— А как же ты? — Мариция выглядела озадаченной.
   Голгрин низко поклонился в седле, двигаясь не менее изящно, чем сановный минотавр.
   — Мой Великий Кхан слишком долго не получал вестей. Ты же посылаешь сообщения отцу, вот и я должен отправиться на доклад к своему повелителю. Если получится, я присоединюсь к вам перед финальной раздачей карт…
   Нагрок фыркнул.
   — Но способен ли Нагрок заменить тебя на этом посту? — требовательно спросила Мариция. — Особенно… на последнем этапе?
   — Абсолютно! Кхан, этот Кулак Правления, Клык Силы… — Голгрин перечислил не менее полудюжины имён, прославляющих Кхана. — Так вот, Нагрок был персонально обучен Его Верховностью! — Он схватил помощника за руку, и тот согласно закивал. — Есть новое задание. Я должен к нему приготовиться. Нагрок останется и обещает во всём слушаться и делать то, что необходимо, — заявил Великий Лорд, проигнорировав хмурый взгляд Мариции. — Великие победы ожидают нас впереди, сын Хотака. Я верю в твою удачу!
   Поклонившись ещё раз, Голгрин поскакал прочь под неумолкающий рёв людоедов:
   — Сарак х'кан!
   Глаза Мариции гневно сузились:
   — Похоже… я знаю, что означает эта фраза… «сарак х'кан»… — Она внимательно посмотрела на Нагрока. — Это значит… предводитель, лидер, не так ли?
   Приземистый круглолицый людоед выглядел как самое невинное существо на всём Кринне.
   — Да, сын Хотака, лидер… — Он резко и неприятно захихикал: — Или Кхан…

4
Кошмары

   …Шахта начала рушиться неожиданно, хоть рабочие всё время и ожидали этого. Хозяева не считали нужным укреплять туннели, находившиеся под постоянным давлением, и рабам ничего не оставалось, как рыть и рыть глубже…
   Таким образом, когда потолок обрушивался, большинство гибли сразу, но некоторые успевали выбраться. Крики умирающих и скрежет их костей, грохот десятков тонн камня и земли… Все это напоминало оставшимся в живых, что они следующие в этой страшной очереди.
   Сахд всегда видел в этом лишь небрежность и злой умысел рабов… это означало немедленное наказание для всех.
   Фарос не пробыл в лагере и трёх недель, когда шахта обрушилась в первый раз, но с тех пор, казалось, прошла уже целая жизнь. Они езде не пришли в себя после Вайрокса, где хотя бы соблюдалось некоторое подобие цивилизованных отношений. А это место до боли напоминало недавние пустыни родины, чёрные скалы и провалы шахт Вайрокса, где земля до сих пор источала жар и пепел.
   Рядом текла, медленно извиваясь вдоль берегов лагеря, почти такая же речка, что и на Митасе. Это побудило многих минотавров окрестить её Слезами Аргона. Возможно, потерянный Бог действительно проливал слёзы по своим несчастным детям, а может, рабы просто жалели себя.
   Заключённые быстро поняли, что рассчитывать на снисхождение у людоедов не придётся — Фарос каждый день видел жестокие казни или наказания друзей: один из них был закопан по плечи в землю рядом с мусорной ямой на юге лагеря, где должен был несколько дней переносить ужасные укусы сотен чёрных мух, почуявших беззащитную жертву.
   За исключением ударов плети или пинков, первое время Фаросу удавалось избегать серьёзных наказаний и пристального внимания Сахда. Но в день, когда обрушилась шахта, он ощутил на себе пристальный взгляд старшего надсмотрщика, обещавший недоброе. А все потому, что Фаросу последнему удалось вырваться из разрушенной штольни. Грязный, полузадушенный, с окровавленными руками, он выкатился прямо под ноги прибывшего Сахда. Тот, повернув изуродованное лицо, искоса взглянул на слишком, по его мнению, удачливого минотавра. То немногое, что ещё оставалось от его губ, растянулось в ужасной гримасе, обнажившей жёлтые клыки.
   — Л'хар! Гран Урсув Суурт! — скомандовал он.
   Двое надсмотрщиков немедленно схватили оторопевшего Фароса и подтащили его, кашляющего, к своему начальнику, который внимательно осматривал остальных, покалеченных и умирающих. Чёрные волосы Сахда трепетали на сухом горячем ветру, когда он, подняв кнут-девятихвостку, шагнул к одному из них, приказывая подняться на ноги. Фаросу мучительно закрутили руки за спину, так что боль сводила с ума, но он видел, что у раба сломана одна нога и сильно распухла лодыжка другой.
   После нескольких безуспешных попыток встать, во время которых людоеды смеялись и глумились над несчастным, Сахд указал на него и проревел:
   — Гран Урсув Суурт и фафнирн!
   Фарос так и не понял, что сказал начальник, но изувеченный рабочий, видимо, понимал людоедский, ибо, вытаращив глаза, начал извиваться всем телом, делая новую попытку подняться. С громким смехом Сахд пнул раба по больной лодыжке, заставив того взвыть от боли. Остальные стражи немедленно приказали рабам упасть на колени и понесли кричащего раненого к загону с мередрейками.
   Только тогда Фарос понял, что означает на людоедском слово «фафнирн». Сахд внезапно резко обернулся и указал на него. Надсмотрщики легко подняли минотавра и потащили, несмотря на все его попытки вырваться. Они подтащили рабов к самому краю загона, где совсем рядом щёлкали огромные челюсти и блестели налитые кровью глаза рептилий. Сахд подошёл следом и вонзил пальцы в рваную рану на руке Фароса, так что тёмно-красные капли дождём полились в яму. Мередрейки внизу начали яростно биться — даже одной капли крови было достаточно, чтоб они впали в бешенство, готовые напасть на любого. Сахд мрачно хохотал, слизывая кровь с пальцев и позволяя мередрейкам как следует разогреться.
   Надсмотрщики швырнули раненого вниз. Раздавшийся сразу же после этого вой был так ужасен, что даже смирные рабы забеспокоились, немедленно получив свою порцию ударов и пинков. Фарос попробовал не смотреть вниз, но главный надсмотрщик схватил его за шею и повернул голову, хрипя на общем;
   — Смотри… Урсув Суурт… или присоединяйся…
   Стая извивающихся тел накрыла минотавра ещё до того, как он упал на дно ямы, истекающие слюной челюсти уже вырывали куски мяса из его тела. Несколько мередрейков вцепились в лицо раба, что Сахд, судя по довольному хихиканью, нашёл особенно интересным. Огромная тварь перекусила уже сломанную ногу несчастного, весь загон был залёт бьющей из ран кровью, но он все никак не мог умереть. Его крики становились всё более слабыми, но не утихали, несмотря на молчаливые молитвы, в которых Фарос просил даровать рабу быструю смерть. Только когда визжащий клубок добрался до груди и живота несчастного, его стоны стихли… Ужасное пиршество продолжалось долго. Сахд не собирался успокаиваться, пока звери не насытятся. К этому времени даже некоторые из людоедов не особенно охотно заглядывали вниз.
   Однако начальнику карьера полученного удовольствия было мало. По его приказу Фароса распяли на досках загона, так близко от тварей, что некоторые просовывали сквозь щели языки, проверяя, не смогут ли они добраться до нового мяса, однако минотавр был вне их досягаемости. Мередрейки несколько раз мазнули Фароса по лицу, оставляя на нём следы недавней трапезы, и юношу едва не вырвало, хотя желудок был почти пуст.
