— Я не сделала ничего такого, чтобы повредить тебе, Эрот, мне только хотелось развлечься. — Тут она подняла голову и встретилась с ним взглядом, не опустив при этом глаз. — Мне же нужно было чем-то заполнять одинокие дни и часы.
— В высшей степени неудовлетворительное объяснение, — возразил он. — Каковы бы ни были твои чувства ко мне — хотя я догадываюсь, что ты считаешь меня чудовищем, — прошу тебя прекратить всякое общение со смертными. Если Зевс узнает, что ты нарушаешь его приказы, я не смогу защитить тебя от его гнева. И потом, ну что тебе в них? Они не обращают внимания на уроки, которые дает им Судьба, и совсем не почитают нас. А следовало бы! Они о нас и думать забыли.
— Что же в этом удивительного? — не сдержалась Психея. — Все, чем боги занимались, так это крали девушек из их домов и поставляли другим сладострастным божествам. И Олимп нас помилуй, если кто-нибудь осмеливался перечить какой-нибудь богине в неподходящий момент. Того и гляди, превратят тебя в дерево или в оленя, а то и вообще расстанешься с жизнью. Меня только удивляет, что культ Олимпа так долго продержался. Слишком долго, на мой взгляд!
— Ты сама-то соображаешь, что говоришь?! — прошептал Купидон. Он ходил по спальне большими шагами. Взмахи его огромных крыльев колыхали занавески на постели, как ветер белье на веревке. Но когда она высказала такое возмутительное мнение, он резко остановился с обиженным и испуганным выражением на лице. — Боюсь, что я тебя потеряю из-за твоего взбалмошного поведения. Неужели ты меня совсем больше не любишь? Может быть, тебе хотелось бы, чтобы мы никогда не встречались и я никогда не уводил тебя из отцовского дома? У Психеи слезы подступили к глазам.
— Это, наверное, то, что ты пыталась дать мне понять все эти десятилетия? — продолжал он. — Ты жалеешь, что стала моей женой, вместо того чтобы остаться с отцом и всеми теми, кого уже нет много тысяч лет? Стало быть, я сделал ошибку, любовь моя?
Психея чуть не сорвалась с места и бросилась к любимому. Ей так хотелось разгладить складки у него на лбу, поцелуями заставить его умолкнуть. Но она поступала так уже трижды за последнее столетие, и каждый раз неделю-другую спустя супруг ее снова становился холодным и отчужденным.
Поэтому, не сходя с места, она отвечала:
— Тебе, пожалуй, и впрямь не стоило на мне жениться. Твоя мать была права. И сейчас я и правда жалею, что меня не похоронили вместе с моими родными.
Как только эти слова были произнесены, ей показалось, что целая плотина прорвалась в ее нежном сердце. Слезы хлынули у нее из глаз. Она выбежала из спальни, чтобы найти приют в маленькой комнатке, куда вела дверь из столовой. Там она упала на колени у софы, обитой золотой парчой, и дала волю своему горю, властвовавшему в ее сердце уже целую вечность.
Только несколько часов спустя, когда на мир опустилась ночь. Психея поднялась с уставших колен. Она была рада, что Эрот не последовал за ней. Она больше не верила его словам, не верила, что эти слова будут подкреплены делами, рассчитанными на то, чтобы вернуть ее любовь. Сердце ее замкнулось. Она снова вспомнила об Эвелине, обдумывая тщательно все происшедшее, но эти мысли отступали перед ее собственной болью. Ей хотелось сказать Эроту, что, помогая смертным, особенно в сердечных делах, она искала для себя покоя. Но разве он мог ее понять?
Немного придя в себя, она с удовольствием оглядела комнату. По цвету и убранству на Олимпе не было ничего подобного. Используя самые яркие тона, зеленый, синий и фиолетовый, она расписала одну стену бабочками, изящными созданиями, порхающими среди высокой травы. Ткани она напряла сама, так как нигде не могла найти того, что ей нужно. Темно-красные и пурпурные цвета царили здесь. На стене напротив бабочек висели ее собственные работы, всего около двадцати, преимущественно портреты и пейзажи. Среди них были изображения дворца, в котором она провела детство, и даже несколько видов Англии, ее любимого местопребывания последние сто лет.
Эрот не любил эту комнату, называл ее вульгарной и вот уже два десятилетия не входил сюда.
Психея была довольна этим, поскольку всегда могла рассчитывать спокойно побыть в ней одна.
Она прислушалась к тишине ночи. Не было слышно ни звука. На Олимпе все ложились рано, если, конечно, Вакх не затевал один из своих праздников. В пустоте было свободнее передвигаться, да никто и не заметит. А дело предстояло такое, что свидетели ни к чему. Она не сказала об этом Эвелине, но вернулась она на Олимп вовсе не для встречи с мужем. Психея собиралась проникнуть в апартаменты свекрови и похитить не только пояс, который она нехотя вернула Афродите, но и ее знаменитые любовные эликсиры. Пора было наконец соединить Брэндрейта и Эвелину.
18
19
— В высшей степени неудовлетворительное объяснение, — возразил он. — Каковы бы ни были твои чувства ко мне — хотя я догадываюсь, что ты считаешь меня чудовищем, — прошу тебя прекратить всякое общение со смертными. Если Зевс узнает, что ты нарушаешь его приказы, я не смогу защитить тебя от его гнева. И потом, ну что тебе в них? Они не обращают внимания на уроки, которые дает им Судьба, и совсем не почитают нас. А следовало бы! Они о нас и думать забыли.
— Что же в этом удивительного? — не сдержалась Психея. — Все, чем боги занимались, так это крали девушек из их домов и поставляли другим сладострастным божествам. И Олимп нас помилуй, если кто-нибудь осмеливался перечить какой-нибудь богине в неподходящий момент. Того и гляди, превратят тебя в дерево или в оленя, а то и вообще расстанешься с жизнью. Меня только удивляет, что культ Олимпа так долго продержался. Слишком долго, на мой взгляд!
— Ты сама-то соображаешь, что говоришь?! — прошептал Купидон. Он ходил по спальне большими шагами. Взмахи его огромных крыльев колыхали занавески на постели, как ветер белье на веревке. Но когда она высказала такое возмутительное мнение, он резко остановился с обиженным и испуганным выражением на лице. — Боюсь, что я тебя потеряю из-за твоего взбалмошного поведения. Неужели ты меня совсем больше не любишь? Может быть, тебе хотелось бы, чтобы мы никогда не встречались и я никогда не уводил тебя из отцовского дома? У Психеи слезы подступили к глазам.
— Это, наверное, то, что ты пыталась дать мне понять все эти десятилетия? — продолжал он. — Ты жалеешь, что стала моей женой, вместо того чтобы остаться с отцом и всеми теми, кого уже нет много тысяч лет? Стало быть, я сделал ошибку, любовь моя?
Психея чуть не сорвалась с места и бросилась к любимому. Ей так хотелось разгладить складки у него на лбу, поцелуями заставить его умолкнуть. Но она поступала так уже трижды за последнее столетие, и каждый раз неделю-другую спустя супруг ее снова становился холодным и отчужденным.
Поэтому, не сходя с места, она отвечала:
— Тебе, пожалуй, и впрямь не стоило на мне жениться. Твоя мать была права. И сейчас я и правда жалею, что меня не похоронили вместе с моими родными.
Как только эти слова были произнесены, ей показалось, что целая плотина прорвалась в ее нежном сердце. Слезы хлынули у нее из глаз. Она выбежала из спальни, чтобы найти приют в маленькой комнатке, куда вела дверь из столовой. Там она упала на колени у софы, обитой золотой парчой, и дала волю своему горю, властвовавшему в ее сердце уже целую вечность.
Только несколько часов спустя, когда на мир опустилась ночь. Психея поднялась с уставших колен. Она была рада, что Эрот не последовал за ней. Она больше не верила его словам, не верила, что эти слова будут подкреплены делами, рассчитанными на то, чтобы вернуть ее любовь. Сердце ее замкнулось. Она снова вспомнила об Эвелине, обдумывая тщательно все происшедшее, но эти мысли отступали перед ее собственной болью. Ей хотелось сказать Эроту, что, помогая смертным, особенно в сердечных делах, она искала для себя покоя. Но разве он мог ее понять?
Немного придя в себя, она с удовольствием оглядела комнату. По цвету и убранству на Олимпе не было ничего подобного. Используя самые яркие тона, зеленый, синий и фиолетовый, она расписала одну стену бабочками, изящными созданиями, порхающими среди высокой травы. Ткани она напряла сама, так как нигде не могла найти того, что ей нужно. Темно-красные и пурпурные цвета царили здесь. На стене напротив бабочек висели ее собственные работы, всего около двадцати, преимущественно портреты и пейзажи. Среди них были изображения дворца, в котором она провела детство, и даже несколько видов Англии, ее любимого местопребывания последние сто лет.
Эрот не любил эту комнату, называл ее вульгарной и вот уже два десятилетия не входил сюда.
Психея была довольна этим, поскольку всегда могла рассчитывать спокойно побыть в ней одна.
Она прислушалась к тишине ночи. Не было слышно ни звука. На Олимпе все ложились рано, если, конечно, Вакх не затевал один из своих праздников. В пустоте было свободнее передвигаться, да никто и не заметит. А дело предстояло такое, что свидетели ни к чему. Она не сказала об этом Эвелине, но вернулась она на Олимп вовсе не для встречи с мужем. Психея собиралась проникнуть в апартаменты свекрови и похитить не только пояс, который она нехотя вернула Афродите, но и ее знаменитые любовные эликсиры. Пора было наконец соединить Брэндрейта и Эвелину.
18
Психея выскользнула из дворца в теплую туманную ночь, двигаясь беззвучно, с легкостью бабочки, чьим именем она так охотно пользовалась. Накидка из прозрачного газа вздымалась, как парус, у нее за спиной. Длинные извилистые аллеи, соединявшие дворцы один с другим, освещались волшебными, ниоткуда идущими лучами. Овладевшее ею чувство возбуждения ускоряло ее шаги и биение сердца. Она глубоко вдыхала влажный ночной воздух, испытывая легкое головокружение. Когда ей случалось присваивать кое-что из имущества других богов и богинь — исключительно для блага смертных, разумеется, — она была безмерно счастлива. Блаженно вздыхая, она неслась по аллеям, словно крылатая посланница громовержца — божественная Ирида.
Вокруг мелькала пышная растительность, цвели гранатовые деревья, разносился нежный запах лилий, и слышались крики павлинов в парке у дворца Геры. Психея особенно боялась этой чрезвычайно мстительной богини, супруги Зевса.
Совы Афины, любимые птицы богини-воительницы, заухали на нее, когда она пробегала мимо дворца премудрой дочери царя богов. Расположенные террасами сады Афины украшали причудливо подстриженные оливковые деревья.
Высокие стебли кукурузы колыхались над оградой расположенного по соседству дворца Деметры. Из всех богинь Психея была больше всего расположена к этой. Остальные обитатели Олимпа дразнили Деметру кукурузной богиней — ласковое прозвище, данное ей смертными. Деметру это нисколько не обижало, она и внимания не обращала на их насмешки. Перед ее дворцом поля алых маков и желтых нарциссов окружали пруды, по которым на длинных ногах величественно выступали журавли.
Когда Психея ощутила душный аромат роз и услышала курлыканье сотен голубей, она замедлила шаг.
Роза была любимым цветком ее свекрови, а голуби влекли по небу ее колесницу.
Психея остановилась. Слабый отблеск фонаря дрожал на розовеющих облаках. Она плотнее стянула на плечах газовую накидку — радостное возбуждение постепенно уступало в ней место ужасу перед тем, что она намеревалась совершить. Конечно, не в первый раз, но страшно все равно. Это можно было назвать только одним словом — вероломство. Да она просто преступница! Но стоило ей только вспомнить, как дружно объединились против нее муж и свекровь, желая подчинить ее, заставить вести себя в соответствии с их понятиями, — и начавшие было терзать ее укоры совести почти совсем исчезли. Чудовище, терзавшее ее, превратилось в жалкую мошку, которую окончательно раздавил азарт удачливого игрока.
Психея смело двинулась вперед.
На расстоянии примерно в сто футов она отчетливо могла разглядеть дворец Афродиты. В этом величественном здании не было дверей, а в оконных отверстиях стекол. О преступлениях на Олимпе и не слыхивали, здесь все было известно всем заранее и записано Мойрами в Книгу судеб. В защите от сил природы здесь не нуждались. Погода всегда была неизменно прекрасная. Осадки выпадали только в виде мягкого тумана, а лучи солнца благотворно действовали на кожу.
По мере того как первоначальный ее страх исчезал. Психея испытала с новой силой острое и необыкновенно приятное возбуждение. Войдя в восточную аллею, отделявшую владения Афродиты от покоев Артемиды, Психея быстро приблизилась к дверям дворца. О, здесь было прекрасно и величественно, высота потолков доходила до тридцати футов. Поддерживаемое коринфскими колоннами здание было украшено причудливыми и розовыми тканями. Золотые вышивки, колеблемые ветром, мерцали, колыхаясь, как морские волны на закате.
Повсюду стояли розы. Розы, розы — море роз. Их тяжелый аромат настигал повсюду. Точное отражение — отметила про себя Психея — темперамента ее свекрови.
Спальня Афродиты была расположена в центре здания. Прокрадываясь по пышным залам, Психея с восхищением посматривала на чудо архитектуры — движущуюся крышу, дающую возможность звездам сиять по ночам над постелью Афродиты. Афродита спала. Впервые за много тысяч лет Психея увидела свекровь спящей. Свои первые кражи Психея совершала днем, когда точно знала, что Афродиты нет дома. Увидев ее теперь, она подумала, что никогда еще богиня не выглядела такой доброй. Она спала, совсем по-детски подложив руку под щеку.
Психея подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть ее. Только во сне могла Афродита казаться такой безобидной и невинной. В гневе она была страшна! Психея достаточно наслушалась рассказов о проделках богини любви за тысячелетия ее царствования.
Глядя на мать мужа, Психея вдруг с тоской вспомнила собственную мать. Слезы выступили у нее на глазах. Если бы только Афродита отнеслась к ней, как к настоящей дочери, как хорошо было бы ей здесь. С любовью мужа жизнь ее была довольно счастливой, но теперь, без этой любви, в особенности при недоброжелательстве к ней свекрови, Олимп стал для нее тюрьмой, откуда не было выхода.
При этой мысли ее решение продолжать свою деятельность в Бедфордшире укрепилось еще больше. Она вернулась мыслями к своей цели, подойдя туда, где богиня хранила свои одежды, драгоценные эликсиры и другие любовные средства.
Поскольку Психея уже бывала здесь раньше, она точно знала, где искать пояс. Поскольку у ее свекрови был очень конкретный склад ума, она отличалась редким постоянством в быту. Психея была уверена: Афродита положила пояс туда, где он лежал раньше. Она чуть не рассмеялась. Неужели богиня действительно думала, что она не сделает новой попытки украсть его? Психея улыбнулась. Афродита попалась в ловушку собственной аккуратности. Она не могла быть иной, так же как и сама Психея не могла отказаться от своих привычек простой смертной.
Опустив флакончики с любовным снадобьем и с противоядием в карманы платья, она вдруг услышала шорох, донесшийся откуда-то со стороны входа в спальню. Сердце ее было готово выскочить из груди. Был ли во дворце кто-то еще вместе с ней или это просто шуршал крыльями запутавшийся в занавесях голубь?
При этой мысли она вздохнула с облегчением. Ну конечно, голубь, кому тут быть в эту пору.
Свернув пояс, она засунула его под мышку. Осторожно прокравшись по холодному мраморному полу, она выскользнула из спальни. Афродита так и не шевельнулась.
Психея быстро направилась к той же самой задней двери, через которую вошла во дворец. Темный коридор, ведущий к выходу, — и она на воле. Только выбравшись из дворца, можно быть хоть как-то уверенной в успехе своей затеи.
На цыпочках, затаив дыхание, она уже почти переступила порог, когда чья-то рука схватила ее, другая зажала ей рот, и ее потащили назад.
Она была так напугана этим внезапным нападением, силой нападающего, что первым ее побуждением было оказать отчаянное сопротивление.
Знакомый голос прозвучал у нее над ухом:
— Не шуми, Пси, а то разбудишь маму.
— Энтерот! — прошептала Психея, когда он убрал руку от ее рта. Охвативший ее страх сменился гневом. — С чего это ты на меня накинулся?
— А что ты делаешь в маминых покоях? В коридоре было темно, так что единственное, что могла видеть Психея, — это очертания темных крыльев младшего брата Эрота. Они были похожи, как вода и лед. В отличие от белолицего брата кожа Энтерота была смуглая, стальные, серые глаза смотрели холодно и вызывающе. Психея вздохнула, представив себе мягкие карие глаза Эрота, излучающие уверенность и открытость. Но наиболее заметное отличие — серебряные волосы, так непохожие на сияющие золотистые локоны Эрота. Шевелюра его брата сверкала даже в темноте, как какой-то зловещий маяк.
Какую бы ложь сплести для хитроумного бога безответной любви?
— Я… я… — Психея вырвалась из его рук и первым делом нащупала флакончики в кармане. К счастью, они были целы, но пояс упал на пол. — Я просто зашла взглянуть, спит ли твоя мать. Она жаловалась на днях на здоровье.
— Чушь! — фыркнул Энтерот. — С каких это пор ты озаботилась ночным покоем нашей грозной матушки?
— Я всегда ей сочувствовала. Мы, быть может, и не ладим иногда, но это не значит, что у меня нет к ней привязанности.
— Если бы она хоть когда-нибудь проявила малейшую заботу о тебе или какое-нибудь еще теплое чувство, я бы тебе поверил. А так твое поведение кажется мне очень подозрительным. Знаешь, что приходит мне в голову? Похоже, все эти слухи на твой счет — о твоей склонности к воровству — могут оказаться правдой.
— Слухи, которые ты сам и распустил! — возмутилась Психея.
Энтерот видел, как она однажды украла лук у Артемиды, а потом какой-то меч из мастерской Гефеста. Он просто дразнит ее. У Психеи была теперь только одна цель — подхватить упавший пояс и ускользнуть от Энтерота, прежде чем он поднимет на ноги весь дом.
— Ты меня обижаешь, — отвечал он шепотом, прикладывая руку к сердцу. — Я никогда бы не рассказал никому ни о твоих, ни о наших проделках.
— Наших? — переспросила Психея.
Он усмехнулся:
— Наш с тобой давний роман…
— Никакого романа не было, Энтерот! — горячо возразила она. — Это одно твое воображение! Только потому, что я позволила тебе однажды по глупости поцеловать меня, ты выдумываешь нелепые истории. Ничего между нами не было, так и знай. — Сделав шаг назад, она почувствовала, что ее нога погрузилась в мягкий бархат пояса. Она быстро наклонилась, чтобы его поднять, продолжая в то же время разговор. — Я думаю, пора тебе перестать тешить себя иллюзиями и предоставить мне жить своей жизнью. Повернувшись, Психея направилась в холл. Услышав по дороге шелест крыльев у себя над головой. Психея не удивилась, когда Энтерот преградил ей путь у дверей.
— Если бы я первым нашел тебя, — произнес он пылко, — ты бы полюбила меня, а не моего ничтожного брата! Признайся, ты была увлечена мной! Чем еще ты можешь объяснить ту готовность, с которой отвечала на мой поцелуй? Если бы я тогда унес тебя в мой дворец…
— Если бы ты поступил так тогда, началась бы война, и, я не сомневаюсь, вы оба подняли бы такой шум, что разъярившийся Зевс навсегда сослал бы вас на реку Стикс, помогать перевозчику Харону.
— Ну и пусть, — шептал он. — Я стал бы даже простым смертным ради твоей любви. Что тебе Эрот? Он к тебе близко не подходит последние десять лет!
Психея тоже охотно пожертвовала бы бессмертием, чтобы только не быть предметом такой наблюдательности. Чувствуя, как у нее сжалось горло, она воскликнула:
— Ну и что? Я не так глупа, чтобы поверить, будто я могла бы быть счастлива с тобой.
— Я, конечно, мог бы сделать тебя счастливой! Мог! Я только этого и хочу!
— Ты хочешь превзойти брата… Это единственное, что тебе всегда было нужно. Быть может, я не так умна, как другие обитатели Олимпа, Энтерот, но уж это я понимаю.
— Ты ошибаешься.
Внезапно она очутилась в тесном объятии его рук и крыльев.
Психею давно уже не целовали, и само тепло этого объятия оказало на нее сильное воздействие. Желание остаться с ним, уступить его настояниям овладело ею. К своему стыду, она отвечала на его поцелуй.
— Нет, — бормотала она, когда он нежно целовал ее щеки, глаза, губы. — Нет, не надо!
— Ты любишь меня! Я знаю. С тех пор, как мы танцевали на маскараде у Зевса, тогда… двести лет назад… когда я поцеловал тебя.
— Ты же помнишь, я выпила тогда слишком много молодого вина Вакха.
— Тогда скажи мне, почему ты не отвергаешь меня теперь? — Взяв ее за подбородок, он закинул ей голову, так что свет звезд упал ей на лицо.
— А что еще можно ожидать от брошенной жены? — тихо отвечала она, чувствуя себя одинокой и разбитой.
Он не отпускал ее еще минуту, пока до него не дошло со всей отчетливостью, что означали ее слова.
Он отпустил ее. Выражение тоски и боли появилось на его лице.
— Ты все еще его любишь, Бабочка?
Психея кивнула. Он на мгновение закрыл глаза, и она подумала, что в одном по крайней мере братья были неотличимы друг от друга — в их чертах лица. Может, потому Психею влекло к темнокрылому Энтероту, что его красивая линия носа, изогнутые брови, ямочка на подбородке так сильно напоминали ей обожаемого Эрота. Энтерот отступил в сторону.
— Иди, — проговорил он. — Я не стану тебя задерживать.
Руки Психеи, сжимавшие пояс, дрожали.
Она снова сунула его под мышку и сказала:
— Мне очень жаль, но мое сердце не принадлежит мне. Я надеюсь, ты не скажешь Афродите, что видел меня здесь?
— Ну конечно, нет, — отвечал он. Выйдя в темноту. Психея услышала шорох крыльев голубей Афродиты, взвившихся во влажный ночной воздух. Они поднялись на высоту, тревожно покружились и снова резко упали вниз. «Что это нарушило их покой», — подумала Психея. Но эта мысль тут же отступила перед более насущной заботой — как можно скорее оказаться подальше от опасного дворца Афродиты.
Выбросив из головы свою встречу с Энтеротом, как будто она и вовсе не имела места, Психея направилась к своему дворцу. Там она собиралась отдыхать до одиннадцати часов завтрашнего утра, когда должно было состояться состязание между Шелфордом и Брэндрейтом.
Эрот поднимался все выше и выше в небо, полет голубей заглушал шелест его крыльев. Он направлялся к самой яркой звезде. Сердце у него готово было разорваться. Острая боль терзала ему грудь, и горло, и голову — боль, какую он уже некогда испытал, впервые увидев Психею в объятиях брата. Эта боль вспыхнула гневом, как фейерверк в ночном небе. Он ненавидел жену, ненавидел брата. Он найдет способ им отомстить.
Он парил на высоте, пока воздух не стал настолько разреженным, что ему сделалось трудно дышать. Только тогда, широко распахнув крылья, он полетел назад, на Олимп.
Он проследил за Психеей, когда она направлялась во дворец его матери, и ждал ее возвращения, чтобы уличить жену в ее проступках. Он хотел убедиться, что ее целью было действительно похитить что-нибудь у Афродиты, прежде чем начать выяснять с ней отношения. Но когда он услышал разговор между своей женой и братом, он дождался только того момента, когда она оказалась в его объятиях, и тут же покинул дворец. Он слышал, как его жена отрицала свои чувства к Энтероту, но не был настолько глуп, чтобы ей поверить, особенно когда она так и кинулась к Энтероту на шею.
«Так это правда, — думал он с горечью. — Психея любит Энтерота, что бы она там ни говорила, любит его все последние двести лет».
Единственной его целью было теперь придумать подходящий вид возмездия. Скользя по небу по направлению к своему дворцу, он перебрал много и наконец, словно вдохновленный самим Зевсом, решил, что ему следует сделать.
Вокруг мелькала пышная растительность, цвели гранатовые деревья, разносился нежный запах лилий, и слышались крики павлинов в парке у дворца Геры. Психея особенно боялась этой чрезвычайно мстительной богини, супруги Зевса.
Совы Афины, любимые птицы богини-воительницы, заухали на нее, когда она пробегала мимо дворца премудрой дочери царя богов. Расположенные террасами сады Афины украшали причудливо подстриженные оливковые деревья.
Высокие стебли кукурузы колыхались над оградой расположенного по соседству дворца Деметры. Из всех богинь Психея была больше всего расположена к этой. Остальные обитатели Олимпа дразнили Деметру кукурузной богиней — ласковое прозвище, данное ей смертными. Деметру это нисколько не обижало, она и внимания не обращала на их насмешки. Перед ее дворцом поля алых маков и желтых нарциссов окружали пруды, по которым на длинных ногах величественно выступали журавли.
Когда Психея ощутила душный аромат роз и услышала курлыканье сотен голубей, она замедлила шаг.
Роза была любимым цветком ее свекрови, а голуби влекли по небу ее колесницу.
Психея остановилась. Слабый отблеск фонаря дрожал на розовеющих облаках. Она плотнее стянула на плечах газовую накидку — радостное возбуждение постепенно уступало в ней место ужасу перед тем, что она намеревалась совершить. Конечно, не в первый раз, но страшно все равно. Это можно было назвать только одним словом — вероломство. Да она просто преступница! Но стоило ей только вспомнить, как дружно объединились против нее муж и свекровь, желая подчинить ее, заставить вести себя в соответствии с их понятиями, — и начавшие было терзать ее укоры совести почти совсем исчезли. Чудовище, терзавшее ее, превратилось в жалкую мошку, которую окончательно раздавил азарт удачливого игрока.
Психея смело двинулась вперед.
На расстоянии примерно в сто футов она отчетливо могла разглядеть дворец Афродиты. В этом величественном здании не было дверей, а в оконных отверстиях стекол. О преступлениях на Олимпе и не слыхивали, здесь все было известно всем заранее и записано Мойрами в Книгу судеб. В защите от сил природы здесь не нуждались. Погода всегда была неизменно прекрасная. Осадки выпадали только в виде мягкого тумана, а лучи солнца благотворно действовали на кожу.
По мере того как первоначальный ее страх исчезал. Психея испытала с новой силой острое и необыкновенно приятное возбуждение. Войдя в восточную аллею, отделявшую владения Афродиты от покоев Артемиды, Психея быстро приблизилась к дверям дворца. О, здесь было прекрасно и величественно, высота потолков доходила до тридцати футов. Поддерживаемое коринфскими колоннами здание было украшено причудливыми и розовыми тканями. Золотые вышивки, колеблемые ветром, мерцали, колыхаясь, как морские волны на закате.
Повсюду стояли розы. Розы, розы — море роз. Их тяжелый аромат настигал повсюду. Точное отражение — отметила про себя Психея — темперамента ее свекрови.
Спальня Афродиты была расположена в центре здания. Прокрадываясь по пышным залам, Психея с восхищением посматривала на чудо архитектуры — движущуюся крышу, дающую возможность звездам сиять по ночам над постелью Афродиты. Афродита спала. Впервые за много тысяч лет Психея увидела свекровь спящей. Свои первые кражи Психея совершала днем, когда точно знала, что Афродиты нет дома. Увидев ее теперь, она подумала, что никогда еще богиня не выглядела такой доброй. Она спала, совсем по-детски подложив руку под щеку.
Психея подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть ее. Только во сне могла Афродита казаться такой безобидной и невинной. В гневе она была страшна! Психея достаточно наслушалась рассказов о проделках богини любви за тысячелетия ее царствования.
Глядя на мать мужа, Психея вдруг с тоской вспомнила собственную мать. Слезы выступили у нее на глазах. Если бы только Афродита отнеслась к ней, как к настоящей дочери, как хорошо было бы ей здесь. С любовью мужа жизнь ее была довольно счастливой, но теперь, без этой любви, в особенности при недоброжелательстве к ней свекрови, Олимп стал для нее тюрьмой, откуда не было выхода.
При этой мысли ее решение продолжать свою деятельность в Бедфордшире укрепилось еще больше. Она вернулась мыслями к своей цели, подойдя туда, где богиня хранила свои одежды, драгоценные эликсиры и другие любовные средства.
Поскольку Психея уже бывала здесь раньше, она точно знала, где искать пояс. Поскольку у ее свекрови был очень конкретный склад ума, она отличалась редким постоянством в быту. Психея была уверена: Афродита положила пояс туда, где он лежал раньше. Она чуть не рассмеялась. Неужели богиня действительно думала, что она не сделает новой попытки украсть его? Психея улыбнулась. Афродита попалась в ловушку собственной аккуратности. Она не могла быть иной, так же как и сама Психея не могла отказаться от своих привычек простой смертной.
Опустив флакончики с любовным снадобьем и с противоядием в карманы платья, она вдруг услышала шорох, донесшийся откуда-то со стороны входа в спальню. Сердце ее было готово выскочить из груди. Был ли во дворце кто-то еще вместе с ней или это просто шуршал крыльями запутавшийся в занавесях голубь?
При этой мысли она вздохнула с облегчением. Ну конечно, голубь, кому тут быть в эту пору.
Свернув пояс, она засунула его под мышку. Осторожно прокравшись по холодному мраморному полу, она выскользнула из спальни. Афродита так и не шевельнулась.
Психея быстро направилась к той же самой задней двери, через которую вошла во дворец. Темный коридор, ведущий к выходу, — и она на воле. Только выбравшись из дворца, можно быть хоть как-то уверенной в успехе своей затеи.
На цыпочках, затаив дыхание, она уже почти переступила порог, когда чья-то рука схватила ее, другая зажала ей рот, и ее потащили назад.
Она была так напугана этим внезапным нападением, силой нападающего, что первым ее побуждением было оказать отчаянное сопротивление.
Знакомый голос прозвучал у нее над ухом:
— Не шуми, Пси, а то разбудишь маму.
— Энтерот! — прошептала Психея, когда он убрал руку от ее рта. Охвативший ее страх сменился гневом. — С чего это ты на меня накинулся?
— А что ты делаешь в маминых покоях? В коридоре было темно, так что единственное, что могла видеть Психея, — это очертания темных крыльев младшего брата Эрота. Они были похожи, как вода и лед. В отличие от белолицего брата кожа Энтерота была смуглая, стальные, серые глаза смотрели холодно и вызывающе. Психея вздохнула, представив себе мягкие карие глаза Эрота, излучающие уверенность и открытость. Но наиболее заметное отличие — серебряные волосы, так непохожие на сияющие золотистые локоны Эрота. Шевелюра его брата сверкала даже в темноте, как какой-то зловещий маяк.
Какую бы ложь сплести для хитроумного бога безответной любви?
— Я… я… — Психея вырвалась из его рук и первым делом нащупала флакончики в кармане. К счастью, они были целы, но пояс упал на пол. — Я просто зашла взглянуть, спит ли твоя мать. Она жаловалась на днях на здоровье.
— Чушь! — фыркнул Энтерот. — С каких это пор ты озаботилась ночным покоем нашей грозной матушки?
— Я всегда ей сочувствовала. Мы, быть может, и не ладим иногда, но это не значит, что у меня нет к ней привязанности.
— Если бы она хоть когда-нибудь проявила малейшую заботу о тебе или какое-нибудь еще теплое чувство, я бы тебе поверил. А так твое поведение кажется мне очень подозрительным. Знаешь, что приходит мне в голову? Похоже, все эти слухи на твой счет — о твоей склонности к воровству — могут оказаться правдой.
— Слухи, которые ты сам и распустил! — возмутилась Психея.
Энтерот видел, как она однажды украла лук у Артемиды, а потом какой-то меч из мастерской Гефеста. Он просто дразнит ее. У Психеи была теперь только одна цель — подхватить упавший пояс и ускользнуть от Энтерота, прежде чем он поднимет на ноги весь дом.
— Ты меня обижаешь, — отвечал он шепотом, прикладывая руку к сердцу. — Я никогда бы не рассказал никому ни о твоих, ни о наших проделках.
— Наших? — переспросила Психея.
Он усмехнулся:
— Наш с тобой давний роман…
— Никакого романа не было, Энтерот! — горячо возразила она. — Это одно твое воображение! Только потому, что я позволила тебе однажды по глупости поцеловать меня, ты выдумываешь нелепые истории. Ничего между нами не было, так и знай. — Сделав шаг назад, она почувствовала, что ее нога погрузилась в мягкий бархат пояса. Она быстро наклонилась, чтобы его поднять, продолжая в то же время разговор. — Я думаю, пора тебе перестать тешить себя иллюзиями и предоставить мне жить своей жизнью. Повернувшись, Психея направилась в холл. Услышав по дороге шелест крыльев у себя над головой. Психея не удивилась, когда Энтерот преградил ей путь у дверей.
— Если бы я первым нашел тебя, — произнес он пылко, — ты бы полюбила меня, а не моего ничтожного брата! Признайся, ты была увлечена мной! Чем еще ты можешь объяснить ту готовность, с которой отвечала на мой поцелуй? Если бы я тогда унес тебя в мой дворец…
— Если бы ты поступил так тогда, началась бы война, и, я не сомневаюсь, вы оба подняли бы такой шум, что разъярившийся Зевс навсегда сослал бы вас на реку Стикс, помогать перевозчику Харону.
— Ну и пусть, — шептал он. — Я стал бы даже простым смертным ради твоей любви. Что тебе Эрот? Он к тебе близко не подходит последние десять лет!
Психея тоже охотно пожертвовала бы бессмертием, чтобы только не быть предметом такой наблюдательности. Чувствуя, как у нее сжалось горло, она воскликнула:
— Ну и что? Я не так глупа, чтобы поверить, будто я могла бы быть счастлива с тобой.
— Я, конечно, мог бы сделать тебя счастливой! Мог! Я только этого и хочу!
— Ты хочешь превзойти брата… Это единственное, что тебе всегда было нужно. Быть может, я не так умна, как другие обитатели Олимпа, Энтерот, но уж это я понимаю.
— Ты ошибаешься.
Внезапно она очутилась в тесном объятии его рук и крыльев.
Психею давно уже не целовали, и само тепло этого объятия оказало на нее сильное воздействие. Желание остаться с ним, уступить его настояниям овладело ею. К своему стыду, она отвечала на его поцелуй.
— Нет, — бормотала она, когда он нежно целовал ее щеки, глаза, губы. — Нет, не надо!
— Ты любишь меня! Я знаю. С тех пор, как мы танцевали на маскараде у Зевса, тогда… двести лет назад… когда я поцеловал тебя.
— Ты же помнишь, я выпила тогда слишком много молодого вина Вакха.
— Тогда скажи мне, почему ты не отвергаешь меня теперь? — Взяв ее за подбородок, он закинул ей голову, так что свет звезд упал ей на лицо.
— А что еще можно ожидать от брошенной жены? — тихо отвечала она, чувствуя себя одинокой и разбитой.
Он не отпускал ее еще минуту, пока до него не дошло со всей отчетливостью, что означали ее слова.
Он отпустил ее. Выражение тоски и боли появилось на его лице.
— Ты все еще его любишь, Бабочка?
Психея кивнула. Он на мгновение закрыл глаза, и она подумала, что в одном по крайней мере братья были неотличимы друг от друга — в их чертах лица. Может, потому Психею влекло к темнокрылому Энтероту, что его красивая линия носа, изогнутые брови, ямочка на подбородке так сильно напоминали ей обожаемого Эрота. Энтерот отступил в сторону.
— Иди, — проговорил он. — Я не стану тебя задерживать.
Руки Психеи, сжимавшие пояс, дрожали.
Она снова сунула его под мышку и сказала:
— Мне очень жаль, но мое сердце не принадлежит мне. Я надеюсь, ты не скажешь Афродите, что видел меня здесь?
— Ну конечно, нет, — отвечал он. Выйдя в темноту. Психея услышала шорох крыльев голубей Афродиты, взвившихся во влажный ночной воздух. Они поднялись на высоту, тревожно покружились и снова резко упали вниз. «Что это нарушило их покой», — подумала Психея. Но эта мысль тут же отступила перед более насущной заботой — как можно скорее оказаться подальше от опасного дворца Афродиты.
Выбросив из головы свою встречу с Энтеротом, как будто она и вовсе не имела места, Психея направилась к своему дворцу. Там она собиралась отдыхать до одиннадцати часов завтрашнего утра, когда должно было состояться состязание между Шелфордом и Брэндрейтом.
Эрот поднимался все выше и выше в небо, полет голубей заглушал шелест его крыльев. Он направлялся к самой яркой звезде. Сердце у него готово было разорваться. Острая боль терзала ему грудь, и горло, и голову — боль, какую он уже некогда испытал, впервые увидев Психею в объятиях брата. Эта боль вспыхнула гневом, как фейерверк в ночном небе. Он ненавидел жену, ненавидел брата. Он найдет способ им отомстить.
Он парил на высоте, пока воздух не стал настолько разреженным, что ему сделалось трудно дышать. Только тогда, широко распахнув крылья, он полетел назад, на Олимп.
Он проследил за Психеей, когда она направлялась во дворец его матери, и ждал ее возвращения, чтобы уличить жену в ее проступках. Он хотел убедиться, что ее целью было действительно похитить что-нибудь у Афродиты, прежде чем начать выяснять с ней отношения. Но когда он услышал разговор между своей женой и братом, он дождался только того момента, когда она оказалась в его объятиях, и тут же покинул дворец. Он слышал, как его жена отрицала свои чувства к Энтероту, но не был настолько глуп, чтобы ей поверить, особенно когда она так и кинулась к Энтероту на шею.
«Так это правда, — думал он с горечью. — Психея любит Энтерота, что бы она там ни говорила, любит его все последние двести лет».
Единственной его целью было теперь придумать подходящий вид возмездия. Скользя по небу по направлению к своему дворцу, он перебрал много и наконец, словно вдохновленный самим Зевсом, решил, что ему следует сделать.
19
Взглянув на следующее утро в зеркало в спальне, Эвелина не могла поверить своим глазам. Она не узнавала себя, ей казалось, что какое-то странное видение заняло ее место. Неужели возможно, чтобы прическа так изменяла внешность?
Но не одна только прическа вызвала такую перемену. Конечно, высоко подобранные и спускавшиеся на лоб кудрявой челкой волосы изумительно подчеркивали совершенный овал лица. Но Эвелина понимала, что такую разительную перемену могли сотворить только все компоненты в целом: и прическа, и платье, и ее собственное какое-то новое отношение к себе.
Трогая прелестные серьги с жемчугом и бриллиантами, она чуть ли не физически ощущала потрясающий эффект, создающийся на глазах сочетанием драгоценностей и прелестной шляпы, новых шелковых чулок и вышитых бальных туфель. Вершина восторга — очаровательное новое платье. Эвелина так долго была лишена всего этого, что просто не могла опомниться.
Очки она сняла: все три дамы — леди Эль, Аннабелла и Психея — настояли, чтобы сегодня она обошлась без них. Поэтому хорошенько рассмотреть себя она могла, только близко наклонившись к зеркалу. Она провела пальцами по холодному стеклу, касаясь своего отражения. Тут она замерла, осознав наконец, что все изменилось, но черты-то ее остались прежними. Глаза по-прежнему были карими, нос прямым и, по выражению Психеи, благородной формы. Никуда не делся ее обычный овал лица. Неужели только прическа и все эти финтифлюшки могли так изменить ее внешность в лучшую сторону?
Она, конечно, никогда не носила таких платьев. А ведь Аннабелла, наверное, с самого рождения только так и одевалась. Платье было из того[амого, подаренного Аннабеллой зеленого шелка с высоким обтянутым лифом и пышными длинными рукавами. На плечах красовались ажурной пеной брюссельские кружева. Воротник, отделанный такими же кружевами, высокий сзади, спереди был приоткрыт, на шее виднелся жемчужный кулон на зеленой шелковой ленте. Палец Эвелины коснулся отражения в этом месте. Неужели все это действительно было ей нужно?
Взгляд ее опустился на линию талии. Как удачно посоветовали ей дамы подчеркнуть это ее несомненное достоинство. Нужного эффекта удалось достичь, слегка обтянув ее спереди. Избыток ткани собрали по моде чуть пониже спины. Состоявшая как бы из двух ярусов юбка была отделана лентами, спускавшимися к ее вышитым зеленым туфлям.
Швеи работали не покладая рук, и вот — совершенно замечательный результат. Ей оставалось только натянуть белые шелковые перчатки, и она была готова. Когда Эвелина, находясь еще в каком-то тумане, повернулась, чтобы взять их со стола, в комнату влетела Аннабелла.
— Вот ты где! — воскликнула она с улыбкой. — Все уже ждут. И почему ты столько возишься… о, Эвелина! — Она внезапно умолкла и застыла на месте, так ее поразил вид подруги. Она покачала головой, как будто не веря глазам. — Я так и думала, что ты будешь выглядеть по-другому, но чтобы так! Этого я даже и вообразить себе не могла. Эва, ты просто красавица. Все сердца сегодня твои. Я в этом уверена!
Последние слова Аннабелла произнесла каким-то особенным тоном. Эвелине стало неловко… Она должна была быть довольна произведенным впечатлением, но со свойственной ей чуткостью Эвелина поняла, что в глазах Анна-беллы отразилось не только удивление, но и безусловная тревога за свое место первой красавицы здешнего общества. Как ни печально, но это было проявлением обыкновенной зависти. Ей захотелось успокоить Аннабеллу, но она подавила это глупое желание. В конце концов, ничего не изменилось, и все поклонники ее богатой приятельницы останутся при ней. Мысль о зависти, однако, вызвала у нее подозрение, что недоброжелательство Афродиты к Психее тоже порождалось завистью. Видно, и бессмертные боги не избежали этого порока. Скорее всего именно так и было.
Не обращая внимания на встревоженное выражение лица девушки, Эвелина взяла ее за руку и еще раз высказала ей свою благодарность за ее бескорыстие.
— Я надеюсь, что ты довольна результатом. С улыбкой, которую Эвелина могла бы описать только как весьма прохладную и несколько натянутую, Аннабелла отвечала:
— Ну конечно, Эва! Как ты могла в этом сомневаться? Я уверена, что мистер Шелфорд будет очарован.
Взяв ее под руку, Эвелина направилась к двери. Она тут же пожелала узнать, откуда у Аннабеллы такое милое платье из голубого шелка, отделанное золотой тесьмой.
— От моей лондонской портнихи, откуда же удивилась та.
Надо заметить, что, если бы в это время к ним не присоединилась леди Эль, дальнейший разговор у них вряд ли бы получился. Привыкшая так долго царить в своем кругу, Аннабелла опасалась соперничества даже на самое короткое время, пока не спадет общий интерес к изменившейся Эвелине.
Леди Эль обняла Эвелину так крепко, что девушка едва могла вздохнуть. Она сказала ей на ухо шепотом, чтобы не услышала Аннабелла:
— Он будет поражен, милочка, и тогда мы увидим… о да, мы увидим!
Сердце Эвелины дрогнуло при этих словах. Она хотела возразить тетке, что все это чепуха, но слезы подступили к горлу. Леди Эль наконец выпустила ее из своих объятий и, нежно взяв за обе руки, сжала их в своих ладонях. Этот жест чуть не заставил Эвелину разрыдаться. Она всегда знала, что тетка любит ее как дочь, но в этот момент она по-настоящему поняла, насколько велика была эта любовь.
— Я не знаю, говорила ли я кому-нибудь из вас, — сказала леди Эль, меняя тему разговора, — что я сняла залу в гостинице «Георг», чтобы отпраздновать успех победителя. Я пригласила всех, о ком говорила Аннабелла. — Глаза ее блеснули. — К тому же нам только пойдет на пользу, если мы представим тебя всем джентльменам сразу, — шепнула она Эвелине. — Ему не повредит увидеть тебя предметом общего интереса! Чем больше сердец ты покоришь, тем больше он будет желать тебя.
— Прошу вас, не говорите так, — прошептала в ответ Эвелина. — У меня нет никакого намерения покорять кого бы то ни было.
Она верила, что говорит искренне, но по какой-то странной причине каждый раз, когда ее мысли обращались к Брэндрейту, она вновь и вновь задумывалась о том, понравятся ли ему новая шляпа, нарядное платье и хорошенькие серьги.
Но не одна только прическа вызвала такую перемену. Конечно, высоко подобранные и спускавшиеся на лоб кудрявой челкой волосы изумительно подчеркивали совершенный овал лица. Но Эвелина понимала, что такую разительную перемену могли сотворить только все компоненты в целом: и прическа, и платье, и ее собственное какое-то новое отношение к себе.
Трогая прелестные серьги с жемчугом и бриллиантами, она чуть ли не физически ощущала потрясающий эффект, создающийся на глазах сочетанием драгоценностей и прелестной шляпы, новых шелковых чулок и вышитых бальных туфель. Вершина восторга — очаровательное новое платье. Эвелина так долго была лишена всего этого, что просто не могла опомниться.
Очки она сняла: все три дамы — леди Эль, Аннабелла и Психея — настояли, чтобы сегодня она обошлась без них. Поэтому хорошенько рассмотреть себя она могла, только близко наклонившись к зеркалу. Она провела пальцами по холодному стеклу, касаясь своего отражения. Тут она замерла, осознав наконец, что все изменилось, но черты-то ее остались прежними. Глаза по-прежнему были карими, нос прямым и, по выражению Психеи, благородной формы. Никуда не делся ее обычный овал лица. Неужели только прическа и все эти финтифлюшки могли так изменить ее внешность в лучшую сторону?
Она, конечно, никогда не носила таких платьев. А ведь Аннабелла, наверное, с самого рождения только так и одевалась. Платье было из того[амого, подаренного Аннабеллой зеленого шелка с высоким обтянутым лифом и пышными длинными рукавами. На плечах красовались ажурной пеной брюссельские кружева. Воротник, отделанный такими же кружевами, высокий сзади, спереди был приоткрыт, на шее виднелся жемчужный кулон на зеленой шелковой ленте. Палец Эвелины коснулся отражения в этом месте. Неужели все это действительно было ей нужно?
Взгляд ее опустился на линию талии. Как удачно посоветовали ей дамы подчеркнуть это ее несомненное достоинство. Нужного эффекта удалось достичь, слегка обтянув ее спереди. Избыток ткани собрали по моде чуть пониже спины. Состоявшая как бы из двух ярусов юбка была отделана лентами, спускавшимися к ее вышитым зеленым туфлям.
Швеи работали не покладая рук, и вот — совершенно замечательный результат. Ей оставалось только натянуть белые шелковые перчатки, и она была готова. Когда Эвелина, находясь еще в каком-то тумане, повернулась, чтобы взять их со стола, в комнату влетела Аннабелла.
— Вот ты где! — воскликнула она с улыбкой. — Все уже ждут. И почему ты столько возишься… о, Эвелина! — Она внезапно умолкла и застыла на месте, так ее поразил вид подруги. Она покачала головой, как будто не веря глазам. — Я так и думала, что ты будешь выглядеть по-другому, но чтобы так! Этого я даже и вообразить себе не могла. Эва, ты просто красавица. Все сердца сегодня твои. Я в этом уверена!
Последние слова Аннабелла произнесла каким-то особенным тоном. Эвелине стало неловко… Она должна была быть довольна произведенным впечатлением, но со свойственной ей чуткостью Эвелина поняла, что в глазах Анна-беллы отразилось не только удивление, но и безусловная тревога за свое место первой красавицы здешнего общества. Как ни печально, но это было проявлением обыкновенной зависти. Ей захотелось успокоить Аннабеллу, но она подавила это глупое желание. В конце концов, ничего не изменилось, и все поклонники ее богатой приятельницы останутся при ней. Мысль о зависти, однако, вызвала у нее подозрение, что недоброжелательство Афродиты к Психее тоже порождалось завистью. Видно, и бессмертные боги не избежали этого порока. Скорее всего именно так и было.
Не обращая внимания на встревоженное выражение лица девушки, Эвелина взяла ее за руку и еще раз высказала ей свою благодарность за ее бескорыстие.
— Я надеюсь, что ты довольна результатом. С улыбкой, которую Эвелина могла бы описать только как весьма прохладную и несколько натянутую, Аннабелла отвечала:
— Ну конечно, Эва! Как ты могла в этом сомневаться? Я уверена, что мистер Шелфорд будет очарован.
Взяв ее под руку, Эвелина направилась к двери. Она тут же пожелала узнать, откуда у Аннабеллы такое милое платье из голубого шелка, отделанное золотой тесьмой.
— От моей лондонской портнихи, откуда же удивилась та.
Надо заметить, что, если бы в это время к ним не присоединилась леди Эль, дальнейший разговор у них вряд ли бы получился. Привыкшая так долго царить в своем кругу, Аннабелла опасалась соперничества даже на самое короткое время, пока не спадет общий интерес к изменившейся Эвелине.
Леди Эль обняла Эвелину так крепко, что девушка едва могла вздохнуть. Она сказала ей на ухо шепотом, чтобы не услышала Аннабелла:
— Он будет поражен, милочка, и тогда мы увидим… о да, мы увидим!
Сердце Эвелины дрогнуло при этих словах. Она хотела возразить тетке, что все это чепуха, но слезы подступили к горлу. Леди Эль наконец выпустила ее из своих объятий и, нежно взяв за обе руки, сжала их в своих ладонях. Этот жест чуть не заставил Эвелину разрыдаться. Она всегда знала, что тетка любит ее как дочь, но в этот момент она по-настоящему поняла, насколько велика была эта любовь.
— Я не знаю, говорила ли я кому-нибудь из вас, — сказала леди Эль, меняя тему разговора, — что я сняла залу в гостинице «Георг», чтобы отпраздновать успех победителя. Я пригласила всех, о ком говорила Аннабелла. — Глаза ее блеснули. — К тому же нам только пойдет на пользу, если мы представим тебя всем джентльменам сразу, — шепнула она Эвелине. — Ему не повредит увидеть тебя предметом общего интереса! Чем больше сердец ты покоришь, тем больше он будет желать тебя.
— Прошу вас, не говорите так, — прошептала в ответ Эвелина. — У меня нет никакого намерения покорять кого бы то ни было.
Она верила, что говорит искренне, но по какой-то странной причине каждый раз, когда ее мысли обращались к Брэндрейту, она вновь и вновь задумывалась о том, понравятся ли ему новая шляпа, нарядное платье и хорошенькие серьги.