Кауи Вера. Такая как есть [Запах женщины]

   – Макс в Нью-Йорке?
   – А где же ему быть, если там такая каша заварилась?
   – Да, конечно, – проговорила Алекс. – Где же еще?
   – Ну ладно, мисс. Мне пора. Пока.
   – Подождите!
   Он остановился уже в дверях.
   – Она не спрашивала обо мне?
   – Она ни о ком не спрашивала.
   «Все нормально, – подумала Алекс, поднимаясь по лестнице. Я должна знать свое место. Макс улетел в Нью-Йорк, не сказав ни слова. А мать, после того как просила у меня прощения, вообще забыла о моем существовании. Как всегда, дела – самое главное. – Она горько улыбнулась. – Значит, и я могу заняться своими».

18

    Швейцария, 1988
   – Ты понимаешь, – говорила Ева по телефону, который был защищен от прослушивания, – что надо действовать с максимальной осторожностью.
   – Конечно, – ответил Макс.
   – Ты уже сделал все необходимое, повидался с кем надо?
   – Да, а куда мне теперь ехать…
   – Прямо ко мне.
   – На виллу?
   – Да. Я сегодня возвращаюсь туда. Полностью полагаюсь на тебя, Макс. Это очень важно.
   – Сделаю все возможное.
   – Разумеется, сделаешь, – как о само собой разумеющемся сказала Ева.
   – А как насчет остального?.. Я говорил тебе…
   – Не сейчас, Макс. Я подумаю, конечно, предприму кое-какие шаги, но это – в первую очередь.
   – Как скажешь, – согласился Макс. – Если ты так решила…
   – Что касается второго вопроса, для начала постарайся собрать нужную информацию, чтобы она была у тебя наготове, когда будешь звонить в следующий раз.
   – У меня уже все готово.
   – Великолепно. Тем не менее продолжай держать ухо востро, может быть, удастся выяснить кое-что относительно наших «друзей» – ты понимаешь, кого я имею в виду.
   «Как раз нет, – подумал про себя Макс. – Какую новую игру ты затеяла, Ева?» А вслух произнес:
   – Но ты в самом деле пришла в себя? Может, не стоит…
   – Наоборот. Что прошло, то прошло – забудем об этом. Я обещаю тебе, такого больше не случится. Выполни мою просьбу и появляйся на вилле. Все определится, когда я завершу первую часть.
   «Ну вот, все начинается сначала, – вздохнул Макс. – Хотя, может, она еще под воздействием барбитуратов?»
   – Ладно, можешь не беспокоиться. Все будет в порядке.
   – Ну хорошо. Привет.
   Он услышал щелчок отключившегося аппарата.
   Алекс возвращалась в Кембридж с чувством облегчения оттого, что теперь все должно войти в привычную колею. Ей не придется больше быть свидетельницей ни высокой трагедии, ни вульгарной комедии. Не с кем враждовать, не к кому обращаться с обвинительными тирадами, не надо искать подхода или справляться с непредвиденными обстоятельствами. Здесь, в Кембридже, она всегда знала, что может случится, поскольку каждый день был расписан заранее. Одно следовало за другим, как разматывающаяся из клубка нитка. Здесь Алекс могла составить такое расписание, чтобы ни одна минута не пропадала зря. Здесь она имела возможность рассуждать на свои излюбленные темы, делиться знаниями, обсуждать, доказывать, оспаривать то, в чем она разбиралась, и в конце каждого дня чувствовать от этого удовлетворение.
   Правда, ее неожиданно сильно задело то, что некоторые знакомые вообще как бы не заметили ее отсутствия. Кто-то лишь приветливо бросил: «Как тебе Швейцария, понравилась? Хорошо отдохнула?» Кто-то кивнул: «Привет, Алекс! Вернулась? А мы собираемся по твоим стопам». Скучали по ней в основном студенты последнего курса, которым она отдавала больше всего времени. Большинство коллег еще не знало, что ее выдвинули на премию Реверсби, имя ее не было на слуху. И что хуже всего, ее укромное убежище перестало быть для нее таким же уютным, как прежде. Она больше не чувствовала себя в нем, как в норке.
