самовоспроизведения нервных цепей в соответствии с любой произвольно
выбранной программой. Оказалось, что искусственный мозг можно
"выращивать" посредством процесса, поразительно сходного с развитием
человеческого мозга. Точные детали этого процесса в каждом отдельном
случае так и оставались неизвестными; впрочем, будь они даже известны,
человеческий разум не смог бы постичь всю их сложность.
Но как бы ни был устроен этот машинный мозг, главное заключалось в
том, что он мог воспроизводить большинство операций человеческого мозга,
причем быстрее и надежнее. (Правда, некоторые философы по-прежнему
предпочитали слово "имитировать" вместо "воспроизводить".) Такая машина
стоила чрезвычайно дорого, и компьютеров типа ЭАЛ-9000 было изготовлено
всего несколько экземпляров, однако старая шутка, гласящая, что
производить органические мозги с помощью необученной рабочей силы всегда
проще, начинала уже звучать немного плоско.
ЭАЛ был подготовлен к этой экспедиции не менее тщательно, чем его
живые коллеги, и во много раз скорее - ведь он не только неизмеримо
быстрей усваивал любые данные, но и никогда не нуждался в отдыхе.
Первейшей его задачей было управлять всеми системами жизнеобеспечения
корабля, непрерывно контролировать давление кислорода, температуру,
герметичность оболочки, радиацию и прочее взаимосвязанные факторы, от
которых зависела жизнь хрупкого человеческого груза. Он мог выполнять
сложнейшие штурманские расчеты в осуществлять необходимое
маневрирование, когда нужно было менять курс корабля. Еще он мог
неустанно следить за спящими членами экипажа, уточнять состояние
окружающей среды и делать внутривенные вливания микроскопических доз
жидкостей, которые поддерживали их жизнь.
В первых поколениях компьютеров кодированная информация вводилась
вручную, а ответы машина выдавала с помощью скоростных буквопечатающих
устройств или каких-либо визуальных индикаторов. ЭАЛ тоже умел это
делать, когда надо, но главным средством общения между ним и его
коллегами была устная речь. Пул и Боумен могли говорить с ЭАЛом, словно
он был человеком, а он отвечал на великолепном образном человеческом
языке, которому был обучен за быстротечные недели своего электронного
детства.
Вопрос о том, действительно ли ЭАЛ способен мыслить, был решен
английским математиком Аланом Тьюрингом еще в 40-х годах. Тьюринг
указал, что если машина способна вести продолжительный диалог - не
важно, с помощью ли пишущей машинки или через микрофон, - и ее ответы
нельзя отличить от тех, которые мог бы дать на ее месте человек, то
такая машина мыслит в любом разумном значении этого слова. ЭАЛ мог бы
шутя сдать тест Тьюринга.
Могло случиться даже так, что ЭАЛу пришлось бы взять на себя
командование кораблем. При чрезвычайных обстоятельствах, если на его
сигналы никто не ответит, он должен разбудить спящих членов экипажа,
пустив в ход электрические или химические стимуляторы. Если это не
удастся, он обязан радировать на Землю и запросить дальнейших указаний.
Наконец, на случай, если ответ с Земли не придет, ЭАЛ был
запрограммирован так, что мог принять необходимые меры для сохранения
корабля и продолжения полета: ведь он один знал его истинную задачу, о
которой бодрствующие астронавты даже не подозревали.
Пул и Боумен нередко в шутку называли себя сторожами корабля,
который, в сущности, мог сам управлять собою. Если бы они ведали, сколь
близка к правде эта шутка!
График полета был разработан до мельчайших подробностей: Боумен и
Пул знали, во всяком случае теоретически, что они должны делать в каждую
минуту каждых суток. Они несли вахту поочередно, по двенадцать часов,
так что один из них обязательно бодрствовал. Вахтенный офицер неотлучно
находился у пульта управления, а другой в это время занимался
хозяйственно-бытовыми дедами, совершал контрольный обход корабля,
выполнял разные непредвиденные работы, которых всегда было
предостаточно, ну и, конечно, отдыхал в своей каюте.
Хотя на первом этапе экспедиции Боумен формально числился
командиром корабля, со стороны этого никто бы не заметил. Он и Пул через
каждые двенадцать часов передавали друг другу полностью все функции,
права и обязанности командира. Это помогало обоим постоянно сохранять
отличную рабочую форму, уменьшало опасность каких-либо трений между ними
и, наконец, обеспечивало полную взаимозаменяемость.
День Боумена начинался в 6.00 по судовому времени - Всеобщему
эфемеридному времени астрономов. Если бы Боумен проспал или замешкался,
у ЭАЛа было достаточно всяких "бин-бип" и "динь-дон", чтобы напомнить
ему о его обязанностях, но к этому прибегать не приходилось. Для
проверки Пул как-то раз выключил будильник - Боумен все равно
автоматически проснулся вовремя.
Первой ежедневной обязанностью вахтенного было передвинуть на
двенадцать часов Главный таймер камеры спящих. Если стрелки останутся
непереведенными два раза подряд, это послужит для ЭАЛа сигналом, что оба
бодрствующих астронавта вышли из строя, и он примет чрезвычайные меры.
Проснувшись, Боумен проделывал утренний туалет и гимнастику, а
затем садился завтракать. Во время завтрака он обычно читал утреннее
радиотелевизионное издание газеты "Уорлд таймс". Никогда на Земле он не
следил так внимательно за газетной информацией, как здесь, - на экране
космического корабля самые пустячные сплетни, самые незначительные
политические слухи казались захватывающе интересными.
В 7.00 он приносил Пулу в рубку управления тюбик кофе из кухни и
сменял его. Если докладывать было не о чем и никаких срочных мер не
требовалось (а так обычно и бывало), он начинал считывать показания
приборов, а затем проводил всякие пробы и замеры, проверяя, нормально ли
работают все агрегаты корабля. К 10.00 он обычно завершал проверку и
переходил к занятиям.
Боумен учился большую половину своей жизни, и ему предстояло
учиться до конца службы. Благодаря революции, происшедшей в XX веке в
методах обучения и обработки информации, он знал не меньше, чем если бы
окончил два или три колледжа, я, что еще важнее, хранил в памяти почти
все эти знания.
