Казанцев Александр Петрович. Донкихоты Вселенной

   - Этот принцип ограничивает доказательство тремя примерами, но я не удержусь добавить еще один: у отца было три сына: первый умный, второй так и сяк, третий вовсе был дурак.
   - Но стал любимым народным героем.
   - Увы, у своего папаши я был только вторым сыном.
   - А я у дедушки внучка единственная!
   - И несравненная! - поклонился Бурунов.
   - Если не сравнивать с Софьей Ковалевской.
   - Так почему же вы увлеклись ею?
   - Потому что доказала теорему прапрадеда и вообразила кое-что о себе! Вот смотрите, - и она снова стала писать на березке одну за другой формулы.9 Бурунов внимательно следил за нею.
   - И я доказала теорему Крылова, моего прапрадеда. Не правда ли?
   - Вполне корректно, - согласился профессор.
   - Тогда я решила сделать Софью Ковалевскую своим кумиром. У девочек это бывает. Вот почему я занялась математикой.
   - Конечно, доказательство теоремы, которая не публиковалась, я бы сказал, элементарно, но... пожалуй, характеризует уровень автора теоремы, принадлежащего, очевидно, к категории дилетантов. Отдавая вам дань, как искусной оппонентке, какой и не заподозришь, глядя на вас, выражу искреннее сожаление по поводу того, что вы, принадлежа к такой всемирно чтимой научной семье, войти в которую счел бы за счастье любой ученый, - и он вскинул на Надю глаза, а та полуотвернулась. - Принадлежа к такой семье, продолжал он, - вы опускаетесь до исканий честолюбивого дилетанта, воображающего, что ему доступно то, что не под силу профессиональному ученому.
   - А вычислить Плутон на кончике пера дилетанту оказалось под силу? А изобрести шину, открыв тем эру автомобилей, было под силу простому садовнику, обернувшему свой шланг для поливки цветов вокруг обода колеса? А выдвинуть специальную теорию относительности служащему патентного бюро в Цюрихе Альберту Эйнштейну было под силу?
   - Но Эйнштейн стал профессором, общепризнанным ученым, хотя ваш дед, академик Зернов, и опроверг ныне его теорию. Так что Эйнштейна никак нельзя причислить к дилетантам.
   - Однако в момент своего выступления с теорией относительности он все-таки был лишь дилетантом, а профессиональным ученым стал потом. И остался убежденным сторонником полезной деятельности дилетантов, этих бескорыстных служителей науки, любителей, то есть любящих. Недаром ему приписывают слова о том, как делаются открытия: "Знатоки знают, что этого сделать нельзя, а тот, кто этого не знает, приходит и делает открытие".
   - Ну, это милый анекдот, которому нельзя отказать в остроумии.
   - А дилетантам можно в этом отказать?
   - Нет, почему же. На примере Эйнштейна, если согласиться с вами, мы видим, что и любитель способен стать видным ученым.
   - Простите, но Эйнштейн еще не стал профессором, а был инженером, недавним выпускником Цюрихского политехнического института, когда выдвинул, как вы считаете, наиболее остроумный "парадокс времени"?
   - Ах, Надя! Вы завели меня в такую чудесную лесную глушь! Я вижу пять березок, растущих как бы из одного корня, напоминая предостерегающую длань некоего лесного божества. Но на одной из березок нанесены вашей рукой волшебные знаки, символизирующие надежду. Я хотел бы надеяться, Надя... Глядя на эту полянку, усыпанную цветущими ромашками, подобными звездам на ночном небосводе, мне хочется раскинуть ваш и мой гороскопы.
   - Ах, не то, совсем не то! Вы же математик!
   - Не только. Просто я вспоминаю о несколько ином парадоксе, связанном со временем, менее обыденном.
   - Парадокс, связанный со временем? - насторожилась Надя, обрадованная своим искусством подвести разговор с "уставшим от математики" профессором к интересующей ее теме.
   - Я имею в виду "машину времени".
   - Что? "Машину времени"? Но это же антинаучно!
   - Зато поэтично. И, если позволите, я прочту вам свои стихи про "машину времени", если хотите, то об этой лесной полянке.
   - Стихи? Ваши? - изумилась Надя.
   - Да, ученые иногда грешат этим. Так вы позволите?
   Бурунов на опыте знал, как безотказно действуют на обычных его спутниц ко времени прочитанные стихи, рассчитывая, что и сейчас они помогут ему воспользоваться этой уединенной прогулкой.
   Надя, стараясь скрыть разочарование, пожала плечами:
   - Читайте.
   Бурунов прислонился плечом к стволу дуба и проникновенно начал:
   МАШИНА ВРЕМЕНИ
   Да, я нашел ее в лесу,
   Когда весенние замолкли трели,
   И пух летящий снегом лег на ели,
   Застрял в тенетах на весу
   "Машина времени" - в лесу!
   Узнать судьбу свою легко!
   Цыганкой вечною, самой Природой
   Здесь на лужайке звездным небосводом
   Цветов раскинут гороскоп.
   А лепестки их рвать легко!
   Казалось, нет к тебе следа,
   Но даль забытая вдруг стала близкой,
   Как незабудок ласковые брызги
   На дне ушедшего пруда.
   А думал: нет к тебе следа!
   Приди в наш лес, и мы с тобой...
   Сверкнут пусть молнии! Молчи! Ни слова!
   Пусть грянет гром! Раскатом рухнет снова!
   В душе пожар, погром, разбой!
   Я снова молод! Я с тобой!
   Бурунов закончил, тряхнул локонами и вопросительно посмотрел на Надю.
   А Надя думала о своем, сокровенном. Опомнившись, сказала:
   - Как странно, вы еще такой молодой, а слагаете стихи о возвращении молодости, словно утратили ее.
   - Это перевоплощение поэта, - скромно заключил Бурунов.
   - А вот мой папа, может быть, на самом деле вернется молодым, а нас с вами через тысячелетие и помнить никто не будет.
   - Печальное заблуждение века! Былого, разумеется, - к радости Нади прорвало Бурунова. - Еще профессор Дингль задавал сторонникам Эйнштейна, зло высмеивая их, каверзный вопрос. Как может получиться такое? Два брата-близнеца разлетаются в космосе до световой скорости, один на космическом корабле, стартовавшем с Земли, другой - на земном шаре, который, по Эйнштейну, движется относительно космолета точно с такой же скоростью и может тоже считаться космическим кораблем. Каждый из этих во всем равноправных космических путешественников вправе считать себя достигшим световой скорости, когда время его остановилось, сохраняя его молодость, а брата своего безнадежно стареющим. Не значит ли это, что братья, встретясь вновь, одинаково повзрослеют и поймут всю абсурдность теории относительности и "парадокса времени".
   - Подождите! - обрадовалась Надя, что профессор Бурунов все-таки попался в ее трижды заброшенную сеть. - Насколько я знаю, Дингля опровергали утверждением, что брат на Земле летит равномерно, а брат на корабле - то ускоряясь, то замедляясь. Равномерные и ускоренные движения нельзя сопоставлять по теории относительности.
   - Чепуха! Формальный ответ. А я докажу, что если верить теории относительности, то после разгона корабля до световой скорости время на нем якобы остановится, а на Земле будут лететь тысячелетия. В полете требуется только год разгона с земным ускорением, год торможения с той же интенсивностью у другой планеты. И повторение маневра при возвращении. Наш космонавт только четыре года будет находиться в ускоренном движении, а тысячу земных лет он будет лететь с одной и той же световой скоростью, так же равномерно, как и земной шар. Так что извольте применить формулы теории относительности и к рассматриваемому случаю, без всяких отговорок, чтобы прийти в конечном счете к абсурду, ибо каждый из братьев будет настаивать, что он остался юным, а его брат и сверстник - давно забытым тысячелетие назад предком. Притом оба будут правы, поскольку никакого "парадокса времени" нет и каждый из них повзрослеет лишь на четыре года!
   Неожиданно Надя бросилась к Бурунову:
   - Константин Петрович, милый! Позвольте, я вас поцелую!
   Бурунов, который о таком мог лишь мечтать, оторопел.
   Поистине сердце девушки - загадка! При такой поэтической внешности для ее эмоционального взрыва, оказывается, требовались не стихи, а абстрактные рассуждения.
   - Это то, именно то, что я знала, в чем сомневалась и что хотела услышать! - задыхаясь, говорила Надя, поцеловав Бурунова в обе щеки. Теперь ответьте на последний вопрос. Хорошо?
   - Хотел бы, чтобы мой ответ удовлетворил вас.
   - Скажите, Константин Петрович, вот вы, так уверенный в отсутствии "парадокса времени", вы... вы решились бы на полет с субсветовой скоростью?
   - Вы обезоруживаете меня. Но я хочу, чтобы вы оценили мою искренность, которая могла бы сказаться не только в этом ответе, но и в другом признании, о чем вы могли бы догадаться.
   - Да, я хочу, чтобы вы искренне сказали бы мне все...
   - О, тогда позвольте поцеловать вашу руку в знак всех владеющих мною чувств...
   Надя протянула Бурунову руку. Все-таки он вооружил ее.
   Бурунов галантно склонился, запечатлевая, пожалуй, несколько затянувшийся поцелуй.
   - Браво, браво! - послышался звонкий женский голос с другой стороны полянки. - Вот где я нашла эту воркующую парочку!
   Бурунов невольно отшатнулся от Нади, сделав вид, что он разглядывает свисающую с дуба ветку.
   - Эй, Звездочка! - крикнула Надя. - Не хочешь ли принять участие в нашем ворковании? У нас тут с профессором расхождение во мнениях.
   - Ах, поцелуйчики, начиная со щечек, ручек, называются "расхождением". А что же в таком случае "схождение"?
   Говоря это, Кассиопея, распустив смоляные волосы, перебегала лужайку, утопая по грудь в траве.
   В цветастом ярком платье, сама смуглая, она казалась легкой тенью, скользившей по цветной россыпи.
   По пути она срывала ромашки, прикладывая их к волосам.
   - Побереги "гороскоп", - крикнула Надя. - Не рви цветы, не рви!
   - Это не ландыши, которые расцветут лишь через три года и вы снова явитесь сюда за ними. На дно ушедшего пруда.
   Бурунов посмотрел на Надю и обратился к Кассиопее:
   - Если вы, милая Кассиопея, вспоминаете о дне ушедшего пруда, то должны были услышать и о теореме Ферма, и о теореме Крылова, и даже о "парадоксе времени".
   - Ничего я не слышала! Ни о каких теоремах! Хватит с меня университетской аудитории! Я просто нашла старую плотину, когда-то запруживавшую воду давнего ручья.
   - А незабудки остались, - заметил Бурунов.
   - Незабудки, незабудки! - передразнила Кассиопея. - Я вам никогда не забуду, Константин Петрович, что вы тайком от меня улетели в Абрамцево.
   - Почему тайком? Вы опоздали на взлетолет. Академик ведь болен.
   - Кстати, он спит. А если бы я действительно опоздала на все взлетолеты, то не нашла бы вас здесь в уединении. Я ведь на дельтапланах не летаю, как некоторые героини, - и она посмотрела в сторону Нади, добавив: Но опоздать, видимо, могла!
   - Ну, Звездочка! Это уже слишком! - возмутилась Надя.
   - И совсем даже не слишком! Думаю, что и твой Долговязов тебя по рыжей головке не погладил бы.
   - Оставь Никиту, - отрезала Надя. - Пойдемте домой.
   - Правда, правда! - подхватил Бурунов, прекрасно поняв суть упоминания о Вязове, упрекнув при этом себя за необдуманную старательность в опровержении "парадокса времени". Должно быть, не зря его расспрашивала об этом Надя. Уберечь ее надо от Вязова, а не доказывать, что тот вернется к ожидающей его подруге. - Надо идти, - продолжал он. - Ведь мы с Надей обещали "исправиться" к ужину. И Наталья Витальевна ждать не умеет.
   - Это вы ждать не умеете, Константин, что означает постоянный, Петрович. Я теперь буду вас звать Зефир Петрович, в знак вашей ветрености!
   - А из тебя получилась бы недурная актриса, - заметила Надя.
   - А что? Недурно для лесной сцены? Но это еще не семейная сцена! Нет-нет, дорогой профессор! И не мечтайте! - злорадно продолжала Кассиопея, крепко ухватив Бурунова под руку.
   Когда они спускались по земляным ступенькам в овраг и перешли мостик, обогнавшая их Надя остановилась у старинного деревянного сруба. Здесь из нержавеющей трубки текла струя родниковой воды, которую поздний владелец аксаковской усадьбы, меценат Мамонтов, приказывал возить к себе в Москву в бочках.
   Надя, набирая воду полными пригоршнями, освежила лицо и, не вытирая его, обратилась к Бурунову, подошедшему с Кассиопеей:
   - Константин Петрович! А вы все-таки не ответили на мой последний вопрос.
   - Какой такой вопрос? - заинтересовалась Кассиопея.
   - Видите ли, - в замешательстве начал Бурунов. - Даже в наше время, не говоря уже о прошлых столетиях, высоко интеллектуальные атеисты не стеснялись своих суеверий и в известной степени порой щеголяли ими. Так, драматурги или актеры, уронив на пол рукопись, считали своим долгом с размаху сесть на нее, чтобы избежать провала спектакля. Смешно? Но укоренилось. Видные ученые, уходя из дому, при всей своей безбожности, стараются не возвращаться, не то "пути не будет", ссылаясь при этом на народную мудрость примет.
   - А что подскажет вам, соратнику академика Зернова, ваша научная мудрость при ответе на мой вопрос? - не отставала Надя.
   - Сказать по правде, мне не хочется лукавить перед столь обворожительной аудиторией. Сочтите это суеверием, как хотите, но мне не преодолеть предрассудка, не допускающего "тысячелетней разлуки" с современным человечеством. На ваш вопрос я отвечаю отрицательно!
   - Что такое? - воскликнула Кассиопея. - О чем это вы?
   - Я спросила Константина Петровича, решился бы он улететь на звездолете с субсветовой скоростью или нет?
   - Какой вздор, нелепица! О чем тут говорить? Я никогда бы этого не допустила! - заявила Кассиопея, еще крепче вцепляясь в руку Бурунова. - Не допустила бы, - повторила она. - И тебе не советую. Вот так!
   Если Бурунов в последний миг хотел заронить сомнение в душу Нади, то это ему удалось. Она шла с понурой головой. Для нее, будущего ученого, аргументы против "парадокса времени" звучали неопровержимо, но для нее же, как женщины, "суеверие" профессора было, пожалуй, убедительнее.
   Все трое уже молча взбирались по тропинке к даче академика Зернова.
   Глава пятая
   ДИКИЙ СПУТНИК
   Все возникает через борьбу.
   Гераклит.
   Наталья Витальевна стояла на крыльце бледная до неузнаваемости.
   Надя испуганно бросилась к ней:
   - Что с дедушкой?
   - Он спит. В забытье со времени вашего ухода на прогулку. Все из-за этого заседания Звездного комитета! Но теперь дед ничего не должен знать! Я держу его на снотворном.
   - Что он не должен знать?
   - В космосе творится такое... не берусь объяснить... по видео идет непрерывная передача.
   - Мама! Что ты говоришь? Ведь там Никита!
   - И он там, и мы здесь - все в одном положении...
   - Какая опасность! Ничего не понимаю! Я - гуманитарианка! И не желаю разбираться ни в "технических побрякушках", ни в том, что там случилось между звезд.
   - У тебя, Звездочка, наконец появится шанс стать яркой звездой. Притом "сверхновой".
   - Ну если наша Наденька шутит, значит, нет ничего страшного! - И Кассиопея тряхнула красивой головкой так, что серьги закачались.
   - Она не шутит. И вы не правы, - мрачно заметил профессор Бурунов.
   Войдя потом в дом, они все стояли перед видеостереоэкраном. Он походил на проем в стене. Казалось, что в соседней комнате, не отгороженные даже стеклом, находятся люди. Один из них, коротко стриженный, в очках с тяжелой оправой, говорил:
   - Как уже сообщалось, спасатели Бережной и Вязов на своем космоплане приступили к операции перевода блуждающего спутника на безопасную орбиту. Еще три космоплана с другими спасателями вышли в космос с той же целью. Энергоблок звездолета "Крылов", несмотря на неизбежную из-за этого отсрочку его вылета, выводят из резонансного режима получения внутривакуумной энергии.
   - Какой резонанс в космосе? Это ведь не концертный зал! О чем он говорит, этот дядя в допотопной прическе и таких же древних очках? Кто их теперь носит? - реагировала на сообщение Кассиопея.
   Бурунов только покачал головой:
   - Вижу, вам, Кассиопея, неведомы тайны внутривакуумной энергии. А вам, Надя?
   - Мне Вязов обо всем рассказывал. Лучше, чем в университете.
   - В таком случае мне пусть Бурунов все объяснит. Ведь он профессор, а не штурман, - потребовала Кассиопея.
   - Готов. Но кроме затронутых вами вопросов старомодности, - поклонился молодой профессор.
   - Почему я должна вспыхнуть какой-то там сверхновой звездой? Я желаю это знать! - продолжала Кассиопея, забыв, что она "гуманитарианка".
   - Судя по сообщению, Земле действительно грозит серьезная опасность, начал Бурунов. - Освобожденная энергия вакуума невообразимо велика, превосходя все известное!10 Потому использование ее допускается лишь для звездных рейсов на безопасном расстоянии от Земли, при условии надежного регулирования процесса резонансного разрушения квантов вакуума. Если выделение энергии станет бесконтрольным, то на месте столкновения модуля звездолета с блуждающим спутником вспыхнет как бы сверхновая звезда, правда, масса ее не превзойдет массу земного шара.
   - Который превратится в перегретую плазму, - горько добавила Надя, теребя свою косу.
   - Ну знаете ли! - возмутилась Кассиопея. - Если Сократ к концу жизни понял, что ничего не знает, я и знать такого не хочу!
   - Нет, почему же? - вмешалась Наталья Витальевна. - Поняли же люди, что пользоваться бездумно внутриядерной энергией недопустимо, надо и сейчас понять все о внутривакуумной энергии.
   - Опасность велика, но маловероятна. Надо, чтобы модуль звездолета и блуждающий спутник одновременно оказались в точке пересечения их орбит. Однако это возможно. Думаю, что Бережному и Вязову не составит труда перевести опасное космическое тело на безопасную орбиту, исключив всякое нежелательное совпадение.
   - Вижу! Вижу Дикий спутник в иллюминаторе, - крикнул Вязов, подброшенный при этом к самому потолку, где он ухватился рукой за поручень. В другой руке Никита держал электронный бинокль, приближающий далекие предметы почти вплотную.
   - Через иллюминатор видишь или его иллюминаторы заметил? - спросил Бережной.
   - Иллюминаторы пока не видно. Может, не тот бок?
   - Не тот бок! Не тот бок! - проворчал Бережной. - А может, вовсе не бок, а спинка космической рыбки?
   - Не знаю, как насчет рыбьей спинки, но звезда эта вроде бы с хвостом.
   - Как с хвостом?
   - Посмотрите сами, - и Вязов протянул командиру бинокль.
   - Э! - воскликнул тот. - И впрямь рыбка в космосе как бы с космами.
   - Напрашивается каламбур на вашу рифму. Можно?
   - Валяй!
   - "Чудо-юдо-рыба-кит".
   Есть созвездье в космосе.
   Чудо-люди, "рыбаки"
   Ловят звезды с космами.
   - Это ты сам? Сейчас?
   - С вашей помощью, командир.
   - Ну и хлопец! Конечно, это не Данте или Петрарка, ради которых я итальянский язык выучил, но для экспромта годится. Словом, молодец! Если каламбуры в такую минуту в голову лезут, значит, к настоящему делу готов! И давай тогда, "чудо-людо", собирайся на "рыбалку", влезай в скафандр, как в пластиковую шлюпку с реактивным мотором, забирай с собой линь вместо лески. А от сочинения стихов пока воздержись. Может быть, спиннинг понадобится?
   - Да я вроде с гарпуном, - и Вязов поднял, как перышко, тяжелый (в земных условиях) крюк и погрозил им кому-то.
   - Добре. Для закрепления крюка электроэрозийный резак захватишь с собой, заодно пробу возьмешь, от Дикого спутника на память.
   - Да уж помнить будем, - заметил Вязов.
   - И мне помоги в свой скафандр влезть. Страховать тебя буду.
   Так, казалось бы, полушутя, переговаривались спасатели. Строки великого поэта: "Забил заряд я в пушку туго и думал: угощу я друга! Постой-ка, брат мусью!" - были им ближе службистики: "Так точно!", "Никак нет!".
   Сам Бережной в уже надетом на него скафандре помог Вязову надеть такой же пластиковый герметический шлем. Потом командир отдраил шлюз в шлюзовую камеру, откуда насосы выкачивают воздух, позволив тем наружному люку в космос открыться автоматически.
   Вязов не раз выходил в открытый космос и радовался, что снова и снова, как впервые, испытывал захватывающее ощущение свободного парения над исполинским земным шаром. Вспоминались детские сны, когда неведомо как, без всяких усилий, взмываешь в воздух, забыв о весе. И хотя выходы в космос стали для него будничными, они все равно наполняли все его существо праздничностью, сознанием могущества, счастьем полета без уз тяготения.
   И пусть в первый миг комок всегда подступал у него к горлу и чуть кружилась голова, как при взгляде в пропасть, все равно ощущение это было неповторимо и волшебно!
   Земной шар, который Вязов только что видел через иллюминатор, теперь, ничем не отгороженный, поражал своей величиной и "компактностью". Его можно было окинуть взглядом от одного выпуклого, освещенного солнцем, края до другого, затененного, не поворачивая для осмотра горизонта головы, как там, внизу, на его поверхности.
   И походил бы этот земной шар на гигантский глобус, правда, без линий широт и меридианов, если бы пятна материков и морей не выглядели бы такими, "неглобусными", неземными, чужеродными. Местами эти пятна закручивались "спиральными туманностями" или разрывались проемами, через которые проглядывали настоящие земные континенты и океаны. Облачный покров, окутавший наполовину затененную голубоватую планету, напоминал полупрозрачное одеяние, в которое стыдливо рядилась прекрасная Земля.
   Преодолев первые волнующие ощущения свободного полета среди "пристальных, немигающих" звезд рядом с ослепительным косматым солнцем, Вязов сосредоточил свое внимание на космическом теле, до которого ему предстояло добраться.
   Причудливый обломок - каприз неведомого взрыва - издали (без электронного бинокля) походил на диковинное животное морских глубин с головной частью или туловищем, за которым тянулся прозрачный шлейф, казавшийся уже не серебристым, а золотистым из-за просвечивающих через него звезд.
   - А космическая Вероника, распустив свои волосы, оказалась рыженькой, - передал командиру через шлемофон Вязов.
   - Ладно тебе рыженькими бредить. А я вот гляжу в иллюминатор, и он обрывком бумаги, от листа оторванным, мне представляется. Откуда только газовый хвост у него, как у кометы, взялся?
   - Попробуем прочитать, что на этой космической бумажке написано, пообещал Вязов и включил реактивный двигатель.
   Скафандр чуть вздрогнул, но космонавт не ощутил бы движения, если б Дикий спутник не стал заметно увеличиваться в размерах, надвигаясь на него.
   - Как заарканишь нашу вуалехвостку, - слышался в шлеме Вязова голос Бережного, - линь понадежней закрепи.
   - Не беспокойтесь, командир. Крючки зацеплю под самые жабры.
   - Не сорвалась бы!
   - Так я ее не просто крючком поддену, а морским узлом линь завяжу. Еще одним взрывом не оторвешь.
   - Валяй, валяй! И пощупай там, разберись, прав ли был Сергей Петрович Божич, не зря ли сомневался мистер Джон Бигбю!
   - Мне поднырнуть под "луну" придется. С той стороны, может быть, что и увижу, кроме гладкой стенки, как с этой.
   - То, что стенка гладкая, тоже дорогого стоит. Но поторапливайся. Не только время, но и спутник Дикий летит прямо на наш звездолет.
   - Есть! Вижу подходящее местечко. Выступ, а подле него выбоина, словно из нее кусок вышибли.
   - Ты там не фантазируй! Вышибли! Я посмотрю, как ты "пробу" вышибешь. Ангелы небесные здесь с кувалдами, что ли, летают!
   - Так я вроде ангела, если не с кувалдой, то с электроэрозийным резаком. Сейчас под стенку нырну.
   - Ну, ныряй, ныряй, ангел небесный!
   Вязов проплыл под космической громадиной и оказался с другой ее стороны. Не освещенная солнцем, она казалась совершенно темной. В вакууме ведь нет рассеянного света. Непроглядно черное и яркое соседствуют рядом. И Вязов ничего не мог рассмотреть с внутренней (да, именно с внутренней!) стороны стенки, которая все-таки была отчетливо вогнутой, в то время как с освещенной стороны - выпуклой!
   Но никаких желанных деталей искусственного сооружения на темной части обломка Вязов рассмотреть не мог. Впрочем, они могли здесь и не быть! Кто знает, какую роль выполняла эта часть гипотетического звездолета, если верить, что осколок принадлежал ему?
   Требовалось скорее закрепить линь и еще успеть взять "пробу".
   Легкое прикосновение крюка вызвало, к удивлению Вязова, брызнувший сноп искр. Но едва он включил электроэрозийный резак, случилось нечто невероятное, как бы из-за электрического замыкания. Дикий спутник содрогнулся, тряхнув скафандр Вязова. Затененная часть обломка ярко осветилась пламенем, вырвавшимся из скрытых в нем дюз.
   Вязов с замиранием сердца понял, что невольно включил дремавшие сотню лет реактивные двигатели (скорее всего рулевые) погибшего чужепланетного звездолета.
   - Эй, Никита! Ты что, с ума сошел? Зачем запустил двигатель своего скафандра? Ты понимаешь, что делаешь? Прешь прямо на модуль звездолета!
   - Это не мой двигатель, - доложил Вязов, - заработали неведомо отчего инопланетные двигатели, ожил обломок звездолета.
   - Эх, растяпа! Удружил! Теперь никакой буксир не поможет. С Земли уже тревогу бьют, им все видно. Да и сам я вижу - столкновения не избежать! Тоже "спасатели"! - гремел в шлеме Вязова гневный голос Бережного.
   - Отсюда их не выключить, - имея в виду заработавшие двигатели, доложил Вязов.
   - Сам понимаю. Нестерова помнишь?
   - Летчика? Еще бы!
   - Иду, как он, на таран. Держись, Никита!
   Вязов сразу все понял, вспомнив о Нестерове, первом русском авиаторе, совершившем мертвую петлю, а во время войны 1914 года - первый в мире таран, стоивший ему жизни.
   И спустя полтора столетия, когда неведомый осколок вдруг ожил в космосе и ринулся на модуль звездолета, Бережной не задумался. Крюк линя еще не был закреплен - обломок чужепланетного корабля уже не отдернуть. Осталось только пойти на первый в мире космический таран, как пошел на первый воздушный таран Нестеров, русский голубоглазый летчик, любитель музыки и поэзии, страстно увлеченный авиацией, которую обогатил несколькими своими проектами и небывалыми, никому еще не известными приемами высшего пилотажа.