Страница:
— Наконец-то я тебя поймал! Ты мне за все ответишь, потаскушка! Немедленно открывай дверь! Я убью твоего хахаля!
Эльфрида и Карл вскочили. Они с беспокойством прислушивались и растерянно смотрели друг на друга.
— Это, вероятно, вернулся муж моей подруги, ее железнодорожник, — предположила Эльфрида.
Это предположение подтвердилось. Железнодорожник колотил в дверь с такой силой, что, казалось, мог сдвинуть с места целый товарный поезд.
— Я застал тебя на месте преступления, паршивая свинья, — рычал мужчина. — А проходимцу сейчас же сверну шею! Я застрелю его, как шелудивого пса, и тебя вместе с ним. Ты, грязная тварь!
Крафт подошел к двери и сказал:
— Не орите же так! Сбежится весь дом. Вашей жены здесь нет.
— Что? — загремел железнодорожник с возмущением. — Вы что, хотите меня купить, считаете меня идиотом? Я же собственными глазами видел ее сквозь замочную скважину!
К двери подбежала Эльфрида и крикнула:
— Я не ваша жена! Будьте благоразумны!
Но разъяренный железнодорожник не хотел слушать никаких призывов к благоразумию. Его честь была затронута — в этом не было сомнений.
— Я тебе покажу, проститутка, как еще и прикидываться посторонним человеком!
Крафт понял, что угомонить разбушевавшегося ревнивца, жаждавшего мести за свою поруганную честь, не удастся. Нужно было быстрее одеваться и по возможности целыми уносить ноги.
Тем временем крик хозяина комнаты взбудоражил весь дом. Полюбоваться на даровое представление выскакивали многочисленные зеваки. Одни возмущались, другие ожидали драки. Все возрастал угрожающий гул голосов, кое-кто ругался. Обстановка накалялась.
А разошедшийся железнодорожник продолжал орать:
— Дайте мне пистолет — я уложу эту суку и ее любовника!
Некоторые хотели успокоить его, по крайней мере, попытки уговорить хозяина квартиры были слышны через дверь. Эльфрида и Карл с лихорадочной поспешностью одевались. Железнодорожник как сумасшедший прыгал перед дверью.
— Дай я все улажу, — промолвила Эльфрида.
Карл Крафт покачал головой.
— Это мужское дело! — решительно заявил он.
Осторожно повернув ключ, он стремительно открыл дверь как раз в тот момент, когда разъяренный хозяин бросился на нее. Не найдя опоры, он пролетел в дверной проем и растянулся в комнате на ковре. Крафт поспешил вновь закрыть дверь изнутри. При этом он должен был оттолкнуть некоторых зрителей, которые пытались проникнуть в помещение вслед за хозяином. С этой целью он схватил первого попавшегося и, используя его, как шар в кегельбане, бросил на остальных, выталкивая их из комнаты.
Карлу пришло в голову использовать немецкую привычку подчиняться. С этой целью обер-лейтенант подошел к железнодорожнику и начал его строго рассматривать.
Мститель за свою поруганную честь был заметно смущен, и совсем не падением на собственный ковер. Неожиданный оборот событий лишил его дара речи. Он был убежден, что схватит своего соперника, и вместо этого увидел совершенно незнакомых людей. Помимо того, он видел перед собой рослого, здорового офицера. И этому офицеру он осмеливался неоднократно угрожать!
— Имя? — требовательно спросил Крафт.
— Бенке, — последовал смущенный ответ.
— Профессия?
— Железнодорожник.
— Были на военной службе?
— Так точно, господин обер-лейтенант, — ответил железнодорожник, готовый провалиться сквозь землю. Он действительно служил в армии и даже был кандидатом в унтер-офицеры, поэтому солдатская муштра еще у него не выветрилась.
— Тогда я приказываю вам не мешать нам больше. Ваша жена в кино. Можете идти.
— Слушаюсь, господин обер-лейтенант, — пролепетал окончательно сбитый с толку железнодорожник и вышел.
Три фенриха — Редниц, Меслер и Вебер уютно расположились со своими дамами на матах в инвентарном складе спортивного зала. Их освещал мягкий розовый свет, излучаемый рефлекторами и шкалой радиоприемника. Между ними стояли три бутылки.
— Друзья! — воскликнул Меслер. — Нет ничего лучше непринужденных отношений и дружеской атмосферы.
Фенрих Меслер, по его собственному мнению, родился слишком поздно и в совершенно неподходящих условиях. Он считал себя аристократом, рожденным для прожигания жизни. Вместо этого судьба втянула его в теперешнюю вшивую войну. Это, однако, не мешало Меслеру проявлять даже здесь свое жизнелюбие и некоторый аристократизм. Например, если не удавалось сервировать обед со свечами, то по крайней мере при распитии водки на столе должен был светить хотя бы ночник.
— Сколько я принес в жертву этой войне, — говорил он, — трудно себе представить.
Он всегда имел свою точку зрения о внешней стороне дела и являлся сторонником приличного оформления: мягкое освещение, нежащая теплота и, прежде всего, музыка. Без музыки, по меньшей мере без радиоприемника, у него не могло быть хорошего настроения. И вот теперь, хотя обеспечение сегодняшнего вечера приемником стоило ему вдвое больших усилий, чем «организация» трех дам, компания была обеспечена музыкой.
— Больше всего я люблю рояль, — заявил он мечтательно. — Шопена или Шумана, а также Моцарта я предпочитаю всем другим композиторам. Закроешь глаза или погасишь свет — и чувствуешь, будто над тобою ночное небо, светит луна. Во Франции мы пили только шампанское. Икру при этом просто не ели. Я считаю, что закусывать шампанское икрой слишком вульгарно. Такую вольность можно допустить лишь с крымскими шипучими винами.
— Ну тогда ты должен быть доволен, что я сюда не захватил икры, — промолвил Эгон Вебер. — Мне кажется, что крепкий шнапс тоже неплохая штука. Как вы думаете, девушки?
Девица, сидевшая рядом с Вебером, жеманно улыбнулась. Это была типичная кухарка, толстая и грубая, но с претензиями на знакомство с манерами высшего общества. Она насмотрелась на офицерских дам, и в ее крошечном мозгу запечатлелись некоторые великосветские обычаи. Она повернулась к Веберу и спросила его:
— Не слишком ли ординарен шнапс для известного круга?
— Милое дитя, для известных кругов не существует вообще ничего, что было бы ординарным. Люди с высшим образованием имеют тоже самые различные склонности.
— Не рискнуть ли нам немного потанцевать? — предложил Меслер.
Редниц отрицательно покачал головой, а Вебер коротко бросил:
— К чему эти фокусы? Мы должны избегать лишнего шума.
