Страница:
С.Т. улыбнуся:
— Из простого интереса.
Льютон поиграл эфесом своей шпаги.
— Я могу устроить вам интересное зрелище. Я собираюсь заткнуть рот этому взбесившемуся червяку прежде, чем он наболтает слишком много лишнего.
— Он, действительно, раздражает тонкий слух.
— Я не хочу, чтобы он поминал мое имя в своих проповедях. Он может погубить меня и еще некоторых, — Льютон вытащил шпагу из ножен. — Меня теперь не удивят ни он, ни его люди. От них можно ждать, чего угодно. Это же маньяки. Опасные. Все. Видите, у них пики? Тут остались самые фанатичные. Остальные просто сбежали.
С.Т. положил руку на эфес своей сабли. Льютон посмотрел вниз, провожая глазами движение его руки. Чашеобразная гарда его сабли сверкнула металлическим переплетением: единственная, незабываемая. Ее неповторимая красота была очевидна даже в неясных бликах огня.
Лицо Льютона окаменело. Он узнал ее.
— Ублюдок! — он бешено взглянул на С.Т., — Ах, ты лживый ублюдок! Ты и есть — он!
С.Т. рывком освободил меч из ножен, как раз вовремя, чтобы отбить мгновенную атаку Льютона. Металл зазвенел о металл. Льютон отскочил и снова кинулся вперед. В тусклом свете С.Т. едва мог различить его рапиру, но его сабля сверкала как красно-серебряная лента. Он держал ее накоротке, чтобы защитить горло, не решаясь использовать широкие размахи для режущих ударов.
Льютон был зол и выпады его были быстрыми. Снова и снова он шел на сближение, несмотря на большую длину сабли.
— Я убью тебя, лживая змея! Будешь вмешиваться? — он тяжело дышал. — Я убью тебя за это… Тебя и этого сумасшедшего. Обоих!
С.Т. молча отбивал атаки, вытащив из-под кафтана свой стилет, чтобы использовать левой рукой. Он делал выпады, парировал, затем, увидев просвет, когда Льютон нарушил равновесие, чересчур наклонившись, и быстрым ударом черканул его по ребрам. Льютон дернулся, втянул воздух и снова со злобным рычанием пошел в атаку.
Если бы у него в руках была шпага и если бы было побольше света, С.Т. обезоружил бы противника в три удара. Льютон был хороший фехтовальщик, хотя и не выше среднего, и уже тяжело дышал, но С.Т. не мог разглядеть клинок. Ему приходилось действовать наугад, следя за движениями белой манжеты Льютона и соображая, как при этом может двигаться тридцатидюймовая шпага. Один раз она его захватила, он почувствовал резкую боль, когда ее конец погрузился в его бедро.
Он ступил вперед, как его учили тысячу лет назад на горячем пыльном флорентийском дворе: встречая выпады шпаг под взглядом учителя. Вопль и выход из боя тогда обеспечивали хорошую порку — сейчас они принесут гибель.
С.Т. поймал шпагу Льютона на гарду и направил ее со всей силы вверх. Он с силой отбросил руку Льютона в воздух, и когда тот сделал выпад вперед, чтобы вернуть преимущество, С.Т. встретил свистящий клинок режущим краем сабли. Удар отдался по руке в плечо. Шпага сломалась, как костяная, о более тяжелый меч.
Льютон издал вопль ярости. Он отшвырнул сломанное оружие. С.Т. услышал, как прозвенело оно, падая на землю, но Льютон его больше не интересовал.
Что-то происходило в поместье. Из главной двери выбегали люди с факелами и швыряли их в костер.
Пока С.Т. пытался разглядеть, что происходит, свет пламени взметнулся в двух окнах… внутри… и Чилтон появился на пороге с двумя пылающими факелами в руках. Он ревел о преследованиях, а внутри разгоралось зарево. Над ним из открытых дверей поползли клубы дыма и зазмеились вверх по фасаду.
С.Т. побежал. Он перепрыгивал через три ступеньки, припадая на раненую ногу. Сверху с лестницы на него кто-то бежал, стараясь столкнуть вниз, но С.Т., размахивая мечом отбил направленную на него пику.
— Она там внутри? — он бросился на Чилтона, все еще сжимая в руке саблю.
Что-то хлопнуло рядом с его ухом.
Чилтон посмотрел на него с внезапным спокойствием, рот его молча открылся — и алое пятно расцвело на белом воротнике. А потом он уже не стоял, а лежал нелепой кучей в дверях. Когда он упал, снова раздалась целая какофония криков и воплей. С.Т. стоял над ним и с удивлением смотрел вниз, потом быстро поглядел через плечо.
Над костром, за ошеломленными лицами толпы, виднелся Льютон, балансирующий на постаменте из каменных столбов у ворот. Он старался перезарядить свой пистолет.
С.Т. повернулся к дому, перепрыгнул через тело Чилтона и нырнул в дым.
Черная удушливая дымовая завеса скрывала потолок, расползалась над холодным простором мраморного пола. На стенах большого зала плясали отблески пламени. Темный дым сочился из мягких сидений двух изящных стульев, брошенных в центр зала и подожженных. Он тяжело поднимался и расходился во тьму. Глаза С.Т. слезились, он протер их и прищурился. В открытые двойные двери зала он видел, как горели занавески в соседних комнатах.
Раненая нога не слушалась, подламывалась под его весом. Он зашатался, выпрямился, опустил саблю, вложил в ножны стилет. Звуки пожара его здоровое ухо воспринимало как рев ветра, печи или дракона, пытающийся свернуть его с пути.
— Ли! — закричал он, — ты здесь? — и тут же согнулся в приступе кашля.
Он снова закричал, кинулся в двойные двери салонов, где горящие занавески подожгли портреты и панели, и огонь лизал в своей горячей жадности бледно-зеленую обивку. Горящие обрывки бахромы падали с шипением на пол и тлели на ковре. Он наложил галстук на нос, завязал его сзади и, кашляя, нырнул в дым.
Он слышал ее голос, он был в этом уверен. Он слышал его за шумом пожара, совершенно точно, но не мог понять, откуда она кричит.
Все звуки он слышал слева, со стороны здорового уха. Из салона двери открывались во все стороны, а он стоял посередине горящей комнаты и не знал, куда идти.
Схватив каминный коврик он стал бить им по языкам пламени, поднимавшимся по занавескам рядом с дверью с левой стороны. Жара и дым охватили его, он отшатнулся, из глаз лились слезы, и он накинул на голову коврик, чтобы проскочить через комнату. На другой стороне тоже был ад: пылающие занавеси отбрасывали кроваво-алый свет на алые обои.