Лет пятьдесят назад его сочли бы специалистом по прикладной
астрономии, кибернетике и системам космических двигателей, но он вовсе
не считал себя специалистом в какой-либо из этих областей и готов был
яростно оспаривать такое мнение о себе. Боумен никогда не мог
сосредоточить все внимание на одном каком-нибудь предмете. Пренебрегая
грозными предупреждениями своих наставников, он добился, чтобы его
допустили к защите магистерской диссертации по общей астронавтике. Это
была специальность с весьма расплывчатой программой, рассчитанная на
людей со средним коэффициентом интеллектуальности, не способных достичь
вершин в своей профессии.
Он принял правильное решение: именно отказ от узкой специализации
сделал его на редкость пригодным для выполнения нынешней задачи.
Примерно по тем же причинам Фрэнк Пул, иногда пренебрежительно
именовавший себя "практиком широкого профиля по космической биологии",
явился отличной кандидатурой на пост его заместителя. Вдвоем они были
способны, прибегая, когда нужно, к огромным запасам информации,
заложенным в памяти ЭАЛа, справиться с любой задачей, какая
предположительно могла возникнуть во время полета, надо было только ни
на секунду не ослаблять бдительности и внимания ко всем сигналам и еще
непрерывно освежать необходимые знания.
Поэтому Боумен ежедневно посвящал время с 10.00 до 12.00 диалогу с
компьютером, проверял свои общие познания или изучал материалы,
связанные с конкретной задачей. Он вновь и вновь просматривал чертежи
корабля, схемы всех сетей, трассы маршрута экспедиции или штудировал
данные о Юпитере, Сатурне и обширных семействах их спутников.
В полдень он шел в камбуз готовить обед, передавая на это время
управление кораблем ЭАЛу. Впрочем, даже и в камбузе он оставался в курсе
всех событий на корабле, потому что в этой крохотной кабинке, -
служившей одновременно и столовой, был установлен параллельный
ситуационный экран-индикатор; кроме того, ЭАЛ мог в любой момент вызвать
его к пульту. Фрэнк завтракал вместе с ним, а потом отправлялся на шесть
часов спать в свою каюту. Обычно за обедом они смотрели какую-нибудь
телевизионную программу с Земли, которую им передавали по специальному
каналу.
Меню астронавтов было продумано столь же тщательно, как и все, что
касалось экспедиции. Пища, по большей части высушенная замораживанием,
была отличного качества и приготовлена так, чтобы доставлять им возможно
меньше хлопот. Надо было только вскрыть брикеты и заложить их в
компактную автоматическую кастрюлю. Сигнал "бип-бип" сообщал
астронавтам, что еда готова. Они могли полакомиться самыми
разнообразными блюдами: по вкусу и, что не менее важно, по внешнему виду
это были всяческие омлеты, яйца всмятку, бифштексы, котлеты, жаркое,
свежие овощи, различные фрукты, апельсиновый сок, мороженое и даже
свежевыпеченный хлеб.
После обеда, с 13.00 до 16.00, Боумен совершал тщательный
контрольный обход корабля, точнее, той его части, которая была доступна
для астронавтов. Общая длина "Дискавери" составляла около ста двадцати
метров, однако маленький мирок, где, собственно, обитав его экипаж,
ограничивался двенадцатиметровым шарообразным герметическим корпусом.
Здесь размещались все системы жизнеобеспечения и рубка управления -
рабочее сердце корабля. Ниже находился небольшой "космический гараж" с
тремя одноместными реактивными капсулами - на них можно было через
специальные шлюзы "выплыть" в космос, если понадобится выполнить
какие-то работы вне корабля.
В экваториальном поясе герметической сферы, в слое, ограниченном по
аналогии с Землей тропиками Козерога и Рака, был вмонтирован медленно
вращающийся барабан диаметром около десяти с половиной метров. Совершая
один оборот за десять секунд, эта своеобразная карусель, или центрифуга,
создавала искусственную тяжесть, примерно равную лунной. Такая тяжесть
была уже достаточна, чтобы избежать физической атрофии, которая может
возникнуть от долгого пребывания в невесомости, она позволяла также
отправлять жизненные функции в нормальных или почти нормальных условиях.
Вот почему именно в этой карусели размещались камбуз-столовая, душ
и туалет. Только здесь можно было готовить и пить горячие напитки,
довольно опасные при невесомости - можно получить сильные ожоги от
плавающих в воздухе пузырьков кипящей воды. Решалась здесь и проблема
бритья: в невесомости сбритые щетинки разлетались бы и засоряли воздух,
угрожая исправности электрической аппаратуры и здоровью людей.
По периметру карусели были устроены пять крохотных каюток,
оборудованных астронавтами по своему вкусу, там находились и их личные
вещи. Пока что только Боумен и Пул пользовались своими каютами: будущие
обитатели остальных кают еще спали в электронных саркофагах в камере по
соседству.
В случае необходимости карусель можно было остановить - при этом
продолжал вращаться тяжелый маховик и накопленная им инерция позволяла
плавно возобновить вращение. Впрочем, обычно карусель вертелась
непрерывно, с постоянной скоростью. Вход в этот медленно вращающийся
барабан находился на оси, где гравитация равнялась нулю: нужно было
только перехватываться руками за скобы на осевом валу. А перейти в
подвижную часть барабана после некоторой тренировки было так же просто,
как ступить на ленту движущегося эскалатора.
Герметическая сфера, укрепленная на довольно легкой стреловидной
конструкции длиной около ста метров, служила головной частью корабля.
"Дискавери", как и все корабли, предназначенные для дальних космических
полетов, не мог войти в атмосферу или сопротивляться полной силе
тяготения какой-либо планеты - для этого он был слишком непрочен и
необтекаем. Его собрали на околоземной орбите, испытали в пробном полете
в пространстве за Луной и окончательно проверили на окололунной орбите.
Он был порождением чистого космоса, и это было видно с первого взгляда.
Непосредственно позади герметической сферы помещались четыре
больших резервуара с жидким водородом, а за ними У-образно расположенные
ажурные плоскости радиаторов, которые рассеивали избыточное тепло
ядерного реактора. Покрытые сеткой тонких трубок, несущих охлаждающую
жидкость, они походили на крылья гигантской стрекозы, и со стороны, под
определенным углом зрения, "Дискавери" чем-то напоминал старинный
парусный корабль.