   Вечером, слушая Моцарта или Эрла Гарнера, она вдруг замечала, что вспоминает о событиях, случившихся на вилле, о том, что сказала или как посмотрела ее мать, о том, как она себя чувствует. Она даже порывалась позвонить туда, но поскольку там ею никто не интересовался, прежнее правило – не высовываться без нужды, держаться в тени – снова сработало. О Максе она запретила себе думать. Ее мысли снова и снова возвращались к тому, что она видела, словно ей необходимо было рассортировать и разложить по полочкам впечатления – каждую сценку на свое место. Но как бы она ни меняла все местами, одно оставалось бесспорным: все странным образом сдвинулось и не входило в прежние ячейки.
   Спустя почти неделю после ее возвращения, как-то утром вдруг раздался звонок. Она как раз читала работу одного из своих самых многообещающих студентов.
   Звонила ее мать:
   – Я буду рада, если ты приедешь на виллу как можно скорее, – заявила она без всякого вступления.
   – Что случилось?
   – Ты задала мне кое-какие вопросы. Теперь я готова на них ответить.
   – И что тебя на это подвигло?
   – Скажу, когда приедешь.
   – Ты уверена, что я все еще хочу знать ответ?
   – А разве не так?
   Алекс замолчала, не зная, что сказать. Молчание ее затянулось:
   – Но я только что вернулась.
   – Ты здесь никому не сказала, что уезжаешь.
   – А меня никто бы не стал просить остаться.
   – Ты сама знаешь, каковы были в тот момент обстоятельства.
   – Ты звонишь из клиники?
   – Да. Но я уже в порядке. Так ты приедешь?
   Алекс почти неосознанно ответила:
   – Да.
   – Тогда я отправляю за тобой самолет. Он будет ждать тебя в ближайшем аэропорту, забыла, как он называется…
   – Стоунстед…
   – Да-да. Наверное, к двум он будет там. В Женеве тебя будет ждать машина. Ты поступила мудро, что соглашалась приехать. Поверь мне – это очень хорошо, в первую очередь для тебя самой. – И Ева повесила трубку.
   «Так-так, – подумала Алекс. – Что это еще за фокусы?» Голос у матери был довольно напряженный и взволнованный. В нем слышалось что-то, что заставило Алекс согласиться… «Что ж, – решила она. – Будь что будет. Послушаем, что она скажет. А вдруг Макс тоже там…»
   Едва она подъехала к вилле, как из дома вышел Жак, взял сумку и попросил сразу пройти к матери – она ждала в гостиной.
   – Она одна? – спросила Алекс. – Я имею в виду мистера Фабиана…
   – Он был здесь… Но два дня назад улетел в Нью-Йорк.
   – Вот как, – неожиданное, но острое разочарование, словно игла, кольнуло ее в сердце.
   Ева, прямая, одетая в черное, сидела за столом. Выглядела она хуже, чем обычно. При виде Алекс она встала, впервые в жизни на ее лице не было маски. Она даже улыбнулась, увидев дочь, но это была улыбка облегчения.
   – Входи и садись, – проговорила она, указывая на кресло, стоявшее у камина.
   Алекс молча повиновалась. Ева придвинула поближе второе кресло и села так же прямо, не касаясь спинки, скрестив на груди руки.
   – Итак, ты хотела узнать все обо мне, – начала она. – Теперь я готова рассказать тебе.
   – Но почему? – удивилась Алекс. – Почему именно сейчас?
   – Узнаешь, когда я закончу свой рассказ. Макс говорит, что ты считаешь, будто на все есть свои причины. Я тоже придерживаюсь такого мнения. И ты поймешь, как много было у меня всяких причин, но главной, в сущности, была одна…
   – Твоя судьба?
   – Три раза я пыталась уйти из жизни и три раза меня в нее возвращали.