— Все предусмотрено, — возразил Меслер. — Спортзал расположен крайне удобно для нас. Он в стороне от направлений, по которым постоянно ходят люди. Кроме того, музыка будет приглушена, а маты, которые здесь всюду расставлены, создают неплохую звукоизоляцию. Если даже запустим радиоприемник погромче, то и в этом случае нам никто не помешает. Конечно, можно вообразить, что кому-либо из офицеров взбредет в голову ночью совершить несколько упражнений на брусьях или турнике. Но, я думаю, таких идиотов среди наших воспитателей не найдется.
Девушки рассмеялись. Они находили фенриха очень веселым и остроумным. Большинство их коротких любовных приключений проходило обычно на солдатских одеялах или на лестничных ступеньках, всегда в страхе, без всякой гарантии. В этот раз все было по-другому, весело и походило на настоящий маленький праздник.
Девушка, сидевшая рядом с Меслером, повизгивала от восторга. Та, которая была с Редницем, немного скучала и выжидала, когда ее кавалер попытается вызвать ее благосклонность. Туповатая кухарочка сразу заинтересовалась подробностями обычаев и привычек в офицерском корпусе.
— Большое значение придается благородному происхождению офицерских жен? — интересовало ее.
— Первое, — заметил Вебер, — никаких офицерских жен нет. Если только у них до этого дошло, они называются дамами, а до их происхождения никому нет никакого дела.
— Неужели? — с надеждой спросила девушка.
— Ясное дело, — ответил Вебер. — У нас был даже один генерал-фельдмаршал, который женился на уличной девице, и как только она вышла замуж, так сразу стала дамой. Жена генерал-фельдмаршала не может быть иной. Наш любимый фюрер даже был у них шафером.
— Да, — протяжно промолвила девушка, — когда я думаю о нашем фюрере, у меня становится на сердце совершенно по-иному.
— Может быть, мы уединимся? — спросил Вебер, которому обстановка показалась благоприятной. — Пойдем в спортзал!
Но девушка не хотела или не спешила. Информация о путях становления дамой, которую она получила от Вебера, очень заинтересовала ее. То, что она нравится офицерам, по крайней мере будущим офицерам, она это знала. Они буквально увивались вокруг нее. Этот Вебер был особенно статным парнем. В конце концов, она была бы хорошей парой этому или подобному ему фенриху. По сравнению с ней многие офицерские дамы гроша не стоят, думала она. Например, эта майорша, эта худущая коза.
— Ну, пойдем? — спросил еще раз с нетерпением Вебер. Но его вопрос запоздал. Меслер уже провальсировал в спортзал со своим жучком, и тем самым вход в него для остальных, по меньшей мере на полчаса, был закрыт.
— Как ты думаешь, — упрямо выспрашивала девушка, — могу я стать женой офицера?
— Конечно, — ответил Вебер и прислушался, так как ему почудились подозрительные шорохи. А впрочем, это могла быть и ошибка — порыв ветра или шум автомашины, проехавшей вдали.
Он крепко прижал к себе свою кухарочку, мечтающую стать офицерской дамой.
Ночь была полна волнений и тревог…
Майор Фрей зашел на кухню, чтобы выпить стакан воды. Барбара сидела за кухонным столом и подрезала ногти на ногах.
Майор вначале взглянул на ногти, затем на ступни и перевел взгляд на ноги.
— Скажи, Барбара, — грубо спросил он, — тебе не совестно?
— Почему? — спросила она и посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
Майор строго заметил:
— Ногти на ногах не подстригают на кухне, пойми ты это наконец.
И майор поплелся в своих войлочных шлепанцах в кабинет. Здесь сидела его жена Фелицита и читала интересную, по ее мнению, немецкую книгу. На вошедшего мужа она посмотрела без всякого выражения.
Майор присел к столу и начал писать.
— Над чем работаешь, Арчибальд? — спросила Фелицита.
— Над особой инструкцией, милая, — ответил майор.
— Ну что это за особая инструкция?
— В ней будет идти речь о различных вещах, и она должна объединять многие разрозненные указания, как, например, порядок стрижки, увольнения и другие.
Фелицита кивнула и продолжала чтение. Это была одна из тех книг, которые ей прислал капитан Ратсхельм с этим милым фенрихом Хохбауэром. Невольный вздох вырвался из ее груди.
— Тебе что, нездоровится, Фелицита? — спросил майор механически.
Не взглянув на мужа, она ответила, что здорова, и продолжала читать или, вернее, делать вид, что читает, а муж вновь склонился над своей инструкцией, хотя дело у него не клеилось, мысли не концентрировались.
— Как тебе нравится имя Эгон? — внезапно задал он вопрос.
— Ужасное имя! — последовал ответ.
— Наши вкусы совпадают, — подтвердил майор.
— Двоюродный брат моей матери, — заметила майорша, — совершенно распущенный человек и, понятно, не имевший отношения к военной службе, не офицер, носил это ужасное имя.
— Человек не сам выбирает себе имя. Ему дают его при крещении.
— Это я знаю, Арчибальд.
— Я хочу сказать следующее. Мы сейчас живем в такое время, что случайные имена тут уже не могут быть вечным балластом человека. Есть, например, фамилия Грабовский — это звучит по-славянски. Если он немец, то он должен изменить фамилию на Грабов. Это уже другое дело. Это звучит по-прусски. Не правда ли? Судебная процедура смены фамилии — пустая формальность. И я придерживаюсь такого мнения, что немецкий офицер должен иметь фамилию и имя, звучащие по-немецки. К счастью, у нас имен, как правило, по меньшей мере два. Такие имена, как Эгон, я не хочу слышать. Это звучит как в анекдоте, ты понимаешь?
Фелицита Фрей зевнула. И это было не только от содержания книги. Она подняла ее к лицу и вновь зевнула. Книга напоминала ей статного золотоволосого фенриха, который ее передал. Она задумчиво улыбнулась, и муж принял ее улыбку за дружеское согласие с его мнением.
— Собственно, мне жаль этих фенрихов, — заявила она непоследовательно. Майор сморщил лоб. Он не мог понять этого утверждения и удивленно спросил:
— Почему тебе их жаль?
— Да, — ответила фрау Фелицита, — я подумала: а как эти молодые люди проводят вечера?
— Но они работают. Что же еще им делать?
— Я очень хорошо помню фенрихов моего времени. Тогда были часы танцев, концерты, экскурсии, балы. Они вращались в обществе.
— Я прошу тебя, — промолвил майор, укоризненно покачав головой. — Мы не в Дрездене или Берлине, моя милая, и, кроме того, сейчас не мирное время, а самый разгар войны.
