— Да, я тоже.
   Он тихо рассмеялся. Казалось, украденное ожерелье горит у нее на шее.
   Он знал, как раздевать женщин. Поэтому очень быстро освободил ее от остальной одежды. С легким шорохом упала ее нижняя юбка к их ногам. Он прижал Ли к себе. Она чувствовала пуговицы его жилета, бархат и кружева, щекотавшие ее плечи.
   — Ты все еще дрожишь. Тебе холодно, крошка?
   — Мне страшно! — прошептала она.
   — Мы здесь в полной безопасности. — Он нежно покачал ее в объятиях. — До завтра, во всяком случае. Но и завтра нам ничего не угрожает.
   Она оттолкнула его, отошла в другой конец комнаты, скрестив руки на обнаженной груди. Ее била дрожь. — Ты очень изменился! Мне это не нравится!
   — Я — все тот же, Сеньор Полуночи. — Он стоял и наблюдал за ней, его костюм переливался бронзой. Он улыбнулся: — Может быть, тебе это слишком нравится?
   Она оперлась на тумбочку, тяжело дыша. Он подошел к ней, она прижалась к стене. Он оперся обеими руками о дубовые панели, загнав ее в ловушку. Потом наклонился и начал целовать ее, прижимая ожерелье к ее коже.
   Она почувствовала прилив необычайного наслаждения. Она уже испытывала такое же наслаждение — когда мыла его, тогда охватившее ее желание грозило потопить рассудок.
   Она покачала головой, прижимаясь к стене.
   — Я не могу, не могу…
   — Почему? — он прижался плечом к деревянным панелям и провел пальцем по ее грудям, жадно наблюдая, как заостряются соски. — Потому что ты вовсе не так холодна, как пыталась меня убедить?
   Она хотела уклониться от его ласк, но его ладони вновь с силой сжали груди, он не отпускал ее.
   — О, нет, моя малышка. Теперь уж от меня ты не уйдешь.
   Ее дыхание стало прерывистым, она запрокинула голову, когда он прижался раскаленными губами к ее коже. Он был крупнее, мощнее, чем она представляла до сих пор. Она пыталась освободиться, но не могла.
   — Я презираю тебя, — простонала она.
   — Я чувствую это. — Его пальцы безотрывно ласкали ее соски. — Твое презрение ко мне великолепно.
   — Ублюдок!
   Он лишь улыбнулся.
   — О, бедняжка, конечно, я ублюдок. Я ведь от тебя этого и не скрывал. — Он нежно провел рукой по ее щеке, нежно поцеловал виски. Потом он посмотрел на нее сверху вниз и сказал серьезно: — Но я у твоих ног. И моя жизнь — твоя.
   Какие-то внутренние силы неожиданно проснулись в ней. Глаза ее увлажнились. Она уперлась руками ему в грудь и почти прорыдала:
   — Я ненавижу тебя!
   — Продолжай ненавидеть меня в постели! Я хочу тебя!
   Она трепетала, когда он нес ее к кровати, осыпая поцелуями грудь, шею, подбородок. Дыхание его стало прерывистым, руки задрожали, когда он укладывал ее на постель.
   — Ли, дорогая, — шептал он, проводя руками по ее обнаженным бедрам. Он наклонился над ней, похожий на рыцаря со старинной гравюры все еще одетый в свой роскошный и грязный камзол.
   Пальцы его были нежными и горячими, и она уже не сопротивлялась его ласкам, которые становились все более дерзкими, обессиливающими ее. Он приподнял ее, опершись согнутым коленом о край кровати, и она поняла, что он уже не будет терять времени на раздевание. Страсть сотрясала их обоих, и когда она обняла его за шею, он со стоном прильнул к ее лону, вошел в него.
   Ей хотелось кричать, но не хватало дыхания. Наслаждение пронзало ее, и она прижималась к нему со все возрастающей страстью. А он, охватив ладонями ее ягодицы, притягивал и отталкивал их все яростнее.