Еще дым. Еще двери. Он снова закричал. И снова застыл, обливаясь потом, поворачивая голову из стороны в сторону в надежде услышать за треском и шумом пламени ее голос. Дым был всюду. Он висел низким мутным облаком с проблесками оранжевого и желтого, горький вкус сажи стоял в горле. Для того чтобы вздохнуть, ему пришлось согнуться. Внезапно дымовая волна, окаймлявшая подоконник, взорвалась морем пламени. Он отскочил назад, загораживая лицо от обжигающего жара.
Дохромав до ближайшей двери, он нашел за ней холл и утреннюю комнату, нетронутые огнем и лишь освещенные отблесками пламени из соседних помещений. Ее голос слабо звучал в дыму, высокий, приглушенный. Он закричал, позвал ее, и ее голос донесся громче. В нем была паника, которая заставила его опрометью кинуться в темноту дымного холла.
Он наткнулся на что-то, ударился раненым бедром и согнулся от боли. Какое-то время он вообще не мог двигаться и только прижимал ладонь к ране, кашляя и задыхаясь. Когда он затем поднял руку к глазам, чтобы протереть их, то почувствовал запах свежей крови и ощутил на коже ее обильную влажность.
— Черт бы все подрал, — хрипло пробормотал он и оттянул галстук ото рта, — Ли! — кричал он, задрав голову к потолку, — Бога ради, где ты?
Ответа не было слышно. Слабо чертыхаясь, он снова перевязал галстук поверх лица, повернулся и направился опять туда, где полыхал огонь.
Дым становился гуще по мере его приближения к двери. Он набрал в грудь побольше воздуха, морщась от жара, кашляя нагнулся, пропуская волны дыма и тепла над собой.
В голове его стучало от дыма, раненая нога дрожала и подламывалась. Он оперся руками о колени, дышать было больно.
С бессмысленным рыданием он заставил себя выпрямиться поправил накинутый коврик и снова нырнул в красную гостиную. Он добрался до других дверей, стал в них и прокричал ее имя в огненную коробку горящих драпировок соседней комнаты.
Никакого ответа.
Он снова закричал, галстук приглушал его голос. Но ответом были только рев и треск пламени. На каждом шагу нога его спотыкалась и его качало. Так он дошел до последних дверей. Снова зеленый салон, окаймленный пламенем снаружи.
Он звал ее, но пламя ревело громче, он не мог бы расслышать ее даже, если бы она ответила.
Горящая золоченая пальметта с грохотом упала на пол на середине комнаты. С.Т. заставил себя идти вперед. Он полуковылял, полуполз, слезы текли по его лицу от дыма и отчаяния. Каждая комната была кошмаром, освещенным горящими драпировками и занавесями, сверкавшими сквозь слепящий дым.
Он не знал, сколько еще продержится, сколько выдержит его нога. Голос уже не звучал, а хрипел, но он продолжал звать ее, ободранным горлом, пока у него совсем не осталось голоса, а дыхания хватало только на то, чтобы идти сквозь дым и зарево от двери к двери.
Больше всего он боялся, что потеряет сознание.
Дым и слезы слепили его, превращали и свет и тени в какую-то единую мутную тьму. Открыв последнюю дверь, он не смог закрыть ее: он повис на ручке, колени его подогнулись и он упал ничком.
— Сеньор! Ты здесь?
Он услышал ее голос, близкий и ясный. Его глаза отказывались открываться в этом дымном аду. Она снова позвала и закашлялась. Когда в голове у него немного прояснилось, он понял, что огонь остался за ним и, что он вдыхает обычный воздух и оживает от льющегося мимо его лица потока прохлады.
Он заставил себя открыть глаза и увидел впереди холодную темноту, он ввалился туда и захлопнул за собой дверь, отрезая путь огню.
— Ли, — он едва мог издавать звук. В сумраке перед ним поднимались вверх колонны.
— Я здесь наверху, — она выдавливала из себя слова. Он неуклюже поднялся, нога задрожала от боли.
— Где? — прохрипел он, срывая с лица галстук.
— Наверху, — слово прокатилось эхом и завершилось приступом кашля, — на галерее. Ты в домашней часовне.
Думать он не мог. И дышать-то было трудно, просто втягивать воздух в обожженное горло и легкие.
— Как? — прошептал он, — как мне, — он еле поднял голову, — пройти наверх?
— Лестница… в комнате… в часовне, — ее хрипловатый голос призрачно плыл над его головой, — налево. Дверь налево. Соседняя… комната.
Он облизал губы и посмотрел налево. Он увидел дверь, о которой она говорила, по свечению вдоль пола. Дым пробивался из-под филенок, поднимаясь по дереву вверх.
Он ощупью доковылял до нее и схватился за латунную ручку. Резкая боль заставила его отдернуть руку, он отшатнулся и дверь распахнулась.
Клубы дыма и пламени отбросили его назад. В комнате ревела стихия. Он упал навзничь и ударился спиной, но кое-как оттолкнувшись, поторопился встать в страхе, что вал огня высосет из часовни воздух и жизнь. Тело саднило, там где одежда касалась кожи, было ощущение ожога. Он поднялся на колени, почти не обращая внимания на пламя, которое подсвечивало деревянные панели странным переливчатым светом, скручивало и очищало чешуйками лак, тут же обугливавшийся и рассыпавшийся в пыль. Пинком ноги он захлопнул дверь в этот хаос. Его качнуло, он наткнулся на колонну и обнял ее, прижался к ее мрамору, охлаждая обожженное лицо.
— Сеньор! — она тревожно воскликнула, — Ты здесь?
— Я не могу… пройти тем путем, — задыхался он, — Солнышко…
— Кафедра, — слова плавно опускались к нему с мрачной вышины. — Можешь взобраться на кафедру?
Воспаленными глазами он поискал и обнаружил темную массивную груду дерева под галереей. Резные ступени вели к кафедре, поднятой почти на человеческий рост. Тяжелый резной навес удваивал ее высоту. Верхушка его почти касалась пола галереи.
Он положил руку на перила резной лестницы и втащил себя по ступенькам, пользуясь необожженной рукой, чтобы снять тяжесть с раненой ноги.
Из черной глубины кафедры он ухватился за край навеса и подтянулся вверх. Коленом он упирался в деревянную резьбу сбоку кафедры. Вложив все силы в толчок он попытался взобраться наверх, гримасничая от боли.
Внезапный приступ кашля потряс его, легкие протестовали против такого усилия в сгущающемся дыму. Захват его ослаб, он попытался ухватиться еще обожженной рукой, но упал обратно, хватая пустоту судорожно сведенными пальцами.
— Сюда, — сказала она. — Можешь дотянуться до моих рук? Только освободи мне руки.
Он, прищурясь, посмотрел вверх, увидел в темноте какое-то движение и услышал отчаянные глухие удары: она пыталась подкатиться к краю. Бледное пятно ее рук просунулось сквозь перила.
Он выпустил все из рук, упал на пол кафедры и прислонил голову затылком к подиуму. От него потребовалось гигантское усилие, чтобы выпрямиться и вытащить из ножен стилет.