   Сахд скомандовал:
   — Дж'карах и ф'хан Урсув Суурт! — Затем он наклонился к Фаросу и прохрипел: — Помни… или сдохнешь…
   Свистнул тяжёлый кнут, и металлические крючки вырвали первые куски плоти со спины Фароса. Его крик только подстёгивал мередрейков, которые подпрыгивали все выше, стремясь добраться до свежего мяса. Снова и снова под хохот Сахда кнут опускался на тело минотавра. Сколько продолжалась экзекуция, Фарос не запомнил, — через некоторое время он потерял сознание, но даже тогда ему казалось, что он слышит змеиное шипение вечно голодных тварей, а тело сотрясается под плетью…
   Минотавр сутки пролежал под неусыпным надзором, а затем, едва он открыл глаза, его погнали на работу с все ещё кровоточащей спиной; Фарос пережил это испытание, пережил и множество других, но что-то, уцелевшее после мучений Вайрокса, — умерло…
   — Фарос?
   Он дёрнулся, рывком возвращаясь в настоящее, и впился взглядом в Грома и Валуна, который устроившись на тонком скальном выступе, вглядывался куда-то.
   Перед ними лежал невольничий лагерь.
   Невдалеке находились шахты людоедов, это и послужило толчком для внезапно нахлынувших на Фароса воспоминаний. В Вайроксе, главном центре горной промышленности империи минотавров, заключённые питались два раза в день и жили в тесных бараках без окон, расположенных на безлюдных пепельных пустошах. Все они думали, что ниже в жизни опускаться уже некуда. Так полагали те, кто не попал в лагерь Сахда и не познал всех прелестей этого «призрачного» мира. У сплошной цепи горных хребтов склоны были настолько изрыты входами в шахты, что казалось, будто здесь резвились огромные каменные черви.
   Цепочки тяжёлых фургонов должны были наполняться рудой незамедлительно, иначе все виновные наказывались на месте. Лошадей выпрягали и на время погрузки отводили в стойла на западе, где рядом с огромным каменным мостом виднелось несколько хижин. На старых камнях ещё можно было разглядеть символы на языке эрдов — великих предков людоедов. Одна из двух мощных опор была совсем изношена, и в нескольких местах гранит пересекали глубокие трещины, но мост пока выдерживал вес тяжело гружённых фургонов. На хижины было слишком дорого тратить редкую здесь древесину, поэтому на постройку в основном шли камень и глина. Вход в жилище Сахда прикрывала странная шкура — никто не мог понять, с какого животного она снята и было ли оно разумно, слишком уж странными были оттенок и фактура. Рядом в хижинах спали его шестеро телохранителей, а само жилище стояло на небольшом возвышении у моста, откуда весь лагерь был виден как на ладони. В центре лагеря темнело четыре тёмных строения, и даже Фарос, при всей браваде, старался не смотреть туда, прекрасно помня, для чего они служат.
   — День закончен, они запирают загоны с рабами, — горько пробормотал Гром, указывая на высокие заборы.
   Сейчас они трое тоже могли бы лежать там и пытаться уснуть… если бы смогли. Теснота и духота внутри была ужасающей, не было места даже лечь ровно на спину. Там держали минотавров и других существ — всех, кого людоеды захватывали в плен в разных землях. Все они днём работали на шахтах, а вечером им без разбору пихали воду и баланду, забирая горшки через четверть часа. Естественные потребности внутри загона справить было негде, даже примитивную яму людоеды не потрудились выкопать. Казалось, их больше всего интересует полное ослабление раба до того, как он умрёт, а потому он может хоть захлебнуться в собственных нечистотах.
   Сахд руководил лагерем от имени Великого Кхана Керна, который требовал от него максимального количества сырого железа и меди, необходимых для большой войны против людей и эльфов. Изуродованный людоед выполнял все новые и новые квоты, не жалея рабов и непрестанно требуя свежей рабочей силы у Великого Лорда Голгрина.
