Кирст Ганс Гельмут. Фабрика офицеров

   — И к моей тоже, — заметил майор мягко. И при этом он улыбнулся как бы с сожалением и бросил короткий взгляд вперед, будто бы давая понять, что единственно компетентная в этих вопросах инстанция — сам генерал — витает в известной степени в облаках. — Поразмыслим-ка совместно, мой дорогой Ратсхельм, — предложил майор тоном вербовщика. — Дело обстоит таким образом: мне лично подчинены прямо, непосредственно три начальника учебных потоков, и я доволен всеми тремя, в особенности вами, мой дорогой. Но ваше несчастье заключается в том, что среди офицеров, непосредственно вам подчиняющихся, имеется один, если не два, которые ставят под угрозу вашу работу. И вот я спрашиваю вас: что же делать?
   Этого Ратсхельм в данный момент не знал. Он считал, что соответствующий начальник, а в данном случае им являлся майор, должен взять на себя инициативу. Но поскольку здесь требовалось его сотрудничество, необходимо было высказать и свое соображение. И поэтому он сказал неопределенно:
   — Может быть, нам следует еще раз попытаться просить господина генерала?..
   Майор коротко рассмеялся, и смех его был горьким. Это был не вызывающий сомнений ответ на предложение капитана. В нем заключалась критика, если не упрек.
   — Мой дорогой, уважаемый Ратсхельм, — сказал майор, — у нас с вами единое мнение, что ничто, абсолютно ничто не должно нам помешать выполнить свой долг. — Капитан в знак согласия энергично кивнул головой. — И поэтому мы не должны просто молча мириться с сомнительным самоуправством. Уже только одно полуофициальное посещение женщиной наших казарм вызывает у меня беспокойство.
   — У меня также! — согласился капитан.
   — Даже своей собственной жене, — сказал майор веско, — я никогда не позволял присутствовать на занятиях наших фенрихов. Ибо подобные явления нарушают не только четко спланированный ход любого учебного процесса, но также и установленный военный порядок. Это вместе с тем является нарушением наших основных положений. И против этого протестует мое чувство солдата.
   И опять Ратсхельм не мог с ним не согласиться. Майор был теперь уверен в себе. Капитан Ратсхельм был заведен им наподобие граммофона, а нужная пластинка лежала в готовности к проигрыванию.
   — Итак, мой дорогой Ратсхельм, то, что нам теперь необходимо, так это факты и еще раз факты! По возможности веские, неоспоримые факты! Поскольку только с теориями и предположениями мы не сделаем и шагу вперед. А вы как раз тот человек, который сидит у источников. Смотрите таким образом вокруг себя, прислушивайтесь ко всему внимательно и прикладывайте свою сильную руку, не размышляя, в тех случаях, как только представится подходящий момент. Вы понимаете меня?
   — Во всех отношениях, господин майор, — заверил его капитан Ратсхельм.
   — Я знал, что могу полностью на вас положиться, мой дорогой. И я также уверен, что не смог бы найти никого лучшего для решения подобной задачи.

 

 
   — Моей жены нет дома? — спросил майор и посмотрел вокруг с надеждой.
   — Она ушла к жене бургомистра, — ответила Барбара и взглянула заинтересованно на Фрея. То, что у него было особенно хорошее настроение, она определила сразу же. — Пройдет не менее двух часов, пока твоя жена вернется.
   — Прекрасно, прекрасно, — сказал майор довольно. — Я от души приветствую это ее развлечение.
   — Да, — ответила Барбара, — время от времени каждому необходимо немного развлечься.
   Снимая шинель, майор посмотрел на племянницу своей жены как бы со стороны. При этом он подумал: «Смешная девушка — глаза как у коровы, и выглядит всегда немного неуклюжей и как будто усталой, но в то же время чувственной. Созрела для постели, так сказать. Да, вот была бы штука!»