В темноте он едва-едва видел, поэтому ему пришлось нащупывать веревку, и Ли вскрикнула, когда он просунул лезвие под узел.
— Прости, — пробормотал он, осторожно разрезая шнур.
Он распался. Ли отодвинулась раньше, чем он смог его распутать.
— Дай мне нож, — свистящим шепотом произнесла она, протягивая руку сквозь перила. — Мои ноги!
Он перехватил стилет и вложил его рукоятку в ее руку.
— Будь осторожна.
— Да уж… Я не хочу, чтобы у меня лодыжки были порезаны, — пробормотала она со смешком. — Сейчас, вот так… Готово. Давай сюда! — она снова протянула руку сквозь перила.
— Туда вверх? — прохрипел он.
— Ты собираешься выйти тем же путем, каким вошел? Другого пути внизу нет.
Он посмотрел на закрытую дверь часовни. Пламя пробивалось вдоль косяка, приглушенное только дымом.
— Я помогу тебе, Сеньор, — она встала и перегнулась через перила. — Хватай мои руки.
— Ты собираешься втащить меня наверх? — сухо сказал он.
— Мы сделаем это вместе. Неужели ты думаешь, что я тебя оставлю?
— Вместе.
— Давай! — понукала она. — Встань на стул проповедника и дай мне твою руку!
— Нет. Тебе меня не удержать.
Он пригляделся к черноте кафедры под навесом и встал на стул. Коленом он нащупал резьбу.
— Я сам смогу это сделать.
Рывком он оттолкнулся вверх, пытаясь в темноте ухватиться за резьбу над кафедрой, но его обожженные пальцы не смогли удержать вес его тела навесу. Он напрягся, стиснув зубы и упал назад.
— Дай мне твою руку! — закричала она, — что с тобой случилось?
Он снова взгромоздился на сиденье и, ухватившись за резьбу, сильно оттолкнулся здоровой ногой. Мгновенье он висел на руках и пытался перекинуть свое тело на крышу кафедры. На языке был вкус сажи и свежей крови. Он услышал свои собственные всхлипы, такие щенячьи, раненая нога горела от боли, а в пальцах было такое ощущение, будто он сунул их в раскаленный горн.
И тут он почувствовал ее руки на своих руках, крепко ухватившие его. Она тащила его с такой силой, какую он никогда не предполагал в женщине.
Этот ее рывок вверх дал ему необходимый дюйм. Он поставил колено на верх кафедры, не в силах удержать рыдание, когда подтянул за ним второе. А затем он уже оказался наверху и тяжело дышал ободранным горлом.
— Торопись! — руки Ли ощупью искали его. — Сюда. Здесь окно.
Он перебрался через перила и, спотыкаясь, пошел за ней. Она уже высовывалась из открытого окна. Перекинув ноги через подоконник, она спрыгнула вниз. С.Т. выглянул наружу и с облегчением увидел, что до земли только два ярда.
Перекинув раненую ногу через подоконник, он повернулся, оперся ногой о стену и аккуратно спустился в сорняки. Он стоял, держась за ноющее бедро, и жадными глотками глубоко втягивал в себя сладкий чистый воздух и не мог надышаться. Ли вцепилась ему в руку и тащила за собой. — Скорее пойдем отсюда… надо уйти от дома! — Он позволил ей тащить себя, кашляющего и спотыкающегося в холодном мраке. Когда его движение выровнялось, он выпрямился, ощупью нашел ее плечи, схватил обеими руками ее лицо и грубо поцеловал.
К его удивлению, она зарылась пальцами в его волосах и вернула ему поцелуй, возвращая ему такой же вкус сажи и крови, прижимаясь телом к его обожженному телу, пока он чуть не свалился, потеряв равновесие от силы этого поцелуя. Он отчаянно сжимал ее плечи, как вдруг она вырвалась.
— Черт побери, Солнышко! — он с трудом перевел дыхание.
— Я знала, что ты придешь, — сказала она и отвернулась, глядя во мрак.
С.Т. сквозь дым смотрел на нее и чувствовал, что обожженное лицо расплылось в болезненной улыбке. Он откинулся назад, запрокинул лицо в небо и испустил в пространство вопль радости.
Кончился он приступом кашля.
— Ты что, сошел с ума? — рявкнула она из темноты. — Ты пойдешь в безопасное место? Идем же!
24
— Из простого интереса.
Льютон поиграл эфесом своей шпаги.
— Я могу устроить вам интересное зрелище. Я собираюсь заткнуть рот этому взбесившемуся червяку прежде, чем он наболтает слишком много лишнего.
— Он, действительно, раздражает тонкий слух.
— Я не хочу, чтобы он поминал мое имя в своих проповедях. Он может погубить меня и еще некоторых, — Льютон вытащил шпагу из ножен. — Меня теперь не удивят ни он, ни его люди. От них можно ждать, чего угодно. Это же маньяки. Опасные. Все. Видите, у них пики? Тут остались самые фанатичные. Остальные просто сбежали.
С.Т. положил руку на эфес своей сабли. Льютон посмотрел вниз, провожая глазами движение его руки. Чашеобразная гарда его сабли сверкнула металлическим переплетением: единственная, незабываемая. Ее неповторимая красота была очевидна даже в неясных бликах огня.
Лицо Льютона окаменело. Он узнал ее.
— Ублюдок! — он бешено взглянул на С.Т., — Ах, ты лживый ублюдок! Ты и есть — он!
С.Т. рывком освободил меч из ножен, как раз вовремя, чтобы отбить мгновенную атаку Льютона. Металл зазвенел о металл. Льютон отскочил и снова кинулся вперед. В тусклом свете С.Т. едва мог различить его рапиру, но его сабля сверкала как красно-серебряная лента. Он держал ее накоротке, чтобы защитить горло, не решаясь использовать широкие размахи для режущих ударов.
Льютон был зол и выпады его были быстрыми. Снова и снова он шел на сближение, несмотря на большую длину сабли.
— Я убью тебя, лживая змея! Будешь вмешиваться? — он тяжело дышал. — Я убью тебя за это… Тебя и этого сумасшедшего. Обоих!
С.Т. молча отбивал атаки, вытащив из-под кафтана свой стилет, чтобы использовать левой рукой. Он делал выпады, парировал, затем, увидев просвет, когда Льютон нарушил равновесие, чересчур наклонившись, и быстрым ударом черканул его по ребрам. Льютон дернулся, втянул воздух и снова со злобным рычанием пошел в атаку.
Если бы у него в руках была шпага и если бы было побольше света, С.Т. обезоружил бы противника в три удара. Льютон был хороший фехтовальщик, хотя и не выше среднего, и уже тяжело дышал, но С.Т. не мог разглядеть клинок. Ему приходилось действовать наугад, следя за движениями белой манжеты Льютона и соображая, как при этом может двигаться тридцатидюймовая шпага. Один раз она его захватила, он почувствовал резкую боль, когда ее конец погрузился в его бедро.