   Алекс знала о том, что Ева пыталась покончить жизнь самоубийством.
   – Должно быть, три – особенное число. И четвертой попытки не будет. Урок, преподанный мне жизнью, я усвоила. Возможно, когда ты узнаешь обо всем, ты переменишь кое-какие свои представления… Но это уже твое дело.
   – Я приму все так, как оно есть. Мне это важно, чтобы я могла простить тебя.
   – Нужно пройти через все то, через что пришлось пройти мне, чтобы понять: что должно случиться – случится. И то, что есть, то есть. Но вернемся к тому, что ты хотела услышать… С самого начала… Меня зовут Анна Фаркас. Я родилась в самой что ни на есть раскрестьянской семье, которая жила очень трудно. Мне всегда была ненавистна нищета, раздражало, что я не могу купить себе того, что мне хочется. Я даже не знала, чего мне хочется, но чувствовала, угадывала, какие передо мной открываются горизонты. И я почему-то была уверена, что преодолею все преграды. Мне так хотелось вырваться… Ты не можешь себе представить, какое острое желание овладело мной. Я готова была заплатить любую цену…
   И медленно, с небольшими паузами, открывая один ящичек памяти за другим, Ева описала годы лишений и нужды, которые никогда не попадали на страницы официальной летописи ее жизни. И то, что Алекс услышала, почти во всем совпадало с тем, что ей самой удалось восстановить. С той лишь разницей, что Ева очень живо описала юную девушку, которую обуревало страстное стремление чего-то добиться в жизни, снедала жажда признания, которая пыталась использовать дар, полученный от Бога, чтобы вытащить себя из трясины убожества на самую вершину лестницы, откуда она могла шагнуть в волшебную страну, страну бесконечных возможностей. Она не пыталась произвести впечатление, задеть какие-то струны в душе дочери. Она просто рассказывала, как все было. Как сначала она приняла покровительство русского, а затем венгерского чекиста, чтобы, используя их положение, добиться желаемого. Описала, как, встретившись с Ласло Ковачем, украла его формулы, основала предприятие, которое со временем выросло в корпорацию, охватившую чуть ли не весь мир. Как обнаружила, что беременна, как ей удалось женить на себе Джона Брента, как она ушла от него и оставила ему ребенка, чтобы без помех карабкаться к вершине, куда она по-прежнему стремилась.
   – У Евы Черни не должно было быть ничего общего с Анной Фаркас. Я создала новую женщину, творила новую жизнь и ради нее готова была безжалостно разрушить прежнее.
   – И меня в том числе.
   – Все прежнее должно было исчезнуть… Я верила в свою судьбу и, чтобы исполнить ее повеление, делала то, что считала нужным.
   – Тогда почему ты решилась все же взять меня в дом?
   – Другого выхода просто не было. Мэри Брент привезла тебя ко мне.
   – Помню.
   Ева спокойно встретила взгляд дочери.
   – Она угрожала, что опубликует в газетах мою подлинную биографию, если я не возьму тебя. А я ведь только-только начала укреплять свои позиции и строить серьезные планы на будущее. Я вышла замуж за Кристофера Бингхэма, он считал, что до него у меня никого не было, и эта история могла иметь очень неприятные последствия.
   – Для Евы или мистера Бингхэма?
   – Для нас обоих. Мне нравилось быть Евой Черни. Но мне также нравилось быть и миссис Кристофер Бингхэм. Это сразу вывело меня на иной уровень, я стала важной персоной. И я не могла позволить, чтобы правда вышла наружу. Слишком тяжким трудом мне далось то, что я имела. А тут меня всего хотели лишить. Потом муж погиб…
   – И ты перенесла всю свою любовь на сына?
   – Да. Но и его у меня отняли. Судьба оказалась одновременно и щедрой, и жестокой. Мне не суждено прожить жизнь так, как проживают ее другие женщины. Стать женой, матерью. Две вещи, которые я создала, остались неизменными – Ева Черни и компания. Вот урок, который я извлекла из случившего. И это означало, что я должна опереться именно на эти две ценности. И я сделала это. На супружество, на семью я уже не рассчитывала.
