Кларк Маркус. Осужден пожизненно

   – Мисс Викерс – очаровательная девушка. Они едут в Сидней, у капитана Фрера там дела, а по дороге он заедет в Порт-Артур.
   – Странная идея для свадебного путешествия, – сказал Норт.
   – Капитана Фрера глубоко интересует все, что касается тюремной дисциплины, – продолжал Микин, не обращая внимания на комментарий. – Он хочет, чтобы и миссис Фрер увидела это место.
   – Разумеется, нельзя покидать колонию, не повидав Порт-Артур, – сказал Берджес. – Здесь есть, на что посмотреть.
   – Так думает и капитан Фрер. Романтическая история, капитан Берджес. Он ведь, знаете ли, спас ей жизнь.
   – Да, занятное происшествие этот мятеж! – сказал Берджес. – Эти бунтари здесь у нас. – Я присутствовал на суде в Хобарт-Тауне, – сказал Микин. – Их главарь, Джон Рекс, передал мне свое признание, и я отослал его епископу.
   – Рекс крупный негодяй, – вставил Норт. – Опасный, ловкий, хладнокровный преступник.
   – Зачем так говорить! – сурово возразил Микин. – Я не согласен с вами. – Все почему-то против этого несчастного человека. Капитан Фрер хотел убедить меня, что в его письме есть какой-то скрытый смысл, но я в это не верю. Мне кажется, что он искренне раскаивается в своих проступках. Если мое знание человеческой природы чего-то стоит, то это заблудший, но отнюдь не лицемерный человек.
   – Будем надеяться, что так, – сказал Норт. – Лично я ему не доверился бы.
   – Ну, его-то нечего опасаться, – весело подхватил Берджес. – Если он начнет бунтовать, мы дадим ему пару горяченьких!
   – Я считаю, что строгость необходима;– заявил Микин, – хотя порка – это, конечно, жесткое наказание.
   – Наказание не слишком жесткое для ожесточенных людей, – ответил Берджес и засмеялся, довольный тем, что ему в первый раз в жизни удалось сказать что-то вроде каламбура.
   Но в этот миг всеобщее внимание было привлечено странным поведением мистера Норта. Он встал и, не извинившись, распахнул окно, словно ему не хватало воздуха.
   – Эй, Норт, в чем дело? – окликнул его Берджес.
   – Ничего, – сказал Норт, с усилием взяв себя в руки. – Это спазм. Со мной иногда бывает.
   – Выпейте бренди, – посоветовал комендант.
   – Нет, нет, это пройдет. Я сказал – нет. Ну, если вы так настаиваете… – И, взяв предложенный ему стакан, плеснул туда неразбавленного бренди и одним глотком осушил огненный напиток.
   Преподобный Микин в ужасе уставился на своего собрата. Он не привык видеть священников, которые носят черные воротнички, курят глиняные трубки, жуют табак и стаканами глушат чистый спирт.
   – Ха! – выдохнул Норт, как-то дико озираясь. – Вот теперь мне лучше.
   – Пойдемте-ка на веранду, – пригласил его Берджес, – там все-таки прохладнее.
   Они вышли на веранду, откуда виднелись огни тюрьмы и слышался плеск прибоя. Преподобный Норт, казалось, вполне оправился на свежем воздухе, и оживленный разговор продолжался.
   Из темноты к ним приблизилась низкорослая фигура с короткой сигарой во рту. Это был доктор Макливен; несчастный случай с констеблем в бухте Норфолк, потребовавший срочной врачебной помощи, помешал ему присутствовать на обеде.
   – Ну, как там Форрест? – окликнул его Берджес. – Знакомьтесь – мистер Микин, мистер Макливен.
   – Умер, – сказал Макливен. – Рад видеть вас, мистер Микин.
   – Черт побери – еще один из моих надежнейших людей! – прорычал Берджес – Макливен, выпейте стаканчик вина.
   Но Макливен очень устал и торопился домой.
   – Мне тоже надо подумать об отдыхе, – сказал Микин. – Путешествие – хотя и очень приятное – утомило меня.
