Кай Ольга. Городская Ромашка

   Ему не повезло. Патрульные появились из темноты, скрутили по рукам и ногам, сняли защитный шлем и начали задавать вопросы. Солдат слышал эти вопросы и, конечно же, не отвечал на них, но каким-то образом эти люди получали ответы, улавливая обрывки его мыслей.
   Наутро патрульные нашли следы еще одного вражеского солдата, которому удалось беспрепятственно пересечь Рубежный. Теперь этот солдат двигался в город, а значит, командование военного союза городов вскоре узнает все подробности прошедшей битвы.
 
   Через несколько дней воевода Вояр приказал сворачивать лагерь и отправляться по домам. К тому времени почти все раненные могли сами ходить, и езда на повозке не повредила бы никому. Мирослав был еще слаб, и выходил на улицу только опираясь на плечо Тура. Ромашка в сопровождающие не навязывалась - кто знает, возможно, ее внимание на глазах у остальных бойцов будет смущать Мирослава. Лучше уж пускай с Туром ходит, не с нею. Воевода заходил к сыну еще пару раз, и то все - ненадолго, на минутку-две, и после того, как воевода уходил, Мирослав обычно бывал неразговорчив, хотя с восстановлением сил к нему вернулась и привычная общительность. Ромашка пробовала вызнать у Тура, что происходит между Мирославом и его отцом, но Тур либо сам толком не знал, либо не хотел говорить.
   С утра весь лагерь шумел - седлали лошадей, готовили повозки. Одна из лекарок жила в Долине Ручьев, и Ромашка с Властой и остальными женщинами умылись во дворе ее дома, причесались перед зеркалом. Многие женщины непроизвольно косились на Ромашкины волосы, но с расспросами никто не приставал. Уже перед тем, как направиться к зданию школы, Власта вдруг спросила:
   - Ты прости меня, Ромашка, если я что-то не то говорю, но, я вижу, девушка ты хорошая. За что тебя так?
   - Как - так? - не поняла Ромашка.
   - Волосы обрезали за что? Может перед родителями в чем провинилась? Или… или правду говорят, что ты из города пришла?
   - Правду, - вздохнула Ромашка.
   Она вдруг подумала, как же должны здешние люди относиться к ней после битвы с городскими… Наверное, без симпатии.
   - Бедненькая, - посочувствовала Власта. - Говорят, в городах жить плохо. Хорошо, что ты к нам пришла.
 
   Ромашка попрощалась с Властой и повернула к гостевому дому. Утро выдалось ярким и солнечным, стоящий на крыльце Мирослав щурился, глядя на реку, на убранное поле, на дорогу, уходящую в лес. Через плечо его была переброшена лямка дорожной сумки. Ромашка остановилась у крыльца, отчего-то смущаясь, опустила глаза.
   - Доброе утро.
   - Доброе утро, Ромашка. Тетушка Звана сказала тебе сумку забрать и идти к повозкам.
   Девушка кивнула, зашла в дом за сумкой, и тут же снова показалась на крыльце.
   - Пойдем?
   - Пойдем, - сказал Мирослав.
   Девушка тут только заметила, что он опирался здоровой левой рукой о перила. Мирослав сошел с крыльца, отпустил перила и медленно пошел по дорожке. Каким-то образом Ромашка поняла, что он хочет идти сам, и потому не предлагала помощи, просто шла себе рядом, так, чтобы в случае чего на ее плечо всегда можно было опереться. Они не прошли и полсотни шагов, когда рука Мирослава тяжело опустилась на плечо девушки.
   Ромашка смотрела больше вперед, туда, где ждали их повозки, да еще оседланные лошади тех, кто приехал верхом, время от времени поглядывала себе под ноги. Заметив краем зрения воеводу Вояра, Ромашка увидела, как тот кивнул сыну. Мирослав ответил тем же, а Ромашке показалось, что приветствию отца и сына не хватало теплоты.
   - Вы что, поругались? - спросила она, и тут же мысленно обругала себя за неуместное любопытство.
