Страница:
— Вам может понадобиться защитить спину, — проговорил С.Т., кивая на драгоценность. — В этих местах на дорогах грабят.
Это встряхнуло Льютона. Он привстал.
— Черт побери, неужели?
— Да, да. А вы со всеми вашими камешками…
Льютон выругался.
— Грабители. Только этого не хватало.
С.Т. криво усмехнулся.
— Моя рука — ваша, — произнес он, — я неплохо фехтую.
— Знаю. Видел, как вы дрались с беднягой Бэйли в Блэк-хасе.
Собеседник глубоко вздохнул. Он продолжал медленно вертеть в руках стакан.
— Так, значит… Дэшвуд с вами разговаривал, не правда ли?
— Слухи, — сказал С.Т., — только слухи. И я подумал… — он помолчал и осторожно продолжал, — что стоит потратить немного времени.
Взгляд, который бросил на него Льютон, говорил о многом.
С.Т. понял, что подобрался к какому-то очень важному секрету. Дэшвуд и Льютон, и Литтлтон, Бьют и Дорсет и другие такие же… на протяжении трех поколений они наслаждались всеми пороками на грани дозволенного. Сам С.Т. тоже был не вполне чист, его это пламя тоже слегка обожгло. В ранние бесшабашные дни своей юности он как-то попал на черную мессу Дэшвуда в меловой пещере Западного Уайкомба. Ему было двадцать лет от роду, законов никаких он не признавал и, страстно желая доказать, на что способен, готов был сойтись с нечестивыми дэшвудскими «монахинями» и с восторгом наслаждался непристойностью обрядов.
Очень юный и очень впечатлительный.
Интересно, помнил ли все это Льютон.
И еще очень интересно, что за дело у Льютона теперь здесь. Что может привлечь и развлечь человека после стольких лет разврата?
— Выйдем, — предложил Льютон, — пройдемся по воздуху.
С.Т. встал, натянул перчатки, глядя, как Льютон надевает на себя верхнее платье. Это обстоятельство, что человек, так привыкший к удобствам, как Льютон, путешествует без камердинера и своего кучера, было чрезвычайно любопытно.
Выйдя из таверны, Льютон стал осторожно переступать по двору, его высокие каблуки скользили по булыжникам.
— Расскажите, — он невозмутимо продолжил разговор, — где вы были все эти годы?
— Путешествовал, — на это ответить было легче всего.
С.Т. немедленно повернул прочь от конюшни и Мистраля. — Пойдемте в эту сторону. Здесь лучше дороги. Лыотон следовал за ним охотно.
— Вы были на континенте?
— Да. Франция, Италия. Немного в Греции.
— Я считал вас давно пропавшим. В Париже никто не упоминал вашего имени.
— Я предпочитаю жить в деревне. Мне лучше на юге Франции, чем в Париже.
— Лион? Авиньон?
С.Т. был невозмутим.
— И там, и там. В разное время.
— Я путешествовал по Провансу, — трость с лентами ритмично постукивала по булыжнику, — там есть около Люберона одна любопытная деревенька. Лакоста. Может быть слыхали это название?
Осторожно-небрежный тон вопроса заставил С.Т. насторожиться.
— Кое-что слышал, — солгал он небрежным тоном. Трость поднялась, замерла на весу и снова опустилась. Льютон оперся на нее.
— Какие именно?
С.Т. стал судорожно придумывать что-нибудь правдоподобное. Поглядел искоса на болота.
— О некоторых необычных вещах, — он глянул на Льютона, прикидывая, что может привлечь человека с его репутацией, — слухи называют их… противоестественными.
Ледяные глаза скрестились с его глазами. Льютон улыбнулся.
— А вы их так не называете?
Но С.Т. решил, что втемную больше играть нельзя.
— Я только слышал разговоры.
И, припомнив внезапно одно имя, имя человека, который мог быть знаком с путешествующим англичанином-аристократом льютоновских наклонностей, бросил его как карту на стол.
— Маркиз де Сад говорил об интригующих вещах. Вы с ним знакомы?
Это сработало. Льютон бросил на него пронзительный жадный взгляд.
— Вы разговаривали с де Садом? — в его голосе зазвучало возбужденное облегчение. — Когда?
— Помнится, в ноябре, — теперь С.Т. полностью овладел вниманием собеседника, — он был очень стеснен, когда я видел его в последний раз.
— Стеснен? Кем?
С.Т. улыбнулся.
— Его невзлюбила французская милиция.
— Этого еще не хватало! Они его поймали?
Воспоминания о маркизе, припертом к стене Немо, рычащим в его искаженное ужасом лицо, заставило С.Т. отвести глаза в сторону. Он обвел глазами окрестности.
— Когда я оставил его, милорд благополучно находился на Савойской стороне границы.
— Боже мой! Я счастлив слышать это. Много месяцев мы не получали никаких известий о нем. Я просто изнервничался. Я подумал, что может он потерял вкус к этой затее? Хотя он так с ней носился. Но он ведь все еще с нами? Не так ли?
— Могу поклясться в этом, — фальшивые клятвы С.Т. давались без малейшего угрызения совести.
— А вы? — Льютон с любопытством посмотрел на него. — Как вам кажется, ваши правила позволят вам пройти весь путь до конца? Я не очень-то много о вас знаю, Мейтланд. Ваш брат был один из самых азартных людей, кого я знал, и всегда готов на любые бесчинства, но вы появлялись и исчезали самым странным образом.
С.Т. пожал плечами.
— Мой брат был безумец.
Льютон откашлялся и нахмурил брови.
— Приношу свои извинения, — пробормотал он, — я не должен был упоминать то, что вас может расстроить.
— Мне это все равно, — С.Т. облокотился на низкую стену. — Весь мир знал, что он негодяй и убийца, и что он разорил отца дотла. Если бы ему шею не сломала шлюха, то дело дошло бы до палача, — он ухмыльнулся. — Что из того? Я никогда не видел ни своего отца, ни его сына.
Слабая улыбка заиграла на губах Льютона.
— Вы чертовски спокойно об этом говорите.
— Может быть, я и сам слегка сумасшедший.
Льютон медленно кивнул, продолжая улыбаться.
— Это хорошо, — сказал он, — я люблю сумасшедших. Мне нравился ваш брат. Он был прекрасный, неукротимый зверь. Очень жаль, что он не смог удержаться в пределах рассудка.
— Пожалуй. Возможно, кровь нашего семейства проклята. Одна цыганка предсказала мне, что мне еще повезет, если я кончу виселицей, — С.Т. скрестил руки на груди и, закинув голову, посмотрел в небо, — но пока я еще собираюсь наслаждаться жизнью.
Льютон тронул его за руку.
— Присоединяйтесь к нам. Наша цель достичь абсолютного наслаждения. Последний акт драмы.
С.Т. опустил голову и уставился на него.
— Можете себе представить, — бормотал Льютон, глядя ему в глаза с какой-то больной сосредоточенностью. — Последнее насилие. Окончательный грех перед Богом и людьми. Все остальное мы делали и теперь жаждем взойти на вершину возбуждения. Подумайте об этом, Мейтланд, — его рот искривился в подобие улыбки. — Можете ли вы себе представить, каким острым будет наслаждение, если девушка под вами будет корчиться в предсмертных судорогах?
Ли остановилась на вершине горы. Под ней вдоль берега реки тянулись две ухоженные проселочные дороги. Здесь сбегал в долину ручей. Теперь он замерз и там, где летом он прыгал по камням, теперь был лед, цвет которого менялся матово-белого на скалах до прозрачного желто-коричневого над водой.
В конце долины она могла разглядеть брод, где фургоны и подводы переправлялись через реку. Холмы закрывали вид на место, которое Чилтон называл Небесным Прибежищем.
По дороге ехал одинокий всадник. Ли издали узнала его лошадь. Это была черная с длинной гривой и мохнатыми копытами кобыла Анни, которой так любовалась Эпифания два года назад. Мама украсила ее сбрую красными с серебром лентами, а Ли и Эмили вплели такие же ленты в ее шелковистую гриву и хвост.
А теперь этот чудесный подарок, данный им с такой любовью, невинно вышагивал по дороге с Джейми Чилтоном на спине.
Ли вспомнила, что такое ненависть. Она вспомнила свою семью. Это было как удар, как пробуждение ото сна. Дыхание ее сделалось быстрым, неровным. Она чувствовала себя на грани безумных рыданий и только отчаянно сжимала шпагу.
Он захватил все, что она любила. Больше она ему ничего не отдаст.
Немо, казалось, заразился ее бешенством. Он припал к земле брюхом, уши его стали торчком, а золотые глаза неотрывно следили за фигурой приближавшегося к ним всадника. Она пустила гнедого вскачь, и волк быстро заскользил рядом. На половине спуска с холма гнедой перешел на рысь. Немо сменил свои длинные скачки на размашистый бег. Пасть его раскрылась, он набирал скорость.
Ли высвободила шпагу из болтающихся ножен. Гнедой пошел с холма галопом, устремляясь прямо на Чилтона. Она видела, как он поднял голову и посмотрел на нее. Она наклонилась вперед, так что ветер отбросил гриву коня ей в лицо, воздух, казалось, цеплялся за шпагу, разворачивая ее вверх в то время как движение встречного воздуха тянуло ее руку вниз. Уголком глаза она видела Немо, мчавшегося рядом смертельно-нацеленным вихрем наперерез добыче.
Земля неслась под ноги грязно-зелеными волнами. Глаза щипало от холода и быстроты движения, поводья лежали в беспомощной левой руке, а в ушах оглушительно бились ветео и топот копыт. Чилтон привстал в седле. Рот открылся, как черная яма, он что-то кричал. Она неслась на него галопом. Он пришпорил кобылу. Лошадь прыгнула вперед и уклонилась от атаки Немо, а Ли испытала мгновенный ужас, что волк сейчас полоснет по кобыле.
Она удержала на весу руку, и теперь шпага свистела в воздухе над головой Чилтона.
Он пригнулся, дергая поводья. Кобыла встала на дыбы и опустилась на землю в дюйме от оскаленных зубов Немо. Волк отскочил от ее копыт. Ли пронеслась мимо, промахнувшись на фут мимо цели, бессильная справиться одной рукой с путаницей зажатых в ней поводьев. Она остановила гнедого и попыталась освободить один повод, поворачивая лошадь обратно. Шпага Сеньора была направлена в небо. Немо обежал кобылу сбоку и прыгнул со свирепым рычанием к ноге Чилтона.
Он поймал его за сапог, но тот не издал ни звука, он бился молча, стараясь полоснуть волка своим хлыстом. Ли снова послала гнедого на него. Дрожащей рукой она направила на него шпагу. Все происходило одновременно и слишком быстро, и слишком медленно: она не могла справиться с гнедым, не могла твердо держать руку, она видела, как Чилтон, крепко сжал губы и выкатил глаза, направив свою лошадь в промежуток между ней, волком и рекой.
Шпага рассекала воздух — и ее яростный свист перекрывал глухое рычание Немо. Она зацепилась за кафтан Чилтона, и Ли почувствовала, как шпага выскальзывает из руки, и отчаянно старалась ее не выпустить. Рывком ей удалось освободить шпагу, но удержать ее было трудно, Ли осталось только завершить отчаянный взмах. Клинок, не причиняя вреда, скользнул по шее Чилтона и только резкий выпад, вздернувший ее прочертил его щеку. Кровь из этого пореза потекла на лицо, но и тогда он не издал ни звука. Вид у него был дикий: шляпа слетела, а волосы стояли дыбом, подымаясь над егo головой оранжевым облаком.
Кобыла прыгнула вперед, убегая от них. Зубы Немо впились в лодыжку Чилтона, и волк семенил за лошадью, перебирая задними лапами. Хлыст снова опустился, и Немо разжал зубы. Волк прыгнул на дорогу перед лошадью, но Чилтон, натянув поводья, повернул ее вбок и вонзил шпоры. Ли мчалась вперед и, нагибаясь над плечом своего гнедого, старалась вонзить шпагу в спину Чилтона. Она почувствовала прикосновение, упор, но находилась недостаточно близко, чтобы клинок по-настоящему достиг цели.
А гнедой, напуганный рычанием Немо, отпрянул в сторону, и его внезапный рывок выбил Ли из седла. Она обхватила коня руками за шею, а ногами стиснула прыгающую луку бокового седла, всеми силами пытаясь не упасть. К тому времени, когда она справилась с этим и восстановила равновесие,
Чилтон перевел свою кобылу в галоп.
Ли снова погнала гнедого за ним, присоединяясь к Немо, который не прерывал погони. Хвост обезумевшей от ужаса кобылы развевался, как черное знамя. Она мчалась быстро, но Немо и сильный гнедой жеребец догоняли ее, — копыта выбивали дружную дробь по замерзшей дороге. Ли дико оглянулась по сторонам и поняла, что они направляются к Небесному Пристанищу. Она ударила пяткой коня, пригнулась к его шее. Пальцы руки, держащие шпагу, запутались в его гриве летящей по ветру, а клинок шпаги был повернут вверх.
Впереди на дороге она увидела людей. Их фигуры сливались в размытое пятно. Она жадно глотала воздух, задыхаясь и ничего не слыша кроме грома копыт и стука собственного сердца. Вдруг над всем этим прозвучал слабый хлопок, и она увидела как Немо споткнулся. Волк перекувырнулся комком бледного меха, но, когда она проскакала мимо, снова вскочил на ноги.