   Словно сквозь шум, до нее доносилось его учащенное, горячее дыхание, которое вдруг перешло в мучительно-сладостный протяжный стон. Содрогаясь всем телом, он утих и замер, уткнувшись лицом в ее плечо. Она закрыла глаза и забылась, поглощенная неведомым раньше наслаждением, нежностью и телесной истомой. Но вот он пошевелился, оперся на руку, освобождая ее от своей тяжести, и она рассмеялась: ей стало смешно оттого, что одна его нога по-прежнему находилась на полу.
   Так он спешил!
   — Ты смеешься? — пробормотал он огорченно. Она не знала, как объяснить причину своей веселости. Она провела по его волосам и сказала:
   — Ты все еще в башмаках…
   — Ублюдки никогда не снимают башмаков, — ответил он невнятно, потому что лежал, уткнувшись лицом в простыню. Затем он отодвинулся от нее и опустился на пол.
   Из-за наготы она ощутила неловкость, почти болезненную, — и торопливо стала натягивать рубашку. Но он не позволил.
   — Под одеяло, Солнышко, — приказал он, целуя ее в голову. Заметив, что она колеблется, он обнял ее, приподнял и водрузил на перину. А сам начал неторопливо раздеваться.
   Она смотрела, как он расстегивает и снимает свой роскошный камзол, как отшвыривает его прочь, как стягивает с широких плеч жилет. Вот полетела на пол белоснежная рубашка. Вот он потянулся к волосам, выдергивая из них ленту. А потом наклонился, чтобы приняться наконец за башмаки. В это время выпуклые мышцы его бронзовой груди напряглись, золотые волосы упали на плечи и грудь — и стал он похож на прекрасного дикаря, на варвара-язычника. Немо приполз и льнул к его ногам. Сеньор протянул руку и погладил волка. Движения его были ласково-властными — Немо стал подвывать от удовольствия.
   Ли натянула на себя простыни, кусая губы. Когда Сеньор поднялся, Немо направился к двери, с надеждой поглядывая через плечо хозяина.
   — Мы уже сегодня поохотились, старина, — сказал ему Сеньор. — Пора погреться в лучах нашей заслуженной славы.
   Ли поднесла руку к горлу, вспомнив с отвращением об ожерелье.
   — Оставь его, — сказал он, когда она попыталась расстегнуть замок. — Они очень тебе идут, — пробормотал он, перебирая камни.
   — Очень лестная петля. Я не могу понять, почему ты так гордишься собой.
   Он провел пальцем по ее груди, достигнув соска. — Но вот, что я получил благодаря этому. Она опустила глаза:
   — Ты ошибаешься.
   — Неужели! — Его дьявольские брови приподнялись в удивлении.
   — Ошибаешься. На меня не произвело никакого впечатления это ожерелье.
   — Но что же еще может предположить мужчина? Образ мыслей женщин непостижим для слабой мужской логики.
   — Я думаю, что обсуждать вопросы логики с сумасшедшим — бесполезное занятие.
   — Но все же более полезное, чем стараться понять логику женщины.
   — Не думай, что ты купил меня своим бриллиантовым ожерельем.
   Он склонился к ней и нежно поцеловал в щеку.
   — А разве я это сказал, глупое дитя? Ты ничего не понимаешь.
   Он встал с постели и потушил свечи. Она слушала, как он передвигался по комнате. Когда он вернулся и скользнул под одеяло, она попыталась отвернуться, но он крепко обнял ее. От его обнаженного тела исходило тепло! Ощущения были такими приятными — тело этого дикаря оказалось гладким, как бархат его камзола.
   И все это было сном. Она знала… Но она позволила увлечь себя в мир снов, в котором находился Сеньор.
   — Я Сеньор Полуночи, разве не так?
   Смешной человек.
   Очаровательный, безумный и опасный.
   Его дыхание шевелило ей волосы. Она думала о том, как бы освободиться из его объятий, но это было бессмысленным после всего, что случилось. Там, в темноте, ее поджидал страх, воспоминания, которых она не могла вынести в одиночестве. Но здесь, в его руках, казалось, разум ее затуманился, и тело, наоборот, обостренно себя ощущало, ликуя каждой клеточкой.