   - Нет, - ответил Мирослав, ничуть не обидевшийся на подобное вмешательство в личные отношения с отцом. - Просто… у нас иногда возникают разногласия.
   - Понятно, - сказала Ромашка. Ей, конечно же, ничего понятно не было, но чувствовалось, что объяснять Мирославу не хочется.
 
   У повозок их встретили Тур с матерью. Тур взялся за вожжи, а тетушка Звана, Ромашка, Мирослав и еще несколько человек расположились на мягкой подстилке из сухого сена. Дорога предстояла долгая - часа три, не меньше, и многие приготовились поспать. Мужчины без стеснения ложились, подсунув руки под голову, и закрывали глаза, некоторые вскоре захрапели, женщины же, а в особенности молодые девушки - помощницы лекарей - прилечь стеснялись, и клевали носом сидя. Кто-то разговаривал, вел оживленную беседу. Ромашка же задумчиво смотрела то на желтеющие листья, то на сено, то на собственные ноги, обутые в сшитые для нее Туром мягкие туфельки.
   Мирослав не спал. Он сначала сидел, потом откинулся на спину и лег, глядя в небо светлыми глазами. Девушка подумала, что сейчас, скорее всего, их разговор мало кого заинтересует, и можно, наконец, задать Мирославу интересующие ее вопросы.
   - Мирослав, - тихонько позвала она, и светло-серые глаза обратились к ней: - Скажи, а почему ваши мудрецы не помогли вам в битве?
   - В отряде, который прислали города, было всего двести человек. Мы справились без них.
   - Но ведь они знали, что у тех солдат защищено сознание, и вам будет трудно с ними справиться. Ведь кто-то все-таки погиб! А если б мудрецы вмешались, то можно было бы вообще обойтись без потерь.
   Чуть приподнявшись, Мирослав повернулся на бок, словно для того, чтобы лучше видеть лицо девушки.
   - Ты знаешь, Ромашка, - сказал он, - я тоже думал об этом, и пришел к выводу, что мудрецы специально решили не вмешиваться. Чтобы все, наконец, узнали, что такое настоящая битва, когда умирают знакомые и даже близкие люди. Наших погибло двенадцать человек, трое из Вестового. Тебе может показаться, что это немного, но мы уже почти сто лет живем без войн, наши люди не привыкли терять в битвах своих близких. После такого, Ромашка, у людей уже не останется жалости к врагу. Наверное, это правильно. По крайней мере, правильно в условиях войны, а города собираются идти на нас войной.
   - Вас учат ненавидеть?… - тихо сказала Ромашка. - Но разве ненависть - это хорошо? Разве это правильно?
   - Это не ненависть, Ромашка, - так же тихо ответил Мирослав. - Это понимание того, какую цену придется заплатить. Это готовность пожертвовать кусочком своей души, защищая то, что тебе дорого.
   Мирослав умолк на минуту, потом сказал еще тише.
   - Знаешь, Ромашка, когда мы с тобой несколько дней сидели в хранилище музея, я часто вспоминал один эпизод… Как-то вечером я шел по улице вашего города и услышал крики. На улице было немного людей, поэтому я даже не обратил внимания, что никто, кроме меня, на эти крики не отреагировал, да я и по сторонам не смотрел, сразу побежал… Шум я услышал издалека, а потом увидел шестерых. Один из них держал вырывающуюся девушку, потом передал ее другому, и тот со всей силы стукнул ее головой об стену дома. Он хотел стукнуть ее еще раз, но в тот момент я как раз крикнул им, чтобы остановились, - Мирослав усмехнулся, и в его невеселой усмешке сквозил упрек самому себе. - Они меня не послушали. Завязалась драка… В принципе, тогда я легко мог всех их убить, но я этого не сделал. Кто-то остался лежать там без сознания, кто-то убежал. Потом я подошел к девушке, которая лежала на грязном асфальте без сознания, и узнал тебя.