   – Бери, что хочешь, но плати соответствующую цену, как говорится…
   Ева кивнула:
   – Именно так. Такова цена, которую я должна была заплатить, и я выплатила долг.
   – Да… – медленно проговорила Алекс, пытаясь осмыслить сказанное… – Ты не такая, как остальные женщины…
   Ева восприняла ее слова как комплимент.
   – И еще один вопрос, – продолжила Алекс. – Ты объяснила, почему оттолкнула меня. Но как ты могла это сделать – вот чего я не понимаю.
   – Ты не входила в мои планы. Меня взбесило появление Мари Брент с девочкой, о которой я и думать забыла. Мне она была совершенно ни к чему.
   – Как и теперь…
   Ева промолчала.
   – Мне бы хотелось, чтобы ты ответила.
   – Сына я любила за то, что он являлся продолжением того, о чем я мечтала. А Ласло Ковача я не любила.
   – И всех остальных мужчин тоже.
   Ева усмехнулась:
   – У меня к ним было только влечение.
   – Включая и Рика Стивенса?
   Ева посмотрела на свои холеные руки.
   – Это одна из самых серьезных моих ошибок, я искренне о ней сожалею.
   – Но ты возместила «убытки».
   Ева улыбнулась:
   – Это была идея Макса. Он убедил меня вложить деньги в голливудскую студию и объяснил, какие из этого можно извлечь выгоды. Я согласилась. – Ева посмотрела на дочь изучающим взглядом. – Макс всегда трогательно заботился о тебе, – заметила она, и было видно, что ей и теперь невдомек, почему. – Но Макс вообще необыкновенный человек.
   Теперь настала очередь Алекс промолчать в ответ.
   – Я спрашивала его, насколько вся эта история… насколько болезненно ты восприняла ее. Он уверил меня, что ты забыла о случившемся, но что лучше будет отправить тебя в колледж. Ты отлично училась. Не удивительно – Ковач был редкого ума человек.
   – Тогда… – снова заговорила Алекс. Ева терпеливо ждала, когда она продолжит. – Почему тогда ты решилась рассказать мне обо всем именно сегодня? Что случилось? Что подтолкнуло тебя?
   Ева встала с кресла:
   – Идем…
   Алекс как завороженная пошла за ней, уловив в ее голосе нечто особенное. Пройдя по коридору, Ева остановилась у двери и, немного замешкавшись, открыла ее. Это была спальня с зашторенными окнами, слабый свет исходил от единственной лампы, стоявшей на ночном столике. На кровати кто-то лежал. Рядом на стуле сидела медсестра, она читала.
   – Как он? – спросила Ева.
   – Все еще спит. У него нервное истощение.
   Ева кивнула:
   – Не могли бы вы нас оставить ненадолго, если это вас не затруднит?
   Медсестра вышла. Ева подошла к постели и склонилась над лежащим.
   – Подойди ближе, – проговорила она, не оборачиваясь.
   Нахмурившись, Алекс подошла вплотную к кровати.
   Укрытый одеялом, на ней лежал старик, совершенно седой, изможденный, с безжизненным лицом – кости, обтянутые кожей, – видимо, человек этот много страдал.
   – Это Ласло Ковач, – проговорила Ева, – твой отец.
   Алекс взглянула на нее, затем на лежащего в кровати человека и снова на Еву.
   – Он умирает?..
   – Чуть не умер. Все эти тридцать лет он провел в лагере. До тех пор, пока господин Горбачев не подписал амнистию для всех политзаключенных. Об этом появилась большая статья в лондонской «Таймс» две недели тому назад. Там говорилось о людях, которые возвращались в Венгрию, – это были заключенные, попавшие в Россию после венгерского восстания. Многие из тех, кто принял в нем участие, погибли тогда, в 1956 году. Я попросила Макса сделать запрос. Ему удалось найти в списках тех, кто вернулся в Будапешт, Ласло Ковача. А затем он перевез его сюда, ко мне.