— И тем не менее, — упрямо возражала фрау Фелицита, — нужно изыскать все возможности, чтобы молодые люди не отрывались от общества, не забывали свои обязанности перед ним. Таким путем у них укрепляются человеческие связи, чувство собственного достоинства. Не правда ли, Арчибальд?
— Конечно, ты права, — заметил майор. — Но нужно учитывать, что для проведения всех этих мероприятий у нас нет должных условий и существует ряд ограничений.
— Это я понимаю и учитываю, — мягко заметила майорша. — Но эта проблема начинает меня интересовать все больше. Если ты разрешишь, я ею займусь. Это будет в твоих же интересах. Не мог бы ты попросить милейшего капитана Ратсхельма, чтобы он завтра прислал мне опять книг, так же как он делал это раньше?
Эльфрида Радемахер под холодным проливным дождем спешила к себе домой. На территории училища ее остановил патруль.
— Вас вызывает капитан Катер, — сообщили ей.
— Это что, не терпит до утра? — поинтересовалась девушка.
— Какие-то дела по службе, — ответил старший патрульный. — Капитан ждет вас в кабинете.
Это замечание не смутило Эльфриду. Она подошла к зданию, где размещалась административно-хозяйственная рота, и направилась через канцелярию к кабинету капитана. Когда она вошла, Катер демонстративно посмотрел на часы и промолвил с деланной улыбкой:
— Поздновато, не правда ли?
— Если бы я даже знала, что вы меня здесь ожидаете, я все равно не пришла бы быстрее, — грубо бросила в ответ Радемахер.
Капитан Катер весь как-то сжался. Тон, которым ответила эта баба, ему явно не понравился. Но он тем не менее, сохранив на лице улыбку, заметил:
— Очень мило с вашей стороны.
— Я не знаю, что вы, собственно, хотите, — продолжала Эльфрида, решив показать, что она будущей беседе не придает никакого значения. — Мне непонятно, зачем я понадобилась вам в столь позднее время. Если вы намеревались поговорить со мною об Ирене Яблонски, то это можно было с успехом перенести на утро.
— Как вам это могло прийти в голову? — деланно удивился Катер. — Что вы хотите этим сказать? Эта девушка совсем не интересует меня.
Эльфрида отлично знала: то, что она воспрепятствовала Ирене пойти на квартиру к капитану, явилось для него ударом. Он это не забудет, не простит и постарается рассчитаться с нею за это.
— Садитесь, Эльфрида, — пригласил капитан.
— Моя фамилия Радемахер, — ответила девушка.
— Ну что же, пожалуйста, фрейлейн Радемахер, — прорычал он. Ему хотелось разделаться с этой бабой. Некоторые вещи можно было в его положении позволить себе только один раз. — Фрейлейн Радемахер, — промолвил Катер, достав из большого ящика письменного стола стакан вина и отхлебнув из него, — в последнее время вы часто отлучаетесь из казармы и поздно возвращаетесь в свое общежитие.
— Это мое личное дело, господин капитан, — твердо ответила Эльфрида.
— Не совсем так, — возразил капитан и вновь подкрепился большим глотком вина. — Совершенно не безразлично, где, при каких обстоятельствах и с кем вы проводите время. И, поскольку здесь я за вас отвечаю, вы должны разрешить мне заботиться и о вас, и о том молодом человеке, с которым вы встречаетесь.
— Откуда вы это взяли? — спросила Эльфрида.
Катер про себя ухмыльнулся. Ему было хорошо известно, откуда он это взял, поскольку в этот день, последние минуты которого уже истекали, произошли три события, предостерегавшие его и заставлявшие спешить. Первое: его подчиненная, эта Радемахер, осмелилась вмешаться в его личные дела. Второе: генерал потребовал от него итоговый доклад о работе. Третье: старший военный советник юстиции Вирман прислал ему личное письмо с предупреждением.
— Я питаю к вам симпатию, фрейлейн Радемахер. И даже там, где, казалось бы, мне совсем нет дела, в отношении вашего старшего лейтенанта, этого, как его… Крафта, я тоже принимаю участие. Он мне нравится, и мне, право, жаль, что он не отвечает мне взаимностью.
— Это меня совершенно не касается, — возразила Эльфрида.
— Поверьте мне, — продолжал Катер, сделав вид, что он не обратил внимания на ее слова, — ему в его положении очень нужны искренние друзья. Я знаю по меньшей мере двух человек, которые его распяли бы живого.
— Кажется, мне теперь известен и третий.
Капитан Катер, польщенный, улыбнулся.
— Не совсем верно, — возразил он. — Понятно, я могу многое, если захочу. Но зачем мне это, если речь будет идти о моем друге? С другой стороны, как офицер, я имею моральный долг. Например, я могу подать рапорт, если мне известно о нарушении этики и морали кем-либо из офицеров. Знаю ли я об этом? Иногда эти факты мною просто забываются, иногда я их не принимаю во внимание, поскольку они касаются моих друзей. Но я должен точно знать, кто является действительно моим другом и кто нет.
— Зачем вы говорите мне все это? — спросила Эльфрида. — Скажите об этом обер-лейтенанту Крафту.
— Послушайте, милое дитя, — вкрадчиво продолжал капитан Катер. — Я хочу быть с вами совершенно откровенным. Здесь нас никто не слышит. Итак, ваш обер-лейтенант Крафт немного экспансивный парень. Это мне совершенно ясно. Я не могу вести с ним прямой, откровенный разговор. Он схватит меня и попытается задушить, и поэтому я решил подключить для этого вас. Вы все это расскажете ему, поскольку в полном объеме я ему сказать все это не могу. Но если, при всех условиях, мои предупреждения не подействуют, я, как вы, вероятно, догадались, ни о чем не говорил, ни о чем. Понимаете? В этом случае я с вами говорил только о служебных делах, и ни о чем другом. Но может быть, вы, как любовница обер-лейтенанта Крафта, пожелаете по-иному интерпретировать мою беседу с вами и дать ей огласку? В таком случае оба вы попадете в такую кашу, заваленную вами же самими, что ваш Крафт сломает себе шею. Это я вам гарантирую.
— Я понимаю, — сказала Эльфрида уже мягче. Она подумала о том, что произошло этой ночью. Если история с ревнивым железнодорожником дойдет до Катера, то это будет целый поток воды на его мельницу.
— Ну вот, — с удовлетворением промолвил капитан. Считая, что всякая маскировка теперь уже излишня, он достал из ящика стакан и бутылку и поставил их на стол. — Зачем ходить вокруг да около, если речь идет о совершенно ясных делах.
