Кемпбелл Роберт. Алиса в Хуливуде

   И он от нее не сбежал. Он уволился в запас. Начал работать барменом, рассыпая шуточки направо и налево. Перешел в клуб побольше, потом в другой, еще побольше, пока наконец не превратился, шутка сказать, в знаменитость, и практически все бабы при виде его начали становиться раком, ожидая, пока он их не попользует. И вот однажды вечером, после очередного семейного скандала, он хлопнул за собой дверью.
   И вот, одиннадцать лет спустя, эта девочка возвращается и объявляет о том, что она твоя дочь, но ты-то сам знаешь, что это не так, что это к тебе вернулась твоя Мэрилин, чтобы возвратить молодость, чтобы тебе снова захотелось жить и трахаться во всю прыть!
   Твелвтрис почувствовал, как ему забарабанили по лбу. Интересно, с какой стати Мэрилин вздумалось барабанить ему пальцем по лбу?
   – Вернись, – с нежной улыбкой сказала Дженни. С такой нежной, что у Твелвтриса чуть было не разорвалось сердце при мысли о том, что он за одно мгновение успел стать старше на целых одиннадцать лет.
   – В таких словах нет ничего особенного, – пояснил он. – Это все равно что сказать «здравствуйте» или «спокойной ночи». Понимаешь, о чем я?
   – Я не знаю, папочка, к чему привыкли все эти люди, но знаю зато, что не потерплю, чтобы со мной обращались как с последней шлюхой, как с идиоткой или, наконец, как с одним из этих людей. Ты все время шутишь, ты несешь похабщину, чтобы заставить их рассмеяться, это я понимаю, но тем самым ты заставляешь этих глупцов, типа твоего Пуласки, думать, будто и у них есть право разговаривать со мной подобным образом. А если это начнется, я их всех, на хуй, в рот разъебу.
   – Ты бы за своим язычком последила, – насмешливо сказал Твелвтрис, сделав круглые глаза – и отнюдь не только из притворства.
   – Просто мне хотелось показать тебе, что слова сами по себе меня не смущают. Мне как-никак не десять лет. И мне не обязательно нести похабщину, чтобы доказать, что я уже выросла.
   – Что ж, по-твоему, я не понимаю, что ты уже выросла? Или я не вижу этого собственными глазами?
   Твелвтрис уже хотел было обнять дочь, однако она скользнула в сторону, и он заложил руки за спину.
   Применительно к Дженнифер он испытывал отцовские чувства. У Мэрилин было от него двое детей, Дженни и мальчик. Но сын не желал иметь с отцом ничего общего. Что было в какой-то мере и к лучшему, потому что маленький ублюдок пошел по дурной дорожке: воровал, приторговывал наркотиками, сам пристрастился и к порошку, и к игле, одним словом, превратился в самоубийцу. А вот Дженни демонстрировала отцу, что ей хочется полюбить его. И у нее оказался крепкий позвоночник и неплохие мозги.
   Между Мэрилин и Нелли он был женат еще раз. Мод, ослепительная большегрудая блондинка, соответствовала его представлениям о том, как должна выглядеть жена преуспевающего деятеля индустрии развлечений. Но тут мода на типаж жены переменилась – и все продюсеры и телезвезды обзавелись невзрачными спутницами жизни, сильно смахивающими на библиотекарш и сотрудниц социальных служб. Мод не родила ему ни сына, ни дочери. Зато практически разорила его, когда ему вздумалось ее выгнать. И вот теперь Нелли вознамерилась сделать то же самое. Но уж у нее это получится только через его труп.
   Он помог дочери сесть за стол, пока все присутствующие заносили в мысленные записные книжки тот факт, что он позволил ей публично отчитать себя и отнесся к этому безропотно. Люди при этом думали только о том, скоро ли ему надоест разыгрывать из себя любящего папочку, после чего он, несомненно, устроит этой наглой поблядушке публичную порку.
