Страница:
— Вы считаете, что это уже начало?
— По секрету, мой дорогой, мы уже занялись этим делом! Я разговаривал с генералом, и, пусть это останется между нами, Катер, разговор этот меня не обрадовал. Могу сказать только, что вел он себя как человек, который намерен кое-что скрыть. Но со мной этот номер не пройдет! Не хваля себя, могу сказать, что пока такое еще никому не удавалось.
— Да, конечно, только вы, пожалуйста, опасайтесь недооценивать Модерзона.
— Мой дорогой, точно так же я могу вам сказать, я бы не желал никому недооценивать и меня! Но оставим это. Перейдем к делу! Каким оно видится вам?
— Основное я уже сообщил вам по телефону, — задумчиво произнес Катер. — Нет никакого сомнения, что обер-лейтенант Крафт довел бедного фенриха до самоубийства. И самое главное: генерал поддерживает этого Крафта.
— Это неплохо звучит, — задумчиво проговорил Вирман, — более того, это звучит правдоподобно. Но если это только ваше личное предположение, то с ним далеко не уйдешь.
— Это вовсе не мое предположение, — с довольным видом сказал Катер, — это утверждение капитана Ратсхельма.
— Это уже значительно лучше, — сказал Вирман. — Перед вашим приходом я звонил капитану Ратсхельму. Он был очень возбужден, говорил о необходимости нового расследования дела военным трибуналом, но он и словом не обмолвился относительно того, что Крафт является виновником смерти фенриха. А вдруг он начнет отрицать, что когда-либо говорил подобное?
— Этого он не сделает, — заявил Катер, — так как своим твердым мнением он делился не только со мной, но и с другими, так сказать, высказывал его перед общественностью на месте происшествия в присутствии трех офицеров и нескольких фенрихов. Он прямо и недвусмысленно обвинял Крафта, так что пойти на попятную он уже не сможет.
— Ну что ж, — с довольным видом произнес старший военный советник юстиции, — если это так, тогда капитану Ратсхельму ничего не остается, как стоять на своем, чего бы ему это ни стоило!
Вскоре в номере Вирмана появился и капитан Ратсхельм. Он тепло поздоровался и с самого начала заявил, что готов оказать следствию всяческое содействие.
— Вы себе даже представить не можете, как я рад опираться на вашу ценную для меня помощь, — заверил Ратсхельма Вирман.
Пока шел непринужденный разговор на общие темы, который преимущественно вел старший военный советник юстиции, капитан Катер со свойственным ему умением попытался создать благоприятную для разговора атмосферу: подобно фокуснику, он вынул из портфеля бутылку коньяку и ящичек с сигарами. То и другое он преподнес «любезному гостю», не преминув тут же открыть бутылку.
После короткого дружеского тоста Вирман перешел к делу. По-дружески кивнув капитану Ратсхельму, он сказал:
— Вы, любезнейший, если так можно выразиться, являетесь моим главным свидетелем обвинения.
— Я? — изумился Ратсхельм. — Как я должен вас понимать?
— Очень просто, — все так же по-дружески ответил старший военный советник юстиции. — Вы создали предпосылки для моего расследования, и этой вашей заслуги у вас никто не посмеет оспаривать.
— Могу я спросить, о чем вы, собственно, говорите? — продолжал недоумевать капитан.
— Мой дорогой, не преуменьшайте собственной роли. Вы были первым человеком, который вслух высказал свои обвинения в адрес обер-лейтенанта Крафта, и высказал, так сказать, перед всей общественностью. Этот ваш решительный шаг послужил сигналом для моего приезда сюда. Теперь же вам только нужно доказать свое утверждение, так сказать, подкрепить его фактами. Вот и все.
— Позвольте, позвольте! — Капитан нервно заерзал на стуле. — Тут, по-видимому, какое-то недоразумение. Я, разумеется, готов оказать вам всяческую помощь, но вы должны отказаться даже от мысли использовать меня в качестве свидетеля обвинения.
— Исключено, мой дорогой, — проговорил Вирман все еще довольно добродушно. — Я ни в коем случае не могу отказываться от ваших показаний. На этом зиждется вся наша позиция. Речь идет о защите справедливости, уважаемый. И вы не должны пятиться назад.
— У меня имеются на это свои причины, — заметил Ратсхельм.
— Какие же?
— К сожалению, я не могу их назвать.
Вирман недовольно нахмурился. Его проницательные глаза превратились в щелки. С укором, требовательно он посмотрел на капитана Катера.
Катер правильно истолковал этот взгляд.
— Мне кажется, я понимаю нашего друга капитана Ратсхельма, — сказал Катер. — Он опасается оказаться меж двух огней и не знает, то ли ему последовать зову долга, то ли совести.
— Ага! — воскликнул Вирман, сообразив наконец, что пока шел по не совсем правильному пути. — Прошу вас, продолжайте.
— Мне кажется, я знаю, где зарыта собака, — деловито сказал Катер. — При самом дружеском к вам отношении, дорогой Ратсхельм, разрешите мне откровенно высказать свое мнение. Итак, наш друг опасается, и не без оснований, что, сделав официальное заявление, он может оказаться в неудобном положении. Обер-лейтенант Крафт его открытый враг, это ни для кого не тайна. И Крафт не остановится ни перед чем, чтобы очернить капитана Ратсхельма, если тот рискнет официально выступить против него.
— Так оно и есть, — неохотно признался Ратсхельм.
— Ну а теперь будем говорить откровенно, — потребовал старший военный советник юстиции, который уже нащупал слабое место во всем этом деле. — Что вы натворили?
— Ничего! В самом деле ничего!
— Ну хорошо, так в чем же, по-вашему, может вас упрекнуть обер-лейтенант Крафт?
Ратсхельм молчал, ему было стыдно, но он не показывал виду.
И снова заговорил Катер, на этот раз прямо:
— Будем оперировать фактами. Крафт утверждает, что наш друг капитан Ратсхельм поддерживал с фенрихом Хохбауэром противоестественные отношения, а если выразиться точнее, что они оба — гомосексуалисты.
— Проклятие! — воскликнул Вирман. Несколько секунд он был полностью вне себя: маленький нервный человечек с растерянным лицом. — Черт бы вас побрал. Только этого нам не хватало!
Старший военный советник юстиции вскочил на ноги и нервно забегал взад и вперед по комнате.
Капитан Ратсхельм какое-то время молча смотрел на него, а затем спросил с возмущением:
— Надеюсь, вы не верите в мою виновность?