— Хорошо, — согласилась Эльфрида Радемахер, — я с ним поговорю.
— Имейте в виду, милое дитя: этот Крафт должен выложить карты на стол. Я хочу знать, в каких отношениях находился генерал с лейтенантом Барковом и особенно с матерью Баркова. Он должен это выяснить. Не попусту же он часами проводит с нею время. Что мне потребуется в дальнейшем, я сообщу ему позже. Ну вот, а если Крафт ничего не скажет вообще, я, к сожалению, вынужден буду выполнить свой долг относительно морали и этики. Правда, имеется еще третья возможность, Эльфрида: вы жертвуете Крафтом, если только эту потерю можно назвать жертвой. Я это буду только приветствовать, поскольку моя слабость в отношении вас слишком велика.
Обер-лейтенант Крафт медленно шагал к своей квартире. Холодный дождь перешел в крупные снежные хлопья, и шинель Крафта стала тяжелой, а лицо блестело от влаги. Но все это не беспокоило обер-лейтенанта. Ему нужно было несколько остыть.
Дело с железнодорожником казалось ему опасным. Если эта история по одним из многих каналов приведет в военное училище, то неприятности ему гарантированы. В этих вопросах генерал, понятно, шутить не любит. Тем более что последний всегда утверждал: сейчас нельзя себя ничем компрометировать. Хорошо ему распространяться на эту тему: у него же нет Эльфриды Радемахер.
Обер-лейтенант замедлил шаги. Стояла мертвая, удручающая тишина. Не было слышно ни обрывков какой-либо мелодии, ни шума поезда, ни боя церковных часов — ничего.
Но внезапно Крафт услышал приближавшийся топот солдатских сапог, которые ритмично маршировали по бетону. Было уже за полночь, солдаты, очевидно, чувствовали себя усталыми и не замечали наблюдения, так как вели себя довольно развязно. Чем ближе проходило маленькое подразделение, тем яснее замечал это опытный наблюдатель.
Мимо Крафта проходили три солдата. Очевидно, два патрульных под командой третьего. В темноте и при снегопаде лица солдат различить было трудно. Старший из них приветствовал офицера с необычной поспешностью.
Обер-лейтенант Крафт ответил на приветствие, приложив руку к козырьку фуражки, и с удивлением посмотрел вслед странному подразделению. Что за манера подчеркнуто приветствовать в темноте? Это было необычным. Капитан Ратсхельм был бы от этого в восторге, а у обер-лейтенанта Крафта это вызвало подозрения.
Он внимательно посмотрел за прошедшими, и фигуры солдат, в особенности старшего патрульного, показались ему знакомыми. Его отличная память сразу начала лихорадочно работать, и он воскликнул с удивлением:
— Не Редниц ли это?
Солдаты маршировали несколько ускоренным темпом: ничего другого им не оставалось в их положении.
Полагая, что он мог ошибиться, Крафт поспешил за тремя мушкетерами и скомандовал:
— Группа, стой! Кру-гом!
Он не ошибся. Перед ним стояли Редниц, Меслер и Вебер. Карманный фонарь освещал их смущенные и ставшие мертвенно-бледными лица. Они смотрели на Крафта, как будто он должен был немедленно объявить им приговор, но надежда на помилование была еще не совсем потеряна. Они молчали. Впрочем, их ни о чем и не спрашивали.
Обер-лейтенант Крафт решил безошибочно — что-то не в порядке. Он сразу догадался — здесь и не пахнет караульной службой, патрулированием, выполнением особых заданий, тем более что от «постовых» разило шнапсом.
— Через пять минут зайдете ко мне, — приказал он и скомандовал: — Кру-гом! Шагом марш!
Понурив голову, друзья потопали в казарму. Ноги их дрожали.
— Что будем делать? — озабоченно спросил Вебер, когда они зашли в свое помещение.
— Может быть, — предложил, несколько помедлив, Меслер, — мы доложим обер-лейтенанту, что отрабатывали несение караульной службы?
— Балда! — воскликнул Редниц.
При этом восклицании проснулся четвертый обитатель комнаты — фенрих Бемке. Он высунул свою кудлатую голову из-под одеяла. «Фауст» лежал у него на подушке.
— Вы уже вернулись? — дружески спросил он.
— Замри! — прикрикнул Редниц. — Ты ничего не слышал и ничего не видел, ты ничего не знаешь, поскольку читал своего «Фауста», а затем заснул. Все, что было после, тебе неизвестно. Ясно? Если ты не скажешь таким образом, то Крафт ощиплет тебя, как рождественского гусака. А нам бы этого не хотелось. За сегодняшнюю ночь достаточно трех жертв.
— Ты хороший товарищ, — заметил с благодарностью Бемке. И, чтобы подтвердить свою благодарность, процитировал: — «Все может совершить благородный и быстро соображающий…» — после чего вновь нырнул под одеяло.
— Мы попались, — глухо промолвил Вебер. — Он теперь может с нами сделать что захочет.
Их судьба теперь находилась в руках Крафта. Он мог позаботиться о том, чтобы они уже завтра покинули училище. А там — адью офицерская карьера, назад в строй, на фронт.
— Что-либо скрывать теперь вряд ли имеет смысл, — сказал Меслер подавленным тоном.
— У обер-лейтенанта Крафта это не пройдет, — убежденно заявил Редниц.
— Дамы должны быть вне игры, — потребовал Эгон Вебер. — В конце концов, я кавалер. Не можем же мы заявить, что нас обольстили.
Все было бесполезно — в этом фенрихи вскоре убедились. Тихо подошли они к двери кабинета обер-лейтенанта Крафта, робко постучались и вошли. Стояли с убитым видом, не смея поднять глаза на своего воспитателя.
Обер-лейтенант Крафт был краток.
— Слушайте меня внимательно, друзья. Вы вполне заслужили эту бессонную ночь, и я хотел бы с вами побеседовать. В частности, я хотел бы задать вам несколько вопросов, в том числе связанных со смертью лейтенанта Баркова. Поймите меня правильно. Только одни эти вопросы интересуют меня. Если вы правдиво и исчерпывающе ответите на них, больше вопросов у меня к вам не будет. Понятно?
Фенрихи кивнули. У них теперь оставался выбор только между двумя возможностями: или они вылетают из училища, или говорят правду.
— Мы скажем правду, — заявил фенрих Редниц.
Эльфрида и Карл вскочили. Они с беспокойством прислушивались и растерянно смотрели друг на друга.
— Это, вероятно, вернулся муж моей подруги, ее железнодорожник, — предположила Эльфрида.
Это предположение подтвердилось. Железнодорожник колотил в дверь с такой силой, что, казалось, мог сдвинуть с места целый товарный поезд.
