Кирст Ганс Гельмут. Фабрика офицеров

 

 
   — Мне кажется, — сказал Крафт Федерсу, когда они остались одни и вновь осушили рюмки, — я знаю вашу личную проблему. Вы все время думаете о тех людях в корзинах, о калеках — инвалидах войны, с которыми мы играли в скат. До последнего времени вы считали, что для этих людей смерть являлась единственным выходом из положения. Лучше умереть, говорили вы, чем так жить дальше! Но теперь вы уже так не можете сказать. Функе жизнь устраивает. Жизнь, даже если она разбита и искалечена в буквальном и переносном смысле, имеет надежду: надежду на хорошую книгу, картину, отрывок музыки, игру в скат или, может быть, даже на любовь женщины.
   — Вы пройдоха и хитрый парень, Крафт, — промолвил резко Федерс. — Вы напоминаете мне моего младшего брата. Никто не мог заглянуть ему в душу. Его уже нет в живых. Он схватил за уздечку взбесившуюся лошадь, и она затоптала его. Правда, он тем самым ценой своей жизни спас две человеческие жизни: проститутки и жулика.
   — Иногда я чувствую себя способным выступить против такой одичавшей, взбесившейся лошади, — задумчиво произнес Крафт. — Однажды я уже пытался.
   — Теперь это не лошадь, а танки, причем танки из предвзятости, локомотивы, которые приводятся в движение ложью. Смотрите, Крафт! Вы пытаетесь плыть навстречу водопаду.
   — В настоящий момент, — сказал Крафт, — я думаю вытряхнуть нечистоты из одного ночного горшка. Сейчас уже десять часов, и я не могу забыть об этом. Я не могу заставить ждать капитана Катера. А ожидает он мою невесту.
   — В такое время? — с удивлением заметил Федерс. — По службе?
   — Ничего общего, для личных целей.
   — Ага, — с удовлетворением промолвил Федерс. — Вы хотите ему объявить о вашей помолвке!
   — В этом нет необходимости. Он о ней знает.
   — И тем не менее?
   — Именно поэтому, скажем так. Ему, видите ли, это обстоятельство ни в малейшей мере не мешает. Он осмелился об этом заявить сам. Вы извините меня, господин капитан. Я вам буду весьма признателен, если фрейлейн Радемахер сможет задержаться здесь у вас с четверть часа. Вся процедура вряд ли продлится более пятнадцати минут.
   — Возьмите меня с собою, — попросил Федерс. — Я прошу вас об этом. Сделайте мне удовольствие!
   — Может быть, лучше, — медленно промолвил Крафт, — обойтись без третьих лиц, чтобы не было свидетелей?
   — Совсем наоборот, — возразил Федерс. — Самое безопасное иметь при этом свидетеля, который подтвердит при необходимости, что вы были в бархатных перчатках. Ну скажите «да».
   — Ну хорошо, согласен.
   Федерс потер руки с готовностью действовать.
   — Мой дорогой Крафт, — сказал он, — вы доставили мне большое удовольствие.
   — Я не вижу здесь ни малейшего удовольствия, — возразил обер-лейтенант.
   — Оно еще появится, — ответил Федерс. Он подошел к двери соседней комнаты, открыл ее и произнес: — Разрешите мне сообщить, что мы решили предпринять освежающую прогулку продолжительностью в полчаса.
   — С чего это вы вздумали? — спросила Марион Федерс.
   — Мы имеем намерение охладить разгоряченные головы.
   — Это не повредит, — согласилась Эльфрида.

 

 
   Они вышли из общежития. Сквозь занавески квартиры, в которой проживал генерал, пробивалась узкая полоска света. Федерс показал на нее рукой.
   — По всей вероятности, — весело заметил капитан, — старик работает над своим любимым творением об этике офицеров на примерах великой Пруссии, как ее представляет себе маленький Мориц.
   Бросающаяся в глаза приподнятость настроения капитана обеспокоила Крафта. И, когда они подошли к штабу, он озабоченно произнес:
   — Может быть, мне поговорить с капитаном Катером наедине?
   — Ни в коем случае, мой милый, ни в коем случае! Я делаю все как надо.
   — Но, в конце концов, это все же мое личное дело.
   — Вы ошибаетесь, мой дорогой. Это касается также вашей невесты и ваших друзей. Кроме того, вы должны практично мыслить, Крафт. Если вы один изобьете этого Катера, то при известных обстоятельствах ваши действия можно рассматривать как оскорбление действием начальника при исполнении им служебных обязанностей. Если же это сделаю я, то все это можно перевести на товарищескую попытку убедить его с применением силы. И наконец, я смогу посмотреть, как будет себя вести эта безнравственная свинья, и я не изменю своего намерения.
   Федерс пошел вперед. Он подошел к комнате капитана Катера, распахнул дверь и крикнул:
   — К вам гости, Катер! — и затем пропустил Крафта.
   Катер встал с кресла. Он был в купальном халате и заметно недоволен этим грубым нарушением его радостного ожидания. Он был удивлен, и наконец его охватило беспокойство, заметное по дрожащим пальцам, оправляющим складки халата.
   Обер-лейтенант выступил вперед и промолвил:
   — Моя невеста, фрейлейн Радемахер, к сожалению, не может прийти, чтобы лично отвесить вам пощечину. Я попытаюсь ее заменить при выполнении этой грязной работы.
   — Что вы от меня хотите? — выкрикнул Катер, пытаясь в поисках укрытия зайти за кресло. — Я не понимаю, о чем вы говорите! И как вы можете допускать подобный тон в разговоре со старшим в чине офицером!
   — А мы говорим здесь не со старшим в чине и должности, а с безнравственной свиньей! — пояснил Федерс, приятельски улыбаясь. — И мы позволим себе представлять здесь фрейлейн Радемахер. Ну давайте, начинайте. Попытайтесь же ударить нас в подбородок!
   Катер стоял в оцепенении. Он беспомощно оглядывался вокруг, отыскивая пути к бегству. Но он видел перед собою две крепкие фигуры, преграждавшие ему выход. Кричать тоже не имело смысла: здание штаба в это время было совершенно пустым. Прекрасные условия, в которых ему никто не мог помешать, созданные им к этому времени, превратились внезапно в опасную ловушку. Ему не оставалось ничего иного, как переключиться на мягкие тона примирения.
   — Но, простите, господа, здесь, очевидно, какое-то недоразумение.
   — В отношении вас, Катер, — промолвил Федерс и осмотрел комнату испытующим взором, — мы не допускаем ни малейшей ошибки. Вы жалкий негодяй, понимаете?
   — При всех условиях, если вы будете приставать к моей невесте, — решительно заявил Крафт, — я изуродую вас, как бог черепаху!
   — Это что, угроза? — взвизгнул срывающимся голосом Катер. — За это я вас под суд отдам!
   — Но перед этим попадете в госпиталь, — заметил Крафт.
   — Тихо, друзья, только тихо, — промолвил Федерс. — Прежде всего — об угрозах вообще нет никакой речи. В этом я могу присягнуть. Мы здесь мирно беседуем, тихо, спокойно, так же, как и вы, Катер. Понятно? И никогда не забывайте о том, что здесь имеются показания двух против одного, двух фронтовых товарищей против одной тыловой крысы, что для военного суда, как следует из опыта, имеет немалое значение.
   Капитан Катер понял, что его положение почти безнадежно, если посетители имели какие-то серьезные намерения. Он прислонился к стене. Колени его дрожали.
   — Перейдем к делу, — произнес капитан Федерс. — Как у вас обстоит с крепкими напитками, Катер?
   Катер показал трясущейся рукой на стол. Там стояло несколько бутылок и рюмок, очевидно приготовленных для обворожительной, пьянящей ночи.
   Федерс медленно подошел к столу, взял одну из бутылок, поднял ее кверху, чтобы рассмотреть этикетку, и недовольно покачал головой. При этом он уронил бутылку на пол так, что она разбилась. Вино забрызгало ковер и мебель. В комнате распространился острый, пьянящий запах алкоголя.
   — Это для нас не подойдет! — лаконично констатировал Федерс. — О чем вы, собственно, думаете? Какой-то дрянной коньячишко! Так дешево вы от нас не отделаетесь!
   И он брал одну бутылку за другой, ронял их на пол, разбивая вдребезги. Затем он исследовал шкаф и комод и обнаружил там новые бутылки, с которыми поступил так же.
   Различные сорта крепких водок, коньяков и вин, смешавшись, создали отталкивающий запах. Хоть топор вешай, как говорит пословица. Куча осколков разбитых бутылок и громадная лужа все увеличивались на полу. И посредине, в войлочных туфлях, стоял Катер с беспомощным взглядом и дрожащими руками и ногами. Вандалы заявились к нему! И он был выдан им полностью, без надежды на спасение, по крайней мере в настоящий момент.
   Федерс посмотрел вокруг. Однако полного удовлетворения он еще не выражал. И в заключение воскликнул:
   — Здесь чертовски тесно! Ты не считаешь, Крафт?
   Обер-лейтенант утвердительно кивнул и промолвил:
   — По моему мнению, кровать здесь совершенно лишняя.
   — Правильно! — воскликнул Федерс. — Она мне все это время только мешала. Кроме того, мы должны известить наших друзей о том, что он злоупотребляет этим видом мебели.
   Они объединенными усилиями разломали полевую кровать и выбросили обломки в коридор. За ними последовали стулья. Когда друзья закончили все это, они вставили ключ в дверь с наружной стороны.
   Однако прежде чем капитан Федерс изолировал стоявшего с понурой головой капитана Катера от внешнего мира, он ему сказал:
   — Мы весьма признательны вам за этот исключительно милый вечер. Мы всем о нем расскажем именно в таком свете, если, конечно, нас об этом кто-либо спросит.

24. Гибкая совесть

   Всю ночь капитан Катер не мог избавиться от чувства гнева. Более того, ему не удалось успокоиться даже на следующее утро, когда он спускался в Вильдлинген, чтобы нанести визит бургомистру в его собственной резиденции.
   Бургомистр Хундлингер одновременно являлся крайслейтером и начальником окружного управления, то есть был лицом вполне влиятельным и сильно занятым. Однако, несмотря на это, Хундлингер без промедления принял всеми уважаемого капитана Катера. Такая любезность не просто успокоила Катера, он воспринял ее как льстивое признание его заслуг. Здесь его ценили, уважали, более того, здесь его почитали.
   — Чем могу быть полезен, дорогой капитан? — приветливо спросил Хундлингер входившего в кабинет офицера. Для бургомистра капитан Катер являлся живым олицетворением важного звена, которое связывало военную школу с местным населением, то есть был одним из трех столпов германского рейха — вермахта. Два же другие столпа — партию и государство — олицетворял он сам, Хундлингер.
   — Просто шел мимо и решил заглянуть на минутку к вам, — с наигранным благодушием проговорил капитан.
   — Всегда рад видеть вас, — заверил Хундлингер с неменьшей наигранностью, успев за первые десять секунд разгадать причину появления Катера. Он по опыту знал, что капитан был человек на редкость расчетливый и ничего не делал без пользы для себя. Бургомистр на всякий случай был готов к тому, чтобы выслушать любое требование или просьбу Катера. Это давало возможность и ему самому порой обращаться к Катеру с различными просьбами.
   — Меня кое-кто беспокоит, — доверительным тоном начал Катер, — и не кто иной, как господин Ротунда.
   — Понятно! Продолжайте, — ободряюще произнес Хундлингер, моментально сообразив: «Ротунда — владелец небольшого виноградника и хозяин кабачка „Пегий пес“, член партии, правда не пользующийся авторитетом, что, собственно, позволяет не обращать на него особого внимания. Короче говоря, мелкая рыбешка, не больше, хотя Катеру знать это вовсе не обязательно.
   А Катер между тем уже обрушился на Ротунду, нисколько не сдерживая себя, так как, обвиняя хозяина кабачка, намеревался привести в движение лавину, которая, как он надеялся, поможет ему смести Крафта, а возможно, и Федерса вместе с их учебным отделением «X».
   Этот Ротунда, объяснял далее Катер, просто бросил его в беде. Он бесхребетный и ненадежный человек, склонный к резким колебаниям. Короче говоря, он не из тех настоящих людей, которые нужны стране в такое время, как сейчас.
   «Он рассчитывает, видимо, на мою помощь, — подумал бургомистр. — Но ведь я не какой-нибудь изверг или чудовище, а человек, способный поддержать любое стоящее начинание. В военной школе я его поддерживаю, заступаюсь за него, а что делает этот Ротунда? Он вдруг идет на попятную. Он поддается уговорам влиятельных фенрихов и делает вид, что ничего особенного у него в кабачке не случилось. И тут на тебе — вдруг выступаю я, как какой-нибудь дурак, который, видите ли, еще раз решил выступить в защиту требований местного населения и за свои усилия не получил ничего, кроме неблагодарности и осуждения».
   Хундлингер придал лицу задумчивое выражение. Он хорошо понял сложившуюся ситуацию, из которой мог извлечь для себя не ахти какую выгоду: самое большее — это выпросить на неделю военный грузовик. По-видимому, капитан Катер очень заинтересован в этом деле. Не будь у него личных причин, этот хитрый лис отнюдь не стал бы плести столь сложные интриги из-за такого пустяка. Он вполне мог бы обойтись телефонным разговором. Так что же, собственно, кроется за всем этим? Хундлингер решил незамедлительно добраться до сути.
   — Разрешите мне лично уладить это дело, — сказал он великодушно. — Я сейчас же переговорю с Ротундой и дам ему понять, что этот инцидент он должен урегулировать исключительно так, как вы считаете необходимым.
   — Это, — перебил его Катер, — не совсем соответствует моим желаниям.
   Хундлингер опустил свои дородные телеса в кресло. И тут же автоматически решил про себя повысить ставку: он потребует за эту услугу не один, а два грузовика, и на две недели, вместе с водителями, сопровождающими и запасом бензина.
   — Все это можно утрясти, — пояснил он. — Для вас, дорогой капитан, я всегда готов! В конце концов, в этом заключается наше сотрудничество. Так было и так должно быть в будущем. Короче говоря, я лично намекну Ротунде, что и как следует сделать, разумеется, не упоминая при этом вашего имени.
   — Мы прекрасно поняли друг друга, — с признательностью произнес Катер. — Мне осталось только напомнить, я подчеркиваю — это очень важно. Ротунда должен обратиться лично к генералу. Прямо к самому генералу! Не забудьте об этом, прошу вас.
   К обоюдному соглашению они пришли очень быстро. Военная школа предоставляла сроком на две недели в распоряжение бургомистра города Вильдлингена-на-Майне господина Хундлингера рабочую команду с двумя военными грузовиками для проведения так называемых общественных работ. Бензин — за счет лимитов военного училища. А господин Хундлингер, со своей стороны, обязался уладить дело, о котором они только что говорили.
   Они расстались так же, как и встретились: как братья по духу, повторяя про себя: «Еще не перевелись у нас немцы, на которых вполне можно положиться! Как приятно это сознавать!»
   Все, что произошло вслед за этим, лишний раз свидетельствовало о том, что господин Хундлингер является полноправным повелителем гражданского населения города, умеющим успешно и быстро добиваться своего; для этого ему достаточно снять телефонную трубку и поговорить с кем нужно и как нужно.
   — Я, разумеется, не собираюсь давить на вас, партайгеноссе Ротунда, — проговорил Хундлингер тоном, каким подобает говорить окружному руководителю партии. — Однако я намерен дать вам хороший совет.
   — Я слушаю вас, крайслейтер, — послушно сказал Ротунда.
   — То, что вы сделаете, вы сделаете совершенно добровольно. Я вам отнюдь не приказываю, так как, если я начну приказывать, партайгеноссе Ротунда, мне придется быть жестким, очень жестким. В этом случае я буду говорить с вами не как друг, а как руководитель партии. Надеюсь, вы этого не хотите, не так ли?
   — Разумеется, не хочу, крайслейтер.
   — Вот видите, мой дорогой Ротунда, мы с вами прекрасно поняли друг друга. Другого ответа от вас я и не ожидал. Теперь идите к генералу, лично к генералу, и все ему изложите. Большего от вас не требуется.

 

 
   — Я вам очень благодарен, господин генерал, за то, что вы любезно согласились принять меня, — сказал хозяин кабачка Ротунда, оказавшись в кабинете генерала.
   — Будьте добры, без церемоний, — произнес в ответ генерал-майор Модерзон. — В чем, собственно, дело?
   Ротунда в мягких выражениях коротко изложил суть дела, заключавшегося в драке, порче инвентаря, оскорблении гражданских посетителей кабачка, совершенных фенрихами из учебного отделения «X». При этом Ротунду не оставляло крайне неприятное чувство. И совсем не потому, что его мучила совесть. Удручало его главным образом то, что ему казалось, будто он разговаривает не с живым человеком, а с каменным изваянием.
   Модерзон сидел в кресле не шевелясь, в своей привычной позе. Лицо его казалось окаменевшим, взгляд был неподвижен, но направлен на Ротунду. Когда тот наконец закончил, Модерзон спросил:
   — Господин Ротунда, все сказанное вы изложили письменно?
   — Так точно, господин генерал! — оживившись и почти с облегчением воскликнул Ротунда, обрадовавшись тому, что молчаливое могущество может не только слушать, но и разговаривать. Как-то само собой Ротунда принял положение «смирно». Надежный инстинкт гражданина Германии подсказал ему, что он должен проникнуться полным уважением к представителю военных властей. С дрожью, но счастливый от сознания, что поступает так, как хочет вышестоящий начальник, он положил перед генералом свою бумагу. — Я позволил себе изложить случившееся в форме информационного заявления.
   Не изменив положения корпуса, всего лишь протянув руку, Модерзон взял листок и, положив его перед собой, сказал:
   — Я дам вам знать о своем решении, господин Ротунда.
   Хозяин кабачка и виноградника моментально понял, что аудиенция окончена. Он поспешно вскочил со стула и выкинул вперед и вверх правую руку, но для генерала он, казалось, уже перестал существовать: Модерзон был занят — он внимательно читал поданную ему бумагу.
   — Хайль Гитлер, господин генерал! — выкрикнул Ротунда.
   — С богом! — ответил генерал, так и не поднявшись с места.
   — Фрейлейн Бахнер ко мне! — коротко распорядился Модерзон.
   Сибилла, с длинными волнистыми локонами, в бежевом, хорошо сшитом платье, танцующей походкой пересекла кабинет и, грациозно отставив левую ногу чуть-чуть в сторону, произнесла:
   — Слушаю вас, господин генерал.
   Модерзон скользнул удивленным взглядом по машинистке, которая за последнее время заметно похорошела. Однако Сибилла не заметила во внимательном взгляде шефа ни капли неудовольствия или неодобрения. Это обрадовало ее. Однако спустя три секунды она поняла, что радость ее была преждевременной и беспричинной.
   — Вот это переписать, — деловито распорядился генерал, — и направить начальнику второго курса. Срочно. Пусть доложит свое мнение.
   Генерал переложил заявление Ротунды на правую сторону стола, что означало — с этим делом покончено. По крайней мере, генерал Модерзон не имел обыкновения отдавать своей секретарше бумаги в руки.
   — Это все, — бросил он в заключение.

 

 
   А спустя каких-нибудь полчаса эта щекотливая бумага уже лежала на столе у начальника второго курса майора Фрея, который первым делом прочел резолюцию генерала. Она представляла собой обычную формулировку и мало что говорила: «Доложите свое мнение».
   И лишь после этого майор прочел заявление хозяина кабачка Ротунды. И прочел не без душевного смятения. Фрей даже немного изменился в лице.
   Причину проступившей на лице майора бледности, когда он читал бумагу, было нетрудно понять. Тут имелись по крайней мере две причины: во-первых, в ней излагалось дело, которое майор Фрей уже считал решенным; во-вторых, майору вдруг стало ясно, что речь снова пойдет об ужасно неприятном приказе № 131. А это могло принять нежелательный оборот! Если генерал вдруг сообразит, что непосредственным поводом драки послужило появление несчастного приказа, могут возникнуть осложнения, которые свалятся на его, майора, голову одно за другим.
   Однако майор и сам был человеком, мыслящим по-военному; он хорошо знал заповеди военной службы. Они не только давали ему передышку, но и особенно удачливым, а майор относил себя к таким людям, предоставляли возможность переложить ответственность за любое дело на другого, желательно на нижестоящего подчиненного.
   Исходя из этого принципа, майор Фрей украсил лежавшую перед ним бумагу следующей резолюцией: «Весьма срочно! Передать для немедленного исполнения начальнику шестого потока».
   Так автоматически бумага была передана дальше. Следующим лицом, к которому она попала, был капитан Ратсхельм, который в свою очередь сначала прочел резолюцию своего непосредственного начальника, затем — резолюцию генерала и только после этого заявление Ротунды.
   Ратсхельм был всегда готов выполнить любое приказание, уважая, разумеется, при этом мнение и решения своих начальников; более того, он старался всегда и во всем подражать им и следовать их примеру. Ход самого дела огорчил его, однако приходилось брать то, что есть. И он без промедления направил бумагу дальше, украсив ее следующей надписью: «Весьма срочно! Передать для незамедлительного и внимательного исполнения офицеру-воспитателю учебного отделения „X“.