   Потрясенная Алекс вцепилась в спинку кровати не в силах вымолвить ни слова.
   – Теперь понимаешь, почему Бог не позволил мне умереть раньше времени? – спросила Ева.
   – Ты считаешь, что это тоже перст судьбы?
   – Конечно. – Мать с недоумением посмотрела на нее. – Колесо судьбы совершило полный оборот. Я начала строительство, в основе которого лежало открытие Ласло. Теперь, спустя годы, он снова появился в моей жизни. Я не смогла стать для тебя матерью, но я смогу вернуть тебе отца – похоже, тебе очень важно иметь родную душу.
   Подбородок Алекс дрогнул:
   – Вернуть мне отца? – И она вдруг начала смеяться. – О… Боже… ты… и в самом деле…
   – Тридцать лет я считала, что он умер.
   – И более того, очень хотела, чтобы так оно и было… Ведь все, на чем ты строила карьеру, опиралось на его формулы.
   – Судьба предоставила мне возможность отплатить ему это.
   – Ради Бога, перестать твердить о судьбе, – закричала Алекс. – А ты сама? Чего хочешь ты сама?
   – Вопрос не в том, чего хочу я, – ответила Ева с прежним спокойствием. – Вопрос в том, что должно быть сделано.
   – Я не верю ни единому твоему слову, – в отчаянии воскликнула Алекс. – Я уже не так доверчива, как прежде… Тебе кажется, что какое бы знамя ты ни взяла в руки, все это веление судьбы. – Она тряхнула головой, словно хотела скинуть с себя наваждение. – Ты используешь любой случай, чтобы продолжить свое победное шествие.
   – Я тебе рассказала все о своей жизни. Подумай об этом. Потом вернемся к нашему разговору. – Ничто не могло поколебать убежденности Евы.
   – И что теперь я должна делать со своим «отцом»? – спросила Алекс. – Прижать его к груди и забрать с собой в Кембридж, где мы заживем вместе, счастливые и радостные?
   – Прежде всего, его надо подлечить. Он останется здесь до тех пор, пока по-настоящему не окрепнет. А там – решайте, как вам быть.
   – Он старик, который так много выстрадал за последние годы, что…
   – Для меня самым главным было – свести вас вместе. А любовь подскажет вам, как жить дальше.
   – Любовь?! Какая любовь?! Что ты знаешь о любви?! Ты, которая никого на свете не замечала и не признавала, кроме самой себя! Любить – это значит отдавать себя, а ты никогда – малой толики себя – не могла бы отдать ни единой живой душе. Даже своему обожаемому Кристоферу Бингхэму.
   – Кто может сказать, что такое любовь в каждом отдельном случае? Я любила Кристофера за то, кем он был для меня, за то, что он дал мне, на какую высоту поднял меня. И я сумела сделать его счастливым, у нас с ним был сын. Но, видно, и он, и мой сын не были моей судьбой. Я потеряла обоих, прежде чем сумела понять это. – Ева закончила все с тем же нечеловеческим спокойствием. – Я есть то, что я есть.
   «Влюбленная в самое себя, – мысленно закончила за нее Алекс, чувствуя, сколь бесполезны здесь любые упреки. Теперь ей предстояло «решать». – А почему бы и нет?»
   – У тебя есть время подумать, – подытожила Ева. – Побудь здесь. А мне надо лететь в Нью-Йорк. Накопилось очень много срочных дел – я запустила их из-за болезни. К счастью, пока Макс остается моей правой рукой, я имею возможность пораскинуть мозгами. Памела остается здесь. Я предложила ей пожить столько, сколько ей захочется.
   – Еще одна попытка исправить содеянное?
   Ева не обратила внимания на ее замечание:
   – Я распорядилась выделить для Ласло Ковача специальный фонд. Он не будет ни в чем нуждаться до конца своих дней.