   За соседним столиком четыре пожилые дамы, поглядывая в их сторону и попивая кока-колу, то и дело хихикали.
   – Послушай, Мэнни, не заставляй меня повторять это еще раз, – сказал Твелвтрис, забыв о том, что и в первый раз он, строго говоря, ничего не сказал. – Никаких сценаристов в нашем шоу. Я не выношу сценаристов. Они отсасывают всю экспрессию. – Он посмотрел на Дженни. – Это, дорогая моя, вовсе не похабщина.
   Загадочное слово «экспрессия» пролетело возле самого уха Дженни. Девушка лишь покачала головой и улыбнулась с загадочностью Будды. То есть, конечно, если бы у Будды были янтарные глаза, тесновато посаженные и немного раскосые, и тяжелые брови, придававшие лицу Дженни такое выражение, будто она постоянно сомневается в том, что ей говорят. Зато ротик у нее был как маленький кустик земляники – весь налившийся влажным и пьяным соком. И все это – в обрамлении самого настоящего водопада волос, прямых и ослепительных, как черный лед. Она была красива тою красотою, которая признавалась Голливудом в те дни, когда на экранах всей Америки царили Сильвия Сидни и Мирна Лой.
   – Мы говорили о Нормане Мейлере, – сказал Эрбутус. – Мы говорили о Горе Видале. У обоих новые книги выходят практически одновременно. Мы говорили: наплевать нам на то, что Мейлер называет Видала вонючим лидером…
   – Следи за своим языком в присутствии Дженни. Моя дочь не привыкла к таким выражениям.
   – А Видал говорит про Мейлера, что у того все мозги ушли в…
   За столом воцарилось молчание. Всех интересовало, как Эрбутус выпутается из этой ситуации, однако никто не спешил прийти к нему на помощь.
   – … пенис, – закончил Эрбутус, радуясь собственному словарному запасу. – Может, Мейлер разнесет Видала в пух и прах, а может, Видал на Мейлере живого места не оставит.
   – Аудитории нужна живая непринужденная трескотня. И никаких писателей! Даже если бы тебе удалось вытащить на ковер Хемингуэя в паре со Стейнбеком.
   – Ни того, ни другого уже нет в живых.
   – Вот и я о том же. А кому на хер нужны нынешние писатели?
   Одна из пожилых дам за соседним столиком, сильно смахивающая на постаревшего циркового пони, незаметно подкралась к их столику. Официантка еще и не вздумала подойти к ней, потому что никто не подал ей соответствующего знака, зато откуда ни возьмись появилась эта дамочка с крашеными волосами, стянутыми в конский хвостик, с силиконовой грудью, умильно взирая на Твелвтриса. Все сидящие за столиком, за исключением Дженни, замерли. Им было известно, что ни в коем случае нельзя приставать к Роджеру в середине дня, пока он хотя бы немного не выпьет.
   – Мистер Твелвтрис, – прочирикала старая дурочка голоском, похожим на свист грошового чайника.
   Твелвтрис повернулся к ней всем телом – как будто простой поворот головы был бы для нее недостаточной честью – и улыбнулся ослепительной улыбкой, которая, казалось, подняла температуру в помещении сразу на два градуса.
   – Роджер. Называй меня Роджером, милашка. Чем я могу быть тебе полезен?
   – У меня есть племянница.
   В руках у старушки появились карандаш и бумажная салфетка.
   – И я не сомневаюсь в том, что она замечательная малышка. Но ты уверена, что речь идет не о самой тетушке? Как, кстати, тебя зовут?
   – Роза.
   – О тетушке Розарите. У тебя ведь есть испанская кровь, не так ли?
   – Как вы узнали? – всполошилась старушка.
   – Ты поразила меня в самое сердце, – по-испански произнес Твелвтрис.
   – Что такое?
   Испанский она знала примерно так же, как уборщица во вьетнамском борделе.
   Поясняя смысл сказанного, Твелвтрис поднес руку к груди. Старушка зарумянилась.
