Клеменс Джеймс. Ведьмин огонь (Проклятые и изгнанные - 1)

   Джоах подбежал к парадной двери, но тут же остановился:
   - Нет. Именно этого они и ждут. Надо найти другой выход.
   Юноша толкнул сестру к лестнице, и та едва не упала на своих онемевших ногах. Беззвучные слезы потекли у нее из глаз:
   - Это я виновата, я!
   - Тихо! Быстро наверх!
   Джоах упорно подталкивал сестру кверху.
   - Тише, прошу тебя, тише, - снова шепнул он. - Слышишь, они уже внизу, идут за нами.
   Она обернулась к брату с глазами, полными слез:
   - Знаю. Но зачем? Что я им сделала?
   Джоах тоже не знал ответа и только махнул рукой в сторону своей комнаты:
   - Давай туда.
   В конце этой длинной комнаты тускло светилось единственное окно, и Елена рванулась туда.
   - Я не видела, что случилось, я должна увидеть...
   - Не смей!
   Но, не обращая внимания на тревожный шепот брата, девушка уже глядела в окно, толстые рамы которого не открывались, но сквозь вымытые стекла отлично был виден весь двор.
   Елена прижалась лбом к стеклу и тут же увидела то, что осталось от ее родителей, дотлевающих в ходившем волнами дыме.
   На почерневшей земле лежали два скелета, держащиеся за руки и касавшиеся друг друга лбами. В нескольких шагах от них стоял старик в рясе, края которой дымились. Рука его была поднята и указывала куда-то на переднюю часть дома.
   Подошедший сзади Джоах оторвал девушку от окна:
   - Ты видела достаточно, Елена. Огонь полыхает уже по всему дому. Надо спешить.
   - Но... Мама.... Папа... - она снова потянулась к окну.
   - Мы позаботимся о них потом. А сегодня нам надо просто выжить. Но месть наступит, наступит очень скоро, - ледяным голосом добавил юноша.
   - И что же нам теперь делать, Джоах? - спросила девушка, растерянно стоя посреди его комнаты.
   - Спасаться, - в полуосвещенной комнате Елена отчетливо видела решительно стиснутые губы брата. Откуда он берет силы? Всего несколько слезинок - и все. Больше ничего.
   - Нам нужна теплая одежда. Бери мою шерстяную куртку, - сам Джоах быстро натянул брюки и толстый свитер, связанный матерью на последний праздник кануна зимы. Елена вспомнила тот счастливый праздник, и слезы снова заструились по ее щекам. - Быстро, - торопил брат.
   Девушка послушно сняла с гвоздя куртку и погрузилась в ее мягкое ласковое тепло. Только сейчас она поняла, как замерзла.
   - Ну, как ты, Эл? - спросил Джоах, не сводя глаз с окна.
   - Кажется, лучше.
   Тогда он махнул рукой, приглашая к окну и ее. Огромная орешина стояла у самого дома, протягивая свои суковатые ветви и к крыше дома, и к конюшне. Джоах тихо открыл окно.
   - Давай за мной, - прошептал он и вспрыгнул на подоконник.
   Прикинув расстояние, он схватился за толстую надежную ветку и на мгновение повис над двором. Было ясно, что это приходится делать ему не впервые. Перебравшись на дерево, он жестом позвал Елену.
   Она тоже встала на узкий подоконник, и пальцы голых ног сами собой поджались, боясь отрываться от спасительной рамы.
   Девочка глянула вниз. Если она упадет, то сломанные кости станут не последней из ее неприятностей. И белые твари под землей... что ж, может быть, она умрет сразу.
   Но тут Джоах свистнул дроздом, привлекая ее внимание к настоящему, и она, высунувшись из окна, схватилась за ту же ветку, что и брат. Через секунду она оказалась уже рядом с ним.
   - За мной, - еле слышно просипел Джоах, опасаясь привлечь внимание незнакомцев, и в тот же момент брат и сестра услышали звон разбиваемого стекла в передней части дома. В ужасе дети поспешили к другому краю кроны, уже не обращая внимания на колючие ветки, рвавшие платье и царапавшие тело.