 

 
   В конце концов трижды отфутболенную бумагу получил обер-лейтенант Крафт.
   И получил ее обер-лейтенант как раз в тот момент, когда он проводил занятие с фенрихами на тему: «Ведение служебной переписки». Крафт также в первую очередь прочел скупую резолюцию своего непосредственного начальника. Он сразу же обратил внимание на то, что гриф «срочно» превратился под конец в «весьма срочно».
   Однако ничего забавного Крафт в этом не нашел. Он сразу же сообразил, что заявление Ротунды — документ весьма опасный. Он перечитал его дважды, притом очень внимательно.
   О том, что это чтение не доставило офицеру удовольствия, фенрихи, сидевшие на занятии, моментально догадались по выражению его лица и забеспокоились. Инстинктом кандидатов в офицеры они почувствовали возможные осложнения.
   — Господа, — проговорил после внушительной паузы обер-лейтенант, окинув всех взглядом, — поскольку мы сейчас как раз изучаем правила ведения деловой переписки, я хочу познакомить вас с удачным примером деловой обработки жалобы, поступившей от одного гражданского лица. Вот, послушайте.
   И тут Крафту в голову пришла смелая идея: он вслух прочитал всю жалобу. Прочел абсолютно все, от «шапки» до даты (пятого марта тысяча девятьсот сорок четвертого года), включая резолюции начальника военной школы, начальника курса и начальника потока.
   Когда обер-лейтенант кончил, в классе воцарилось тягостное молчание. Старшина учебного отделения Крамер возмущенно пыхтел. У Редница глаза приняли испуганное выражение. Хохбауэр закусил нижнюю губу. И лишь один Меслер открыто заявил:
   — Да это самое настоящее свинство! — И, словно в подтверждение его слов, одни закивали головой, а другие забормотали что-то одобрительное.
   — Друзья, — остановил фенрихов Крафт, — я запрещаю вам личные высказывания по этому делу. Мы рассматриваем эту бумагу как учебный материал, и ничего больше. Именно поэтому я не собираюсь затевать с вами полемику, а прошу лишь высказывать деловые предложения. Всем понятно?
   Постепенно фенрихи начинали понимать. За четыре недели, проведенные со своим офицером-воспитателем, они многому научились у него, в частности умению видеть главное и избегать второстепенного и ложного. Он помог им освободиться от уставных мелочей, вывел их из дебрей на простор надежным и эффективным способом, который обычно приносил желаемые плоды. Руководствуясь этим принципом, обер-лейтенант и на этот раз решил под маркой изучения деловой переписки познакомить фенрихов вполне открыто и в то же время в несколько завуалированном под учебный материал виде с делом, которое было равносильно раскаленному железу.
   Меслер оказался в числе первых, кто сообразил, что же тут происходит. Во всяком случае, он довольно оригинально отреагировал на предложение воспитателя, встав и с сияющим видом заявив:
   — Я предлагаю написать на предложенной нам бумаге следующую резолюцию: «Срочно! Весьма срочно! Молния! Присланную офицеру-воспитателю бумагу передать через старшину учебного отделения фенриху Хохбауэру, знакомому, по его же собственному донесению, со всеми деталями дела, для незамедлительного и срочного доклада».
   Воспитатель с облегчением рассмеялся, а Хохбауэр метнул уничтожающий взгляд в сторону Меслера. Крафт сделал вид, что не заметил этого. Он объяснил:
   — На этом обычно заканчивается компетентность последнего офицера. Мне любопытно, что из этого выйдет.
   Затем слова попросил Редниц и, получив разрешение высказать свое мнение, встал и выпалил:
   — Любая жалоба, от кого бы она ни исходила, сначала должна быть проверена на достоверность. Бывают случаи, и к тому же не такие уж редкие, когда изложенные в жалобе или заявлении факты либо полностью, либо частично не соответствуют действительности.
   — Вполне возможно, Редниц, — согласился с фенрихом Крафт. — Однако вы не обратили внимания на то, что эта бумага помечена сегодняшним числом.
   — Это недоразумение, — вмешался Крамер. — Мы ведь все уладили по-мирному.
   Слова еще раз попросил Редниц, которому точка зрения Крамера показалась чересчур навязчивой.
   — При более близком знакомстве с делом иногда оказывается, что ведение надлежащих переговоров между сторонами, подкрепленных соответствующим возмещением убытков, приводит к полюбовному соглашению без необходимости совершения письменных формальностей.
   — И как вы полагаете, — не без любопытства спросил Крафт, — может быть достигнуто подобное соглашение на практике?