Вирман бросился навстречу капитану со словами:
— Что я слышу! Вы не виновны?
— Разумеется, — твердо сказал Ратсхельм.
— Это великолепно! — воскликнул Вирман, которому в голову вдруг пришла новая мысль. — Это же можно выдать за чистую клевету, более того, это оскорбление чести, необоснованное обвинение, за которое полагается тюремное наказание. Да с помощью этого мне удастся приблизить вашего Крафта на шаг к смерти!
— Путем потери моего авторитета и моей чести!
— Не спешите! — проговорил Вирман, хлопнув руками. — Только не спешите! Эту версию следует основательно продумать! Мы не должны допустить даже самой малейшей ошибки.
Проговорив это, старший военный советник юстиции пододвинул свой стул поближе к капитану Ратсхельму. Желая сохранить трезвый ум, он даже отказался выпить налитую ему рюмку коньяку.
— Уважаемый господин Ратсхельм, вы должны ответить на несколько моих вопросов. Итак, существуют ли свидетели?
— Свидетели чего?
— Ну, дорогой мой! — воскликнул удивленный Вирман. — Нам может помочь только полная откровенность. Итак, существуют ли свидетели, которые видели, как вы находились в противоестественной связи с фенрихом Хохбауэром?
— Разумеется, нет! — с возмущением выкрикнул Ратсхельм.
— Хорошо. Очень хорошо, — произнес Вирман довольным тоном. — Это очень важно. Однако нам следует ничего не выпускать из виду. Зададим вопрос по-иному: существуют ли свидетели, которые видели бы вас вместе с фенрихом Хохбауэром в не совсем одетом, а точнее, в неодетом виде?
— Тоже нет, господин Вирман!
— Тем лучше! Пойдемте дальше. Это еще не все. Следующий вопрос: существуют ли свидетели, которые были бы очевидцами того, как вы обменивались нежностями с этим фенрихом?
— Послушайте! — взревел Ратсхельм. — За кого вы меня принимаете?!
— За человека чести, господин капитан! — поспешил заверить Вирман. — До этого, к сожалению, дело пока не дошло, важнее то, кем вас считает Крафт, которому мы и должны помешать. Так что прошу вас продолжать отвечать на мои вопросы.
— Нет! — заорал Ратсхельм, покраснев от стыда как рак. — Никаких нежностей!
— Я щажу ваши чувства, господин капитан, можете мне поверить. К тому же я хочу и могу их уважать. Но мне нельзя этого делать в ваших же собственных интересах. Только поэтому я вынужден обратить ваше внимание на отдельные детали; нежностями в подобных случаях могут служить: длительное пожатие рук, обнимание за плечи, постукивание по спине партнера, похлопывание по заду.
— Прекратите! — заорал Ратсхельм. — Ничего такого не было!
— Это означает, что и таких свидетелей нет?
— Так точно, можно и так сказать.
— И нет ни писем, ни записей в блокноте, ни записок, написанных рукой Хохбауэра, содержание которых позволяло бы догадываться о подобных вещах?
— Нет. Я думаю, нет.
— Вы думаете, что нет? Это означает, что это не исключено, а?
— Это исключено! — глухо пробурчал Ратсхельм.
— Превосходно! — Старший военный советник юстиции потер руки. Теперь он соблаговолил выпить еще одну рюмку коньяку, многозначительно посмотрев перед этим на Катера. — Господин Ратсхельм, — снова заговорил Вирман, выпив коньяку, — таким образом, мы выяснили положение сторон. Теперь у вас нет другого выбора, кроме как выступать против обер-лейтенанта Крафта. И по двум причинам: во-первых, чтобы выполнить свой долг, а во-вторых, чтобы опередить Крафта. Последнее поможет вам сделать ваш инстинкт самосохранения. И вы можете с радостью сказать, что нашли во мне полное понимание и одновременно справедливого судью.
— Однако мой авторитет будет подорван, — озабоченно проговорил Ратсхельм.
— Ни один человек не может не подвергаться опасности, — заметил Вирман, наслаждаясь только что одержанной победой. — Вы, наверное, знаете знаменитое выражение: «Мир — не всегда самый лучший выход…» Это относится и к вам. Я же даю вам в руки решающий шанс: с моей помощью вы можете нанести своему противнику уничтожающий удар. Для этого вам достаточно сделать заявление, а каким оно должно быть — это мы вместе подумаем. Но между нами должна быть полная откровенность, и тогда вы безусловно одержите верх над господином Крафтом.
— Вы думаете, что это удастся? — спросил Ратсхельм тоном человека, обретшего надежду.
Старший военный советник юстиции утвердительно закивал головой, бросив в сторону капитана Катера несколько признательных взглядов. Затем Вирман взял свой портфель и сказал:
— Я хочу доверить вам, мои дорогие друзья, секрет, который держу в строжайшей тайне.
Оба визитера закивали.
Вирман вынул из портфеля какое-то дело и начал его листать. Наконец он, видимо, нашел то, что искал. Это была копия какого-то письма. Постучав по листку пальцем и обведя офицеров взглядом, он торжественно сказал:
— Здесь у меня находится письмо фенриха Хохбауэра, которое он написал своему отцу, коменданту Орденсбурга. Это письмо, написанное две недели назад, попало в мои руки окольным путем. Меня просили хранить его. И я должен заявить, господа, что это не просто письмо, а очень важный документ, который имеет серьезное значение для произошедших здесь событий. В нем прямо называется виновник. Но если и этого будет недостаточно для доказательства, тогда мне придется коснуться другого места в письме. А оно имеет отношение к вам, господин капитан Ратсхельм.
— Ко мне? — спросил тот недоверчиво.
— Точно так, — сказал старший военный советник юстиции, благоговейно сложив руки. — Скажу вам откровенно, что эта часть письма буквально потрясла меня. Она-то и явилась причиной, почему я, узнав о смерти фенриха Хохбауэра, связался по телефону с вами, господин Ратсхельм. Ибо эта часть письма свидетельствует о доверии к вам и о восхищении вами, как уважаемом начальнике курса. Это о вас, господин капитан Ратсхельм! Эту часть письма можно смело рассматривать как своеобразный манифест преданности.
Капитан Ратсхельм стыдливо уставился в пол. Вирман и Катер смотрели на него отнюдь не осуждающе.
— Мне не зря доверяют, — объяснил Ратсхельм с умилением, а затем с твердостью добавил: — Господин старший военный советник юстиции, прошу вас, располагайте мной целиком и полностью.