   Удушливый, раскалённый день в этих скалах сменялся невыносимо холодной ночью, когда даже покрытые шерстью минотавры замерзали, вынужденные плотней прижиматься друг к другу. Каждое утро под валом тел находили либо задохнувшегося, либо замёрзшего раба, труп которого бросали по приказанию Сахда мередрейкам или просто топили в реке.
   По территории рудника постоянно кружили вооружённые патрули, не спуская глаз с минотавров. В памяти родов уже стёрлись воспоминания о подобном рабстве, поэтому все заключённые были ошеломлены и подавлены. А ещё более страшной была весть, что узурпатор Хотак самолично подписал договор, согласно которому жители его империи превращаются в движимое имущество для людоедов,
   День и ночь ветер гнал тучи пыли, добавляя уныния ирреальной атмосфере лагеря, заставляя вздрагивать стены загонов и хижин. День завершился, рабы были надёжно заперты, и знакомая мерзкая вонь, донёсшаяся до спрятавшейся троицы, означила привоз пищи.
   — Видать, один из мередрейков сдох от старости или болезни, — фыркнул Валун.
   — Наверное, сил нет, как вкусно… — проворчал Гром.
   Вонючее мясо рептилии было гораздо хуже, чем тухлая ячменная каша, которую обычно получали рабы. Нормальной пищей могли питаться только надсмотрщики, и она хранилась в крытой телеге позади загона с мередрейками. Именно провизия была целью сегодняшней вылазки Фароса и причиной, по которой он не оставил случайно спасённых им рабов в одиночестве. Юноша намеревался изрядно поживиться, а если получится, то и поджечь телегу вместе с остальной едой.
   Они унесут, сколько смогут, а Сахду неплохо будет узнать, как приятно засыпать на пустое брюхо — по расчётам Фароса, следующая поставка ожидалась не раньше, чем через две недели. Придётся надсмотрщикам самим переходить на сочных рептилий… То, что рабы могут вовсе остаться без еды, он не принимал во внимание.
   Фарос скатился по камням, за ним быстро следовали Гром и Валун, ожидая распоряжений.
   — Делаем все, как я сказал, — бросил он. — Ждём, пока все успокоятся и начнёт холодать, тогда наносим удар.
   — Саргас присмотрит за нами, — пробормотал Гром, склонив голову.
   Фарос фыркнул и тихо двинулся вперёд.
   С факелом в волосатой руке людоед вглядывался в темноту вокруг лагеря. Его клыки обнажились от усердия — он старался отделить ночные тени от скрытого движения, другая рука подрагивала на опущенной дубине.
   Все как обычно — пусто.
   Удовлетворённо хрюкнув, людоед повернулся к лагерю — оттуда могла прийти более реальная угроза; несмотря на то что минотавры ослаблены и измучены, некоторые могли напасть, забыв про все. Хоть Сахд и любил охоту на рабов, но если он застанет непорядок на посту, то накажет провинившегося не менее строго. За последнее время было совершено слишком много побегов, поэтому старший надсмотрщик пребывал в скверном настроении.
   Лёгкое движение на территории лагеря заставило охранника покоситься. Он подумал, что это, возможно, соседний страж, но всё-таки стоит пойти и убедиться. Именно в этот момент чья-то рука сзади захлестнула его горло, и людоед почувствовал, как земля уходит из-под его ног. Другая пара сильных рук вырвала из рук охранника дубину и факел, и тут он увидел, что это ненавистный Урсув Суурт, который, видимо, как-то освободился от цепей… Третья пара рук ещё более надёжно перехватила его за горло, и людоед понял, что ему уже никогда не вздохнуть…
   — Тащите его сюда, — прошептал Фарос Грому. — Валун! Держи этот факел высоко, но подальше от своей башки!
   На расстоянии любой из минотавров мог сойти за часового-людоеда, но осветить лицо и рога значило немедленно выдать себя. Гром проверил стражника.
   — Сдох, — констатировал он.
   — Хорошо, тогда поторопимся…
   Они оттащили тело за кучу камней, а затем вновь вернулись в лагерь, пригибаясь и осторожно перебегая от стены к стене. Важно было не напороться на нового стража, но, прокрадываясь мимо загона с мередрейками, беглецы услышали, как одна тварь проснулась и угрожающе зашипела. Минотавры замерли, пережидая, пока зверь успокоится и снова заснёт. Гигантские рептилии были непревзойдёнными ищейками днём, но холодный воздух ночи делал их вялыми и ленивыми.
   Фарос подозвал Грома, и они приблизились к хижинам, в которых громко храпели стражи. Минотавры удвоили осторожность, ибо пробуждение любого людоеда означало для них немедленную смерть. Продвинувшись дальше, Фарос жестом указал на темнеющий силуэт, возле которого стояли на страже два людоеда с факелами. Они лениво смотрели в темноту, уверенные, что не найдётся безумца, который бы решился что-либо украсть у Сахда.
   Именно на это Фарос и рассчитывал. Внезапно крадущиеся рабы услышали странный стон, раздающийся откуда-то из темноты.
   — Стой… — начал Фарос, но Гром, не слушая его, исчез в том направлении. Постояв мгновение в одиночестве, юноша последовал за ним. Стон шёл не из рабских бараков, а из самого центра лагеря. Минотавр ощутил, как мех на его загривке поднимается дыбом, а мускулы рук и ног напряглись так, что едва не лопнули — ему очень не хотелось вновь идти к этому месту.
   В полутьме проступили контуры ужасного устройства, похожего на цветок с пятью лепестками. «Лепестки» отходили от высокого стебля — один вертикально, остальные — под разными углами. За «цветком» слабо виднелись силуэты ещё двух подобных устройств. Сверху раздавался тихий стон. На «цветках» висели распятые рабы, притянутые к «лепесткам» за разведённые в стороны руки и ноги, так что их тела в напряжении выгибались. Сахд мог направлять «лепестки» по своему усмотрению с помощью систем гирь и противовесов. В основном провинившемуся приходилось держать весь вес своего тела на пальцах рук или ног. Минотавры, перестав мучиться от жары, теперь дрожали от холода.
   …Ко второму дню наказания Фарос уже мог ощутить каждую каплю крови, которые очень медленно перемещалась по венам, но он не мог даже пошевелиться — ведь если ослабить мускулы, то запросто можно сломать позвоночник…
   Фаросу довелось три дня провести в таком «цветке» только за то, что, выбравшись из тьмы шахты и ничего не видя в ярком свете, он случайно толкнул одного из надсмотрщиков.
   — Я помню… — прошептал Гром. — Вон того повесили за три дня до нашего побега, бедняга недостаточно низко поклонился проходящему Сахду… Не думал, что он протянет так долго…
   — У нас нет времени осматривать тут каждый уголок! Пошли!
   — Саргоннас всегда учил вместе выступать против тех, кто угнетал нас! — Упрямый Гром начал пробираться ближе к тросам и, к ярости Фароса, попытался привести в ход устройство, натягивающее блоки. Блоки поскрипывали, в ночной тишине этот звук казался оглушительным. Фарос предупреждающе положил руку на плечо Грома, но тот сбросил её, продолжая ослаблять натяжение «лепестков». Стоны прекратились, но минотавр упорно крутил ручку, опуская тело к земле. Внезапно шкивы громко заскрипели.
   — Брось немедленно! — выдохнул сквозь сжатые зубы Фарос.
   Гром, не отвечая, работал все быстрее, пока не опустил всех троих, Фаросу ничего не оставалось, как, выругавшись вполголоса, прийти тому на помощь. Они вытаскивали из ужасного механизма неподвижные тела, когда один из рабов дёрнулся.
   — Он всё ещё дышит, Фарос!
   — И если мы собираемся заниматься тем же, надо скорее делать дело и убираться отсюда, пока не проснулись людоеды!
   — Я не пойду без него.
   Фарос стиснул зубы:
   — Отлично. Тогда он полностью в твоих руках!
   Они потащили тело к краю лагеря, когда раб вновь громко застонал. Фарос прошептал проклятие, поскольку услышал невдалеке обеспокоенное рычание двух людоедов. Они дёрнулись к загонам, спеша укрыться за стеной… и напоролись на других стражников, идущих с обходом.
   Один из людоедов замахнулся дубиной, и Фарос спешно отбросил тело раненого, поднимая своё оружие. Они закружились на песке возле загона, не решаясь нанести первый удар. Второй стражник успел ударить замешкавшегося Грома в плечо, отчего тот глухо застонал. Фарос молнией кинулся к противнику и вывернул ему руку с оружием, пробуя вырвать дубину, но людоед оказался крепким орешком. Он клацнул острыми клыками у горла Фароса, промахнулся, но от крепкого запаха из его рта у юноши навернулись слёзы. Внезапно сквозь щели в стене загона высунулось множество рук, которые начали хватать людоеда за одежду, горло, руки, прижимая того к стене. Фарос воспользовался возможностью и сорвал с пояса стража длинный нож. Тот зарычал, неуклюже пробуя взмахнуть дубиной, но Фарос уже вонзил ему металл между рёбер. Жажда крови накрыла минотавра с головой; он навалился на врага всем телом, лихорадочно расширяя рану, чтобы она точно оказалась смертельной.
   Стражник захрипел и сполз в лужу собственной крови к ногам Фароса, внутри загона гомонили возбуждённые рабы. Юноша оглянулся и, увидев, что у Грома дело плохо, кинулся на выручку.
   Тот безрезультатно пытался увернуться от сыплющегося на него града ударов. Переведя дух, второй стражник громко взревел, сообщая спящему лагерю об опасности. Он обернулся назад слишком поздно, чтобы блокировать удар Фароса. В минотавре осталось не так много веса, и сбить людоеда с ног у него не получилось, но тут Гром из последних сил прыгнул тому на плечи. Они повалились на землю, и Фарос не раздумывая точным ударом вскрыл стражнику горло, наслаждаясь конвульсиями врага.
   Гром немедленно кинулся к брошенному минотавру и через мгновение разочарованно поднялся:
   — Умер… Слишком много выпало на его долю за последние дни…
   …В те три дня и он был уверен, что непременно погибнет. Когда его спустили вниз и, с разрешения Сахда, дали воды, Фарос был жестоко разочарован, что все ещё находится на этом свете. По крайней мере, если бы он был мёртв, ему уже не надо было бы бояться новых издевательств надсмотрщика…
   — Ты должен был понять это сразу, — бросил Фарос. — Теперь у нас почти не осталось времени…
   Гром низко нагнул голову и зашептал что-то похожее на молитву. В это же самое время с других сторон раздались крики стражников, эхом отражаясь в скалах. В западной части лагеря загорелись первые факелы.
   — Через несколько мгновений здесь будет очень много народу, — предупредил Фарос Грома. — Я ухожу, а ты, если хочешь…
   — Что насчёт них? — внезапно спросил Гром, показывая глазами на двери загона с рабами. Внутри шептались, переговаривались, и в каждом голосе была безумная надежда.
   — Оставь их, глупец!
   Из-за благочестивого минотавра их набег превратился в фарс, и если они не уйдут сейчас, то рискуют всем.
   — Но… — Гром остановился на полуслове, потому что Фарос схватил дубину и кинулся бежать.
   Бросив последний взгляд на дверные цепи. Гром поспешил за ним. Они прижались к доскам загона и пропустили трёх людоедов, пронёсшихся мимо них. Фарос между тем лихорадочно прикидывал, где они находятся.
   — Туда! Нам надо туда!
   Третий минотавр возник рядом с ними.
   — Хорошо, что ты нас нашёл, Валун!
   — Что случилось?
   — Не бери в голову! — отмахнулся Фарос. — Дайте мне факел и бегите! Давайте! Оба! Бегите изо всех сил!
   Оба бывших раба недоуменно замерли, а затем припустили во всю мочь по направлению к горам, а Фарос повернулся и направился в глубь лагеря. В мерцающем свете факела мимо протопали два людоеда, но не стали приглядываться, приняв минотавра за своего. Фарос подошёл к ближайшим хижинам и рассмеялся — здесь жили надсмотрщики. Прицелившись, он метнул факел, который, попав в самый центр крыши, немедленно запалил сухую древесину.
   Понаблюдав за пожаром и убедившись, что огонь не потухнет, Фарос кинулся вслед за своими попутчиками. Он с огромной скоростью прыгал с камня на камень, а позади уже раздавались тревожные крики изнутри горящих построек. Поднявшись на вершину ближайшего холма, минотавр в условленном месте присоединился к Грому и Валуну.
   — Зачем ты поджёг их? — спокойно спросил Гром.
   — Это отвлечёт внимание людоедов на первое время.
   — Смотрите, пламя перекинулось на другие хижины! — воскликнул Валун.
   Внизу, в лагере, ярко полыхал огонь, маленькие волосатые фигуры метались в его свете, стараясь подтащить воду.
   — Саргас защитит нас, — пробормотал Гром.
   — Сами справимся, — хмыкнул Фарос, отвернувшись от лагеря. — И когда мы пойдём туда снова, мы пойдём только за продовольствием! Все понятно?! Если вы решили исполнять мои приказы, так исполняйте!
   Валун быстро кивнул, Гром неотрывно смотрел вниз. Фарос сделал знак следовать за ним, и они двинулись, несмотря ни на что, не слишком разочарованные вылазкой. Да, придётся спать голодными, но они убили нескольких людоедов и устроили неплохой пожар. Месть мала, но это только начало, ведь может выпасть шанс поквитаться и с Сахдом…

5
Тёмные узоры

   Волны беспокойства прокатывались среди духов. Нефера ощущала волнение призраков, пока готовилась к церемонии; их активность явно пошла вниз со времени последней бури, чему она не могла найти объяснения. Скорее всего, они были более чувствительны к тем могучим силам, что бушевали в небе и, дай им шанс, никогда бы не ответили на её зов.
   Верховная жрица радовалась шторму. Всякий раз, когда небеса окутывались тяжёлыми серо-зелёными облаками и вспышки молний оплетали их, подобно драгоценной оправе, она получала ни с чем не сравнимый заряд энергии, но сделать это могла только через призраков. Мёртвые лица, кружащие вокруг жрицы, были искажены и бледны сильнее обычного, многих из них она сразу выбирала для ритуала, других пропускала мимо. Призраки не ощущают боли, если не считать страданий души, а этот аспект абсолютно не волновал леди Неферу.
   Мёртвые — основа религии Предшественников и её конгрегации.
   Сегодня избранная группа верующих была допущена в комнату медитаций, чтобы стать свидетелями и Участниками нового ритуала. Двадцать пять минотавров в серых мантиях полагали, что попали сюда из-за своей истовой веры, что лишь отчасти соответствовало действительности — выбор Неферы строился на другом. У этих минотавров, казалось, не было ничего общего: старые, молодые, красивые и уродливые, богатые и бедные, мужчины и женщины…
   Молящиеся, паства (прим. пер.).
   Двадцать пять избранных опустились на колени по пяти сторонам фигуры, начерченной на полу, в центре которой высился постамент. На него поднялась Нефера. В полумраке над ними колыхались символы Предшественников, призрачные птицы срывались ввысь с преломлённой секиры, олицетворяя вечный дух минотавров, обретающий после смерти новое прибежище. Слабый свет факелов со стен освещал верховную жрицу, собирающуюся начать ритуал, истинного смысла которого не понимал ни один из присутствующих.