опустилась на нее и больше не шевельнулась.
Какая поверхность? Откуда? Боумен спрашивал себя, не веря своим
ощущениям. Но тут вновь вспыхнул свет, и растерянное недоумение
сменилось безмерным отчаянием - увидев, что его окружало, Боумен понял,
что сошел с ума.
Да, он был готов к любым чудесам. Он не ожидал только одного -
будничной заурядности.
Капсула покоилась на блестящем полу безлично элегантных
апартаментов отеля, какие можно встретить в любом большом городе Земли.
За иллюминатором была гостиная, и в ней кофейный столик, диван, дюжина
стульев, письменный стол, разные лампы, книжный шкаф, наполовину пустой,
на нем журналы и даже ваза с цветами. На одной стене висел "Мост в Арле"
Ван-Гога, на другой - "Мир Кристины" Уайета. Боумен подумал: вот
выдвинуть сейчас ящик письменного стола, а там обязательно лежит
Библия...
Если он и вправду сошел с ума, его галлюцинации на редкость
упорядоченны. Все выглядело совершенно реальным: он на мгновение
отвернулся, но все осталось на своих местах. Единственной несуразностью
во всей этой картине - и несуразностью весьма существенной - была сама
капсула.
Боумен долго сидел не шевелясь в своем кресле. Он все-таки еще
ждал, что мираж этот вдруг рассеется, но все оставалось на своих местах
столь же прочно и основательно, как и любые материальные предметы на
Земле.
Нет, это было подлинное, настоящее - или уж обман чувств так
невообразимо искусен, что его не отличить от реальности. Может, это
своего рода испытание? Тогда от его, Боумена, поведения в ближайшие
несколько минут зависит, быть может, не только его судьба, но и будущее
всего человечества!
Что делать? Сидеть и ждать, что будет дальше, или открыть капсулу и
выйти - рискнуть и проверить реальность окружающего?.. Пол с виду
прочный: во всяком случае, вес капсулы он выдержал. Если ступить на пол,
из чего бы он там ни был сделан, вряд ли можно провалиться.
Но еще вопрос, есть ли тут воздух; как знать, может, в этой комнате
полнейший вакуум или она полна ядовитых газов. Впрочем, это маловероятно
- те, кто так заботится о нем, вряд ли упустят столь существенную
деталь; однако без особой надобности незачем рисковать. Долгие годы
практики приучили Боумена остерегаться отравленной атмосферы, ему не
хотелось выходить в неизведанную среду, пока можно было этого избежать.
Правда, все вокруг выглядит точь-в-точь как гостиничный номер где-нибудь
в Соединенных Штатах. Но ведь ему-то ясно, что на самом деле он сейчас
находится в сотнях световых лет от Солнечной системы...
Он опустил лицевой щиток шлема, изолировав себя от окружающей
атмосферы, и открыл люк капсулы. Коротко зашипел воздух - давление в
капсуле и в комнате уравнялось, и Боумен вышел из капсулы.
Насколько он мог судить, сила тяжести была вполне нормальной. Он
поднял руку и расслабил мышцы - не прошло и секунды, как ладонь
ударилась о его бок.
От этого все вокруг стало вдвойне фантастичным. Одетый в скафандр,
он стоял - а должен был бы плавать! - около капсулы, которая вообще
годилась только для мира невесомости. Все привычные рефлексы астронавта
здесь отказали, Боумену приходилось обдумывать каждое движение.
Словно в трансе, он медлено зашагал из голой, пустой части комнаты,
где стояла капсула, в апартаменты отеля. Он был почти готов к тому, что
вещи исчезнут при его приближении, но все оставалось реальным и с виду
вполне незыблемым.
Он остановился у кофейного столика. На нем стоял обычный видеофон
системы Белла и даже лежала телефонная книга. Боумен наклонился и
неуклюже взял книгу рукой в герметической перчатке. На ней знакомыми,
тысячу раз читанными буквами стояло: "Вашингтон, округ Колумбия".
Он вгляделся пристальней и получил первое объективное
доказательство, что, как ни реальна земная обстановка вокруг, он
находится не на Земле.
Боумен смог прочесть только слово "Вашингтон", все остальные
надписи были смазаны, как бывает на копиях с газетных фотографий. Он
наугад раскрыл книгу, полистал. Страницы были пустые и не из бумаги, а
из какого-то жесткого белого материала, правда, очень похожего на
бумагу.
Он снял телефонную трубку и прижал к шлему. Если бы видеофон
работал, он услышал бы шумок. Но, как он и ожидал, трубка молчала.
Значит, все вокруг - декорация, хотя и до неправдоподобия тщательно
сделанная. Притом сделанная явно не для того, чтобы обмануть, а,
пожалуй, напротив - приободрить. Во всяком случае, ему хотелось так
думать. От этой мысли стало легче на душе, но все же Боумен решил не
снимать скафандр, пока не обследует все вокруг.
Вся мебель выглядела достаточно прочной и надежной: он посидел на
стульях - они выдержали его вес. А вот ящики письменного стола не
выдвигались, они были бутафорские.
Бутафорскими оказались и книги, и журналы: как и в телефонной
книге, прочесть можно было только название. И подбор довольно безвкусный
- по большей части бульварные бестселлеры, немного сенсационной
публицистики, несколько разрекламированных автобиографий. Все журналы и
книги были по меньшей мере трехлетней давности и не отличались глубиной
содержания. Впрочем, это не имело особого значения - ведь книги даже
нельзя было снять с полок.
В комнате было две двери, которые довольно легко отворились. Первая
вела в небольшую, но уютную спальню, где стояли кровать, туалетный стол
и два стула. Выключатели света работали. Боумен раскрыл стенной шкаф и
обнаружил четыре костюма и халат, аккуратно развешанные на плечиках, с
десяток белых сорочек и несколько комплектов белья.
Он снял один костюм и внимательно осмотрел. На ощупь, насколько
удалось определить сквозь перчатку, материал походил скорее на мех, чем
на ткань. И покрой был немного старомодный - на Земле уже больше четырех
лет не носили однобортных пиджаков.
За спальней оказалась ванная комната, оснащенная всем необходимым;
он с удовлетворением отметил, что все здесь отнюдь не бутафорское и
работает как положено. Рядом была маленькая кухня, и в ней тоже все, что
надо: электрическая плита, холодильник, шкафчики, посуда и столовый
прибор, мойка, стол и стулья. Боумен принялся обследовать кухню не
только из любопытства - он успел порядком проголодаться.