   Так, не сходя с дерева, они пересекли двор, но ветви уже начали предательски гнуться под тяжестью двоих. Тут Джоах указал на открытую дверь сеновала над конюшней.
   - Давай вот так, - он отпустил ветку и прыгнул в пустоту. Однако через пару секунд Елена увидела, как брат встает на сене, окруженный облаком трухи. - Быстрей же! - знаком показал он и остановился, протянув к ней руки.
   Елена набрала полную грудь воздуха и раскачалась. Она должна суметь, должна! И она действительно сумела бы, если бы за карман ее куртки не зацепился сучок. На какие-то секунды она повисла в воздухе, беспомощно болтая ногами, - и не сумела удержаться от вскрика. С криком же она упала на сарай чуть пониже сеновала.
   Но еще в падении Джоах успел схватить ее за воротник куртки, и сестра повисла теперь уже у него в руке.
   - Я не могу вытащить тебя наверх, - прохрипел Джоах, напрягая все силы, - Хватайся сама за край, быстрее! Теперь они уж точно услышали, где мы!
   Сдирая ногти и кожу на руках, Елена пыталась схватиться за край сеновала и подтянуться наверх, пальцы скользили, но с помощью брата кое-как ей все же удалось перевалиться на сеновал.
   - Задыхаясь от усилий и поднятой пыли, они поспешили на другой конец конюшни, где была лестница вниз.
   На нижних ступеньках Елена опасливо остановилась и указала на грязный пол конюшни.
   - А если черви и здесь?
   Но брат разумно указал ей на лошадей в стойлах.
   - Посмотри на Тракера и Мист. - Обе лошади, несмотря на возбуждение и побелевшие от страха глаза, все же были совершенно невредимы. - Только тихо.
   И Джоах первым спустился вниз.
   За ним прошла и Елена, на ходу вытаскивая из ладони огромную занозу, посаженную, когда она подтягивалась на сеновал. Краснота на руке превратилась в розоватость, и ладонь теперь почти не отличалась от левой.
   Джоах уже открыл настежь двери конюшни и вывел захрапевших, почуявших свежий воздух лошадей. Он сунул сестре поводья и удила, и Елена, огладив шелковую шею кобылы, взнуздала ее. Времени доставать седла уже не было.
   Джоах помог ей залезть на Мист, а сам вспрыгнул на Тракера и остановился в воротах, пропуская вперед сестру. Край сада был совсем рядом.
   Выехав на кобыле за конюшню, девочка внимательно осмотрела пространство между собой и опушкой. Луна была закрыта облаками, а воздух полон скрывающего все дыма. Но только девушка направила Мист к саду, как за спиной Джоаха вспыхнул свет. Елена прильнула к шее лошади и затаила дыхание. Прямо за Джоахом у самого угла конюшни стоял старик, а его спутник высоко поднимал над головой слепящий фонарь.
   - Елена, гони! - крикнул брат и повернул жеребца назад. - Я задержу их!
   Но девочка, как завороженная, не двигалась, глядя на то, как проклятый старик снова заносит свой посох и ударяет им о притоптанную лошадьми землю. От этого удара земля вокруг незнакомцев заходила ходуном и задвигалась, как живая. Ее волны мгновенно подобрались к Джоаху, и через секунду на поверхности уже показались отвратительные тела белых червей.
   - Нет!!! Джоах, скачи!
   Но Джоах видел все и сам. Дернув поводья, он обнял Тракера за шею, тот в панике встал на дыбы, перебирая копытами, и рванулся прочь от кишащей массы. Но жеребец двигался слишком медленно, передний край белой массы уже захватывал его задние ноги.
   Елена видела, как круп Тракера начал медленно погружаться в эту чудовищную кашу, и земля под ним окрасилась кровью. Тракер пронзительно заржал от боли, выкатив глаза, но Джоах так и не отпустил поводья. Через несколько секунд конь рухнул на задние ноги, но передние все еще силились вытянуть круп.