   – Тогда пойдемте, – пригласил его Норт. – Нам с вами по пути, доктор.
   – Неужели даже не пригубите бренди перед уходом? – удивился Берджес. – Ну, в таком случае я пошлю за вами утром, мистер Микин. Спокойной ночи, Макливен. Задержитесь на минутку, мне надо вам кое-что сказать.
   И не успели священники дойти до середины крутой тропинки, ведущей от дома коменданта к коттеджам доктора и капеллана, как к ним присоединился Макливен.
   – Завтра еще одна порка, – буркнул он. – И, должно быть, опять на рассвете.
   – Кого же на этот раз он будет пороть?
   – Да этого своего молодого дворецкого.
   – Что? Керкленда? – вскричал Норт. – Да неужели он велел высечь Керкленда?!
   – Да. За неповиновение, – сказал Макливен. – Пятьдесят плетей.
   – Ну, это нужно отменить! – горячился встревоженный Норт. – Он этого не выдержит. Я говорю вам, Макливен, он умрет!
   – Быть может, вы позволите мне об этом судить, – возразил Макливен, с достоинством распрямил свое тщедушное тело. – Дорогой мой сэр, – начал Норт, понимая необходимость примириться с врачом, – вы уже давно его не видели. Сегодня утром он пытался утопиться.
   Микин несколько встревожился, но доктор Макливен успокоил его.
   – Такого рода глупости надо пресекать, – сказал он. – Другим это будет уроком. Я удивляюсь, что Берджес не дал ему сто плетей.
   – Керкленда посадили в «длинный барак», – сказал Норт. – Вы знаете, что это за местечко. Клянусь небом, меня ужаснули его страдания и позор.
   – Ладно, завтра мы поместим его в лазарет на недельку, – сказал Макливен, – это его подбодрит.
   – Если Берджес устроит ему порку, я сообщу об этом губернатору! – с горячностью воскликнул Норт. В этом «длинном бараке» черт знает что творится. Безобразие!
   – Если парню есть на что жаловаться, пусть жалуется. Без доказательств мы не можем ничего предпринять.
   – Вы говорите – жаловаться! Это значит рисковать своей жизнью. Кроме того, он не тот человек, чтобы жаловаться. Поручаетесь ли вы за его жизнь в случае жалобы? Он скорее покончит с собой, чем расскажет, какие постыдные вещи там происходят.
   – Все это чистые домыслы, – заявил Макливен. – Мы не можем по одному подозрению выпороть всю камеру. Лично я ничем помочь не могу. Он сам накликал на себя беду, пусть сам и расплачивается.
   – Я пойду сейчас к Берджесу, – сказал Норт. – Проходите в калитку, мистер Микин, ваша комната справа. Я скоро вернусь.
   – Пожалуйста, не спешите, – вежливо ответил Микин. – Не забудьте, что вы идете просить о милосердии. Перед этим все прочие дела отступают. Значит, мой саквояж уже в комнате?
   – Да, да. Позовите слугу, если вам что-нибудь понадобится. Он спит в задних комнатах. – И с этими словами Норт стал торопливо подниматься по тропинке.
   – Чувствительный джентльмен, – сказал Микин доктору, когда шаги Норта затихли вдалеке.
   Макливен озабоченно покачал головой.
   – С ним что-то неладно, но я не пойму, что именно. У него иногда бывают странные приступы. Может быть, это рак желудка? Трудно что-нибудь сказать.
   – Рак желудка? Боже мой, какой ужас! – сказал Микин. – Ах, доктор, у каждого из нас свой крест, не правда ли? Как чудесно пахнет трава! По-моему, это прекрасное место, я предвкушаю большое удовольствие от пребывания здесь. Спокойной ночи.
   – Спокойной ночи, сэр. Надеюсь, что вы удобно устроитесь.
   – Да, и будем надеяться, что бедный мистер Норт преуспеет в своей миссии милосердия, – сказал Микин, закрывая маленькую калитку. – Да поможет ему бог спасти несчастного Керкленда. Еще раз спокойной ночи!