Он открыл холодильник, волна прохладного тумана опахнула его. Полки
холодильника были забиты банками и коробками; все этикетки показались
хорошо знакомыми, но, приглядевшись поближе, он убедился, что и тут
надписи смазаны и прочесть их невозможно. Ни фруктов, ни яиц, ни молока,
ни мяса или масла - ничего свежего не было, в холодильнике лежали только
консервированные или расфасованные продукты.
Боумен вынул знакомую коробку с кукурузными хлопьями, подумав при
этом, что их совершенно незачем было замораживать. Но едва взяв коробку
в руки, понял, что в ней вовсе не хлопья - слишком она тяжелая.
Он сорвал крышку и заглянул внутрь. Коробка была заполнена чуть
влажной мякотью синего цвета, консистенцией и весом немного похожей на
хлебный пудинг. Если не считать странной окраски, мякоть выглядела
довольно аппетитно.
Но тут Боумен спохватился, что ведет себя смешно. "За мной,
конечно, наблюдают, и я, наверно, кажусь совершенным идиотом в своем
скафандре. Если это проверка умственных способностей, то я, надо
полагать, уже провалился", - подумал он. Не колеблясь больше, он
вернулся в спальню, отщелкнул крепежные зажимы шлема, соединяющие его со
скафандром, приподнял шлем на несколько миллиметров, нарушив герметичный
контакт прокладок, и осторожно потянул носом. Насколько он мог судить, в
его легкие попал совершенно нормальный воздух.
Боумен бросил шлем на кровать, весело, хотя и весьма неуклюже,
начал стаскивать с себя скафандр. Покончив с этим, он потянулся, сделал
несколько глубоких вдохов и бережно повесил скафандр в стенной шкаф
рядом с другой, более обычной одеждой. В соседстве с пиджаками скафандр
выглядел не особенно уместным, но свойственная всем астронавтам
аккуратность не позволила Боумену бросить его где попало.
Затем он поспешно прошел в кухню и принялся более подробно изучать
коробку с "хлопьями".
От синего хлебного пудинга исходил слабый пряный запах,
напоминавший аромат миндального печенья. Боумен прикинул его вес на
руке, потом отломил кусочек и осторожно понюхал. Теперь он уже был
уверен, что отравить его никто здесь не намерен, но ведь возможны и
ошибки, да еще в таком сложном деле, как биохимия.
Он отщипнул несколько крошек, потом отправил в рот весь отломанный
кусок, разжевал и проглотил: вкус был отличный, хотя какой-то
непонятный, описать его было просто невозможно. Закрыв глаза, нетрудно
было вообразить, что ешь мясо, или пшеничный хлеб грубого помола, или
даже сухие фрукты. Что ж, если эта пища не вызовет каких-нибудь
нежелательных последствий, голодная смерть ему здесь не грозит.
Несколько раз набив полный рот этой снедью, Боумен почувствовал
себя вполне сытым и стал искать, чем бы напиться. В глубине холодильника
было с полдюжины банок пива широко известной марки, и он открыл одну их
них. Крышка отскочила как обычно, но, к немалому огорчению Боумена в
банке оказалось не пиво, а все та же синяя масса.
Боумен торопливо открыл еще несколько коробок и банок: под самыми
разными этикетками они содержали одно и то же синее вещество. Похоже,
что меню у него будет довольно однообразное, да и выпить, кроме воды,
тоже нечего... Он открыл кран, налил стакан прозрачной жидкости,
осторожно отхлебнул и тут же выплюнул. Вкус оказался отвратительный. Но
потом, устыдившись этой невольной реакции, Боумен заставил себя выпить
стакан до дна.
С первого глотка стало ясно, что это за жидкость. Вкус был скверный
просто потому, что она была совершенно безвкусна: из крана текла
чистейшая дистиллированная вода. Неведомые хозяева явно решили не
подвергать его здоровье какой бы то ни было опасности.
Основательно подкрепившись, Боумен решил наскоро ополоснуться под
душем. Мыла не нашлось - еще одно мелкое неудобство, зато была сушилка с
потоком нагретого воздуха. Боумен поблаженствовал немного, подставляя
тело под теплые воздушные струи, затем облачился в кальсоны, рубашку и
халат, взяв их из стенного шкафа. А потом улегся на кровать, уставился в
потолок и попытался немного разобраться в фантастической участи,
выпавшей на его долю.
Это плохо удавалось, и скоро его отвлекли другие мысли. Над
кроватью был укреплен потолочный телевизионный экран обычного
гостиничного типа; Боумен решил сначала, что это тоже бутафория, подобно
телефону и книгам.
Однако панелька управления, прикрепленная на шарнирной консоли к
спинке кровати, была так похожа на настоящую, что Боумен не мог отказать
себе в удовольствии повозиться с ней, и когда он нажал клавишу с
надписью "Включение", экран засветился.
С лихорадочной поспешностью Боумен начал включать один за другим
различные каналы и почти сразу поймал первую передачу.
Выступал известный африканский телекомментатор, обсуждавший меры,
направленные на сохранение последних остатков дикого животного мира на
его континенте. Боумен послушал его немного, настолько завороженный
звуками человеческого голоса, что совершенно не задумывался, о чем идет
речь. Потом включил другой канал.
За пять минут он успел увидеть и послушать Скрипичный концерт
Уолтона в исполнении симфонического оркестра, дискуссию о прискорбном
состоянии драматического театра, ковбойский фильм, рекламу нового
лекарства от головной боли, историю о вымогательстве денег на каком-то
восточном языке, психологическую драму, три политических комментария,
футбольный матча, лекцию по физике твердого тела (на русском языке),
несколько сигналов настройки и сообщений о программе передач. В общем
это была самая обыкновенная подборка из мировых телевизионных программ,
и возможность увидеть все это не только подбодрила его, но и подтвердила
еще раньше зародившуюся у него догадку.
Все передачи были примерно двухлетней давности, то есть относились
к тому времени, когда на Луне обнаружили монолит ЛМА-1. Трудно поверить,
что это просто совпадение. Видимо, эти передачи были тогда приняты и
ретранслированы сюда; значит, черная глыба вовсе не бездействовала, а
люди на Луне и не подозревали об этом.
Он продолжал наудачу переключать канал и внезапно наткнулся на
знакомую сцену. На экране появилось изображение той самой гостиной, что
была тут, за стеной, а в ней сидел известный актер, занятый в эту минуту
яростной перебранкой со своей неверной любовницей. Ошеломленный Боумен
мгновенно узнал обстановку комнаты, из которой только что ушел, а когда
камера вслед за бранящимися героями покатила в спальню, он невольно
кинул взгляд на дверь, словно ожидая, что они сейчас войдут сюда.