— Ну наконец-то! — воскликнул Вирман, нисколько не скрывая своего триумфа. — Итак, решено! Я поздравляю вас, господин капитан Ратсхельм, с принятым решением. Дорогой Катер, налейте нам еще по рюмочке. У нас впереди длинная, напряженная ночь. Сначала мы запротоколируем показания нашего друга Ратсхельма, а уж затем «прочешем» фенрихов из учебного отделения «Хайнрих». А вы, дорогой Ратсхельм, назовете мне имена тех фенрихов, с которыми Хохбауэр дружил, и тех, кто являлся его противниками. А когда все это будет сделано, мы допросим вашего обер-лейтенанта Крафта.
— И все в течение этой ночи? — изумленно спросил Катер.
— Время торопит, — доверительно сказал Вирман, — и нам нужно произвести, так сказать, снайперский выстрел. Я так налягу на Крафта, что уложу его.
Старший военный советник юстиции Вирман вышел из гостиницы и направился в помещение шестого потока. В ту ночь кабинет капитана Ратсхельма превратился в штаб-квартиру Вирмана, а сам Ратсхельм получил задание прикрыть фланги, что означало — отсечь советника юстиции от обер-лейтенанта Крафта, который, судя по всему, нисколько и не интересовался этим, так как был занят с Эльфридой Радемахер.
А в это время старший военный советник юстиции Вирман одного за другим вызывал к себе фенрихов; для каждого у него было отведено по пять — десять минут, в течение которых он зондировал почву. На все это у Вирмана ушло почти пять часов, с девятнадцати до двадцати четырех.
Однако энергии Вирмана, казалось, не было конца. Он понимал, что если ему удастся свалить самого важного зверя на своем служебном пути, что с его холодной расчетливостью вполне возможно, то долгожданная должность председателя трибунала окажется вполне досягаемой.
Методы расследования Вирмана характеризовались классической простотой. Согласно им допрос свидетеля как бы расчленялся на три фазы.
Первая фаза: Вирман действует открыто, как должностное лицо, не скрывая ни того, кто он такой, ни того, как много он может сделать, ни того, кто стоит за его спиной. Он внушает будущим свидетелям, что способен распорядиться их судьбой, способен возвеличить их, но также и бросить в тюрьму.
Вторая фаза: Вирман показывает, что он тоже человек, насколько это ему удается. Он пытается даже проявлять отеческие чувства. Во всяком случае, он стремится показать, что понимает своего собеседника. Он намекает, что и ему не чужды некоторые человеческие слабости, в этот момент он даже подмигивает собеседнику, демонстрируя свое доверие и надеясь на то, что ему ответят тем же.
Третья фаза: Вирман апеллирует к общим идеалам и к полному послушанию при виде противника. Он говорит о Германии голосом, полным страсти. В заключение взывает к справедливости, от которой редко кому удается уйти.
— Мои вам поздравления, — удивленно произнес Ратсхельм. — Но разве не лучше было бы все это трехступенчатое воззвание обратить сразу ко всему учебному отделению, вместе взятому, а не к каждому фенриху в отдельности?
— Лучше? Разумеется, — согласился старший военный советник юстиции, наслаждаясь изумлением, которое он произвел на собеседника. — Лучше, но не эффективнее! Воззвание или же призыв к отдельному человеку, сделанное доверительным тоном, воспринимается почти как долг. Это уже опробовано на практике. И, как правило, усилия не проходят даром.
— Удивительно! — признался капитан Катер. — Однако разрешите мне задать вам один вопрос, уважаемый. К чему столь длинные речи? Возьмите лучше этих парней сразу же под пресс. И они тут же начнут говорить, да еще как говорить!
— Подобный метод можно применять тогда, когда располагаешь хотя бы минимальными пунктами. Но только не здесь! Здесь я должен иметь добровольных свидетелей, которых обязан уговорить, и уметь извлечь из них нужное, как извлекают вещи из сундука; при этом они должны верить, что делают это совершенно добровольно.
Успех сопутствовал старшему военному советнику юстиции Вирману. Незадолго до полуночи ему кое-что стало ясно. Из сорока фенрихов, помеченных в его списке, неопрошенными остались только пятеро. Это были Амфортас и Андреас, которые до сих пор оставались приверженцами Хохбауэра. Такими они значились в блокноте Вирмана. Затем следовали Бемке и Бергер, все еще верившие в справедливость. Последним из этой пятерки был Крамер, пытавшийся держать нейтралитет, так сказать, парадный конь тех, кто не придерживался ни того, ни другого лагеря. Вирман не ждал от него особой пользы, но и вреда тоже.
Эту пятерку Вирман решил обработать особенно тщательно: время для этого у него было. Не спеша он составил для себя довольно мрачный портрет обер-лейтенанта Крафта. При этом нужно было обойти кое-какие опасные подводные камни. Так, после полуночи еще раз напросились на беседу фенрихи Редниц, Меслер и Вебер, хотя их больше никто не собирался вызывать.
— Мы хотим дать кое-какие показания, — сказал Редниц, выступая руководителем этой небольшой группы.
— Я вас не вызывал, — проговорил Вирман.
— Мы явились не по вызову, а добровольно.
— В этом нет никакой необходимости!
— Мы позволим себе иметь другое мнение, — заметил Редниц. — Мы можем дать важные показания.
— То, какими являются ваши показания, важными или неважными, позвольте решать мне, — с легким раздражением сказал Вирман.
— Вы не можете ничего решать до тех пор, пока не выслушаете нас. — Трое фенрихов стояли словно три дуба, устремив взгляд на старшего военного советника юстиции.
Вирман, словно ища поддержки, посмотрел на капитана Ратсхельма, присутствовавшего при беседах в качестве начальника потока.
— Кру-гом! — скомандовал он им.
Фенрихи немного помедлили, а затем, отдав честь, выскочили в коридор, сильно хлопнув дверью.
— Странное поведение, — проговорил старший военный советник юстиции.
— Это у них от Крафта, — объяснил Катер. — Теперь вы видите, как важно положить конец его проискам.
И как раз в этот момент дверь распахнулась и в комнату вошел обер-лейтенант Крафт. Остановившись, он обвел взглядом присутствовавших, а затем сказал:
— Привет.
Капитан Ратсхельм, услышав это неуставное приветствие, вздрогнул, а потом холодно произнес:
— Я что-то не помню, господин обер-лейтенант Крафт, чтобы вас сюда приглашали.