   Это было, пусть недолгим, но счастьем. И она могла ни о чем не думать. Достаточно того, что ночью приходят сны.

13

   С.Т. и Ли занялись любовью перед самым рассветом. Он проснулся, разнеженный теплом, к его спине тяжело прижимался Немо, а в руках у него покоилась Ли. Все трое напоминали волков, свернувшихся клубком на снегу длинной зимней ночью. Долгое время он просто лежал и наслаждался необычностью ощущения.
   «Вот моя собственная маленькая семья».
   Ему захотелось близости. Он откинул ее волосы и положил руку ей на грудь. Она быстро повернула к нему лицо, и он понял, что она уже давно не спит. Она слабо сопротивлялась, но не тут-то было. Нежно и горячо лаская это юное тело, он овладел им. Ему доставляло необыкновенное удовольствие держать ее в объятьях, вдыхать аромат ее тела. Он хотел, чтобы это длилось и длилось.
   Но вот он почувствовал ее утомление, приподнялся на локтях и нежно сказал:
   — Доброе утро, Солнышко. Хорошо ли ты выспалась?
   Она не ответила. Он понял, что она пытается осмыслить то, что произошло, и понять самое себя. Он улыбнулся ее девичьей неиспорченности, уткнувшись ей в плечо.
   Да, ему есть, чему ее поучить.
   Бриллиантовое ожерелье сверкнуло на ее шее, освещенное первыми лучами солнца. Он вспомнил вчерашнее и помрачнел. Обвив ее шею руками, он расстегнул замочек и снял ожерелье. Он сел на кровати, собираясь встать и одеться, но Немо вдруг обуяли бурные ласки: положив лапы на плечи хозяина, он лизал ему лицо, шею, тыкался носом в грудь. И С.Т. сдался — вновь лег, а Немо, восторженно поскуливая, кусал ему руки и валился всей тяжестью ему на живот. С.Т. пришлось барахтаться под тяжестью волка, он никак не мог его сбросить.
   Ли села в постели, и Немо испуганно спрыгнул на пол, как если бы перед ним неожиданно возник монстр. Устроившись у ног хозяина, он смотрел на Ли целую минуту. Это был изучающий взгляд: уши настороже, желтые глаза не мигают.
   Ли замерла. С.Т. думал, что она испугалась. Немигающий волчий взгляд будил первобытный страх — страх человеческого существа перед темным, диким, непостижимым миром. С.Т. и сам не знал, что можно ожидать от Немо, да и волк едва ли сам это знал. С.Т. никогда не рисковал понапрасну, исключая в их отношениях все, что могло бы испугать или взбесить зверя. Присутствие Ли угнетало и нервировало Немо. А встревоженный волк мог быть опасен.
   Немо отвел взгляд от Ли и опустил голову. Он фыркнул или чихнул от нервозности, затем сделал осторожный шаг вдоль кровати. Подняв голову, он снова посмотрел Ли в глаза, затем приблизился к ней и энергично обнюхал ее с ног до головы.
   — Ты, чертов зверь, немного побольше деликатности, — пробормотал С.Т.
   Но Немо не стоило мешать. Он изучал Ли, все дальше продвигаясь по кровати, затем потянулся и тронул носом ее подбородок.
   — Что мне делать? — прошептала Ли.
   — Погладь его, — сказал он.
   Она подняла руку и погладила Немо за ухом. Он лизнул ей лицо, она брезгливо отпрянула. Волк попытался продолжить игру, переступая лапами по кровати и пытаясь достать мордой до Ли.
   С.Т. вмешался и, схватив за шею, оттащил волка от Ли. Немо поджал хвост, послушно улегся рядом с С.Т. Тот погладил его, тоже поскреб у него за ухом. Волк вздохнул, прижался к С.Т. и осторожно взял в зубы его руку.
   — Ты что, пытаешься украсть у меня мою леди? — С.Т. взял в руки голову Немо и шутливо тряхнул ее. Немо перекатился на спину, заходясь от восторга, когда С.Т. стал гладить ему пушистый живот.