   — Тебе чего-нибудь надо? — спросила Барбара и посмотрела на него, слегка склонив голову.
   — Что ты сказала? — переспросил Фрей смущенно.
   — Не хочешь ли, например, кофе или рюмку коньяку?
   — Нет, нет — ответил майор облегченно. — Может быть, попозже. Сначала я намерен немного поработать.
   — Я должна тебя после этого разбудить?
   — Да, — сказал майор, слегка рассерженный такой прямотой. — Разбудить меня незадолго до прихода жены.
   Майор прошел в свой рабочий кабинет, чтобы оттуда проследовать сразу же в спальню. Он лег на кровать, зевнул и довольно прищурился, глядя в потолок.
   Его радужное настроение казалось ему достаточно обоснованным. Во время разговора с Ратсхельмом ему удалось показать шедевр дипломатии. С одной стороны, он высказал приговор, не указывая конкретно на личность осужденного и в то же время не оставляя никакого сомнения, кого он имел в виду. С другой стороны, он поставил целый ряд требований, не облекая их в форму прямого приказа. Задание, которое Ратсхельм тем самым должен был выполнить, было важным и обязывающим; его же, майора, ответственность за это практически была равна нулю!
   — А ты ботинки-то снял? — спросила Барбара, стоя у двери.
   — Не мешай мне, — сказал майор несдержанно, — я размышляю.
   — Но это можно делать и без ботинок, — заметила Барбара. — Помочь тебе их снять?
   — А может быть, сразу и штаны, а? — крикнул майор возмущенно.
   — Почему бы и нет? — невозмутимо заявила Барбара. — Меня тебе нечего стесняться. Я же ведь знаю, как ты выглядишь в подштанниках.
   — Убирайся! — заорал майор. — Свои ботинки я сниму сам.
   — Только обязательно сделай это, — напомнила Барбара. — Ты же знаешь, как рассердится твоя жена, если ты измажешь постельное белье.
   Майор смотрел ей вслед, когда она уходила. «Смотри-ка, — подумал он при этом, — у малышки хорошо развитые плечи и неожиданно узкая талия. А зад — как у лошади». В его устах это звучало как комплимент, так как майор питал слабость к лошадям.
   Но здесь он принудил себя не следовать далее за таким ходом мыслей. Какой-нибудь истории с племянницей своей жены он, естественно, не мог себе позволить.
   Он попытался сосредоточиться на других вещах, в частности, продумать новый специальный приказ. У него будет номер «сто четырнадцать». И касаться он будет вопроса сбережения и хранения зимнего обмундирования, в особенности при высоких летних температурах с учетом отсутствия консервирующих средств.
   — Тебе не холодно? — спросила Барбара. Она опять стояла у двери и смотрела на него своими коровьими глазами.
   — Нет, — ответил он отсутствующе, — наоборот, жарко.
   — Может быть, у тебя температура? — спросила она и подошла ближе.
   — Нет, я чувствую себя нормально!
   — В самом деле? — переспросила она почти с надеждой.
   — Абсолютно! А теперь не мешай мне, пожалуйста, больше. Я хочу немного отдохнуть, черт побери! Или я не имею на это права?
   — Нет, ты имеешь право абсолютно на все! — заверила Барбара и улыбнулась. — Я хотела принести тебе одеяло.
   Майор, лежа на спине, посмотрел на Барбару. Все у нее было больших размеров и выглядело довольно-таки округлым. Майор тоже начал улыбаться.
   Не то чтобы Фрей был неравнодушен к племяннице своей жены, но ему льстило, что к нему относятся с такой теплотой. Его притягательное воздействие на женщин было огромным. Впрочем, так оно было и всегда!
   — Только между нами, Барбара, — сказал он и немного приподнялся, — как у тебя дела с мужчинами? Я имею в виду: ты уже кого-нибудь разглядела поближе?
   — А что ты понимаешь под словом «поближе»?