— В этом нет необходимости, — спокойно объяснил Крафт. — Я пришел сюда по собственному желанию, но в ваших интересах.
— Во всяком случае, — ехидно бросил Катер, — вы здесь не на месте.
— Как раз это-то я и собирался сказать вам, господин капитан, — вежливо сказал обер-лейтенант. — Вас уже довольно долго разыскивают, и не кто-нибудь, а ваш прямой начальник капитан Федерс. Ему нужно срочно поговорить с вами.
— Это в такое-то позднее время?
— Капитан Федерс готов принять вас в любое время, но чем позднее вы придете, тем меньше это доставит вам радости.
Катер был уверен, что Федерс вовсе не собирался с ним беседовать, но еще больше он был уверен в том, что Федерс приложит все силы, чтобы помочь своему дружку Крафту.
Тем временем капитан Ратсхельм судорожно думал о том, как он нанесет новый удар своему упрямому офицеру-воспитателю. Однако его опередил Вирман, неожиданно заявивший:
— Я рад, что обер-лейтенант Крафт сам пришел сюда. Я как раз собирался пригласить его к себе.
— В случае, господин старший военный советник юстиции, — начал Крафт вежливо, — если вы намерены и с меня снять допрос, я хотел бы попросить вас действовать строго по уставу. В таком случае я требую пригласить сюда протоколиста, а также попросить третьих лиц оставить нас одних, тем более что они в большей или меньшей степени имеют отношение к данному случаю и могут помешать ведению расследования.
— Это замечание распространяется и на меня, господин старший военный советник юстиции? — сразу же спросил Ратсхельм у Вирмана.
— Не обращайте на него внимания, господин капитан, — ответил ему военный юрист. — Собственно говоря, я намерен на сегодняшний день официальную часть своей работы закончить. А с господином обер-лейтенантом Крафтом я хочу побеседовать неофициально. Надеюсь, вы разрешите мне это, господин капитан?
Попрощавшись с Вирманом, Ратсхельм прошел мимо Крафта, даже не посмотрев на него, и вышел из кабинета. Его шаги были отчетливо слышны из погруженного в ночную тишину коридора.
— Вот мы и остались одни, — проговорил Вирман и усмехнулся. — Давайте поговорим друг с другом откровенно.
— Господин старший военный советник юстиции, я, как офицер-воспитатель, несу полную ответственность за подчиненных мне фенрихов, а это означает, что я не потерплю ничего такого, что не соответствовало бы этим моим обязанностям. К их числу я отношу и формальный допрос, особенно в присутствии сомнительных третьих лиц. Подобный шаг я рассматриваю как формальную ошибку. Я не только протестую, но и намерен письменно заявить об этом. Я требую, чтобы впредь все расследования и допросы вы проводили в присутствии нашего следователя капитана Шульца.
— Почему вы так волнуетесь, господин обер-лейтенант? — спросил Вирман. — Все это напрасно, вы пришли слишком поздно! Но, пожалуйста, садитесь, я объясню вам все подробно.
Крафт опустился на стул и, вытянув ноги, принялся рассматривать старшего военного советника юстиции. Вирман улыбался, и хотя эту улыбку можно было истолковать как дружескую, на самом деле она свидетельствовала о его чувстве превосходства.
— Вы пришли слишком поздно, — повторил Вирман. — Я понимаю, что вы можете в какой-то степени осложнить мне ход расследования. Однако вам не удастся повлиять на его результат.
— Если вы хотите, я могу сфабриковать совершенно противоположные результаты.
— Я убежден, что вы получите их в готовом виде. После всего того, что я о вас слышал, Крафт, у меня сложилось впечатление, что вы похожи на человека, который пройдет даже по трупам.
— Если они будут вашего пошиба, Вирман.
У старшего военного советника глаза на лоб полезли от того, что его так просто назвали Вирманом, чего до сих пор ему еще не приходилось слышать по крайней мере в подобной ситуации, да еще от человека в меньшем, чем он, звании и должности. Вирман глубоко вздохнул и с трудом улыбнулся.
— Я вижу, вы моментально используете любую ситуацию, — проговорил Вирман с некоторым усилием. — Что ж, я это учту. Поскольку мы с вами одни, без свидетелей, мы можем беседовать вполне откровенно. Я приветствую это, господин обер-лейтенант.
— Я тоже, господин старший военный советник юстиции.
Этими словами был как бы восстановлен внешний порядок. Игра могла идти дальше. Все это было как перед поединком на ринге: сначала противники пожали друг другу руки, с тем чтобы потом дубасить друг друга.
— Итак, это расследование ясно показало, — начал Вирман, — где я нажал нужную педаль. Я отыскал двух фенрихов, которые раскусили ваши методы. Двое других могут прямо или косвенно подтвердить то же самое. Нет никакого сомнения, что найдутся и еще свидетели. Вы, господин обер-лейтенант, по собственному опыту знаете, как складываются у людей мнения и формируются точки зрения. Короче говоря, я, стоит мне только захотеть, могу отдать вас под суд военного трибунала.
— Что это значит: стоит мне только захотеть? — настороженно спросил Крафт.
— Ах! — с удовлетворением произнес Вирман. — Вы довольно своеобразно воспринимаете такое понятие, как «свобода». Вы не ослышались. Итак, я твердо решил возбудить уголовное дело. А поскольку все обвинительные материалы в моих руках, я ничуть не сомневаюсь в исходе дела. И все-таки в нем имеется одна особенность. Мне здесь предоставляются две возможности, и одна из них мне несколько дороже другой.
— Что же это за возможности? — поинтересовался Крафт.
— Прежде всего я намерен возбудить уголовное дело исключительно против вас, против одного-единственного офицера-воспитателя, против, извините меня, пожалуйста, за откровенность, маленького, незначительного обер-лейтенанта. Я хочу еще раз подчеркнуть, что острие моего, так сказать, приговора направлено не против вас как личности, а исключительно против вашей должности. Но в моем распоряжении имеется и вторая возможность, та самая, которой я отдаю предпочтение, но использовать ее я могу лишь с вашей помощью, господин обер-лейтенант.
— И против кого же вы намерены использовать меня? — спросил Крафт.
— Ну скажем так: против господствующей сейчас системы образования и обучения, против устаревших, реакционных методов, с помощью которых в этих стенах готовят офицерские кадры, против прививаемого здесь сомнительного духа. Такое желание должно быть у каждого порядочного немца.