— Я застал тебя на месте преступления, паршивая свинья, — рычал мужчина. — А проходимцу сейчас же сверну шею! Я застрелю его, как шелудивого пса, и тебя вместе с ним. Ты, грязная тварь!
Крафт подошел к двери и сказал:
— Не орите же так! Сбежится весь дом. Вашей жены здесь нет.
— Что? — загремел железнодорожник с возмущением. — Вы что, хотите меня купить, считаете меня идиотом? Я же собственными глазами видел ее сквозь замочную скважину!
К двери подбежала Эльфрида и крикнула:
— Я не ваша жена! Будьте благоразумны!
Но разъяренный железнодорожник не хотел слушать никаких призывов к благоразумию. Его честь была затронута — в этом не было сомнений.
— Я тебе покажу, проститутка, как еще и прикидываться посторонним человеком!
Крафт понял, что угомонить разбушевавшегося ревнивца, жаждавшего мести за свою поруганную честь, не удастся. Нужно было быстрее одеваться и по возможности целыми уносить ноги.
Тем временем крик хозяина комнаты взбудоражил весь дом. Полюбоваться на даровое представление выскакивали многочисленные зеваки. Одни возмущались, другие ожидали драки. Все возрастал угрожающий гул голосов, кое-кто ругался. Обстановка накалялась.
А разошедшийся железнодорожник продолжал орать:
— Дайте мне пистолет — я уложу эту суку и ее любовника!
Некоторые хотели успокоить его, по крайней мере, попытки уговорить хозяина квартиры были слышны через дверь. Эльфрида и Карл с лихорадочной поспешностью одевались. Железнодорожник как сумасшедший прыгал перед дверью.
— Дай я все улажу, — промолвила Эльфрида.
Карл Крафт покачал головой.
— Это мужское дело! — решительно заявил он.
Осторожно повернув ключ, он стремительно открыл дверь как раз в тот момент, когда разъяренный хозяин бросился на нее. Не найдя опоры, он пролетел в дверной проем и растянулся в комнате на ковре. Крафт поспешил вновь закрыть дверь изнутри. При этом он должен был оттолкнуть некоторых зрителей, которые пытались проникнуть в помещение вслед за хозяином. С этой целью он схватил первого попавшегося и, используя его, как шар в кегельбане, бросил на остальных, выталкивая их из комнаты.
Карлу пришло в голову использовать немецкую привычку подчиняться. С этой целью обер-лейтенант подошел к железнодорожнику и начал его строго рассматривать.
Мститель за свою поруганную честь был заметно смущен, и совсем не падением на собственный ковер. Неожиданный оборот событий лишил его дара речи. Он был убежден, что схватит своего соперника, и вместо этого увидел совершенно незнакомых людей. Помимо того, он видел перед собой рослого, здорового офицера. И этому офицеру он осмеливался неоднократно угрожать!
— Имя? — требовательно спросил Крафт.
— Бенке, — последовал смущенный ответ.
— Профессия?
— Железнодорожник.
— Были на военной службе?
— Так точно, господин обер-лейтенант, — ответил железнодорожник, готовый провалиться сквозь землю. Он действительно служил в армии и даже был кандидатом в унтер-офицеры, поэтому солдатская муштра еще у него не выветрилась.
— Тогда я приказываю вам не мешать нам больше. Ваша жена в кино. Можете идти.
— Слушаюсь, господин обер-лейтенант, — пролепетал окончательно сбитый с толку железнодорожник и вышел.
Три фенриха — Редниц, Меслер и Вебер уютно расположились со своими дамами на матах в инвентарном складе спортивного зала. Их освещал мягкий розовый свет, излучаемый рефлекторами и шкалой радиоприемника. Между ними стояли три бутылки.
— Друзья! — воскликнул Меслер. — Нет ничего лучше непринужденных отношений и дружеской атмосферы.
Фенрих Меслер, по его собственному мнению, родился слишком поздно и в совершенно неподходящих условиях. Он считал себя аристократом, рожденным для прожигания жизни. Вместо этого судьба втянула его в теперешнюю вшивую войну. Это, однако, не мешало Меслеру проявлять даже здесь свое жизнелюбие и некоторый аристократизм. Например, если не удавалось сервировать обед со свечами, то по крайней мере при распитии водки на столе должен был светить хотя бы ночник.
— Сколько я принес в жертву этой войне, — говорил он, — трудно себе представить.
Он всегда имел свою точку зрения о внешней стороне дела и являлся сторонником приличного оформления: мягкое освещение, нежащая теплота и, прежде всего, музыка. Без музыки, по меньшей мере без радиоприемника, у него не могло быть хорошего настроения. И вот теперь, хотя обеспечение сегодняшнего вечера приемником стоило ему вдвое больших усилий, чем «организация» трех дам, компания была обеспечена музыкой.
— Больше всего я люблю рояль, — заявил он мечтательно. — Шопена или Шумана, а также Моцарта я предпочитаю всем другим композиторам. Закроешь глаза или погасишь свет — и чувствуешь, будто над тобою ночное небо, светит луна. Во Франции мы пили только шампанское. Икру при этом просто не ели. Я считаю, что закусывать шампанское икрой слишком вульгарно. Такую вольность можно допустить лишь с крымскими шипучими винами.
— Ну тогда ты должен быть доволен, что я сюда не захватил икры, — промолвил Эгон Вебер. — Мне кажется, что крепкий шнапс тоже неплохая штука. Как вы думаете, девушки?
Девица, сидевшая рядом с Вебером, жеманно улыбнулась. Это была типичная кухарка, толстая и грубая, но с претензиями на знакомство с манерами высшего общества. Она насмотрелась на офицерских дам, и в ее крошечном мозгу запечатлелись некоторые великосветские обычаи. Она повернулась к Веберу и спросила его:
— Не слишком ли ординарен шнапс для известного круга?
— Милое дитя, для известных кругов не существует вообще ничего, что было бы ординарным. Люди с высшим образованием имеют тоже самые различные склонности.
— Не рискнуть ли нам немного потанцевать? — предложил Меслер.
Редниц отрицательно покачал головой, а Вебер коротко бросил:
— К чему эти фокусы? Мы должны избегать лишнего шума.
— Все предусмотрено, — возразил Меслер. — Спортзал расположен крайне удобно для нас. Он в стороне от направлений, по которым постоянно ходят люди. Кроме того, музыка будет приглушена, а маты, которые здесь всюду расставлены, создают неплохую звукоизоляцию. Если даже запустим радиоприемник погромче, то и в этом случае нам никто не помешает. Конечно, можно вообразить, что кому-либо из офицеров взбредет в голову ночью совершить несколько упражнений на брусьях или турнике. Но, я думаю, таких идиотов среди наших воспитателей не найдется.