   – Еще одна пожизненная пенсия вроде той, что получает Жан Вернье?
   – Ты знаешь о нем? – Ева улыбнулась. – Да, он потрясающий мастер своего дела… И я выплачиваю ему свой долг…
   – А если я решусь предать гласности всю эту историю? – спросила вдруг Алекс. – Как собиралась Мэри Брент?
   Ева с прежним спокойствием встретила взгляд дочери:
   – Ты не сделаешь этого. Мэри была ханжа, религиозная фанатичка – злобная и мстительная. А ты нет. Если верить Максу, ты человек, который подчиняется доводам разума и ведет игру в открытую – это чисто английская манера. Я была честна в разговоре с тобой и призналась откровенно во всех своих грехах. Я рассказала тебе, какова я на самом деле. И другой быть не могу.
   Алекс внимательно посмотрела на нее:
   – Тебе не доводилось слышать историю про лягушку и скорпиона?
   Ева покачала головой. Алекс пересказала ей историю, услышанную от Макса.
   – Ах, вот оно что, – усмехнулась Ева. – Но лягушка должна упрекать во всем только саму себя. Скорпион следует зову своей природы, чем бы это ни оборачивалось для него самого. А я – своей.
   Алекс встала.
   – Мне рассказать Максу о нашей встрече?
   – Нет, – ответила Алекс. – Мне не хочется, чтобы ты говорила с ним обо мне.
   Алекс поспешно выбежала из дома. Ей хотелось где-нибудь в уединении подумать о том, что она услышала и увидела, убедиться, что все это произошло в самом деле, а не является плодом ее фантазии. Она опомнилась только тогда, когда оказалась у каштана, под которым покоился прах ее брата. Могила его и каменная плита буквально утопали в цветах. Над плитой стояла женщина, которая выкапывала увядшие цветы и высаживала свежие. Подойдя ближе, Алекс узнала Памелу.
   – Привет, – сказала она неуверенным тоном, чувствуя себя виноватой. Она совсем забыла о Памеле, печалившейся о Крисе неизмеримо больше всех остальных.
   Памела взглянула на нее и искренне обрадовалась:
   – Алекс!
   – Извини, что так внезапно уехала…
   – Ничего страшного, – ответила Памела, поднимаясь и отряхивая землю с колен. – Тебя ведь здесь ничего больше не держало. Гораздо удивительнее, что ты вернулась.
   – Мать попросила меня приехать.
   – В самом деле?
   – И нам, наконец, удалось поговорить.
   – И, судя по твоему виду, ты не очень довольна разговором.
   – Она сказала, что предложила тебе побыть здесь…
   – Да… она вернулась из клиники совсем другим человеком. Более того – я не могу тебе этого в точности объяснить, но она собирается как-то вознаградить меня за свою несправедливость по отношению ко мне. Это не обычная ее причуда. Хотя она, конечно, по-прежнему не утруждает себя оправданиями. Так вы с ней объяснились?
   – Более или менее.
   Памела видела, что с Алекс стряслось что-то необычное, она выглядела совсем иначе, чем прежде.
   – Как тебе памятник? – спросила Памела.
   Мраморная плита отсвечивала глубоким матовым светом – как упаковка духов «Суть Евы». Но здесь была другая надпись: «Кристофер Бингхэм Черни». И чуть ниже: «Обожаемый сын. 1962–1988».
   Несмотря на всю горечь утраты брата, Алекс поймала себя на том, что ощутила укол ревности. «Про меня было бы написано «Нелюбимая дочь», – подумала она. Но постепенно боль прошла, и ее сменило другое чувство. Вдруг оказалось, что для нее все это не имеет уже никакого значения. «Ведь я знаю, кто я на самом деле, – подумала Алекс. – И кем буду. И как странно, что я не понимала этого раньше».
   – Если бы ты только знала, Памела, – выдохнула Алекс, – какой я была дурочкой…
   По дорожке, усыпанной гравием, они подошли к дому и увидели стоявший у подъезда «роллс-ройс», возле него – Джонеси, который следил за погрузкой багажа.