   Когда Норт, запыхавшись, вбежал в дом, капитан Берджес закрывал окно веранды.
   – Капитан Берджес, я слышал от Макливена, что вы собираетесь высечь Керкленда.
   – Ну и что, сэр? – осведомился Берджес.
   – Я пришел просить вас не делать этого, сэр. Юноша и без того был тяжело наказан. Сегодня этот несчастный пытался покончить с собой.
   – Вот за это мы его и выпорем. Я покажу своим арестантам, как покушаться на самоубийство!
   – Но он не вынесет порки, сэр. Он слишком слаб!
   – Это дело Макливена.
   – Капитан Берджес, – запротестовал Норт, – уверяю вас, что он не заслужил наказания. Я видел его. Его душевное состояние внушает жалость.
   – Послушайте, мистер Норт. Я не вмешиваюсь в то, что вы делаете с душами арестантов, не вмешивайтесь и вы в то, что делаю я с их телами.
   – Капитан Берджес, вы не имеете права издеваться над моей миссией священника!
   – Тогда не лезьте в мои дела, сэр.
   – Вы настаиваете на том, чтобы этого парнишку высекли?
   – Я отдал свой приказ, сэр.
   – В таком случае, капитан Берджес, – крикнул Норт, и бледное лицо его налилось краской, – кровь этого человека падет на вашу голову! Я служитель божий, сэр, и я запрещаю вам совершать преступление.
   – Сэр, вы мне дерзите! – взорвался Берджес. – Вы уволены с государственной службы. У вас здесь нет и не было никакой власти. И клянусь вам, что если вы будете вмешиваться в вопросы дисциплины, я закую вас в кандалы, и вы будете их носить до тех пор, пока вас не вывезут с этого острова! Это, конечно, было только угрозой со стороны коменданта. Норт отлично знал, что Берджес никогда не осмелится так поступить, но оскорбление обожгло его, как удар хлыста. Он сделал шаг к коменданту, словно желая схватить его за горло, но, вовремя удержавшись, остановился со стиснутыми кулаками. Глаза его горели, он весь словно ощетинился.
   Они молча смотрели друг на друга, и Берджес первый опустил глаза.
   – Вы жалкий богохульник, – сказал Норт, – и я говорю вам, что вы не выпорете этого мальчишку.
   Берджес, побелев от ярости, позвонил в колокольчик, и на веранде появился слуга из арестантов.
   – Покажи дорогу мистеру Норту, – сказал он, – а потом ступай в бараки и скажи Троуку, чтобы он всыпал завтра Керкленду сто плетей. Я покажу вам, кто здесь хозяин, мой любезный.
   – Я сообщу об этом властям, – ответил потрясенный Норт. – Это убийство.
   – Пусть власти идут ко всем… и вы тоже! – заорал Берджес. – Убирайтесь вон!
   И наместник бога в Порт-Артуре захлопнул дверь.
   Норт возвращался домой в сильном волнении.
   «Они не станут пороть этого мальчика, – думал он. – Если понадобится, я прикрою его собственным телом! Я сообщу властям. Я сам повидаюсь с сэром Джоном Франклином. Я освещу лучом света эту пещеру ужасов».
   Он дошел до своего коттеджа и зажег лампу в маленькой гостиной. Все было тихо, только из соседней комнаты доносился благородный храп мистера Микина. Норт взял книгу с полки и попытался читать, но буквы сливались у него перед глазами.
   – Лучше бы мне не пить этого бренди, – проворчал он. – Я сделал большую глупость.
   Потом он принялся мерить шагами комнату, то и дело бросаясь на диван пробуя читать или молиться. «О боже, дай мне силы! Помоги мне! Я борюсь, но я слаб. О боже, обрати на меня взор свой!»
   Глядя на то, как он ворочается на диване – бледный, нахмуренный, с пересохшими губами, и слушая его стоны и молитвы, можно было подумать, что он страдает от какой-то страшной болезни. Он снова открыл свою книгу и заставил себя читать, но глаза его все время обращались к буфету. Там скрывалось что-то, что его притягивало. Наконец он встал, прошел в кухню и нашел пакет с красным перцем. Он размешал чайную ложку перца в кружке воды и выпил. Это дало ему некоторое облегчение. «Я должен сохранить ясную голову к завтрашнему дню! Жизнь этого паренька зависит от этого. Микин тоже кое-что заподозрит. Я сейчас лягу».