Кобыла впереди нее стала сворачивать к броду через реку. Рука Чилтона поднялась, и хлыст резко опустился вниз. Кобыла сделала гигантский скачок, как будто хотела перепрыгнуть реку, но опустилась на середине. Ли увидела, как под ней проломился лед, как пролетел через ее голову Чилтон, и кобыла снова выровнялась. К этому времени гнедой был уже на берегу. Ли закричала в злорадном подъеме чувств, отклонилась назад, готовясь к прыжку, покрепче перехватила шпагу: ее враг, наконец, попался к ней в руки.
Гнедой собрался, поднялся на дыбы, его передние копыта перебирали воздух.
Вода.
Ли приготовилась к прыжку, но… гнедой свернул в сторону, — посылая ее вперед, кувырком из седла. Мир закружился вокруг нее. Вода. Она мелькнула перед глазами Ли. Лед и боль ударили ее одновременно, как взрыв. Вода, вода, вода, вода.
Голубка сидела на кровати в комнате С.Т.
— Я не поеду, — спокойно сказала она, — я остаюсь с вами.
Не обращая на нее внимания, он открыл бумажник.
— Повозка, которая повезет вас в Хексхэм, уже приготовлена. Проезд оплачен до Ньюкасла. Как ты думаешь, сколько вам двоим понадобится денег?
— Можете все отдать Чести, — сказала Голубка, отталкивая кошелек. — Я вас не брошу, после всего, что вы для меня сделали.
— Нет, нет. Не надо считать, что вы меня бросаете, — нетерпеливо отвечал он. — Я хочу, чтобы вы с Честью отсюда уехали туда, где вы будете в безопасности.
— Мистер Бартлетт, — жалобно проговорила Честь, — мне некуда ехать.
Он глубоко вздохнул.
— Откуда ты приехала?
— Из Хертфордшира, сэр, — она наклонила голову, — но мой отец давно умер, у мамы нет работы, и я буду на попечении прихода, сэр, — ее перевязанные руки сжимались и разжимались. Она облизала губы. — О, пожалуйста, сэр, я не хочу обратно в дом для бедных!
С.Т. положил руку ей на плечо.
— Вы останетесь вместе. Отправляйся вместе с Голубкой. Я дам вам достаточно денег, чтобы могли спокойно найти работу.
— У нас нет никаких рекомендаций, — доброжелательно проговорила Голубка. — Нас никто не наймет.
— Бога ради, я напишу вам рекомендации. Отсюда вам надо уезжать. Я не хочу, чтобы вы были на глазах у Льютона.
— Я его не боюсь, — слабо улыбнулась Голубка, — не тогда, когда вы рядом со мной.
— И я тоже, — решительно подтвердила Честь.
— Ну, здесь вы оставаться не можете! — он подошел к окну и выглянул в него. — У меня есть дела, которые требуют времени. Я не могу быть вам нянькой. И, черт побери, куда подевалась Ли с моей шпагой? Времени на игры нет, чума ее забери, — он повернулся и, взяв Честь за руку, слегка подтолкнул к двери, — пошли, пошли и будьте хорошими девочками.
Честь повернулась к нему и обхватила его руками за талию.
— Я прошу вас, сэр, не отсылайте меня! Родные Голубки таких, как я, не примут. Они большие люди, они…
— Честь, — резко оборвала ее Голубка, — не говори ерунды.
Честь отпустила его и вихрем обернулась к Голубке.
— Это правда, и я это знаю! У тебя большой дом, и мама с папой, и ты будешь знатной дамой…
— Это неправда! — Голубка вскочила на ноги. — Я сирота. Я такая же, как ты.
С.Т. быстро поднял на нее глаза. Прекрасная дикая Голубка поразила его.
— Как же! Такая же! — недоверчиво сказал он. — Такому выговору у Чилтона в школе не научишься.
— Я научилась там, — она оттопырила нижнюю губу. — Моя мать посылала меня воровать на улицах.
— Чушь, — С.Т. пересек комнату я взял Голубку за плечи. — Как твое настоящее имя?
— Я забыла.
Он легонько потряс ее за плечи.
— Послушай меня, глупышка, если у тебя есть семья, которая тебя примет, я заставлю ее назвать.
— Я — сирота.
— Она — леди! — закричала Честь. — Ты и Гармония, и Ангел и многие другие… вы знатные, с благородными манерами. Мы все это знали. И Учитель Джейми любил ее больше других. И всегда, всегда именно знатных девушек выбирали для вознесения.
— Это неправда. Вечный Свет тоже выбрали, — Голубка с яростью смотрела на Честь, — она была избрана, а она из швейниц в Гардене.
— Да, ее выбрали, но она не вознеслась по-настоящему, так ведь? Она вернулась и плакала на следующее утро, потому что у нее оказалась дурная болезнь и она не подошла. А те, кто вознесся по-настоящему, они никогда больше не возвращаются в эту земную юдоль слез и печали.
С.Т. забыл о Голубке. Опустив руки, он, как завороженный, глядел на Честь.
— Но все-таки она была избрана, — настаивала Голубка.
— Она вернулась! — упрямо возражала Честь. — Когда Учитель Джейми избрал к вознесению Святую Веру, разве она вернулась на следующее утро? Вернулась? Ни она, ни Слон, ни Хлеб Жизни, а все они были из благородных семейств.
— О, Боже мой, — прошептал С.Т., — они не вернулись?
Честь покачала головой:
— Учитель Джейми выбрал их к вознесению.
— И они никогда не вернулись обратно? Ты уверена?
— Они вознеслись на небо, — сказала Голубка. — Это нам сказал Учитель Джейми.
С.Т. повернулся к окну. День клонился к вечеру. Льютон уехал из таверны на лошади полчаса назад. Подозрение, зародившееся в голове С.Т., было таким невообразимым, что он едва мог в него поверить. Льютон и его друзья. У них могли быть всякие темные фантазии, они могли обсуждать их, чтобы сделать их более реальными, они даже могли совершить одиночное убийство, если считали, что об этом не узнают, но большее… С.Т. не хотелось даже додумывать свою мысль до конца. Ему хотелось, чтобы Голубка и Честь уехали с глаз Льютона: этот человек был по всем меркам аморальным животным, и он мог взвинтить себя, особенно если чувствовал себя в безопасности, — и, по возможности, свои фантазии постараться воплотить в жизнь.
— Но предположить, что здесь была преступная система, отработанные приемы для совершения убийств, — все еще было трудно.
Он посмотрел на Голубку.
— А эти его вознесения? Может быть выбрана любая?
— Да. Учителю Джейми бывает видение.
— А мужчин когда-нибудь выбирают?
— Нет. Они уже избраны. Им не надо рождаться заново, — Голубка широко открыла глаза, — Вы думает, что вознесение это что-то скверное? Он принадлежит дьяволу… Значит должно быть что-то ужасно греховное. Теперь вы убьете его? Ведь убьете? — она улыбнулась ему. — Какой вы замечательный! Какой отважный.
22
Это встряхнуло Льютона. Он привстал.
— Черт побери, неужели?
— Да, да. А вы со всеми вашими камешками…
Льютон выругался.
— Грабители. Только этого не хватало.
С.Т. криво усмехнулся.
— Моя рука — ваша, — произнес он, — я неплохо фехтую.
— Знаю. Видел, как вы дрались с беднягой Бэйли в Блэк-хасе.
Собеседник глубоко вздохнул. Он продолжал медленно вертеть в руках стакан.
— Так, значит… Дэшвуд с вами разговаривал, не правда ли?
— Слухи, — сказал С.Т., — только слухи. И я подумал… — он помолчал и осторожно продолжал, — что стоит потратить немного времени.
Взгляд, который бросил на него Льютон, говорил о многом.
С.Т. понял, что подобрался к какому-то очень важному секрету. Дэшвуд и Льютон, и Литтлтон, Бьют и Дорсет и другие такие же… на протяжении трех поколений они наслаждались всеми пороками на грани дозволенного. Сам С.Т. тоже был не вполне чист, его это пламя тоже слегка обожгло. В ранние бесшабашные дни своей юности он как-то попал на черную мессу Дэшвуда в меловой пещере Западного Уайкомба. Ему было двадцать лет от роду, законов никаких он не признавал и, страстно желая доказать, на что способен, готов был сойтись с нечестивыми дэшвудскими «монахинями» и с восторгом наслаждался непристойностью обрядов.
Очень юный и очень впечатлительный.
Интересно, помнил ли все это Льютон.
И еще очень интересно, что за дело у Льютона теперь здесь. Что может привлечь и развлечь человека после стольких лет разврата?
— Выйдем, — предложил Льютон, — пройдемся по воздуху.
С.Т. встал, натянул перчатки, глядя, как Льютон надевает на себя верхнее платье. Это обстоятельство, что человек, так привыкший к удобствам, как Льютон, путешествует без камердинера и своего кучера, было чрезвычайно любопытно.
Выйдя из таверны, Льютон стал осторожно переступать по двору, его высокие каблуки скользили по булыжникам.
— Расскажите, — он невозмутимо продолжил разговор, — где вы были все эти годы?
— Путешествовал, — на это ответить было легче всего.
С.Т. немедленно повернул прочь от конюшни и Мистраля. — Пойдемте в эту сторону. Здесь лучше дороги. Лыотон следовал за ним охотно.
— Вы были на континенте?
— Да. Франция, Италия. Немного в Греции.
— Я считал вас давно пропавшим. В Париже никто не упоминал вашего имени.
— Я предпочитаю жить в деревне. Мне лучше на юге Франции, чем в Париже.
— Лион? Авиньон?
С.Т. был невозмутим.
— И там, и там. В разное время.
— Я путешествовал по Провансу, — трость с лентами ритмично постукивала по булыжнику, — там есть около Люберона одна любопытная деревенька. Лакоста. Может быть слыхали это название?
Осторожно-небрежный тон вопроса заставил С.Т. насторожиться.
— Кое-что слышал, — солгал он небрежным тоном. Трость поднялась, замерла на весу и снова опустилась. Льютон оперся на нее.
— Какие именно?
С.Т. стал судорожно придумывать что-нибудь правдоподобное. Поглядел искоса на болота.
— О некоторых необычных вещах, — он глянул на Льютона, прикидывая, что может привлечь человека с его репутацией, — слухи называют их… противоестественными.
Ледяные глаза скрестились с его глазами. Льютон улыбнулся.
— А вы их так не называете?
Но С.Т. решил, что втемную больше играть нельзя.
— Я только слышал разговоры.
И, припомнив внезапно одно имя, имя человека, который мог быть знаком с путешествующим англичанином-аристократом льютоновских наклонностей, бросил его как карту на стол.
— Маркиз де Сад говорил об интригующих вещах. Вы с ним знакомы?
Это сработало. Льютон бросил на него пронзительный жадный взгляд.
— Вы разговаривали с де Садом? — в его голосе зазвучало возбужденное облегчение. — Когда?
— Помнится, в ноябре, — теперь С.Т. полностью овладел вниманием собеседника, — он был очень стеснен, когда я видел его в последний раз.
— Стеснен? Кем?
С.Т. улыбнулся.
— Его невзлюбила французская милиция.
— Этого еще не хватало! Они его поймали?
Воспоминания о маркизе, припертом к стене Немо, рычащим в его искаженное ужасом лицо, заставило С.Т. отвести глаза в сторону. Он обвел глазами окрестности.
— Когда я оставил его, милорд благополучно находился на Савойской стороне границы.
— Боже мой! Я счастлив слышать это. Много месяцев мы не получали никаких известий о нем. Я просто изнервничался. Я подумал, что может он потерял вкус к этой затее? Хотя он так с ней носился. Но он ведь все еще с нами? Не так ли?
— Могу поклясться в этом, — фальшивые клятвы С.Т. давались без малейшего угрызения совести.
— А вы? — Льютон с любопытством посмотрел на него. — Как вам кажется, ваши правила позволят вам пройти весь путь до конца? Я не очень-то много о вас знаю, Мейтланд. Ваш брат был один из самых азартных людей, кого я знал, и всегда готов на любые бесчинства, но вы появлялись и исчезали самым странным образом.
С.Т. пожал плечами.
— Мой брат был безумец.
Льютон откашлялся и нахмурил брови.
— Приношу свои извинения, — пробормотал он, — я не должен был упоминать то, что вас может расстроить.
— Мне это все равно, — С.Т. облокотился на низкую стену. — Весь мир знал, что он негодяй и убийца, и что он разорил отца дотла. Если бы ему шею не сломала шлюха, то дело дошло бы до палача, — он ухмыльнулся. — Что из того? Я никогда не видел ни своего отца, ни его сына.
Слабая улыбка заиграла на губах Льютона.
— Вы чертовски спокойно об этом говорите.
— Может быть, я и сам слегка сумасшедший.
Льютон медленно кивнул, продолжая улыбаться.
— Это хорошо, — сказал он, — я люблю сумасшедших. Мне нравился ваш брат. Он был прекрасный, неукротимый зверь. Очень жаль, что он не смог удержаться в пределах рассудка.
— Пожалуй. Возможно, кровь нашего семейства проклята. Одна цыганка предсказала мне, что мне еще повезет, если я кончу виселицей, — С.Т. скрестил руки на груди и, закинув голову, посмотрел в небо, — но пока я еще собираюсь наслаждаться жизнью.
Льютон тронул его за руку.
— Присоединяйтесь к нам. Наша цель достичь абсолютного наслаждения. Последний акт драмы.
С.Т. опустил голову и уставился на него.
— Можете себе представить, — бормотал Льютон, глядя ему в глаза с какой-то больной сосредоточенностью. — Последнее насилие. Окончательный грех перед Богом и людьми. Все остальное мы делали и теперь жаждем взойти на вершину возбуждения. Подумайте об этом, Мейтланд, — его рот искривился в подобие улыбки. — Можете ли вы себе представить, каким острым будет наслаждение, если девушка под вами будет корчиться в предсмертных судорогах?
Ли остановилась на вершине горы. Под ней вдоль берега реки тянулись две ухоженные проселочные дороги. Здесь сбегал в долину ручей. Теперь он замерз и там, где летом он прыгал по камням, теперь был лед, цвет которого менялся матово-белого на скалах до прозрачного желто-коричневого над водой.
В конце долины она могла разглядеть брод, где фургоны и подводы переправлялись через реку. Холмы закрывали вид на место, которое Чилтон называл Небесным Прибежищем.
По дороге ехал одинокий всадник. Ли издали узнала его лошадь. Это была черная с длинной гривой и мохнатыми копытами кобыла Анни, которой так любовалась Эпифания два года назад. Мама украсила ее сбрую красными с серебром лентами, а Ли и Эмили вплели такие же ленты в ее шелковистую гриву и хвост.
А теперь этот чудесный подарок, данный им с такой любовью, невинно вышагивал по дороге с Джейми Чилтоном на спине.
Ли вспомнила, что такое ненависть. Она вспомнила свою семью. Это было как удар, как пробуждение ото сна. Дыхание ее сделалось быстрым, неровным. Она чувствовала себя на грани безумных рыданий и только отчаянно сжимала шпагу.
Он захватил все, что она любила. Больше она ему ничего не отдаст.
Немо, казалось, заразился ее бешенством. Он припал к земле брюхом, уши его стали торчком, а золотые глаза неотрывно следили за фигурой приближавшегося к ним всадника. Она пустила гнедого вскачь, и волк быстро заскользил рядом. На половине спуска с холма гнедой перешел на рысь. Немо сменил свои длинные скачки на размашистый бег. Пасть его раскрылась, он набирал скорость.
Ли высвободила шпагу из болтающихся ножен. Гнедой пошел с холма галопом, устремляясь прямо на Чилтона. Она видела, как он поднял голову и посмотрел на нее. Она наклонилась вперед, так что ветер отбросил гриву коня ей в лицо, воздух, казалось, цеплялся за шпагу, разворачивая ее вверх в то время как движение встречного воздуха тянуло ее руку вниз. Уголком глаза она видела Немо, мчавшегося рядом смертельно-нацеленным вихрем наперерез добыче.
Земля неслась под ноги грязно-зелеными волнами. Глаза щипало от холода и быстроты движения, поводья лежали в беспомощной левой руке, а в ушах оглушительно бились ветео и топот копыт. Чилтон привстал в седле. Рот открылся, как черная яма, он что-то кричал. Она неслась на него галопом. Он пришпорил кобылу. Лошадь прыгнула вперед и уклонилась от атаки Немо, а Ли испытала мгновенный ужас, что волк сейчас полоснет по кобыле.
Она удержала на весу руку, и теперь шпага свистела в воздухе над головой Чилтона.
Он пригнулся, дергая поводья. Кобыла встала на дыбы и опустилась на землю в дюйме от оскаленных зубов Немо. Волк отскочил от ее копыт. Ли пронеслась мимо, промахнувшись на фут мимо цели, бессильная справиться одной рукой с путаницей зажатых в ней поводьев. Она остановила гнедого и попыталась освободить один повод, поворачивая лошадь обратно. Шпага Сеньора была направлена в небо. Немо обежал кобылу сбоку и прыгнул со свирепым рычанием к ноге Чилтона.
Он поймал его за сапог, но тот не издал ни звука, он бился молча, стараясь полоснуть волка своим хлыстом. Ли снова послала гнедого на него. Дрожащей рукой она направила на него шпагу. Все происходило одновременно и слишком быстро, и слишком медленно: она не могла справиться с гнедым, не могла твердо держать руку, она видела, как Чилтон, крепко сжал губы и выкатил глаза, направив свою лошадь в промежуток между ней, волком и рекой.
Шпага рассекала воздух — и ее яростный свист перекрывал глухое рычание Немо. Она зацепилась за кафтан Чилтона, и Ли почувствовала, как шпага выскальзывает из руки, и отчаянно старалась ее не выпустить. Рывком ей удалось освободить шпагу, но удержать ее было трудно, Ли осталось только завершить отчаянный взмах. Клинок, не причиняя вреда, скользнул по шее Чилтона и только резкий выпад, вздернувший ее прочертил его щеку. Кровь из этого пореза потекла на лицо, но и тогда он не издал ни звука. Вид у него был дикий: шляпа слетела, а волосы стояли дыбом, подымаясь над егo головой оранжевым облаком.
Кобыла прыгнула вперед, убегая от них. Зубы Немо впились в лодыжку Чилтона, и волк семенил за лошадью, перебирая задними лапами. Хлыст снова опустился, и Немо разжал зубы. Волк прыгнул на дорогу перед лошадью, но Чилтон, натянув поводья, повернул ее вбок и вонзил шпоры. Ли мчалась вперед и, нагибаясь над плечом своего гнедого, старалась вонзить шпагу в спину Чилтона. Она почувствовала прикосновение, упор, но находилась недостаточно близко, чтобы клинок по-настоящему достиг цели.
А гнедой, напуганный рычанием Немо, отпрянул в сторону, и его внезапный рывок выбил Ли из седла. Она обхватила коня руками за шею, а ногами стиснула прыгающую луку бокового седла, всеми силами пытаясь не упасть. К тому времени, когда она справилась с этим и восстановила равновесие,
Чилтон перевел свою кобылу в галоп.
Ли снова погнала гнедого за ним, присоединяясь к Немо, который не прерывал погони. Хвост обезумевшей от ужаса кобылы развевался, как черное знамя. Она мчалась быстро, но Немо и сильный гнедой жеребец догоняли ее, — копыта выбивали дружную дробь по замерзшей дороге. Ли дико оглянулась по сторонам и поняла, что они направляются к Небесному Пристанищу. Она ударила пяткой коня, пригнулась к его шее. Пальцы руки, держащие шпагу, запутались в его гриве летящей по ветру, а клинок шпаги был повернут вверх.
Впереди на дороге она увидела людей. Их фигуры сливались в размытое пятно. Она жадно глотала воздух, задыхаясь и ничего не слыша кроме грома копыт и стука собственного сердца. Вдруг над всем этим прозвучал слабый хлопок, и она увидела как Немо споткнулся. Волк перекувырнулся комком бледного меха, но, когда она проскакала мимо, снова вскочил на ноги.
Кобыла впереди нее стала сворачивать к броду через реку. Рука Чилтона поднялась, и хлыст резко опустился вниз. Кобыла сделала гигантский скачок, как будто хотела перепрыгнуть реку, но опустилась на середине. Ли увидела, как под ней проломился лед, как пролетел через ее голову Чилтон, и кобыла снова выровнялась. К этому времени гнедой был уже на берегу. Ли закричала в злорадном подъеме чувств, отклонилась назад, готовясь к прыжку, покрепче перехватила шпагу: ее враг, наконец, попался к ней в руки.
Гнедой собрался, поднялся на дыбы, его передние копыта перебирали воздух.
Вода.
Ли приготовилась к прыжку, но… гнедой свернул в сторону, — посылая ее вперед, кувырком из седла. Мир закружился вокруг нее. Вода. Она мелькнула перед глазами Ли. Лед и боль ударили ее одновременно, как взрыв. Вода, вода, вода, вода.
Голубка сидела на кровати в комнате С.Т.
— Я не поеду, — спокойно сказала она, — я остаюсь с вами.
Не обращая на нее внимания, он открыл бумажник.
— Повозка, которая повезет вас в Хексхэм, уже приготовлена. Проезд оплачен до Ньюкасла. Как ты думаешь, сколько вам двоим понадобится денег?
— Можете все отдать Чести, — сказала Голубка, отталкивая кошелек. — Я вас не брошу, после всего, что вы для меня сделали.
— Нет, нет. Не надо считать, что вы меня бросаете, — нетерпеливо отвечал он. — Я хочу, чтобы вы с Честью отсюда уехали туда, где вы будете в безопасности.
— Мистер Бартлетт, — жалобно проговорила Честь, — мне некуда ехать.
Он глубоко вздохнул.
— Откуда ты приехала?
— Из Хертфордшира, сэр, — она наклонила голову, — но мой отец давно умер, у мамы нет работы, и я буду на попечении прихода, сэр, — ее перевязанные руки сжимались и разжимались. Она облизала губы. — О, пожалуйста, сэр, я не хочу обратно в дом для бедных!
С.Т. положил руку ей на плечо.
— Вы останетесь вместе. Отправляйся вместе с Голубкой. Я дам вам достаточно денег, чтобы могли спокойно найти работу.
— У нас нет никаких рекомендаций, — доброжелательно проговорила Голубка. — Нас никто не наймет.
— Бога ради, я напишу вам рекомендации. Отсюда вам надо уезжать. Я не хочу, чтобы вы были на глазах у Льютона.
— Я его не боюсь, — слабо улыбнулась Голубка, — не тогда, когда вы рядом со мной.
— И я тоже, — решительно подтвердила Честь.
— Ну, здесь вы оставаться не можете! — он подошел к окну и выглянул в него. — У меня есть дела, которые требуют времени. Я не могу быть вам нянькой. И, черт побери, куда подевалась Ли с моей шпагой? Времени на игры нет, чума ее забери, — он повернулся и, взяв Честь за руку, слегка подтолкнул к двери, — пошли, пошли и будьте хорошими девочками.
Честь повернулась к нему и обхватила его руками за талию.
— Я прошу вас, сэр, не отсылайте меня! Родные Голубки таких, как я, не примут. Они большие люди, они…
— Честь, — резко оборвала ее Голубка, — не говори ерунды.
Честь отпустила его и вихрем обернулась к Голубке.
— Это правда, и я это знаю! У тебя большой дом, и мама с папой, и ты будешь знатной дамой…
— Это неправда! — Голубка вскочила на ноги. — Я сирота. Я такая же, как ты.
С.Т. быстро поднял на нее глаза. Прекрасная дикая Голубка поразила его.
— Как же! Такая же! — недоверчиво сказал он. — Такому выговору у Чилтона в школе не научишься.
— Я научилась там, — она оттопырила нижнюю губу. — Моя мать посылала меня воровать на улицах.
— Чушь, — С.Т. пересек комнату я взял Голубку за плечи. — Как твое настоящее имя?
— Я забыла.
Он легонько потряс ее за плечи.
— Послушай меня, глупышка, если у тебя есть семья, которая тебя примет, я заставлю ее назвать.
— Я — сирота.
— Она — леди! — закричала Честь. — Ты и Гармония, и Ангел и многие другие… вы знатные, с благородными манерами. Мы все это знали. И Учитель Джейми любил ее больше других. И всегда, всегда именно знатных девушек выбирали для вознесения.
— Это неправда. Вечный Свет тоже выбрали, — Голубка с яростью смотрела на Честь, — она была избрана, а она из швейниц в Гардене.
— Да, ее выбрали, но она не вознеслась по-настоящему, так ведь? Она вернулась и плакала на следующее утро, потому что у нее оказалась дурная болезнь и она не подошла. А те, кто вознесся по-настоящему, они никогда больше не возвращаются в эту земную юдоль слез и печали.
С.Т. забыл о Голубке. Опустив руки, он, как завороженный, глядел на Честь.
— Но все-таки она была избрана, — настаивала Голубка.
— Она вернулась! — упрямо возражала Честь. — Когда Учитель Джейми избрал к вознесению Святую Веру, разве она вернулась на следующее утро? Вернулась? Ни она, ни Слон, ни Хлеб Жизни, а все они были из благородных семейств.
— О, Боже мой, — прошептал С.Т., — они не вернулись?
Честь покачала головой:
— Учитель Джейми выбрал их к вознесению.
— И они никогда не вернулись обратно? Ты уверена?
— Они вознеслись на небо, — сказала Голубка. — Это нам сказал Учитель Джейми.
С.Т. повернулся к окну. День клонился к вечеру. Льютон уехал из таверны на лошади полчаса назад. Подозрение, зародившееся в голове С.Т., было таким невообразимым, что он едва мог в него поверить. Льютон и его друзья. У них могли быть всякие темные фантазии, они могли обсуждать их, чтобы сделать их более реальными, они даже могли совершить одиночное убийство, если считали, что об этом не узнают, но большее… С.Т. не хотелось даже додумывать свою мысль до конца. Ему хотелось, чтобы Голубка и Честь уехали с глаз Льютона: этот человек был по всем меркам аморальным животным, и он мог взвинтить себя, особенно если чувствовал себя в безопасности, — и, по возможности, свои фантазии постараться воплотить в жизнь.
— Но предположить, что здесь была преступная система, отработанные приемы для совершения убийств, — все еще было трудно.
Он посмотрел на Голубку.
— А эти его вознесения? Может быть выбрана любая?
— Да. Учителю Джейми бывает видение.
— А мужчин когда-нибудь выбирают?
— Нет. Они уже избраны. Им не надо рождаться заново, — Голубка широко открыла глаза, — Вы думает, что вознесение это что-то скверное? Он принадлежит дьяволу… Значит должно быть что-то ужасно греховное. Теперь вы убьете его? Ведь убьете? — она улыбнулась ему. — Какой вы замечательный! Какой отважный.
22
Сладкая Гармония крепко держалась за руки девушек, стоявших с двух сторон рядом с нею, и смотрела как Учитель Джейми скованной походкой прошел по пурпурному занавесу в передней части церкви. У нее сильно билось сердце, и она никак не могла выровнять дыхание.
Скоро… скоро… как только закончится служба, произойдет это.
Она не осмеливалась поглядеть вправо, влево или встретиться с кем-нибудь глазами. Учитель Джейми изменился. Он часто поглядывал вокруг, как будто знал. Как будто он, действительно, мог читать в их сердцах. Когда его глаза нашли ее глаза, она затрепетала до глубины своего тела, дрожь пробежала по горлу в живот, она не могла даже глотнуть. Он долго глядел на нее, и царапина у него на щеке отливала в свете свечей красным и ярко-розовым. Затем он воздел руки вверх. Правая его рука не могла подняться так же высоко, как левая. Она дрожала, и пальцы дрожали, широко расставленные, белые — на ярком пурпурно-фиолетовом фоне.
— Восслышь, мой плач, о Господи наш! — кричал он. — Пособники дьявола пришли сюда. Они преследуют нас. Люцифер послал дьяволицу колоть нас и демонского зверя терзать нас, но Ты повелел — и бессловесная тварь, лошадь, одно из ничтожных твоих творений, предала ведьму в наши руки. Ты показал нам, что вся природа на нашей стороне. Все твари Господни подымутся против этого проклятья! Мы не поддадимся страху! Ведьма не избежит наказания. Мы свершим его во славу Твоего святого имени!
— Святая месть! — послышался голос Дивного Ангела. Другие стонали и бормотали, но великого истомного вопля, который раньше дружно вырывался из всех глоток, на этот раз не получилось.
Гармония знала, что все сейчас вспоминали избитое лицо ведьмы, напавшей на Учителя Джейми со шпагой. Знакомое лицо. Смущающее. Гармония разглядела его, когда ведьму, связанную, без сознания, несли в Небесное Пристанище, — несчастное обмякшее тело.
Были какие-то события в прошлом, о которых не говорили никогда… но бледное беззащитное лицо бесчувственной пленницы напоминало о них.
Когда-то другие люди жили в Небесном Пристанище. Но Учитель Джейми велел своей пастве кое-что совершить, в результате чего неверующие были изгнаны прочь, и в городе воцарилось благочестивое правление Учителя Джейми.
Эта ведьма была одной из тех неверующих. Гармония вспомнила ее, и другие тоже вспомнили. Весь день они перешептывались об этом за спиной Учителя Джейми.
За его спиной?
А теперь Гармония собиралась уйти. Она больше не хотела подчиняться Учителю Джейми.
Ей было страшно.
Полуночный Принц дал ей силы и храбрость. Ей казалось, что и другие почувствовали то же самое. Это Принц заставил Учителя Джейми выглядеть клоуном, заставил его беситься от бессильной злобы и шлепнуться на задницу посреди улицы. Но сейчас Принца здесь не было, и неизвестно, когда он появится снова.
Учитель Джейми все еще был здесь хозяином, даже больше хозяином, чем когда-либо, хотя доброта его вся перешла в злобу, а Дивный Ангел и мужчины готовы были насильно подчинять его воле всех колеблющихся.
Это означало, что надо было громко провозглашать свою веру. Необходимо было не колебаться, не запинаться в молитвах — и беспрекословно выполнять все, что велели. Поэтому она должна была уйти немедленно. Ведьме надеяться было не на что, но Гармония не могла заставить себя помогать Учителю Джейми в наказании ее. И не осмеливалась отказаться.
Ей надо было только дотерпеть до конца этой бесконечной службы. Тогда она только спрячется в темноте церкви и дождется, когда все уйдут, а улица опустеет. Тогда она уйдет. Это произойдет до полуденного покаяния, до того, как Дивный Ангел вернется и заметит, что Гармония исчезла.
Так просто. Она могла сделать это много раз за эти годы.
Горькие слезы жгли ей глаза. Казалось ужасным, что все, что она любила, рухнуло. Без Учителя Джейми, без друзей, без Небесного Пристанища, она была ничто. Ее другая жизнь была сном. Она не знала, куда пойдет, что будет делать, оставаться больше здесь не могла. До сих пор она, как говорится в Библии, жила с пеленой на глазах. Пелену сорвали — и то, что она считала таким прекрасным, оказалось ужасным. Как это могло произойти? Как будто перевернули блестящий камень, а под ним оказались черви и разложение
— Сладкая Гармония! — Она вскинула голову.
— Сладкая Гармония, я вызываю тебя! — Глаза Учителя Джейми были закрыты, руки распростерты пальцы сжаты в кулаки.
— Сладкая Гармония… О, Сладкая Гармония, — голос его упал до ласкового шепота, — пришло время для твоего благословенного вознесения. Поднимись и следуй за мной!
Она сидела, оторопев от ужаса. Учитель Джейми затянул гимн и все стали раскачиваться на своих скамьях. Все пели, а он продолжал выкрикивать ее имя, перекрывая слова гимна. Девушки, сидевшие рядом с ней, отпустили ее руки. Ладони сразу стали влажными и холодноватыми.
Дивный Ангел подошла к их пределу и, стоя в конце прохода, протянула ей руку. Казалось, все смотрели на Гармонию, их рты открывались в пении, но она не могла понять слов.
Она медленно поднялась. Все в ее ряду вставали, давая ей пройти. Многие из них улыбались, они верили: вознесение — это ее счастливый случай. Гармония помнила, что ей полагалось радоваться тому, что она избрана. Но губы ее не повиновались и не могли выговорить слова восторга.
Рука Ангела сжала руку Гармонии. Словно со стороны она видела каждый свой шаг, словно со стороны она видела свои ноги, шагавшие по серому камню. Учитель Джейми опустил голову и открыл глаза. Он взял ее руки в свои, жадно глядел на нее. На его выцветшей коже резко и неприятно выделялись порез и веснушки.
«Он ненавидит меня, — вдруг отчаянно подумала она, — он ненавидит нас всех».
Простой ритуал вознесения был ей хорошо известен. Ее колени сами подогнулись. Широко открытыми глазами она уставилась на его жилет, он склонился над ней, возложил ей руки на голову, потом поцеловал ее волосы. Звуки гимна поднимались вокруг них, отдавались в ее висках. Он поднял ее. Она знала, что он чувствует, почему дрожат его руки. Ее самое всю трясло.
Перед ней был пурпурный занавес. Он излучал свет и тень: за ним стояли свечи. Учитель подтолкнул ее вперед, и полоски шелка скользнули по ее лицу, окутав на мгновение аметистовым туманом, закрыв ее со всех сторон. Руки Учителя Джейми упирались ей в спину. Когда шелк отлетел от ее лица, он схватил ее за плечи.
Алтарь за занавесом был пуст, вокруг него горели свечи. Мелодия гимна заполняла пространство и заглушала все остальные звуки. Учитель Джейми подталкивал ее вверх по ступеням, пока она не оказалась между канделябрами, и затем мягко развернул ее лицом к пурпурному занавесу.
Скоро… скоро… как только закончится служба, произойдет это.
Она не осмеливалась поглядеть вправо, влево или встретиться с кем-нибудь глазами. Учитель Джейми изменился. Он часто поглядывал вокруг, как будто знал. Как будто он, действительно, мог читать в их сердцах. Когда его глаза нашли ее глаза, она затрепетала до глубины своего тела, дрожь пробежала по горлу в живот, она не могла даже глотнуть. Он долго глядел на нее, и царапина у него на щеке отливала в свете свечей красным и ярко-розовым. Затем он воздел руки вверх. Правая его рука не могла подняться так же высоко, как левая. Она дрожала, и пальцы дрожали, широко расставленные, белые — на ярком пурпурно-фиолетовом фоне.
— Восслышь, мой плач, о Господи наш! — кричал он. — Пособники дьявола пришли сюда. Они преследуют нас. Люцифер послал дьяволицу колоть нас и демонского зверя терзать нас, но Ты повелел — и бессловесная тварь, лошадь, одно из ничтожных твоих творений, предала ведьму в наши руки. Ты показал нам, что вся природа на нашей стороне. Все твари Господни подымутся против этого проклятья! Мы не поддадимся страху! Ведьма не избежит наказания. Мы свершим его во славу Твоего святого имени!
— Святая месть! — послышался голос Дивного Ангела. Другие стонали и бормотали, но великого истомного вопля, который раньше дружно вырывался из всех глоток, на этот раз не получилось.
Гармония знала, что все сейчас вспоминали избитое лицо ведьмы, напавшей на Учителя Джейми со шпагой. Знакомое лицо. Смущающее. Гармония разглядела его, когда ведьму, связанную, без сознания, несли в Небесное Пристанище, — несчастное обмякшее тело.
Были какие-то события в прошлом, о которых не говорили никогда… но бледное беззащитное лицо бесчувственной пленницы напоминало о них.
Когда-то другие люди жили в Небесном Пристанище. Но Учитель Джейми велел своей пастве кое-что совершить, в результате чего неверующие были изгнаны прочь, и в городе воцарилось благочестивое правление Учителя Джейми.
Эта ведьма была одной из тех неверующих. Гармония вспомнила ее, и другие тоже вспомнили. Весь день они перешептывались об этом за спиной Учителя Джейми.
За его спиной?
А теперь Гармония собиралась уйти. Она больше не хотела подчиняться Учителю Джейми.
Ей было страшно.
Полуночный Принц дал ей силы и храбрость. Ей казалось, что и другие почувствовали то же самое. Это Принц заставил Учителя Джейми выглядеть клоуном, заставил его беситься от бессильной злобы и шлепнуться на задницу посреди улицы. Но сейчас Принца здесь не было, и неизвестно, когда он появится снова.
Учитель Джейми все еще был здесь хозяином, даже больше хозяином, чем когда-либо, хотя доброта его вся перешла в злобу, а Дивный Ангел и мужчины готовы были насильно подчинять его воле всех колеблющихся.
Это означало, что надо было громко провозглашать свою веру. Необходимо было не колебаться, не запинаться в молитвах — и беспрекословно выполнять все, что велели. Поэтому она должна была уйти немедленно. Ведьме надеяться было не на что, но Гармония не могла заставить себя помогать Учителю Джейми в наказании ее. И не осмеливалась отказаться.
Ей надо было только дотерпеть до конца этой бесконечной службы. Тогда она только спрячется в темноте церкви и дождется, когда все уйдут, а улица опустеет. Тогда она уйдет. Это произойдет до полуденного покаяния, до того, как Дивный Ангел вернется и заметит, что Гармония исчезла.
Так просто. Она могла сделать это много раз за эти годы.
Горькие слезы жгли ей глаза. Казалось ужасным, что все, что она любила, рухнуло. Без Учителя Джейми, без друзей, без Небесного Пристанища, она была ничто. Ее другая жизнь была сном. Она не знала, куда пойдет, что будет делать, оставаться больше здесь не могла. До сих пор она, как говорится в Библии, жила с пеленой на глазах. Пелену сорвали — и то, что она считала таким прекрасным, оказалось ужасным. Как это могло произойти? Как будто перевернули блестящий камень, а под ним оказались черви и разложение
— Сладкая Гармония! — Она вскинула голову.
— Сладкая Гармония, я вызываю тебя! — Глаза Учителя Джейми были закрыты, руки распростерты пальцы сжаты в кулаки.
— Сладкая Гармония… О, Сладкая Гармония, — голос его упал до ласкового шепота, — пришло время для твоего благословенного вознесения. Поднимись и следуй за мной!
Она сидела, оторопев от ужаса. Учитель Джейми затянул гимн и все стали раскачиваться на своих скамьях. Все пели, а он продолжал выкрикивать ее имя, перекрывая слова гимна. Девушки, сидевшие рядом с ней, отпустили ее руки. Ладони сразу стали влажными и холодноватыми.
Дивный Ангел подошла к их пределу и, стоя в конце прохода, протянула ей руку. Казалось, все смотрели на Гармонию, их рты открывались в пении, но она не могла понять слов.
Она медленно поднялась. Все в ее ряду вставали, давая ей пройти. Многие из них улыбались, они верили: вознесение — это ее счастливый случай. Гармония помнила, что ей полагалось радоваться тому, что она избрана. Но губы ее не повиновались и не могли выговорить слова восторга.
Рука Ангела сжала руку Гармонии. Словно со стороны она видела каждый свой шаг, словно со стороны она видела свои ноги, шагавшие по серому камню. Учитель Джейми опустил голову и открыл глаза. Он взял ее руки в свои, жадно глядел на нее. На его выцветшей коже резко и неприятно выделялись порез и веснушки.
«Он ненавидит меня, — вдруг отчаянно подумала она, — он ненавидит нас всех».
Простой ритуал вознесения был ей хорошо известен. Ее колени сами подогнулись. Широко открытыми глазами она уставилась на его жилет, он склонился над ней, возложил ей руки на голову, потом поцеловал ее волосы. Звуки гимна поднимались вокруг них, отдавались в ее висках. Он поднял ее. Она знала, что он чувствует, почему дрожат его руки. Ее самое всю трясло.
Перед ней был пурпурный занавес. Он излучал свет и тень: за ним стояли свечи. Учитель подтолкнул ее вперед, и полоски шелка скользнули по ее лицу, окутав на мгновение аметистовым туманом, закрыв ее со всех сторон. Руки Учителя Джейми упирались ей в спину. Когда шелк отлетел от ее лица, он схватил ее за плечи.
Алтарь за занавесом был пуст, вокруг него горели свечи. Мелодия гимна заполняла пространство и заглушала все остальные звуки. Учитель Джейми подталкивал ее вверх по ступеням, пока она не оказалась между канделябрами, и затем мягко развернул ее лицом к пурпурному занавесу.