   — Ну, как тебе, например, нравится капитан Ратсхельм? Это была бы хорошая партия — не правда ли? И ты знаешь, твоя тетка приветствовала бы это.
   — Но только не Ратсхельм! — воскликнула Барбара с ужасом.
   — А почему, собственно, нет, Барбара? Что тебе в нем не нравится?
   — Ну, — сказала Барбара открыто, — я не могу себе представить его в постели — я имею в виду в постели с женщиной.
   Майор немного испугался. Он ожидал откровенности — но не такой же! Удивительная девушка! И он прожил с нею несколько месяцев под одной крышей и не разглядел ее!
   — Обер-лейтенант Крафт был бы для меня более подходящим, — заверила его Барбара чистосердечно. — Но он уже занят. Он использует, как говорится, внутренние возможности.
   — Что ты такое говоришь? — спросил майор немного испуганно, но в то же время заинтересованно. — Что он использует?
   — Он крутит с этой Эльфридой Радемахер — и как! Говорят, даже в кино!
   — Верится с трудом, — сказал майор. Тем самым он имел в виду, с одной стороны, то, что делал Крафт — а знание этого было ему очень на руку, — с другой же стороны, ему казалось непонятным то обстоятельство, что именно Барбара, которую он всегда считал телкой, была настолько осведомлена в этих вопросах. — Скажи-ка, откуда ты все это, собственно, знаешь?
   — Да об этом все говорят.
   — Где об этом говорят? Кто рассказывает тебе подобные вещи? С кем, собственно, ты беседуешь на подобные темы?
   — Да с тобой, например, как вот теперь.
   — Барбара, я должен рассказать об этом твоей тетке.
   — Зачем? Ты хочешь вызвать в ней подозрительность?
   — Оставь меня в покое! — крикнул он ей раздраженно. — С меня достаточно!
   — А чего же ты хочешь, — сказала Барбара доверчиво. — Ты спросил, я ответила. И еще я сказала тебе, что считаю обер-лейтенанта Крафта мужчиной. Так в этом же ничего нет особенного. Тебя я тоже считаю мужчиной — разве это действительно так дурно?
   — Убирайся, Барбара! Или я не ручаюсь за себя!
   — Действительно? — спросила она.
   — Уходи немедленно! Я устал, я хочу спать.
   — Это другое дело, — сказала Барбара и вышла.

 

 
   — Прошу чувствовать себя непринужденно, господа! — крикнул капитан Ратсхельм трем своим офицерам-воспитателям. — Не обращайте на меня, пожалуйста, никакого внимания. Я здесь не как начальник потока, я пришел лишь немного позаниматься спортом.
   Капитан Ратсхельм в плотно сидевших брюках и рубашке без рукавов смешался со своими фенрихами.
   — Если я не нарушу ваши планы, господа, я предложил бы сейчас сыграть в мяч.
   — Само собой разумеется, господин капитан, — сказал обер-лейтенант Веберман, являвшийся старшим среди трех офицеров-воспитателей шестого потока. Он пронзительно свистнул и крикнул: — Игра в мяч.
   Фенрихи образовали немедленно противоположные группы и команды. Народный мяч, ручной мяч и итальянская лапта.
   Капитан как бы совершенно случайно присоединился к фенрихам подразделения «Хайнрих». Посвященные ожидали этого. Но на этот раз он предпринял, как он сам считал, умный и удавшийся ему шахматный ход. Он стал играть против команды, в которой находился его явный любимец, «коллега» по спорту Хохбауэр.
   Тем самым Ратсхельм получил возможность смотреть прямо в глаза Хохбауэру, игравшему против него. К тому же он мог любоваться точной и элегантной реакцией этого замечательного молодого человека.
   Конечно, капитан выиграл уже первую игру. Хохбауэр воспринял свое поражение и поражение своей команды с достоинством. Он даже дал понять, что ему доставляет удовольствие проигрыш такому великолепному противнику. Столь примерным, думал Ратсхельм, был спортивный дух этого фенриха.