   Ромашка удивленно приоткрыла губы, но ничего не сказала, - просто смотрела в глаза Мирослава.
   - Было темно, но лица некоторых из них я разглядел, - продолжал Мирослав. На этот раз голос его показался Ромашке чужим, незнакомым. - И в тот день, когда погибла твоя подруга, лицо одного из убийц оказалось мне знакомо. С тех пор я не могу отделаться от мысли, что если бы убил тех нелюдей, что напали на тебя, возможно, твоя подруга была бы жива. А еще вполне возможно, что те, кому я тогда оставил жизнь, на следующий же день нашли себе новую жертву.
   Солнечные блики все так же проплывали по светлым волосам Мирослава, но лицо его сейчас казалось Ромашке темным, словно на него падала густая тень. Под изумленным взглядом девушки Мирослав опустил глаза.
   - Я даже знаю, что ты сейчас скажешь, Ромашка: не они - так другие, - произнес он. - Но может после этого другие бы побоялись…
   - Вряд ли это что-нибудь изменило бы, - осторожно сказала Ромашка. - Их слишком много… таких. Не мог же ты в одиночку против всего города. Мы сами должны были что-то сделать, мы - жители города - сами во всем виноваты. Ты ведь видел - у нас не приходят друг другу на помощь, у нас сосед доносит на соседа, у нас…
   Ромашка запнулась. Ей вспомнилась Дельфина, потом - допрос в полиции и психушка. Девушка вздрогнула. Брови Мирослава настороженно взметнулись вверх, он сел, не спуская взгляда светлых глаз с ее лица.
   - Ромашка!
   Девушка тяжело вздохнула и тряхнула головой, прогоняя воспоминания, от которых до сих пор холодело на сердце и волосы вставали дыбом. Она еще не заметила, что к их с Мирославом разговору внимательно прислушивается и Тур, и тетушка Звана, и двое бойцов, едущих на той же телеге и так и не уснувших по дороге. И черноволосый человек на лошади, что последние несколько минут неспешно трусила вровень с бортом повозки.
 
   В Вестовом вернувшихся бойцов встречали все - и здешние, и гости из Долины Ручьев и Гористого. Злата с матерью тоже были здесь, и обе несказанно обрадовались, увидев бывшего жениха и несостоявшегося зятя живым. Правда, Злата выражала свою радость осторожно, все еще чувствуя свою вину перед Мирославом, мать же спросила, не видел ли Мирослав ее мужа. Мирослав ответил, что видел и отца Златы, и Богдана, что оба живы и почти здоровы. Ромашка наблюдала за этим разговором со странным чувством, в котором, к своему стыду, угадывала оттенки ревности.
   Димка, едва увидев Тура, молча подбежал и уткнулся в его рубашку. Плечи мальчика подозрительно подпрыгивали, но если Димка и плакал, то слез своих он не показал никому.
   Дальше Вестового по дороге в Родень отправились только два всадника. Одним из них был Сивер, коротко и не слишком дружелюбно бросивший на прощание:
   - Свидимся!
 

Глава 24

 
   После сбора урожая традиционно наступает пора свадеб. Иногда свадьбы играют весной, но осенью все же лучше - погреба полны душистых яблок, пузатых тыкв и кабаков, в бочке засолены огурцы, заквашена капуста, - куда уж богаче стол получится! Вот и в Вестовом этой осенью сыграли целых три свадьбы, правда сыграли уже не по теплу, а лишь тогда, когда лес стал вовсе разноцветным и изукрасился всеми цветами - от багряно-красного до солнечно-золотого. Гуляли всем селом, молодежь - та особенно веселилась. Девушки давно уже приняли Ромашку за свою, и названная сестра Тура вместе со всеми водила хороводы, пела песни - вернее, подпевала, так как многих песен еще не успела выучить, плела венки и гирлянды из листьев для молодых. Веселинка научила Ромашку плести косы, и теперь Ромашка даже могла, если бы захотела, заплести свои волосы в куцую, но довольно плотную косу, которая едва спускалась ниже шеи.