   Он ушел в свою спальню и бросился на постель, но тут же снова стал метаться из стороны в сторону. Напрасно он повторял тексты из Священного писания и строки стихов; напрасно считал воображаемых овец или прислушивался к тиканью несуществующих часов. Сон не приходил к нему. Он словно переживал кризис болезни, уже много дней исподволь набиравшей силу.
   – Надо выпить капельку, – сказал он, – и мука прекратится.
   Он дважды останавливался на пути к гостиной, и дважды сила, подавлявшая его волю, влекла его дальше. Наконец он дошел и, открыв буфет, вынул то, что искал. Это была бутылка бренди.
   Когда он почувствовал ее в своей руке, вся сдержанность его мгновенно исчезла. Он поднес ее к губам и начал жадно пить. Потом, устыдившись того, что сделал, он сунул бутылку обратно и пошел в свою комнату. Но уснуть он все равно не смог. Вкус напитка сводил с ума, напоминая о себе. Он видел в темноте бутылку бренди – какое вульгарное и страшное видение! Он видел, как сверкает янтарная влага. Он слышал, как она журчит, выливаясь из горлышка. Он вдыхал острый аромат спирта. Он представлял себе бутылку, стоящую в углу буфета, и себя, хватающего ее и усмиряющего пламя, которое горит у него внутри. Он плакал, молился, боролся с желанием, как с приступом безумия. Он говорил себе, что жизнь другого человека зависит от его усилий, что поддаться роковой страсти недостойно разумного существа, а тем более образованного человека, что это деградация духа, отвратительная, потребность. Он твердил себе, что это всегда унизительно, а сейчас бесчестно; что порок, недостойный любого человека, вдвойне греховен, когда им страдает пастор, служитель божий. Все было тщетно. В разгар этого спора с самим собой он обнаружил, что стоит перед буфетом и прикладывает бутылку к губам жестом и смешным, и страшным.
   У него не было рака. Его болезнь была много хуже. Преподобный Джеймс Норт – джентльмен, ученый, христианин и священник – был запойным пьяницей.

Глава 44
СТО ПЛЕТЕЙ

   Утреннее солнце, яркое и горячее, освещало странное зрелище. На каменном дворе стояла маленькая группа людей – Троук, Берджес, Макливен, Керкленд и Руфус Доуз.
   Три деревянные стойки в семь футов высотой были скреплены в форме треугольника. Конструкция эта походила на те козлы, на которых цыгане подвешивают свои котелки над костром. К этой конструкции был привязан Керкленд. Его ноги были прикреплены ремнями к основанию треугольника, а поднятые над головой кисти рук – к вершине. Спина его белела под лучами солнца. Пока его привязывали, он не произнес ни слова. Он только вздрогнул, когда Троук грубо сорвал с него рубашку.
   – Ну, арестант, – сказал он Доузу, – делай свое дело.
   Руфус Доуз перевел взгляд с трех окружающих его суровых людей на белую спину Керкленда, и лицо его залила краска. До сих пор от него еще ни разу не требовали, чтобы он порол арестантов, хотя самого его секли довольно часто.
   – Неужели вы хотите, чтобы я высек его, сэр? – спросил он коменданта.
   – Берите плетку, сэр! – скомандовал удивленный Берджес. – Что это еще за разговоры?
   Руфус Доуз поднял тяжелую плеть и пропустил сквозь пальцы ее узловатые ремешки.
   – Давай, Доуз, – прошептал Керкленд, не поворачивая головы. – Не все ли равно, ты или другой.
   – Что он там мелет? – спросил Берджес.
   – Просит бить полегче, сэр, – поторопился солгать Троук. – Все они просят.