Он ступил вперед, как его учили тысячу лет назад на горячем пыльном флорентийском дворе: встречая выпады шпаг под взглядом учителя. Вопль и выход из боя тогда обеспечивали хорошую порку — сейчас они принесут гибель.
С.Т. поймал шпагу Льютона на гарду и направил ее со всей силы вверх. Он с силой отбросил руку Льютона в воздух, и когда тот сделал выпад вперед, чтобы вернуть преимущество, С.Т. встретил свистящий клинок режущим краем сабли. Удар отдался по руке в плечо. Шпага сломалась, как костяная, о более тяжелый меч.
Льютон издал вопль ярости. Он отшвырнул сломанное оружие. С.Т. услышал, как прозвенело оно, падая на землю, но Льютон его больше не интересовал.
Что-то происходило в поместье. Из главной двери выбегали люди с факелами и швыряли их в костер.
Пока С.Т. пытался разглядеть, что происходит, свет пламени взметнулся в двух окнах… внутри… и Чилтон появился на пороге с двумя пылающими факелами в руках. Он ревел о преследованиях, а внутри разгоралось зарево. Над ним из открытых дверей поползли клубы дыма и зазмеились вверх по фасаду.
С.Т. побежал. Он перепрыгивал через три ступеньки, припадая на раненую ногу. Сверху с лестницы на него кто-то бежал, стараясь столкнуть вниз, но С.Т., размахивая мечом отбил направленную на него пику.
— Она там внутри? — он бросился на Чилтона, все еще сжимая в руке саблю.
Что-то хлопнуло рядом с его ухом.
Чилтон посмотрел на него с внезапным спокойствием, рот его молча открылся — и алое пятно расцвело на белом воротнике. А потом он уже не стоял, а лежал нелепой кучей в дверях. Когда он упал, снова раздалась целая какофония криков и воплей. С.Т. стоял над ним и с удивлением смотрел вниз, потом быстро поглядел через плечо.
Над костром, за ошеломленными лицами толпы, виднелся Льютон, балансирующий на постаменте из каменных столбов у ворот. Он старался перезарядить свой пистолет.
С.Т. повернулся к дому, перепрыгнул через тело Чилтона и нырнул в дым.
Черная удушливая дымовая завеса скрывала потолок, расползалась над холодным простором мраморного пола. На стенах большого зала плясали отблески пламени. Темный дым сочился из мягких сидений двух изящных стульев, брошенных в центр зала и подожженных. Он тяжело поднимался и расходился во тьму. Глаза С.Т. слезились, он протер их и прищурился. В открытые двойные двери зала он видел, как горели занавески в соседних комнатах.
Раненая нога не слушалась, подламывалась под его весом. Он зашатался, выпрямился, опустил саблю, вложил в ножны стилет. Звуки пожара его здоровое ухо воспринимало как рев ветра, печи или дракона, пытающийся свернуть его с пути.
— Ли! — закричал он, — ты здесь? — и тут же согнулся в приступе кашля.
Он снова закричал, кинулся в двойные двери салонов, где горящие занавески подожгли портреты и панели, и огонь лизал в своей горячей жадности бледно-зеленую обивку. Горящие обрывки бахромы падали с шипением на пол и тлели на ковре. Он наложил галстук на нос, завязал его сзади и, кашляя, нырнул в дым.
Он слышал ее голос, он был в этом уверен. Он слышал его за шумом пожара, совершенно точно, но не мог понять, откуда она кричит.
Все звуки он слышал слева, со стороны здорового уха. Из салона двери открывались во все стороны, а он стоял посередине горящей комнаты и не знал, куда идти.
Схватив каминный коврик он стал бить им по языкам пламени, поднимавшимся по занавескам рядом с дверью с левой стороны. Жара и дым охватили его, он отшатнулся, из глаз лились слезы, и он накинул на голову коврик, чтобы проскочить через комнату. На другой стороне тоже был ад: пылающие занавеси отбрасывали кроваво-алый свет на алые обои.
Еще дым. Еще двери. Он снова закричал. И снова застыл, обливаясь потом, поворачивая голову из стороны в сторону в надежде услышать за треском и шумом пламени ее голос. Дым был всюду. Он висел низким мутным облаком с проблесками оранжевого и желтого, горький вкус сажи стоял в горле. Для того чтобы вздохнуть, ему пришлось согнуться. Внезапно дымовая волна, окаймлявшая подоконник, взорвалась морем пламени. Он отскочил назад, загораживая лицо от обжигающего жара.
Дохромав до ближайшей двери, он нашел за ней холл и утреннюю комнату, нетронутые огнем и лишь освещенные отблесками пламени из соседних помещений. Ее голос слабо звучал в дыму, высокий, приглушенный. Он закричал, позвал ее, и ее голос донесся громче. В нем была паника, которая заставила его опрометью кинуться в темноту дымного холла.
Он наткнулся на что-то, ударился раненым бедром и согнулся от боли. Какое-то время он вообще не мог двигаться и только прижимал ладонь к ране, кашляя и задыхаясь. Когда он затем поднял руку к глазам, чтобы протереть их, то почувствовал запах свежей крови и ощутил на коже ее обильную влажность.
— Черт бы все подрал, — хрипло пробормотал он и оттянул галстук ото рта, — Ли! — кричал он, задрав голову к потолку, — Бога ради, где ты?
Ответа не было слышно. Слабо чертыхаясь, он снова перевязал галстук поверх лица, повернулся и направился опять туда, где полыхал огонь.
Дым становился гуще по мере его приближения к двери. Он набрал в грудь побольше воздуха, морщась от жара, кашляя нагнулся, пропуская волны дыма и тепла над собой.
В голове его стучало от дыма, раненая нога дрожала и подламывалась. Он оперся руками о колени, дышать было больно.
С бессмысленным рыданием он заставил себя выпрямиться поправил накинутый коврик и снова нырнул в красную гостиную. Он добрался до других дверей, стал в них и прокричал ее имя в огненную коробку горящих драпировок соседней комнаты.
Никакого ответа.
Он снова закричал, галстук приглушал его голос. Но ответом были только рев и треск пламени. На каждом шагу нога его спотыкалась и его качало. Так он дошел до последних дверей. Снова зеленый салон, окаймленный пламенем снаружи.
Он звал ее, но пламя ревело громче, он не мог бы расслышать ее даже, если бы она ответила.
Горящая золоченая пальметта с грохотом упала на пол на середине комнаты. С.Т. заставил себя идти вперед. Он полуковылял, полуполз, слезы текли по его лицу от дыма и отчаяния. Каждая комната была кошмаром, освещенным горящими драпировками и занавесями, сверкавшими сквозь слепящий дым.
Он не знал, сколько еще продержится, сколько выдержит его нога. Голос уже не звучал, а хрипел, но он продолжал звать ее, ободранным горлом, пока у него совсем не осталось голоса, а дыхания хватало только на то, чтобы идти сквозь дым и зарево от двери к двери.