   В один из прохладных, но еще не холодных осенних дней выдавали замуж Милану. Девушке предстояло уехать с молодым мужем в Долину Ручьев, туда, где он построил себе новый дом недалеко от родительского, и Милана, хоть и счастливая, а все же плакала, расставаясь с подружками.
   - Так свидимся ведь! - утешала ее Веселинка. - И ты к нам приезжать будешь, и мы к тебе! А ведь в Долине Ручьев праздники какие веселые устраивают!
   - Свидимся, свидимся, - говорила Милана сквозь слезы.
   Она и Ромашку обняла на прощание, и девушке вдруг стало немного не по себе - прощаются-то ведь так, будто не в соседний поселок переезжает, а на далекие южные выселки.
 
   И все-то Ромашка с девчатами да с девчатами… Да с Туром и Димкой на рыбалку ходила, правда не рыбачила - просто сидела на берегу, на воду смотрела, на лес, на небо, о чем-то своем думала. Мирослава видела часто, только все как-то издали, со стороны наблюдала. Как оно так получалось - Ромашка и сама не понимала: живут-то вроде рядом, едва ли не от крыльца дом его видно, а встречаться - не встречаются. Может, Ромашка и сама встреч избегала? Девушка не задавала себе такого вопроса, знала только, что хочет его видеть - а боится. Вон на свадьбах сколько гуляла, и Мирослава замечала - да не подходила, на дороге-то в поселке всего пару раз и столкнулись, когда Мирослав зачем-то к Туру заходил - сидела-вышивала, лишь поздороваться голову подняла. А вот издали, когда знала, что не видит ее Мирослав - наблюдала внимательно. Видела, как дрова рубит неподалеку от родного крыльца, как поздним вечером с охоты возвращается, как к старейшине здешнему вместе с отцом идет. Все-то Ромашке казалось, что внимание ее будет Мирославу в тягость, словно навязывается она ему со своей любовью, специально на глаза лезет. Вот Ромашка и не лезла, думала, захочет Мирослав - сам подойдет. И недоуменных взглядов Тура не замечала, а Тур все понять не мог, что ж это случилось, какая кошка пробежала между сестрой его названной и лучшим другом, что они, как с Долины Ручьев вернулись, едва ли парой слов за все время и перебросились. А прошло уже больше месяца.
 
   Делать сегодня было нечего. Тура мать отправила к дядьке в соседний поселок - гостинец отвезти племянничку, а Тур и Димку с собой взял. Ромашку тоже звали, но она не поехала. Девушка последние несколько дней все смотрела наверх, туда, куда, петляя, уходила тропка. Вот бы по этой тропке пройти да наверх взобраться!… Горы здесь были невысокие, еще ниже Рубежного, да и дорожка к ближайшей вершине вела нетрудная - вполне бывшей горожанке под силу, и вот Ромашка надумала пойти туда, посмотреть сверху на разукрашенную осенними красками долину. Ромашка набрала в котомку пирожков, и, с тоской глядя на свой городской спортивный костюм, пожалела, что не сшила себе штаны, вот хотя бы как у Тура, чтобы удобнее было в гору идти. "Завтра же шить начну" - решила Ромашка и, надев поверх платья длинную шерстяную безрукавку, тетушкой Званой для нее связанную, вышла на улицу.
   День был не солнечный, но дождь вроде не собирался, и Ромашка уверенно повернула к тропинке, ведущей в гору. Вскоре домики Вестового остались позади, вокруг Ромашки была лишь желтеющая трава, поздние цветы да редкие кусты вперемешку с невысокими деревцами. Девушка задрала голову, оценила предстоящий путь, и, удовлетворенно хмыкнув себе под нос, начала подъем.