— По секрету, мой дорогой, мы уже занялись этим делом! Я разговаривал с генералом, и, пусть это останется между нами, Катер, разговор этот меня не обрадовал. Могу сказать только, что вел он себя как человек, который намерен кое-что скрыть. Но со мной этот номер не пройдет! Не хваля себя, могу сказать, что пока такое еще никому не удавалось.
— Да, конечно, только вы, пожалуйста, опасайтесь недооценивать Модерзона.
— Мой дорогой, точно так же я могу вам сказать, я бы не желал никому недооценивать и меня! Но оставим это. Перейдем к делу! Каким оно видится вам?
— Основное я уже сообщил вам по телефону, — задумчиво произнес Катер. — Нет никакого сомнения, что обер-лейтенант Крафт довел бедного фенриха до самоубийства. И самое главное: генерал поддерживает этого Крафта.
— Это неплохо звучит, — задумчиво проговорил Вирман, — более того, это звучит правдоподобно. Но если это только ваше личное предположение, то с ним далеко не уйдешь.
— Это вовсе не мое предположение, — с довольным видом сказал Катер, — это утверждение капитана Ратсхельма.
— Это уже значительно лучше, — сказал Вирман. — Перед вашим приходом я звонил капитану Ратсхельму. Он был очень возбужден, говорил о необходимости нового расследования дела военным трибуналом, но он и словом не обмолвился относительно того, что Крафт является виновником смерти фенриха. А вдруг он начнет отрицать, что когда-либо говорил подобное?
— Этого он не сделает, — заявил Катер, — так как своим твердым мнением он делился не только со мной, но и с другими, так сказать, высказывал его перед общественностью на месте происшествия в присутствии трех офицеров и нескольких фенрихов. Он прямо и недвусмысленно обвинял Крафта, так что пойти на попятную он уже не сможет.
— Ну что ж, — с довольным видом произнес старший военный советник юстиции, — если это так, тогда капитану Ратсхельму ничего не остается, как стоять на своем, чего бы ему это ни стоило!
Вскоре в номере Вирмана появился и капитан Ратсхельм. Он тепло поздоровался и с самого начала заявил, что готов оказать следствию всяческое содействие.
— Вы себе даже представить не можете, как я рад опираться на вашу ценную для меня помощь, — заверил Ратсхельма Вирман.
Пока шел непринужденный разговор на общие темы, который преимущественно вел старший военный советник юстиции, капитан Катер со свойственным ему умением попытался создать благоприятную для разговора атмосферу: подобно фокуснику, он вынул из портфеля бутылку коньяку и ящичек с сигарами. То и другое он преподнес «любезному гостю», не преминув тут же открыть бутылку.
После короткого дружеского тоста Вирман перешел к делу. По-дружески кивнув капитану Ратсхельму, он сказал:
— Вы, любезнейший, если так можно выразиться, являетесь моим главным свидетелем обвинения.
— Я? — изумился Ратсхельм. — Как я должен вас понимать?
— Очень просто, — все так же по-дружески ответил старший военный советник юстиции. — Вы создали предпосылки для моего расследования, и этой вашей заслуги у вас никто не посмеет оспаривать.
— Могу я спросить, о чем вы, собственно, говорите? — продолжал недоумевать капитан.
— Мой дорогой, не преуменьшайте собственной роли. Вы были первым человеком, который вслух высказал свои обвинения в адрес обер-лейтенанта Крафта, и высказал, так сказать, перед всей общественностью. Этот ваш решительный шаг послужил сигналом для моего приезда сюда. Теперь же вам только нужно доказать свое утверждение, так сказать, подкрепить его фактами. Вот и все.
— Позвольте, позвольте! — Капитан нервно заерзал на стуле. — Тут, по-видимому, какое-то недоразумение. Я, разумеется, готов оказать вам всяческую помощь, но вы должны отказаться даже от мысли использовать меня в качестве свидетеля обвинения.
— Исключено, мой дорогой, — проговорил Вирман все еще довольно добродушно. — Я ни в коем случае не могу отказываться от ваших показаний. На этом зиждется вся наша позиция. Речь идет о защите справедливости, уважаемый. И вы не должны пятиться назад.
— У меня имеются на это свои причины, — заметил Ратсхельм.
— Какие же?
— К сожалению, я не могу их назвать.
Вирман недовольно нахмурился. Его проницательные глаза превратились в щелки. С укором, требовательно он посмотрел на капитана Катера.
Катер правильно истолковал этот взгляд.
— Мне кажется, я понимаю нашего друга капитана Ратсхельма, — сказал Катер. — Он опасается оказаться меж двух огней и не знает, то ли ему последовать зову долга, то ли совести.
— Ага! — воскликнул Вирман, сообразив наконец, что пока шел по не совсем правильному пути. — Прошу вас, продолжайте.
— Мне кажется, я знаю, где зарыта собака, — деловито сказал Катер. — При самом дружеском к вам отношении, дорогой Ратсхельм, разрешите мне откровенно высказать свое мнение. Итак, наш друг опасается, и не без оснований, что, сделав официальное заявление, он может оказаться в неудобном положении. Обер-лейтенант Крафт его открытый враг, это ни для кого не тайна. И Крафт не остановится ни перед чем, чтобы очернить капитана Ратсхельма, если тот рискнет официально выступить против него.
— Так оно и есть, — неохотно признался Ратсхельм.
— Ну а теперь будем говорить откровенно, — потребовал старший военный советник юстиции, который уже нащупал слабое место во всем этом деле. — Что вы натворили?
— Ничего! В самом деле ничего!
— Ну хорошо, так в чем же, по-вашему, может вас упрекнуть обер-лейтенант Крафт?
Ратсхельм молчал, ему было стыдно, но он не показывал виду.
И снова заговорил Катер, на этот раз прямо:
— Будем оперировать фактами. Крафт утверждает, что наш друг капитан Ратсхельм поддерживал с фенрихом Хохбауэром противоестественные отношения, а если выразиться точнее, что они оба — гомосексуалисты.
— Проклятие! — воскликнул Вирман. Несколько секунд он был полностью вне себя: маленький нервный человечек с растерянным лицом. — Черт бы вас побрал. Только этого нам не хватало!
Старший военный советник юстиции вскочил на ноги и нервно забегал взад и вперед по комнате.
Капитан Ратсхельм какое-то время молча смотрел на него, а затем спросил с возмущением:
— Надеюсь, вы не верите в мою виновность?
