Страница:
Авиабаза ВМС США, Норт-Айленд, Калифорния
Огромный трактор с прицепом медленно вползал в грузовой отсек транспортного самолета С-5А «гэлэкси». С него не сводили глаз сержант, ответственный за погрузку, два офицеров ВВС и шесть морских офицеров. Как ни странно, только последние, хотя и не имели знаков принадлежности к авиации, хорошо разбирались в процедуре погрузки. На тракторе был точно помечен центр тяжести, и морские офицеры наблюдали за тем, как отметка приближается к определенной цифре, выгравированной на полу грузового отсека гигантского самолета. Погрузка должна быть выполнена с максимальной точностью. Любая ошибка роковым образом нарушит дифферент самолета и подвергнет смертельной опасности жизни экипажа и сопровождающих груз пассажиров.
— О'кей, стоп! — скомандовал старший офицер. Водитель был только рад этому приказу. Он оставил ключи в замке зажигания, затянул тормоза и, поставив рычаг переключения передачи на скорость, спустился из кабины. Кто-то другой выведет трактор с прицепом из самолета на противоположном побережье страны. Сержант и шестеро солдат тут же принялись за работу, прикрепляя стальные тросы к рым-болтам на тракторе и прицепе, чтобы накрепко застопорить тяжелый груз. При смещении груза самолет редко удавалось спасти, а С-5А не был оснащен катапультируемыми креслами.
Убедившись, что его подчиненные работают должным образом, сержант подошел к пилоту. Ему было двадцать пять лет, и он любил этих летающих гигантов, несмотря на их несколько подмоченную репутацию.
— Капитан, а что это за штуковина?
— Это ГСУ — глубоководное спасательное устройство, сержант.
— А сзади написано «Авалон», сэр, — не успокоился сержант.
— Значит, у него есть имя. Это что-то вроде спасательной шлюпки для подводников. Спускается на большую глубину, чтобы вызволить команду, когда с подлодкой что-то случается.
— А-а. — Сержант задумался. Ему приходилось перевозить танки, вертолеты, другие грузы, однажды целый батальон на своем — он считал самолет своим — «Гэлэкси». Но впервые доводилось перевозить корабль. Если у него есть название, решил сержант, значит, это корабль. Черт побери, выходит, «Гэлэкси» на все способен! — А куда мы должны доставить его, сэр?
— На базу ВМС в Норфолке, я сам там ни разу не был. — Пилот внимательно наблюдал, как укрепляют груз. Дюжину тросов уже протянули, после того как протянут еще двенадцать, их закрепят, чтобы не допустить ни малейшего смещения груза. — По нашим расчетам на перелет потребуется пять часов сорок минут — полностью на топливе внутренних баков. Струйное течение сегодня попутное. Погоду обещают приличную до самого Восточного побережья. Там сутки отдохнем, вернемся в понедельник утром.
— Парни ваши быстро работают. — Старший из флотских офицеров, лейтенант Эймс, подошел к летчику.
— Да, лейтенант, еще двадцать минут, и все будет готово. — Пилот посмотрел на часы. — Вылетим вовремя.
— Не спешите, капитан. Если эта хреновина сдвинется во время полета, у нас пропадет весь день. Где мне разместить людей?
— Впереди, в носовом отсеке верхней палубы. Там хватит места человек для пятнадцати.
Лейтенант Эймс знал об этом и сам, но промолчал. Ему не раз доводилось летать со своим ГСУ через Атлантику, а однажды и через Тихий океан, и всякий раз на С-5, но каждый раз на другом.
— Вы не знаете, из-за чего такая спешка? — поинтересовался пилот.
— Представления не имею, — ответил Эймс. — Приказали, чтобы я со своей крошкой прибыл в Норфолк.
— А вы на самом деле опускаетесь на глубину в этой красотке? — не успокаивался сержант.
— За это мне и платят. Однажды я опускался в ней на глубину четыре тысячи восемьсот футов, почти на милю. — Эймс с гордостью посмотрел на свой подводный корабль.
— На целую милю под водой? Боже милостивый! Э-э, извините меня, сэр, и вам не страшно? Давление воды и все такое?
— Не так чтобы очень. Я опускался на двадцать тысяч футов в «Триесте» [23]. На такой глубине очень интересно. Столько необыкновенных рыб. — Хотя Эймс являлся кадровым подводником, его призванием были научные исследования. Он имел ученую степень по океанографии и опускался в морские глубины или командовал всеми глубоководными устройствами военно-морского флота, за исключением атомного NR-1. — Разумеется, давление воды превратит тебя в лепешку, если что-то случится, но все произойдет так быстро, что ничего не успеешь заметить. Если вы, парни, хотите побывать со мной под водой, может быть, мне удастся договориться об этом. Поверьте, там, внизу, совершенно другой мир.
— Спасибо, сэр, не стоит. — Сержант отправился поторопить своих ребят.
— Вы ведь несерьезно? — поинтересовался пилот.
— Почему же? Ничего страшного. Мы все время опускаемся со штатскими пассажирами, и, поверьте, это куда менее опасно, чем управлять вот этим огромным белым китом во время дозаправки в воздухе.
— Пожалуй, — с сомнением кивнул пилот. Он осуществлял дозаправку в воздухе сотни раз. Для него это была самая обычная работа, и пилота удивило, что кто-то считает ее опасной. Конечно, нужна осторожность, но ведь, черт возьми, она не лишняя и на шоссе, когда утром едешь на службу. Пилот был уверен, что в случае катастрофы с этой карманной подлодкой от человека останется так мало, что и креветкам на завтрак не хватит. В конце концов, каждому свое, решил летчик.
— Но ведь вы не выходите в море на этой штуке сами по себе?
— Нет, обычно мы работаем с борта спасательного судна «Пиджин» или «Ортолан». Можем действовать также и с обычной подлодки. Это приспособление, которое вы видите вон там, на прицепе, называется соединительной манжетой. Мы опускаемся на кормовую часть подводной лодки у ее спасательного люка, закрепляемся там, и подводная лодка доставляет нас, куда нужно.