   – Ах, полегче? Ну, мы за этим присмотрим. Давай действуй, парень, и гляди в оба, а то я тебя привяжу и дам тебе тоже пятьдесят, это уж верней верного.
   – Начинай, Доуз, – повторил Керкленд. – Я на тебя не в обиде.
   Руфус Доуз взмахнул плетью, покрутил ее над головой и нанес удар по нежной белой коже.
   – Р-раз! – крикнул Троук.
   На белой коже сразу появились шесть красных полос. Керкленд подавил крик. Ему показалось, что он разрублен пополам.
   Руфус Доуз пропустил узловатые пальцы между спутавшимися ремешками и ударил снова. На этот раз удар подействовал сильнее, и кровь каплями проступила на коже.
   Мальчик не издал ни звука, но Макливен увидел, что его пальцы крепко уцепились за стойку и мускулы рук задрожали.
   – Два!
   – Вот так-то лучше, – проворчал Берджес. Третий удар прозвучал так, как будто били по куску сырого мяса, и красное стало багровым.
   – О боже! – слабо простонал Керкленд и закусил губу.
   Порка продолжалась в молчании, пока не было нанесено десять ударов, и тогда Керкленд издал вопль, похожий на ржанье раненой лошади.
   – О! Капитан Берджес… Доуз! Мистер Троук! О боже мой… Пощадите! Ой, ой, ой! Доктор! Мистер Норт! Ой! Ой!
   – Десять! – провозгласил Троук, бесстрастно продолжая счет, пока не дошел до двадцати.
   Спина юноши, вздувшись бугром, теперь походила на спелый персик, который своенравный ребенок расковырял булавкой. Отвернувшись от кровавого зрелища, Доуз дважды пропустил ремешки между пальцев. Они уже начинали слипаться.
   – Давай! – кивнул ему Берджес. И Троук снова крикнул:
   – Раз!
   Разбуженный утренними лучами, струившимися из окна, мистер Норт открыл налитые кровью глаза, потер лоб дрожащей рукой и, вдруг очнувшись и вспомнив об обещанной им помощи, вскочил с постели. На деревянном туалетном столике он увидел пустую бутылку из-под бренди и сразу понял, что с ним произошло. Трясущимися руками он плеснул воды на свою раскалывающуюся от боли голову и разгладил смятую одежду. Ночная попойка возымела обычные последствия. Мозг его горел, руки были горячие и сухие, язык прилипал к небу. Он содрогнулся, увидев в зеркальце свое бледное лицо и красные глаза, и торопливо проверил дверь. У него, очевидно, хватило соображения с вечера запереть ее, и его состояния никто не заметил. Прокравшись в гостиную, он посмотрел на часы: они показывали половину седьмого. Порка была назначена на половину шестого. Если какой-нибудь случай не задержал ее, он, безусловно, опоздал. Мучимый тревогой и угрызениями совести, он торопливо прошел мимо комнаты, где спал Микин, и отправился в тюрьму. Когда он вошел во двор, Троук крикнул: «Десять!» Керкленд только что получил свой пятидесятый удар.
   – Остановитесь! – крикнул Норт. – Капитан Берджес, я прошу вас прекратить порку.
   – Вы опоздали, мистер Норт, – ответил Берджес. – Наказание уже почти окончено.
   – Давай! – снова крикнул Троук; и во время следующих шести ударов Норт стоял рядом, грызя ногти и скрежеща зубами.
   Керкленд уже перестал кричать и только стонал. Его спина походила на кровавую губку, и в перерывах между ударами распухшее тело вздрагивало, дергалось, как у только что забитого вола. Вдруг Макливен увидел, что голова арестанта упала на плечо.
   – Развяжите его! Развяжите! – крикнул он, и Троук послушно ослабил ремни.
   – Плесните на него водой! – приказал Берджес – Он притворяется.
   Ведро воды заставило Керкленда открыть глаза.
   – Так я думал, – сказал Берджес. – Привяжите его опять.
   – Не смейте! Ведь вы же христиане! – вскричал Норт.
   И тут у него неожиданно оказался союзник. Руфус Доуз отбросил плеть, с которой капала кровь.