Вирман бросился навстречу капитану со словами:
— Что я слышу! Вы не виновны?
— Разумеется, — твердо сказал Ратсхельм.
— Это великолепно! — воскликнул Вирман, которому в голову вдруг пришла новая мысль. — Это же можно выдать за чистую клевету, более того, это оскорбление чести, необоснованное обвинение, за которое полагается тюремное наказание. Да с помощью этого мне удастся приблизить вашего Крафта на шаг к смерти!
— Путем потери моего авторитета и моей чести!
— Не спешите! — проговорил Вирман, хлопнув руками. — Только не спешите! Эту версию следует основательно продумать! Мы не должны допустить даже самой малейшей ошибки.
Проговорив это, старший военный советник юстиции пододвинул свой стул поближе к капитану Ратсхельму. Желая сохранить трезвый ум, он даже отказался выпить налитую ему рюмку коньяку.
— Уважаемый господин Ратсхельм, вы должны ответить на несколько моих вопросов. Итак, существуют ли свидетели?
— Свидетели чего?
— Ну, дорогой мой! — воскликнул удивленный Вирман. — Нам может помочь только полная откровенность. Итак, существуют ли свидетели, которые видели, как вы находились в противоестественной связи с фенрихом Хохбауэром?
— Разумеется, нет! — с возмущением выкрикнул Ратсхельм.
— Хорошо. Очень хорошо, — произнес Вирман довольным тоном. — Это очень важно. Однако нам следует ничего не выпускать из виду. Зададим вопрос по-иному: существуют ли свидетели, которые видели бы вас вместе с фенрихом Хохбауэром в не совсем одетом, а точнее, в неодетом виде?
— Тоже нет, господин Вирман!
— Тем лучше! Пойдемте дальше. Это еще не все. Следующий вопрос: существуют ли свидетели, которые были бы очевидцами того, как вы обменивались нежностями с этим фенрихом?
— Послушайте! — взревел Ратсхельм. — За кого вы меня принимаете?!
— За человека чести, господин капитан! — поспешил заверить Вирман. — До этого, к сожалению, дело пока не дошло, важнее то, кем вас считает Крафт, которому мы и должны помешать. Так что прошу вас продолжать отвечать на мои вопросы.
— Нет! — заорал Ратсхельм, покраснев от стыда как рак. — Никаких нежностей!
— Я щажу ваши чувства, господин капитан, можете мне поверить. К тому же я хочу и могу их уважать. Но мне нельзя этого делать в ваших же собственных интересах. Только поэтому я вынужден обратить ваше внимание на отдельные детали; нежностями в подобных случаях могут служить: длительное пожатие рук, обнимание за плечи, постукивание по спине партнера, похлопывание по заду.
— Прекратите! — заорал Ратсхельм. — Ничего такого не было!
— Это означает, что и таких свидетелей нет?
— Так точно, можно и так сказать.
— И нет ни писем, ни записей в блокноте, ни записок, написанных рукой Хохбауэра, содержание которых позволяло бы догадываться о подобных вещах?
— Нет. Я думаю, нет.
— Вы думаете, что нет? Это означает, что это не исключено, а?
— Это исключено! — глухо пробурчал Ратсхельм.
— Превосходно! — Старший военный советник юстиции потер руки. Теперь он соблаговолил выпить еще одну рюмку коньяку, многозначительно посмотрев перед этим на Катера. — Господин Ратсхельм, — снова заговорил Вирман, выпив коньяку, — таким образом, мы выяснили положение сторон. Теперь у вас нет другого выбора, кроме как выступать против обер-лейтенанта Крафта. И по двум причинам: во-первых, чтобы выполнить свой долг, а во-вторых, чтобы опередить Крафта. Последнее поможет вам сделать ваш инстинкт самосохранения. И вы можете с радостью сказать, что нашли во мне полное понимание и одновременно справедливого судью.
— Однако мой авторитет будет подорван, — озабоченно проговорил Ратсхельм.
— Ни один человек не может не подвергаться опасности, — заметил Вирман, наслаждаясь только что одержанной победой. — Вы, наверное, знаете знаменитое выражение: «Мир — не всегда самый лучший выход…» Это относится и к вам. Я же даю вам в руки решающий шанс: с моей помощью вы можете нанести своему противнику уничтожающий удар. Для этого вам достаточно сделать заявление, а каким оно должно быть — это мы вместе подумаем. Но между нами должна быть полная откровенность, и тогда вы безусловно одержите верх над господином Крафтом.
— Вы думаете, что это удастся? — спросил Ратсхельм тоном человека, обретшего надежду.
Старший военный советник юстиции утвердительно закивал головой, бросив в сторону капитана Катера несколько признательных взглядов. Затем Вирман взял свой портфель и сказал:
— Я хочу доверить вам, мои дорогие друзья, секрет, который держу в строжайшей тайне.
Оба визитера закивали.
Вирман вынул из портфеля какое-то дело и начал его листать. Наконец он, видимо, нашел то, что искал. Это была копия какого-то письма. Постучав по листку пальцем и обведя офицеров взглядом, он торжественно сказал:
— Здесь у меня находится письмо фенриха Хохбауэра, которое он написал своему отцу, коменданту Орденсбурга. Это письмо, написанное две недели назад, попало в мои руки окольным путем. Меня просили хранить его. И я должен заявить, господа, что это не просто письмо, а очень важный документ, который имеет серьезное значение для произошедших здесь событий. В нем прямо называется виновник. Но если и этого будет недостаточно для доказательства, тогда мне придется коснуться другого места в письме. А оно имеет отношение к вам, господин капитан Ратсхельм.
— Ко мне? — спросил тот недоверчиво.
— Точно так, — сказал старший военный советник юстиции, благоговейно сложив руки. — Скажу вам откровенно, что эта часть письма буквально потрясла меня. Она-то и явилась причиной, почему я, узнав о смерти фенриха Хохбауэра, связался по телефону с вами, господин Ратсхельм. Ибо эта часть письма свидетельствует о доверии к вам и о восхищении вами, как уважаемом начальнике курса. Это о вас, господин капитан Ратсхельм! Эту часть письма можно смело рассматривать как своеобразный манифест преданности.
Капитан Ратсхельм стыдливо уставился в пол. Вирман и Катер смотрели на него отнюдь не осуждающе.
— Мне не зря доверяют, — объяснил Ратсхельм с умилением, а затем с твердостью добавил: — Господин старший военный советник юстиции, прошу вас, располагайте мной целиком и полностью.
