Страница:
Свистун отвел взгляд. Огляделся в комнате. Увидел чучело черепахи, которым была придавлена стопка журналов. Встал, прошелся, сел на прежнее место, но так, чтобы она выглядела уже не столь соблазнительно.
Она наконец запахнула халат, прикрыв не толь – ко бедра, но и колени.
– Послушайте, если вы думаете, будто за этим кроется нечто большее, – начала было она, но тут же замолчала, потому что увидела, как Свистун вздернул голову. Казалось, он подал ей этим знак не лгать больше и не пытаться воздействовать на него сугубо женскими чарами.
– Я только что прибыл из Малибу.
– А Дженни вы видели?
– Ее при мне увезли.
– С ней все будет в порядке.
– С чего вы взяли? Она убила собственного отца. Почему это с ней будет все в порядке?
– Любой адвокат, который хоть что-то умеет, сможет доказать, что это была вынужденная самооборона. Она ведь скажет, что этот сукин сын пытался ее изнасиловать.
– И таким образом все наследство достанется ей. Ну, и, понятно, вам. Но это ничего не изменит. Она всегда будет помнить о том, что убила родного отца. Вам придется что-то для нее сделать. Строго говоря, она оказала вам колоссальную услугу. Она устроила все так, что вы вправе не считать себя убийцей человека, с которым прожили в законном браке пять лет.
– Он был подонком.
– Вот как? Подонком? А что это, собственно говоря, значит? Я ведь толкую с вами об убийстве. А вы могли ограничиться пятью-десятью миллионами, которые непременно выторговал бы для вас Рено. Но нет, вам хотелось получить сразу все.
– Просто не понимаю, о чем это вы. Чтобы я его убивала?..
– Не своими руками и не вы одна. Вы с Кортесом. Может, поэтому вас и обуяла такая алчность. Как-никак вас оказалось двое, а двоим вдвое больше и надо, верно ведь?
– Я пытаюсь объяснить вам…
– Да бросьте вы… Я рассказал Кортесу о том, как полицейский и проститутка решили убить телезвезду. Как они задумали провернуть это дельце. И он не опроверг моих слов. Он просто посмеялся. Потому что я рассказал ему не всю историю. А рассказал я ему не всю, потому что сам тогда всей не знал.
– А теперь вдруг узнали?
В ее голосе ему почудилось едва слышное презрение.
– Я знаю, как все это должно было выглядеть. Как будто Твелвтрис заказал ваше убийство, а когда у наемного убийцы ничего не вышло, решил сам вспомнить свой армейский опыт и поиграться немного с пиротехникой. Но переоценил свои силы и нечаянно подорвался сам, да и свою ни в чем не повинную дочь умертвил. А потом, когда начались бы вопросы – а вопросов непременно появилось бы великое множество, – когда умирает такая знаменитость, как Мистер-Полуночная-Америка, всегда возникает множество вопросов, – вот тут-то и пригодился бы я со своими рассказами о том, как он пытался убить вас.
Свистун поднялся с места.
– Вы должны понять…
– Ничего я не должен понять. И не пытайтесь заставить меня понять. Да и не о чем вам теперь беспокоиться. Ничего ведь…
– Я просто хотела сказать, что, если бы дело повернулось по-другому, плюс-минус пятнадцать-двадцать лет, у нас с вами неплохо бы получилось, – тихо заметила Нелли.
– Я ведь ничего не могу против вас предпринять, – продолжил он, как будто только что прозвучавшей фразы не расслышал. – Я ничего не могу доказать. И даже если бы смог, что власти вам сделал и бы? Вы же и на самом деле никого не убили, не так ли?
В замке повернулся ключ, и тут же вошел Кортес. Усмехнувшись, он шагнул вперед, его руки были готовы среагировать молниеносно. Но тут же он покачал головой и расслабился.
– Ну и рисковый ты мужик, Свистун.
Тот повел себя так, словно никакого Кортеса здесь не было. Он не отрываясь смотрел на Нелли.
– Вы и на самом деле никого не убили, не так ли? – повторил он. – Если, конечно, не вы заказали убийство Роджера-младшего в Сиетле.
– Ладно. Уябывай отсюда, – сказал Кортес. Свистун бросил ему чучело черепахи. Кортес поймал его на лету.
– Ты изо всех своих милочек делаешь чучела? – спросил Свистун и с этими словами ушел.
Глава тридцать шестая
Глава тридцать седьмая
Глава тридцать восьмая
Она наконец запахнула халат, прикрыв не толь – ко бедра, но и колени.
– Послушайте, если вы думаете, будто за этим кроется нечто большее, – начала было она, но тут же замолчала, потому что увидела, как Свистун вздернул голову. Казалось, он подал ей этим знак не лгать больше и не пытаться воздействовать на него сугубо женскими чарами.
– Я только что прибыл из Малибу.
– А Дженни вы видели?
– Ее при мне увезли.
– С ней все будет в порядке.
– С чего вы взяли? Она убила собственного отца. Почему это с ней будет все в порядке?
– Любой адвокат, который хоть что-то умеет, сможет доказать, что это была вынужденная самооборона. Она ведь скажет, что этот сукин сын пытался ее изнасиловать.
– И таким образом все наследство достанется ей. Ну, и, понятно, вам. Но это ничего не изменит. Она всегда будет помнить о том, что убила родного отца. Вам придется что-то для нее сделать. Строго говоря, она оказала вам колоссальную услугу. Она устроила все так, что вы вправе не считать себя убийцей человека, с которым прожили в законном браке пять лет.
– Он был подонком.
– Вот как? Подонком? А что это, собственно говоря, значит? Я ведь толкую с вами об убийстве. А вы могли ограничиться пятью-десятью миллионами, которые непременно выторговал бы для вас Рено. Но нет, вам хотелось получить сразу все.
– Просто не понимаю, о чем это вы. Чтобы я его убивала?..
– Не своими руками и не вы одна. Вы с Кортесом. Может, поэтому вас и обуяла такая алчность. Как-никак вас оказалось двое, а двоим вдвое больше и надо, верно ведь?
– Я пытаюсь объяснить вам…
– Да бросьте вы… Я рассказал Кортесу о том, как полицейский и проститутка решили убить телезвезду. Как они задумали провернуть это дельце. И он не опроверг моих слов. Он просто посмеялся. Потому что я рассказал ему не всю историю. А рассказал я ему не всю, потому что сам тогда всей не знал.
– А теперь вдруг узнали?
В ее голосе ему почудилось едва слышное презрение.