Девушки рассмеялись. Они находили фенриха очень веселым и остроумным. Большинство их коротких любовных приключений проходило обычно на солдатских одеялах или на лестничных ступеньках, всегда в страхе, без всякой гарантии. В этот раз все было по-другому, весело и походило на настоящий маленький праздник.
Девушка, сидевшая рядом с Меслером, повизгивала от восторга. Та, которая была с Редницем, немного скучала и выжидала, когда ее кавалер попытается вызвать ее благосклонность. Туповатая кухарочка сразу заинтересовалась подробностями обычаев и привычек в офицерском корпусе.
— Большое значение придается благородному происхождению офицерских жен? — интересовало ее.
— Первое, — заметил Вебер, — никаких офицерских жен нет. Если только у них до этого дошло, они называются дамами, а до их происхождения никому нет никакого дела.
— Неужели? — с надеждой спросила девушка.
— Ясное дело, — ответил Вебер. — У нас был даже один генерал-фельдмаршал, который женился на уличной девице, и как только она вышла замуж, так сразу стала дамой. Жена генерал-фельдмаршала не может быть иной. Наш любимый фюрер даже был у них шафером.
— Да, — протяжно промолвила девушка, — когда я думаю о нашем фюрере, у меня становится на сердце совершенно по-иному.
— Может быть, мы уединимся? — спросил Вебер, которому обстановка показалась благоприятной. — Пойдем в спортзал!
Но девушка не хотела или не спешила. Информация о путях становления дамой, которую она получила от Вебера, очень заинтересовала ее. То, что она нравится офицерам, по крайней мере будущим офицерам, она это знала. Они буквально увивались вокруг нее. Этот Вебер был особенно статным парнем. В конце концов, она была бы хорошей парой этому или подобному ему фенриху. По сравнению с ней многие офицерские дамы гроша не стоят, думала она. Например, эта майорша, эта худущая коза.
— Ну, пойдем? — спросил еще раз с нетерпением Вебер. Но его вопрос запоздал. Меслер уже провальсировал в спортзал со своим жучком, и тем самым вход в него для остальных, по меньшей мере на полчаса, был закрыт.
— Как ты думаешь, — упрямо выспрашивала девушка, — могу я стать женой офицера?
— Конечно, — ответил Вебер и прислушался, так как ему почудились подозрительные шорохи. А впрочем, это могла быть и ошибка — порыв ветра или шум автомашины, проехавшей вдали.
Он крепко прижал к себе свою кухарочку, мечтающую стать офицерской дамой.
Ночь была полна волнений и тревог…
Майор Фрей зашел на кухню, чтобы выпить стакан воды. Барбара сидела за кухонным столом и подрезала ногти на ногах.
Майор вначале взглянул на ногти, затем на ступни и перевел взгляд на ноги.
— Скажи, Барбара, — грубо спросил он, — тебе не совестно?
— Почему? — спросила она и посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
Майор строго заметил:
— Ногти на ногах не подстригают на кухне, пойми ты это наконец.
И майор поплелся в своих войлочных шлепанцах в кабинет. Здесь сидела его жена Фелицита и читала интересную, по ее мнению, немецкую книгу. На вошедшего мужа она посмотрела без всякого выражения.
Майор присел к столу и начал писать.
— Над чем работаешь, Арчибальд? — спросила Фелицита.
— Над особой инструкцией, милая, — ответил майор.
— Ну что это за особая инструкция?
— В ней будет идти речь о различных вещах, и она должна объединять многие разрозненные указания, как, например, порядок стрижки, увольнения и другие.
Фелицита кивнула и продолжала чтение. Это была одна из тех книг, которые ей прислал капитан Ратсхельм с этим милым фенрихом Хохбауэром. Невольный вздох вырвался из ее груди.
— Тебе что, нездоровится, Фелицита? — спросил майор механически.
Не взглянув на мужа, она ответила, что здорова, и продолжала читать или, вернее, делать вид, что читает, а муж вновь склонился над своей инструкцией, хотя дело у него не клеилось, мысли не концентрировались.
— Как тебе нравится имя Эгон? — внезапно задал он вопрос.
— Ужасное имя! — последовал ответ.
— Наши вкусы совпадают, — подтвердил майор.
— Двоюродный брат моей матери, — заметила майорша, — совершенно распущенный человек и, понятно, не имевший отношения к военной службе, не офицер, носил это ужасное имя.
— Человек не сам выбирает себе имя. Ему дают его при крещении.
— Это я знаю, Арчибальд.
— Я хочу сказать следующее. Мы сейчас живем в такое время, что случайные имена тут уже не могут быть вечным балластом человека. Есть, например, фамилия Грабовский — это звучит по-славянски. Если он немец, то он должен изменить фамилию на Грабов. Это уже другое дело. Это звучит по-прусски. Не правда ли? Судебная процедура смены фамилии — пустая формальность. И я придерживаюсь такого мнения, что немецкий офицер должен иметь фамилию и имя, звучащие по-немецки. К счастью, у нас имен, как правило, по меньшей мере два. Такие имена, как Эгон, я не хочу слышать. Это звучит как в анекдоте, ты понимаешь?
Фелицита Фрей зевнула. И это было не только от содержания книги. Она подняла ее к лицу и вновь зевнула. Книга напоминала ей статного золотоволосого фенриха, который ее передал. Она задумчиво улыбнулась, и муж принял ее улыбку за дружеское согласие с его мнением.
— Собственно, мне жаль этих фенрихов, — заявила она непоследовательно. Майор сморщил лоб. Он не мог понять этого утверждения и удивленно спросил:
— Почему тебе их жаль?
— Да, — ответила фрау Фелицита, — я подумала: а как эти молодые люди проводят вечера?
— Но они работают. Что же еще им делать?
— Я очень хорошо помню фенрихов моего времени. Тогда были часы танцев, концерты, экскурсии, балы. Они вращались в обществе.
— Я прошу тебя, — промолвил майор, укоризненно покачав головой. — Мы не в Дрездене или Берлине, моя милая, и, кроме того, сейчас не мирное время, а самый разгар войны.
— И тем не менее, — упрямо возражала фрау Фелицита, — нужно изыскать все возможности, чтобы молодые люди не отрывались от общества, не забывали свои обязанности перед ним. Таким путем у них укрепляются человеческие связи, чувство собственного достоинства. Не правда ли, Арчибальд?
— Конечно, ты права, — заметил майор. — Но нужно учитывать, что для проведения всех этих мероприятий у нас нет должных условий и существует ряд ограничений.