Там, где кончались, крылья радиатора, в девяноста метрах от жилой
сферы находились экранированный ад реактора и фокусирующие электроды,
между которыми вырывалось наружу раскаленное звездное вещество - плазма.
Главную свою задачу двигатель корабля выполнил уже несколько недель
назад, когда "Дискавери" стартовал со своей стоянки на окололунной
орбите. Сейчас реактор работал "на малых оборотах", питая
электроэнергией системы корабля, и огромные плоскости радиаторов,
которые при максимальной тяге, когда "Дискавери" набирал скорость,
раскалялись докрасна, теперь были черны и холодны.
Обследовать эту часть корабля можно было, только выйдя в космос, но
контрольные приборы и наружные телекамеры и без того давали о ней все
нужные сведения. Боумен был уверен, что знает, в каком состоянии
находится каждый сантиметр панелей радиатора и его трубопровода.
К 16.00 Боумен заканчивал обход - наступало время ежедневного
подробного устного доклада Центру управления полетом на Земле. Он
выключал свой передатчик, только когда Земля подтверждала, что его
услышали. Выслушав запросы и указания Центра управления, он вновь
включал передатчик и отвечал. В 18.00 просыпался Пул, и Боумен сдавал
ему управление кораблем.
После вахты у Боумена оставалось шесть часов свободного времени. В
эти часы он продолжал заниматься, слушал музыку, смотрел кинофильмы. Он
много читал - электронная библиотека корабля была почти неисчерпаема.
Его увлекала история великих путешествий прошлого, что было вполне
понятно в его положении. Вместе с Питеем [Питей - греческий
мореплаватель (IV в. до н.э.).] он проходил под парусами меж
Геркулесовых столбов, огибал берега Европы, где еще только кончался
каменный век, дерзко подплывал почтя к ледяной туманной Арктике либо
спустя две тысячи лет вместе с Ансоном [Джордж Ансон (1697-1762) -
британский адмирал.] преследовал испанские галеоны, с капитаном Куком
шел навстречу неведомым опасностям Большого Барьерного рифа и совершал с
Магелланом первое кругосветное плавание. Он взялся за "Одиссею", и ее
речь, доносившаяся из необозримой глубины времен, взволновала его больше
всех других книг.
Когда ему хотелось развлечься, к его услугам всегда был ЭАЛ. Он
знал множество игр, имеющих математическую основу, включая шахматы и
шашки. Играя в полную силу, ЭАЛ мог выиграть все партии во всех играх,
но это портило бы людям настроение, поэтому он был запрограммирован на
выигрыш только половины всех партий, а его живые партнеры притворялись,
будто им это неизвестно.
Последние часы бодрствования Боумен посвящал общей уборке и самым
непредвиденным задачам, после чего в 20.00 садился ужинать, опять вместе
с Пулом. После ужина наступал час, когда он мог вызвать Землю и его
могли вызвать оттуда родные и друзья.
Как и все его коллеги, Боумен не был женат: было бы неразумно
посылать семейных людей в столь продолжительную экспедицию. Конечно,
многие красавицы обещали ждать их возвращения, но никто не принимал этих
обещаний всерьез. Поначалу и Пул, и Боумен каждую неделю вели с Землей
довольно нежные беседы, правда, немного смущаясь от сознания, что их
слушают посторонние люди на Земле. Но уже через месяц, хотя экспедиция,
в сущности, только началась, диалоги с девушками, оставшимися на Земле,
стали реже и прохладнее. Астронавты были готовы к этому: уж такова их
доля, как в старину - доля моряков.
Поговорив с близкими на Земле, Боумен, прежде чем прекратить связь,
передавал свое последнее донесение и проверял, переданы ли ЭАЛом все
показания приборов за день. Затем он, если было настроение, часа два
читал или смотрел фильм, а в полночь укладывался спать - и засыпал
обычно без помощи электронаркоза.
Распорядок дня Пула был такой же, только сдвинутый во времени.
Суточные графики обоих астронавтов взаимно дополняли друг друга и
совмещались без малейших задорин. Дед было по горло, оба были людьми
слишком разумными и уживчивыми, чтобы ссориться, - и дни в полете текли
спокойно и буднично, без происшествий, а бег времени отмечала только
смена цифр на электронных часах.
К этому и сводилась самая заветная мечта маленького экипажа
"Дискавери" - чтобы в предстоящие недели в месяцы ничто не омрачило
мирного однообразия их жизни.
Неделя проходила за неделей, и "Дискавери", миновав уже орбиту
Марса, летел к далекому Юпитеру по своей орбите, предопределенной с
такой точностью, словно это были трамвайные рельсы. Как непохож был
"Дискавери" на корабли, бороздящие небеса и моря там, на Земле, - он не
требовал никакого управления, ни единого прикосновения к рулям или
тумблерам двигателя. Курс планетолета определяли законы тяготения: на
его пути не было ни неведомых мелей, ни опасных рифов, на которые он мог
налететь. Не угрожала ему и опасность столкнуться с другим кораблем, ибо
во всем пространстве, отделявшем его от бесконечно далеких звезд, не
было ни одного корабля - во всяком случае, корабля, созданного
человеком...
Строго говоря, та область космоса, в которую сейчас вторгся
"Дискавери", отнюдь не была свободна от препятствий. Перед ним
простиралась неведомая человеку зона, изрезанная трассами более миллиона
астероидов. Точные орбиты были вычислены астрономами примерно для десяти
тысяч. Впрочем, размеры астероидов невелики: только четыре имеют диаметр
более ста пятидесяти километров, остальные представляют собой всего лишь
огромные каменные глыбы, бесцельно несущиеся в пустоте.
Никаких мер защиты против них не существовало: самый маленький
астероид при столкновении на скорости свыше ста тысяч километров в час
мог разнести "Дискавери" на куски. Однако вероятность такого
столкновения была ничтожно Мала. В среднем на объем пространства,
представляющий собой куб со стороной, равной полутора миллионам
километров, приходится всего один астероид! Экипаж меньше всего
тревожило, что "Дискавери" может оказаться в одной точке пространства с
каким-нибудь астероидом, притом в одно и то же мгновение.
На восемьдесят шестой день полета они должны были пройти точку
наибольшего сближения с одним из известных астероидов (других встреч
вообще не предвиделось). Астероид этот названия не имел и числился под
номером 7794; это был обломок скалы около сорока пяти метров в
поперечнике, обнаруженный в 1997 году Лунной обсерваторией и тотчас же
забытый всеми, креме терпеливых блоков памяти Бюро малых планет.
Когда Боумен заступил на вахту, ЭАЛ тут же напомнил ему о
предстоящей встрече, хотя трудно было ожидать, что командир корабля
забудет о единственном событии, которое предусмотрено графиком на
протяжении всего полета. Трасса астероида, привязанная к звездам, и его
координаты на момент наибольшего сближения уже светились на экранах
пульта. Там был и перечень наблюдений, которые надо было провести; у
астронавтов будет дел по горло в те мгновения, когда мимо них, всего в
полутора тысячах километров, промелькнет 7794 на относительной скорости
сто тридцать тысяч километров в час.
Боумен попросил ЭАЛа включить курсовой телескоп, и на экране
вспыхнуло изображение пространства впереди, усеянного редкими звездами.
Ничего похожего на астероид среди них не было - даже при максимальном
увеличении все звезды выглядели безразмерными светящимися точками.
- Наложи прицельную сетку, - сказал Боумен.
На экране мгновенно появились четыре тонкие линии вокруг крохотной,
еле видимой звездочки. Он долго вглядывался в нее, подумывая, уж не
ошибся ли ЭАЛ, и вдруг обнаружил, что эта точечка едва заметно движется
относительно неподвижных звезд. До астероида, возможно, было еще с
полмиллиона километров, но по космическим масштабам это уже почти рукой
подать.
Когда через шесть часов к пульту управления пришел Пул, 7794
светился в сотни раз ярче и двигался на звездном фоне так быстро, что
сомневаться, он ли это, больше не приходилось. Он уже не был светящейся
точкой, а превращался в ясно видимый диск.
Они глядели на этот небесный камешек, летящий к ним, с тем
чувством, какое испытывают моряки в долгом плавании, когда им приходится
огибать берег, на который они не могут высадиться. Хотя они отлично
знали, что 7794 всего лишь безжизненная, лишенная воздуха скалистая
глыба, это не умаляло их волнения. Ведь этот астероид - единственное
твердое тело на всем пути до Юпитера, до которого еще оставалось больше
трехсот миллионов километров.
В свой мощный телескоп они уже видели, что астероид очень
неправильной формы и летит, медленно кувыркаясь. Он походил то на
сплюснутый шар, то на грубо сделанный кирпич; период его вращения
немногим превышал две минуты. Пятна света и тени беспорядочной рябью
бежали по его поверхности, а порой она вспыхивала ослепительно, словно
далекое окно на закате, - это сверкали под солнцем обнажения
кристаллических пород.
Астероид мчался со скоростью около сорока пяти километров в
секунду; за несколько минут, лихорадочно быстролетных, надо было суметь
провести все наблюдения с самых близких дистанций. Автоматические камеры
сделали десятки снимков. Отраженные от астероида сигналы навигационного
радара записывались для последующего изучения. Едва успели запустить
один единственный соударяющияся зонд.
Приборов в зонде не было - никакой прибор не уцелел бы при
столкновении на космических скоростях. Зонд представлял собой просто
небольшую металлическую болванку. Она была запушена с корабля по
траектории, пересекающейся с направлением движения астероида.
Часы отсчитывали секунды, отделявшие момент пуска от встречи зонда
с мишенью, а Пул и Боумен, все больше волнуясь, ждали исхода своего
эксперимента. Принципиально он был чрезвычайно прост, но точность их
приборов и расчетов подвергалась при этом труднейшему испытанию - ведь
надо было попасть в сорокаметровую мишень с расстояния в тысячи
километров!
И вот на затемненной части астероида внезапно возникла ослепительно
яркая вспышка света. Маленькая болванка ударилась о его поверхность со
скоростью метеорита, и вся ее энергия за какую-то долю секунды
превратилась в тепло. Облачко раскаленного газа вздулось и мгновенно
рассеялось в пространстве. Бортовые спектрографы "Дискавери" засняли
быстро угасшие линии спектра. Там, на Земле, специалисты проанализируют
их и прочтут автографы оставленные раскаленными атомами. Так впервые
будет установлен химический состав оболочки астероида.
Через час 7794 был уже не диском, а едва мерцающей звездочкой.
Когда Боумен заступил на следующую вахту, астероид совсем исчез из виду.
Вокруг опять было пустынное пространство. Им предстояло лететь в
полном одиночестве еще три месяца, пока навстречу не выплывут самые
отдаленные, внешние луны Юпитера.
Даже с расстояния тридцать миллионов километров Юпитер выглядел
самым внушительным небесным, телом из всех, что были видны впереди.
Планета казалась им бледным розовато-желтым диском размером примерно в
половину Луны, какой мы ее видим с Земли; на ней ясно проступали темные
параллельные полосы облачных поясов. В экваториальной плоскости вокруг
Юпитера обращались яркие звезды - Ио, Европа, Ганимед и Каллисто, целые
миры, которые в другой части Солнечной системы вполне сошли бы за
самостоятельные планеты, а здесь были лишь спутниками своего гигантского
властелина.
В телескоп Юпитер ошеломлял своим величием - пятнистый разноцветный
шар заполнял собой все поле зрения. Невозможно было постичь его истинные
размеры. Хотя Боумен непрестанно напоминал себе, что диаметр Юпитера в
одиннадцать раз больше земного, это оставалось мертвой цифрой, не
имеющей реального смысла.
Но, просматривая ленты из блоков памяти ЭАЛа с материалами по
Юпитеру, он нашел нечто, мгновенно создавшее представление об
устрашающей огромности этого небесного тела. То была иллюстрация:
развертка поверхности Земли была растянута на диске Юпитера наподобие
звериной шкуры. Все океаны и континенты нашей планеты на этом фоне
выглядели не больше, чем Индия на земном глобусе!
Когда Боумен довел увеличение телескопа до предела, ему показалось,
что он висит над огромным слегка сплюснутым шаром, а под ним
стремительно несутся облака, смазанные и вытянутые в ленты быстрым
вращением гигантского мира. Порой эти ленты сплетались в сгустки, узлы
или массы окрашенных паров размером в целые континенты; иногда между
выбранной программой. Оказалось, что искусственный мозг можно
"выращивать" посредством процесса, поразительно сходного с развитием
человеческого мозга. Точные детали этого процесса в каждом отдельном
случае так и оставались неизвестными; впрочем, будь они даже известны,
человеческий разум не смог бы постичь всю их сложность.
Но как бы ни был устроен этот машинный мозг, главное заключалось в
том, что он мог воспроизводить большинство операций человеческого мозга,
причем быстрее и надежнее. (Правда, некоторые философы по-прежнему
предпочитали слово "имитировать" вместо "воспроизводить".) Такая машина
стоила чрезвычайно дорого, и компьютеров типа ЭАЛ-9000 было изготовлено
всего несколько экземпляров, однако старая шутка, гласящая, что
производить органические мозги с помощью необученной рабочей силы всегда
проще, начинала уже звучать немного плоско.
ЭАЛ был подготовлен к этой экспедиции не менее тщательно, чем его
живые коллеги, и во много раз скорее - ведь он не только неизмеримо
быстрей усваивал любые данные, но и никогда не нуждался в отдыхе.
Первейшей его задачей было управлять всеми системами жизнеобеспечения
корабля, непрерывно контролировать давление кислорода, температуру,
герметичность оболочки, радиацию и прочее взаимосвязанные факторы, от
которых зависела жизнь хрупкого человеческого груза. Он мог выполнять
сложнейшие штурманские расчеты в осуществлять необходимое
маневрирование, когда нужно было менять курс корабля. Еще он мог
неустанно следить за спящими членами экипажа, уточнять состояние
окружающей среды и делать внутривенные вливания микроскопических доз
жидкостей, которые поддерживали их жизнь.
В первых поколениях компьютеров кодированная информация вводилась
вручную, а ответы машина выдавала с помощью скоростных буквопечатающих
устройств или каких-либо визуальных индикаторов. ЭАЛ тоже умел это
делать, когда надо, но главным средством общения между ним и его
коллегами была устная речь. Пул и Боумен могли говорить с ЭАЛом, словно
он был человеком, а он отвечал на великолепном образном человеческом
языке, которому был обучен за быстротечные недели своего электронного
детства.
Вопрос о том, действительно ли ЭАЛ способен мыслить, был решен
английским математиком Аланом Тьюрингом еще в 40-х годах. Тьюринг
указал, что если машина способна вести продолжительный диалог - не
важно, с помощью ли пишущей машинки или через микрофон, - и ее ответы
нельзя отличить от тех, которые мог бы дать на ее месте человек, то
такая машина мыслит в любом разумном значении этого слова. ЭАЛ мог бы
шутя сдать тест Тьюринга.
Могло случиться даже так, что ЭАЛу пришлось бы взять на себя
командование кораблем. При чрезвычайных обстоятельствах, если на его
сигналы никто не ответит, он должен разбудить спящих членов экипажа,
пустив в ход электрические или химические стимуляторы. Если это не
удастся, он обязан радировать на Землю и запросить дальнейших указаний.
Наконец, на случай, если ответ с Земли не придет, ЭАЛ был
запрограммирован так, что мог принять необходимые меры для сохранения
корабля и продолжения полета: ведь он один знал его истинную задачу, о
которой бодрствующие астронавты даже не подозревали.
Пул и Боумен нередко в шутку называли себя сторожами корабля,
который, в сущности, мог сам управлять собою. Если бы они ведали, сколь
близка к правде эта шутка!
График полета был разработан до мельчайших подробностей: Боумен и
Пул знали, во всяком случае теоретически, что они должны делать в каждую
минуту каждых суток. Они несли вахту поочередно, по двенадцать часов,
так что один из них обязательно бодрствовал. Вахтенный офицер неотлучно
находился у пульта управления, а другой в это время занимался
хозяйственно-бытовыми дедами, совершал контрольный обход корабля,
выполнял разные непредвиденные работы, которых всегда было
предостаточно, ну и, конечно, отдыхал в своей каюте.
Хотя на первом этапе экспедиции Боумен формально числился
командиром корабля, со стороны этого никто бы не заметил. Он и Пул через
каждые двенадцать часов передавали друг другу полностью все функции,
права и обязанности командира. Это помогало обоим постоянно сохранять
отличную рабочую форму, уменьшало опасность каких-либо трений между ними
и, наконец, обеспечивало полную взаимозаменяемость.
День Боумена начинался в 6.00 по судовому времени - Всеобщему
эфемеридному времени астрономов. Если бы Боумен проспал или замешкался,
у ЭАЛа было достаточно всяких "бин-бип" и "динь-дон", чтобы напомнить
ему о его обязанностях, но к этому прибегать не приходилось. Для
проверки Пул как-то раз выключил будильник - Боумен все равно
автоматически проснулся вовремя.
Первой ежедневной обязанностью вахтенного было передвинуть на
двенадцать часов Главный таймер камеры спящих. Если стрелки останутся
непереведенными два раза подряд, это послужит для ЭАЛа сигналом, что оба
бодрствующих астронавта вышли из строя, и он примет чрезвычайные меры.
Проснувшись, Боумен проделывал утренний туалет и гимнастику, а
затем садился завтракать. Во время завтрака он обычно читал утреннее
радиотелевизионное издание газеты "Уорлд таймс". Никогда на Земле он не
следил так внимательно за газетной информацией, как здесь, - на экране
космического корабля самые пустячные сплетни, самые незначительные
политические слухи казались захватывающе интересными.
В 7.00 он приносил Пулу в рубку управления тюбик кофе из кухни и
сменял его. Если докладывать было не о чем и никаких срочных мер не
требовалось (а так обычно и бывало), он начинал считывать показания
приборов, а затем проводил всякие пробы и замеры, проверяя, нормально ли
работают все агрегаты корабля. К 10.00 он обычно завершал проверку и
переходил к занятиям.
Боумен учился большую половину своей жизни, и ему предстояло
учиться до конца службы. Благодаря революции, происшедшей в XX веке в
методах обучения и обработки информации, он знал не меньше, чем если бы
окончил два или три колледжа, я, что еще важнее, хранил в памяти почти
все эти знания.
Лет пятьдесят назад его сочли бы специалистом по прикладной
астрономии, кибернетике и системам космических двигателей, но он вовсе
не считал себя специалистом в какой-либо из этих областей и готов был
яростно оспаривать такое мнение о себе. Боумен никогда не мог
сосредоточить все внимание на одном каком-нибудь предмете. Пренебрегая
грозными предупреждениями своих наставников, он добился, чтобы его
допустили к защите магистерской диссертации по общей астронавтике. Это
была специальность с весьма расплывчатой программой, рассчитанная на
людей со средним коэффициентом интеллектуальности, не способных достичь
вершин в своей профессии.
Он принял правильное решение: именно отказ от узкой специализации
сделал его на редкость пригодным для выполнения нынешней задачи.
Примерно по тем же причинам Фрэнк Пул, иногда пренебрежительно
именовавший себя "практиком широкого профиля по космической биологии",
явился отличной кандидатурой на пост его заместителя. Вдвоем они были
способны, прибегая, когда нужно, к огромным запасам информации,
заложенным в памяти ЭАЛа, справиться с любой задачей, какая
предположительно могла возникнуть во время полета, надо было только ни
на секунду не ослаблять бдительности и внимания ко всем сигналам и еще
непрерывно освежать необходимые знания.
Поэтому Боумен ежедневно посвящал время с 10.00 до 12.00 диалогу с
компьютером, проверял свои общие познания или изучал материалы,
связанные с конкретной задачей. Он вновь и вновь просматривал чертежи
корабля, схемы всех сетей, трассы маршрута экспедиции или штудировал
данные о Юпитере, Сатурне и обширных семействах их спутников.
В полдень он шел в камбуз готовить обед, передавая на это время
управление кораблем ЭАЛу. Впрочем, даже и в камбузе он оставался в курсе
всех событий на корабле, потому что в этой крохотной кабинке, -
служившей одновременно и столовой, был установлен параллельный
ситуационный экран-индикатор; кроме того, ЭАЛ мог в любой момент вызвать
его к пульту. Фрэнк завтракал вместе с ним, а потом отправлялся на шесть
часов спать в свою каюту. Обычно за обедом они смотрели какую-нибудь
телевизионную программу с Земли, которую им передавали по специальному
каналу.
Меню астронавтов было продумано столь же тщательно, как и все, что
касалось экспедиции. Пища, по большей части высушенная замораживанием,
была отличного качества и приготовлена так, чтобы доставлять им возможно
меньше хлопот. Надо было только вскрыть брикеты и заложить их в
компактную автоматическую кастрюлю. Сигнал "бип-бип" сообщал
астронавтам, что еда готова. Они могли полакомиться самыми
разнообразными блюдами: по вкусу и, что не менее важно, по внешнему виду
это были всяческие омлеты, яйца всмятку, бифштексы, котлеты, жаркое,
свежие овощи, различные фрукты, апельсиновый сок, мороженое и даже
свежевыпеченный хлеб.
После обеда, с 13.00 до 16.00, Боумен совершал тщательный
контрольный обход корабля, точнее, той его части, которая была доступна
для астронавтов. Общая длина "Дискавери" составляла около ста двадцати
метров, однако маленький мирок, где, собственно, обитав его экипаж,
ограничивался двенадцатиметровым шарообразным герметическим корпусом.
Здесь размещались все системы жизнеобеспечения и рубка управления -
рабочее сердце корабля. Ниже находился небольшой "космический гараж" с
тремя одноместными реактивными капсулами - на них можно было через
специальные шлюзы "выплыть" в космос, если понадобится выполнить
какие-то работы вне корабля.
В экваториальном поясе герметической сферы, в слое, ограниченном по
аналогии с Землей тропиками Козерога и Рака, был вмонтирован медленно
вращающийся барабан диаметром около десяти с половиной метров. Совершая
один оборот за десять секунд, эта своеобразная карусель, или центрифуга,
создавала искусственную тяжесть, примерно равную лунной. Такая тяжесть
была уже достаточна, чтобы избежать физической атрофии, которая может
возникнуть от долгого пребывания в невесомости, она позволяла также
отправлять жизненные функции в нормальных или почти нормальных условиях.
Вот почему именно в этой карусели размещались камбуз-столовая, душ
и туалет. Только здесь можно было готовить и пить горячие напитки,
довольно опасные при невесомости - можно получить сильные ожоги от
плавающих в воздухе пузырьков кипящей воды. Решалась здесь и проблема
бритья: в невесомости сбритые щетинки разлетались бы и засоряли воздух,
угрожая исправности электрической аппаратуры и здоровью людей.
По периметру карусели были устроены пять крохотных каюток,
оборудованных астронавтами по своему вкусу, там находились и их личные
вещи. Пока что только Боумен и Пул пользовались своими каютами: будущие
обитатели остальных кают еще спали в электронных саркофагах в камере по
соседству.
В случае необходимости карусель можно было остановить - при этом
продолжал вращаться тяжелый маховик и накопленная им инерция позволяла
плавно возобновить вращение. Впрочем, обычно карусель вертелась
непрерывно, с постоянной скоростью. Вход в этот медленно вращающийся
барабан находился на оси, где гравитация равнялась нулю: нужно было
только перехватываться руками за скобы на осевом валу. А перейти в
подвижную часть барабана после некоторой тренировки было так же просто,
как ступить на ленту движущегося эскалатора.
Герметическая сфера, укрепленная на довольно легкой стреловидной
конструкции длиной около ста метров, служила головной частью корабля.
"Дискавери", как и все корабли, предназначенные для дальних космических
полетов, не мог войти в атмосферу или сопротивляться полной силе
тяготения какой-либо планеты - для этого он был слишком непрочен и
необтекаем. Его собрали на околоземной орбите, испытали в пробном полете
в пространстве за Луной и окончательно проверили на окололунной орбите.
Он был порождением чистого космоса, и это было видно с первого взгляда.
Непосредственно позади герметической сферы помещались четыре
больших резервуара с жидким водородом, а за ними У-образно расположенные
ажурные плоскости радиаторов, которые рассеивали избыточное тепло
ядерного реактора. Покрытые сеткой тонких трубок, несущих охлаждающую
жидкость, они походили на крылья гигантской стрекозы, и со стороны, под
определенным углом зрения, "Дискавери" чем-то напоминал старинный
парусный корабль.
Там, где кончались, крылья радиатора, в девяноста метрах от жилой
сферы находились экранированный ад реактора и фокусирующие электроды,
между которыми вырывалось наружу раскаленное звездное вещество - плазма.
Главную свою задачу двигатель корабля выполнил уже несколько недель
назад, когда "Дискавери" стартовал со своей стоянки на окололунной
орбите. Сейчас реактор работал "на малых оборотах", питая
электроэнергией системы корабля, и огромные плоскости радиаторов,
которые при максимальной тяге, когда "Дискавери" набирал скорость,
раскалялись докрасна, теперь были черны и холодны.
Обследовать эту часть корабля можно было, только выйдя в космос, но
контрольные приборы и наружные телекамеры и без того давали о ней все
нужные сведения. Боумен был уверен, что знает, в каком состоянии
находится каждый сантиметр панелей радиатора и его трубопровода.
К 16.00 Боумен заканчивал обход - наступало время ежедневного
подробного устного доклада Центру управления полетом на Земле. Он
выключал свой передатчик, только когда Земля подтверждала, что его
услышали. Выслушав запросы и указания Центра управления, он вновь
включал передатчик и отвечал. В 18.00 просыпался Пул, и Боумен сдавал
ему управление кораблем.
После вахты у Боумена оставалось шесть часов свободного времени. В
эти часы он продолжал заниматься, слушал музыку, смотрел кинофильмы. Он
много читал - электронная библиотека корабля была почти неисчерпаема.
Его увлекала история великих путешествий прошлого, что было вполне
понятно в его положении. Вместе с Питеем [Питей - греческий
мореплаватель (IV в. до н.э.).] он проходил под парусами меж
Геркулесовых столбов, огибал берега Европы, где еще только кончался
каменный век, дерзко подплывал почтя к ледяной туманной Арктике либо
спустя две тысячи лет вместе с Ансоном [Джордж Ансон (1697-1762) -
британский адмирал.] преследовал испанские галеоны, с капитаном Куком
шел навстречу неведомым опасностям Большого Барьерного рифа и совершал с
Магелланом первое кругосветное плавание. Он взялся за "Одиссею", и ее
речь, доносившаяся из необозримой глубины времен, взволновала его больше
всех других книг.
Когда ему хотелось развлечься, к его услугам всегда был ЭАЛ. Он
знал множество игр, имеющих математическую основу, включая шахматы и
шашки. Играя в полную силу, ЭАЛ мог выиграть все партии во всех играх,
но это портило бы людям настроение, поэтому он был запрограммирован на
выигрыш только половины всех партий, а его живые партнеры притворялись,
будто им это неизвестно.
Последние часы бодрствования Боумен посвящал общей уборке и самым
непредвиденным задачам, после чего в 20.00 садился ужинать, опять вместе
с Пулом. После ужина наступал час, когда он мог вызвать Землю и его
могли вызвать оттуда родные и друзья.
Как и все его коллеги, Боумен не был женат: было бы неразумно
посылать семейных людей в столь продолжительную экспедицию. Конечно,
многие красавицы обещали ждать их возвращения, но никто не принимал этих
обещаний всерьез. Поначалу и Пул, и Боумен каждую неделю вели с Землей
довольно нежные беседы, правда, немного смущаясь от сознания, что их
слушают посторонние люди на Земле. Но уже через месяц, хотя экспедиция,
в сущности, только началась, диалоги с девушками, оставшимися на Земле,
стали реже и прохладнее. Астронавты были готовы к этому: уж такова их
доля, как в старину - доля моряков.
Поговорив с близкими на Земле, Боумен, прежде чем прекратить связь,
передавал свое последнее донесение и проверял, переданы ли ЭАЛом все
показания приборов за день. Затем он, если было настроение, часа два
читал или смотрел фильм, а в полночь укладывался спать - и засыпал
обычно без помощи электронаркоза.
Распорядок дня Пула был такой же, только сдвинутый во времени.
Суточные графики обоих астронавтов взаимно дополняли друг друга и
совмещались без малейших задорин. Дед было по горло, оба были людьми
слишком разумными и уживчивыми, чтобы ссориться, - и дни в полете текли
спокойно и буднично, без происшествий, а бег времени отмечала только
смена цифр на электронных часах.
К этому и сводилась самая заветная мечта маленького экипажа
"Дискавери" - чтобы в предстоящие недели в месяцы ничто не омрачило
мирного однообразия их жизни.
Неделя проходила за неделей, и "Дискавери", миновав уже орбиту
Марса, летел к далекому Юпитеру по своей орбите, предопределенной с
такой точностью, словно это были трамвайные рельсы. Как непохож был
"Дискавери" на корабли, бороздящие небеса и моря там, на Земле, - он не
требовал никакого управления, ни единого прикосновения к рулям или
тумблерам двигателя. Курс планетолета определяли законы тяготения: на
его пути не было ни неведомых мелей, ни опасных рифов, на которые он мог
налететь. Не угрожала ему и опасность столкнуться с другим кораблем, ибо
во всем пространстве, отделявшем его от бесконечно далеких звезд, не
было ни одного корабля - во всяком случае, корабля, созданного
человеком...
Строго говоря, та область космоса, в которую сейчас вторгся
"Дискавери", отнюдь не была свободна от препятствий. Перед ним
простиралась неведомая человеку зона, изрезанная трассами более миллиона
астероидов. Точные орбиты были вычислены астрономами примерно для десяти
тысяч. Впрочем, размеры астероидов невелики: только четыре имеют диаметр
более ста пятидесяти километров, остальные представляют собой всего лишь
огромные каменные глыбы, бесцельно несущиеся в пустоте.
Никаких мер защиты против них не существовало: самый маленький
астероид при столкновении на скорости свыше ста тысяч километров в час
мог разнести "Дискавери" на куски. Однако вероятность такого
столкновения была ничтожно Мала. В среднем на объем пространства,
представляющий собой куб со стороной, равной полутора миллионам
километров, приходится всего один астероид! Экипаж меньше всего
тревожило, что "Дискавери" может оказаться в одной точке пространства с
каким-нибудь астероидом, притом в одно и то же мгновение.
На восемьдесят шестой день полета они должны были пройти точку
наибольшего сближения с одним из известных астероидов (других встреч
вообще не предвиделось). Астероид этот названия не имел и числился под
номером 7794; это был обломок скалы около сорока пяти метров в
поперечнике, обнаруженный в 1997 году Лунной обсерваторией и тотчас же
забытый всеми, креме терпеливых блоков памяти Бюро малых планет.
Когда Боумен заступил на вахту, ЭАЛ тут же напомнил ему о
предстоящей встрече, хотя трудно было ожидать, что командир корабля
забудет о единственном событии, которое предусмотрено графиком на
протяжении всего полета. Трасса астероида, привязанная к звездам, и его
координаты на момент наибольшего сближения уже светились на экранах
пульта. Там был и перечень наблюдений, которые надо было провести; у
астронавтов будет дел по горло в те мгновения, когда мимо них, всего в
полутора тысячах километров, промелькнет 7794 на относительной скорости
сто тридцать тысяч километров в час.
Боумен попросил ЭАЛа включить курсовой телескоп, и на экране
вспыхнуло изображение пространства впереди, усеянного редкими звездами.
Ничего похожего на астероид среди них не было - даже при максимальном
увеличении все звезды выглядели безразмерными светящимися точками.
- Наложи прицельную сетку, - сказал Боумен.
На экране мгновенно появились четыре тонкие линии вокруг крохотной,
еле видимой звездочки. Он долго вглядывался в нее, подумывая, уж не
ошибся ли ЭАЛ, и вдруг обнаружил, что эта точечка едва заметно движется
относительно неподвижных звезд. До астероида, возможно, было еще с
полмиллиона километров, но по космическим масштабам это уже почти рукой
подать.
Когда через шесть часов к пульту управления пришел Пул, 7794
светился в сотни раз ярче и двигался на звездном фоне так быстро, что
сомневаться, он ли это, больше не приходилось. Он уже не был светящейся
точкой, а превращался в ясно видимый диск.
Они глядели на этот небесный камешек, летящий к ним, с тем
чувством, какое испытывают моряки в долгом плавании, когда им приходится
огибать берег, на который они не могут высадиться. Хотя они отлично
знали, что 7794 всего лишь безжизненная, лишенная воздуха скалистая
глыба, это не умаляло их волнения. Ведь этот астероид - единственное
твердое тело на всем пути до Юпитера, до которого еще оставалось больше
трехсот миллионов километров.
В свой мощный телескоп они уже видели, что астероид очень
неправильной формы и летит, медленно кувыркаясь. Он походил то на
сплюснутый шар, то на грубо сделанный кирпич; период его вращения
немногим превышал две минуты. Пятна света и тени беспорядочной рябью
бежали по его поверхности, а порой она вспыхивала ослепительно, словно
далекое окно на закате, - это сверкали под солнцем обнажения
кристаллических пород.
Астероид мчался со скоростью около сорока пяти километров в
секунду; за несколько минут, лихорадочно быстролетных, надо было суметь
провести все наблюдения с самых близких дистанций. Автоматические камеры
сделали десятки снимков. Отраженные от астероида сигналы навигационного
радара записывались для последующего изучения. Едва успели запустить
один единственный соударяющияся зонд.
Приборов в зонде не было - никакой прибор не уцелел бы при
столкновении на космических скоростях. Зонд представлял собой просто
небольшую металлическую болванку. Она была запушена с корабля по
траектории, пересекающейся с направлением движения астероида.
Часы отсчитывали секунды, отделявшие момент пуска от встречи зонда
с мишенью, а Пул и Боумен, все больше волнуясь, ждали исхода своего
эксперимента. Принципиально он был чрезвычайно прост, но точность их
приборов и расчетов подвергалась при этом труднейшему испытанию - ведь
надо было попасть в сорокаметровую мишень с расстояния в тысячи
километров!
И вот на затемненной части астероида внезапно возникла ослепительно
яркая вспышка света. Маленькая болванка ударилась о его поверхность со
скоростью метеорита, и вся ее энергия за какую-то долю секунды
превратилась в тепло. Облачко раскаленного газа вздулось и мгновенно
рассеялось в пространстве. Бортовые спектрографы "Дискавери" засняли
быстро угасшие линии спектра. Там, на Земле, специалисты проанализируют
их и прочтут автографы оставленные раскаленными атомами. Так впервые
будет установлен химический состав оболочки астероида.
Через час 7794 был уже не диском, а едва мерцающей звездочкой.
Когда Боумен заступил на следующую вахту, астероид совсем исчез из виду.
Вокруг опять было пустынное пространство. Им предстояло лететь в
полном одиночестве еще три месяца, пока навстречу не выплывут самые
отдаленные, внешние луны Юпитера.
Даже с расстояния тридцать миллионов километров Юпитер выглядел
самым внушительным небесным, телом из всех, что были видны впереди.
Планета казалась им бледным розовато-желтым диском размером примерно в
половину Луны, какой мы ее видим с Земли; на ней ясно проступали темные
параллельные полосы облачных поясов. В экваториальной плоскости вокруг
Юпитера обращались яркие звезды - Ио, Европа, Ганимед и Каллисто, целые
миры, которые в другой части Солнечной системы вполне сошли бы за
самостоятельные планеты, а здесь были лишь спутниками своего гигантского
властелина.
В телескоп Юпитер ошеломлял своим величием - пятнистый разноцветный
шар заполнял собой все поле зрения. Невозможно было постичь его истинные
размеры. Хотя Боумен непрестанно напоминал себе, что диаметр Юпитера в
одиннадцать раз больше земного, это оставалось мертвой цифрой, не
имеющей реального смысла.
Но, просматривая ленты из блоков памяти ЭАЛа с материалами по
Юпитеру, он нашел нечто, мгновенно создавшее представление об
устрашающей огромности этого небесного тела. То была иллюстрация:
развертка поверхности Земли была растянута на диске Юпитера наподобие
звериной шкуры. Все океаны и континенты нашей планеты на этом фоне
выглядели не больше, чем Индия на земном глобусе!
Когда Боумен довел увеличение телескопа до предела, ему показалось,
что он висит над огромным слегка сплюснутым шаром, а под ним
стремительно несутся облака, смазанные и вытянутые в ленты быстрым
вращением гигантского мира. Порой эти ленты сплетались в сгустки, узлы
или массы окрашенных паров размером в целые континенты; иногда между