– Я знаю, как все это должно было выглядеть. Как будто Твелвтрис заказал ваше убийство, а когда у наемного убийцы ничего не вышло, решил сам вспомнить свой армейский опыт и поиграться немного с пиротехникой. Но переоценил свои силы и нечаянно подорвался сам, да и свою ни в чем не повинную дочь умертвил. А потом, когда начались бы вопросы – а вопросов непременно появилось бы великое множество, – когда умирает такая знаменитость, как Мистер-Полуночная-Америка, всегда возникает множество вопросов, – вот тут-то и пригодился бы я со своими рассказами о том, как он пытался убить вас.
Свистун поднялся с места.
– Вы должны понять…
– Ничего я не должен понять. И не пытайтесь заставить меня понять. Да и не о чем вам теперь беспокоиться. Ничего ведь…
– Я просто хотела сказать, что, если бы дело повернулось по-другому, плюс-минус пятнадцать-двадцать лет, у нас с вами неплохо бы получилось, – тихо заметила Нелли.
– Я ведь ничего не могу против вас предпринять, – продолжил он, как будто только что прозвучавшей фразы не расслышал. – Я ничего не могу доказать. И даже если бы смог, что власти вам сделал и бы? Вы же и на самом деле никого не убили, не так ли?
В замке повернулся ключ, и тут же вошел Кортес. Усмехнувшись, он шагнул вперед, его руки были готовы среагировать молниеносно. Но тут же он покачал головой и расслабился.
– Ну и рисковый ты мужик, Свистун.
Тот повел себя так, словно никакого Кортеса здесь не было. Он не отрываясь смотрел на Нелли.
– Вы и на самом деле никого не убили, не так ли? – повторил он. – Если, конечно, не вы заказали убийство Роджера-младшего в Сиетле.
– Ладно. Уябывай отсюда, – сказал Кортес. Свистун бросил ему чучело черепахи. Кортес поймал его на лету.
– Ты изо всех своих милочек делаешь чучела? – спросил Свистун и с этими словами ушел.
Глава тридцать шестая
Свистун сидел у «Милорда», глядя из окна на всегдашние Содом и Гоморру. Ветры Санта Ана продолжали неистовствовать.
Он был наедине со своими мыслями, и не было для него никаких лекарств, кроме черного кофе, который варил ему Боско, и не было врача-утешителя, кроме того же Боско – однорукого книгочея.
Ему было плохо, и он не скрывал этого от Боско, когда тому было охота послушать.
– Почитай-ка мне что-нибудь душещипательное, – сказал он другу, и в его голосе прозвучала не только ирония.
– Не превращайся в дерево или в гору, – сказал в ответ Боско.
– Ну, и что это, по-твоему, должно значить?
– Когда один раз тряхнуло – это не землетрясение. Когда один раз переспал – это не любовь.
Лицо Свистуна залилось краской гнева, как будто его хлестнули по губам.
– Да речь не об этом. Да и не спал я с нею.
– Может, как раз из-за этого ты и взвинчен, – сказал Боско, подавшись к другу через столик и словно напрашиваясь на затрещину, – конечно, если бы та помогла Свистуну развеять свою печаль. – Встретил истинную Королеву алчности и не сумел поспеть за ней. Опыта не хватило.
– Бедный человек и не догадывается о том, что такое настоящая алчность, – ответил Свистун, подумав о миллионах, которые теперь получат Кортес и Нелли и одновременно посмотрев в окно, на уличную суету тех, кому хватило бы и крошки от этого пирога, хватило бы и искры от этого костра.
– … зато он прекрасно знает, что такое голод, – подхватил Боско, закончив за Свистуна его мысль.
– А с другой стороны, никто из нас, ни богач, ни бедняк, ничего не понимает в женщинах, – сказал Свистун.
– Если дело не на здешнем рынке. Тут у каждой женщины своя цена. А Нелли просто захотелось взять по максимуму.
– Легкие деньги, – заметил Свистун.
– Не такие уж и легкие. Начать с того, сколько ей пришлось заплатить, чтобы попасть сюда.
– Ты тертый калач, – согласился Свистун. Боско ухмыльнулся.
– Умею гадать по чайным листьям, по кофейной гуще и по птичьему помету.
Пришел Канаан. Он заказал гамбургер и кофе. Подождал, пока Боско встанет из-за столика выполнить заказ, и подсел к Свистуну, а точнее, сел напротив. Сел и самую малость сдвинул со лба шляпу.
– Разве тебе не жарко? Как бы твои мозги не испеклись.
– Моя шляпа – единственная вещь на свете, на которую я могу положиться, – сказал Канаан.
– Может, и мне стоит обзавестись шляпой.
– Тебе скверно, – заметил Канаан.
– Они ведь и впрямь шли на убийство, Айзек.
– Но доказать-то мы все равно ничего не можем, верно?
– Они убили мальчика в Сиетле или заказали его убийство.
– Но и этого нам не доказать.
– Выходит, Кортес и Нелли выйдут навстречу утренней заре, взявшись за руки?
– Что ж, может быть, это и не тот хеппи энд, на который ты рассчитывал, зато определенно тот самый, на который рассчитывали они сами.
– И это все?
– На данный момент все.
Боско принес гамбургер и кофе, затем подсел за столик рядом со Свистуном. Канаан откусил от гамбургера и принялся сосредоточенно жевать.
Свистун ждал. Он понимал, что Канаан не ограничится подобными сентенциями.
– Наряду со всеми остальными событиями прошлой ночи Майк Риальто… Ты ведь знал Майка Риальто?
– В каком смысл знал?
– Получил причитающееся.
– И опять-таки в каком смысле?
– Его зарезали в аллее неподалеку от клуба «Армантье». Но пока еще жив. Он в приемном покое Центральной. И он кое-что передал. Ему хотелось бы с тобой повидаться.
– Чего ради?
– Слушай, отстань-ка ты от меня! Я у тебя в секретаршах не служу.
Странно это выглядело. Стеклянный глаз Риальто слезился, а настоящий оставался сухим. Он лежал на спине, и его брюхо выпирало из-под простыни, как у беременной. Когда Свистун подошел к постели, Риальто начал было поворачивать к нему голову, но от боли не смог этого сделать.
– Как дела, Майк?
– Боль, знаешь ли, чудовищная. А ведь я не всякую боль могу вынести, – добавил он, словно бы адресовав этот упрек Богу, который, свершая свой суд, упустил из виду это важное обстоятельство.
– Зато ты жив.
– Не пойми меня неправильно: я вовсе на это не в обиде.
– Ты хотел меня видеть, Майк?
– Крутясь помаленьку тут и там, я понял, что ты был телохранителем у миссис Твелвтрис.
– В каком-то смысле.
– В том смысле, что тебя едва не пристрелили.
– Ты и это знаешь?
– Я сидел на скамье возле пляжа в Венисе и видел стрелка на крыше дома.
– Мог бы предостеречь.
– Послушай, если бы я крикнул, ты бы обернулся и в тебя легче было бы попасть.
– И ты именно об этом тогда и подумал?
– Ну, разумеется.
– Так что же ты собирался мне рассказать? Ты был там, где в меня стреляли, – ну и что?
– Это я так, для затравки.
– Считай, что затравил. Дальше?
– А ты сумеешь отблагодарить меня?
– О Господи, Майк, ты, не исключено, на смертном ложе – и все равно торгуешься.
– Я не на смертном ложе, Свистун. Маленькая сучка заорала и спугнула убийцу, прежде чем у него появился шанс проверить, справился ли он со своим делом.
– Что за маленькая сучка? Ты о Фелиции?
– А ты-то откуда знаешь?
– Да мне рассказали о старом трюкаче со Школьницей.
– А я знаю и кое-что получше.
– Я тебя слушаю.
– В больницах нынче накладно.
Свистун, вздохнув, выудил из бумажника пятьдесят долларов мелкими купюрами. Скатал в трубочку и вставил ее в руку Риальто.
– Торговаться не будем, – сказал он. – Тут полсотни. Больше у меня просто нет.
– Я с тобой не сквалыжничаю, но человек, которому не платят за его труды, утрачивает профессиональную гордость.
– Допустим.
– Стрелок из Вениса – это частный детектив по имени Коннор Спиннерен. Худощавый, маленький, пять футов шесть дюймов, сто десять фунтов веса, бронзовые волосы, зализанные. Одевается по моде. Кажется то ли щеголем, то ли педиком.
– Щеголем? Я не слышал этого слова целую вечность.
– Я тоже, но оно тут как раз подходит. Похож на персонажа, допустим, двадцатых годов. Понимаешь, что я имею в виду?
Свистун кивнул.
– И тот же Спиннерен хороводился с дочерью Твелвтриса.
– То есть с Дженни?
– Именно Спиннерен и повез ее в Малибу прошлой ночью. Приехал с Дженни, а уехал с Фелицией.
Я преследовал их до города и по городу. Он припарковал свой красный «БМВ» в аллее неподалеку от «Армантье». По-моему, Фелиция заснула в машине. А через пару минут знаешь, кто приходит потолковать со Спиннереном? Ну-ка, попробуй угадай.
Свистун мог бы дать правильный ответ, но воздержался от этого. Да и не такого ждал от него Риальто. Он умело выстраивал интригу.
В этом сумасшедшем городе каждый идиот воображает себя сценаристом, подумал Свистун.
– Дэнни Кортес из полиции нравов, вот кто!
Он был наедине со своими мыслями, и не было для него никаких лекарств, кроме черного кофе, который варил ему Боско, и не было врача-утешителя, кроме того же Боско – однорукого книгочея.
Ему было плохо, и он не скрывал этого от Боско, когда тому было охота послушать.
– Почитай-ка мне что-нибудь душещипательное, – сказал он другу, и в его голосе прозвучала не только ирония.
– Не превращайся в дерево или в гору, – сказал в ответ Боско.
– Ну, и что это, по-твоему, должно значить?
– Когда один раз тряхнуло – это не землетрясение. Когда один раз переспал – это не любовь.
Лицо Свистуна залилось краской гнева, как будто его хлестнули по губам.
– Да речь не об этом. Да и не спал я с нею.
– Может, как раз из-за этого ты и взвинчен, – сказал Боско, подавшись к другу через столик и словно напрашиваясь на затрещину, – конечно, если бы та помогла Свистуну развеять свою печаль. – Встретил истинную Королеву алчности и не сумел поспеть за ней. Опыта не хватило.
– Бедный человек и не догадывается о том, что такое настоящая алчность, – ответил Свистун, подумав о миллионах, которые теперь получат Кортес и Нелли и одновременно посмотрев в окно, на уличную суету тех, кому хватило бы и крошки от этого пирога, хватило бы и искры от этого костра.
– … зато он прекрасно знает, что такое голод, – подхватил Боско, закончив за Свистуна его мысль.
– А с другой стороны, никто из нас, ни богач, ни бедняк, ничего не понимает в женщинах, – сказал Свистун.
– Если дело не на здешнем рынке. Тут у каждой женщины своя цена. А Нелли просто захотелось взять по максимуму.
– Легкие деньги, – заметил Свистун.
– Не такие уж и легкие. Начать с того, сколько ей пришлось заплатить, чтобы попасть сюда.
– Ты тертый калач, – согласился Свистун. Боско ухмыльнулся.
– Умею гадать по чайным листьям, по кофейной гуще и по птичьему помету.
Пришел Канаан. Он заказал гамбургер и кофе. Подождал, пока Боско встанет из-за столика выполнить заказ, и подсел к Свистуну, а точнее, сел напротив. Сел и самую малость сдвинул со лба шляпу.
– Разве тебе не жарко? Как бы твои мозги не испеклись.
– Моя шляпа – единственная вещь на свете, на которую я могу положиться, – сказал Канаан.
– Может, и мне стоит обзавестись шляпой.
– Тебе скверно, – заметил Канаан.
– Они ведь и впрямь шли на убийство, Айзек.
– Но доказать-то мы все равно ничего не можем, верно?
– Они убили мальчика в Сиетле или заказали его убийство.
– Но и этого нам не доказать.
– Выходит, Кортес и Нелли выйдут навстречу утренней заре, взявшись за руки?
– Что ж, может быть, это и не тот хеппи энд, на который ты рассчитывал, зато определенно тот самый, на который рассчитывали они сами.
– И это все?
– На данный момент все.
Боско принес гамбургер и кофе, затем подсел за столик рядом со Свистуном. Канаан откусил от гамбургера и принялся сосредоточенно жевать.
Свистун ждал. Он понимал, что Канаан не ограничится подобными сентенциями.
– Наряду со всеми остальными событиями прошлой ночи Майк Риальто… Ты ведь знал Майка Риальто?
– В каком смысл знал?
– Получил причитающееся.
– И опять-таки в каком смысле?
– Его зарезали в аллее неподалеку от клуба «Армантье». Но пока еще жив. Он в приемном покое Центральной. И он кое-что передал. Ему хотелось бы с тобой повидаться.
– Чего ради?
– Слушай, отстань-ка ты от меня! Я у тебя в секретаршах не служу.
Странно это выглядело. Стеклянный глаз Риальто слезился, а настоящий оставался сухим. Он лежал на спине, и его брюхо выпирало из-под простыни, как у беременной. Когда Свистун подошел к постели, Риальто начал было поворачивать к нему голову, но от боли не смог этого сделать.
– Как дела, Майк?
– Боль, знаешь ли, чудовищная. А ведь я не всякую боль могу вынести, – добавил он, словно бы адресовав этот упрек Богу, который, свершая свой суд, упустил из виду это важное обстоятельство.
– Зато ты жив.
– Не пойми меня неправильно: я вовсе на это не в обиде.
– Ты хотел меня видеть, Майк?
– Крутясь помаленьку тут и там, я понял, что ты был телохранителем у миссис Твелвтрис.
– В каком-то смысле.
– В том смысле, что тебя едва не пристрелили.
– Ты и это знаешь?
– Я сидел на скамье возле пляжа в Венисе и видел стрелка на крыше дома.
– Мог бы предостеречь.
– Послушай, если бы я крикнул, ты бы обернулся и в тебя легче было бы попасть.
– И ты именно об этом тогда и подумал?
– Ну, разумеется.
– Так что же ты собирался мне рассказать? Ты был там, где в меня стреляли, – ну и что?
– Это я так, для затравки.
– Считай, что затравил. Дальше?
– А ты сумеешь отблагодарить меня?
– О Господи, Майк, ты, не исключено, на смертном ложе – и все равно торгуешься.
– Я не на смертном ложе, Свистун. Маленькая сучка заорала и спугнула убийцу, прежде чем у него появился шанс проверить, справился ли он со своим делом.
– Что за маленькая сучка? Ты о Фелиции?
– А ты-то откуда знаешь?
– Да мне рассказали о старом трюкаче со Школьницей.
– А я знаю и кое-что получше.
– Я тебя слушаю.
– В больницах нынче накладно.
Свистун, вздохнув, выудил из бумажника пятьдесят долларов мелкими купюрами. Скатал в трубочку и вставил ее в руку Риальто.
– Торговаться не будем, – сказал он. – Тут полсотни. Больше у меня просто нет.
– Я с тобой не сквалыжничаю, но человек, которому не платят за его труды, утрачивает профессиональную гордость.
– Допустим.
– Стрелок из Вениса – это частный детектив по имени Коннор Спиннерен. Худощавый, маленький, пять футов шесть дюймов, сто десять фунтов веса, бронзовые волосы, зализанные. Одевается по моде. Кажется то ли щеголем, то ли педиком.
– Щеголем? Я не слышал этого слова целую вечность.
– Я тоже, но оно тут как раз подходит. Похож на персонажа, допустим, двадцатых годов. Понимаешь, что я имею в виду?
Свистун кивнул.
– И тот же Спиннерен хороводился с дочерью Твелвтриса.
– То есть с Дженни?
– Именно Спиннерен и повез ее в Малибу прошлой ночью. Приехал с Дженни, а уехал с Фелицией.
Я преследовал их до города и по городу. Он припарковал свой красный «БМВ» в аллее неподалеку от «Армантье». По-моему, Фелиция заснула в машине. А через пару минут знаешь, кто приходит потолковать со Спиннереном? Ну-ка, попробуй угадай.
Свистун мог бы дать правильный ответ, но воздержался от этого. Да и не такого ждал от него Риальто. Он умело выстраивал интригу.
В этом сумасшедшем городе каждый идиот воображает себя сценаристом, подумал Свистун.
– Дэнни Кортес из полиции нравов, вот кто!
Глава тридцать седьмая
Фелиция исчезла с перекрестка Голливудского и Виноградной, с пресловутых Четырех Углов.
Таинственными путями, какими расходится информация во всех замкнутых или тайных обществах, здешние проститутки, сутенеры, грабители и прочие шуты гороховые узнали все или почти все о событиях, разыгравшихся в пляжном домике в Малибу. А тайные агенты, наркоторговцы, шулера и просто мудаки ничего не узнали.
Канаан шел по проезжей части, ничего не замечая вокруг и не слыша, как отчаянно гудят сзади. Пришлось Свистуну нажать на тормоза.
Три шлюхи, известные как Мойры Тяжелого Металла (а среди хуливудского отребья попадаются порой образованные и острые на язык людишки), не предприняли попытки удрать. Всем здесь было давным-давно известно: если Канаану хочется достать тебя, то он тебя – раньше или позже – все равно достанет. Сучка Су в своем всегдашнем серебряном парике вышла на панель считай что вообще без юбки, хотя что-то чуть ниже пояса на ней и было надето. Сменила она и сапоги – прежние доходили до щиколотки, а нынешние были почти по колено. Мамми из Майами явилась в кисее, сквозь которую просвечивало голое тело. Ди-Ди была в блузке нараспашку и в плиссированной юбочке, судя по всему, решив заполнить брешь, образовавшуюся с исчезновением Фелиции. Теперь за Школьницу должна была сойти она. Они терпеливо дожидались Канаана, делая вид, будто ничуть не испуганы, да и вообще его появление их никак не касается.
– Мне надо бы поговорить с Фелицией.
– А разве ее нет дома? – сделав круглые глаза, удивилась Сучка Су.
– Ты что, больше других знаешь? – спросил Канаан.
– Я не знаю, что известно им, только вряд ли они знают больше моего.
– Ну хорошо. Ди-Ди и Мамми, идите прогуляйтесь.
– А с какой стати им прогуливаться? – возразила Сучка Су.
– Потому что, Сучка Су, я хочу сосредоточить свои усилия на тебе.
– Как в песне поется?
– Как если я устрою тебе кое-что, чуть ты вздумаешь со мной лукавить, а свидетели мне при этом ни к чему.
– Ух ты, – сказала Сучка Су, как будто получив кулаком по животу.
Мамми из Майями и Ди-Ди с улыбкой и поклоном удалились.
– Значит, тебе известно, где живет Фелиция?
– Честно тебе скажу, Айзек, этого я не знаю. Все рассказывают про Мистера-Полуночная-Америка, а про нее никто и не вспоминает.
– А что рассказывают про него?
– Только то, что ее доставил Майк Риальто… А ты знаешь, что он напоролся на нож?
Канаан кивнул.
– Вот и отлично. Значит, Риальто доставил ее Роджеру Твелвтрису. Она этого сукиного сына узнала…
– А как ей было его не узнать, – удивился Канаан, – когда он каждый вечер в ящике?
– Знаешь что, – возразила на это Сучка Су. – Представительницам нашей профессии не так уж часто приходится смотреть ночные ток-шоу, как это может показаться. Поразмысли-ка над этим. Так или иначе, непонятно, почему она не узнала его в первую же секунду, только этого не произошло. А узнала она его, уже раздевшись и когда он держал свою штуку в руке. А ведь этот подонок забил до смерти ее мать. Ты помнишь Ботфорты?
– Я помню Ботфорты.
– И вот этот-то тип и забил нашу Ботфорты до смерти.
– И что же сделала Фелиция?
– А какого хера она, по-твоему, должна была сделать? Выскочила оттуда к чертям собачьим. А Риальто должен был дожидаться ее, чтобы она сказала, разовый этот перепих или на всю ночь. Только Риальто там уже не было.
– А Твелвтрис погнался за нею?
– Хотел погнаться. Но у дверей в спальню наткнулся на особу, которая, как я потом прочла в газете, приходилась ему родной дочерью. Это она замочила папашу?
– Считается, что так. Значит, Риальто на месте не оказалось?
– Его не оказалось, зато там была сестра Фелиции.
– Ее кто? – подслушивавший разговор Свистун, не стерпев, вмешался.
– Ее сестра. А с тобой-то что, Свистун? Подслушиваешь, так хоть уши прочисти!
– Значит, сама Фелиция сказала, что это была ее сестра? – уточнил Канаан.
– Да откуда мне знать, что сказала Фелиция? Я ведь не ее слова пересказываю, а то, что на улице говорят. А с самой Фелицией мы и не виделись. Ясно?
– Больше я ничего не могу сделать, – сказал Канаан, когда они со Свистуном уселись во всегдашнюю нишу «У Милорда». Боско, разумеется, тоже был тут как тут. – Если уж этим девицам не известно, куда запропастилась Фелиция, то и никому это не известно. Мойры в курсе всего происходящего на улице и вокруг.
– И они ничего не путают?
Канаан, пожав плечами, уткнулся в свою чашку, давая Свистуну понять, что тот полный идиот.
– Риальто сказал мне, что Фелицию увез из Малибу частный сыщик, работающий на Перчик и на Финка Торино. Звать его Спиннереном. Может, он и педик, но уж наверняка не чья-нибудь сестра.
– Никогда ничего не знаешь наверняка, – возразил Боско. – Никогда ничего не знаешь наверняка. Вспомни о таких людях, как здешний Утенок.
– Ты думаешь? Канаан посмотрел в окно.
– Я не думаю, я знаю. Кое-где контингент уличных проституток на семьдесят-восемьдесят процентов состоит из трансвеститов или из пассивных гомосексуалистов-наркоманов. Утенок представляет собой исключение только потому, что он решился на операцию.
– И следует вспомнить о том, что у Фелиции действительно была сестра.
– Которая, возможно… – начал было Свистун.
– Которая, возможно, что? – хором перебили его Боско и Канаан. Но Свистун уже выскочил из-за столика, из ниши, из зала, помчавшись на стоянку, где был припаркован его «шевроле».
Таинственными путями, какими расходится информация во всех замкнутых или тайных обществах, здешние проститутки, сутенеры, грабители и прочие шуты гороховые узнали все или почти все о событиях, разыгравшихся в пляжном домике в Малибу. А тайные агенты, наркоторговцы, шулера и просто мудаки ничего не узнали.
Канаан шел по проезжей части, ничего не замечая вокруг и не слыша, как отчаянно гудят сзади. Пришлось Свистуну нажать на тормоза.
Три шлюхи, известные как Мойры Тяжелого Металла (а среди хуливудского отребья попадаются порой образованные и острые на язык людишки), не предприняли попытки удрать. Всем здесь было давным-давно известно: если Канаану хочется достать тебя, то он тебя – раньше или позже – все равно достанет. Сучка Су в своем всегдашнем серебряном парике вышла на панель считай что вообще без юбки, хотя что-то чуть ниже пояса на ней и было надето. Сменила она и сапоги – прежние доходили до щиколотки, а нынешние были почти по колено. Мамми из Майами явилась в кисее, сквозь которую просвечивало голое тело. Ди-Ди была в блузке нараспашку и в плиссированной юбочке, судя по всему, решив заполнить брешь, образовавшуюся с исчезновением Фелиции. Теперь за Школьницу должна была сойти она. Они терпеливо дожидались Канаана, делая вид, будто ничуть не испуганы, да и вообще его появление их никак не касается.
– Мне надо бы поговорить с Фелицией.
– А разве ее нет дома? – сделав круглые глаза, удивилась Сучка Су.
– Ты что, больше других знаешь? – спросил Канаан.
– Я не знаю, что известно им, только вряд ли они знают больше моего.
– Ну хорошо. Ди-Ди и Мамми, идите прогуляйтесь.
– А с какой стати им прогуливаться? – возразила Сучка Су.
– Потому что, Сучка Су, я хочу сосредоточить свои усилия на тебе.
– Как в песне поется?
– Как если я устрою тебе кое-что, чуть ты вздумаешь со мной лукавить, а свидетели мне при этом ни к чему.
– Ух ты, – сказала Сучка Су, как будто получив кулаком по животу.
Мамми из Майями и Ди-Ди с улыбкой и поклоном удалились.
– Значит, тебе известно, где живет Фелиция?
– Честно тебе скажу, Айзек, этого я не знаю. Все рассказывают про Мистера-Полуночная-Америка, а про нее никто и не вспоминает.
– А что рассказывают про него?
– Только то, что ее доставил Майк Риальто… А ты знаешь, что он напоролся на нож?
Канаан кивнул.
– Вот и отлично. Значит, Риальто доставил ее Роджеру Твелвтрису. Она этого сукиного сына узнала…
– А как ей было его не узнать, – удивился Канаан, – когда он каждый вечер в ящике?
– Знаешь что, – возразила на это Сучка Су. – Представительницам нашей профессии не так уж часто приходится смотреть ночные ток-шоу, как это может показаться. Поразмысли-ка над этим. Так или иначе, непонятно, почему она не узнала его в первую же секунду, только этого не произошло. А узнала она его, уже раздевшись и когда он держал свою штуку в руке. А ведь этот подонок забил до смерти ее мать. Ты помнишь Ботфорты?
– Я помню Ботфорты.
– И вот этот-то тип и забил нашу Ботфорты до смерти.
– И что же сделала Фелиция?
– А какого хера она, по-твоему, должна была сделать? Выскочила оттуда к чертям собачьим. А Риальто должен был дожидаться ее, чтобы она сказала, разовый этот перепих или на всю ночь. Только Риальто там уже не было.
– А Твелвтрис погнался за нею?
– Хотел погнаться. Но у дверей в спальню наткнулся на особу, которая, как я потом прочла в газете, приходилась ему родной дочерью. Это она замочила папашу?
– Считается, что так. Значит, Риальто на месте не оказалось?
– Его не оказалось, зато там была сестра Фелиции.
– Ее кто? – подслушивавший разговор Свистун, не стерпев, вмешался.
– Ее сестра. А с тобой-то что, Свистун? Подслушиваешь, так хоть уши прочисти!
– Значит, сама Фелиция сказала, что это была ее сестра? – уточнил Канаан.
– Да откуда мне знать, что сказала Фелиция? Я ведь не ее слова пересказываю, а то, что на улице говорят. А с самой Фелицией мы и не виделись. Ясно?
– Больше я ничего не могу сделать, – сказал Канаан, когда они со Свистуном уселись во всегдашнюю нишу «У Милорда». Боско, разумеется, тоже был тут как тут. – Если уж этим девицам не известно, куда запропастилась Фелиция, то и никому это не известно. Мойры в курсе всего происходящего на улице и вокруг.
– И они ничего не путают?
Канаан, пожав плечами, уткнулся в свою чашку, давая Свистуну понять, что тот полный идиот.
– Риальто сказал мне, что Фелицию увез из Малибу частный сыщик, работающий на Перчик и на Финка Торино. Звать его Спиннереном. Может, он и педик, но уж наверняка не чья-нибудь сестра.
– Никогда ничего не знаешь наверняка, – возразил Боско. – Никогда ничего не знаешь наверняка. Вспомни о таких людях, как здешний Утенок.
– Ты думаешь? Канаан посмотрел в окно.
– Я не думаю, я знаю. Кое-где контингент уличных проституток на семьдесят-восемьдесят процентов состоит из трансвеститов или из пассивных гомосексуалистов-наркоманов. Утенок представляет собой исключение только потому, что он решился на операцию.
– И следует вспомнить о том, что у Фелиции действительно была сестра.
– Которая, возможно… – начал было Свистун.
– Которая, возможно, что? – хором перебили его Боско и Канаан. Но Свистун уже выскочил из-за столика, из ниши, из зала, помчавшись на стоянку, где был припаркован его «шевроле».
Глава тридцать восьмая
Спиннерен и на самом деле была блондинкой. Она лежала, обнаженная, широко раскинув ноги, на кровати в форме раковины в «бордельном» будуаре Дженни, под голову была подложена подушка. Послеполуденное солнце заливало спальню рыже-золотыми лучами. В таком освещении ее белая кожа казалась шафрановой, ее белокурые волосы – медными. Срамные волосы были у нее столь редкими и бесцветными, что могло показаться, будто она выбрила лобок.
В мужском облике и наряде, которые она явно предпочитала, Спиннерен явилась ко Дворцу правосудия, где Дженни – которую деликатно передавали из одних рук в другие – была допрошена в последний раз – окружным судьей, начальником полиции, руководителем отдела особых расследований и главой оперативной службы.
Берни Мандель прошел рука об руку с нею по всем инстанциям, начиная с той минуты, как ему в офис сообщили о случившемся.
Полицейский врач осмотрел Дженни и нашел ее состояние шоковым. Ей позволили помыться и снять окровавленную одежду, надев вместо нее арестантский халат.
К вечеру в тот же день Манделю разрешили забрать клиентку домой. Он накинул ей на плечи собственный пиджак и сказал, что, как только они приедут к нему, он вызовет на дом доктора.
– Нет, мне хочется вернуться домой, – сказала Дженни.
– Мне не кажется, что это удачная мысль, – возразил Мандель. – Вам не стоит оставаться одной.
К ним подошла Спиннерен, спокойная и самоуверенная.
– Одна она не останется.
– Мы с вами знакомы? – спросил Мандель.
– Коннор был у меня на дне рождения, – сказала Дженни. – Возможно, вас с ним друг другу не представили.
– Да, не представили, – сказала Спиннерен, подавая Манделю маленькую изящную руку, которую тот пожал осторожно и недоверчиво.
– Я могу отвезти Дженни домой. И побуду с нею, – сказала Спиннерен.
– Ну, не знаю, – запротестовал Мандель. – Не знаю, вправе ли я отпускать так свою клиентку…
– А я ваша клиентка? – поинтересовалась Дженни.
– Только если вы сами этого пожелаете, – поспешно ответил Мандель. – В конце концов, я был адвокатом вашего отца на протяжении стольких лет и…
– Но чтобы добраться домой, мне не нужен адвокат, мистер Мандель!
– Но, мне кажется, в отсутствие надлежащей опеки…
– Вы были у меня на дне рождения. Мне стукнуло двадцать один. Я совершеннолетняя.
Спиннерен подошла вплотную к Дженни – и та внезапно повисла у нее на руках, повисла так, что Спиннерен пришлось чуть расставить ноги, чтобы удержать ее и удержаться самой. Но что-то во всем этом успокоило Манделя.
– Если я вам понадоблюсь, просто позвоните. Звоните в любое время, днем и ночью. Звоните даже, если вам захочется просто поговорить.
Дженни вернула Манделю его пиджак.
– Спасибо за все. Я была так перепугана.
– Мне кажется, худшее уже позади.
– Я прослежу за тем, чтобы она не осталась в одиночестве, – сказала Спиннерен.
Она отвезла Дженни в пустой особняк, отключила все телефоны, а после этого сообщила дочери Твелвтриса о том, кто она на самом деле такая. О том, что она мужчина, прихотью судьбы заключенный в темницу женского тела. Мужчина, с маленькими грудками, клитором и влагалищем и превосходным знанием женской психологии. Она говорила нежно и ласково с учетом состояния, в котором находилась Дженни, все еще пылающая гневом на покойного отца и страдающая из-за того, что ей пришлось застрелить его, спасаясь от изнасилования. После исповеди соблазнение оказалось совсем несложным. Трудно было даже сказать, кто кого соблазнил: Спиннерен – Дженни или Дженни – Спиннерен.
Дженни Твелвтрис сидела на стуле, закинув ногу на ногу и скрыв тем самым темный треугольник в паху; руки ее переплелись самым причудливым образом, в одной из них она держала дымящуюся сигарету и, поглядывая на разлегшуюся на постели Спиннерен, делала время от времени затяжку-другую.
– Господи, а я, знаешь ли, никогда бы не поверила. Хотя, конечно, могла бы догадаться и сама. Теперь, когда я закрываю глаза и слышу, как ты говоришь, мне ясно, что это звучит женский голос. И твои руки. Мне следовало бы догадаться, едва я увидела твои руки.
Она раздавила сигарету, встала, подошла к стене, прислонилась к ней. Сработала здешняя автоматика, и открылась секция встроенного шкафа, в котором лежали ее вещи. Она достала пару босоножек на высоком каблуке, надела их, немного потопталась, чтобы ноги приноровились к обуви. Все ее тело подрагивало при каждом ударе ногой об пол.
– Куда это ты собралась? – спросила Спиннерен, сразу же скатившись с кровати и вся подобравшись, словно она почему-то собралась напасть на Дженни.
А та достала из шкафа халат. Подержала его, прижав к телу и широко разведя руки, словно в примерочной, когда покупаешь, желая обойтись без настоящей примерки. Потом уставилась на Спиннерен с таким видом, будто та была частью сна, от которого ей еще предстояло пробудиться.
Спиннерен зашла ей за спину и едва заметно прижалась к ней.
Потом она развернула Дженни лицом к себе. Вид у Дженни был таким, словно она вот-вот расплачется.
– О Господи, – сказала она. – Ночью я убила отца, а днем переспала с женщиной. Я или дрянь, или психопатка.
Спиннерен обвила ее руками и, чуть присев, подняла в воздух, как поступил бы на ее месте мужчина.
– Да что ж ты, детка, такое говоришь?
Свистун припарковал «шевроле» за углом ближайшей к особняку Твелвтриса улицы и потопал к воротам пешком.
Дом на холме, залитый солнечными лучами, казался страшно далеким и почти нереальным. Нигде не было видно автомобилей или какого-нибудь другого транспорта. Нигде не было ни души. Напоминало это заброшенные задворки киностудии. Декорация, которую по окончании съемок просто-напросто забыли.
Где же, интересно, охрана? Здесь наверняка должна быть охрана. Воры-домушники тоже смотрят сводки теленовостей. Как только передадут сообщение о чьей-нибудь смерти, вор понимает, что родственники разъехались заниматься подобающими в таких случаях делами, оставив дом пустым и, может быть, даже не заперев двери и окна.
А где охотники до сенсаций? Где хотя бы обыкновенные зеваки?
Все в Малибу. Чтобы на протяжении десяти минут полюбоваться окрестными пляжами и дорогами. Чтобы не без удовлетворения осознать, что человек, обладавший таким богатством и такой славой, больше не в силах наслаждаться ни тем, ни другим.
Когда он взялся за решетки ворот и потряс их, ворота, работающие на электрическом приводе, даже не шелохнулись. Свистун прогулялся по периметру стены, опутанной в три ряда колючей проволокой, свернул за угол – и тут же уперся в тупик. Земля начиная отсюда вновь резко шла вверх по склону. Длинная стена, обращенная к городу, не была обнесена колючей проволокой.
Участок земли, находящийся сразу же под усадьбой Твелвтриса, был еще не застроен. Однако владелец тем не менее уже огородил его уродливым забором.
Свистун перелез через этот забор. Точнее, забрался на него, а уж с забора ухитрился запрыгнуть на стену, не обнесенную проволокой. Спрыгнув с нее и приземлившись в кусты, он разорвал на себе куртку.
Он очутился в запущенной части сада. Проложил себе дорогу по дикому кустарнику, пошел вверх по склону холма, вышел к гаражам, расположенным на задворках. Неподалеку от бассейна вдобавок к гаражам имелся и навес, под которым машины гостей можно было уберечь от солнцепека.
И здесь, под навесом, стоял красный «БМВ». Свистун подошел к нему и положил руку на капот. Тот был прохладен, значит, машина простояла здесь уже довольно долго.
Стараясь держаться как можно незаметней, Свистун подкрался к главному зданию. А очутившись около него, начал прикидывать, как бы проникнуть внутрь.
Спиннерен вновь лежала на спине, чувствуя, как ее развалившееся было на части тело вновь собирается воедино, подобно тому как сбредаются под полковое знамя остатки разбитого в бою войска, – сбредаются, чтобы сосчитать потери и похвастаться друг перед дружкой случайными трофеями. Язык у нее пересох и разболелся. Дженни требовалось едва ли не большее, чем могла предоставить ей Спиннерен.
Солнце клонилось к западу, в спальне начинали преобладать багровые тона.
– Когда ты всему этому научилась? – спросила Дженни.
– Я знала все, что следовало знать, к тому времени, как мне исполнилось тринадцать. Я люблю тебя, – сказала Спиннерен, прислушиваясь к звуку собственного голоса: а вдруг, к ее собственному изумлению, в ее речах послышатся искренние нотки?
Дженни лежала, привалившись к ней, рука Спиннерен обнимала ее за плечи.
– Моя ненаглядная калифорнийская девочка, золотко мое, – сказала Дженни.
Это такая глупость и пошлость, подумала Спиннерен, почему же мне хочется плакать?
В другое время, в другом месте, услышав такие слова от другой женщины, Спиннерен расхохоталась бы во все горло. Но Дженни произвела на нее впечатление. Конечно, она не верила, что Дженни в нее влюбилась, однако ей хотелось в это поверить. А в Хуливуде это считай что одно и то же. И вдруг Спиннерен села.
В мужском облике и наряде, которые она явно предпочитала, Спиннерен явилась ко Дворцу правосудия, где Дженни – которую деликатно передавали из одних рук в другие – была допрошена в последний раз – окружным судьей, начальником полиции, руководителем отдела особых расследований и главой оперативной службы.
Берни Мандель прошел рука об руку с нею по всем инстанциям, начиная с той минуты, как ему в офис сообщили о случившемся.
Полицейский врач осмотрел Дженни и нашел ее состояние шоковым. Ей позволили помыться и снять окровавленную одежду, надев вместо нее арестантский халат.
К вечеру в тот же день Манделю разрешили забрать клиентку домой. Он накинул ей на плечи собственный пиджак и сказал, что, как только они приедут к нему, он вызовет на дом доктора.
– Нет, мне хочется вернуться домой, – сказала Дженни.
– Мне не кажется, что это удачная мысль, – возразил Мандель. – Вам не стоит оставаться одной.
К ним подошла Спиннерен, спокойная и самоуверенная.
– Одна она не останется.
– Мы с вами знакомы? – спросил Мандель.
– Коннор был у меня на дне рождения, – сказала Дженни. – Возможно, вас с ним друг другу не представили.
– Да, не представили, – сказала Спиннерен, подавая Манделю маленькую изящную руку, которую тот пожал осторожно и недоверчиво.
– Я могу отвезти Дженни домой. И побуду с нею, – сказала Спиннерен.
– Ну, не знаю, – запротестовал Мандель. – Не знаю, вправе ли я отпускать так свою клиентку…
– А я ваша клиентка? – поинтересовалась Дженни.
– Только если вы сами этого пожелаете, – поспешно ответил Мандель. – В конце концов, я был адвокатом вашего отца на протяжении стольких лет и…
– Но чтобы добраться домой, мне не нужен адвокат, мистер Мандель!
– Но, мне кажется, в отсутствие надлежащей опеки…
– Вы были у меня на дне рождения. Мне стукнуло двадцать один. Я совершеннолетняя.
Спиннерен подошла вплотную к Дженни – и та внезапно повисла у нее на руках, повисла так, что Спиннерен пришлось чуть расставить ноги, чтобы удержать ее и удержаться самой. Но что-то во всем этом успокоило Манделя.
– Если я вам понадоблюсь, просто позвоните. Звоните в любое время, днем и ночью. Звоните даже, если вам захочется просто поговорить.
Дженни вернула Манделю его пиджак.
– Спасибо за все. Я была так перепугана.
– Мне кажется, худшее уже позади.
– Я прослежу за тем, чтобы она не осталась в одиночестве, – сказала Спиннерен.
Она отвезла Дженни в пустой особняк, отключила все телефоны, а после этого сообщила дочери Твелвтриса о том, кто она на самом деле такая. О том, что она мужчина, прихотью судьбы заключенный в темницу женского тела. Мужчина, с маленькими грудками, клитором и влагалищем и превосходным знанием женской психологии. Она говорила нежно и ласково с учетом состояния, в котором находилась Дженни, все еще пылающая гневом на покойного отца и страдающая из-за того, что ей пришлось застрелить его, спасаясь от изнасилования. После исповеди соблазнение оказалось совсем несложным. Трудно было даже сказать, кто кого соблазнил: Спиннерен – Дженни или Дженни – Спиннерен.
Дженни Твелвтрис сидела на стуле, закинув ногу на ногу и скрыв тем самым темный треугольник в паху; руки ее переплелись самым причудливым образом, в одной из них она держала дымящуюся сигарету и, поглядывая на разлегшуюся на постели Спиннерен, делала время от времени затяжку-другую.
– Господи, а я, знаешь ли, никогда бы не поверила. Хотя, конечно, могла бы догадаться и сама. Теперь, когда я закрываю глаза и слышу, как ты говоришь, мне ясно, что это звучит женский голос. И твои руки. Мне следовало бы догадаться, едва я увидела твои руки.
Она раздавила сигарету, встала, подошла к стене, прислонилась к ней. Сработала здешняя автоматика, и открылась секция встроенного шкафа, в котором лежали ее вещи. Она достала пару босоножек на высоком каблуке, надела их, немного потопталась, чтобы ноги приноровились к обуви. Все ее тело подрагивало при каждом ударе ногой об пол.
– Куда это ты собралась? – спросила Спиннерен, сразу же скатившись с кровати и вся подобравшись, словно она почему-то собралась напасть на Дженни.
А та достала из шкафа халат. Подержала его, прижав к телу и широко разведя руки, словно в примерочной, когда покупаешь, желая обойтись без настоящей примерки. Потом уставилась на Спиннерен с таким видом, будто та была частью сна, от которого ей еще предстояло пробудиться.
Спиннерен зашла ей за спину и едва заметно прижалась к ней.
Потом она развернула Дженни лицом к себе. Вид у Дженни был таким, словно она вот-вот расплачется.
– О Господи, – сказала она. – Ночью я убила отца, а днем переспала с женщиной. Я или дрянь, или психопатка.
Спиннерен обвила ее руками и, чуть присев, подняла в воздух, как поступил бы на ее месте мужчина.
– Да что ж ты, детка, такое говоришь?
Свистун припарковал «шевроле» за углом ближайшей к особняку Твелвтриса улицы и потопал к воротам пешком.
Дом на холме, залитый солнечными лучами, казался страшно далеким и почти нереальным. Нигде не было видно автомобилей или какого-нибудь другого транспорта. Нигде не было ни души. Напоминало это заброшенные задворки киностудии. Декорация, которую по окончании съемок просто-напросто забыли.
Где же, интересно, охрана? Здесь наверняка должна быть охрана. Воры-домушники тоже смотрят сводки теленовостей. Как только передадут сообщение о чьей-нибудь смерти, вор понимает, что родственники разъехались заниматься подобающими в таких случаях делами, оставив дом пустым и, может быть, даже не заперев двери и окна.
А где охотники до сенсаций? Где хотя бы обыкновенные зеваки?
Все в Малибу. Чтобы на протяжении десяти минут полюбоваться окрестными пляжами и дорогами. Чтобы не без удовлетворения осознать, что человек, обладавший таким богатством и такой славой, больше не в силах наслаждаться ни тем, ни другим.
Когда он взялся за решетки ворот и потряс их, ворота, работающие на электрическом приводе, даже не шелохнулись. Свистун прогулялся по периметру стены, опутанной в три ряда колючей проволокой, свернул за угол – и тут же уперся в тупик. Земля начиная отсюда вновь резко шла вверх по склону. Длинная стена, обращенная к городу, не была обнесена колючей проволокой.
Участок земли, находящийся сразу же под усадьбой Твелвтриса, был еще не застроен. Однако владелец тем не менее уже огородил его уродливым забором.
Свистун перелез через этот забор. Точнее, забрался на него, а уж с забора ухитрился запрыгнуть на стену, не обнесенную проволокой. Спрыгнув с нее и приземлившись в кусты, он разорвал на себе куртку.
Он очутился в запущенной части сада. Проложил себе дорогу по дикому кустарнику, пошел вверх по склону холма, вышел к гаражам, расположенным на задворках. Неподалеку от бассейна вдобавок к гаражам имелся и навес, под которым машины гостей можно было уберечь от солнцепека.
И здесь, под навесом, стоял красный «БМВ». Свистун подошел к нему и положил руку на капот. Тот был прохладен, значит, машина простояла здесь уже довольно долго.
Стараясь держаться как можно незаметней, Свистун подкрался к главному зданию. А очутившись около него, начал прикидывать, как бы проникнуть внутрь.
Спиннерен вновь лежала на спине, чувствуя, как ее развалившееся было на части тело вновь собирается воедино, подобно тому как сбредаются под полковое знамя остатки разбитого в бою войска, – сбредаются, чтобы сосчитать потери и похвастаться друг перед дружкой случайными трофеями. Язык у нее пересох и разболелся. Дженни требовалось едва ли не большее, чем могла предоставить ей Спиннерен.
Солнце клонилось к западу, в спальне начинали преобладать багровые тона.
– Когда ты всему этому научилась? – спросила Дженни.
– Я знала все, что следовало знать, к тому времени, как мне исполнилось тринадцать. Я люблю тебя, – сказала Спиннерен, прислушиваясь к звуку собственного голоса: а вдруг, к ее собственному изумлению, в ее речах послышатся искренние нотки?
Дженни лежала, привалившись к ней, рука Спиннерен обнимала ее за плечи.
– Моя ненаглядная калифорнийская девочка, золотко мое, – сказала Дженни.
Это такая глупость и пошлость, подумала Спиннерен, почему же мне хочется плакать?
В другое время, в другом месте, услышав такие слова от другой женщины, Спиннерен расхохоталась бы во все горло. Но Дженни произвела на нее впечатление. Конечно, она не верила, что Дженни в нее влюбилась, однако ей хотелось в это поверить. А в Хуливуде это считай что одно и то же. И вдруг Спиннерен села.