   – Я больше бить не буду, – сказал он.
   – Что?! – взревел Берджес, придя в бешенство от такой наглости.
   – Я больше его пороть не буду. Наймите еще кого-нибудь на вашу кровавую работу. А я не могу.
   – Связать его! – заорал Берджес. На губах его выступила пена. – А вы, констебль, приведите кого-нибудь и дайте ему свежую плеть. Я закачу тебе, негодяй, пятьдесят плетей этого хлюпика и еще пятьдесят сверх того. А он пусть любуется на тебя, пока прохлаждает спину.
   Взглянув на Норта, Руфус Доуз молча стащил с себя рубашку и ухватился за стойки, широко раздвинув руки. Его спина была не белой и гладкой, как у Керкленда, а твердой, покрытой шрамами. Его секли не в первый раз.
   Троук вернулся вместе с Габбетом. Габбет ухмылялся – он любил пороть. Он хвастался даже, что может засечь человека насмерть, так, чтобы плетка касалась лишь места величиной с ладонь. Левой рукой он действовал не хуже, чем правой, а если ему попадался «любимчик», он стегал крест-накрест.
   Руфус Доуз твердо уперся ногами в землю, вцепился в стойки и сделал вдох.
   Макливен разостлал куртки обоих каторжников в стороне, и положив на них Керкленда, приготовился наблюдать за продолжением утренних развлечений. Он негромко ворчал себе под нос, потому что ему хотелось скорее позавтракать, а когда комендант устраивал порку, трудно было сказать, когда она кончится.
   Руфус Доуз молча выдержал двадцать пять плетей, и тогда Габбет начал бить крест-накрест. Так продолжалось до пятидесятого удара, и Норт почувствовал восхищение перед мужеством Доуза.
   «Если бы не проклятое бренди, – горько упрекал он себя, – я мог бы избавить их от всего этого!»
   После сотого удара Верзила сделал паузу, ожидая, что ему прикажут бросить плеть, но Берджес твердо решил «сломить дух» арестанта.
   – Я заставлю тебя заговорить, собака, даже если для этого придется вырвать твое сердце! – крикнул он. – Продолжай, каторжник!
   Во время последующих двадцати ударов Доуз молчал, но наконец страдание исторгло из его вздымающейся груди дикий вопль. Но этот вопль не был мольбой о пощаде, как у Керкленда. Заговорив наконец, несчастный человек дал волю своей жгучей ненависти, разразившись потоком проклятий. Он призывал все силы ада обрушиться на голову Берджеса, Троука и Норта. Он обзывал всех солдат тиранами, а всех священников – ханжами. Он кощунствовал против бога и спасителя. Перемежая свои крики непристойностями и богохульством, он взывал к земле, чтобы она расступилась и поглотила его мучителей, к небу, чтобы оно обрушило па них огненный дождь, и к аду, чтобы он разверзся и принял их в свое пекло. Казалось, каждый удар плети пробуждал в нем новый взрыв звериной ярости. Он словно потерял человеческий облик. Он бесновался с пеной у рта и так натягивал связывающие его ремни, что крепкие стойки начали шататься. Он извивался и корчился на треугольнике и пытался плюнуть в лицо Берджеса, который ухмылялся, глядя на его муки. Норт, заткнув уши, прижался к стене, пораженный ужасом. Ему казалось, что кругом бушуют все страсти ада. Он охотно убежал бы, но оставался прикованным к месту, словно его околдовали какие-то страшные чары.
   И среди всего этого, когда особенно резко свистнула плеть, особенно раскатисто расхохотался Берджес, и мученик у треугольника огласил воздух страшным воплем, Норт увидел, что Керкленд смотрит на него как будто с улыбкой. Но была ли это улыбка? Капеллан бросился к нему и вскрикнул так громко, что все обернулись.
   – Эй ты! – крикнул Троук, приблизившись к кучке одежды. – Мальчишка-то испустил дух!
   Керкленд был мертв.