   Джоах понуждал Тракера изо всех сил, но Елена уже знала, что это бесполезно. Подземные хищники пожирали плоть в считанные секунды. И тогда девушка подскакала к борющейся паре и осадила лошадь прямо пред мордой Тракера. Едва удерживая обезумевшую кобылу, она протянула брату руку:
   - Ко мне! Ко мне!
   Джоах уже понял всю безнадежность борьбы:
   - Оставь меня! Уезжай!
   - Только с тобой!
   Мист, перебирая ногами, случайно коснулась проклятой кишащей земли, и твари, почуяв свежую плоть, рванулись к ней. Передние ноги Тракера уже уходили под землю.
   - Прыгай! - услышала Елена свой нечеловеческий голос.
   Но Джоах, все еще сжимая поводья, застыл в нерешительности, а потом, вдруг отчаянно взмахнув головой, встал прямо на спину жеребцу и, балансируя руками, тяжело прыгнул и упал животом на круп Мист. Этот лишний вес неожиданно подстегнул кобылу, и она помчалась, не разбирая дороги, словно под ударами хлыста.
   Елена бросила поводья, дав лошади волю, а сама обеими руками придерживала Джоаха, соскальзывающего с крупа.
   Через минуту все трое скрылись в спасительной черноте яблоневого сада.
   Жонглер в лохмотьях, даже не прикрывающих грудь, сел на край сцены и положил рядом свой лоток. Каждый город был похож на другой: те же унылые дома, те же скучные лица. Он путешествовал уже восемь лет, один, храня только память о былых компаниях. Впрочем, ему хватало и ее.
   Несколько человек в зале захмыкало и стало указывать на него пальцами. Он отодвинулся от края сцены на более безопасное расстояние, зная, что все тычут в его правое плечо, где когда-то была рука.
   Тогда жонглер подбросил в воздух свои четыре ножа и стал меткими движениями разрезать прокуренный воздух зала на тонкие длинные ленты. Придав лицу выражение полного равнодушия, он жонглировал одной рукой, посылая ножи то туда, то сюда. Вот один из них перерезал пламя факела и, угрожающе блестя, пронесся над публикой, облепившей убогую сцену.
   Постепенно со всех концов зала стали раздаваться одобрительные ахи и охи, но подавляющую часть внимания все-таки продолжало привлекать качество эля, поставляемого специально для таких мероприятий близлежащей харчевней. Следя за ножами одним глазом, жонглер видел поспешно пробирающуюся, сквозь толпу официантку, которая несла высоко над головой поднос со стаканами. На лице словно навеки приклеилась равнодушная рабочая улыбка.
   Жонглер лишь коротко кивнул при звуке упавшей в лоток монетки. Еще один день дороги обеспечен.
   - Эй, жучила, - крикнул кто-то из зала, в голосе этом явно бродило слишком много эля. - Смотри поосторожней, а то как бы тебе не пришлось лишиться и второй руки!
   - Сам поостерегись, Брюн! - раздался другой голос, видимо, более трезвый. - Ты и так стоишь слишком близко к этим замечательным ножичкам! Смотри, раз - и не будет твоей козлиной шерсти под носом, которую ты называешь усами!
   Публика грохнула идиотским смехом.
   Оскорбленный - толстый лысый мужчина с широкими, подвитыми и напомаженными усами - ударил ногой о край сцены.
   - Ах, это снова ты, Штрефен! Ну, постой же, я тебе еще устрою.
   Все это не сулило ничего хорошего. Жонглер знал по опыту, что именно с таких перепалок и начинаются повальные драки, в которых порой перепадает и ему. А главное, они переключают внимание зала с него на себя, отчего лоток его так и останется пустым. Надо во что бы то ни стало сейчас же вернуть их внимание. Впрочем, кому нынче интересен однорукий жонглер?!