— Это как-то связано с шумихой на Восточном побережье?
— Весьма вероятно, но официально никто ничего нам не говорил. В газетах пишут, что у русских пропала подлодка. Если это так, мы опустимся вниз, осмотрим ее, может быть, спасем тех членов команды, которые остались в живых. За один раз мы можем поднять от двадцати до двадцати пяти человек. Наша соединительная манжета спроектирована таким образом, что годится как для русских, так и для наших подлодок.
— Тот же размер?
— Почти. — Эймс многозначительно поднял брови. — Стараемся предусмотреть все нештатные ситуации.
— Интересно.
— О'кей, стоп! — скомандовал старший офицер. Водитель был только рад этому приказу. Он оставил ключи в замке зажигания, затянул тормоза и, поставив рычаг переключения передачи на скорость, спустился из кабины. Кто-то другой выведет трактор с прицепом из самолета на противоположном побережье страны. Сержант и шестеро солдат тут же принялись за работу, прикрепляя стальные тросы к рым-болтам на тракторе и прицепе, чтобы накрепко застопорить тяжелый груз. При смещении груза самолет редко удавалось спасти, а С-5А не был оснащен катапультируемыми креслами.
Убедившись, что его подчиненные работают должным образом, сержант подошел к пилоту. Ему было двадцать пять лет, и он любил этих летающих гигантов, несмотря на их несколько подмоченную репутацию.
— Капитан, а что это за штуковина?
— Это ГСУ — глубоководное спасательное устройство, сержант.
— А сзади написано «Авалон», сэр, — не успокоился сержант.
— Значит, у него есть имя. Это что-то вроде спасательной шлюпки для подводников. Спускается на большую глубину, чтобы вызволить команду, когда с подлодкой что-то случается.
— А-а. — Сержант задумался. Ему приходилось перевозить танки, вертолеты, другие грузы, однажды целый батальон на своем — он считал самолет своим — «Гэлэкси». Но впервые доводилось перевозить корабль. Если у него есть название, решил сержант, значит, это корабль. Черт побери, выходит, «Гэлэкси» на все способен! — А куда мы должны доставить его, сэр?
— На базу ВМС в Норфолке, я сам там ни разу не был. — Пилот внимательно наблюдал, как укрепляют груз. Дюжину тросов уже протянули, после того как протянут еще двенадцать, их закрепят, чтобы не допустить ни малейшего смещения груза. — По нашим расчетам на перелет потребуется пять часов сорок минут — полностью на топливе внутренних баков. Струйное течение сегодня попутное. Погоду обещают приличную до самого Восточного побережья. Там сутки отдохнем, вернемся в понедельник утром.
— Парни ваши быстро работают. — Старший из флотских офицеров, лейтенант Эймс, подошел к летчику.
— Да, лейтенант, еще двадцать минут, и все будет готово. — Пилот посмотрел на часы. — Вылетим вовремя.
— Не спешите, капитан. Если эта хреновина сдвинется во время полета, у нас пропадет весь день. Где мне разместить людей?
— Впереди, в носовом отсеке верхней палубы. Там хватит места человек для пятнадцати.
Лейтенант Эймс знал об этом и сам, но промолчал. Ему не раз доводилось летать со своим ГСУ через Атлантику, а однажды и через Тихий океан, и всякий раз на С-5, но каждый раз на другом.
— Вы не знаете, из-за чего такая спешка? — поинтересовался пилот.
— Представления не имею, — ответил Эймс. — Приказали, чтобы я со своей крошкой прибыл в Норфолк.
— А вы на самом деле опускаетесь на глубину в этой красотке? — не успокаивался сержант.
— За это мне и платят. Однажды я опускался в ней на глубину четыре тысячи восемьсот футов, почти на милю. — Эймс с гордостью посмотрел на свой подводный корабль.
— На целую милю под водой? Боже милостивый! Э-э, извините меня, сэр, и вам не страшно? Давление воды и все такое?
— Не так чтобы очень. Я опускался на двадцать тысяч футов в «Триесте» [23]. На такой глубине очень интересно. Столько необыкновенных рыб. — Хотя Эймс являлся кадровым подводником, его призванием были научные исследования. Он имел ученую степень по океанографии и опускался в морские глубины или командовал всеми глубоководными устройствами военно-морского флота, за исключением атомного NR-1. — Разумеется, давление воды превратит тебя в лепешку, если что-то случится, но все произойдет так быстро, что ничего не успеешь заметить. Если вы, парни, хотите побывать со мной под водой, может быть, мне удастся договориться об этом. Поверьте, там, внизу, совершенно другой мир.
— Спасибо, сэр, не стоит. — Сержант отправился поторопить своих ребят.
— Вы ведь несерьезно? — поинтересовался пилот.
— Почему же? Ничего страшного. Мы все время опускаемся со штатскими пассажирами, и, поверьте, это куда менее опасно, чем управлять вот этим огромным белым китом во время дозаправки в воздухе.
— Пожалуй, — с сомнением кивнул пилот. Он осуществлял дозаправку в воздухе сотни раз. Для него это была самая обычная работа, и пилота удивило, что кто-то считает ее опасной. Конечно, нужна осторожность, но ведь, черт возьми, она не лишняя и на шоссе, когда утром едешь на службу. Пилот был уверен, что в случае катастрофы с этой карманной подлодкой от человека останется так мало, что и креветкам на завтрак не хватит. В конце концов, каждому свое, решил летчик.
— Но ведь вы не выходите в море на этой штуке сами по себе?
— Нет, обычно мы работаем с борта спасательного судна «Пиджин» или «Ортолан». Можем действовать также и с обычной подлодки. Это приспособление, которое вы видите вон там, на прицепе, называется соединительной манжетой. Мы опускаемся на кормовую часть подводной лодки у ее спасательного люка, закрепляемся там, и подводная лодка доставляет нас, куда нужно.
— Это как-то связано с шумихой на Восточном побережье?