Больше всего он боялся, что потеряет сознание.
Дым и слезы слепили его, превращали и свет и тени в какую-то единую мутную тьму. Открыв последнюю дверь, он не смог закрыть ее: он повис на ручке, колени его подогнулись и он упал ничком.
— Сеньор! Ты здесь?
Он услышал ее голос, близкий и ясный. Его глаза отказывались открываться в этом дымном аду. Она снова позвала и закашлялась. Когда в голове у него немного прояснилось, он понял, что огонь остался за ним и, что он вдыхает обычный воздух и оживает от льющегося мимо его лица потока прохлады.
Он заставил себя открыть глаза и увидел впереди холодную темноту, он ввалился туда и захлопнул за собой дверь, отрезая путь огню.
— Ли, — он едва мог издавать звук. В сумраке перед ним поднимались вверх колонны.
— Я здесь наверху, — она выдавливала из себя слова. Он неуклюже поднялся, нога задрожала от боли.
— Где? — прохрипел он, срывая с лица галстук.
— Наверху, — слово прокатилось эхом и завершилось приступом кашля, — на галерее. Ты в домашней часовне.
Думать он не мог. И дышать-то было трудно, просто втягивать воздух в обожженное горло и легкие.
— Как? — прошептал он, — как мне, — он еле поднял голову, — пройти наверх?
— Лестница… в комнате… в часовне, — ее хрипловатый голос призрачно плыл над его головой, — налево. Дверь налево. Соседняя… комната.
Он облизал губы и посмотрел налево. Он увидел дверь, о которой она говорила, по свечению вдоль пола. Дым пробивался из-под филенок, поднимаясь по дереву вверх.
Он ощупью доковылял до нее и схватился за латунную ручку. Резкая боль заставила его отдернуть руку, он отшатнулся и дверь распахнулась.
Клубы дыма и пламени отбросили его назад. В комнате ревела стихия. Он упал навзничь и ударился спиной, но кое-как оттолкнувшись, поторопился встать в страхе, что вал огня высосет из часовни воздух и жизнь. Тело саднило, там где одежда касалась кожи, было ощущение ожога. Он поднялся на колени, почти не обращая внимания на пламя, которое подсвечивало деревянные панели странным переливчатым светом, скручивало и очищало чешуйками лак, тут же обугливавшийся и рассыпавшийся в пыль. Пинком ноги он захлопнул дверь в этот хаос. Его качнуло, он наткнулся на колонну и обнял ее, прижался к ее мрамору, охлаждая обожженное лицо.
— Сеньор! — она тревожно воскликнула, — Ты здесь?
— Я не могу… пройти тем путем, — задыхался он, — Солнышко…
— Кафедра, — слова плавно опускались к нему с мрачной вышины. — Можешь взобраться на кафедру?
Воспаленными глазами он поискал и обнаружил темную массивную груду дерева под галереей. Резные ступени вели к кафедре, поднятой почти на человеческий рост. Тяжелый резной навес удваивал ее высоту. Верхушка его почти касалась пола галереи.
Он положил руку на перила резной лестницы и втащил себя по ступенькам, пользуясь необожженной рукой, чтобы снять тяжесть с раненой ноги.
Из черной глубины кафедры он ухватился за край навеса и подтянулся вверх. Коленом он упирался в деревянную резьбу сбоку кафедры. Вложив все силы в толчок он попытался взобраться наверх, гримасничая от боли.
Внезапный приступ кашля потряс его, легкие протестовали против такого усилия в сгущающемся дыму. Захват его ослаб, он попытался ухватиться еще обожженной рукой, но упал обратно, хватая пустоту судорожно сведенными пальцами.
— Сюда, — сказала она. — Можешь дотянуться до моих рук? Только освободи мне руки.
Он, прищурясь, посмотрел вверх, увидел в темноте какое-то движение и услышал отчаянные глухие удары: она пыталась подкатиться к краю. Бледное пятно ее рук просунулось сквозь перила.
Он выпустил все из рук, упал на пол кафедры и прислонил голову затылком к подиуму. От него потребовалось гигантское усилие, чтобы выпрямиться и вытащить из ножен стилет.
В темноте он едва-едва видел, поэтому ему пришлось нащупывать веревку, и Ли вскрикнула, когда он просунул лезвие под узел.
— Прости, — пробормотал он, осторожно разрезая шнур.
Он распался. Ли отодвинулась раньше, чем он смог его распутать.
— Дай мне нож, — свистящим шепотом произнесла она, протягивая руку сквозь перила. — Мои ноги!
Он перехватил стилет и вложил его рукоятку в ее руку.
— Будь осторожна.
— Да уж… Я не хочу, чтобы у меня лодыжки были порезаны, — пробормотала она со смешком. — Сейчас, вот так… Готово. Давай сюда! — она снова протянула руку сквозь перила.
— Туда вверх? — прохрипел он.
— Ты собираешься выйти тем же путем, каким вошел? Другого пути внизу нет.
Он посмотрел на закрытую дверь часовни. Пламя пробивалось вдоль косяка, приглушенное только дымом.
— Я помогу тебе, Сеньор, — она встала и перегнулась через перила. — Хватай мои руки.
— Ты собираешься втащить меня наверх? — сухо сказал он.
— Мы сделаем это вместе. Неужели ты думаешь, что я тебя оставлю?
— Вместе.
— Давай! — понукала она. — Встань на стул проповедника и дай мне твою руку!
— Нет. Тебе меня не удержать.
Он пригляделся к черноте кафедры под навесом и встал на стул. Коленом он нащупал резьбу.
— Я сам смогу это сделать.
Рывком он оттолкнулся вверх, пытаясь в темноте ухватиться за резьбу над кафедрой, но его обожженные пальцы не смогли удержать вес его тела навесу. Он напрягся, стиснув зубы и упал назад.
— Дай мне твою руку! — закричала она, — что с тобой случилось?
Он снова взгромоздился на сиденье и, ухватившись за резьбу, сильно оттолкнулся здоровой ногой. Мгновенье он висел на руках и пытался перекинуть свое тело на крышу кафедры. На языке был вкус сажи и свежей крови. Он услышал свои собственные всхлипы, такие щенячьи, раненая нога горела от боли, а в пальцах было такое ощущение, будто он сунул их в раскаленный горн.
И тут он почувствовал ее руки на своих руках, крепко ухватившие его. Она тащила его с такой силой, какую он никогда не предполагал в женщине.
Этот ее рывок вверх дал ему необходимый дюйм. Он поставил колено на верх кафедры, не в силах удержать рыдание, когда подтянул за ним второе. А затем он уже оказался наверху и тяжело дышал ободранным горлом.
— Торопись! — руки Ли ощупью искали его. — Сюда. Здесь окно.