— Это я понимаю и учитываю, — мягко заметила майорша. — Но эта проблема начинает меня интересовать все больше. Если ты разрешишь, я ею займусь. Это будет в твоих же интересах. Не мог бы ты попросить милейшего капитана Ратсхельма, чтобы он завтра прислал мне опять книг, так же как он делал это раньше?
Эльфрида Радемахер под холодным проливным дождем спешила к себе домой. На территории училища ее остановил патруль.
— Вас вызывает капитан Катер, — сообщили ей.
— Это что, не терпит до утра? — поинтересовалась девушка.
— Какие-то дела по службе, — ответил старший патрульный. — Капитан ждет вас в кабинете.
Это замечание не смутило Эльфриду. Она подошла к зданию, где размещалась административно-хозяйственная рота, и направилась через канцелярию к кабинету капитана. Когда она вошла, Катер демонстративно посмотрел на часы и промолвил с деланной улыбкой:
— Поздновато, не правда ли?
— Если бы я даже знала, что вы меня здесь ожидаете, я все равно не пришла бы быстрее, — грубо бросила в ответ Радемахер.
Капитан Катер весь как-то сжался. Тон, которым ответила эта баба, ему явно не понравился. Но он тем не менее, сохранив на лице улыбку, заметил:
— Очень мило с вашей стороны.
— Я не знаю, что вы, собственно, хотите, — продолжала Эльфрида, решив показать, что она будущей беседе не придает никакого значения. — Мне непонятно, зачем я понадобилась вам в столь позднее время. Если вы намеревались поговорить со мною об Ирене Яблонски, то это можно было с успехом перенести на утро.
— Как вам это могло прийти в голову? — деланно удивился Катер. — Что вы хотите этим сказать? Эта девушка совсем не интересует меня.
Эльфрида отлично знала: то, что она воспрепятствовала Ирене пойти на квартиру к капитану, явилось для него ударом. Он это не забудет, не простит и постарается рассчитаться с нею за это.
— Садитесь, Эльфрида, — пригласил капитан.
— Моя фамилия Радемахер, — ответила девушка.
— Ну что же, пожалуйста, фрейлейн Радемахер, — прорычал он. Ему хотелось разделаться с этой бабой. Некоторые вещи можно было в его положении позволить себе только один раз. — Фрейлейн Радемахер, — промолвил Катер, достав из большого ящика письменного стола стакан вина и отхлебнув из него, — в последнее время вы часто отлучаетесь из казармы и поздно возвращаетесь в свое общежитие.
— Это мое личное дело, господин капитан, — твердо ответила Эльфрида.
— Не совсем так, — возразил капитан и вновь подкрепился большим глотком вина. — Совершенно не безразлично, где, при каких обстоятельствах и с кем вы проводите время. И, поскольку здесь я за вас отвечаю, вы должны разрешить мне заботиться и о вас, и о том молодом человеке, с которым вы встречаетесь.
— Откуда вы это взяли? — спросила Эльфрида.
Катер про себя ухмыльнулся. Ему было хорошо известно, откуда он это взял, поскольку в этот день, последние минуты которого уже истекали, произошли три события, предостерегавшие его и заставлявшие спешить. Первое: его подчиненная, эта Радемахер, осмелилась вмешаться в его личные дела. Второе: генерал потребовал от него итоговый доклад о работе. Третье: старший военный советник юстиции Вирман прислал ему личное письмо с предупреждением.
— Я питаю к вам симпатию, фрейлейн Радемахер. И даже там, где, казалось бы, мне совсем нет дела, в отношении вашего старшего лейтенанта, этого, как его… Крафта, я тоже принимаю участие. Он мне нравится, и мне, право, жаль, что он не отвечает мне взаимностью.
— Это меня совершенно не касается, — возразила Эльфрида.
— Поверьте мне, — продолжал Катер, сделав вид, что он не обратил внимания на ее слова, — ему в его положении очень нужны искренние друзья. Я знаю по меньшей мере двух человек, которые его распяли бы живого.
— Кажется, мне теперь известен и третий.
Капитан Катер, польщенный, улыбнулся.
— Не совсем верно, — возразил он. — Понятно, я могу многое, если захочу. Но зачем мне это, если речь будет идти о моем друге? С другой стороны, как офицер, я имею моральный долг. Например, я могу подать рапорт, если мне известно о нарушении этики и морали кем-либо из офицеров. Знаю ли я об этом? Иногда эти факты мною просто забываются, иногда я их не принимаю во внимание, поскольку они касаются моих друзей. Но я должен точно знать, кто является действительно моим другом и кто нет.
— Зачем вы говорите мне все это? — спросила Эльфрида. — Скажите об этом обер-лейтенанту Крафту.
— Послушайте, милое дитя, — вкрадчиво продолжал капитан Катер. — Я хочу быть с вами совершенно откровенным. Здесь нас никто не слышит. Итак, ваш обер-лейтенант Крафт немного экспансивный парень. Это мне совершенно ясно. Я не могу вести с ним прямой, откровенный разговор. Он схватит меня и попытается задушить, и поэтому я решил подключить для этого вас. Вы все это расскажете ему, поскольку в полном объеме я ему сказать все это не могу. Но если, при всех условиях, мои предупреждения не подействуют, я, как вы, вероятно, догадались, ни о чем не говорил, ни о чем. Понимаете? В этом случае я с вами говорил только о служебных делах, и ни о чем другом. Но может быть, вы, как любовница обер-лейтенанта Крафта, пожелаете по-иному интерпретировать мою беседу с вами и дать ей огласку? В таком случае оба вы попадете в такую кашу, заваленную вами же самими, что ваш Крафт сломает себе шею. Это я вам гарантирую.
— Я понимаю, — сказала Эльфрида уже мягче. Она подумала о том, что произошло этой ночью. Если история с ревнивым железнодорожником дойдет до Катера, то это будет целый поток воды на его мельницу.
— Ну вот, — с удовлетворением промолвил капитан. Считая, что всякая маскировка теперь уже излишня, он достал из ящика стакан и бутылку и поставил их на стол. — Зачем ходить вокруг да около, если речь идет о совершенно ясных делах.
— Хорошо, — согласилась Эльфрида Радемахер, — я с ним поговорю.
— Имейте в виду, милое дитя: этот Крафт должен выложить карты на стол. Я хочу знать, в каких отношениях находился генерал с лейтенантом Барковом и особенно с матерью Баркова. Он должен это выяснить. Не попусту же он часами проводит с нею время. Что мне потребуется в дальнейшем, я сообщу ему позже. Ну вот, а если Крафт ничего не скажет вообще, я, к сожалению, вынужден буду выполнить свой долг относительно морали и этики. Правда, имеется еще третья возможность, Эльфрида: вы жертвуете Крафтом, если только эту потерю можно назвать жертвой. Я это буду только приветствовать, поскольку моя слабость в отношении вас слишком велика.