Так вот, значит, как подготовили его хозяева эту "приемную
площадку" для гостя с Земли! Они почерпнули свои представления о быте
землян из телевизионных передач. Ощущение, что он окружен
кинодекорациями, его не подвело.
Итак, Боумен узнал, что ему было сейчас нужно. Он выключил
телевизор. "Что же делать дальше?" - спросил он себя, заложив руки за
голову и уставясь на пустой экран.
Он безмерно устал, изнемог и телом и душой, но ему казалось просто
немыслимым уснуть в этой неправдоподобной обстановке, в такой страшной
дали от Земли, какой никогда еще не ведал ни один человек. Однако
удобная постель и бессознательная мудрость тела вступили в тайный сговор
против его воли.
Он нашарил рукой выключатель - и комната погрузилась в темноту.
Через несколько секунд им завладел глубокий сон без грез и сновидений.
Так Дэвид Боумен заснул в последний раз в своей жизни...
В обстановке жилища больше не было нужды, и она растворилась в
мысли своего создателя. Остались только постель и стены - они защищали
хрупкое существо от могучих сил, с которыми оно еще не могло справиться.
Дэвид Боумен беспокойно зашевелился во сне. Он не проснулся, и
сновидения не посещали его, но какая-то часть сознания пробудилась.
Что-то проникло в его разум, как в лес прокрадывается туман. Боумен лишь
смутно ощущал это вторжение; совершись оно сразу в полную мощь, оно
уничтожило бы его столь же неминуемо, как пламя, бушующее за стенами.
Нечто бесстрастно изучало его, а он не ощущал ни надежды, ни страха; у
него изъята была самая способность что-либо чувствовать.
Казалось, он парит в беспредельности, а вокруг во все стороны
протянулись, образуя четкую сеть, нескончаемые темные линии, а может,
нити, по которым движутся крохотные зернышки света - одни медлительны,
другие проскальзывают молниеносно. Когда-то ему случилось видеть под
микроскопом срез человеческого мозга, и там, в сложнейшем сплетении
нервных волокон, он заметил тот же лабиринт. Но тот был мертвый,
неподвижный, а этот - сама жизнь. Боумен понял - или вообразил, будто
понимает, - что ему открылась работа некоего исполинского разума,
созерцающего Вселенную, крохотная частица которой - он, Дэвид Боумен.
Зрелище это - или видение - явилось ему лишь на краткий миг. Тотчас
прозрачные плоскости, решетки, сплетения и пересечения скользящих зерен
света исчезли, и Дэвид Боумен вступил в мир сознания, неведомого прежде
ни единому человеку.
Сперва показалось - Время повернуло вспять. Он готов был принять и
это чудо, потом понял, истина еще таинственней и поразительней.
Отворяются родники памяти; одно за другим воспоминания возвращают
его в прошлое, и дано все прожить заново. Вот он, этот гостиничный
номер... вот космическая капсула... пламенные всплески на красном
солнце... слепящая сердцевина Галактики... врата, через которые попал он
в эту непостижимую Вселенную. И все быстрей, быстрей уносясь в обратный
путь, он не только видел, но заново испытал все ощущения и тревоги,
которые изведал тогда впервые. Жизнь его раскручивалась, точно лента
магнитной записи, пущенная задом наперед со все возрастающей скоростью.
И вот он опять на борту "Дискавери", и небо заполнили кольца
Сатурна. Вновь он повторил свой последний разговор с ЭАЛом; увидел, как
выходит из корабля Фрэнк Пул на последнее свое задание; услыхал голос
Земли, заверяющей, что все идет хорошо.
И даже заново проживая миг за мигом, он знал: все и правда хорошо.
Он проносился коридорами времени, стремительно возвращался к детству,
освобождаемый от прежних знаний и жизненного опыта. Но ни единая крупица
не пропадала; все, чем был он прежде, в любой миг своей жизни,
передавалось куда-то, где оно будет сохраннее.
Один Дэвид Боумен переставал существовать, а меж тем другой Боумен
обретал бессмертие.
Быстрей, быстрей возвращается он в забытые годы, в мир более
простой, бесхитростный. Ему ласково улыбаются лица, когда-то дорогие,
но, думалось, навсегда позабытые. И он отвечает улыбкой, с нежностью,
без боли.
И наконец стремительное обратное движение замедляется; родники
памяти почти иссякли. Время течет все медленней, близится миг
неподвижности - так в высшей точке размаха на одно нескончаемое
мгновение застывает маятник, прежде чем качнуться сызнова.
Безмерное мгновение миновало; маятник двинулся вновь. В
пустынности, за двадцать тысяч световых лет от Земли, плывя меж пламен
двойной звезды, открыло глаза и заплакало дитя.
Потом младенец умолк, увидав, что он уже не одинок.
В пустоте образовался призрачный мерцающий прямоугольник.
Постепенно уплотнился в хрустальную пластину, утратил прозрачность,
налился бледным млечным сиянием. На поверхности и в глубине возникли
дразнящие неясные образы. Соединились в полосы света и тени, потом - в
пересекающиеся круги с подобием спиц; круги начали медленно вращаться,
подчиняясь мерному пульсирующему ритму, который теперь, казалось,
заполнил пространство.
Такое зрелище могло привлечь и удержать внимание любого младенца -
и любой человекообразной обезьяны. Но, совсем как на три миллиона лет
раньше, то было лишь внешнее проявление тончайших сил, которые не
уловить сознанию. Просто игрушка, отвлекающая чувства, а подлинное
воздействие проникало гораздо глубже, в сокровеннейшие пласты разума.
На сей раз воздействие это было быстрым и уверенным, ткался новый
узор. За многие эры, минувшие с предыдущей встречи, ткач многое узнал; и
материал, на котором испытывал он ныне свое искусство, стал несравнимо
совершеннее. Но достоин ли этот материал стать частью все еще
разрастающейся ткани, покажет лишь грядущее.
Уже пристальней, чем способен человек, младенец всматривался в
глубины кристального монолита, разглядывал - но еще не постигал -
скрытые за ним тайны. Знал, что очутился дома, там, где зародилось не
только его племя, но и множество других; но знал также - не может он
здесь остаться. Впереди иное рождение, еще поразительней, чем те, что
были в прошлом.