— Ну наконец-то! — воскликнул Вирман, нисколько не скрывая своего триумфа. — Итак, решено! Я поздравляю вас, господин капитан Ратсхельм, с принятым решением. Дорогой Катер, налейте нам еще по рюмочке. У нас впереди длинная, напряженная ночь. Сначала мы запротоколируем показания нашего друга Ратсхельма, а уж затем «прочешем» фенрихов из учебного отделения «Хайнрих». А вы, дорогой Ратсхельм, назовете мне имена тех фенрихов, с которыми Хохбауэр дружил, и тех, кто являлся его противниками. А когда все это будет сделано, мы допросим вашего обер-лейтенанта Крафта.
— И все в течение этой ночи? — изумленно спросил Катер.
— Время торопит, — доверительно сказал Вирман, — и нам нужно произвести, так сказать, снайперский выстрел. Я так налягу на Крафта, что уложу его.
Старший военный советник юстиции Вирман вышел из гостиницы и направился в помещение шестого потока. В ту ночь кабинет капитана Ратсхельма превратился в штаб-квартиру Вирмана, а сам Ратсхельм получил задание прикрыть фланги, что означало — отсечь советника юстиции от обер-лейтенанта Крафта, который, судя по всему, нисколько и не интересовался этим, так как был занят с Эльфридой Радемахер.
А в это время старший военный советник юстиции Вирман одного за другим вызывал к себе фенрихов; для каждого у него было отведено по пять — десять минут, в течение которых он зондировал почву. На все это у Вирмана ушло почти пять часов, с девятнадцати до двадцати четырех.
Однако энергии Вирмана, казалось, не было конца. Он понимал, что если ему удастся свалить самого важного зверя на своем служебном пути, что с его холодной расчетливостью вполне возможно, то долгожданная должность председателя трибунала окажется вполне досягаемой.
Методы расследования Вирмана характеризовались классической простотой. Согласно им допрос свидетеля как бы расчленялся на три фазы.
Первая фаза: Вирман действует открыто, как должностное лицо, не скрывая ни того, кто он такой, ни того, как много он может сделать, ни того, кто стоит за его спиной. Он внушает будущим свидетелям, что способен распорядиться их судьбой, способен возвеличить их, но также и бросить в тюрьму.
Вторая фаза: Вирман показывает, что он тоже человек, насколько это ему удается. Он пытается даже проявлять отеческие чувства. Во всяком случае, он стремится показать, что понимает своего собеседника. Он намекает, что и ему не чужды некоторые человеческие слабости, в этот момент он даже подмигивает собеседнику, демонстрируя свое доверие и надеясь на то, что ему ответят тем же.
Третья фаза: Вирман апеллирует к общим идеалам и к полному послушанию при виде противника. Он говорит о Германии голосом, полным страсти. В заключение взывает к справедливости, от которой редко кому удается уйти.
— Мои вам поздравления, — удивленно произнес Ратсхельм. — Но разве не лучше было бы все это трехступенчатое воззвание обратить сразу ко всему учебному отделению, вместе взятому, а не к каждому фенриху в отдельности?
— Лучше? Разумеется, — согласился старший военный советник юстиции, наслаждаясь изумлением, которое он произвел на собеседника. — Лучше, но не эффективнее! Воззвание или же призыв к отдельному человеку, сделанное доверительным тоном, воспринимается почти как долг. Это уже опробовано на практике. И, как правило, усилия не проходят даром.
— Удивительно! — признался капитан Катер. — Однако разрешите мне задать вам один вопрос, уважаемый. К чему столь длинные речи? Возьмите лучше этих парней сразу же под пресс. И они тут же начнут говорить, да еще как говорить!
— Подобный метод можно применять тогда, когда располагаешь хотя бы минимальными пунктами. Но только не здесь! Здесь я должен иметь добровольных свидетелей, которых обязан уговорить, и уметь извлечь из них нужное, как извлекают вещи из сундука; при этом они должны верить, что делают это совершенно добровольно.
Успех сопутствовал старшему военному советнику юстиции Вирману. Незадолго до полуночи ему кое-что стало ясно. Из сорока фенрихов, помеченных в его списке, неопрошенными остались только пятеро. Это были Амфортас и Андреас, которые до сих пор оставались приверженцами Хохбауэра. Такими они значились в блокноте Вирмана. Затем следовали Бемке и Бергер, все еще верившие в справедливость. Последним из этой пятерки был Крамер, пытавшийся держать нейтралитет, так сказать, парадный конь тех, кто не придерживался ни того, ни другого лагеря. Вирман не ждал от него особой пользы, но и вреда тоже.
Эту пятерку Вирман решил обработать особенно тщательно: время для этого у него было. Не спеша он составил для себя довольно мрачный портрет обер-лейтенанта Крафта. При этом нужно было обойти кое-какие опасные подводные камни. Так, после полуночи еще раз напросились на беседу фенрихи Редниц, Меслер и Вебер, хотя их больше никто не собирался вызывать.
— Мы хотим дать кое-какие показания, — сказал Редниц, выступая руководителем этой небольшой группы.
— Я вас не вызывал, — проговорил Вирман.
— Мы явились не по вызову, а добровольно.
— В этом нет никакой необходимости!
— Мы позволим себе иметь другое мнение, — заметил Редниц. — Мы можем дать важные показания.
— То, какими являются ваши показания, важными или неважными, позвольте решать мне, — с легким раздражением сказал Вирман.
— Вы не можете ничего решать до тех пор, пока не выслушаете нас. — Трое фенрихов стояли словно три дуба, устремив взгляд на старшего военного советника юстиции.
Вирман, словно ища поддержки, посмотрел на капитана Ратсхельма, присутствовавшего при беседах в качестве начальника потока.
— Кру-гом! — скомандовал он им.
Фенрихи немного помедлили, а затем, отдав честь, выскочили в коридор, сильно хлопнув дверью.
— Странное поведение, — проговорил старший военный советник юстиции.
— Это у них от Крафта, — объяснил Катер. — Теперь вы видите, как важно положить конец его проискам.
И как раз в этот момент дверь распахнулась и в комнату вошел обер-лейтенант Крафт. Остановившись, он обвел взглядом присутствовавших, а затем сказал:
— Привет.
Капитан Ратсхельм, услышав это неуставное приветствие, вздрогнул, а потом холодно произнес:
— Я что-то не помню, господин обер-лейтенант Крафт, чтобы вас сюда приглашали.