— Весьма вероятно, но официально никто ничего нам не говорил. В газетах пишут, что у русских пропала подлодка. Если это так, мы опустимся вниз, осмотрим ее, может быть, спасем тех членов команды, которые остались в живых. За один раз мы можем поднять от двадцати до двадцати пяти человек. Наша соединительная манжета спроектирована таким образом, что годится как для русских, так и для наших подлодок.
— Тот же размер?
— Почти. — Эймс многозначительно поднял брови. — Стараемся предусмотреть все нештатные ситуации.
— Интересно.
Северная Атлантика
Истребитель Як-36 взлетел с палубы «Киева» полчаса назад. Сначала его курс определял гирокомпас, а затем локатор на коротком стабилизаторе руля. Задача у старшего лейтенанта Виктора Шаврова была непростой. Ему предстояло приблизиться к американскому самолету раннего электронного обнаружения Е-ЗА «сентри» — последние трое суток один из них постоянно следовал за его соединением. Американский самолет типа АВАКС проявлял осторожность и всегда барражировал за пределами дальности действия ракет типа «корабль-воздух», но держался достаточно близко к советской эскадре и докладывал на базу о каждом ее маневре. Он походил на грабителя, следящего за чьей-то квартирой на глазах владельца, который не в силах что-либо предпринять.
Задача Шаврова состояла в том, чтобы что-то предпринять. Разумеется, он не имел права открывать огонь. Приказ адмирала Штралбо на авианосце «Киров» был недвусмысленным. И все-таки у Шаврова висели под крыльями две ракеты теплового наведения типа «атолл», и уж, будьте уверены, буржуи их увидят. Летчик, как и его адмирал, полагал, что таким образом американцам будет преподан урок: советский военно-морской флот не любит, чтобы вокруг крутились империалистические ищейки, и не ровен час... Его миссия заслуживала затраченных усилий.
А усилия требовались весьма значительные. Чтобы избежать обнаружения радаром, Шаврову пришлось лететь так медленно и низко, как только позволяли возможности самолета — всего в двадцати метрах над бушующей Атлантикой. Таким образом он надеялся затеряться в бликах, отражающихся от морских волн на экране радара. Его скорость составляла двести узлов. Это способствовало экономии горючего, чтобы запаса хватило на продолжительный полет. Но из-за малой высоты истребитель резко бросало в неспокойном над бушующими волнами воздухе. Над самой морской поверхностью висел туман, ограничивающий видимость несколькими километрами. Тем лучше, подумал Шавров. Из-за характера операции выбор не случайно пал на него. Шавров был одним из немногих советских летчиков, имевших опыт полетов на малой высоте. Он стал морским летчиком не сразу. Сначала он летал на штурмовых вертолетах фронтовой авиации в Афганистане, и после года кровавых боев его повысили и перевели в штурмовую авиацию. Шавров стал мастером бреющих полетов по необходимости — преследовал бандитов и контрреволюционеров, которые бежали в горы, словно крысы от воды. Этот опыт был ценным для морской авиации, и лейтенанта перевели на авианосцы, даже не поинтересовавшись его согласием. За несколько месяцев Шавров освоился с новой службой, тем более что дополнительные блага и более высокое жалование выгодно отличали ее от прежней на авиабазе у китайской границы. Шавров был причислен к нескольким сотням советских летчиков, получивших право летать с авианосцев, и это смягчило горечь того, что теперь он не, мог попробовать новый МиГ-27, хотя, если повезет и будет наконец закончено строительство первого полноразмерного советского авианосца, у него появится шанс полетать на морском варианте этой замечательной птички. Ради этого можно было и подождать, а после нескольких успешных вылетов вроде нынешнего ему могут дать и эскадрилью.
Однако в сторону мечтания. Операция требует особой сосредоточенности. Вот это дело для настоящего летчика! Шавров никогда не мерялся силами с американцами, только изучал оружие, которым они снабжали афганских бандитов. Немало его друзей погибли от этого оружия, а несколько сбитых, но уцелевших, встретили кровавую смерть от рук бандитов, причем по сравнению с их жестокостью даже немецкие изуверства казались детскими шалостями. Неплохо бы преподать урок империалистам!
Радиолокационный сигнал становился все сильнее. Магнитофон под его катапультируемым креслом непрерывно записывал характеристики радиолокационных сигналов, излучаемых американским АВАКСом, чтобы затем советские ученые нашли способы, как глушить и ставить в тупик этот хваленый американский летающий глаз. Их воздушный радар представлял собой всего лишь переоборудованный Боинг-707, знаменитый гражданский извозчик, вряд ли являющийся достойным противником для такого аса, как он. Шавров сверился с картой. Нужно побыстрее обнаружить противника. Затем он проверил запас топлива. Последний подвесной бак он сбросил несколько минут назад, и теперь летел на горючем во внутренних баках. Турбовентиляторный двигатель прямо-таки жрал топливо, и с датчика горючего нельзя спускать глаз. Обычно он так рассчитывал запас топлива, чтобы при посадке на авианосец его оставалось на пять или десять минут летного времени. Это его не беспокоило: он совершил уже больше сотни посадок.
Наконец-то! Острый глаз Шаврова заметил солнечный блик, отразившийся от металла в направлении на час. Он плавно потянул рычаг на себя и несколько увеличил мощность двигателя, набирая высоту. Через минуту он достиг высоты две тысячи метров. Теперь он отчетливо видел «сентри», голубая окраска которого сливалась с цветом темнеющего неба. Шавров заходил ему под хвост, и в случае удачи хвостовое оперение американского самолета заслонит его от вращающейся радиолокационной антенны. Просто блеск! Он промчится несколько раз мимо «сентри», даст возможность экипажу увидеть висящие под крыльями «атоллы» и затем...
Шаврову понадобилось несколько мгновений, чтобы заметить летящий рядом истребитель.
Два истребителя.
В пятидесяти метрах слева и справа летела пара американских «иглов». Прямо на него из-под темной маски смотрели глаза американского летчика.
— Як-106, Як-106, отвечайте на вызов. — Голос по каналу единой полосы радиочастот говорил по-русски безупречно, без малейшего акцента.