И вот настал миг; сплетенье сияющих линий уже не отражает тайн,
скрытых в сердцевине кристалла. Они угасли, и защитные стены тоже
растворились в небытии, из которого раньше возникли, и небеса заполнило
красное солнце.
Вспыхнув, исчезли металл и пластик забытой космической капсулы и
одежда, еще недавно облекавшая того, кто прежде называл себя Дэвидом
Боуменом. Последние звенья, связующие с Землею, вновь распались на
атомы.
Но младенец этого не заметил, он осваивался в новом, объявшем его
надежном тепле. Ненадолго, пока он не овладел вновь обретенным
могуществом, ему еще нужна хотя бы такая материальная оболочка. Его
неподвластным разрушению телом стало воплощение собственного осознавшего
себя разума; но при всей своей мощи он понимал, что он еще дитя. И
останется младенцем, пока не изберет себе какую-то новую форму или не
вовсе перестанет нуждаться в воплощении материальном.
И настала пора пуститься в дорогу - хотя в известном смысле он
никогда уже не расстанется с этим местом, где родился заново, ибо отныне
он - часть сущности, чьим непостижимым устремлениям служит двойная
звезда. Ему ясно уже, если не зачем, то куда он должен направиться, и
ясно, что нет нужды повторять тот долгий окольный путь, каким он сюда
явился. Чутье, обретенное за три миллиона лет, подсказало, что в
глубинах пространства есть еще много дорог. Старинный механизм Звездных
Врат честно ему послужил, но больше не понадобится.
Уже неуязвимый, он был равнодушен к бушующему внизу адскому
пламени, а перед ним в пустоте все еще парил мерцающий прямоугольник,
который прежде казался хрустальной пластиной. В ней заключены были пока
недоступные воображению тайны времени и пространства, но хотя бы часть
их он уже постиг и овладел ими. Как ясен, как необходим математический
смысл соотношения сторон, последовательность чисел 1:4:9! И как наивно
было воображать, будто ряд на том и кончается, всего лишь на трех
измерениях!
Он сосредоточил сознание на этих простейших геометрических понятиях
- и едва коснулся их мыслью пустую раму заполнила тьма межзвездной ночи.
Отсвет красного солнца меркнул, вернее, словно бы отступал сразу во всех
направлениях; и вот взору открылся сверкающий водоворот Галактики.
Казалось, перед глазами в хрустальной пластине - прекрасная,
необычайно точная и подробная модель. Но то была реальность, схваченная
во всей своей цельности чувствами, которые стали гораздо восприимчивей
зрения. Пожелай он, можно бы сосредоточить внимание на любой из сотен
миллионов звезд, и сверх того ему по силам еще очень многое.
Вот он плывет в исполинском потоке солнц, по одну сторону густо
пламенеющая россыпь - сердце Галактики, по другую - одинокие,
разбросанные по ее обочине звезды-часовые. Здесь бы и остаться, на краю
этой небесной расселины, змеящейся беззвездной полосы мрака. Он знал,
этот бесформенный хаос, различимый лишь при отсвете, отделяющем его от
простершихся в бесконечную даль огненных туманов, - это первооснова
творения, сырье для грядущих превращений, оно еще ждет своего часа.
Здесь Время еще и не начиналось; лишь долго спустя после того, как
сгинут пылающие ныне солнца, возникнут в этой пустынной бездне свет и
жизнь и преобразят ее.
Однажды, сам того не зная, он уже пересек эту бездну; теперь надо
пересечь ее вновь - на сей раз по собственной воле. Мысль эта наполнила
его внезапным леденящим ужасом, и на миг он растерялся, новое видение
Вселенной заколебалось, грозя рассыпаться в прах.
Не страх перед пучинами Вселенной оледенил его душу, но тревога
более глубокая, рожденная грядущим, что еще не возникло. Ибо те малости,
какими измеряет время человек, остались позади; теперь, когда взору его
открылась чернота беззвездной ночи, он впервые начал постигать, что
такое разверзающаяся перед ним Вечность.
А потом он вспомнил, что отныне уже не будет одинок, и страх
понемногу отхлынул. С кристальной ясностью вновь возникло понимание
Вселенной, и он знал - вернулось оно не только благодаря его усилиям.
Когда при первых неуверенных шагах ему понадобится помощь, она не
заставит себя ждать.
Мужество вернулось к нему, и, как прыгающий с вышки ныряльщик,
которому лишь на мгновенье изменила храбрость, он ринулся сквозь
световые годы. Галактика вырвалась из рамок, в которые он мысленно ее
заключил; чудилось, с невообразимой скоростью мчатся мимо звезды и
туманности. Призрачные солнца взрывались и исчезали позади, когда,
словно тень, проносился он сквозь самую их сердцевину; мрачные скопления
холодной космической пыли, что прежде страшили его, казались всего лишь
взмахами воронова крыла, мелькающими пред ликом солнца.
Звезды редели; слепящий блеск Млечного Пути, слабея, превращался в
бледный отсвет сияния, когда-то знакомого - и когда он будет вполне
готов, он снова его узнает.
Он вернулся туда, куда стремился, - в пространство, которое люди
называют истинным.
Перед ним блестящей игрушкой, перед которой не устоит ни одно Дитя
Звезд, плывет Земля со всеми ее народами.
Он возвратился вовремя. Там, на густо населенной планете, вот-вот
вспыхнут на экранах радаров тревожные сигналы, зашарят по небу громадные
телескопы, выслеживая цель, - и истории, какую знали люди, настанет
конец.
Он уловил - в тысяче миль под ним пробуждается от сна смертоносный
груз, лениво шевелится на своей орбите. Жалкие силы, дремлющие там, не
страшны летящему, но он предпочитает чистое небо. Он направил туда свою
волю, и скользящие вокруг земного шара мегатонны расцвели беззвучным
взрывом, на миг озарили обманным рассветом половину спящей планеты.
А он выжидает, собирается с мыслями, взвешивает свои еще
неиспытанные силы. Этот мир подвластен ему, однако пока не совсем ясно,
как поступать дальше.
Но он что-нибудь придумает.
========================================================================
Перевод Я. Берлина
Печатается по изд.: Кларк А. Космическая одиссея 2001 года: Пер. с англ.
- М.: Мир, 1970. С дополнениями: гл. 45-47, пер. с англ. Норы Галь.
Пер. изд.: Clarke A. 2001: A Space Odyssey. - London, 1968. Пер. на
русский язык, Берлин Я.В., Галь Н.Я., 1990.