Он перебрался через перила и, спотыкаясь, пошел за ней. Она уже высовывалась из открытого окна. Перекинув ноги через подоконник, она спрыгнула вниз. С.Т. выглянул наружу и с облегчением увидел, что до земли только два ярда.
Перекинув раненую ногу через подоконник, он повернулся, оперся ногой о стену и аккуратно спустился в сорняки. Он стоял, держась за ноющее бедро, и жадными глотками глубоко втягивал в себя сладкий чистый воздух и не мог надышаться. Ли вцепилась ему в руку и тащила за собой. — Скорее пойдем отсюда… надо уйти от дома! — Он позволил ей тащить себя, кашляющего и спотыкающегося в холодном мраке. Когда его движение выровнялось, он выпрямился, ощупью нашел ее плечи, схватил обеими руками ее лицо и грубо поцеловал.
К его удивлению, она зарылась пальцами в его волосах и вернула ему поцелуй, возвращая ему такой же вкус сажи и крови, прижимаясь телом к его обожженному телу, пока он чуть не свалился, потеряв равновесие от силы этого поцелуя. Он отчаянно сжимал ее плечи, как вдруг она вырвалась.
— Черт побери, Солнышко! — он с трудом перевел дыхание.
— Я знала, что ты придешь, — сказала она и отвернулась, глядя во мрак.
С.Т. сквозь дым смотрел на нее и чувствовал, что обожженное лицо расплылось в болезненной улыбке. Он откинулся назад, запрокинул лицо в небо и испустил в пространство вопль радости.
Кончился он приступом кашля.
— Ты что, сошел с ума? — рявкнула она из темноты. — Ты пойдешь в безопасное место? Идем же!
24
С.Т. дотянул только до линии деревьев на краю разросшегося сада. Схватившись за ствол одного из деревьев, мимо которых прошла Ли, он прислонился к нему, прижался к коре.
— Сядем, — прохрипел он, — Должен… отдохнуть.
Раненая нога подломилась. Он обхватил дерево рукой и сполз на колени.
Каждый вдох был наказанием за тот радостный крик, воздух огнем проходил по горлу в грудь. Ли сжалась в комок около него. Он видел только часть ее лица, освещенного желтым светом пожара.
Она отвела его руку с ноги и склонилась над раной. Затем без единого слова, она развязала галстук, свободно болтавшийся у него на шее и завязала им рану. С.Т. стиснул зубы, чтобы не застонать. Очень болел укол шпаги, но больше всего его мучила обожженная кожа. Всюду, где одежда касалась его, казалось были ожоги. Прикосновения холодного воздуха к лицу и рукам было ледяным.
— Ты не сказал мне, что ранен, — прошептала она.
— Ранен? — повторил он скрежещущим голосом. — Кровь Господня, вареным ракам было лучше.
Она отодвинулась в тень.
— В каком месте у тебя ожоги?
Он поднял руку и повернул ее. Запах сгоревшей шерсти смешался со сладким запахом древесного дыма.
— Хуже, по-моему, всех ладонь.
— Где твой нож? — Она взяла его запястье в руки более нежно, чем касалась его раньше. — Мне надо будет срезать твою перчатку.
Прежде, чем он успел что-то сказать, она нащупала у него на поясе стилет. С.Т. тяжело дышал, стиснув зубы, когда oна разрезала шерсть на тыльной стороне руки и начала, как кожуру, снимать остатки перчатки с ладони. Его пронзила невольная дрожь.
— Ляг на землю, — произнесла она, прерывая свое занятие. — У тебя голова не кружится?
Он глотнул и прислонился к ней, не переставая дрожать, ему было жарко и холодно одновременно.
— Со мной все в порядке, — проговорил он, но было чертовски приятно позволить ей делать всю работу, поддерживать его плечи, пока он опускался на землю. Легкий склон, на который он улегся, дал крови прилить к его голове, прогоняя дурноту.
— Колокола звонят? — пробормотал он, вздрагивая, когда она возобновила свои попытки очистить его руку от сгоревших остатков перчатки.
— Да. Они бьют в набат в церкви. Оставайся здесь, — сказала она, хотя он и не собирался двигаться. — Я пойду за водой.
Она кинулась прочь, а С.Т. осознал, что ночь была освещена не только огнем пожара. Отдаленные крики приблизились, факелы сверкали. Он приподнялся на локте и огляделся. — Подожди, — но голос его не мог подняться выше карканья, — Ли, подожди!
Она не обернулась, будучи уже слишком далеко, чтобы услыхать его за шумом огня и суматохи. Откуда-то появилась бригада с пожарными ведрами; мужчины и женщины с румяными лицами в рабочей одежде. Среди них было несколько чилтонских девушек, но в основном это собрались соседи на помощь в борьбе с огнем, как делали они это в течение столетий, собираясь против общего врага. Ли сбежала с холма и обратилась к одному из мужчин, указывая и крича что-то в его ухо. Она повернулась и взяла за руку какую-то девушку с ведром.
Они вместе подошли к С.Т.. Он сел повыше, прислонившись к дереву. Все его инстинкты кричали, что он должен поскорее раствориться в темноте, до того, как его поймают здесь в ловушку, раненого и беззащитного. С усилием он поднялся на ноги, но Ли была на месте раньше, чем он пришел к какому-то ясному решению.
— Положи его правую руку в ведро, — приказала она и ушла в темноту.
Это было сказано, как раз таким властным, приказным тоном, которому обращенные Чилтона были выучены подчиняться беспрекословно. Девушка взяла руку С.Т. за запястье и погрузила в воду.
— Господи! — он ахнул от этой ледяной ванны. Вода была, наверное, с реки из-подо льда. Но она держала его руку, опущенной туда, и через минуту жжение его ладони перешло в тупую ноющую боль.
Вернулась Ли, она несла ветку, срубленную, казалось, с соседнего куста. Его стилетом она начала счищать с ветки кору и бросать в ведро.
— Что это такое? — подозрительно спросил он.
— Ольха. Когда она размокнет я наложу тебе припарку. Может, сядете, Монсеньор… сегодня вы проявили достаточно героизма. Стояние только доказывает ваше упрямство.
Он улыбнулся. Улыбка была процессом болезненным.
— Мое милое Солнышко.
— И, пожалуйста, не разговаривайте. Дым обжег вам легкие. — Она взяла ведро воды у второй девушки. — Принеси мне факел.
Когда девушка отправилась с поручением, С.Т. покачал головой.
— Не надо факела. Не суетись. Просто…
— Мне нужен свет, — прервала она его. — Я хочу осмотреть твою ногу.
— И уложить меня в постель и сварить мне, а потом покормить с ложечки укрепляющим бульоном? Это не нужно. Я здесь долго не задержусь, Солнышко.
Она резко подняла голову.
С.Т. вытащил из воды обожженную руку и потряс ею. Он кивнул в сторону толпы, собравшейся под холмом.
— По-моему, я узнаю среди них судью: десятилетия уклонений от встреч с представителями этой профессии, сделали меня очень чутким.
Ли обернулась. Внизу махал руками и орал крепкий сквайр, прибывший верхом.
— Мистер Мак-Уордер, — сказала она. Она выдохнула морозное облачко, как если бы это имя чем-то задевало ее. — Ты прав, он один из здешних магистратов.
Внезапно она вся напряглась и перевела взгляд со сквайра на спину удалявшейся девушки в белом чепце.
— Где Чилтон? — резко спросила она.
С.Т. протянул к ней свою необожженную руку. Он поймал ее за плечо и повернул в сторону неподвижного тела, лежавшего в нескольких ярдах от всей этой суматохи. Никто не обращал на него внимания, только на голову и плечи ему был наброшен черный плащ.
При виде этого Ли застыла на месте. С.Т. продолжал держать ее за плечо.
Она долгим взглядом посмотрела на тело Чилтона, потом подняла глаза на Сильверинг. Пожарные предпринимали свои жалкие попытки спасти дом, пытаясь смочить водой то, что еще не загорелось, но из открытых дверей шел дум, а окна всех комнат нижнего этажа светились оранжевым и желтым светом.
С.Т. увидел, как реальность оглушила ее. Весь ужас, который сдерживался необходимостью спастись, вся правда о происходящем — все пришло к ней в этот момент. Она стояла неподвижно, не замечая его прикосновения, не слыша криков, только глядела на свой горящий дом.
«Вот и пришел этот час, — подумал С.Т., — час мщения».
— Солнышко, — сказал он, и голос его звучал хрипло и тихо. Он пожал ее плечо, почти ожидая, что она отпрянет от него, как всегда, отвергая любое человеческое участие. Но она не отпрянула. Она закрыла глаза и оперлась на его руку. Когда он притянул ее к себе, она уткнулась лицом ему в грудь, как будто желая спрятаться.
Он крепко прижимал ее к себе, несмотря на боль, которую вызывало прикосновение ее тела к ожогам. Он хотел этой боли, он заслужил жариться в аду за то, что собирался сделать.
Он не мог обладать Ли. Он знал это, знал с самого начала. Его время истекло.
«Прощай, красавица моя… пришло нам время расставаться»… Всегда все тот же стих. Та же песня, тот же конец. Он должен уехать. Он не может остаться.
Он подумал: она права. Она называла его лжецом, смотрела вперед и видела это завершение, не пряталась от того, что он не хотел видеть в упор. Слишком быстро пришел час прощания. Он думал, что времени будет больше. А оно подкралось исподтишка и объявилось, как смерть, вечно отрицаемая и все равно неотвратимая.
— Как тебе это удалось? — спросила она безразличным голосом, и на мгновение он не понял вопроса.
— Не мне, — С.Т. глубоко вздохнул своими обожженными легкими. — Его убил другой человек.
«Но обвинят в этом меня», — он не произнес этого вслух. Он только угрюмо смотрел через ее голову на сельского сквайpa и всех этих добрых людей, которые не стали за нее против Чилтона. Ему они были смертельной угрозой. Он объявился здесь, и теперь ему надо было уезжать, как делал он всегда, прежде чем улягутся волнения и законопослушные люди начнут обсуждать происшедшее. И начнут складывать все в единую картину.
Это уже началось. Девушка в чепчике, которая приносила ведро, коснулась поводьев Мак-Уордера. Она разговаривала с ним слишком долго для простой просьбы о факеле. С.Т. увидел, как сквайр спешивался. Она показала пальцем, и Мак-Уордер схватил фонарь освещать дорогу. Он начал подниматься на холм к С.Т. и Ли.
С.Т. оттолкнулся от дерева и выпрямился. Одной рукой он обнимал Ли, но она инстинктивно попятилась. Раздался общий крик, и пожарные отпрыгнули, когда два окна лопнули и вырвавшиеся языки пламени стали лизать каменные стены. Он крепче обнял ее. Он ее не оставит. Пока. Не сейчас, когда он ей нужен. Не так, как какой-то мелкий воришка, убегающий от крючконосого сельского магистрата с торжественным лицом.
Даже с такого расстояния С.Т. увидел, как изменилось выражение его лица, когда в свете факелов он узнал Ли. Сквайр уставился на нее во все глаза, а затем передал факел девушке и, протягивая руки, шагнул к ней.
— Сядем, — прохрипел он, — Должен… отдохнуть.
Раненая нога подломилась. Он обхватил дерево рукой и сполз на колени.
Каждый вдох был наказанием за тот радостный крик, воздух огнем проходил по горлу в грудь. Ли сжалась в комок около него. Он видел только часть ее лица, освещенного желтым светом пожара.
Она отвела его руку с ноги и склонилась над раной. Затем без единого слова, она развязала галстук, свободно болтавшийся у него на шее и завязала им рану. С.Т. стиснул зубы, чтобы не застонать. Очень болел укол шпаги, но больше всего его мучила обожженная кожа. Всюду, где одежда касалась его, казалось были ожоги. Прикосновения холодного воздуха к лицу и рукам было ледяным.
— Ты не сказал мне, что ранен, — прошептала она.
— Ранен? — повторил он скрежещущим голосом. — Кровь Господня, вареным ракам было лучше.
Она отодвинулась в тень.
— В каком месте у тебя ожоги?
Он поднял руку и повернул ее. Запах сгоревшей шерсти смешался со сладким запахом древесного дыма.
— Хуже, по-моему, всех ладонь.
— Где твой нож? — Она взяла его запястье в руки более нежно, чем касалась его раньше. — Мне надо будет срезать твою перчатку.
Прежде, чем он успел что-то сказать, она нащупала у него на поясе стилет. С.Т. тяжело дышал, стиснув зубы, когда oна разрезала шерсть на тыльной стороне руки и начала, как кожуру, снимать остатки перчатки с ладони. Его пронзила невольная дрожь.
— Ляг на землю, — произнесла она, прерывая свое занятие. — У тебя голова не кружится?
Он глотнул и прислонился к ней, не переставая дрожать, ему было жарко и холодно одновременно.
— Со мной все в порядке, — проговорил он, но было чертовски приятно позволить ей делать всю работу, поддерживать его плечи, пока он опускался на землю. Легкий склон, на который он улегся, дал крови прилить к его голове, прогоняя дурноту.
— Колокола звонят? — пробормотал он, вздрагивая, когда она возобновила свои попытки очистить его руку от сгоревших остатков перчатки.
— Да. Они бьют в набат в церкви. Оставайся здесь, — сказала она, хотя он и не собирался двигаться. — Я пойду за водой.
Она кинулась прочь, а С.Т. осознал, что ночь была освещена не только огнем пожара. Отдаленные крики приблизились, факелы сверкали. Он приподнялся на локте и огляделся. — Подожди, — но голос его не мог подняться выше карканья, — Ли, подожди!
Она не обернулась, будучи уже слишком далеко, чтобы услыхать его за шумом огня и суматохи. Откуда-то появилась бригада с пожарными ведрами; мужчины и женщины с румяными лицами в рабочей одежде. Среди них было несколько чилтонских девушек, но в основном это собрались соседи на помощь в борьбе с огнем, как делали они это в течение столетий, собираясь против общего врага. Ли сбежала с холма и обратилась к одному из мужчин, указывая и крича что-то в его ухо. Она повернулась и взяла за руку какую-то девушку с ведром.
Они вместе подошли к С.Т.. Он сел повыше, прислонившись к дереву. Все его инстинкты кричали, что он должен поскорее раствориться в темноте, до того, как его поймают здесь в ловушку, раненого и беззащитного. С усилием он поднялся на ноги, но Ли была на месте раньше, чем он пришел к какому-то ясному решению.
— Положи его правую руку в ведро, — приказала она и ушла в темноту.
Это было сказано, как раз таким властным, приказным тоном, которому обращенные Чилтона были выучены подчиняться беспрекословно. Девушка взяла руку С.Т. за запястье и погрузила в воду.
— Господи! — он ахнул от этой ледяной ванны. Вода была, наверное, с реки из-подо льда. Но она держала его руку, опущенной туда, и через минуту жжение его ладони перешло в тупую ноющую боль.
Вернулась Ли, она несла ветку, срубленную, казалось, с соседнего куста. Его стилетом она начала счищать с ветки кору и бросать в ведро.
— Что это такое? — подозрительно спросил он.
— Ольха. Когда она размокнет я наложу тебе припарку. Может, сядете, Монсеньор… сегодня вы проявили достаточно героизма. Стояние только доказывает ваше упрямство.
Он улыбнулся. Улыбка была процессом болезненным.
— Мое милое Солнышко.
— И, пожалуйста, не разговаривайте. Дым обжег вам легкие. — Она взяла ведро воды у второй девушки. — Принеси мне факел.
Когда девушка отправилась с поручением, С.Т. покачал головой.
— Не надо факела. Не суетись. Просто…
— Мне нужен свет, — прервала она его. — Я хочу осмотреть твою ногу.
— И уложить меня в постель и сварить мне, а потом покормить с ложечки укрепляющим бульоном? Это не нужно. Я здесь долго не задержусь, Солнышко.
Она резко подняла голову.
С.Т. вытащил из воды обожженную руку и потряс ею. Он кивнул в сторону толпы, собравшейся под холмом.
— По-моему, я узнаю среди них судью: десятилетия уклонений от встреч с представителями этой профессии, сделали меня очень чутким.
Ли обернулась. Внизу махал руками и орал крепкий сквайр, прибывший верхом.
— Мистер Мак-Уордер, — сказала она. Она выдохнула морозное облачко, как если бы это имя чем-то задевало ее. — Ты прав, он один из здешних магистратов.
Внезапно она вся напряглась и перевела взгляд со сквайра на спину удалявшейся девушки в белом чепце.
— Где Чилтон? — резко спросила она.
С.Т. протянул к ней свою необожженную руку. Он поймал ее за плечо и повернул в сторону неподвижного тела, лежавшего в нескольких ярдах от всей этой суматохи. Никто не обращал на него внимания, только на голову и плечи ему был наброшен черный плащ.
При виде этого Ли застыла на месте. С.Т. продолжал держать ее за плечо.
Она долгим взглядом посмотрела на тело Чилтона, потом подняла глаза на Сильверинг. Пожарные предпринимали свои жалкие попытки спасти дом, пытаясь смочить водой то, что еще не загорелось, но из открытых дверей шел дум, а окна всех комнат нижнего этажа светились оранжевым и желтым светом.
С.Т. увидел, как реальность оглушила ее. Весь ужас, который сдерживался необходимостью спастись, вся правда о происходящем — все пришло к ней в этот момент. Она стояла неподвижно, не замечая его прикосновения, не слыша криков, только глядела на свой горящий дом.
«Вот и пришел этот час, — подумал С.Т., — час мщения».
— Солнышко, — сказал он, и голос его звучал хрипло и тихо. Он пожал ее плечо, почти ожидая, что она отпрянет от него, как всегда, отвергая любое человеческое участие. Но она не отпрянула. Она закрыла глаза и оперлась на его руку. Когда он притянул ее к себе, она уткнулась лицом ему в грудь, как будто желая спрятаться.
Он крепко прижимал ее к себе, несмотря на боль, которую вызывало прикосновение ее тела к ожогам. Он хотел этой боли, он заслужил жариться в аду за то, что собирался сделать.
Он не мог обладать Ли. Он знал это, знал с самого начала. Его время истекло.
«Прощай, красавица моя… пришло нам время расставаться»… Всегда все тот же стих. Та же песня, тот же конец. Он должен уехать. Он не может остаться.
Он подумал: она права. Она называла его лжецом, смотрела вперед и видела это завершение, не пряталась от того, что он не хотел видеть в упор. Слишком быстро пришел час прощания. Он думал, что времени будет больше. А оно подкралось исподтишка и объявилось, как смерть, вечно отрицаемая и все равно неотвратимая.
— Как тебе это удалось? — спросила она безразличным голосом, и на мгновение он не понял вопроса.
— Не мне, — С.Т. глубоко вздохнул своими обожженными легкими. — Его убил другой человек.
«Но обвинят в этом меня», — он не произнес этого вслух. Он только угрюмо смотрел через ее голову на сельского сквайpa и всех этих добрых людей, которые не стали за нее против Чилтона. Ему они были смертельной угрозой. Он объявился здесь, и теперь ему надо было уезжать, как делал он всегда, прежде чем улягутся волнения и законопослушные люди начнут обсуждать происшедшее. И начнут складывать все в единую картину.
Это уже началось. Девушка в чепчике, которая приносила ведро, коснулась поводьев Мак-Уордера. Она разговаривала с ним слишком долго для простой просьбы о факеле. С.Т. увидел, как сквайр спешивался. Она показала пальцем, и Мак-Уордер схватил фонарь освещать дорогу. Он начал подниматься на холм к С.Т. и Ли.
С.Т. оттолкнулся от дерева и выпрямился. Одной рукой он обнимал Ли, но она инстинктивно попятилась. Раздался общий крик, и пожарные отпрыгнули, когда два окна лопнули и вырвавшиеся языки пламени стали лизать каменные стены. Он крепче обнял ее. Он ее не оставит. Пока. Не сейчас, когда он ей нужен. Не так, как какой-то мелкий воришка, убегающий от крючконосого сельского магистрата с торжественным лицом.
Даже с такого расстояния С.Т. увидел, как изменилось выражение его лица, когда в свете факелов он узнал Ли. Сквайр уставился на нее во все глаза, а затем передал факел девушке и, протягивая руки, шагнул к ней.