Обер-лейтенант Крафт медленно шагал к своей квартире. Холодный дождь перешел в крупные снежные хлопья, и шинель Крафта стала тяжелой, а лицо блестело от влаги. Но все это не беспокоило обер-лейтенанта. Ему нужно было несколько остыть.
Дело с железнодорожником казалось ему опасным. Если эта история по одним из многих каналов приведет в военное училище, то неприятности ему гарантированы. В этих вопросах генерал, понятно, шутить не любит. Тем более что последний всегда утверждал: сейчас нельзя себя ничем компрометировать. Хорошо ему распространяться на эту тему: у него же нет Эльфриды Радемахер.
Обер-лейтенант замедлил шаги. Стояла мертвая, удручающая тишина. Не было слышно ни обрывков какой-либо мелодии, ни шума поезда, ни боя церковных часов — ничего.
Но внезапно Крафт услышал приближавшийся топот солдатских сапог, которые ритмично маршировали по бетону. Было уже за полночь, солдаты, очевидно, чувствовали себя усталыми и не замечали наблюдения, так как вели себя довольно развязно. Чем ближе проходило маленькое подразделение, тем яснее замечал это опытный наблюдатель.
Мимо Крафта проходили три солдата. Очевидно, два патрульных под командой третьего. В темноте и при снегопаде лица солдат различить было трудно. Старший из них приветствовал офицера с необычной поспешностью.
Обер-лейтенант Крафт ответил на приветствие, приложив руку к козырьку фуражки, и с удивлением посмотрел вслед странному подразделению. Что за манера подчеркнуто приветствовать в темноте? Это было необычным. Капитан Ратсхельм был бы от этого в восторге, а у обер-лейтенанта Крафта это вызвало подозрения.
Он внимательно посмотрел за прошедшими, и фигуры солдат, в особенности старшего патрульного, показались ему знакомыми. Его отличная память сразу начала лихорадочно работать, и он воскликнул с удивлением:
— Не Редниц ли это?
Солдаты маршировали несколько ускоренным темпом: ничего другого им не оставалось в их положении.
Полагая, что он мог ошибиться, Крафт поспешил за тремя мушкетерами и скомандовал:
— Группа, стой! Кру-гом!
Он не ошибся. Перед ним стояли Редниц, Меслер и Вебер. Карманный фонарь освещал их смущенные и ставшие мертвенно-бледными лица. Они смотрели на Крафта, как будто он должен был немедленно объявить им приговор, но надежда на помилование была еще не совсем потеряна. Они молчали. Впрочем, их ни о чем и не спрашивали.
Обер-лейтенант Крафт решил безошибочно — что-то не в порядке. Он сразу догадался — здесь и не пахнет караульной службой, патрулированием, выполнением особых заданий, тем более что от «постовых» разило шнапсом.
— Через пять минут зайдете ко мне, — приказал он и скомандовал: — Кру-гом! Шагом марш!
Понурив голову, друзья потопали в казарму. Ноги их дрожали.
— Что будем делать? — озабоченно спросил Вебер, когда они зашли в свое помещение.
— Может быть, — предложил, несколько помедлив, Меслер, — мы доложим обер-лейтенанту, что отрабатывали несение караульной службы?
— Балда! — воскликнул Редниц.
При этом восклицании проснулся четвертый обитатель комнаты — фенрих Бемке. Он высунул свою кудлатую голову из-под одеяла. «Фауст» лежал у него на подушке.
— Вы уже вернулись? — дружески спросил он.
— Замри! — прикрикнул Редниц. — Ты ничего не слышал и ничего не видел, ты ничего не знаешь, поскольку читал своего «Фауста», а затем заснул. Все, что было после, тебе неизвестно. Ясно? Если ты не скажешь таким образом, то Крафт ощиплет тебя, как рождественского гусака. А нам бы этого не хотелось. За сегодняшнюю ночь достаточно трех жертв.
— Ты хороший товарищ, — заметил с благодарностью Бемке. И, чтобы подтвердить свою благодарность, процитировал: — «Все может совершить благородный и быстро соображающий…» — после чего вновь нырнул под одеяло.
— Мы попались, — глухо промолвил Вебер. — Он теперь может с нами сделать что захочет.
Их судьба теперь находилась в руках Крафта. Он мог позаботиться о том, чтобы они уже завтра покинули училище. А там — адью офицерская карьера, назад в строй, на фронт.
— Что-либо скрывать теперь вряд ли имеет смысл, — сказал Меслер подавленным тоном.
— У обер-лейтенанта Крафта это не пройдет, — убежденно заявил Редниц.
— Дамы должны быть вне игры, — потребовал Эгон Вебер. — В конце концов, я кавалер. Не можем же мы заявить, что нас обольстили.
Все было бесполезно — в этом фенрихи вскоре убедились. Тихо подошли они к двери кабинета обер-лейтенанта Крафта, робко постучались и вошли. Стояли с убитым видом, не смея поднять глаза на своего воспитателя.
Обер-лейтенант Крафт был краток.
— Слушайте меня внимательно, друзья. Вы вполне заслужили эту бессонную ночь, и я хотел бы с вами побеседовать. В частности, я хотел бы задать вам несколько вопросов, в том числе связанных со смертью лейтенанта Баркова. Поймите меня правильно. Только одни эти вопросы интересуют меня. Если вы правдиво и исчерпывающе ответите на них, больше вопросов у меня к вам не будет. Понятно?
Фенрихи кивнули. У них теперь оставался выбор только между двумя возможностями: или они вылетают из училища, или говорят правду.
— Мы скажем правду, — заявил фенрих Редниц.
20. Мина подготовлена
— Вы пишете сочинение, — сказал своим фенрихам обер-лейтенант Крафт. — Времени на эту работу — полчаса. Тема: «Смерть за отечество сладка!» Начинайте.
Тем самым обер-лейтенант Крафт подложил мину. Он почувствовал с некоторым удовлетворением, что должной ясности по теме ни у кого нет. Фенрихи смотрели на него с некоторым смущением, затем уставились перед собою. Через них прошло уже много идиотских, ни уму ни сердцу, тем.
Тем самым обер-лейтенант Крафт подложил мину. Он почувствовал с некоторым удовлетворением, что должной ясности по теме ни у кого нет. Фенрихи смотрели на него с некоторым смущением, затем уставились перед собою. Через них прошло уже много идиотских, ни уму ни сердцу, тем.