OCR + Spellcheck: Alef
URL: http://www.df.ru/~alef/elib
E-mail: alef@df.ru
========================================================================
Какая поверхность? Откуда? Боумен спрашивал себя, не веря своим
ощущениям. Но тут вновь вспыхнул свет, и растерянное недоумение
сменилось безмерным отчаянием - увидев, что его окружало, Боумен понял,
что сошел с ума.
Да, он был готов к любым чудесам. Он не ожидал только одного -
будничной заурядности.
Капсула покоилась на блестящем полу безлично элегантных
апартаментов отеля, какие можно встретить в любом большом городе Земли.
За иллюминатором была гостиная, и в ней кофейный столик, диван, дюжина
стульев, письменный стол, разные лампы, книжный шкаф, наполовину пустой,
на нем журналы и даже ваза с цветами. На одной стене висел "Мост в Арле"
Ван-Гога, на другой - "Мир Кристины" Уайета. Боумен подумал: вот
выдвинуть сейчас ящик письменного стола, а там обязательно лежит
Библия...
Если он и вправду сошел с ума, его галлюцинации на редкость
упорядоченны. Все выглядело совершенно реальным: он на мгновение
отвернулся, но все осталось на своих местах. Единственной несуразностью
во всей этой картине - и несуразностью весьма существенной - была сама
капсула.
Боумен долго сидел не шевелясь в своем кресле. Он все-таки еще
ждал, что мираж этот вдруг рассеется, но все оставалось на своих местах
столь же прочно и основательно, как и любые материальные предметы на
Земле.
Нет, это было подлинное, настоящее - или уж обман чувств так
невообразимо искусен, что его не отличить от реальности. Может, это
своего рода испытание? Тогда от его, Боумена, поведения в ближайшие
несколько минут зависит, быть может, не только его судьба, но и будущее
всего человечества!
Что делать? Сидеть и ждать, что будет дальше, или открыть капсулу и
выйти - рискнуть и проверить реальность окружающего?.. Пол с виду
прочный: во всяком случае, вес капсулы он выдержал. Если ступить на пол,
из чего бы он там ни был сделан, вряд ли можно провалиться.
Но еще вопрос, есть ли тут воздух; как знать, может, в этой комнате
полнейший вакуум или она полна ядовитых газов. Впрочем, это маловероятно
- те, кто так заботится о нем, вряд ли упустят столь существенную
деталь; однако без особой надобности незачем рисковать. Долгие годы
практики приучили Боумена остерегаться отравленной атмосферы, ему не
хотелось выходить в неизведанную среду, пока можно было этого избежать.
Правда, все вокруг выглядит точь-в-точь как гостиничный номер где-нибудь
в Соединенных Штатах. Но ведь ему-то ясно, что на самом деле он сейчас
находится в сотнях световых лет от Солнечной системы...
Он опустил лицевой щиток шлема, изолировав себя от окружающей
атмосферы, и открыл люк капсулы. Коротко зашипел воздух - давление в
капсуле и в комнате уравнялось, и Боумен вышел из капсулы.
Насколько он мог судить, сила тяжести была вполне нормальной. Он
поднял руку и расслабил мышцы - не прошло и секунды, как ладонь
ударилась о его бок.
От этого все вокруг стало вдвойне фантастичным. Одетый в скафандр,
он стоял - а должен был бы плавать! - около капсулы, которая вообще
годилась только для мира невесомости. Все привычные рефлексы астронавта
здесь отказали, Боумену приходилось обдумывать каждое движение.
Словно в трансе, он медлено зашагал из голой, пустой части комнаты,
где стояла капсула, в апартаменты отеля. Он был почти готов к тому, что
вещи исчезнут при его приближении, но все оставалось реальным и с виду
вполне незыблемым.
Он остановился у кофейного столика. На нем стоял обычный видеофон
системы Белла и даже лежала телефонная книга. Боумен наклонился и
неуклюже взял книгу рукой в герметической перчатке. На ней знакомыми,
тысячу раз читанными буквами стояло: "Вашингтон, округ Колумбия".
Он вгляделся пристальней и получил первое объективное
доказательство, что, как ни реальна земная обстановка вокруг, он
находится не на Земле.
Боумен смог прочесть только слово "Вашингтон", все остальные
надписи были смазаны, как бывает на копиях с газетных фотографий. Он
наугад раскрыл книгу, полистал. Страницы были пустые и не из бумаги, а
из какого-то жесткого белого материала, правда, очень похожего на
бумагу.
Он снял телефонную трубку и прижал к шлему. Если бы видеофон
работал, он услышал бы шумок. Но, как он и ожидал, трубка молчала.
Значит, все вокруг - декорация, хотя и до неправдоподобия тщательно
сделанная. Притом сделанная явно не для того, чтобы обмануть, а,
пожалуй, напротив - приободрить. Во всяком случае, ему хотелось так
думать. От этой мысли стало легче на душе, но все же Боумен решил не
снимать скафандр, пока не обследует все вокруг.
Вся мебель выглядела достаточно прочной и надежной: он посидел на
стульях - они выдержали его вес. А вот ящики письменного стола не
выдвигались, они были бутафорские.
Бутафорскими оказались и книги, и журналы: как и в телефонной
книге, прочесть можно было только название. И подбор довольно безвкусный
- по большей части бульварные бестселлеры, немного сенсационной
публицистики, несколько разрекламированных автобиографий. Все журналы и
книги были по меньшей мере трехлетней давности и не отличались глубиной
содержания. Впрочем, это не имело особого значения - ведь книги даже
нельзя было снять с полок.
В комнате было две двери, которые довольно легко отворились. Первая
вела в небольшую, но уютную спальню, где стояли кровать, туалетный стол
и два стула. Выключатели света работали. Боумен раскрыл стенной шкаф и
обнаружил четыре костюма и халат, аккуратно развешанные на плечиках, с
десяток белых сорочек и несколько комплектов белья.
Он снял один костюм и внимательно осмотрел. На ощупь, насколько
удалось определить сквозь перчатку, материал походил скорее на мех, чем
на ткань. И покрой был немного старомодный - на Земле уже больше четырех
лет не носили однобортных пиджаков.
За спальней оказалась ванная комната, оснащенная всем необходимым;
он с удовлетворением отметил, что все здесь отнюдь не бутафорское и
работает как положено. Рядом была маленькая кухня, и в ней тоже все, что
надо: электрическая плита, холодильник, шкафчики, посуда и столовый
прибор, мойка, стол и стулья. Боумен принялся обследовать кухню не
только из любопытства - он успел порядком проголодаться.