   Ли медленно протянула руку. Она положила ее на волчий загривок, а Немо вынырнул из-под ее руки и начал горячим языком лизать ее запястье.
   — Теперь у тебя есть сторож, — сказал Сеньор. В свете раннего утра ее лицо было нежно-спокойным. Она гладила волка. Когда С.Т. убрал руку, Немо подполз к Ли, ища ее внимания, чувствуя что здесь его можно найти. Он придвинул к ней лапы, положил на них морду и выжидательно стал смотреть ей в глаза.
   Но Ли, взглянув на С.Т., отбросила простыни, резко встала с постели и сказала:
   — К черту! К черту вас обоих!
   Было уже почти семь часов, когда в дверь постучали. Сеньор перевернулся на другой бок и натянул подушку на голову.
   Ли глубоко вздохнула. Она уже давно оделась, умылась и привела себя в порядок, он же по-прежнему находился в постели и спал так, как будто ему совершенно не о чем беспокоиться. Сердце Ли подскочило, но она осмотрела в зеркало свой туалет и спокойно сказала:
   — Да, войдите.
   Это были владелец трактира и мистер Пайпер.
   — Извините за беспокойство, мэм, — произнес владелец трактира. — Я…
   Его слова были прерваны мычанием, донесшимся с постели. Все поглядели на живую гору под сбитыми простынями. Были видны часть широкой спины, локоть и длинные золотые пряди.
   Гора задвигалась, издавая протяжные жалобные звуки:
   — ууу…
   — Извините меня, сэр, за вторжение…
   — Эля, — донеслось глухо с кровати. — Ради всех святых…
   — И добавьте туда немного мышьяка, — мило улыбаясь владельцу трактира, предложила Ли. Затем она повернулась к другому гостю. — О, мой дорогой мистер Пайпер! Вы, конечно, хотите поговорить с моим мужем. Это очень грустно, боюсь, он не сможет вам сейчас отвечать. Я приношу искренние извинения. Вы даже не представляете, какое он для меня тяжкое бремя.
   Мистер Пайпер, маленький, похожий на бочонок человечек с квакающим голосом, отвесил вежливый поклон:
   — Да, мэм, я вам искренне сочувствую, но я вынужден настаивать на возмещении убытков, особенно теперь, когда говорят, что моя лошадь…
   — Эля, — требовательно и глухо пророкотала гора. — Чьи это мерзкие голоса там квакают?
   — Мой дорогой, это бедный мистер Пайпер, чью лошадь ты вчера украл.
   — И чуть не загнали бедное животное, — голос мистера Пайпера стал громче от возмущения. — Божьей милостью бедное существо не порвало сухожилие. Конюх целый час выгуливал мою лошадь сегодня утром и говорит, что она здорова. Но мне кажется, что в местной тюрьме явно не хватает жильцов.
   Сеньор застонал и поглядел из-под подушки на своего обвинителя.
   — Убирайтесь вон, пока вы не убили меня.
   — Я никуда не уйду, сэр. Я ожидаю момента для разговора с пяти часов. У меня есть дела, а констебль желает освидетельствовать мою лошадь. — Мистер Пайпер покраснел от волнения. — Меня допрашивали сегодня утром как преступника, мне это не понравилось, сэр!
   — Конечно, дорогой, вам это не понравилось, — сказала Ли тем же умиротворяющим голосом, которым она уже говорила с ним накануне. — У кого хватило такой дерзости?
   — У констебля, мадам! Прошлой ночью на дороге в Ромни ограбили карету, а преступник сидел верхом на лошади с белыми чулками. Поэтому они послали гонца, и он осмотрел всех нездешних кобыл с белыми бабками. Как будто у делового человека есть время по ночам нападать на кареты и грабить их. Это после тяжелого дня! Но они захотят побеседовать и с вашим мужем, мэм! — Он вновь поклонился ей. — Я, ни минуты не колеблясь, сказал им, что ваш муж воспользовался моей лошадью — а это сущая правда — и надеюсь, мэм, что ваш муж сумеет объяснить, где именно он был.
   Сердце Ли так заколотилось, что она была убеждена — голос ее дрогнет, когда она заговорит. Но ей не пришлось говорить. На кровати показался Сеньор, он уселся и с отвращением поглядел на мистера Пайпера. Он пробежал рукой по лицу.
   — Сколько мне заплатить, чтобы вы наконец исчезли?
   — Тридцать гиней, — сказал Пайпер с готовностью.
   — Тридцать гиней, — с брезгливостью повторил С.Т, Он сбросил ноги с постели, натянув на себя простыню, и вдруг издал такой стон, что даже Ли ощутила прилив тревоги.
   — Столько стоит моя лошадь, — упрямо повторил мистер Пайпер. — Они грозят конфисковать лошадь.
   — Я даже не помню, о какой лошади идет речь, — промычал Сеньор, прижимая руку к животу. — О, черт, как же мне плохо.
   — Сэр, у меня есть свидетели, которые с удовольствием дадут показания. Я должен настаивать на возмещении ущерба. Я не хотел бы делать официальное заявление в суд, но…
   — Возьмите, — Сеньор несколько раз тяжело сглотнул. — Возьмите и уходите, оставьте меня в покое.
   Он поглядел на Ли с беспомощным выражением. Какой же он мошенник! Она почти сама поверила в его утренние страдания. Пока он сидел на краю кровати, испытывая мучения, она искала в кошельке деньги. Пальцы ее касались и улики — бриллиантового ожерелья. Наконец она отсчитала столько банкнот Рая, которые соответствовали тридцати одному фунту, затем добавила четыре кроны серебром.
   — И оставьте себе свою проклятую кобылу, — пробормотал Сеньор. — Мне эта скотина не нужна.
   — Я так сожалею о причиненных вам неудобствах, мистер Пайпер, — сказала Ли совершенно искренне. — Неужели они на самом деле забрали вашу кобылу?
   Он рассовал банкноты по карманам куртки.
   — Еще нет, мэм. Они сперва хотят поговорить с вашим мужем. Я предупредил вас. Советую вам, мадам, привести сначала его в нормальное состояние, и надеюсь, он больше не станет выкидывать глупых шуток с лошадьми честных джентльменов!
   Сеньор наклонился, издав стон боли, Ли стремительно повернулась к нему, а два визитера поспешили выйти.
   — Я пришлю вам укрепляющего снадобья, сэр, — сказал в дверях владелец трактира.
   — Пришлите паромщика, — прохрипел Сеньор, не поднимая головы. — Вспомнил что прошлой ночью что-то с паромщиком…
   — Очень хорошо, мистер Мейтланд. Я немедленно пошлю за ним. А затем он даст показания констеблю, если это будет вам полезно.
   Дверь закрылась. Ли остановилась, рука ее лежала на спинке кровати. Ей казалось, что ноги у нее вот-вот подкосятся.
   Сеньор снова лег на постель, закинув руки за голову. Губы его искривила гнусная усмешка.
   — Вот ужас-то, — пробормотал он, — давиться каким-то снадобьем, когда я сейчас с большим удовольствием съел бы свиную колбасу. Ты конечно же, и не подумала, чтобы побеспокоиться о завтраке?
   Она глубоко вздохнула:
   — Ты и в самом деле пил с паромщиком?
   — К сожалению, нет. Прошлой ночью я разбойничал на большой дороге верхом на лошади в белых чулках. Какая неудача — эти чулки! Будем надеяться, что моя широта оказалась весьма уместной.
   Ли наклонила голову:
   — А если нет?
   — Тогда они повесят меня, Солнышко.
   Они прижала его руки к своим вискам.
   — Не надо слишком беспокоиться, — сказал он с легкостью. — Я буду отстаивать невиновность до последнего вздоха.
   Ли отошла к окну.
   — Я вряд ли смогу к этому легко относиться. Некоторое время стояла тишина. Она смотрела через окно во внутренний двор. Кровать скрипнула.
   — Не вставай, — сказала она испуганно. — Вдруг войдут?
   — Ну что же, значит, они увидят, что я встал на ноги, дорогая, только и всего. Пожалуйста, веди себя поспокойнее. А то я уже весь трепещу.