   – Развяжите его! – крикнул Берджес, ошеломленный этим несчастным событием, и Габбет неохотно развязал ремни, связывавшие Руфуса Доуза. Два констебля мгновенно встали по бокам арестанта, зная что иногда люди после пытки решаются на отчаянные поступки. Руфус, однако, замолчал после последнего удара и только пробормотал, вытаскивая свою рубашку из-под тела Керкленда: «Умер!» В голосе его послышалось что-то вроде зависти. Затем, накинув рубашку на окровавленные плечи, он пошел с гордо поднятой головой по направлению к тюрьме.
   – Силен, а? – сказал один констебль другому, когда они осторожно втолкнули его в пустую камеру, где он должен был ждать конвойных из лазарета. Тело Керкленда было убрано в молчании, и Берджес заметно побледнел, увидев угрозу в глазах Норта.
   – Я не виноват, мистер Норт, – сказал он. – Я не знал, что у этого парня цыплячье сердце.
   Норт с отвращением отвернулся, и Берджес вместе с Макливеном отправились домой.
   – Странно, что он так вдруг окочурился, – сказал комендант.
   – Может, у него была какая-то скрытая болезнь, – предположил врач.
   – Например, болезнь сердца, – подсказал Берджес.
   – Я сделаю вскрытие и посмотрю.
   – Зайдите ко мне, Макливен, и пропустите стаканчик. Я что-то скверно себя чувствую, – проговорил Берджес. И они направились к дому, провожаемые почтительными поклонами. Мистер Норт, мучимый совестью и воспоминанием о том, что считал последствием своего легкомыслия, медленно и с опущенной головой, словно готовясь выполнить тяжелую задачу, пошел навестить оставшегося в живых арестанта, он нашел его стоящим на коленях в глубокой задумчивости.
   – Руфус Доуз!
   Услышав тихий голос, Руфус поднял глаза, но, узнав посетителя, досадливо махнул рукой.
   – Не говорите со мной, – сказал он и добавил проклятие, от которого у Норта пошли мурашки по коже. – Я же сказал вам, что я о вас думаю – вы ханжа, который спокойно смотрит, как рубят на куски человека, а потом лопочет благочестивые назидания.
   Норт стоял посреди камеры, опустив руки и понурив голову.
   – Вы правы, – ответил он тихо. – Я должен вам казаться лицемером. Разве я служитель Христа? Скорее – неразумная скотина! Я пришел не для того, чтобы лопотать назидания. Я пришел просить у вас прощения. Я мог спасти вас от наказания, спасти этого бедного мальчика от смерти. Видит бог, я хотел спасти его! Но во мне есть порок. Я пьяница, я поддался искушению и опоздал. Я пришел к вам, как грешник к грешнику, и прошу вас простить меня. – И Норт внезапно опустился на колени рядом с арестантом, взял его окровавленные руки в свои и воскликнул: —Прости меня, брат мой!
   Руфус Доуз, онемевший от изумления, устремил сердитый взгляд на человека, склонившегося к его ногам, и луч божественной жалости проник в его сумрачную душу. Он увидел перед собой человека более несчастного, чем он сам, и в его ожесточенном сердце зародилось сочувствие к этому заблудшему брату.
   – Значит, в этом аду все-таки есть хоть один человек, – сказал он, и два несчастных существа обменялись рукопожатием. Норт встал и, отвернувшись, быстро вышел из камеры. Руфус Доуз посмотрел на свою руку, которую пожал его странный посетитель, – на ней что-то блеснуло. Это была слеза. И эта слеза сломила его; когда конвойные вошли, чтобы увести непокорного арестанта, он стоял в углу на коленях и рыдал, как ребенок.

Глава 45
МИСТЕР НОРТ БЬЕТСЯ ГОЛОВОЙ О СТЕНУ

   На следующее утро преподобный мистер Норт отплыл на шхуне в Хобарт-Таун. События предыдущего дня привели к полному разрыву отношений между капелланом и комендантом. Берджес знал, что Норт намерен сообщить губернатору о смерти Керкленда, и догадывался, что он не преминет рассказать о ней таким людям, которые с готовностью будут распространять эту новость по городу.