 
   Прошло чуть больше получаса, когда Ромашка, запыхавшаяся, но невероятно собой довольная, выбралась наверх. Девушка нашла удобный каменный выступ и присела на относительно безопасном расстоянии от края. Перед ней расстилалась украшенная осенью долина. До самого горизонта, огибая холмы, пушистым одеялом укрывал землю лес, пестрый и нарядный. Речка отражала голубовато-серое небо и изредка ловила скупые солнечные лучи. "Разве я когда-нибудь увидела бы все это, если б Мирослав не забрал меня из города? Разве у нас, в городе, было хоть что-нибудь подобное?" - думала Ромашка одновременно и восхищенно, и с грустью. Она, как ни странно, скучала по городу. Наверное, чувство это было скорее ностальгическим, потому что хороших воспоминаний о городе у Ромашки осталось мало, а большинство тех, с кем эти воспоминания были связаны, уже мертвы. "Как же все это странно… Вроде и хорошо мне здесь, вроде и понимаю, что в город путь закрыт, а только хочется хотя бы раз пройтись по Кольцевой, кисточку в руки взять, присесть на подоконник…" Тут Ромашка вздрогнула, представив себе открывающийся из ее окна вид - два дома и стена, и полоска яркого неба над ней. Тюрьма, иначе и не скажешь… Нет, в город она не вернется, ни за что, а глупую грусть прогонит из своего сердца. Ей и так есть над чем подумать, отчего вздыхать, а иногда и плакать хочется. "Странные же мы, люди, создания, - девушка невесело улыбнулась. - Вроде все у нас есть для счастья, а постоянно хочется чего-то большего, и уж обязательно несбыточного".
   - Здравствуй, Ромашка.
   Она не вздрогнула, когда за спиной раздался знакомый голос, а почувствовала, как все тело пронял холод, потом вдруг кинуло в жар. И оглянулась, чувствуя, что голова кружится, а язык вполне может отказаться внятно произносить слова.
   - Здравствуй, - выдавила Ромашка и тут же, опустив глаза, вновь отвернулась.
   Мирослав подошел и сел рядом. Они оба молчали, глядя вперед, но не друг на друга, потом Мирослав сказал тихо:
   - Скажи, Ромашка, ты меня избегаешь?
   Девушка растерялась, не зная, что ответить на этот вопрос - она и сама не знала ответа. И Ромашка промолчала, хотя остро ощущала - нельзя молчать. Надо объяснить что-то, что-то сказать, но не молчать. Она очень боялась, что Мирослав вот сейчас встанет и уйдет, и уж тогда можно больше не ждать, что в один прекрасный день вдруг первым подойдет, заговорит…
   - Может, я тебя чем-то обидел? Так ты скажи.
   Девушка качнула головой и прошептала:
   - Нет. Не обидел.
   Мирослав повернулся и смотрел теперь прямо на нее. Взгляда светлых глаз Ромашка не выдержала, опустила лицо.
   - Так что же случилось, Ромашка? Может, я все-таки сказал или сделал что-то не то, или просто…
   Он замолчал, но ответа Ромашки, судя по всему, собирался дождаться.
   - Я не знаю, отчего так получилось, - пробормотала Ромашка. - Я не избегала… Я не специально. Я, - она перевела дыхание, и, решившись, высказала: - я подумала, что, наверное, и так чересчур тебе надоедаю, а я не хотела…
   Брови Мирослава приподнялись, теперь вид у него был слегка ошарашенный:
   - И что же, интересно, привело тебя к подобным рассуждениям? - серьезно спросил он.
   - Не знаю, - виновато прошептала девушка. - Мне просто показалось…
   Мирослав улыбнулся, и улыбка его выражала одновременно и удивление, и облегчение.
   - Я ведь сам пытался к тебе подойти, но ты каждый раз то убегала к девушкам, то пряталась в толпу. А когда я решил поговорить с тобой и зашел к вам в дом, у тебя был такой занятый вид, Ромашка, что мне просто неловко стало отвлекать тебя по пустякам. Знаешь, мне уже начало казаться примерно то же самое, что и тебе.