— В этом нет необходимости, — спокойно объяснил Крафт. — Я пришел сюда по собственному желанию, но в ваших интересах.
— Во всяком случае, — ехидно бросил Катер, — вы здесь не на месте.
— Как раз это-то я и собирался сказать вам, господин капитан, — вежливо сказал обер-лейтенант. — Вас уже довольно долго разыскивают, и не кто-нибудь, а ваш прямой начальник капитан Федерс. Ему нужно срочно поговорить с вами.
— Это в такое-то позднее время?
— Капитан Федерс готов принять вас в любое время, но чем позднее вы придете, тем меньше это доставит вам радости.
Катер был уверен, что Федерс вовсе не собирался с ним беседовать, но еще больше он был уверен в том, что Федерс приложит все силы, чтобы помочь своему дружку Крафту.
Тем временем капитан Ратсхельм судорожно думал о том, как он нанесет новый удар своему упрямому офицеру-воспитателю. Однако его опередил Вирман, неожиданно заявивший:
— Я рад, что обер-лейтенант Крафт сам пришел сюда. Я как раз собирался пригласить его к себе.
— В случае, господин старший военный советник юстиции, — начал Крафт вежливо, — если вы намерены и с меня снять допрос, я хотел бы попросить вас действовать строго по уставу. В таком случае я требую пригласить сюда протоколиста, а также попросить третьих лиц оставить нас одних, тем более что они в большей или меньшей степени имеют отношение к данному случаю и могут помешать ведению расследования.
— Это замечание распространяется и на меня, господин старший военный советник юстиции? — сразу же спросил Ратсхельм у Вирмана.
— Не обращайте на него внимания, господин капитан, — ответил ему военный юрист. — Собственно говоря, я намерен на сегодняшний день официальную часть своей работы закончить. А с господином обер-лейтенантом Крафтом я хочу побеседовать неофициально. Надеюсь, вы разрешите мне это, господин капитан?
Попрощавшись с Вирманом, Ратсхельм прошел мимо Крафта, даже не посмотрев на него, и вышел из кабинета. Его шаги были отчетливо слышны из погруженного в ночную тишину коридора.
— Вот мы и остались одни, — проговорил Вирман и усмехнулся. — Давайте поговорим друг с другом откровенно.
— Господин старший военный советник юстиции, я, как офицер-воспитатель, несу полную ответственность за подчиненных мне фенрихов, а это означает, что я не потерплю ничего такого, что не соответствовало бы этим моим обязанностям. К их числу я отношу и формальный допрос, особенно в присутствии сомнительных третьих лиц. Подобный шаг я рассматриваю как формальную ошибку. Я не только протестую, но и намерен письменно заявить об этом. Я требую, чтобы впредь все расследования и допросы вы проводили в присутствии нашего следователя капитана Шульца.
— Почему вы так волнуетесь, господин обер-лейтенант? — спросил Вирман. — Все это напрасно, вы пришли слишком поздно! Но, пожалуйста, садитесь, я объясню вам все подробно.
Крафт опустился на стул и, вытянув ноги, принялся рассматривать старшего военного советника юстиции. Вирман улыбался, и хотя эту улыбку можно было истолковать как дружескую, на самом деле она свидетельствовала о его чувстве превосходства.
— Вы пришли слишком поздно, — повторил Вирман. — Я понимаю, что вы можете в какой-то степени осложнить мне ход расследования. Однако вам не удастся повлиять на его результат.
— Если вы хотите, я могу сфабриковать совершенно противоположные результаты.
— Я убежден, что вы получите их в готовом виде. После всего того, что я о вас слышал, Крафт, у меня сложилось впечатление, что вы похожи на человека, который пройдет даже по трупам.
— Если они будут вашего пошиба, Вирман.
У старшего военного советника глаза на лоб полезли от того, что его так просто назвали Вирманом, чего до сих пор ему еще не приходилось слышать по крайней мере в подобной ситуации, да еще от человека в меньшем, чем он, звании и должности. Вирман глубоко вздохнул и с трудом улыбнулся.
— Я вижу, вы моментально используете любую ситуацию, — проговорил Вирман с некоторым усилием. — Что ж, я это учту. Поскольку мы с вами одни, без свидетелей, мы можем беседовать вполне откровенно. Я приветствую это, господин обер-лейтенант.
— Я тоже, господин старший военный советник юстиции.
Этими словами был как бы восстановлен внешний порядок. Игра могла идти дальше. Все это было как перед поединком на ринге: сначала противники пожали друг другу руки, с тем чтобы потом дубасить друг друга.
— Итак, это расследование ясно показало, — начал Вирман, — где я нажал нужную педаль. Я отыскал двух фенрихов, которые раскусили ваши методы. Двое других могут прямо или косвенно подтвердить то же самое. Нет никакого сомнения, что найдутся и еще свидетели. Вы, господин обер-лейтенант, по собственному опыту знаете, как складываются у людей мнения и формируются точки зрения. Короче говоря, я, стоит мне только захотеть, могу отдать вас под суд военного трибунала.
— Что это значит: стоит мне только захотеть? — настороженно спросил Крафт.
— Ах! — с удовлетворением произнес Вирман. — Вы довольно своеобразно воспринимаете такое понятие, как «свобода». Вы не ослышались. Итак, я твердо решил возбудить уголовное дело. А поскольку все обвинительные материалы в моих руках, я ничуть не сомневаюсь в исходе дела. И все-таки в нем имеется одна особенность. Мне здесь предоставляются две возможности, и одна из них мне несколько дороже другой.
— Что же это за возможности? — поинтересовался Крафт.
— Прежде всего я намерен возбудить уголовное дело исключительно против вас, против одного-единственного офицера-воспитателя, против, извините меня, пожалуйста, за откровенность, маленького, незначительного обер-лейтенанта. Я хочу еще раз подчеркнуть, что острие моего, так сказать, приговора направлено не против вас как личности, а исключительно против вашей должности. Но в моем распоряжении имеется и вторая возможность, та самая, которой я отдаю предпочтение, но использовать ее я могу лишь с вашей помощью, господин обер-лейтенант.
— И против кого же вы намерены использовать меня? — спросил Крафт.
— Ну скажем так: против господствующей сейчас системы образования и обучения, против устаревших, реакционных методов, с помощью которых в этих стенах готовят офицерские кадры, против прививаемого здесь сомнительного духа. Такое желание должно быть у каждого порядочного немца.