   Жонглер позволил ножу воткнуться в пол, симулируя потерю контроля. Нож вошел в старые доски сцены с глухим всхлипом и застрял в нем. Это явно привлекло публику. Итак, интересен лишь провал, неудача. Вокруг потихоньку начинали посмеиваться и поглядывать на сцену в ожидании дальнейших промашек, но жонглер точными жестами послал остальные три ножа так, что каждый из них вонзался в рукоять предыдущего. Через несколько секунд на полу раскачивалась своеобразная тросточка из четырех ножей.
   Робкие хлопки быстро переросли в оглушительный грохот, а по лотку застучали монеты. Жонглер знал, что каждая из брошенных медных монет заработана тяжким трудом и могла быть с удовольствием истрачена на эль. Но ему тоже нужен сегодня обед, не говоря уже о ночлеге. Впрочем, последний доставался ему редко - он давно привык спать прямо под брюхом своей лошади.
   Ободренный успехом, жонглер перешел на другой край сцены и решил показать старый номер с горящими факелами. Взяв в кулак сразу три, он поджег их, и по залу пополз шепоток удивления, когда они загорелись разным огнем: один - ярко-зеленым, второй - пронзительно синим, а третий - ярко-красным, но совсем другого оттенка, чем настоящее пламя. Этот трюк требовал всего лишь специальных алхимических порошков, делать которые он научился когда-то давно в Саутленде.
   Трибуны снова взорвались аплодисментами.
   В ответ жонглер поднял факелы высоко и бросил их прямо под крышу старой харчевни; они посыпались оттуда, оставляя за собой светящиеся полосы, но ловкий циркач снова поймал их и снова подкинул.
   Публика заревела, однако опытное ухо бродячего артиста все же слышала, что стук монет в лотке сделался более сухим и редким. Жонглер стал кидать горящие факелы все выше и выше до тех пор, пока тело его не заблестело от пота. Какие-то женщины слева заохали, но краем глаза он видел, что охают они не по поводу каскада огней, а по поводу его заблестевшего тела. Что ж, заработать на хлеб и кров можно не только работой.
   И жонглер еще больше распрямил плечи, выкатил грудь, демонстрируя всю свою роскошную мускулатуру. Гаер знал, что порой черные кудри над серыми глазами и прекрасное тело равнинного жителя его родины привлекают гораздо больше внимания, чем искусство бросания ножей и факелов.
   Монеты вновь посыпались чаще.
   В финале жонглер, как обычно, поклонился без факелов, которые, описав широкий круг, стали плавно падать за его спиной. Публика ахнула, и тут же он заметил, как одна из охавших пышногрудых женщин призывно поднесла руку ко рту. Циркач сделал сальто, поймал все три факела и тут же опустил их по очереди в специально приготовленный чан с водой. Шипение каждого факела сопровождалось бурными хлопками, а когда погас последний, все вскочили, и звук разгоряченных ладоней смешался со стуком кружек.
   В лоток продолжали лететь монетки, и жонглер кланялся до тех пор, пока все не стихло и деньги не перестали падать. Собрав ножи, он поднял лоток и ушел со сцены. Толпа все еще одобрительно шумела, и когда он шел по проходу, многие покровительственно похлопывали его по спине. Жонглер быстро накинул на себя кожаную куртку, слишком жаркую и неудобную для представления.
   Мельком глянув в лоток, он понял, что пообедает сегодня на славу, а, может, останется еще и на комнату в гостинице. Если ж нет... что ж, он не зря заметил в толпе нескольких женщин, засматривавшихся на его широкую грудь. Словом, выбор пока есть.
   Хозяин кабачка спустил свое пузо со стойки бара и подвинулся прямо ему навстречу. Лицо кабатчика было толстым и розовым от эля и жара, а белый передник заляпан вином, как всегда бывает у хозяев подобного рода заведений. Пригладив три волосины, украшавшие его череп, он повел носом в сторону жонглера и похлопал жирной рукой по стойке:
   - Ну, и где моя часть? - просипел он с улыбкой. Жонглер отсчитал причитающуюся часть за аренду сцены, и хозяин осмотрел каждую монету, падавшую на его пухлую потную ладонь. Жадность и зависть так и сквозили во всех его движениях.
   - И это все? - спросил он, потрясая кулаком с зажатыми монетами. - Я же видел, деньги просто градом сыпались тебе на голову! Небось, припрятал большую часть?
   - Уверяю вас, ваш процент отсчитан совершенно точно, - жонглер смотрел трактирщику прямо в глаза.
   Тот неохотно и с ворчанием отвернулся, подозвал официантку, и молодая хорошенькая девушка с белокурыми пышными волосами поставила перед бродячим артистом стакан эля.
   - На здоровье, - пролепетала она, быстро улыбнувшись и взмахнув ресницами: - Охладите ваш пыл пока этим, - и ушла к следующим посетителям, намеренно не оборачиваясь.
   Нет, решительно его коняге сегодня придется ночевать одной.
   Жонглер взял стакан ледяного эля, покрутил его в руках и бросил взгляд на сцену, где теперь собирался демонстрировать свое искусство следующий артист. Публика сегодня оказалась непростой, и потому жонглер искренне пожалел мальчишку, взбирающегося по ступенькам навстречу неизвестности.
   Однако на арене показался не мальчик, а маленькая девочка в серых штанишках и уродливо сшитой белой рубашке, под которой трудно было разглядеть ее женские прелести. Поначалу жонглеру показалось, что девчонка едва пережила свою первую менструацию, но, когда та села на стул посередине сцены и повернула к публике лицо, бродяга понял, что ошибся. Это лицо, казалось, еще совсем юное, с розовыми губами и фиалковыми глазами, источало столько печали и тоски, какие даются только долгими годами несчастий.
   Толпа, разумеется, не обращала на нее никакого внимания, хотя таинственная женщина уже взяла в руки лютню. Все были заняты собой, вином, друзьями, звоном стаканов, мимолетным флиртом; воздух буквально стал серым от дыма трубок и факелов. И бедная маленькая лютнистка казалась в этом мрачном зале лепестком, случайно попавшим в бурный поток.
   Жонглер вздохнул. Смотреть на такое - хорошего мало. Таким обычно приходится уходить со сцены под улюлюканье и град хлебных корок.
   Но маленькая женщина прижала лютню к груди и склонилась над ней, как мать над ребенком. Корпус лютни был тщательно отполирован и казался почти влажным в неверном свете факелов. Дерево было какое-то незнакомое жонглеру, очень красное, отливавшее черным, с непонятными вкраплениями. Инструмент выглядел очень дорогим.
   Но толпа по-прежнему занималась только собой. Совсем рядом жонглер слышал разговор о том, кто кого перепьет назавтра в соседней харчевне. Стучали кулаки, сверкали носы, проливался эль. Впрочем, в своих странствиях он видел споры, кончавшиеся и похуже.
   Отхлебнув из стакана, жонглер медленно пропустил жидкость по горлу и снова поднял глаза на лютнистку. Та взяла первый аккорд - музыка тут же обволокла все существо бродяги странным облаком и сразу же показалась ему пением райской птицы. Женщина повторила аккорд, и вся харчевня, как по команде, повернулась к арене.
   Полузакрыв глаза, маленькая артистка начала играть. По залу поползла истома, навевающая грезы о счастливых временах, о временах, когда закончатся, наконец, ненастные дни. Жонглер видел, как колдовали над струнами тонкие пальцы, но не успел он полностью насладиться их движениями, как женщина вдруг запела. Голос ее зазвучал сначала приглушенно, почти неотличимо от чарующих аккордов, но чем дальше она играла, тем ярче звучало пение, сливаясь в гармонии с мелодией аккомпанемента. Хотя жонглер и не знал языка, на котором пела женщина, он почувствовал смысл. Она пела о том, как год за годом весна, лето, осень и зима сменяют друг друга, о том извечном законе, по которому жизнь все идет и идет своим чередом...
   Публика сидела очарованная и безмолвная. Кто-то закашлялся, и тут же на него обернулись десятки возмущенных глаз, но большая часть так и не могла оторваться от сцены.
   А маленькая женщина все играла, не глядя в зал и не обращая ни на кого внимания. Неожиданно тон ее голоса сменился, и вместо пения раздались почти стоны. Теперь она предупреждала об опасности, о том, что все в природе можно нарушить и погубить. Она пела о том, что красоту можно уничтожить и можно опорочить невинность. И в голосе ее, казалось, звенели тревожные барабаны судьбы.
   Внезапно жонглер поймал себя на том, что хочет утешить артистку, сказать ей, что не все еще потеряно, но в этот момент ее пальцы замерли, и голос зазвучал новой болью, болью погибшего сердца. Аккорды раздавались все глуше и глуше в притихшем ошеломленном зале, и к сцене потянулись робкие просители, чтобы лютнистка не прекращала игры. Однако женщина все же, в последний раз пробежавшись пальцами по струнам, остановилась и замолчала. Еще какое-то время в оглушительной тишине зала звенела нота ее умирающего голоса, но скоро исчезла и она.
   Зал по-прежнему сидел в молчании, никто не двигался. Жонглер с удивлением почувствовал, что по щекам у него текут слезы, и рука не поднимается, чтобы их вытереть. И бродяга позволил им течь дальше, как, впрочем, и многие в зале.
   Он думал, что на этом все и кончится, но ошибся еще раз. Снова раздались тихие аккорды лютни под, казалось бы, неподвижными пальцами. Лютня словно пела сама, и ее песня высушивала слезы, дарила улыбки. И вновь женщина запела о ком-то последнем, оставшемся среди руин. Новые слезы хлынули из глаз бродячего жонглера, ибо эта песня, казалось, написана именно про него. Но вот раздался финальный аккорд, чистый и ясный, как звук колокола, и он дал всем одно решение, одно слово, одну судьбу - надежду.
   А потом все закончилось. Лютнистка поглядела в зал и встала.
   Толпа наконец прорвала молчание и вздохнула, как один живой организм, ропот удивления утонул в овациях. На сцену летел шквал монет, и сам не помня как, жонглер уже стоял у сцены и вываливал содержимое своего лотка в лоток девочки.
   Она повела глазами, и их нежный лиловый свет упал на жонглера. Женщина смотрела растерянно и почти жалко, прижимая к груди лютню и почти закрываясь от криков и денег.
   Неожиданно в дверях харчевни произошла какая-то заминка, и в зал ворвался взъерошенный человек:
   - У Брукстона горит! - закричал он, не помня себя. - Сад в огне!
   Толпа ахнула.
   Но жонглер, казалось, не слышал ничего, не в силах оторвать взгляда от странной лютнистки; он сидел на краю арены. Пожар его не касался.
   Женщина осторожно приблизилась к нему и стала медленно падать на колени, пока глаза ее не оказались на уровне его глаз:
   - Ты нужен мне, Эррил из Стендая...
   Огненные языки лизали горизонт за спиной Елены. Дым, чернее, чем ночь, надвигался на них через ряды яблонь, и жаркое дыхание огня обжигало спины. Она пыталась пустить Мист в галоп, но лошадь и так уже была вся в пене от этой бешеной скачки.
   - Ей надо передохнуть, Эл! - крикнул сзади Джоах. - Так она долго не продержится!
   - Но огонь!
   - Мы в безопасности, ветер уже гасит пламя, - из-за ее спины Джоах дернул поводья. Мист перешла на шаг.
   Юноша слез с лошади и, взяв поводья в руку, повел кобылу сам. Подковы Мист гулко звучали в ночи, ноздри раздувались, а глаза испуганно косили. Дым и рев пожара заставляли ее дрожать и рваться дальше.
   Елена погладила шею лошади и тоже спрыгнула на землю. Джоах прав, Мист будет мчаться, пока не упадет замертво. Она приняла поводья у брата и пошла еще медленней.
   Джоах провел рукой по влажному крупу лошади:
   - Она вся в мыле. Дальше мы ехать не сможем. Но для начала неплохо.
   Елена тоскливо оглянулась, вспоминая пламя, пожравшее сначала ее дом, потом конюшню, а затем перекинувшееся на сад. Вся земля в саду была устлана сухими опавшими листьями, и потому огонь распространялся со сверхъестественной скоростью.
   Там, у нее за спиной, лежал ее мир, обращенный в пепел ею самой. Она бессознательно зажгла его, вероятно, этой запятнанной рукой.
   Брат заметил слезы, снова покатившиеся по ее щекам, но понял их неверно:
   - Мы уйдем от них, Эл! Клянусь тебе.
   Девочка покачала головой и махнула на гудящее вдали пламя:
   - Это я убила их. Я, - и снова перед ее глазами встали родители... и дом в огне.
   - Нет, - остановил ее брат и положил свою руку на ее. - Это не ты. Ты только спасла их от более мучительной смерти.
   - Может быть, они выжили бы...
   - У них не было шансов, - жестко ответил Джоах и опустил голову. - Я видел, как быстро эти твари сожрали Тракера. И даже если бы они чудом и выжили... Нет, я не думаю. Не думаю, что это было бы хорошо, .
   Елена молчала, но брат ласково приподнял ее лицо за подбородок:
   - Тебе нечего винить себя, сестра.
   Но она отдернула лицо и отвернулась:
   - Ты не понимаешь... Я... Я... - Язык отказывался произнести ужасные слова. - Я хочу уйти... уйти, - она кивнула в сторону пылающего сада. - Я ненавидела это место... ненавижу! И теперь оно горит от моей руки.
   Джоах привлек ее к себе и долго прижимал к себе сотрясающееся в рыданиях тело:
   - Я тоже хотел и хочу этого, Эл. Ты сама знаешь. И ты все равно не виновата.
   - Но кто же тогда виноват, Джоах? - спросила, уткнувшись ему в грудь, девушка. - Кто? Кто сделал все это? - Она высвободилась из объятий брата и подняла правую руку, сжатую в кулак. - Почему это произошло именно со мной?!
   - На этот вопрос придется ответить как-нибудь в другой раз, а сейчас нам во что бы то ни стало надо добраться до Милден Крик. - Джоах посмотрел назад, где длинные языки пожара тянулись прямо к луне. - Если сумеем перебраться через реку, считай, что мы спасены. А тогда можно будет подумать и над твоими вопросами.
   Елена прикусила губу, вдруг ясно представив себе, какими могут быть эти ответы. Девушка вздохнула и вытерла слезы. Испуганная Мист так и вздрагивала рядом, и Елена осторожно провела рукой по ее трепещущим ноздрям:
   - Ш-ш-ш, моя хорошая, все будет хорошо, - шептала она, но неожиданно кобыла дернулась, едва не вырвав поводья из ослабевших рук, и девочка буквально повисла в воздухе, когда животное взвилось на дыбы. А потом Мист пошла скорым галопом, таща так и не успевшую встать на ноги Елену.
   - Стой, Мист, стоять! - кричала она, пытаясь нащупать ногами опору, но кусты и камни мешали ей.
   - Пусти ее, Елена!
   Но девушке слишком трудно было выпустить из рук последнее, что связывало ее с родным домом, навеки исчезнувшим в черной ночи, и она, наоборот, ухватилась за поводья еще крепче.
   Наконец ей удалось упереться ногой в валун и натянуть поводья так, что лошадь волей-неволей остановилась. Тогда Елена намотала поводья на первую попавшуюся яблоню, моля лишь о том, чтобы ствол выдержал. К счастью, он выдержал, и Мист потихоньку пришла в себя.
   - Что случилось? - спросил, задыхаясь, подбежавший Джоах.
   - Ш-ш-ш!
   И оба они сквозь рев пожара вдруг отчетливо услышали еще какой-то нарастающий шум. Начавшись как шепот, он становился все явственней, и уже можно было различить хлопанье тяжких крыльев, словно где-то выбивали большой ковер. И звук этот стремительно приближался.