   Обер-лейтенант Крафт невозмутимо смотрел на эту оживленную возню. Считая, что его подразделение находится в надежных руках, он отошел к лейтенанту Дитриху, чтобы немного поболтать с ним. Это им удалось без особых трудностей, так как подразделение Дитриха играло против подразделения обер-лейтенанта Вебермана. А у Вебермана хватало выдумки и выдержки, чтобы держать в постоянном движении обе команды играющих.
   — Мой дорогой Крафт, — сказал лейтенант Дитрих, когда оба без помех бродили по спортплощадке, — задумывались ли вы когда-нибудь о том, почему наш начальник потока проявляет такую любовь к спортивным мероприятиям?
   — А вы об этом думали, Дитрих? — спросил Крафт заинтересованно.
   — Разумеется, — ответил тот весело. — И я, по-видимому, пришел к тому же результату, что и вы. Но, как и вы, я считаю целесообразным об этом молчать. Или, может быть, у вас другое мнение по этому вопросу?
   — В данное время — нет, мой дорогой Дитрих, — ответил обер-лейтенант задумчиво и задал совершенно открыто вопрос: — Почему вы хотите меня предупредить?
   — Может быть, из чисто товарищеских побуждений, — сказал Дитрих не менее открыто, и ироническая усмешка появилась на его интеллигентном лице. — А может быть, чтобы напомнить вам, что вы здесь всего-навсего один из нескольких десятков офицеров и что в действительности существует нечто вроде духа офицерского корпуса школы.
   — Не надо так, дорогой Дитрих, — возразил Крафт. — Вы же ведь не имеете в виду собственное гнездо, которое не следует пачкать? В таком случае вы обратились не по адресу. Может быть, вам лучше обратиться к капитану Ратсхельму?
   Всегда несколько замкнутый, лейтенант Дитрих был одним из самых тихих среди громкоголосых и суетливых инженеров войны, человеком умным и образованным. И поэтому он сказал спокойно:
   — Я имею в виду только то, что все мы имеем слабости. Решающим же является не то, что эти слабости вообще имеются, а то, в состоянии ли мы их побороть.
   Офицеры вынуждены были прервать разговор, ибо капитан Ратсхельм закончил свои занятия — на десять минут раньше обычного. Партия в итальянскую лапту завершилась с прекрасным круглым результатом — лучшего окончания предобеденных спортивных занятий трудно было себе представить.

 

 
   — Все под душ! — крикнул капитан фенрихам.
   То, что капитан Ратсхельм мылся со всеми под душем, было обычным явлением. Фенрихи воспринимали это не без удовольствия из чисто практических соображений, поскольку даже принятие душа осуществлялось на основе тщательно разработанной инструкции: горячую воду предписывалось экономить, — начальник же потока мог допустить исключения. В большинстве случаев Ратсхельм именно так и делал и был поэтому желанным гостем у фенрихов.
   Порядок принятия душа был изложен в специальном приказе номер пятьдесят три и предусматривал следующие положения: пользователи становились под душ, в течение двух минут им подавалась горячая вода для намыливания головы и тела, после этого, также в течение двух минут, вода подавалась сначала теплая, а затем все более холодная и достигала восемнадцати градусов, ниже этого она не опускалась.
   Если капитан Ратсхельм находился лично в одной из групп моющихся, то установленное время беззаботно превышалось. Тогда он подавал команды: пустить воду — открыть краны — поднять температуру воды — поддерживать температуру. И то, что обычно совершалось за пять — семь минут, в таких случаях продлевалось до полной четверти часа.
   — Пустить воду! — крикнул Ратсхельм. — Открыть полностью кран горячей воды!
   Ратсхельм был человеком, который любил чистоту. Для него кипенно-белый платок был верным признаком культуры. Белый цвет был его любимым цветом — кипенно-белый, белый как снег, молочно-белый.
   Здесь, среди своих дорогих фенрихов, он вдыхал чистую, приближающую к природе свежесть. Сено на лугу, стакан парного молока, озерная вода в камышах — обычные явления для простого человека, ему же было дано воспринимать все это с первобытной радостью.
   — Держать напор воды! — крикнул он. — Температура — тридцать градусов!
   Хохбауэр стоял рядом с ним. Они улыбнулись друг другу сквозь завесу из брызжущих капель воды. И эта улыбка свидетельствовала о мужской радости, вызываемой совместными действиями. Юношеские фигуры фенрихов — как стена из тел вокруг слегка располневшей фигуры своего капитана! Фыркая, смеясь, отпуская веселые словечки, предназначенные лишь для мужского уха, — так они резвились в общей массе. Сколь прекрасен вид такой товарищеской обнаженности!
   — Перекрыть воду! — крикнул Ратсхельм. — Намылиться!
   И пока они намыливали и массировали мокрые тела, Хохбауэр сказал своему обожаемому начальнику:
   — Удар, принесший господину капитану пятое очко, не смог бы удержать никто. Никто!
   — Да, он был не из плохой серии, — ответил Ратсхельм. И протянул фенриху свой кусок мыла, лучшего качества и сильнее парфюмированный. — Берите, пожалуйста, Хохбауэр, и передайте дальше другим.
   Фенрихам очень пришелся по душе этот жест, тем более что мыло капитана, по всей очевидности, было из французских трофейных запасов. Их же мыло почти совсем не мылилось и распространяло резкий запах дезинфекции — по-видимому, оно было изготовлено из падали, и хорошо, если только из трупов животных! Во всяком случае, мыло капитана Ратсхельма было гвоздем программы стоявшей под душем группы фенрихов — оно таяло, как снег на плите очага.
   Капитан радовался тому, что смог доставить удовольствие своим дорогим подопечным. Сам вид как бы оттаявших под воздействием горячих водяных масс фигур вызывал в его душе теплоту.
   — Может быть, нам следовало бы создать в нашем потоке собственную сборную команду, господин капитан, — продолжил фенрих Хохбауэр, намыливая себе под мышками. — Во главе с господином капитаном, естественно. Я уверен, что подобная команда была бы непобедимой во всей военной школе.
   — Неплохая идея, Хохбауэр, — ответил капитан Ратсхельм одобрительно. — Об этом нам следует поговорить — лучше всего сегодня же вечером. Приходите ко мне, а предварительно составьте список команды. У меня такое чувство, что дело может стоить того.
   — У меня такое же чувство, господин капитан, — преданно поддакнул Хохбауэр.
   — Пустить воду полностью! — крикнул Ратсхельм. — Дать максимальную температуру!

 

 
   — Вы выглядите в последнее время немного усталой, — сказал капитан Катер Эльфриде Радемахер.
   — А это, по вашему мнению, мешает работе?
   — Ни в коем случае, дорогая фрейлейн Радемахер. Пожалуйста, поймите меня правильно. Это не упрек, а просто констатация факта — следствие, так сказать, дружеской озабоченности.
   — В этом нет никакой необходимости, господин капитан, — заверила его Эльфрида. — Есть ли у вас еще вопросы ко мне — я имею в виду по службе?
   Эльфрида стояла напротив капитана, командира административно-хозяйственной роты. Катер сидел глубоко в кресле за письменным столом. Он смотрел на свою секретаршу, доверительно щурясь.
   — Фрейлейн Радемахер, — сказал он затем, — присядьте, пожалуйста. Нам необходимо обговорить еще некоторые мелочи.
   — Пожалуйста, — ответила Эльфрида. Она села опять на свой стул, на котором обычно сидела, когда капитан пытался ей что-либо диктовать. В большинстве случаев, однако, он исчерпывал свою мысль несколькими тезисами. Но этого вполне хватало. Обычно в ходу было не более двух десятков стандартных писем, и Эльфрида знала их все.
   — Как я уже сказал, — продолжал Катер, потирая руки, — у меня в последнее время такое чувство, что вы мало щадите себя. Вы слишком много работаете! Вы могли бы здесь, на работе, делать и поменьше. Может быть, вам следует ввести перерыв, чтобы выпить немного кофе, поговорить по телефону или даже сделать то, на что имеется настроение. Более спокойная рабочая обстановка — что вы на это скажете? Это могло бы благотворно сказаться и на вашей личной жизни, не правда ли?
   — Что это должно означать, господин капитан? Не хотите ли вы сократить объем работы или же увеличить штаты?
   — У вас светлая головка, фрейлейн Радемахер. Я это всегда чувствовал.
   — Таким образом, вы собираетесь увеличить штаты вашего подразделения, господин капитан?
   — Чтобы немного разгрузить вас, фрейлейн Радемахер. А может быть, чтобы сделать приятное моему дорогому другу Крафту.
   — Ага, — сказала Эльфрида. — А я даже знаю, кого вы хотите взять. Ирену Яблонски, не так ли?
   — Вы великолепны, — рассмеялся звонко Катер, чтобы скрыть свое удивление. — Но в том-то и штука, что мы знаем довольно много друг о друге. Таким образом, вы догадались! Мы возьмем эту Ирену Яблонски к нам. Согласны?
   — А что вы ожидаете от этого, господин капитан?
   — Довольно много, — ответил он с подъемом. — Прежде всего я буду способствовать росту подрастающего поколения и дам возможность молодым силам проявить себя. Принцип оценки работы по ее результатам, фрейлейн Радемахер. Это — требование нашего времени.
   — Боюсь, однако, что Ирена не сможет делать что-либо другое, кроме работы на кухне. Она ведь не машинистка и не секретарь.
   — Ну да, но она очень хочет учиться. Я уверен, что ее можно научить очень многому.
   — Она еще очень молода, господин капитан Катер.
   — Но это ведь не недостаток. Или?..
   — Ирена Яблонски, по сути, еще ребенок.
   — Но это может быть и преимуществом. Кроме того, малышке уже восемнадцать лет. Чего же вы хотите, фрейлейн Радемахер? Вместо того чтобы быть мне благодарной за то, что я хочу разгрузить вас по работе, вы выдумываете проблемы, которых на самом деле нет.
   — Для вас, по-видимому, нет, господин капитан.
   — Что это значит? — спросил Катер уже раздраженно. — Вы что, возражаете против того, чтобы эта Ирена Яблонски поступила на работу в наше подразделение?
   — О, совершенно напротив, господин капитан, я приветствую это!
   — А что это снова означает?
   — Это означает, что вы сделаете мне любезность, если возьмете сюда Ирену Яблонски.
   — И этим я сделаю вам любезность?
   — Конечно же! Ибо, видите ли, господин капитан, я чувствую себя ответственной за Ирену. Ей нужен кто-то, кому она могла бы довериться и кто присматривал бы за ней. А это я смогу сделать особенно хорошо, если она будет работать здесь, со мною. Такую возможность вы даете — и поэтому я вам благодарна. И вы убедитесь, господин капитан, что я буду следить за Иреной, как львица за своим львенком.

 

 
   — Фенрих Хохбауэр прибыл по вашему приказанию, господин капитан!
   — Прошу вас, мой дорогой, — сказал Ратсхельм, — не будьте столь формальны! Рассматривайте ваше пребывание здесь как, скажем, дружеский визит.
   — Охотно, господин капитан. Очень благодарен.
   — Присаживайтесь, мой дорогой. Истинное товарищество не знает разницы в званиях — и в то же время уважает их всегда. Это вопрос такта — а им вы обладаете. Итак, ближе, Хохбауэр, еще ближе!
   Капитан Ратсхельм принял курсанта в своем кабинете: скудная обстановка, как, впрочем, и во всех других помещениях, но значительно украшенная умелой рукой. На столе лежала цветная крестьянская скатерть с Балкан. Подушка сине-бело-красного цвета была, по-видимому, вывезена из Франции. Россия добавила к обстановке самовар, на дне которого теперь горели угли — капитан готовил себе и своему посетителю чай.
   Когда они выпили по чашке, Хохбауэр позволил себе сказать, что напиток был очень вкусным.
   — Это, без сомнения, зависит от приготовления! — добавил он.
   Ратсхельм с улыбкой принял комплимент, а затем рассказал, что этот чай из Индии, он был конфискован в Голландии и продан в Бельгии торговцами черного рынка в военный магазин, оттуда — обратно спекулянтам, а уж они перепродали его неким девушкам, одна из которых являлась постоянной приятельницей одного из его друзей.
   — Неряшливое и неопрятное существо, до которой мне не хотелось дотрагиваться даже каминными щипцами. Но поскольку она постоянно говорила мне, что подарит все, что я обожаю, я взял в конце концов ее чай.
   Фенрих Хохбауэр засмеялся, хотя и негромко, и сказал:
   — Женская лабильность еще не полностью соответствует великим этическим требованиям нашего времени, которое можно поистине назвать героическим.
   — Точно, — подтвердил Ратсхельм, — мы живем в эпоху всего абсолютно мужского.
   — И поэтому стоит жить на свете! — произнес Хохбауэр торжественно.
   Капитан кивнул головой и тяжелым движением положил руку на плечо своего посетителя в знак молчаливого согласия. Скупая, грубая нежность охватила его. И Хаген фон Тронье, думал он, так же однажды положил свою тяжелую руку на плечи соратников и притянул их к себе, чтобы они были ближе к его сердцу, которое билось для них и борьбы.
   Они помолчали некоторое время. Капитану казалось, что он чувствует волны чистой гармонии. Но от его внимания не ускользнула тяжелая, почти мрачная серьезность, которая, казалось, лежала темной тенью на его дорогом госте. И после нескольких ничего не значащих слов о сборной команде и плане тренировок для сыгранности Ратсхельм спросил с явно выраженным участием:
   — Что вас, собственно, угнетает, дорогой Хохбауэр?
   — Господин капитан хороший психолог, — сказал фенрих, смущенный и удивленный в одно и то же время.
   — Да, — ответил Ратсхельм, — я обладаю способностью восприятия чувств доверенных мне солдат. Я знаю обычно больше, чем я говорю. А в вашем особом случае, мой дорогой Хохбауэр, от меня не ускользнуло, что вы в последнее время, в особенности в последние дни, производите впечатление не слишком счастливого человека.
   Хохбауэр слегка наклонил свою красивую голову и ответил как бы после глубокого раздумья:
   — Смерть лейтенанта Баркова касается меня в большей степени, чем это кажется на первый взгляд, то есть не смерть сама по себе, поскольку для каждого солдата она должна являться почти само собой разумеющимся явлением. Меня беспокоит то, что ныне предпринимаются усилия, не оставляющие мертвых в покое. И поскольку я знаю, что господин капитан любит искренность и прямоту, — в этом месте Ратсхельм кивнул головой в знак согласия, — я вынужден, к сожалению, сказать, что обер-лейтенант Крафт, мне кажется, предпринимает все необходимые меры, чтобы выяснить обстоятельства смерти лейтенанта Баркова.
   — Ага, — сказал капитан Ратсхельм и отчетливо дал понять, насколько его заинтересовал этот вопрос. Вместе с тем он добавил: — А что же, собственно, там еще выяснять? Ведь расследование уже закончено — в том числе и военно-судебного характера, которое я, впрочем, всегда считал излишним, но которое по положению дел было, очевидно, неизбежным.