   Твелвтрис взял у нее карандаш и салфетку и принялся писать, выговаривая текст вслух:
   – «Розе. Где еще сыщешь такую прелесть? Роджер Твелвтрис».
   После того как старушка вернулась к себе за столик к ошарашенным всем только что произошедшим спутницам, Твелвтрис оглядел свою компанию одновременно и гордо и кротко, словно он все еще никак не мог поверить тому, что публика воспринимает его как царствующего монарха.
   Официантка, которую здесь все называли Мэми, была равнодушна к визиту знаменитости, потому что добрая сотня точно таких же телезвезд уже пыталась залезть ей под юбку. Она встала по струнке, дожидаясь, пока Твелвтрис не сделает заказ.
   – Швейцарский сыр на черном хлебе под майонезом, фруктовый салат…
   – Полуночный пряный подарок, – уточнила Мэми, записывая заказ.
   – Нет, ты шутишь! Полуночный пряный подарок! Ой, я уссусь…
   – Сам и подтирать будешь, – отшутилась Мэми. А вот этого ей говорить не следовало. Король был щедр. Король был милостив. Король был добр и ласков к своим подданным. Но тем не менее король оставался королем. И сейчас глаза его превратились в две ледяные щелки. Кем воображает себя эта жопа в туфлях без каблуков и в нечистом переднике, чтобы разговаривать с ним подобным образом.
   – Послушай, я тебя когда-нибудь еб? – спросил Твелвтрис.
   – Что?
   Мэми разинула рот. Мысленно она уже считала себя уволенной с волчьим билетом.
   – Я тебе вот что скажу. Я позволяю шуточки шутить только тем женщинам, которых еб.
   Он пристальным взглядом загонял ее в угол, выхода из которого просто не было. Ведь не имело значения, как именно она ответит, любые ее слова он ухитрился бы обратить ей во вред. Да и само внезапно повисшее молчание ее унижало. Она стояла, держа в руке карандаш и блокнотик в металлической обложке, она то бледнела, то краснела, по лицу у нее волнами прокатывались страх, ярость и обида. Какой смысл был напоминать ему, что когда-то, в аналогичных обстоятельствах, он покатывался со смеху, услышав ее очередную шутку. Более того, не раз пользовался плодами ее остроумия, пересказывая ее словечки в своем шоу и выдавая за собственные. Она покраснела, потом побледнела, и наконец все лицо у нее пошло пятнами – что было первым симптомом нервной экземы, которой она страдала, расчесывая в припадках грудь и лоно.
   К черту все это, подумала она. Эти говнюки вечно то в смех, то в слезу, как им заблагорассудится. И вечно вокруг полно народу, готового лизать им жопу, а о том, что трусы у них грязные, напомнить и некому.
   Твелвтрис, выдержав долгую паузу, сам нарушил им же и вызванное молчание. Заказ он решил сделать на всех, но всем разный. И сейчас, ткнув пальцем в сторону Мэнни Эрбутуса, начал надиктовывать:
   – Чисбургер со всем причитающимся. Тунец на белом хлебе с огурчиками…
   Он искоса посмотрел на продюсера, ожидая возмущенной реакции.
   Все знали, что Мэнни Эрбутус в рот не берет тунца и не выносит огурчиков. А уж в сочетании они наверняка вызвали бы у него серьезное расстройство желудка. Однако тот предпочел промолчать.
   Твелвтрис посмотрел на дочь.
   – Тост на ржаном хлебе, – сказала она.
   – Тебе надо поесть.
   – Тост на ржаном хлебе со сливочным маслом.
   Ах ты, мать твою, подумал Твелвтрис, ну, и девка у меня. Порох, а не девка. Угрохает родного отца и глазом не моргнет. С яйцами девка, с яйцами – да побольше, чем у любого из здешних мужиков. И побольше, чем у Милли Босуэлл, Железной Бляди нашего Хуливуда. Ухмыльнувшись, он накрыл руку дочери своею.
   На этом бы дело и закончилось, но еще одна пожилая дамочка из-за соседнего столика, позавидовав успеху подружки, засеменила к столику Твелвтриса, заготовив карандаш и бумажную салфетку. Твелвтрис сделал вид, что вообще не замечает ее присутствия, хотя она стала у него за спиной и ее иссохшая грудь разве что не начала тереться о его затылок. В конце концов он повернулся и уставился на нее так, словно она только что сошла с борта НЛО.
   – Что вам угодно?
   Она отступила на шаг, словно он хлестнул ее по лицу.
   – Вы дали автограф моей подруге, – залепетала она.
   – Что вы за злоебучий народ! Живьем меня съесть хотите? Всю мою жизнь засрать хотите? Как мне немного подкрепиться, чтобы и впредь потешать вас, если вы не хотите оставить меня в покое даже за едой? Серьезно говорю, черт бы вас побрал!
   Старая женщина чуть было не расплакалась, ей хотелось убежать отсюда, но страх пригвоздил ее к месту, парализовал – с карандашом и салфеткой, судорожно прижатыми к груди. Дженни поднялась со своего места, взяла ее под локоток, препроводила за столик к подругам, а затем, не слушая благодарностей, отправилась на выход из зала.
   Твелвтрис, отшвырнув салфетку, вскочил, бросился за нею и догнал дочь уже в дверях.
   – Эй, полегче, – сказал он, взяв ее за руку и удерживая на месте.
   Она хотела было вырваться, но потом решила не устраивать сцену.
   Взяв дочь под руку, Твелвтрис провел ее к столику, стоящему у самой двери. Она, не протестуя, села в кресло, а он уселся напротив нее, по-прежнему не выпуская ее руки.
   – Послушай, я постараюсь держать себя в рамках. Я, знаешь ли, взвинчен. Я хочу сказать, всей этой историей с Нелли. Развод, претензии на мое добро. Она хочет с меня семь шкур спустить. И голым в Африку пустить. А я надрывался все эти годы. По-настоящему надрывался. Я хочу сказать, Дженни, надо же мне взять тайм-аут. Нельзя же три раза подряд проигрывать все вчистую.
   – Может быть, по-настоящему ты проиграл всего один раз.
   – Ты о своей матери. Ты хочешь сказать, когда я потерял твою мать. Да, ты права, ты и в самом деле чертовски права. – На глаза ему навернулись слезы, затуманив тонированные глазные линзы, и это придало его лицу то умильно-собачье выражение, которое заставляло телеаудиторию считать его добрым и порядочным человеком. – Это было моей величайшей ошибкой. Я хочу сказать, – то, что я позволил твоей матери уйти от меня, было с моей стороны величайшей ошибкой. Но когда мы с нею поженились, я еще был безусым юнцом. Мы с нею были, в сущности, парочкой детей. И я работал как проклятый и сражался как лев, чтобы у нее, и у тебя, и у твоего брата все было как надо.
   – Ты в этом не больно-то преуспел, папочка, – заметила Дженни.
   – Это верно, только не надо попрекать меня. Не веди себя подобно всем остальным. Не веди себя как эта пизда… прошу прощения… как эта сука Нелли, которая звонит мне посреди ночи… А я уснул, впервые за несколько месяцев мне удалось по-настоящему хорошо уснуть… И она будит меня и принимается на меня орать. Какую-то полную чушь, про взломщика, которого я прислал к ней в спальню, чтобы он сфотографировал то, что нельзя было фотографировать и что на самом деле не значило того, чем могло показаться на первый взгляд. А я так и не понял, что она имела в виду… Так что, прошу тебя, не веди себя подобно всем остальным. Которые берут у меня фунт мяса, а потом называют меня говнюком и превращают мою жизнь в сущий ад. И не вздумай усесться мне на шею, потому что время от времени я взбрыкиваю, а взбрыкнув, могу послать кого-нибудь на хуй или обозвать говном. Не делай этого, прошу тебя. Прошу тебя, на хуй, не делай этого!

Глава шестая

   Свистун уже полчаса сидел на кухне за утренней газетой, когда Нелли наконец соизволила появиться. На лице у нее была неловкая ухмылка, как будто она и впрямь винила себя во всем происшедшем прошлой ночью.
   Откинув обеими руками волосы, она сказала:
   – Должно быть, я выгляжу просто чудовищно. Посмотришь на меня с утра – и любой любви настанет конец.
   Она вела себя подобно множеству других женщин: напрашивалась на комплименты, готовая на лету поймать каждое ласковое слово. И все это было всего лишь наживкой. И если он клюнет, она тут же отступит, она тут же одернет его: что же это, мол, за мужик, всерьез шутки воспринимает. И это с ее стороны явный промах. Он понял, что надеется на то, что она во всех отношениях проявит себя экстраординарно.
   – В разделе сплетен сообщение о вашем разводе. И фотография.
   – И похожий снимок?
   – Похожий. Завтракать хотите здесь или в городе?
   – В городе. Но сперва я бы выпила чашечку кофе.
   Привстав, он налил ей кофе.
   – Псы выглядят вроде бы нормально, – сообщила она. – Они с радостью бросились мне навстречу.
   – Не могу сказать то же самое про себя. Я хотел покормить их. И называл, как вы велели, по именам. Но они и не притронулись к пище.
   – Посмотрим, станут ли они есть у меня из рук. Впрочем, так или иначе, надо будет показать их ветеринару.
   У нее из рук псы поели, но они все равно забросили их к ветеринару через два часа. К полудню они приехали к «Милорду».
   Боско читал очередную книгу. На шее у него было намотано полотенце. Он оделся сегодня в рубашку с короткими рукавами, и его культя казалась голой, белой и твердой, как мраморная плита.
   Они подошли к стойке, сделали заказ и отправились к столику в нише у окна. На улице уже вышли на промысел полураздетые малолетние проститутки, сутенеры, услужливые мальчики на роликовых коньках и тайные агенты в голубых рубашках в сеточку. Время от времени заглядывая в витрину «Милорда» и видя при этом Нелли, они принимались обсуждать ее. Все сходились на мысли о том, что это какая-то знаменитость.
   Если о разводе Нелли сообщили в газетах, значит, наверное, то же самое промелькнуло и в утреннем выпуске теленовостей. Твелвтрис наверняка превратил это сообщение в собственный монолог, начиненный шуточками в адрес ведущего Макдуна. А если этого не произошло сегодня, то будет завтра. Он готов извлекать выгоду из чего угодно.
   Через какое-то время люди станут узнавать ее на улице и в общественных местах. Начнутся круглосуточные анонимные звонки. Пойдут письма от незнакомцев с предложением отдаться за сумму, которая, по мнению автора письма, должна ее устроить. Возможно, к ней станут приставать прямо на улице. И страсти улягутся лишь по истечении какого-то времени. Что ж, эту цену ей придется уплатить за развод.
   На Нелли были сейчас белая блузка, золотистые слаксы и в тон им жилетка. Через руку она перебросила жакет и плоскую сумку. Со своими рыжими волосами и зеленым шарфом она выглядела на миллион долларов.
   Боско, обойдясь без услуг официантки, сам подал им завтрак. Он осведомился, не пережарились ли яйца, хорош ли бекон? Он был рад новой встрече с Нелли и не скрывал этого. Налив им кофе, он оставил ее со Свистуном с глазу на глаз.
   Нелли время от времени поглядывала на Свистуна, но он не поднимал глаз от тарелки.
   – Круто я с вами, – сказала она. – Прошлой ночью.
   – Прошлой ночью я не поддался на вашу провокацию, – отшутился он.
   – Иного мужика этим было бы не остановить.
   – Меня этим тоже было бы не остановить – если бы я не понимал, что такое не сработает.
   – А выглядело все так, словно я сама же и начала, а потом вдруг раздумала.
   – Причем ближе к началу.
   – А потом нынешним утром. Я опять начала приставать к вам, снова стала набиваться на комплименты. Мол, я и без косметики чудо как хороша.
   – Вы действительно чудо как хороши. Произнеся эту фразу, он тут же раскаялся, потому что прозвучала она и впрямь глуповато.
   – Вы умеете обольстить девушку речами, этого у вас не отнимешь.
   – Что ж, это, как я понимаю, для затравки.
   – Мне хочется довести кое-что до вашего сведения. В любое другое время, при любых других обстоятельствах, мы с вами проплясали бы этот танец до конца. А потом попрощались бы, и…
   – Я знаю слова, – ответил Свистун. – Не пойте до конца, а то я расплачусь.
   Она улыбнулась. Едва заметной улыбкой – но тем убийственней она подействовала на Свистуна.
   Чувство времени было присуще Боско даже в большей степени, чем он сам о том догадывался. Возникшую в разговоре паузу он использовал для того, чтобы подойти к столику со свежим кофе. Дождавшись кивка, он разлил кофе по чашкам.
   Нелли посмотрела на его культю, не заморгав и не отвернувшись. Боско перехватил этот взгляд. Она, в свою очередь, глаз не отвела.
   – Это вас беспокоит? Может быть, болит? – спросила она.
   – Время от времени испытываю фантомные боли.
   – Как и все мы.
   – Что да, то да.
   – Потеряли на войне?
   – Потерял в споре с сутенером из-за одной из его девок.
   С улыбкой он вернулся за стойку, где его уже дожидались двое юных клиентов – с огненно-рыжей и с оранжево-рыжей шевелюрой.
   – Девке было двенадцать, и Боско решил, что ей следует вернуться в Огайо – или откуда она там еще родом, – пояснил Свистун. – Сутенер прострелил Боско руку, но не остановил его. Прежде чем потерять сознание, Боско свернул ему шею.
   – А что малышка? Вернулась к себе в Огайо?
   – Она оплакивала погибшего сутенера, а вовсе не руку Боско. Нашла себе другого «папочку», прежде чем Боско успел выписаться из больницы. Работала «в две смены» на панели два года, пока ей не перерезали горло. – Он поглядел в окно. – Прямо там, под вывеской кинотеатра, там, где порой бывают всякие знаменитости.
   Нелли отставила чашку, вытерла рот бумажной салфеткой. Вынула из сумки пудреницу, раскрыла, посмотрелась в зеркальце.
   – Эта история требует более тщательного внимания к моей наружности.
   Выскользнув из-за столика, она отправилась в дамский туалет.
   Боско тут же подошел к Свистуну и опустился на нагретое Нелли сиденье.
   – Согласился на нее работать?
   – Деньги мне не помешают.
   – А собственные страдания тебе тоже не помешают?
   – Опять хочешь жить вместо меня моей жизнью?
   – Доверься красивой женщине – и она постелет тебе на конюшне.
   – А мне показалось, она тебе понравилась. Судя по тому, как ты себя вел.
   – Ну, а с какой стати она мне не понравилась бы? Но мы говорим не обо мне, а о тебе.
   – Ну, и что обо мне?
   – Стоит тебе увидеть хорошенькую мордашку, и ты пропал.
   – Ничего страшного, – возразил Свистун.
   – У ее мужа имеется репутация.
   – Какого рода?
   – Что он круто разбирается с мужиками.
   – Я слышал. С вышибалами на дискотеках. С дежурными на автостоянках. С фотографами. Такая репутация у половины знаменитостей нашего города.
   – Говорят, что он и с блядями круто разбирает.
   – Половина того, что говорят, это чушь собачья, а вторая половина – дымовая завеса.
   – Но не в данном случае. Я это знаю наверняка. Свистун уже собрался спросить, что же это такое Боско знает наверняка, но тут в кофейню вошел Айзек Канаан. Увидев Свистуна и Боско, он тут же направился к ним.
   Лицо у него было как у охотничьей собаки, а сердце то становилось каменным, то превращалось в пузырь, наполненный слезной влагой. Извращенец похитил, изнасиловал и убил его маленькую племянницу – и занявшееся от этой трагедии пламя больше никогда не затухло. Когда они разыскивали ее, Свистун не отходил от Канаана круглыми сутками. А потом, когда нашли ее, тоже не отходил круглыми сутками, иначе бы Канаан сошел с ума.
   На улице, а точнее на панели, было множество людей, готовых поклясться в том, что сержант из полиции нравов никогда не спит. И напротив, многим из них он являлся в ночных кошмарах.
   – Нет на земле справедливости, – сказал Канаан. – Эта дамочка, с которой я тебя видел накануне. Такая дамочка с таким мерзавцем, как ты. Все равно что олененок Бэмби с чудовищем Годзиллой.
   – Не беспокойся, я все еще с ней. Но, конечно, на свой лад, я готов поклясться тебе в любви до гроба.
   – Твои остроты – вот чем ты ее берешь. Интересно, где это ты ее раскопал?
   – Она сама меня раскопала.
   – Это становится все чудесатей и чудесатей. Свистун поглядел на Боско. Тот пожал плечами.
   – Это цитата. Я дал ему почитать «Алису в Стране Чудес» с подробными примечаниями.
   – Ну ладно, так что же нужно от тебя жене мистера «Полуночная Америка»?
   – Значит, тебе известно, кто она такая. Канаан постучал себя по уху, затем сделал вид, будто подмигивает.
   – Я слушаю радио. Смотрю телевизор. Значит, она решила разрубить гордиев узел.
   – Именно так.
   – Ну-ка, объясни мне на пальцах, какое это имеет отношение к тебе?
   – На пальцах не стоит, но вообще-то она попросила, чтобы я ее немного попас.
   – И ты собираешься превратить это в пожизненное занятие?
   – Я собираюсь на протяжении пары дней сопровождать ее в поездках по городу, чтобы с ней не случилось какого-нибудь несчастного случая.
   – А она этого ожидает?
   – Не исключено.
   Канаан кивнул: ему было известно, что самого худшего исключать нельзя никогда.
   – А ты знаком с этим Роджером Твелвтрисом? – спросил Свистун.
   – Я знаю его с тех пор, как он был Мистером-Трехчасовой-Выпуск в передаче «Утренняя Америка».
   – Что-то я не припоминаю этого шоу.
   – Это было не шоу. В три часа ночи он выходил на блядки.
   – Недавно?
   – Нет, это было довольно давно.
   – И тебе кажется, он исправился?
   – Возможно, всего лишь потерял аппетит. Хотя я, честно говоря, в этом сомневаюсь. Мне кажется, чем богаче и знаменитей ты становишься, тем проще тебе наладить доставку на дом. На улице ведь толпа. Мало ли кому приспичит вдруг попросить автограф. Но, возможно, в свое меню он внес изменения. Я слышал, ему теперь нравятся малолетние.
   Покуда им не надоест все это выносить.
   – Выносить что?
   – Он их бьет. Он их сечет.
   – Боско говорил мне, что рука у него тяжелая.
   – Что знает Боско, уже достаточно.
   – И ты полагаешь, что он способен?
   – О чем ты спрашиваешь? Способен ли он убить человека в приступе гнева или волнения? Я полагаю, что да.
   – А с чего ты это взял?
   – Потому что мне кажется, что однажды он это уже проделал. Можно, конечно, списать смерть проститутки в результате избиений на несчастный случай, но, на мой взгляд, это было убийство. А иным людям стоит только начать…
   – А кто была его жертва?
   – Шлюха, которую он снял на панели где-то здесь, рядом. Невзрачная потаскушка. Этим она со всеми занималась.
   – А как ее звали?
   – Настоящее имя мне не известно, но кличка у нее была Ботфорты, – вмешался Боско. – Такая кличка застревает в памяти. А еще ее называли Матерью Фелиции, – неожиданно добавил он.