Он открыл холодильник, волна прохладного тумана опахнула его. Полки
холодильника были забиты банками и коробками; все этикетки показались
хорошо знакомыми, но, приглядевшись поближе, он убедился, что и тут
надписи смазаны и прочесть их невозможно. Ни фруктов, ни яиц, ни молока,
ни мяса или масла - ничего свежего не было, в холодильнике лежали только
консервированные или расфасованные продукты.
Боумен вынул знакомую коробку с кукурузными хлопьями, подумав при
этом, что их совершенно незачем было замораживать. Но едва взяв коробку
в руки, понял, что в ней вовсе не хлопья - слишком она тяжелая.
Он сорвал крышку и заглянул внутрь. Коробка была заполнена чуть
влажной мякотью синего цвета, консистенцией и весом немного похожей на
хлебный пудинг. Если не считать странной окраски, мякоть выглядела
довольно аппетитно.
Но тут Боумен спохватился, что ведет себя смешно. "За мной,
конечно, наблюдают, и я, наверно, кажусь совершенным идиотом в своем
скафандре. Если это проверка умственных способностей, то я, надо
полагать, уже провалился", - подумал он. Не колеблясь больше, он
вернулся в спальню, отщелкнул крепежные зажимы шлема, соединяющие его со
скафандром, приподнял шлем на несколько миллиметров, нарушив герметичный
контакт прокладок, и осторожно потянул носом. Насколько он мог судить, в
его легкие попал совершенно нормальный воздух.
Боумен бросил шлем на кровать, весело, хотя и весьма неуклюже,
начал стаскивать с себя скафандр. Покончив с этим, он потянулся, сделал
несколько глубоких вдохов и бережно повесил скафандр в стенной шкаф
рядом с другой, более обычной одеждой. В соседстве с пиджаками скафандр
выглядел не особенно уместным, но свойственная всем астронавтам
аккуратность не позволила Боумену бросить его где попало.
Затем он поспешно прошел в кухню и принялся более подробно изучать
коробку с "хлопьями".
От синего хлебного пудинга исходил слабый пряный запах,
напоминавший аромат миндального печенья. Боумен прикинул его вес на
руке, потом отломил кусочек и осторожно понюхал. Теперь он уже был
уверен, что отравить его никто здесь не намерен, но ведь возможны и
ошибки, да еще в таком сложном деле, как биохимия.
Он отщипнул несколько крошек, потом отправил в рот весь отломанный
кусок, разжевал и проглотил: вкус был отличный, хотя какой-то
непонятный, описать его было просто невозможно. Закрыв глаза, нетрудно
было вообразить, что ешь мясо, или пшеничный хлеб грубого помола, или
даже сухие фрукты. Что ж, если эта пища не вызовет каких-нибудь
нежелательных последствий, голодная смерть ему здесь не грозит.
Несколько раз набив полный рот этой снедью, Боумен почувствовал
себя вполне сытым и стал искать, чем бы напиться. В глубине холодильника
было с полдюжины банок пива широко известной марки, и он открыл одну их
них. Крышка отскочила как обычно, но, к немалому огорчению Боумена в
банке оказалось не пиво, а все та же синяя масса.
Боумен торопливо открыл еще несколько коробок и банок: под самыми
разными этикетками они содержали одно и то же синее вещество. Похоже,
что меню у него будет довольно однообразное, да и выпить, кроме воды,
тоже нечего... Он открыл кран, налил стакан прозрачной жидкости,
осторожно отхлебнул и тут же выплюнул. Вкус оказался отвратительный. Но
потом, устыдившись этой невольной реакции, Боумен заставил себя выпить
стакан до дна.
С первого глотка стало ясно, что это за жидкость. Вкус был скверный
просто потому, что она была совершенно безвкусна: из крана текла
чистейшая дистиллированная вода. Неведомые хозяева явно решили не
подвергать его здоровье какой бы то ни было опасности.
Основательно подкрепившись, Боумен решил наскоро ополоснуться под
душем. Мыла не нашлось - еще одно мелкое неудобство, зато была сушилка с
потоком нагретого воздуха. Боумен поблаженствовал немного, подставляя
тело под теплые воздушные струи, затем облачился в кальсоны, рубашку и
халат, взяв их из стенного шкафа. А потом улегся на кровать, уставился в
потолок и попытался немного разобраться в фантастической участи,
выпавшей на его долю.
Это плохо удавалось, и скоро его отвлекли другие мысли. Над
кроватью был укреплен потолочный телевизионный экран обычного
гостиничного типа; Боумен решил сначала, что это тоже бутафория, подобно
телефону и книгам.
Однако панелька управления, прикрепленная на шарнирной консоли к
спинке кровати, была так похожа на настоящую, что Боумен не мог отказать
себе в удовольствии повозиться с ней, и когда он нажал клавишу с
надписью "Включение", экран засветился.
С лихорадочной поспешностью Боумен начал включать один за другим
различные каналы и почти сразу поймал первую передачу.
Выступал известный африканский телекомментатор, обсуждавший меры,
направленные на сохранение последних остатков дикого животного мира на
его континенте. Боумен послушал его немного, настолько завороженный
звуками человеческого голоса, что совершенно не задумывался, о чем идет
речь. Потом включил другой канал.
За пять минут он успел увидеть и послушать Скрипичный концерт
Уолтона в исполнении симфонического оркестра, дискуссию о прискорбном
состоянии драматического театра, ковбойский фильм, рекламу нового
лекарства от головной боли, историю о вымогательстве денег на каком-то
восточном языке, психологическую драму, три политических комментария,
футбольный матча, лекцию по физике твердого тела (на русском языке),
несколько сигналов настройки и сообщений о программе передач. В общем
это была самая обыкновенная подборка из мировых телевизионных программ,
и возможность увидеть все это не только подбодрила его, но и подтвердила
еще раньше зародившуюся у него догадку.
Все передачи были примерно двухлетней давности, то есть относились
к тому времени, когда на Луне обнаружили монолит ЛМА-1. Трудно поверить,
что это просто совпадение. Видимо, эти передачи были тогда приняты и
ретранслированы сюда; значит, черная глыба вовсе не бездействовала, а
люди на Луне и не подозревали об этом.
Он продолжал наудачу переключать канал и внезапно наткнулся на
знакомую сцену. На экране появилось изображение той самой гостиной, что
была тут, за стеной, а в ней сидел известный актер, занятый в эту минуту
яростной перебранкой со своей неверной любовницей. Ошеломленный Боумен
мгновенно узнал обстановку комнаты, из которой только что ушел, а когда
камера вслед за бранящимися героями покатила в спальню, он невольно
кинул взгляд на дверь, словно ожидая, что они сейчас войдут сюда.