   Ромашка встрепенулась, а улыбка Мирослава стала шире. Девушка выдохнула, чувствуя невероятное облегчение и легкие угрызения совести от того, что целый месяц, оказывается, неосознанно обижала человека, да и себя зазря мучила. Ведь ей почему-то думалось, что после непозволительно вольного поведения в лагере, когда она ухаживала за ранеными и за Мирославом, после чрезмерных проявлений заботы ее общество обязательно будет ему в тягость. Как же приятно было узнать, что ошиблась.
   - Ой, прости, я не хотела! Я себе чего-то надумала и… Глупо как получилось!
   - Верно, - согласился Мирослав.
   Поза его перестала быть напряженной, Мирослав поднял руку, убрал с лица выбившуюся прядь седых волос, которую трепал гуляющих в верховьях ветерок. Он, как и летом, в теплую погоду, был одет в простые штаны да вышитую сорочку, подхваченную поясом, и Ромашка удивилась про себя - как это ему не холодно? Прохладный осенний ветерок порой дышит холодом, от которого сама Ромашка зябко съеживается, и даже шерстяная безрукавка ее не спасает.
   - Ты не сердишься на меня?
   Мирослав отрицательно покачал головой:
   - Нет, что ты. Разве что на себя, немного…
   Снова повисло молчание, но Ромашка уже чувствовала себя хорошо, по крайней мере, на душе у нее было легко и приятно.
   - Я неделю назад в Родень ездил, - сказал Мирослав.
   Девушка встрепенулась, ожидая новостей.
   - Пленных солдат допросили, и теперь точно известны по крайней мере два города, что входят в военный союз.
   Ромашка молча ждала продолжения. Мирослав отвернулся, смотрел теперь на лес, хмурился, словно пытался найти слова, которыми сообщить Ромашке уже наполовину угаданную ею новость. Но, то ли особых слов не нашлось, то ли Мирослав, как всегда, предпочел сказать прямо, как есть, не смягчая и не приукрашивая, но он повернулся, посмотрел в глаза Ромашки…
   - Защитные шлемы разрабатывались в том городе, где был Сивер. Там больше всего занимаются различными разработками военных технологий. И половина солдат были оттуда. Вторая половина - из твоего города, Ромашка. Он ближе остальных находится к Рубежному, поэтому в последующих военных действиях будет принимать самое активное участие. А еще в твоем городе начинается призыв в армию молодых парней, более-менее развитых физически. Их тренируют на специальном полигоне, учат держать оружие, стрелять и драться на ножах. Я пока не знаю, есть ли у городов еще какие-нибудь новые разработки, кроме защитных шлемов, но, думаю, есть. Ведь иначе, даже при численном превосходстве, их армия обречена, и они не могут этого не понимать. В общем, как и сказал на Совете Сивер, весной они готовятся идти на нас войной.
   Ромашка ничего не сказала. Ей было горько сознавать, что среди солдат, которые вступят в битву с людьми, живущими на берегах Родны, вполне могут оказаться ее знакомые, ее бывшие одноклассники или просто соседи. Мирослав внимательно вглядывался в ее лицо, потом вздохнул, еще больше нахмурился.
   - Города будут уничтожены прежде, чем выступят войска, - сказал он.
 
   Осенний день был тих, лишь отголоски звуков долетали с поселка. Ромашка закрыла глаза, и в этот миг она отчаянно надеялась, что время воротится вспять, хотя бы на несколько минут, и Мирослав не произнесет этих слов, никогда не произнесет. Но даже если Мирослав не скажет этого, все равно… Совет ведь принял решение, принял давно, да только Ромашка до последнего убеждала себя, что ее родного города это не коснется. Она тряхнула головой:
   - Нет!
   Глаза Ромашки были теперь широко открыты и смотрели куда-то вдаль взглядом, полным ужаса и отчаяния, словно что-то невообразимо страшное видела она впереди. Она открыла рот, но слова застревали в горле.
   - Как? - сиплым, чужим голосом произнесла она. - Как? Там же люди… Как же так? Как же так можно?… Там же люди!