   – Она уезжает, – заметила Памела. – Макс говорил мне, что у них большие проблемы.
   – Ты видела его? – спросила Алекс.
   – Мельком. Он приехал и в тот же день должен был вернуться назад. «Эта Женщина» что-то затеяла. Ева готовится к грандиозному сражению. Надеюсь, Господь не оставит «Эту Женщину». И еще один человек появился на горизонте… Я с ним встречалась до Криса, а теперь он неожиданно стал соперником Евы на рынке. Многие мои друзья странным образом стали ее соперниками…
   Джонеси помахал им рукой:
   – Мы спешим, как никогда, – проговорил он, когда они подошли ближе, – но вы даже не представляете, как это замечательно, что она снова в форме… Нет, нет, – обратился он к шоферу. – Этот чемодан из крокодиловой кожи надо положить на заднее сиденье. А соболя и норку можно устроить здесь… Чуть правее… – Он начал пересчитывать чемоданы, когда в дверях появилась Ева, одетая в дорожный костюм – строгий, но, без сомнения, очень дорогой. Сверху был накинут короткий норковый жакет. Крупные бусы по тону идеально сочетались с ее золотыми волосами.
   – Взгляни на шляпку, – пробормотала Памела. – Это у нее называется деловой костюм.
   Заученно улыбнувшись, Ева махнула рукой и села в машину. Джонеси захлопнул дверцу и устроился позади нее. Машина тронулась.
   – Ну так вот… – начала Памела, но остановилась, увидев, как Алекс, схватив горсть гравия, швырнула ее вслед машине и крикнула:
   – Катитесь к черту!
   Однако все это был совершенно бессмысленный жест, потому что машина свернула с аллеи и камни упали в траву у дороги.
   – Ты не представляешь, сколько лет, – проговорила Алекс, отряхивая ладони, – мне хотелось это сделать. И вот сегодня наконец смогла. – Она взглянула на Памелу быстро, весело и даже как-то озорно:
   – Что-то у меня аппетит разыгрался непомерный. Пойдем, отпразднуем ее отъезд.
   – Только ли отъезд мы с тобой отпраздновали? – проговорила Памела.
   Они сидели обе скрестив ноги на широком подоконнике – излюбленном месте Алекс. Она наливала в бокалы шампанское.
   – И еще мое освобождение.
   – От матери?
   – Да. Наконец она мне рассказала всю правду. И у меня больше нет никаких иллюзий относительно нее и ее чувств ко мне. Теперь мне понятно, почему она отвергала меня, – вовсе не из-за моей внешности, как я всегда думала. Просто, видя меня, она вспоминала, откуда она начинала. И это не соответствовало ее представлениям о себе, тому мифу, который она творила для публики. Прошлое, которое олицетворяла я, сама мысль о нем была ей ненавистна. Она снова и снова видела Анну Фаркас, о которой хотела и старалась забыть. Но как только ей это удавалось, перед глазами опять появлялась я.
   – Анна Фаркас?
   – Это ее девичье имя. – И Алекс пересказала то, что узнала от матери.
   – Ну и ну! – перевела дыхание потрясенная Памела. – Невероятно! Теперь понятно, почему она зарыла это так глубоко. Значит, старик, которого привез Макс, – твой отец! – Она снова покачала головой, будто все еще не могла поверить в то, что услышала.
   – И таким образом она одним махом решила несколько проблем.
   – Но как же?.. Я имею в виду, что ты теперь будешь с этим… человеком… твоим отцом?
   – Это зависит от него самого. Увидим, когда он поправится и сможет говорить. У него нервное истощение. Один Бог знает, что он пережил за эти тридцать лет. Все зависит от того, чего захочет он сам.
   – Алекс, ты переменилась. С того самого момента, как я увидела тебя у дерева, я сразу поняла, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Ты похожа на человека, которому сказали, что прежний, страшный диагноз, вынесенный врачами, оказался ошибочным.