы ты еще стала оплакивать своего юриста.
Ева еще раз взглянула на первую полосу газеты, где была напечатана ее фотография. Порыв ветра откинул черную вуаль. Голова ее поднята, плечи отведены назад. «Богиня победы в трауре», – гласил заголовок. «Величие печали», – утверждал другой, помельче. Небольшое сообщение под фотографией начиналось словами: «Королева красоты оплакивает потерю». Ее новый образ уже запечатлелся в умах публики. И это сердило ее свекровь.
– Что тебе было нужно от адвоката? Для чего ты вызвала его? – ледяным голосом спросила Эдит.
– Я хотела спросить его совета относительно завещания Кристофера.
– Но это должны решать наши семейные юристы – Слоун и Рэнсом, – они ведут все наши дела, также как в свое время делали их предки. Твой юрист не имеет представления ни о чем. – Эдит помолчала. – Тем не менее я готова говорить о завещании сына.
Завещание Кристофера прочли несколько дней спустя. Кристофер Бингхэм IV оставлял все свое имущество сыну, но он должен был унаследовать его, когда ему исполнится двадцать пять лет. До того времени его делами и всеми доходами должна была без всяких оговорок распоряжаться его мать.
– Мой внук становится наследником весьма значительного состояния, – сказала Эдит Бингхэм, – и поскольку он является представителем семейства Бингхэмов, мне кажется, он должен остаться здесь, дабы иметь возможность соответствующим образом подготовиться к своему будущему.
– Место сына – со мной, – ответила Ева. – Я постараюсь подготовить его соответствующим образом к его будущему. Ведь он является также и наследником моейкомпании.
– Не думаю, что их можно сравнивать.
– А почему бы и нет? Кем был Мэттью Бингхэм, когда приехал в Нью-Йорк? Всего лишь простым клерком. Он нажил состояние благодаря тому, что стал вкладывать заработанные деньги в землю. Мое дело не менее прибыльное. Элен Рубинштейн умерла. Сейчас из прежних звезд осталась только Элизабет Арден. Вакантное место должна занять я. Со временем Кристофер возглавит компанию.
– Бингхэм возглавит косметическую компанию? Мы владели банками, железными дорогами, издательствами, телевизионными компаниями, радиостанциями…
– А знаете ли вы, что сейчас косметические компании ворочают миллиардами? Два из них приходятся на американский рынок, а я здесь высоко котируюсь.
Эдит Бингхэм была ошеломлена. Все те доходы, которые получали Бингхэмы, не шли ни в какое сравнение с тем, что давало предприятие Евы. А ведь то, что они имели, создавалось в течение трехсот лет. И в первый раз она по-настоящему осознала, насколько ее невестка независима в финансовом отношении.
– Кристофер в один прекрасный день станет одним из богатейших людей в мире, – резко сказала Ева. – Но не потому, что ему столько оставил отец, а потому что столько заработает его мать.