   Она закрыла глаза, прислушиваясь, как он ходит по комнате, как одевается, сжатыми кулаками она оперлась на подоконник. Ее мысли вновь и вновь вращались вокруг случившегося. Ворвутся ли сюда за Сеньором, чтобы скрутить его или будут вежливы, начнут задавать незначительные вопросы, пытаясь подловить его? Она представила его в кандалах, и у нее возникла нелепая мысль — выбросить ожерелье в окно. Это ожерелье — цепь. Она почувствовала себя волком на цепи.
   Когда к ней подошел Сеньор, она отпрянула от него.
   — Не пытайся дотронуться до меня. Не смей говорить мне, что ты сделал это для меня.
   Он опустился на одно колено.
   — Ну а что же мне еще сказать, любовь моя?
   — Я не понимаю, зачем ты сделал это? — воскликнула она, глядя сверху на его золотые волосы, перетянутые атласной лентой.
   Он поднял лицо:
   — Я ничего не мог с собой поделать.
   — Чепуха, — резко возразила она. — Ты ведь не безумец.
   Просительная улыбка исчезла с его лица. Он встал, тяжело опершись о спинку кровати. Раздался легкий стук в дверь и вошла служанка со стаканом снадобья. Когда она вышла, Сеньор открыл окно, посмотрел, нет ли кого там, и вылил свое утреннее питье в сточную канаву.
   Через час вновь появился владелец трактира. Ли вцепилась в подлокотники кресла. Она сидела неподвижно, пока Сеньор выслушивал-сообщение о том, что паромщик подтвердил пребывание ночью мистера Мейтланда у него на пароме. Лошадь мистера Пайпера была возвращена владельцу, а повсюду разосланы описания кобылы с белыми чулками с просьбой сообщить о ее местонахождении, за определенную плату.
   — Ну а вознаграждение-то ерундовое, мистер Мейтланд, — заметил хозяин трактира небрежно. — Всего пять фунтов.
   — Да, цена маленькая, — согласился Мейтланд, сидя за столом в своих сапогах для верховой езды и в рубашке. Он завернул в бумагу какие-то деньги и поискал в столе сургуч:
   — Вы не попросите кого-нибудь из конюхов отнести это паромщику? Передайте ему мою признательность, и надеюсь, что у него голова не болит так, как у меня.
   — С удовольствием, мистер Мейтланд, — хозяин взял толстый конверт, поклонился и вышел.
   Повисла тишина. Сеньор сидел, глядя на себя в зеркало. В зеркале он встретил взгляд Ли. Он улыбнулся ей… его победная улыбка показалась ей насмешливой гримасой дьявола, бесстыже упивающегося своими пороками.
   — Удивительно, что ты сумел выпутаться, — сказала она взволнованно и гневно.
   — Выкрутился! Это мне влетело в копеечку. Десять фунтов нашему сообразительному паромщику — он, правда, заслуживает и большего! Ну, а с остальными расходами мне это обошлось в пятьдесят фунтов! Не знаю, стоишь ли ты таких затрат?
   Она так взглянула на него, что он предпочел побыстрее отвернуться, подобно Немо, уползающему в угол от греха подальше.
   — Ты стоишь этих денег, моя сладость. Dolice mia, carisimo! [57] — проворковал он.
   — Ты и по-итальянски заговорил! О, несчастный лгущий на трех языках.
   — Ругайся-ругайся, моя радость, — произнес он бархатным голосом, самодовольно касаясь своего подбородка.
   Если французский она понимала с трудом, то итальянский и вовсе не понимала. Слова могли выражать и проклятие, и нежность, но насмешливый тон и жесты говорили сами за себя.
   Он оперся локтями на туалетный столик и небрежно играл гребнем слоновой кости. Она нахмурилась, глядя на его отражение в зеркале, на удивительные брови, которые могли выражать и радость и жестокость одновременно. Его оживленная болтовня, насмешки и нежность совсем сбивали ее с толку. Она не могла его понять — его побуждения, поступки, возможности. Казалось, бриллианты он добыл с помощью волшебства, а не мерзким разбоем.