Шавров не отозвался. Они прочли номер его самолета на кожухе двигателя еще до того, как он успел их заметить.
— Сто шестой, сто шестой, вы приближаетесь к самолету «сентри». Просим назвать себя и сообщить о намерениях. Нам не нравится, когда к нам приближается истребитель, поэтому последние сто километров за вами следуют три наших перехватчика.
Три? Шавров повернул голову и посмотрел назад. Третий «игл» с четырьмя ракетами «спэрроу» под крыльями висел в пятидесяти метрах от его хвоста, в направлении точно на шесть часов.
— Сто шестой! Наши парни просят передать вам свое восхищение вашим умением летать так медленно и низко.
Лейтенант Шавров буквально дрожал от ярости. Он уже миновал отметку четыре тысячи метров, но все еще находился на восемь тысяч ниже американского АВАКСа. Как так, ведь при подлете к цели он проверял свой хвост каждые тридцать секунд! Американцы, по-видимому, сначала поотстали, спрятались в тумане, а потом направились к нему по сигналу с «сентри». Шавров выругался про себя, продолжая лететь к цели. Он проучит этот АВАКС!
— Немедленно отверните, сто шестой. — Голос звучал холодно, без всяких эмоций, разве что с оттенком иронии. — Сто шестой, если вы немедленно не отвернете, мы будем считать ваши намерения враждебными. Подумайте об этом, сто шестой. Вы уже за пределами дальности действия радиолокаторов своих кораблей и еще не вошли в сферу действия наших ракет.
Шавров посмотрел направо. «Игл» отворачивал в сторону, и левый истребитель делал то же самое. Что это значит? Жест доброй воли? Они отпускают его, ожидая, что и он ответит тем же? Или дают возможность открыть огонь истребителю, находящемуся сзади? Черт знает, что придет в голову этим гадам империалистам! Он по-прежнему находился по крайней мере в минуте от дальности действия их ракет. Шавров был далеко не трусом. При этом, однако, он не был и дураком. Он наклонил ручку и отвернул на несколько градусов вправо.
— Спасибо, сто шестой, — отозвался голос. — Тут на борту нашего АВАКСа несколько стажеров, и двое из них — женщины. Нам бы не хотелось расстраивать их при первом же вылете.
Это было уже слишком. Шавров не выдержал и нажал на кнопку радиопередатчика.
— Сказать, что тебе делать с твоими бабами, янки?
— Вы грубиян, сто шестой, — укоризненно упрекнул американец. — По-видимому, ваши нервы пострадали от продолжительного полета над волнами. У вас на пределе запас горючего, сто шестой. И погода не шепчет... Вам не нужна проверка координат?
— Проваливай, янки!
— Как нехорошо, сто шестой. Обратный курс к «Киеву» — сто восемьдесят пять градусов по гирокомпасу. Знаете, в таких высоких широтах пользоваться магнитным компасом следует с большой осторожностью. Расстояние до «Киева» — 318,6 километра. Предупреждаю — с юго-запада быстро надвигается холодный фронт, так что через пару часов летать будет еще хуже. Вам не нужен эскорт до «Киева»?
Вот свинья! — мысленно выругался Шавров. Он выключил радио, кляня себя за несдержанность — допустить, чтобы американцы так задели его самолюбие! Как и у большинства летчиков-истребителей, у него было больное самолюбие.
— Сто шестой, мы не приняли вашей последней передачи. Два моих «игла» летят в сторону вашего авианосца и проследят за тем, чтобы вы благополучно вернулись домой. Желаю удачи, товарищ. Это был «сентри-новембер», конец связи.
Американский лейтенант повернулся к своему полковнику, его распирало от смеха.
— Господи, я думал, лопну от такого разговорчика! — Он отпил из пластмассового стаканчика кока-колы. — Подумать только, он всерьез был уверен, что сумел подкрасться к нам незамеченным.
— Надо думать, ты обратил внимание, что ему удалось подлететь почти на дальность своего «атолла» — оставалось меньше мили, а у нас не было разрешения открывать огонь, если он не выпустит ракету первым в одного из нас. Это испортило бы нам весь день, — проворчал полковник. — А ты здорово накрутил ему хвост, лейтенант.
— Получил огромное удовольствие, полковник. — Оператор посмотрел на экран. — Ну что ж, он возвращается к мамочке, а «Кобра-3» и «Кобра-4» висят у него на хвосте. Не завидую этому русскому, когда он вернется домой. Если вернется. Даже с подвесными баками он был на пределе дальности полета. — Лейтенант задумался. — Как вы считаете, полковник, если они снова выкинут такую штуку, не предложить ли парню перелететь к нам?
— Из-за Яка? Зачем он нам? Если только морская авиация не прочь заполучить самолет, чтобы поиграть с ним. У них мало русских самолетов, но ведь этот Як только на металлолом и годен.
Шавров с трудом преодолел искушение включить двигатель на форсаж. Для одного дня он и так уже проявил достаточную слабость. К тому же его Як может превысить скорость звука только при крутом пике, тогда как американские «иглы» в состоянии сделать это при наборе высоты и у них много топлива. Он видел у них дополнительные баки, прикрепленные вдоль бортов. Да с ними они смогут пересечь океан! Черт бы побрал этих американцев с их высокомерием! Черт бы побрал офицера разведотдела авианосца, который сказал, что Шавров сможет незаметно подкрасться к «сен-три»! Пусть туда летают Ту-22М [24] с ракетами «воздух-воздух». Вот они справятся с этим хваленым пассажирским автобусом, собьют быстрее, чем успеют отреагировать охраняющие его истребители.
Шавров заметил, что американцы не лгали насчет погоды. В сторону северо-востока нес облака холодный шквальный ветер, и он увидел их на горизонте в тот момент, когда приблизился к «Киеву». При виде русского соединения американские истребители развернулись и разошлись. Один истребитель, пролетев рядом, покачал крыльями. В ответ на прощальный жест Шаврова американец кивнул. «Иглы» выстроились в пару и повернули на север.
Через пять минут после этого его Як совершил посадку на палубу авианосца. Как только под колеса подставили тормозные башмаки, Шавров, все еще бледный от едва сдерживаемой ярости, спрыгнул на палубу и направился к командиру эскадрильи.
Задача Шаврова состояла в том, чтобы что-то предпринять. Разумеется, он не имел права открывать огонь. Приказ адмирала Штралбо на авианосце «Киров» был недвусмысленным. И все-таки у Шаврова висели под крыльями две ракеты теплового наведения типа «атолл», и уж, будьте уверены, буржуи их увидят. Летчик, как и его адмирал, полагал, что таким образом американцам будет преподан урок: советский военно-морской флот не любит, чтобы вокруг крутились империалистические ищейки, и не ровен час... Его миссия заслуживала затраченных усилий.
А усилия требовались весьма значительные. Чтобы избежать обнаружения радаром, Шаврову пришлось лететь так медленно и низко, как только позволяли возможности самолета — всего в двадцати метрах над бушующей Атлантикой. Таким образом он надеялся затеряться в бликах, отражающихся от морских волн на экране радара. Его скорость составляла двести узлов. Это способствовало экономии горючего, чтобы запаса хватило на продолжительный полет. Но из-за малой высоты истребитель резко бросало в неспокойном над бушующими волнами воздухе. Над самой морской поверхностью висел туман, ограничивающий видимость несколькими километрами. Тем лучше, подумал Шавров. Из-за характера операции выбор не случайно пал на него. Шавров был одним из немногих советских летчиков, имевших опыт полетов на малой высоте. Он стал морским летчиком не сразу. Сначала он летал на штурмовых вертолетах фронтовой авиации в Афганистане, и после года кровавых боев его повысили и перевели в штурмовую авиацию. Шавров стал мастером бреющих полетов по необходимости — преследовал бандитов и контрреволюционеров, которые бежали в горы, словно крысы от воды. Этот опыт был ценным для морской авиации, и лейтенанта перевели на авианосцы, даже не поинтересовавшись его согласием. За несколько месяцев Шавров освоился с новой службой, тем более что дополнительные блага и более высокое жалование выгодно отличали ее от прежней на авиабазе у китайской границы. Шавров был причислен к нескольким сотням советских летчиков, получивших право летать с авианосцев, и это смягчило горечь того, что теперь он не, мог попробовать новый МиГ-27, хотя, если повезет и будет наконец закончено строительство первого полноразмерного советского авианосца, у него появится шанс полетать на морском варианте этой замечательной птички. Ради этого можно было и подождать, а после нескольких успешных вылетов вроде нынешнего ему могут дать и эскадрилью.
Однако в сторону мечтания. Операция требует особой сосредоточенности. Вот это дело для настоящего летчика! Шавров никогда не мерялся силами с американцами, только изучал оружие, которым они снабжали афганских бандитов. Немало его друзей погибли от этого оружия, а несколько сбитых, но уцелевших, встретили кровавую смерть от рук бандитов, причем по сравнению с их жестокостью даже немецкие изуверства казались детскими шалостями. Неплохо бы преподать урок империалистам!
Радиолокационный сигнал становился все сильнее. Магнитофон под его катапультируемым креслом непрерывно записывал характеристики радиолокационных сигналов, излучаемых американским АВАКСом, чтобы затем советские ученые нашли способы, как глушить и ставить в тупик этот хваленый американский летающий глаз. Их воздушный радар представлял собой всего лишь переоборудованный Боинг-707, знаменитый гражданский извозчик, вряд ли являющийся достойным противником для такого аса, как он. Шавров сверился с картой. Нужно побыстрее обнаружить противника. Затем он проверил запас топлива. Последний подвесной бак он сбросил несколько минут назад, и теперь летел на горючем во внутренних баках. Турбовентиляторный двигатель прямо-таки жрал топливо, и с датчика горючего нельзя спускать глаз. Обычно он так рассчитывал запас топлива, чтобы при посадке на авианосец его оставалось на пять или десять минут летного времени. Это его не беспокоило: он совершил уже больше сотни посадок.
Наконец-то! Острый глаз Шаврова заметил солнечный блик, отразившийся от металла в направлении на час. Он плавно потянул рычаг на себя и несколько увеличил мощность двигателя, набирая высоту. Через минуту он достиг высоты две тысячи метров. Теперь он отчетливо видел «сентри», голубая окраска которого сливалась с цветом темнеющего неба. Шавров заходил ему под хвост, и в случае удачи хвостовое оперение американского самолета заслонит его от вращающейся радиолокационной антенны. Просто блеск! Он промчится несколько раз мимо «сентри», даст возможность экипажу увидеть висящие под крыльями «атоллы» и затем...
Шаврову понадобилось несколько мгновений, чтобы заметить летящий рядом истребитель.
Два истребителя.
В пятидесяти метрах слева и справа летела пара американских «иглов». Прямо на него из-под темной маски смотрели глаза американского летчика.
— Як-106, Як-106, отвечайте на вызов. — Голос по каналу единой полосы радиочастот говорил по-русски безупречно, без малейшего акцента.
Шавров не отозвался. Они прочли номер его самолета на кожухе двигателя еще до того, как он успел их заметить.
— Сто шестой, сто шестой, вы приближаетесь к самолету «сентри». Просим назвать себя и сообщить о намерениях. Нам не нравится, когда к нам приближается истребитель, поэтому последние сто километров за вами следуют три наших перехватчика.
Три? Шавров повернул голову и посмотрел назад. Третий «игл» с четырьмя ракетами «спэрроу» под крыльями висел в пятидесяти метрах от его хвоста, в направлении точно на шесть часов.
— Сто шестой! Наши парни просят передать вам свое восхищение вашим умением летать так медленно и низко.
Лейтенант Шавров буквально дрожал от ярости. Он уже миновал отметку четыре тысячи метров, но все еще находился на восемь тысяч ниже американского АВАКСа. Как так, ведь при подлете к цели он проверял свой хвост каждые тридцать секунд! Американцы, по-видимому, сначала поотстали, спрятались в тумане, а потом направились к нему по сигналу с «сентри». Шавров выругался про себя, продолжая лететь к цели. Он проучит этот АВАКС!
— Немедленно отверните, сто шестой. — Голос звучал холодно, без всяких эмоций, разве что с оттенком иронии. — Сто шестой, если вы немедленно не отвернете, мы будем считать ваши намерения враждебными. Подумайте об этом, сто шестой. Вы уже за пределами дальности действия радиолокаторов своих кораблей и еще не вошли в сферу действия наших ракет.
Шавров посмотрел направо. «Игл» отворачивал в сторону, и левый истребитель делал то же самое. Что это значит? Жест доброй воли? Они отпускают его, ожидая, что и он ответит тем же? Или дают возможность открыть огонь истребителю, находящемуся сзади? Черт знает, что придет в голову этим гадам империалистам! Он по-прежнему находился по крайней мере в минуте от дальности действия их ракет. Шавров был далеко не трусом. При этом, однако, он не был и дураком. Он наклонил ручку и отвернул на несколько градусов вправо.
— Спасибо, сто шестой, — отозвался голос. — Тут на борту нашего АВАКСа несколько стажеров, и двое из них — женщины. Нам бы не хотелось расстраивать их при первом же вылете.
Это было уже слишком. Шавров не выдержал и нажал на кнопку радиопередатчика.
— Сказать, что тебе делать с твоими бабами, янки?
— Вы грубиян, сто шестой, — укоризненно упрекнул американец. — По-видимому, ваши нервы пострадали от продолжительного полета над волнами. У вас на пределе запас горючего, сто шестой. И погода не шепчет... Вам не нужна проверка координат?
— Проваливай, янки!
— Как нехорошо, сто шестой. Обратный курс к «Киеву» — сто восемьдесят пять градусов по гирокомпасу. Знаете, в таких высоких широтах пользоваться магнитным компасом следует с большой осторожностью. Расстояние до «Киева» — 318,6 километра. Предупреждаю — с юго-запада быстро надвигается холодный фронт, так что через пару часов летать будет еще хуже. Вам не нужен эскорт до «Киева»?
Вот свинья! — мысленно выругался Шавров. Он выключил радио, кляня себя за несдержанность — допустить, чтобы американцы так задели его самолюбие! Как и у большинства летчиков-истребителей, у него было больное самолюбие.
— Сто шестой, мы не приняли вашей последней передачи. Два моих «игла» летят в сторону вашего авианосца и проследят за тем, чтобы вы благополучно вернулись домой. Желаю удачи, товарищ. Это был «сентри-новембер», конец связи.
Американский лейтенант повернулся к своему полковнику, его распирало от смеха.
— Господи, я думал, лопну от такого разговорчика! — Он отпил из пластмассового стаканчика кока-колы. — Подумать только, он всерьез был уверен, что сумел подкрасться к нам незамеченным.
— Надо думать, ты обратил внимание, что ему удалось подлететь почти на дальность своего «атолла» — оставалось меньше мили, а у нас не было разрешения открывать огонь, если он не выпустит ракету первым в одного из нас. Это испортило бы нам весь день, — проворчал полковник. — А ты здорово накрутил ему хвост, лейтенант.
— Получил огромное удовольствие, полковник. — Оператор посмотрел на экран. — Ну что ж, он возвращается к мамочке, а «Кобра-3» и «Кобра-4» висят у него на хвосте. Не завидую этому русскому, когда он вернется домой. Если вернется. Даже с подвесными баками он был на пределе дальности полета. — Лейтенант задумался. — Как вы считаете, полковник, если они снова выкинут такую штуку, не предложить ли парню перелететь к нам?
— Из-за Яка? Зачем он нам? Если только морская авиация не прочь заполучить самолет, чтобы поиграть с ним. У них мало русских самолетов, но ведь этот Як только на металлолом и годен.
Шавров с трудом преодолел искушение включить двигатель на форсаж. Для одного дня он и так уже проявил достаточную слабость. К тому же его Як может превысить скорость звука только при крутом пике, тогда как американские «иглы» в состоянии сделать это при наборе высоты и у них много топлива. Он видел у них дополнительные баки, прикрепленные вдоль бортов. Да с ними они смогут пересечь океан! Черт бы побрал этих американцев с их высокомерием! Черт бы побрал офицера разведотдела авианосца, который сказал, что Шавров сможет незаметно подкрасться к «сен-три»! Пусть туда летают Ту-22М [24] с ракетами «воздух-воздух». Вот они справятся с этим хваленым пассажирским автобусом, собьют быстрее, чем успеют отреагировать охраняющие его истребители.
Шавров заметил, что американцы не лгали насчет погоды. В сторону северо-востока нес облака холодный шквальный ветер, и он увидел их на горизонте в тот момент, когда приблизился к «Киеву». При виде русского соединения американские истребители развернулись и разошлись. Один истребитель, пролетев рядом, покачал крыльями. В ответ на прощальный жест Шаврова американец кивнул. «Иглы» выстроились в пару и повернули на север.
Через пять минут после этого его Як совершил посадку на палубу авианосца. Как только под колеса подставили тормозные башмаки, Шавров, все еще бледный от едва сдерживаемой ярости, спрыгнул на палубу и направился к командиру эскадрильи.
Кремль
Москва по праву славится своим метрополитеном. Буквально за гроши люди могут проехать практически в любое место гигантского города в сверкающих вагонах современной и удобной электрической подземки. В случае войны подземные туннели могут миллионам москвичей послужить бомбоубежищем. Этим горожане обязаны Никите Хрущеву. Когда в середине тридцатых годов началось строительство метро, он высказал Сталину мысль, что закладывать туннели следует поглубже. Сталин одобрил эту идею. Строительство туннелей глубокого залегания на десятилетия опередило время: деление атомного ядра было тогда еще только теорией, а о термоядерной реакции даже и не думали.
От ветки, соединяющей площадь Свердлова со старым аэропортом, проходящей рядом с Кремлем, проложили туннель, который впоследствии закрыли десятиметровыми железобетонными плитами. Это стометровое подземное помещение соединялось с правительственными зданиями Кремля двумя шахтными лифтами. С течением времени помещение превратилось в аварийный центр управления страной, откуда Политбюро могло руководить жизнью гигантской империи. Туннель позволял также тайно добраться до маленького аэродрома, с которого члены Политбюро могли перелететь в тайное убежище, расположенное под гранитным монолитом в Жигулях. Ни один из этих центров управления не представлял собой тайны для Запада — оба существовали для этого слишком долго, — но КГБ уверенно заявляло, что в западных арсеналах нет оружия, способного проникнуть сквозь сотни метров скального грунта, отделявшего эти убежища от поверхности.
Такого рода предосторожности мало трогали адмирала Юрия Ильича Падорина. Он сидел на дальнем конце длинного стола и смотрел на мрачные лица десяти членов Политбюро. Это был узкий круг руководителей, принимавших стратегические решения, определяющие судьбу всей страны. Ни один из них не был военным. Кадровые военные лишь отчитывались перед ними. Слева от Падорина сидел адмирал Сергей Горшков, который сумел искусно отмежеваться от неприятного инцидента — он даже раздобыл письмо, где возражал против назначения Рамиуса на должность командира «Красного Октября». Падорин, занимавший должность начальника Главного политического управления ВМФ, воспротивился тогда переводу Рамиуса на новую должность, сославшись на то, что подводник, выдвинутый Горшковым на пост командира «Красного Октября», порой запаздывал с уплатой членских взносов и слишком редко для офицера, являющегося кандидатом на столь важный пост, выступал на партийных собраниях. На самом же деле офицер, предложенный Горшковым на должность командира ракетоносца, был более слабым специалистом, чем Рамиус, которого Горшков хотел включить в состав своего оперативного управления и отчего Рамиусу до сих пор удавалось успешно увертываться.
Генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии Советского Союза и президент СССР Андрей Нармонов перевел взгляд на Падорина. Лицо его, как всегда, было непроницаемым. По его выражению никто никогда ничего не мог определить, если только Нармонов сам не хотел продемонстрировать это окружающим. Нармонов. — занял пост генерального секретаря после Андропова, когда тот скончался от инфаркта. О смерти Андропова ходило много слухов, но в Советском Союзе все окружено слухами. Еще никогда со времени Лаврентия Берии глава Комитета госбезопасности не оказывался так близко к вершине власти — старейшие члены Политбюро позволили себе забыть о прошлом. Теперь об этом не забывал никто. Понадобился целый год, чтобы снова подчинить КГБ партийной власти. Это явилось первоочередной мерой по защите привилегий партийной элиты от предполагаемых андроповских реформ.
Как аппаратчик Нармонов не имел себе равных. Он стал известен, будучи директором завода, за которым установилась репутация человека, способного выполнять и перевыполнять планы, любой ценой добиваться результатов. Потом он постепенно поднимался по служебной лестнице, используя собственные незаурядные способностями и прибегая в случае необходимости к помощи других, награждая тех, кто были нужны, и пренебрегая теми, без кого можно было обойтись. Власть генерального секретаря КПСС еще не перешла полностью в руки Нармонова. Он все еще относился к числу «молодых» партийных деятелей и был вынужден искать поддержку со стороны постоянно меняющейся коалиции других членов Политбюро, которые не были его друзьями, поскольку у таких людей не бывает друзей. Взлет на должность генерального секретаря явился результатом, скорее, связей внутри партийного аппарата, чем личных способностей, и его положение в течение нескольких следующих лет будет зависеть от коллективного мнения остальных членов Политбюро, пока не наступит момент, когда он сам сможет диктовать политическую линию партии.
Падорин заметил, что темные глаза Нармонова покраснели от табачного дыма. Вентиляционная система в этом подземном бункере никогда не работала должным образом. Генеральный секретарь с прищуром смотрел на Падорина с противоположного конца стола, решая, что сказать, что может понравиться членам этой дворцовой камарильи, этим десяти равнодушным ко всему старикам.
— Товарищ адмирал, — начал он холодно, — мы уже знаем от товарища Горшкова, каковы шансы найти и уничтожить мятежную подводную лодку, прежде чем она завершит свое безумное преступление. Мы не удовлетворены его сообщением, равно как и возмущены невероятной ошибкой, совершенной вами при оценке людей, в результате которой командование лучшей стратегической подлодкой советского военно-морского флота попало в руки этого мозгляка и предателя. Мне хотелось бы узнать от вас, товарищ адмирал, что случилось с замполитом «Красного Октября» и какие меры приняты вами для того, чтобы подобное преступление не повторилось.
В голосе Нармонова не было страха, но Падорин знал, что генеральный секретарь напуган. В конечном итоге именно его могут обвинить в этой «невероятной ошибке» те, кто давно стараются посадить в кресло главы партии своего человека, если только Нармонову не удастся переложить вину на кого-то другого, найти козла отпущения. Лучше всего для этой роли подходил он, адмирал Падорин. А для Нармонова было обычным делом спустить шкуру с подчиненного.
Падорин несколько дней готовил себя к этой экзекуции. Он прошел в свое время через пекло непрерывных боев, ему чудом удалось не раз спастись с гибнущих кораблей. И хотя с годами сил не прибавилось, но ум его не оскудел. Каким бы не было наказание, он встретит свою судьбу с достоинством. Если они увидят во мне дурака, то пусть помнят, что это был мужественный дурак. В любом случае у него почти не осталось того, ради чего стоило жить.
— Товарищ генеральный секретарь, — начал он, — замполит на борту «Красного Октября» — капитан второго ранга Иван Юрьевич Путин, преданный член партии, несгибаемый коммунист. Я не могу представить себе...
— Товарищ Падорин, — прервал его министр обороны Устинов, — мы исходим из того, что вы также не могли представить себе неслыханное предательство этого Рамиуса. Неужели вы считаете, что мы сможем положиться на ваше суждение о высоких моральных качествах замполита?
От ветки, соединяющей площадь Свердлова со старым аэропортом, проходящей рядом с Кремлем, проложили туннель, который впоследствии закрыли десятиметровыми железобетонными плитами. Это стометровое подземное помещение соединялось с правительственными зданиями Кремля двумя шахтными лифтами. С течением времени помещение превратилось в аварийный центр управления страной, откуда Политбюро могло руководить жизнью гигантской империи. Туннель позволял также тайно добраться до маленького аэродрома, с которого члены Политбюро могли перелететь в тайное убежище, расположенное под гранитным монолитом в Жигулях. Ни один из этих центров управления не представлял собой тайны для Запада — оба существовали для этого слишком долго, — но КГБ уверенно заявляло, что в западных арсеналах нет оружия, способного проникнуть сквозь сотни метров скального грунта, отделявшего эти убежища от поверхности.
Такого рода предосторожности мало трогали адмирала Юрия Ильича Падорина. Он сидел на дальнем конце длинного стола и смотрел на мрачные лица десяти членов Политбюро. Это был узкий круг руководителей, принимавших стратегические решения, определяющие судьбу всей страны. Ни один из них не был военным. Кадровые военные лишь отчитывались перед ними. Слева от Падорина сидел адмирал Сергей Горшков, который сумел искусно отмежеваться от неприятного инцидента — он даже раздобыл письмо, где возражал против назначения Рамиуса на должность командира «Красного Октября». Падорин, занимавший должность начальника Главного политического управления ВМФ, воспротивился тогда переводу Рамиуса на новую должность, сославшись на то, что подводник, выдвинутый Горшковым на пост командира «Красного Октября», порой запаздывал с уплатой членских взносов и слишком редко для офицера, являющегося кандидатом на столь важный пост, выступал на партийных собраниях. На самом же деле офицер, предложенный Горшковым на должность командира ракетоносца, был более слабым специалистом, чем Рамиус, которого Горшков хотел включить в состав своего оперативного управления и отчего Рамиусу до сих пор удавалось успешно увертываться.
Генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии Советского Союза и президент СССР Андрей Нармонов перевел взгляд на Падорина. Лицо его, как всегда, было непроницаемым. По его выражению никто никогда ничего не мог определить, если только Нармонов сам не хотел продемонстрировать это окружающим. Нармонов. — занял пост генерального секретаря после Андропова, когда тот скончался от инфаркта. О смерти Андропова ходило много слухов, но в Советском Союзе все окружено слухами. Еще никогда со времени Лаврентия Берии глава Комитета госбезопасности не оказывался так близко к вершине власти — старейшие члены Политбюро позволили себе забыть о прошлом. Теперь об этом не забывал никто. Понадобился целый год, чтобы снова подчинить КГБ партийной власти. Это явилось первоочередной мерой по защите привилегий партийной элиты от предполагаемых андроповских реформ.
Как аппаратчик Нармонов не имел себе равных. Он стал известен, будучи директором завода, за которым установилась репутация человека, способного выполнять и перевыполнять планы, любой ценой добиваться результатов. Потом он постепенно поднимался по служебной лестнице, используя собственные незаурядные способностями и прибегая в случае необходимости к помощи других, награждая тех, кто были нужны, и пренебрегая теми, без кого можно было обойтись. Власть генерального секретаря КПСС еще не перешла полностью в руки Нармонова. Он все еще относился к числу «молодых» партийных деятелей и был вынужден искать поддержку со стороны постоянно меняющейся коалиции других членов Политбюро, которые не были его друзьями, поскольку у таких людей не бывает друзей. Взлет на должность генерального секретаря явился результатом, скорее, связей внутри партийного аппарата, чем личных способностей, и его положение в течение нескольких следующих лет будет зависеть от коллективного мнения остальных членов Политбюро, пока не наступит момент, когда он сам сможет диктовать политическую линию партии.
Падорин заметил, что темные глаза Нармонова покраснели от табачного дыма. Вентиляционная система в этом подземном бункере никогда не работала должным образом. Генеральный секретарь с прищуром смотрел на Падорина с противоположного конца стола, решая, что сказать, что может понравиться членам этой дворцовой камарильи, этим десяти равнодушным ко всему старикам.
— Товарищ адмирал, — начал он холодно, — мы уже знаем от товарища Горшкова, каковы шансы найти и уничтожить мятежную подводную лодку, прежде чем она завершит свое безумное преступление. Мы не удовлетворены его сообщением, равно как и возмущены невероятной ошибкой, совершенной вами при оценке людей, в результате которой командование лучшей стратегической подлодкой советского военно-морского флота попало в руки этого мозгляка и предателя. Мне хотелось бы узнать от вас, товарищ адмирал, что случилось с замполитом «Красного Октября» и какие меры приняты вами для того, чтобы подобное преступление не повторилось.
В голосе Нармонова не было страха, но Падорин знал, что генеральный секретарь напуган. В конечном итоге именно его могут обвинить в этой «невероятной ошибке» те, кто давно стараются посадить в кресло главы партии своего человека, если только Нармонову не удастся переложить вину на кого-то другого, найти козла отпущения. Лучше всего для этой роли подходил он, адмирал Падорин. А для Нармонова было обычным делом спустить шкуру с подчиненного.
Падорин несколько дней готовил себя к этой экзекуции. Он прошел в свое время через пекло непрерывных боев, ему чудом удалось не раз спастись с гибнущих кораблей. И хотя с годами сил не прибавилось, но ум его не оскудел. Каким бы не было наказание, он встретит свою судьбу с достоинством. Если они увидят во мне дурака, то пусть помнят, что это был мужественный дурак. В любом случае у него почти не осталось того, ради чего стоило жить.
— Товарищ генеральный секретарь, — начал он, — замполит на борту «Красного Октября» — капитан второго ранга Иван Юрьевич Путин, преданный член партии, несгибаемый коммунист. Я не могу представить себе...
— Товарищ Падорин, — прервал его министр обороны Устинов, — мы исходим из того, что вы также не могли представить себе неслыханное предательство этого Рамиуса. Неужели вы считаете, что мы сможем положиться на ваше суждение о высоких моральных качествах замполита?