Так вот, значит, как подготовили его хозяева эту "приемную
площадку" для гостя с Земли! Они почерпнули свои представления о быте
землян из телевизионных передач. Ощущение, что он окружен
кинодекорациями, его не подвело.
Итак, Боумен узнал, что ему было сейчас нужно. Он выключил
телевизор. "Что же делать дальше?" - спросил он себя, заложив руки за
голову и уставясь на пустой экран.
Он безмерно устал, изнемог и телом и душой, но ему казалось просто
немыслимым уснуть в этой неправдоподобной обстановке, в такой страшной
дали от Земли, какой никогда еще не ведал ни один человек. Однако
удобная постель и бессознательная мудрость тела вступили в тайный сговор
против его воли.
Он нашарил рукой выключатель - и комната погрузилась в темноту.
Через несколько секунд им завладел глубокий сон без грез и сновидений.
Так Дэвид Боумен заснул в последний раз в своей жизни...
В обстановке жилища больше не было нужды, и она растворилась в
мысли своего создателя. Остались только постель и стены - они защищали
хрупкое существо от могучих сил, с которыми оно еще не могло справиться.
Дэвид Боумен беспокойно зашевелился во сне. Он не проснулся, и
сновидения не посещали его, но какая-то часть сознания пробудилась.
Что-то проникло в его разум, как в лес прокрадывается туман. Боумен лишь
смутно ощущал это вторжение; совершись оно сразу в полную мощь, оно
уничтожило бы его столь же неминуемо, как пламя, бушующее за стенами.
Нечто бесстрастно изучало его, а он не ощущал ни надежды, ни страха; у
него изъята была самая способность что-либо чувствовать.
Казалось, он парит в беспредельности, а вокруг во все стороны
протянулись, образуя четкую сеть, нескончаемые темные линии, а может,
нити, по которым движутся крохотные зернышки света - одни медлительны,
другие проскальзывают молниеносно. Когда-то ему случилось видеть под
микроскопом срез человеческого мозга, и там, в сложнейшем сплетении
нервных волокон, он заметил тот же лабиринт. Но тот был мертвый,
неподвижный, а этот - сама жизнь. Боумен понял - или вообразил, будто
понимает, - что ему открылась работа некоего исполинского разума,
созерцающего Вселенную, крохотная частица которой - он, Дэвид Боумен.
Зрелище это - или видение - явилось ему лишь на краткий миг. Тотчас
прозрачные плоскости, решетки, сплетения и пересечения скользящих зерен
света исчезли, и Дэвид Боумен вступил в мир сознания, неведомого прежде
ни единому человеку.
Сперва показалось - Время повернуло вспять. Он готов был принять и
это чудо, потом понял, истина еще таинственней и поразительней.
Отворяются родники памяти; одно за другим воспоминания возвращают
его в прошлое, и дано все прожить заново. Вот он, этот гостиничный
номер... вот космическая капсула... пламенные всплески на красном
солнце... слепящая сердцевина Галактики... врата, через которые попал он
в эту непостижимую Вселенную. И все быстрей, быстрей уносясь в обратный
путь, он не только видел, но заново испытал все ощущения и тревоги,
которые изведал тогда впервые. Жизнь его раскручивалась, точно лента
магнитной записи, пущенная задом наперед со все возрастающей скоростью.
И вот он опять на борту "Дискавери", и небо заполнили кольца
Сатурна. Вновь он повторил свой последний разговор с ЭАЛом; увидел, как
выходит из корабля Фрэнк Пул на последнее свое задание; услыхал голос
Земли, заверяющей, что все идет хорошо.
И даже заново проживая миг за мигом, он знал: все и правда хорошо.
Он проносился коридорами времени, стремительно возвращался к детству,
освобождаемый от прежних знаний и жизненного опыта. Но ни единая крупица
не пропадала; все, чем был он прежде, в любой миг своей жизни,
передавалось куда-то, где оно будет сохраннее.
Один Дэвид Боумен переставал существовать, а меж тем другой Боумен
обретал бессмертие.
Быстрей, быстрей возвращается он в забытые годы, в мир более
простой, бесхитростный. Ему ласково улыбаются лица, когда-то дорогие,
но, думалось, навсегда позабытые. И он отвечает улыбкой, с нежностью,
без боли.
И наконец стремительное обратное движение замедляется; родники
памяти почти иссякли. Время течет все медленней, близится миг
неподвижности - так в высшей точке размаха на одно нескончаемое
мгновение застывает маятник, прежде чем качнуться сызнова.
Безмерное мгновение миновало; маятник двинулся вновь. В
пустынности, за двадцать тысяч световых лет от Земли, плывя меж пламен
двойной звезды, открыло глаза и заплакало дитя.
Потом младенец умолк, увидав, что он уже не одинок.
В пустоте образовался призрачный мерцающий прямоугольник.
Постепенно уплотнился в хрустальную пластину, утратил прозрачность,
налился бледным млечным сиянием. На поверхности и в глубине возникли
дразнящие неясные образы. Соединились в полосы света и тени, потом - в
пересекающиеся круги с подобием спиц; круги начали медленно вращаться,
подчиняясь мерному пульсирующему ритму, который теперь, казалось,
заполнил пространство.
Такое зрелище могло привлечь и удержать внимание любого младенца -
и любой человекообразной обезьяны. Но, совсем как на три миллиона лет
раньше, то было лишь внешнее проявление тончайших сил, которые не
уловить сознанию. Просто игрушка, отвлекающая чувства, а подлинное
воздействие проникало гораздо глубже, в сокровеннейшие пласты разума.
На сей раз воздействие это было быстрым и уверенным, ткался новый
узор. За многие эры, минувшие с предыдущей встречи, ткач многое узнал; и
материал, на котором испытывал он ныне свое искусство, стал несравнимо
совершеннее. Но достоин ли этот материал стать частью все еще
разрастающейся ткани, покажет лишь грядущее.
Уже пристальней, чем способен человек, младенец всматривался в
глубины кристального монолита, разглядывал - но еще не постигал -
скрытые за ним тайны. Знал, что очутился дома, там, где зародилось не
только его племя, но и множество других; но знал также - не может он
здесь остаться. Впереди иное рождение, еще поразительней, чем те, что
были в прошлом.
И вот настал миг; сплетенье сияющих линий уже не отражает тайн,
скрытых в сердцевине кристалла. Они угасли, и защитные стены тоже
растворились в небытии, из которого раньше возникли, и небеса заполнило
красное солнце.
Вспыхнув, исчезли металл и пластик забытой космической капсулы и
одежда, еще недавно облекавшая того, кто прежде называл себя Дэвидом
Боуменом. Последние звенья, связующие с Землею, вновь распались на
атомы.
Но младенец этого не заметил, он осваивался в новом, объявшем его
надежном тепле. Ненадолго, пока он не овладел вновь обретенным
могуществом, ему еще нужна хотя бы такая материальная оболочка. Его
неподвластным разрушению телом стало воплощение собственного осознавшего
себя разума; но при всей своей мощи он понимал, что он еще дитя. И
останется младенцем, пока не изберет себе какую-то новую форму или не
вовсе перестанет нуждаться в воплощении материальном.
И настала пора пуститься в дорогу - хотя в известном смысле он
никогда уже не расстанется с этим местом, где родился заново, ибо отныне
он - часть сущности, чьим непостижимым устремлениям служит двойная
звезда. Ему ясно уже, если не зачем, то куда он должен направиться, и
ясно, что нет нужды повторять тот долгий окольный путь, каким он сюда
явился. Чутье, обретенное за три миллиона лет, подсказало, что в
глубинах пространства есть еще много дорог. Старинный механизм Звездных
Врат честно ему послужил, но больше не понадобится.
Уже неуязвимый, он был равнодушен к бушующему внизу адскому
пламени, а перед ним в пустоте все еще парил мерцающий прямоугольник,
который прежде казался хрустальной пластиной. В ней заключены были пока
недоступные воображению тайны времени и пространства, но хотя бы часть
их он уже постиг и овладел ими. Как ясен, как необходим математический
смысл соотношения сторон, последовательность чисел 1:4:9! И как наивно
было воображать, будто ряд на том и кончается, всего лишь на трех
измерениях!
Он сосредоточил сознание на этих простейших геометрических понятиях
- и едва коснулся их мыслью пустую раму заполнила тьма межзвездной ночи.
Отсвет красного солнца меркнул, вернее, словно бы отступал сразу во всех
направлениях; и вот взору открылся сверкающий водоворот Галактики.
Казалось, перед глазами в хрустальной пластине - прекрасная,
необычайно точная и подробная модель. Но то была реальность, схваченная
во всей своей цельности чувствами, которые стали гораздо восприимчивей
зрения. Пожелай он, можно бы сосредоточить внимание на любой из сотен
миллионов звезд, и сверх того ему по силам еще очень многое.
Вот он плывет в исполинском потоке солнц, по одну сторону густо
пламенеющая россыпь - сердце Галактики, по другую - одинокие,
разбросанные по ее обочине звезды-часовые. Здесь бы и остаться, на краю
этой небесной расселины, змеящейся беззвездной полосы мрака. Он знал,
этот бесформенный хаос, различимый лишь при отсвете, отделяющем его от
простершихся в бесконечную даль огненных туманов, - это первооснова
творения, сырье для грядущих превращений, оно еще ждет своего часа.
Здесь Время еще и не начиналось; лишь долго спустя после того, как
сгинут пылающие ныне солнца, возникнут в этой пустынной бездне свет и
жизнь и преобразят ее.
Однажды, сам того не зная, он уже пересек эту бездну; теперь надо
пересечь ее вновь - на сей раз по собственной воле. Мысль эта наполнила
его внезапным леденящим ужасом, и на миг он растерялся, новое видение
Вселенной заколебалось, грозя рассыпаться в прах.
Не страх перед пучинами Вселенной оледенил его душу, но тревога
более глубокая, рожденная грядущим, что еще не возникло. Ибо те малости,
какими измеряет время человек, остались позади; теперь, когда взору его
открылась чернота беззвездной ночи, он впервые начал постигать, что
такое разверзающаяся перед ним Вечность.
А потом он вспомнил, что отныне уже не будет одинок, и страх
понемногу отхлынул. С кристальной ясностью вновь возникло понимание
Вселенной, и он знал - вернулось оно не только благодаря его усилиям.
Когда при первых неуверенных шагах ему понадобится помощь, она не
заставит себя ждать.
Мужество вернулось к нему, и, как прыгающий с вышки ныряльщик,
которому лишь на мгновенье изменила храбрость, он ринулся сквозь
световые годы. Галактика вырвалась из рамок, в которые он мысленно ее
заключил; чудилось, с невообразимой скоростью мчатся мимо звезды и
туманности. Призрачные солнца взрывались и исчезали позади, когда,
словно тень, проносился он сквозь самую их сердцевину; мрачные скопления
холодной космической пыли, что прежде страшили его, казались всего лишь
взмахами воронова крыла, мелькающими пред ликом солнца.
Звезды редели; слепящий блеск Млечного Пути, слабея, превращался в
бледный отсвет сияния, когда-то знакомого - и когда он будет вполне
готов, он снова его узнает.
Он вернулся туда, куда стремился, - в пространство, которое люди
называют истинным.
Перед ним блестящей игрушкой, перед которой не устоит ни одно Дитя
Звезд, плывет Земля со всеми ее народами.
Он возвратился вовремя. Там, на густо населенной планете, вот-вот
вспыхнут на экранах радаров тревожные сигналы, зашарят по небу громадные
телескопы, выслеживая цель, - и истории, какую знали люди, настанет
конец.
Он уловил - в тысяче миль под ним пробуждается от сна смертоносный
груз, лениво шевелится на своей орбите. Жалкие силы, дремлющие там, не
страшны летящему, но он предпочитает чистое небо. Он направил туда свою
волю, и скользящие вокруг земного шара мегатонны расцвели беззвучным
взрывом, на миг озарили обманным рассветом половину спящей планеты.
А он выжидает, собирается с мыслями, взвешивает свои еще
неиспытанные силы. Этот мир подвластен ему, однако пока не совсем ясно,
как поступать дальше.
Но он что-нибудь придумает.
========================================================================
Перевод Я. Берлина
Печатается по изд.: Кларк А. Космическая одиссея 2001 года: Пер. с англ.
- М.: Мир, 1970. С дополнениями: гл. 45-47, пер. с англ. Норы Галь.
Пер. изд.: Clarke A. 2001: A Space Odyssey. - London, 1968. Пер. на
русский язык, Берлин Я.В., Галь Н.Я., 1990.
OCR + Spellcheck: Alef
URL: http://www.df.ru/~alef/elib
E-mail: alef@df.ru
========================================================================