   Она посмотрела в лицо Мирослава и резко отвернулась. Конечно, Мирослав полностью понимал все, что она сейчас чувствовала - Ромашка видела это по его глазам - и это было невыносимо, ужасно, потому что даже накричать на него, обругать, чтобы дать выход разрастающейся в груди злобе, Ромашка не могла. И ударить не могла - знала, и это он поймет. Потому просто отвернулась.
   - Как же так? - вновь прошептала она. - Как же так - взять и погубить всех, без разбору?
   Голос ее сорвался, и Ромашка почувствовала, что вот-вот заплачет. Осенний пейзаж оказался размыт слезами горечи и отчаяния от сознаваемой беспомощности. Как же она, глупая, надеялась? Ведь все к тому шло, все… Две слезинки покатились по щекам прозрачными капельками, потом еще две, и еще - Ромашка не замечала этого. Она сидела неподвижно, не обращая никакого внимания на то, что разноцветная картинка перед глазами давно уже поплыла водянистыми пятнами.
   Рука Мирослава осторожно легла ей на плечо, и это прикосновение вернуло Ромашку к действительности, вернуло, правда, неожиданным образом. Девушка резко развернулась и бросила зло:
   - Уйди!
   Он не двинулся с места.
   - Уйди!
   Ромашка яростно смотрела на, казалось, совершенно спокойного Мирослава. Нет, он и не думал уходить.
   - Тогда я уйду! Я вернусь обратно, в свой город! - крикнула она, с каким-то чуждым ей злорадством отметив, что при этих словах на лице Мирослава промелькнул страх. Но он быстро взял себя в руки. Ясно же, знает, что никуда Ромашка не уйдет, хотя бы потому, что ее попросту не пустят. Догонят, остановят, запрут в конце концов, и не пустят. А ее город, ее город будет разрушен, и все люди, все-все, и мать Дельфины, и Рысь, и тетушка Полиана, ее муж, ребенок…
   Наверное, Мирослав не ожидал от нее такого проворства. Ромашка быстро вскочила на ноги и бросилась бежать. Она бежала, не разбирая дороги, и слышала даже, как крикнул ей вслед Мирослав: "Стой!" Крикнул лишь один раз - знал, что Ромашка не остановится. Она неслась к западному склону, несколько раз девушка споткнулась, но удержала равновесие, а потом поскользнулась, упала, перекатилась по земле и села, не делая попыток подняться. Шаги внезапно послышались совсем близко, Мирослав почти упал рядом с нею, обнял уже вовсю ревущую Ромашку, прижал к себе. Девушка поначалу не сопротивлялась, но потом вдруг принялась вырываться.
   - Уйди! Уйди! Оставь меня! Не трогай!
   Мирослав ее, к счастью, не послушал. Он держал ее крепко, и Ромашка отбивалась в полную силу, не осознавая, что не злость ею движет, а ищет выхода охватившая душу боль. Но силы скоро оставили ее, и девушка затихла, уткнувшись лицом в сорочку Мирослава. Слез не осталось, но Ромашка продолжала вздрагивать, словно от рыданий, и никак не могла успокоиться. Мирослав гладил ее спутанные волосы, что-то ласково приговаривал - Ромашка не слышала. Ее глаза были закрыты, и открывать их не хотелось, словно старалась спрятаться от всего окружающего мира в темноте и ласковых, надежных объятиях.
   Потом дыхание Ромашки выровнялось, она перестала вздрагивать, и обнаружила вдруг, что сидит, съежившись, на коленях у Мирослава. Едва осознав это, Ромашка дернулась, пытаясь отстраниться. Ей позволили это сделать, Ромашка отодвинулась, и не сразу решилась поднять глаза. Она думала, что вот сейчас провалится под землю от смущения, но смущаться ей пришлось не того, что позволила держать себя в объятиях, а совсем другого. Мирослав смотрел на нее, чуть склонив набок голову, а на левой скуле под глазом красовался весьма заметный отпечаток Ромашкиного кулачка.