   А он упивался обретенным равновесием духа и тела. С той поры, как они покинули корабль, он двигался легко, уверенно, с тем ощущением внутренней свободы, которую невозможно не заметить окружающим. Ли это волновало как еще одна загадка. Она чувствовала себя завороженной необычностью его натуры.
   Во дворе раздался какой-то треск. С.Т. стремительно повернулся к двери и замер в выжидательной позе. Но шум доносился не из-за двери, а из открытого окна: во дворе переругивались работники над перевернутой тележкой. Ли не сводила глаз с Сеньора. Он все смотрел на дверь, пока не понял своей ошибки. Он перевел взгляд на нее. Краска залила его лицо.
   — Теперь я обо всем догадалась, — сказала Ли как можно мягче.
   Его рот превратился в жесткую линию. Он молча разглядывал свои башмаки.
   — Ты не сама догадалась, — наконец сказал он глухо. — Сам дьявол подстроил эту штуку. — Он провел пальцем вверх-вниз по гусиному перу, торчащему из чернильницы. — Теперь ты знаешь еще об одном моем увечье.
   — Чепуха, — сказала она. — Зачем ты от меня это скрывал?
   — По-моему, сегодня лошадиная ярмарка, — произнес он совсем другим тоном. — Может, вы разрешите, мисс, выбрать для вас подходящую лошадь?
   Странно было вновь ощущать себя женщиной, когда тебе подают руку, чтобы ты на нее оперлась, спускаясь с лестницы, прокладывают дорогу в толпе. Спустившись на улицу, Ли вдруг обнаружила, что без Сеньора ей теперь трудно обходиться.
   Они заперли несчастного Немо в комнате, Сеньор настояв чтобы Ли ехала в паланкине. Он шел рядом, держа шляпу руках. Солнечный свет, золотил его великолепные волосы. Сеньор всегда выделялся в толпе своим ростом и яркой внешностью.
   Крепостные ворота возникли перед ними, как пещера в тумане. Они прошли сквозь них и затем проследовали по узким улочкам до базарной площади. Лошадиная ярмарка была в разгаре — об этом свидетельствовали и звуки, и запахи. Площадь была заполнена лошадьми, стоявшими рядком, чтобы их можно было свободно осмотреть и поводить, проверяя их стати.
   — Тебе какая-нибудь понравилась? — спрашивал С.Т. по мере того, как они продвигались по ярмарке.
   Ли постучала по переднему окошку, и носильщики остановились рядом с красивой гнедой кобылой. Сеньор открыл дверцу, и один из носильщиков поспешил помочь ей сойти на землю.
   Несколько человек наблюдали за Ли и Сеньором. Сразу же один из них взял кобылу под уздцы и вывел ее из ряда. Ее белоснежные чулки вспыхивали на солнце, когда она гарцевала перед ними. Наконец лошадь остановилась вблизи и замерла, а владелец придерживал ее под уздцы. Сеньор критически осмотрел ее.
   — Великолепна, — сказал он, склоняясь к Ли, и зашептал на ухо. — Красивый экстерьер, хорошее сложение, отличные манеры. Меньше, чем за пятьдесят фунтов, ты ее не купишь.
   Она нахмурилась.
   Он бросил лукавый взгляд:
   — Не хватает денег, Солнышко?
   — Ты прекрасно знаешь об этом, — сказала она недовольно.
   — Как жаль, — произнес он. — А такая хорошая кобылка!
   — Я продам это платье, — сказала она, понижая голос.
   — Вряд ли ты за него много выручишь.
   — Ты сам сказал, что оно стоит четыре гинеи. На эти деньги мы доберемся до Нортумберленда. А там мои жемчуга.
   — Весь твой гардероб принесет тебе столько же, — пробормотал он. — Шиллингов пятнадцать ты выручишь за платье и туфли, и три фунта за украшенный жемчугом воротник. Такая сумма сгодится для мелкого уличного торговца.
   В ответ она только опустила глаза.
   — Ты можешь продать свое бриллиантовое ожерелье — этих денег как раз хватит. Она резко вскинула голову: