Кинсейл Лаура. Принц полуночи

   Она подошла и встала рядом с кроватью.
   — Мой лорд желает, чтобы я его раздела?
   Рот его слегка скривился. Он видел, что она насмехается над ним, называя его столь почтительно. Она опустила глаза, ее темные ресницы отбрасывали тень на щеки, и именно этой покорностью она воспламеняла его еще больше.
   — Да, — произнес он хрипло, поддаваясь этому заманчивому предложению.
   Тысячи раз его раздевали и одевали слуги, когда он жил богато. Он был джентльменом: когда заводились в кошельке деньги, у него появлялся камердинер. Но никогда никто не доставлял ему такое жгучее удовольствие, осторожно освобождая от одежды: ее руки скользили по его телу, касаясь тех уголков, которых никто не касался уже три года.
   Ее пальцы были ловкими, нежными; она сняла с него рубашку, положила на стул, как будто не было ничего более обычного, чем эта незатейливое занятие. Затем она вновь приблизилась к нему и встала напротив; ее взгляд был по-прежнему скромно потуплен, как у слуги, ожидающего дальнейших указаний и готового их исполнить.
   Он поднялся. Она дотронулась до него без малейшего стеснения. Когда она помогала ему освободиться от бриджей, его дыхание стало прерывистым. Он облизнул пересохшие губы.
   Ему казалось, он погружается в сон.
   Он стоял нагой, охваченный желанием, а она тем временем аккуратно складывала в стопку его одежду.
   — Монсеньор, — произнесла она, — вода нагрелась.
   Он посмотрел на нее. Его лихорадило: рядом с ним, обнаженным, сновала ее деловитая, одетая фигурка. Он еще не обладал ею, но все тело его уже предвкушало ее.
   Он разместился в ванне. Горячая вода приятно обволокла его тело.
   Она ждала, держа в руке кусок мыла и мочалку. Но он чувствовал себя неловко и скованно.
   Она подождала минуту, не поднимая глаз выше его груди. Потом закатала рукава, встала перед ванной на колени и окунула мочалку в воду. Она казалась ему безумно красивой, — каждое ее движение было полно сдержанного достоинства и грации. Он хотел взять ее лицо в руки и вонзить язык ей в губы. Она между тем водила душистой, намыленной мочалкой по всему его телу — снизу вверх.
   Он закусил от удовольствия губы. Тепло и нега растекались по телу, как пена от мочалки. Она взяла полный воды кувшин и вылила на Сеньора. Он закрыл глаза, и вода омыла его бурным потоком.
   Ли продолжала растирать его тело, доведя его до наслаждения, почти обморочного. Что она с ним творила! Он хотел бы схватить и унести ее в постель, сейчас же, немедленно! Он потянулся к ней, но она увернулась.
   Так она отступала всякий раз, чтобы он не смог до нее дотронуться. На губах ее играла улыбка, а в глазах застыло странное выражение — она обежала глазами его фигуру.
   — Вы очень красивый мужчина, монсеньор, — пробормотала она. — Думаю, что теперь мы квиты.
   Не успел он опомниться, как она уже опустила рукава рубашки и выскользнула из двери, оставив его в остывающей ванне.
   Он услышал, как щелкнул замок на входной двери. Он не верил своим ушам и не знал, что и думать. Он тяжело дышал и смотрел перед собой диким взглядом.
   Что же это такое? Утонченная пытка? Он испустил яростный крик, от которого Немо забился в испуге в угол.
   — Ли! — заорал он.
   Слышно было лишь, как Немо встревоженно бьет хвостом об пол.
   — Боже мой! — простонал он. — Какая же ты дрянь! — Он умолк, потому что мог издавать только нечленораздельные звуки.
   Тело его горело и болело. Ему пришла в голову отчаянная мысль — одеться и ринуться вслед за ней. Но он тут же понял, каким ничтожеством будет выглядеть в ее глазах — жалким дуралеем.
   — Черт бы тебя подрал, чего же тебе надо? — прошипел он.
   Ответа не было.
   Он сел на край ванны, подняв столб брызг, и закрыл лицо руками. Ему тошен был белый свет.
   — Вот и все, — сказал он себе. — Кончилось, не начавшись.
   Он схватил кувшин и облил себя холодной водой.
   Потом он стоял перед зеркалом и смотрел на свое отражение. На нем был жилет из зеленого шелка, отделанный серебряной тесьмой. Сверху он надел бархатный камзол цвета бронзы. Его одеяние оттеняло яркую рыжину волос. Именно поэтому он не стал их пудрить. Он считал, что выглядит бледно. Он старался уверить себя, что выглядит превосходно. Он ухмыльнулся своему отражению и увидел, как рыжеволосый сатир ухмыльнулся ему в ответ.
   Он глубоко вздохнул и позвал Немо. Тот нехотя выбрался из угла и подошел, поджав хвост. С.Т. присел перед ним и приободрил, потрепав по шерсти. И хотя волк облизал ему лицо, положив лапы на его плечи, последовал за ним с явной неохотой.
   Когда они спустились в трактир, хозяин заговорщицки улыбнулся из-за стойки:
   — Миссис Мейтланд вас ждет, — сказал он, указав рукой на небольшую дверь.
   Он открыл дверь и увидел уютную комнату, в которой у камина сидела молодая женщина с книгой в руках. Он едва узнал в этой женщине Ли. Она вскинула на него глаза и улыбнулась. В волосах у нее красовался цветок, и они были так напудрены, что казались светлее жемчужного воротника ее нарядного платья. Ли встала и вежливо поклонилась. Она раскрыла веер и смотрела из-за него, приподняв брови. Даже брови ее изменились: начерненные, они изгибались аркой, которая казалась неестественной, но очаровательной. Как и маленькая мушка над уголком верхней губы.
   Она ждала от него восхищения, и он не мог не выразить его взглядом. Она хлопнула веером, закрывая его, и протянула руку Сеньору. Он позволил ей покрасоваться, а себе полюбоваться ею. Затем отпустил ее руку, повернулся и вышел из трактира, не говоря ни слова. Он захлопнул дверь за Ли Страхан, бросившейся за ним, и ничего не понимавшим хозяином трактира.

12

   Он мчался верхом под звездным небом. Лошадь была только что уведена со двора трактира. Ветер бил в лицо, глаза слезились. Он даже толком не представлял, куда скачет. Он вышел из «Русалки» и увидел, что рядом с изгородью стоит лошадь, под седлом, взнузданная. Не долго думая, он вскочил на нее и бросился прочь.
   Ему было все равно, куда ехать. Дьявол вселился в него — тот давний знакомец, который толкал его всегда к самым рискованным действиям — на острие ножа. Он скакал, охваченный яростью, голова его была затуманена. Он сам себе был противен и мчался, пытаясь убежать от себя, от душившей его муки. Он не стал слушать криков, раздавшихся ему вслед. Он отбросил в сторону правила приличия. Он хотел исчезнуть во тьме, простиравшейся перед ним.
   Рядом скакала тень — то укорачиваясь, то удлиняясь. Стремена какого-то неизвестного ему джентльмена были для него явно коротковаты, и он обходился без них, целиком отдавшись скачке. По счастью, он был теперь не подвержен приступам головокружения, когда и езда на слепой кобыле была для него мучительна. Его послушное внимательное тело легко припоминало приемы верховой езды, естественной для него, как дыхание. Немо бежал рядом, не отставая.
   Он погонял и погонял лошадь. Бешеная скачка охлаждала бушевавшую в нем ярость, и вскоре от нее осталась одна лишь зола. Он почувствовал облегчение.
   Неожиданно во тьме вспыхнули какие-то огоньки. С. Т. попридержал лошадь, чтобы вглядеться вдаль. Огоньки, сливаясь и мерцая, увеличивались. Он провел рукой по глазам, смахивая слезы, выступившие от быстрой езды и встречного ветра. Даже сквозь шумное дыхание лошади стали слышны приближающиеся звуки — топот копыт, скрип колес.
   Это навстречу им, погромыхивая, приближалась карета. Немо исчез бесшумно, словно сам был тенью. С.Т. почувствовал, как глубоко вздохнула его лошадь, готовая заржать в радостном приветствии. Ударом ноги он заставил ее сойти с дороги. Она проворно взобралась на взгорок, которого С.Т. не заметил.
   Когда фонарь кареты приблизился, С.Т. не мог удержаться от разбойничьей радости. Он возвышался над темной дорогой, по которой катила беззащитная, никем не сопровождаемая карета. Его месторасположение было прекрасным: он все хорошо видел, оставаясь для путников незримым.
   Он вытащил шпагу из ножен, повернул лошадь к дороге и, склонившись низко над ней и плотно сжав свободной рукой ее морду, чтобы подавить ржание, которое она порывалась издать, медленно приближался к карете. Он уже различал ее очертания и заметил в мерцании фонаря тыл обшлага рукава кучера, медную упряжь. Свет фонаря ослепил его, и он отвел глаза.
   Вот две передние лошади поравнялись с ним, их головы покачивались у брюха его лошади. Они чуяли ее запах, нервно раздували ноздри, но шоры не давали им возможности ее разглядеть, хоть они и задирали головы. Кучер что-то сказал, чтобы их успокоить.
   — Стойте! — неожиданно крикнул С.Т., спускаясь по откосу. — Стойте! — Он поднял шпагу и ударил ею с размаху по фонарю. Стекло вылетело, свет погас.
   Кучер громко закричал. С.Т. ухватился за дверцу кареты, с трудом сдерживая свою лошадь, которая испуганно рвалась прочь. В отчаяньи он откинулся назад, пытаясь усидеть в седле: сейчас все зависело от того, как его поймет и послушается лошадь.
   Усилия его увенчались успехом. То ли благодаря хорошей выучке, то ли просто из желания быть рядом с другими лошадьми, она успокоилась и встала как вкопанная. Со страшным свистом в этот момент взвился кнут кучера и обрушился на голову и руки С.Т. Он чуть не взвыл от боли и почувствовал, как ему стянуло кнутом запястья. Его тело мгновенно отозвалось на удар: резкий рывок — и кнут полетел в темноту.
   — Стой! — грозно крикнул он кучеру. — Мой пистолет заряжен! — Он дернул поводья, и лошадь отступила поближе к упряжке.
   Про пистолет он ловко соврал — его не было у него и в помине, но плотная тьма мешала разоблачить его хитрость. Внутри кареты кто-то неосторожно зажег свечу, и этого света хватило, чтобы разглядеть кучера, замершего на козлах, и столь же неподвижную фигуру лакея на запятках. С.Т. боялся, что из кареты может раздаться выстрел. Но, как видно, тот, кто находился в карете, не хотел рисковать.
   Наступила неожиданная тишина. Только позвякивала упряжь.
   — Не двигайтесь! — предупредил С.Т. Он вновь пустил лошадь к откосу, избегая малейшего освещения.
   — Спускайся на землю! — крикнул он кучеру. Кучер медленно отпустил вожжи и подчинился приказу. — Залезай внутрь, в карету. Ты — тоже, — велел он лакею.
   Из кареты донеслось сдавленное рыдание. С.Т. наклонился, когда кучер открывал дверцу, и разглядел бледного господина средних лет, пожилую даму и девушку. Свечу задуло.
   — Зажгите свечу, — сказал он. — Я не хочу убивать ваших слуг, а в темноте мне придется сделать это.
   Рыдания усилились. Свечка вновь осветила внутренность кареты. Было совершенно очевидно, что семья возвращалась с какого-то вечернего приема. На запястьях и шее девушки сверкали и переливались в мерцании огня бриллианты. Огромная рубиновая булавка красовалась в галстуке господина. У его жены в волосах тоже посверкивали рубины, и рубиновое ожерелье охватывало ее полную шею. Видно, ехать им было недалеко. Вряд ли бы они отправились в долгий путь — без охраны, имея при себе такие сокровища.
   С.Т. собирался их отпустить, раскаиваясь в душе, что ни за что ни про что напугал почтенное семейство. Не такой уж он был конченый разбойник. Но его намерения не были известны молодой особе, и она продолжала так бурно рыдать, словно у нее сердце разрывалось от горя. «А Ли никогда не плакала», — неожиданно подумал он и почувствовал ожесточение.
   — Дайте мне ваши бриллианты, — сказал он рыдающей девушке.
   Она испустила крик и замотала головой в знак несогласия. — Заберите у нее бриллианты, — сказал он кучеру. Снимите ожерелье.
   — Нет! — закричала девушка. — Вор! Отвратительный вор! — Руки ее были прижаты к горлу.
   — Отдай бриллианты, Джейн, — тихо произнесла пожилая женщина. Она тронула рукой свое собственное ожерелье. — Бога ради, пусть возьмет все наши драгоценности. Это всего лишь камни!
   — Мне нужны лишь бриллианты, мэм, — сказал С.Т. — Рубины можете оставить. Мне нравится ваша мудрость. — Значит, вы хотите забрать лишь мои бриллианты? — воскликнула в ужасе девушка. — Но это бесчестно!
   — Неужели вам так трудно с ними расстаться, мисс? — Он покачал головой. — Это подарок? Может быть, память о любимом?
   — Да! — сказала она, глядя в ту сторону, откуда доносился звук его голоса. — Пожалейте меня!
   — Вы лжете.
   — Нет, мой жених… — она мгновение поколебалась. — Мистер Смит, — сказала она с отчаянием в голосе. — Джон Смит.
   Он усмехнулся.
   — Плохо придумано, моя милая. Сегодня я недоверчив. Принесите мне ваши драгоценности.
   Она взвизгнула и оттолкнула руку слуги, который было к ней потянулся. С.Т. пришпорил коня и придвинулся вплотную к карете. Быстрым движением он извлек из ножен шпагу, поднес ее к дверце, так что в слабом свете засияло наточенное лезвие.
   — Бриллианты — не самая страшная потеря, моя леди, — тихо произнес он.
   Она уставилась на лезвие шпаги и опять разрыдалась. Он молча ждал. Через несколько мгновений она дотронулась до застежки на шее. Он не спускал с нее глаз и, как только она бросила ему ожерелье, подхватил его на острие шпаги.
   Затем поднял ее и дал ожерелью соскользнуть до самого эфеса.
   — Очень щедро с вашей стороны, мадемуазель! — Одним движением руки он подбросил ожерелье и подхватил другой рукой. Затем ударил каблуками по лошадиным бокам — и оказался на взгорке. Он пригнул голову к ее развевающейся гриве и пустил ее вскачь. Они скрылись в темноте.
   Лошадь неслсь во весь опор, даже не подозревая, что теперь спасает своего седока от возмездия королевского закона. Затем замедлила бег. С.Т. позволил ей перейти на легкий галоп, затем на трусцу. Он спрятал ожерелье в перчатку, натянул поводья, и лошадь послушно перешла на шаг. Она насторожилась, когда учуяла приближение Немо.
   С.Т. остановил лошадь, спрыгнул и переседлал ее, приладив стремена по своему росту. На его лице играла зловещая улыбка. Он уже не в силах был с собой совладать и, вскочив в седло, повернул лошадь к месту своего преступления.
   Он частенько останавливался и напряженно слушал. Задолго до того, как он что-либо услышал, он почувствовал, как его лошадь тревожно подняла голову. Хотя впереди была тьма, ее уши были насторожены, она уже слышала и чуяла своих сородичей. Он позволил кобыле медленно двигаться вперед, пока не услышал голоса и хлопка дверцы кареты.
   Зная, что у него не все в порядке со слухом, С.Т. все-таки решил, что это должно быть поблизости, хотя раздавшийся звук доносился, казалось, откуда-то издалека. Он поднял руку, натянул зубами перчатку и улыбнулся. Когда наконец он расслышал цоканье копыт и покашливание кучера, пустил свою лошадь рысью и, догнав свои жертвы, следовал за ними на некотором расстоянии вплоть до ворот в городишко Рай, наслаждаясь предстоящим фарсом.
   Он уже достаточно приблизился к городку, чтобы видеть огни в домиках, стоявших у крепостной стены. С.Т. свернул на боковую дорогу и пустыми аллеями пустился к тем воротам, через которые они с Ли въехали в город утром. Он вспомнил телегу пивовара, — она все еще стояла здесь, груженая пустыми бочонками. Он остановил лошадь, наклонился вперед и начал открывать наугад все подряд крышки. Наконец, он нашел немного оставшегося пива, обмокнул в него свой шейный платок и затем, тяжело покачиваясь из стороны в сторону, распространяя запах пива, запел пьяным голосом.
   Когда он добрался до конюшни у «Русалки», ноги его уже болтались без стремян, он попытался сойти с лошади, но едва не упал, уцепившись за шею терпеливого животного. Нога его скользнула по грязи и с тяжелым — «уф» — он уселся на землю, прямо рядом с подоспевшим конюхом.
   Немо, повизгивая, лизал его лицо.
   — Ух, ты, — бормотал он нечленораздельно. — Я потерял поводья. Дайте мне поводья…
   — С удовольствием, сэр, — но это не ваша лошадь, — произнес мальчик-конюх.
   С.Т. облокотился на локоть и отпихнул прочь Немо.
   — Нет, это моя лошадь. Я только что ехал на ней верхом.
   — Нет, это — лошадь мистера Пайпера.
   — Па… Пай… — С.Т. опрокинулся навзничь на землю. — Я его не знаю.
   — Но вы взяли его лошадь, тем не менее.
   — Послушай, — сказал С.Т. — не найдется ли у тебя выпить? — Он глубоко вздохнул. — Моя жена не любит, когда я такой.
   Конюх улыбнулся:
   — Мистер Мейтланд, в трактире найдется и пунш, и пиво, и все, что вы захотите.
   С.Т. поднял руку:
   — Чертовски… неприятно… когда… проклятая жена тебя не любит. Черт, неприятно. Она зовет меня «Тод», — он помахал рукой. — Как тебе это нравится? Чертова дрянь!
   — Мистер Мейтланд, давайте я помогу вам войти, — сказал мальчик и позвал другого конюха. Вдвоем они подхватили его под руки и поставили на ноги. С.Т. тяжело повис на плечах мальчика-конюха.
   — Черт, — пробормотал он, хватая его за руку. Он нащупал свой кошелек. — Дай коню поесть, возьми деньги. Ты хороший парень. — С.Т. положил кошелек в руку мальчику. — Возьми, сколько надо.
   — Хорошо, сэр. Спасибо, сэр. Но это не ваша лошадь, мне очень жаль.
   С.Т. поднял голову.
   — Нет, моя.
   — Нет, не ваша, сэр.
   С.Т. уставился на лошадь:
   — Нет, моя, самая лучшая кобыла, которая у меня когда-нибудь была.
   — Лошадь не ваша, мистер Мейтланд.
   С.Т. оттолкнул от себя мальчишку, встал, пошатываясь.
   — Откуда ты знаешь, что это — не моя лошадь? — спросил он его серьезно.
   — У вас нет лошади, сэр.
   С.Т. задумался. Поглядел конюху в лицо.
   — Но я ведь только что приехал на этой лошади.
   — Да, вы только что на ней приехали. Потому что вы умчались на лошади в темноту, так быстро, что мы даже не знали, где вас искать. Мы тут все с ног сбились. А лошадь эта — мистера Пайпера.
   — Значит, так? — С.Т. икнул и нахмурился. Он закрыл глаза. — Не может быть…
   Он покачнулся, уцепился за конюха.
   — Не может быть…
   Он застонал, тяжело дыша.
   — …Я пьян… — заявил он, упал на землю и захрапел.
   Ли испуганно проснулась, когда раздался шум. Она прислушивалась к движению снаружи, в коридоре, надеясь, что это сейчас прекратится. После того, как целый вечер она провела, утешая мистера Пайпера, бесконечно повторяя, что возместит все убытки, и сочувствуя ему совершенно искренне, долго не решалась открыть дверь. Но шум не прекращался, и она выглянула в коридор.
   То, что она увидела, ничуть ее не утешило. Впереди стоял владелец гостиницы со шляпой и мокрым плащом в руке, позади — два конюха держали не стоящего на ногах Сеньора. Сеньор, нечленораздельно что-то бормоча, вырвался и упал на пол.
   Она закрыла глаза от отвращения. Кое-как Сеньора подняли.
   — Внесите его, — сказала Ли упавшим голосом. Конюхи потащили его в комнату. Немо проскользнул вслед за ним и вспрыгнул на кровать. Они свалили безвольное тело на постель рядом с волком, а затем тот, кто был помоложе, положил Сеньору на грудь кошелек.
   — Он сказал мне, мэм, что я могу взять столько, сколько захочу, но, может быть, утром он уже передумает.
   Сеньор попытался поднять руку, но она безвольно упала и свесилась с кровати.
   — Дай ему — пробормотал он, и, все-таки подняв руку, схватил кошелек. Он высыпал банкноты на свой бархатный камзол, схватил несколько; попросил Ли:
   — Дайте ему, дорогая, побольше…
   Она вынула деньги из его слабых пальцев.
   — Боже мой, откуда они?
   Владелец трактира приветливо улыбался ей, вешая плащ и шляпу в шкаф.
   — Я дал ему немного деньжат до вечера… Так что все в порядке, мэм. Может быть, прислать кого-нибудь… уложить его в постель?
   — Нет, — ответила она и стала подсчитывать деньги.
   — Пятнадцать, — мямлил Сеньор, — пятнадцать фунтов. Хороший мальчик… Украл его лошадь, — он открыл глаза. Она не сумела сдержаться:
   — Ты бесстыжий бродяга, подонок.
   Он захихикал:
   — Пятнадцать фунтов, любимая…
   Она положила на ладонь конюху полкроны.
   Сеньор перевернулся на бок, все еще хихикая. Он полежал на краю постели и потом рухнул вниз с большим шумом. Он лежал на полу, бессмысленно глядя на Ли.
   — Дайте ему пятнадцать фунтов.
   — Да, конечно же, мой дорогой, — подтвердила она. Она повернулась к мальчику-конюху и отсчитала ему пятнадцать фунтов. — Поделите их и тратьте в свое удовольствие. — Затем поглядела через плечо: — Вы удовлетворены?
   Сеньор ничего не ответил. Глаза его были закрыты. Время от времени он испускал жалобные стоны.
   Ли посмотрела на владельца трактира.
   — Благодарю вас, — сказала она величественно и спокойно.
   Хозяин едва скрывал улыбку, отвешивая ей поклон. Он повернулся и выпроводил конюхов из комнаты. Она слышала, как они расхохотались, даже не спустившись с лестницы.
   Она закрыла глаза руками и подняла голову к потолку:
   — Боже мой, как же я тебя ненавижу! — выкрикнула она. — Какой же ты мерзавец! Зачем ты вернулся?
   — Я решил, что нужно закончить то, что ты начала, — сказал он тихим, ясным и совершенно трезвым голосом.
   Она отскочила в сторону, не веря своим ушам. Он приподнялся на локте и прижал палец к губам.
   Все это так ее изумило, как если бы встал и заговорил труп. Она прижала руки к груди, сердце ее громко стучало.
   Он спокойно встал на ноги, прогнав Немо с кровати.
   — Что ты собираешься делать? — прошептала она. Он снял с себя шейный платок с гримасой отвращения:
   — Я воняю, как заблеванный ковер в доме терпимости!
   — Бог мой! Где ты был? Что это все значит?
   Он бросил свой платок на пол и протянул руку, чтобы взять ее под локоть. Он приблизился к ней вплотную и прошептал прямо в ухо:
   — Я принес тебе подарочек, моя крошка! — . Голос его звучал насмешливо.
   Он просунул палец в перчатку и извлек бриллиантовое ожерелье, которое нежно замерцало под светом свечи.
   — Ты посчитала, что первый подарок недостаточно дорог, — шепнул он ей на ухо. — Вот я и принес тебе другой подарок. Эта цена тебе больше пристала.
   Камни разбрасывали вокруг себя многоцветные отсветы. Она закрыла глаза.
   — Откуда это? — прошептала она.
   — Что ты скажешь, моя дорогая? — переспросил он. — Угодил ли я тебе, наконец? Мне сказали, что это был подарок возлюбленного, из-за них одна юная особа пролила слезы. — Он поднял, руку и дотронулся пальцем ее ресниц, как будто снимая с них слезу. — Будешь ли ты плакать из-за меня?
   — Боюсь, мне придется это делать слишком скоро, — прошептала она. Камни, свисающие с его руки, касались ее лица. — Когда тебя повесят!
   — О, нет! — пробормотал он. — Поверь мне, этого не случится. — Он взял другой рукой ее голову и повернул к себе ее лицо. — Пожалуйста, поплачь немного. — Он улыбнулся и поцеловал ее в уголок рта. — Моя жемчужина. Моя прекрасная. Мой свет. Поплачь от радости. Ведь я доставил тебе удовольствие?
   — Ты не доставил мне удовольствия, — ответила она, отворачивая лицо. — Ты напугал меня.
   Рука его отвердела, и он вновь повернул ее к себе. Она пыталась сопротивляться, но это у нее плохо получалось. Она могла только отступать. От его скрытой энергии в комнате стало жарче. Она не могла увертываться — ее охватила слабость. Он двигался за ней следом, медленно стягивая кружевную накидку и обнажая плечи.
   — Я не хочу этого, — воскликнула она. — Я не хочу.
   Он надел ей ожерелье на шею и защелкнул замок. Руки его нежно привлекли ее, приподняли, и он поцеловал ее в изгиб шеи.
   — Неужели ты отбросишь подарок Сеньора, Солнышко? — прошептал он. — Это — дар. Символ моей страсти к тебе. — Его тихий голос теплился необычной силой. — Дай полюбоваться, доставь мне такое удовольствие.
   — Нет, сними его, — она закрыла рот руками.
   — Нет-нет, моя нежная, зачем же мне совершать такой глупый поступок? Я принес ожерелье тебе. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты сияла от счастья и была красивее всех. Но ты дрожишь, дорогая. — Он с нескрываемым наслаждением ласкал ее шею и ушко. — Чего ты боишься?
   — Тебя, — сказала она. — Того, что ты сделал.
   — А что ты со мной делаешь?!
   Его поцелуи распространяли по всему ее телу токи тепла. Она склонила голову. Обняв ее за талию, он прижался лицом к ее обнаженным плечам. Его руки крепко сжимали ее.
   Она кусала от досады и смущения губы.
   — Это ужасно, ужасно, вы понимаете?
   Он поцеловал ее в грудь.
   — Ужасный промысел Сеньора Полуночи. Чтобы доставить тебе удовольствие, я готов рискнуть чем угодно. — Он тихо рассмеялся и начал развязывать ленты на ее ночной кофте.
   — Да и какое тебе дело до моего промысла, холодное сердце? Я думал тебе хочется одного — чтобы твой поклонник разбогател.
   — Меня тревожит не твоя шея, а моя собственная, — жестко возразила она. — Не хотела бы я висеть рядом с тобой.
   — Я вовсе хочу не висеть с тобой рядом, а лежать. Я хочу, чтобы ты меня любила.
   Опытными движениями он расстегивал крючки верхней юбки, умудряясь при этом покрывать ее грудь нежными, быстрыми поцелуями. Его волосы щекотали ее подбородок и шею. Юбка соскользнула на пол, и он принялся стаскивать нежную батистовую рубашку.
   Ли прерывисто дышала, взволнованная и униженная. Она позволила ему зайти слишком далеко. Она сдавала укрепление за укреплением. Впереди ее ждало лишь поражение и милость победителя!
   — Я восхищен, — сказал он с обожанием, когда она осталась в одной нижней юбке, с обнаженным торсом. Издав сдавленный крик, он обхватил каждую грудь ладонью.
   — Я схожу с ума, — прошептал он.
   Она закинула голову, а он ласкал ее соски, и губы ее приоткрылись от наслаждения. Едва дыша, она проговорила: