Кларк Маркус. Осужден пожизненно

   – Ах, каторжник! – процедил Фрер с таким видом, будто и он забыл обо всем. – Но ты же знаешь, солнышко, его сослали в Порт-Артур.
   – А! И он все еще там? – проговорила Сильвия, вздрогнув.
   – Наверно, – сказал Фрер, нахмурившись.
   – Между прочим, – заметил Викерс, – этого человека придется вызвать в суд. Нам нужно опознать негодяев.
   – А разве мы с вами не можем это сделать без него? – с тревогой в голосе осведомился Фрер. – Боюсь, что нет. Я не решусь под присягой опознать человека через пять лет.
   – Да неужели?! – воскликнул Фрер. – А я присягну в любую минуту. Мне достаточно только раз увидеть человека – и я его запомню на всю жизнь.
   – И все-таки лучше привезти несколько арестантов, которые были в то время в Макуори-Харбор, – заключил Викерс, желая поскорее закончить спор. – Уж теперь-то я не допущу, чтобы преступники выскользнули у меня из рук.
   – Скажите, а в Порт-Артуре есть еще старики? – осведомился Микин.
   – Да, «вечники», – ответил Викерс. – Осужденные по приговору колониального суда. Закоренелые преступники. Теперь Порт-Артур занял место Макуори-Харбор. Какое волнение поднимется среди них, когда шхуна придет туда в понедельник!
   – Волнение? Да неужели? Как интересно! А зачем туда пойдет шхуна? – спросил Микин.
   – Чтобы привезти свидетелей, дорогой сэр. Большинство тамошних каторжников приговорены пожизненно, и путешествие в Хобарт-Таун будет для них праздником.
   – Стало быть, они никогда не покидают этого места? – полюбопытствовал Микин, покусывая сухарик. – Это ужасно!
   – Никогда, разве только в случае смерти, – со смехом ответил Фрер. – И тогда их хоронят на острове. О, это чудесное местечко! Вам надо бы съездить туда со мной и посмотреть, мистер Микин. Там очень живописно, уверяю вас.
   – Дорогой Морис, – сказала Сильвия и отошла к пианино, как бы желая выразить протест против того направления, которое принял разговор, – как ты можешь так говорить?
   – Мне бы очень хотелось увидеть это место, – сказал Микин, все еще грызя сухарик, – так как сэр Джон что-то говорил о должности капеллана в Порт-Артуре, а климат там, насколько я понимаю, вполне терпимый.
   Вошел слуга и, передав майору какую-то официальную бумагу, окинул взглядом элегантного священника. Морис снова рассмеялся.
   – О, климат замечательный, – сказал он. – И притом там совершенно нечего делать. Место для вас весьма подходящее. Это наша небольшая колония. Все скандалы, происходящие на Земле Ван-Димена, замышляются в Порт-Артуре.
   Тон этого салонного разговора никак не соответствовал его теме – острову-кладбищу и людям, осужденным на пожизненную каторгу. Возможно, что так думала Сильвия, которая вдруг взяла несколько громких аккордов, что и вынудило собеседников из вежливости замолчать. Разговор оборвался, и мистер Микин почувствовал, что настало время прощаться.
   – До свиданья, дорогая мисс Викерс, – сказал он, вскоре вставая и подходя к ней со сладчайшей обворожительной улыбкой. – Благодарю вас за прекрасную музыку. Вы сыграли мою любимую пьесу. Она была также любимой пьесой дорогой леди Джейн и епископа. Пожалуйста, извините меня, капитан Фрер, но это невероятное происшествие – поимка преступников – причина того, что я решился коснуться столь деликатной темы. Какое наслаждение созерцать вас вместе с драгоценной юной леди! Спасенная и спаситель, дорогой майор, вы, конечно, помните, что «никто как храбрец и никто как храбрец и только храбрец достоин красавицы». Итак – приятного вам вечера.
   Викерсу это очень польстило – он всегда чувствовал расположение к любому, кто хвалил его дочь.
   – Конечно, мое приглашение несколько преждевременно, – сказал он Микину, – однако если у вас не будет ничего лучшего – приходите к нам обедать на рождество! У нас обычно собирается небольшое общество.
   – Я буду в восторге, – ответил Микин, – в восторге, уверяю вас. Это так приятно – встретить в этой прелестной колонии людей одного с вами воспитания и одних с вами вкусов. Родные души находят друг друга – не правда ли, мисс Викерс? Да, конечно, я приду к вам! А пока еще раз – доброго вам вечера!
   Когда дверь закрылась, Сильвия расхохоталась.
   – Какой смешной человек! – сказала она. – Как он противен с его перчатками и зонтиком, с его прической и духами! Вообразить только, что этот жеманный олух будет указывать мне путь в царствие небесное! Нет, я бы предпочла старого мистера Боуэса, хотя он слеп как крот и злит всех тем, что «прячет свои козыри», как ты выражаешься.
   – Дорогая моя Сильвия, – серьезно ответил Викерс, – мистер Микин священник, ты это знаешь. – Знаю, – парировала Сильвия, – но ведь священник может разговаривать по-человечески, правда? Почему они посылают сюда таких типов? Уверена, что он гораздо больше пригодился бы на родине. О, кстати, папочка, бедный Денни опять вернулся. Я разрешила ему пойти на кухню. Ведь ты не возражаешь?
   – Ах ты, моя проказница, опять ты зазываешь в дом бродяг, – сказал Викерс, целуя ее. – Придется мне, видно, оставить его. Что он еще натворил?
   – Жена посадила его в тюрьму за пьянство, – ответила Сильвия. – Хороша жена! И для чего только люди женятся?
   – Спроси Мориса, – улыбаясь, заметил отец. Сильвия отвернулась и тряхнула головой.
   – А что он знает об этом? Морис, ты настоящий медведь! И если бы ты не спас мне жизнь, я бы никогда тебя не полюбила. Ну ладно, можешь поцеловать меня. – И голос ее стал мягче. – Вся эта история с каторжником опять все во мне всколыхнула. И если бы я не любила тебя, дорогой, ты бы по праву назвал меня неблагодарной.
   Морис Фрер сильно покраснел и поцеловал ее, а затем смущенно отошел к окну. Человек в серой одежде копался в саду и тихо посвистывал.
   – Не так уж им плохо живется, – пробормотал Фрер.
   – О чем ты? – спросила Сильвия запальчиво.
   – О том, что я недостоин тебя! – вскричал Фрер. – Я… Я…
   – Ты должен думать прежде всего о моем счастье, Морис, – ответила девушка. – Ведь ты же спас мне жизнь, не так ли? И я была бы просто дрянью, если бы не любила тебя! Не надо меня целовать, – добавила она, отстраняя его. – О, стало уже прохладно, пойдем-ка, папочка, погуляем в саду. А Морис пусть поразмыслит о своих недостатках.
   Морис, несколько обескураженный, посмотрел вслед удаляющейся паре.
   «Она всегда предпочитает мне отца, – пробормотал он. – Да и любит ли она меня на самом деле, или это только выражение благодарности?»
   Все пять лет, что он ухаживал за Сильвией, он часто задавал себе этот вопрос, но ответа найти не мог.

Глава 31
О ЧЕМ ПРОСИЛА САРА ПЭРФОЙ

   Вечер прошел так же, как и сотни других вечеров, и, выкурив трубку у бараков, капитан Фрер вернулся домой. Он жил в коттедже на Нью-Таун-Роуд с тех пор, как был назначен помощником полицейского судьи. Эту должность он получил в награду за свои подвиги во время бунта на «Морском ястребе». Капитан Морис Фрер поднялся высоко по служебной лестнице. Живя в Хобарт-Тауне, он занял видное положение в обществе и получил ряд постов, дававшихся в 1834 году офицерам гарнизона. Он был начальником тюрьмы в Бриджуотере, а когда ему дали чин капитана, его перевели в Ботвелл помощником полицейского судьи. Дело о захвате «Морского ястреба» вызвало много шума, и было решено, что первая же почетная вакансия будет предоставлена отважному спасителю дочери майора Викерса.
   Майор Викерс тоже процветал. Он всегда был человеком бережливым и, скопив деньги, купил землю по сходной цене. «Система приписок»^[10] позволила ему за грошовую плату использовать труд каторжан, и, следуя здешнему обычаю, он обзавелся рогатым скотом и овцами. Он продал свой офицерский патент и стал теперь сравнительно богатым человеком, владевшим прекрасными земельными угодьями и домом. Он был на хорошем счету у губернатора. Должность старшего смотрителя обязывала его принимать деятельное участие в местном управлении, и потому он был всегда на виду. Майор Викерс против своей воли превратился в колониста и силою обстоятельств стал одним из влиятельных людей в колонии на Земле Ван-Димена.
   Дочь его считалась завидной партией. Многие прапорщики и лейтенанты, проклинавшие свою тяжкую жизнь в военных казармах, сыновья овцеводов, живущих на фермах в горах, энергичные клерки из администрации завидовали удаче Мориса Фрера. Некоторые даже поговаривали, что красавица дочь блюстителя Королевских предписаний слишком хороша для грубого краснолицего Фрера, которого влекло к низшим слоям общества и который отличался властным, даже свирепым характером. Никто не отрицал, однако, что капитан Фрер – достойный офицер. Говорили даже, что благодаря своим вкусам и привычкам он знает больше о хитрых уловках каторжан, чем кто-либо другой на острове, и даже поговаривали о том, что он переодевался и смешивался с арестантами, получившими пропуск, или «приписанными» слугами, чтобы изучить их секреты и тайный язык. Когда он был начальником тюрьмы в Бриджуотере, он любил ругать кандальников на их собственном отвратительном языке и удивлять новичков доскональными сведениями об их прошлом. Каторжане ненавидели его и в то же время раболепствовали перед ним, так как при всей грубости и жестокости он умел неожиданно быть снисходительным, и тогда он негласно разрешал им отлучаться из бараков без пропусков. Однако, как говорили арестанты, «с капитаном надо было ухо держать востро», ибо, выпив и пошутив с ними, он вдруг исчезал в боковую дверь при первом же появлении констеблей, как кабацкий оракул, перед которым только что лебезила хозяйка, и на следующее утро он так безжалостно наказывал пойманных нарушителей, будто сам никогда в жизни не переступал порога кабака. Начальство называло это «рвением», а подчиненные – «предательством». А он в душе посмеивался над теми и другими.
   – Чего с этими подлецами церемониться? – говаривал он не раз.
   Когда приблизилось время его свадьбы, он несколько умерил свои донжуанские аппетиты, стараясь вести себя так, чтобы знакомые забыли о громких скандалах, связанных с его любовными похождениями, хотя раньше их огласка его ничуть не трогала. Когда он был комендантом острова Марии, а также в первые два года по возвращении из злополучной экспедиции в Макуори-Харбор он не боялся общественного мнения и не пытался обуздать свои пороки. Но когда в нем зародилось и окрепло страстное чувство к чистой молодой девушке, смотревшей на него как на спасителя, он решил скрыть от нее темные страницы своей жизни в колонии и никогда больше не вспоминать о них. Он ни в чем не раскаивался, и ничто в них его не отвращало. Он просто пришел к выводу, что когда человек женится, он должен положить конец некоторым экстравагантным холостяцким привычкам. Он «перебесился», как все молодые люди. Возможно даже, что, подобно многим юнцам, он хватил в этом лишку, но его отнюдь не преследовали призраки его прошлого. Но он был слишком прозаичен и не допускал существования призраков. Сильвия, с ее добродетелями и чистотой, была настолько выше его, что, глядя на нее, он напрочь забыл о низких и грязных созданиях, с которыми был близок, и смотрел на свои прежние грехи, искупленные влечением к светлому юному существу, как на зло, совершенное в прошлом, зло, за последствия которого он не отвечает.
   Однако сейчас одно из таких «последствий» оказалось совсем вблизи от пего. Его слуга-арестант, который следил за домом в отсутствие хозяина, тотчас по его возвращении подал ему письмо, адрес на котором был написан женской рукой.
   – Кто принес это? – спросил Фрер, поспешно разрывая конверт.
   Грум, сэр. Он сказал, что какой-то джентльмен в «Георге Четвертом» хочет вас видеть.
   Фрер усмехнулся, восхищаясь умом женщины, придумавшей такую версию, и тут же нахмурился, ознакомившись с содержанием письма.
   – Можешь больше не ждать меня, – сказал он. – Я ухожу.
   Сменив форменную фуражку на мягкую шляпу и выбрав трость из богатой коллекции тростей, стоявшей в углу, он снова собрался в путь.
   «Чего она еще хочет?» – сердито думал он, шагая по залитой лунным светом дороге.
   Но под раздражением скрывалось обидное сознание, что чего бы она ни потребовала, она имеет на это право.
   «Георг Четвертый» помещался в длинном низком строении на Элизабет-стрит. Фасад его был выкрашен в тусклый темно-красный цвет, но узенькие окна, пышные красные шторы и удобная мебель как бы имитировали веселость и уют старого английского дома. Группа людей у входа мгновенно растаяла, как только появился капитан Фрер, так как было уже больше одиннадцати часов, а все пешеходы, попадавшиеся на улице позже восьми, обязаны были предъявить пропуск или объяснить, по какому делу они идут. Констебли из арестантов не слишком церемонились при выполнении своих обязанностей, а вид Фрера в летнем костюме из легкой синей шерсти очень напоминал этих констеблей в их форменной одежде.
   Толкнув боковую дверь уверенным жестом завсегдатая, Фрер вошел в дом и направился к стеклянной двери в конце узкого коридора. На его стук появилась белолицая, рябая ирландская девушка, которая сразу узнала посетителя и сделала ему почтительный реверанс. Она провела его наверх, в просторную, красиво обставленную комнату с тремя окнами, выходящими на улицу. На полу лежал мягкий ковер, свечи ярко горели, и поднос с ужином, стоящий на столе между окнами, выглядел очень аппетитно. Когда он вошел, к его ногам с лаем кинулся маленький терьер. Очевидно, Фрер не был здесь частым гостем. Шорох шелкового платья выдал присутствие в комнате женщины, и Фрер, обогнув изголовье оттоманки, оказался лицом к лицу с Сарой Пэрфой.
   – Спасибо, что пришел, – сказала она. – Садись, пожалуйста.
   Это были первые слова, ознаменовавшие их встречу, и Фрер сел, повинуясь движению ее пухлой руки, украшенной сверкающими кольцами.
   Одиннадцать лет, прошедших с тех пор, когда мы в последний раз видели эту женщину, пощадили ее. Ножки Сары были по-прежнему малы и изящны и руки сохранили свою белизну. Густые, волнистые, как прежде, волосы обрамляли ее лицо, а глаза не утратили своего опасного блеска. Однако фигурка ее несколько отяжелела, и очертания белой руки, видневшейся сквозь прозрачный рукав, взыскательный художник захотел бы облагородить. Но самая заметная перемена произошла в ее лице. Овал его утратил свою хрупкую чистоту, делавшую его прелестным, щеки стали толще, кое-где на них обозначились тоненькие красные прожилки – признак того, что кровь с трудом пульсирует в венах – первый предвестник увядания женской красоты. Вместе с полнотой фигуры, столь свойственной чувственным женщинам среднего возраста, в ее манерах и речи появился неприятный налет вульгарности, всегда являющийся следствием нравственной распущенности.
   Морис Фрер заговорил первым. Ему хотелось как можно быстрее закончить свой визит.
   – Чего ты от меня хочешь? – спросил он.
   Сара Пэрфой рассмеялась, но смех этот прозвучал так неестественно, что Фрер удивленно покосился на нее.
   – Я прошу, чтобы ты оказал мне услугу – очень большую услугу. Если это, конечно, не будет в ущерб тебе.
   – Что ты имеешь в виду? – резко оборвал ее Фрер и сердито сжал губы. – Услугу? А вот это все? – И он стукнул кулаком по дивану, на котором сидел. – Тебе этого мало? Весь этот дом с мебелью – разве это не услуга? Чего ты еще хочешь?
   К его изумлению, женщина вдруг разразилась слезами. Некоторое время он молча смотрел на нее, не желая поддаваться этой дешевой уловке, но затем почувствовал необходимость что-то сказать.
   – Ты опять стала пить? – спросил он. – Что с тобой? Скажи, чего ты хочешь, и давай покончим с этим. Дернуло же меня прийти сюда неизвестно зачем!
   Сара выпрямилась и сердито смахнула слезы.
   – Я больна, разве ты не видишь, дуралей? – сказала она. – Эти вести меня расстроили. А если я и выпила, то что здесь плохого? Тебя это не касается.
   – Разумеется, – ответил он, – это твое дело. Если тебе нравится глушить бренди, пей на здоровье!
   – Конечно, ведь не ты за это платишь! – отпарировала она, и было ясно, что ссорятся они не впервые.
   – Ну ладно, – грубо оборвал ее Фрер. – Говори, что тебе нужно. Не могу же я торчать здесь всю ночь.
   Она вдруг встала и подошла к нему.
   – Морис, ты когда-то был очень влюблен в меня.
   – Это было давно.
   – Не так уж давно.
   – Прекрати! – крикнул он, вырывая свою руку из вцепившихся в нее пальцев. – Чего там ворошить прошлое! Все это было до того, как ты стала пить, ругаться и вообще вести себя как сумасшедшая.
   – Ну что ж, голубчик мой, – сказала она, и ее пылающий взгляд не вязался с мягкостью тона. – Я же и пострадала за это сама, разве не так? Разве не ты выгнал меня на улицу? Разве не ты меня бил хлыстом, как собаку? Не ты ли упрятал меня в тюрьму? Трудновато с тобой бороться, Морис.
   Ему польстило признание его упорства, на это и рассчитывала ловкая женщина. Он улыбнулся.
   – Ладно, Сара, что было, то прошло. В общем, ты неплохо устроилась. – Он окинул взглядом нарядную комнату. – Чего же ты еще хочешь?
   – Сегодня утром прибыл корабль.
   – Ну и что?
   – Ты-то знаешь, кто был на его борту, Морис. Морис громко расхохотался и стукнул себя кулаком но ладони.
   – Так вот в чем дело! Какой же я болван, что раньше не догадался! Хочешь повидать его?
   Она подошла вплотную к нему и решительно сжала его руку.
   – Я хочу спасти ему жизнь!
   – Ишь какая добрая! Спасти ему жизнь! Это невозможно.
   – Для тебя это возможно.
   – Чтобы я спас жизнь Джону Рексу? – воскликнул Фрер. – Нет, ты совсем помещалась!
   – Он единственный человек, Морис, который любит меня, единственный, кто обо мне думает. Он ничего плохого не сделал. Он только хотел получить свободу – но это же так естественно, правда? Ты можешь спасти его, если захочешь. Я прошу только сохранить ему жизнь. Тебе ведь это ничего не стоит, верно? Какой-то жалкий арестант. Кому нужна его смерть? Пусть он живет, Морис!
   Морис рассмеялся.
   – А при чем тут я?
   – Ты главный свидетель против него. Если ты скажешь, что он обошелся с вами по-человечески – а ведь это так и было, ты отлично знаешь, что будь другой на его месте, он просто бросил бы вас умирать с голоду, – если ты это скажешь, они его не повесят.
   – Ты думаешь? Мои слова ничего не изменят.
   – О, Морис, будь милосердным!
   Она склонилась к нему, пытаясь удержать его руку, но он ее отдернул.
   – Нашлась умница! Просишь меня помочь твоему любовнику – негодяю, который, и глазом не моргнув, оставил меня умирать на том проклятом берегу, – сказал он, с отвращением вспомнив, какому унижению он подвергся пять лет назад. – Спасти его! Да провались он к черту, знать его не хочу!
   – Нет, Морис, ты должен его спасти, – проговорила она, с трудом сдерживая рыдание. – Ну что тебе стоит? Меня ты больше не любишь. Ты меня избил и выгнал из дому, хотя я ничего дурного тебе не сделала. А этот человек был моим мужем еще до того, как мы с тобой встретились. Он зла тебе не причинил и никогда не причинит. Если ты его спасешь, он будет благословлять тебя всю жизнь!
   Фрер нетерпеливо вскинул голову.
   – Мне не нужны его благословения. Пусть болтается в петле! Кому он нужен?
   Она продолжала настаивать, простирая к нему свои белоснежные руки, слезы лились из ее глаз, она даже бросилась на колени, хватаясь за его сюртук и умоляя его сумбурными, горячими словами. В ее дикой, суровой красоте и отчаянии было что-то от покинутой Ариадны, от молящей Медеи. Она походила на кого угодно, только не на себя – распущенную, полубезумную женщину, вымаливающую пощаду для каторжника-мужа.
   Морис Фрер оттолкнул ее с проклятием.
   – Встань! – в ярости крикнул он. – Встань и прекрати молоть вздор. Говорю тебе, твой Рекс уже почти мертвец и ни черта я для него делать не стану!
   После такого отпора чувства, дотоле сдерживаемые, наконец прорвались. Вскочив на ноги и откинув упавшие на лицо волосы, она вылила на него целый поток оскорблений:
   – Ты! А кто ты такой, что смеешь так со мной разговаривать? Ты и мизинца его не стоишь! Он смелый человек, настоящий мужчина, а не трус вроде тебя. Да, ты – трус, трус, трус! Ты храбрец только против беззащитных людей и слабых женщин. Ты избивал меня до синяков, подлец! А разве ты посмел бы когда-нибудь поднять руку на человека, не связанного и не скованного цепями? О, я знаю тебя! Я видела, как ты измывался над арестантом у треугольника. Мне так хотелось, чтобы тот бедняга каким-то чудом порвал свои узы и убил тебя! Потому что ты, Морис Фрер, этого заслуживаешь. Помяни мое слово, час расплаты настанет и для тебя! Люди – из плоти и крови, а плоть и кровь вопиют против тебя, вопиют о муках, которым ты их подвергал.
   – Ладно, хватит, – оборвал ее Фрер, бледнея. – Перестань беситься!
   – Я знаю тебя, злобный негодяй! Не зря я была твоей любовницей – прости меня, господи! Я достаточно хорошо тебя изучила. Я видела все твое невежество и хитрость, знала твоих друзей, которые бражничали вместе с тобой, ели твой хлеб, пили твое вино и смеялись над тобой. Они называли тебя собакой, но собаки умнее тебя, а собачье сердце привязчиво и помнит добро. О, господи! И такие мерзавцы, как ты, управляют нами. Такие звери, как ты, держат в своих руках судьбы людей! Ты говоришь, что его повесят? Ну, так и я буду висеть рядом с ним. И да простит мне бог мое преступление – я убью тебя собственными руками!
   Фрер съежился под этим потоком ярости; услышав, как она выкрикнула свою последнюю угрозу, он резким движением хотел схватить ее, но Сара сама кинулась на него со смелостью отчаяния.
   – Ну, ударь меня! Нет, не посмеешь! Я презираю тебя! Позови сюда своих собутыльников, которые изучают дорогу в ад в этом проклятом доме, и пусть они посмотрят, как ты бьешь меня. Позови их! Ведь они старые твои друзья. Все знают капитана Мориса Фрера!
   – Сара!
   – Ты помнишь Люси Барнес – бедную маленькую Люси Барнес, которая украла всего на шесть пенсов коленкору? Она сейчас внизу. Узнал бы ты ее, если бы увидел? Это уже не девочка, какой она была, когда ее прислали сюда на «перевоспитание» и когда лейтенанту Фреру понадобилась новая служанка с фабрики. Позови ее, позови! Спроси о ней любого из этих зверей, которых ты порешь и заковываешь в кандалы. Тебе о ней все расскажут – и не только о ней, а и о многих других загубленных душах, попавших в лапы какого-нибудь пьяного скота, укравшего фунт стерлингов, чтобы потешить сатану. Боже всевышний, неужели ты не покараешь этого человека?!
   Фрер задрожал. Он часто бывал свидетелем бурных взрывов ярости у этой женщины, но еще никогда не видел ее такой взбешенной. Это испугало его.
   – Ради бога, Сара, успокойся. Чего ты хочешь? Что ты затеяла?
   – Я пойду к этой девушке, на которой ты хочешь жениться, и расскажу ей все, что знаю о тебе. Я видела ее на улице – она отворачивалась, проходя мимо меня и подбирала подол своего муслинового платья, когда его касались мои шелка. Она презирает меня – меня, которая ее нянчила, которая слушала ее детские молитвы, – прости меня, господь! – и я знаю, что она думает о таких женщинах, как я. Она хорошая, добродетельная и холодная. Она содрогнется, узнав о тебе то, что знаю я. Она возненавидит тебя! А я скажу ей все, да, все! Ты хочешь быть порядочным, примерным супругом? Подожди, пока я не расскажу ей свою историю и не пошлю к ней других женщин, которые ей тоже кое-что расскажут. Ты убиваешь мою любовь – я задушу и уничтожу твою!
   Фрер схватил ее за кисти рук и силой заставил опуститься на колени.
   – Не смей произносить ее имени, – хрипло сказал он, – иначе тебе не поздоровится. Я понимаю твои намерения – не такой уж я дурак, как ты думаешь! Берегись! Мужчины убивают таких, как ты, и теперь я вижу, как их до этого доводят.
   Несколько минут они оба молчали. Наконец Фрер отпустил ее руки и отошел в сторону.
   – Я сделаю то, что ты просишь, но при одном условии.
   – Каком?
   – Чтобы ты отсюда уехала.
   – Куда?
   – Куда хочешь – чем дальше, тем лучше. Я заплачу за билет до Сиднея; останешься ли ты там или поедешь дальше – твое дело.
   Она немного успокоилась, видя, что он сдается.
   – А как же этот дом, Морис?
   – Ты не должна за него?
   – Нет.
   – Ну, так оставь его. Меня это уже не касается. Уезжай.
   – Можно мне повидать его?
   – Нет.
   – О, Морис!
   – Ты увидишь его на скамье подсудимых. – Фрер было рассмеялся, но, увидев, как блеснули ее глаза, тут же оборвал смех. – Ну ладно, ладно, я не хотел тебя оскорблять.
   – Ты меня не оскорбил. Говори.
   – Послушай, – упрямо продолжал он, – если ты уедешь и обещаешь никогда не появляться и не впутываться в мои дела, я сделаю то, что ты просишь.
   – А именно? – спросила она, не в силах удержать торжествующую улыбку.
   – Я не скажу всего, что знаю об этом человеке. Я скажу, что он отнесся ко мне по-дружески. Я сделаю все, чтобы спасти его жизнь.
   – Ты можешь спасти ее, если захочешь.
   – Хорошо, попробую. Даю слово, что попробую.
   – И я должна тебе верить? – спросила она с сомнением. И тут же добавила тоном слезной мольбы, казавшейся странной после вспышки столь бурной ярости: – Ты ведь не обманешь меня, Морис?
   – Нет. Зачем мне тебя обманывать? Ты сдержишь свое обещание, а я свое. Договорились?
   – Да.
   Он пристально посмотрел на нее, затем круто повернулся и пошел к двери. Но она снова окликнула его. Отлично зная Фрера, она чувствовала, что он сдержит свое слово, но, будучи женщиной, не могла напоследок удержаться от насмешки.