Страница:
Я закатил «дюран» миссис Фортескью на почти заполненную стоянку. Музыка здесь совсем не напоминала ленивое расслабляющее наигрывание гитары и укулеле в «Ройял Гавайен», призванное убаюкать богатых туристов и заставить их расстаться со своими деньгами. Тут звучала знакомая всей Америке песня — звенели колокольчики, визжали подростки, а мелодия каллиопы зазывала на карусель. Правда, этот мотивчик тоже был придуман для того, чтобы заставить дураков расстаться со своими денежками.
Она ждала снаружи, прислонясь к колонне у арки входа, как раз под буквой "А" сложенного из лампочек названия «Парк Вайкики», и держа в пальчиках с кроваво-красным маникюром сигарету. На смену белой блузке и длинной темной юбке явилось обтягивающее платье без рукавов и длиной до колен, сшитое из японского шелка, белого с пугающе яркими красными цветами, которые, казалось, росли прямо из ткани. Чулок на ее красивых ногах не было, и сквозь ремешки белых сандалий виднелись тоже покрытые кроваво-красным лаком ногти. Губы она накрасила помадой в тон цветам на платье, а в черные волосы — над левым ухом — воткнула настоящий красный цветок. От утреннего светского наряда осталась только белая сумочка с защелкивающимся замочком.
— Мистер Геллер, — произнесла она, и улыбка осветила ее лицо. — Рада вас видеть.
— И я рад вас видеть, — сказал я. — Это платье прекрасно почти, как вы.
— Я не знала, придете ли вы, — сказала Беатрис.
— Я никогда не подвожу милую девушку, которая предлагает мне встретиться.
Она затянулась и выпустила идеально ровное колечко дыма из сложенных идеальным колечком губ. Затем, чуть улыбнувшись, сказала:
— Вы заигрываете со мной, мистер Геллер?
— Нат, — уточнил я. — При виде вас в этом платье любой мужчина, у которого в жилах течет кровь, станет с вами заигрывать.
Ей это понравилось. Сделала жест рукой, в которой держала сигарету:
— Хотите закурить?
— Нет. Может остановить мой рост.
— А вы еще не до конца выросли, Нат?
— Еще нет. Но тянусь.
Белая вспышка ее улыбки затмила мерцающие огни и неон рекламы парка Вайкики. Я предложил ей руку, и она, отбросив сигарету, пролетевшую вспыхнувшей дугой, прижалась ко мне — слишком тесно для первого свидания. Маленькую служанку миссис Мэсси привлекли мои мужские чары или она играет в какую-то свою игру?
Мне отчаянно хотелось думать, что я действительно безумно понравился этой фигуристой милашке-малышке. Мысль о том, что она может оказаться всего лишь проституткой, почуявшей прибывшего с материка любителя развлечься, была мне очень не по душе. Она-то мне безумно понравилась... ее пьянящий аромат — духов или цветка в волосах, заострившиеся кончики грудей, торчавшие сквозь шелк платья — для этого было достаточно прохладно, — и, естественно, соблазн неизведанного, очарование Дальнего Востока, невысказанные обещания запретных удовольствий и невыразимого наслаждения...
Какое-то время мы почти не разговаривали. Просто шли за руку сквозь толпу в основном местных жителей, для которых нет ничего удивительного в том, что желтая женщина идет с белым мужчиной. Если бы не дикая смесь рас, могло показаться, что вы гуляете на ярмарке где-нибудь в Иллинойсе — ничего особо гавайского в этом парке не было. На близость океана скромно указывали морские коньки вместо обычных лошадок на карусели, огромный дощатый Ноев ковчег, в котором размещался скромный зоопарк, да предлагаемые в награду за стрельбу по мишеням куколки в юбочках из травы, бумажные «леи» и игрушечные укулеле. Но в остальном это был обычный мир опилок и интермедий, который любой американец признает чужим только в том смысле, что он отражает обычную суету жизни.
Мы съели сахарной ваты — один на двоих большой розовый ком, — пока она вела меня к неуклюжему двухэтажному дощатому строению.
— Не могу поверить, — сказал я.
— Чему?
— Тому, что нет насекомых. Ни мошек, ни москитов, ничего.
Она пожала плечами.
— Они исчезли, когда осушили болото.
— Какое болото?
— Где сейчас Вайкики.
— На месте Вайкики было болото?
Она кивнула.
— Если вам нужны насекомые, пройдите вниз по каналу Ала-Ваи.
— Да нет, мне и так хорошо...
— Много лет назад осушили Вайкики, чтобы получить землю под сахарный тростник. Исчезли болотца и пруды, маленькие фермеры и рыболовы. Пляжи и туризм появились по счастливой случайности.
— Как и исчезли насекомые.
Она кивнула.
— Змей на Гавайях тоже нет. Даже дальше по Ала-Ваи.
— Они тоже ушли отсюда?
— Нет. Их никогда здесь не было.
Я усмехнулся.
— Не было змей в раю? В это трудно поверить.
Она изогнула бровь.
— Только в человеческом обличий. Они повсюду.
Она была права. Здание, к которому мы шли, сотрясалось от музыки и возни юной поросли. Чем ближе мы подходили, тем слышнее становилась исполняемая настоящим американским джаз-бандом мелодия «Чарли, мой мальчик», разбавляемая гитарными переборами, чтобы придать ей хотя бы видимость гавайского стиля. Желтые, белые и коричневые подростки болтались перед входом и бегали вдоль дощатого сооружения, прикладывались к фляжкам со спиртным, курили и целовались. В своем костюме и при галстуке я определенно был здесь самым одетым — ребята щеголяли в шелковых рубашках и синих джинсах, а девочки — в хлопчатобумажных свитерках и коротких юбках.
Я заплатил при входе — 35 центов, но для пар — за полцены, получил взамен корешки билетов, и, протиснувшись сквозь толпу танцующих, мы отыскали столик на двоих. На открытой эстраде сидел оркестр, который, судя по надписи на барабане, назывался «Счастливый фермер». Музыканты в рубашках кричащих расцветок затянули медленную мелодию «Лунный свет и розы». При виде всех этих пар — там желтый парень с белой девушкой, здесь коричневая девушка с белым парнем, — слившихся в потных объятиях под вращающимся зеркальным шаром, который отбрасывал красные, синие и зеленые огоньки, член ку-клукс-клана получил бы разрыв сердца.
— Хотите кока-колы? — спросил я. Она воодушевленно закивала.
Я пошел к бару, который торговал безалкогольными напитками и кое-какими закусками, взял две холодные, запотевшие бутылки коки и пару стаканов и вернулся к своему восточному цветку, который усердно жевал резинку.
Усаживаясь, я достал из кармана фляжку с ромом и спросил:
— Обойдемся этим?
— Конечно, — сказала она, наливая себе кока-колы. — Думаете, что лоси не любят «оке»?
«Оке», как предположил я, означало какою-то местную гавайскую выпивку.
Я налил ей в кока-колу рому.
— Это клуб лосей?
Она прилепила резинку к обратной стороне столешницы.
— Нет. Но местные братские ордена по очереди устраивают танцы. В ту ночь были орлы.
Под «той ночью» она подразумевала ночь, когда напали на Талию Мэсси.
— Перед тем, как напасть на Талию, — сказал я, смешивая в своем стакане коку и ром, — насильники пришли потанцевать в это заведение.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Вы действительно так думаете?
Я убрал фляжку.
— Что вы имеете в виду?
— Почему, по-вашему, я пригласила вас сюда?
— Из-за моих прекрасных глаз?
Она не улыбнулась.
— Вы очень жестко обошлись сегодня с миссис Мэсси.
— Это моя работа.
— Жестко обходиться с ней?
Я покачал головой.
— Нет, пытаться добиться от нее правды.
— Вы думаете, она лжет?
— Нет.
— Вы думаете, она говорит правду?
— Нет.
Она нахмурилась.
— А что тогда?
— Я ничего не думаю... пока. Я только начинаю разбираться в фактах. Я детектив. Вот этим я и занимаюсь.
— Вы еще не пришли ни к какому мнению?
— Нет. Но кто-то действительно что-то сделал с вашей хозяйкой. Я хочу сказать, что она не сама сломала себе челюсть. И не сама себя изнасиловала.
Она обдумала эти слова, потягивая напиток.
— Таких преступлений здесь не бывает. Насилие — это не для гавайцев. Они миролюбивая раса. Ручные, как домашние собаки или кошки.
— Что ж, только две из этих собак были гавайскими. А японская кошка — только одна.
Что-то промелькнуло в ее глазах, как огонек, который тут же погас.
— Двое — гавайцы. Тот парень-китаец, он наполовину гаваец. Здесь такое преступление не имеет смысла. Изнасилование.
— Почему?
— Потому что девушек здесь... — она передернула плечами, — ... не приходится принуждать.
— То есть вы хотите сказать, что достаточно купить им кока-колы? Может, еще плеснуть туда немного рому? И дело в шляпе?
На это она улыбнулась, чуть-чуть, как если бы я пощекотал ей пятки. Потом, как и огонек в глазах, улыбка исчезла.
— Нет, Нат. Не совсем так... это трудно объяснить человеку с материка.
— Я понятливый.
— До прихода миссионеров это была мирная земля. Даже теперь единственные изнасилования, о которых становится известно — это... как вы называете, когда девушка несовершеннолетняя?
— Половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия?
Она кивнула.
— Молоденькая девушка уступает парню постарше, потом об этом узнают родители или должен появиться ребенок... тогда и говорят об «изнасиловании». Но чтобы цветные мужчины набросились на белую женщину? Здесь такого не бывает.
— Всегда что-то бывает в первый раз, — сказал я. — Вы что, хотите сказать, что расы смешиваются не в постели? — Я кивнул в сторону разномастного парада вожделения на танцевальной площадке. — Это что, мираж?
— Они смешиваются, — сказала она. — Пляжные мальчики... гавайские мальчики, которые обучают серфингу на гостиничных пляжах... их ученицы — это, как правило, женщины-туристки или одинокие жены моряков... но этот секс... как это называется?
— По взаимному согласию.
Она кивнула.
— Значит, вот что вы думаете? Что ваша хозяйка завела роман с пляжным мальчиком, а он вышел из-под контроля? И она придумала историю...
— Я этого не говорила. Я должна... я должна казаться вам ужасной.
— Вы кажетесь мне ожившей куклой.
Она опустила глаза под моим восхищенным взглядом.
— Но ужасным человеком. Предавшим работодателя.
Я поднял брови, отпил сдобренной ромом кока-колы.
— Я не думаю, что богатый человек, который платит слуге несколько баксов в неделю, покупает тем самым хоть какую-то лояльность. Будь это так, парни вроде меня никогда ни о ком не раскопали бы никакой грязи.
— Вы честный человек.
Я чуть не подавился кокой.
— Что?
— Вы говорите, что думаете. Вы ничего не скрываете.
Частенько я скрывал все, но сказал:
— Это верно.
— Вы потанцуете со мной?
— Конечно.
«Счастливые фермеры» как раз начали «Письма любви на песке», гитара вступила с особым старанием, и когда я прижал к себе Беатрис, от аромата ее цветка у меня закружилась голова... или в этом был виноват ром?
— Я не была уверена, что вы придете, — сказала она, — из-за мисс Белл.
— Мы с Изабеллой только друзья.
— Она сказала своей кузине, что вы возлюбленные.
— Это... э... преувеличение. Мы познакомились только на пароходе. Кроме того, она зла на меня.
— Потому что вы так обошлись сегодня с миссис Мэсси.
— Это уж точно.
— Нат.
— Да.
— Теперь ты до конца подрос?
— Почти совсем.
Следующий танец был быстрым. Я как мог поправил брюки, и мы вернулись к столику. Но не успели мы сесть, как Беатрис спросила:
— У тебя есть машина?
— Разумеется.
— Мы можем поехать ко мне. Я живу с мамой, двумя сестрами и двумя братьями. На Капалама-вэй.
— Я остановился в «Ройял Гавайен».
— Нет. Не туда. Может увидеть мисс Белл. Верно замечено.
Она коснулась моей ладони. Тихо, застенчиво проговорила:
— Я знаю место, куда ездят пары. Вниз по дороге вдоль пляжа.
— Показывай, — сказал я.
Скоро мы уже выруливали с парковки Вайкики.
— Видишь эту парикмахерскую? — спросила она, указывая на ряд захудалого вида заведений через дорогу. — Видишь ту закусочную?
Я пригляделся. В обветшалом двухэтажном здании — на втором этаже были жилые помещения — размещалась парикмахерская, с традиционным навесом и окном с надписью «Парикмахерская на Эна-роуд». Через окно была видна женщина-парикмахер, подстригавшая белого мужчину. Дальше, по направлению к пляжу, стояла палатка с вывеской «Японская лапша, горячие сосиски», а вокруг, на свободном участке земли, за беспорядочно расставленными столиками сидели пары и ели из мисочек горячую лапшу. Тут же неподалеку стояло несколько автомобилей, их пассажиров обносили азиатского вида официанты в белых фартуках на манер «обслуживания не выходя из автомобиля».
— Вот здесь свидетели видели миссис Мэсси? — сказала Беатрис. — Она шла мимо, а за ней следом шел белый мужчина.
— А это, — сказал я, кивнув в сторону большого двухэтажного белого магазина с вывеской «Бакалея — Холодные напитки — Табак», который стоял дальше, на углу Хоброн-лейн и Эна-роуд, — то здание, которое не позволило свидетелям увидеть, как схватили Талию.
— Если это правда, — спросила Беатрис, — что случилось с белым мужчиной, который шел за ней? Он исчез за углом?
Я посмотрел на нее.
— Беатрис... а чего, между прочим, ты добиваешься?
— До своей смерти в прошлом году мой отец работал на том же консервном заводе, что и отец Коротышки.
— Коротышки?
— Сумицу Ида. Хорас Ида. Сверни здесь.
Я по-прежнему хотел попасть в прибежище влюбленных. Когда я свернул на дорогу, идущую вдоль пляжа, антураж Эна-роуд несколько изменился — вместо забегаловок и магазинчиков появились бунгало размером чуть больше деревянных хижин и тесно стоящие обшарпанные двухэтажные жилые дома.
Она заметила, что я быстро осмотрел окружающую местность.
— Здесь снимают жилье холостые офицеры из Форта де Рассей.
Я фыркнул.
— Я думал они предпочитают что-нибудь получше.
— В стороне от любопытных глаз, поэтому можно спокойно привести местную девушку. Недалеко от пляжа, где можно познакомиться с женщинами-туристками. И женами моряков. Только, говорят, не все офицеры холостяки.
Мы двигались дальше, и пейзаж снова изменился. Теперь мы ехали вдоль пляжа, и в этот момент наш автомобиль был здесь единственным. Дорога была немного разбита, довольно ухабистая, в лунном свете поблескивала ее белая коралловая основа. Она не слишком отдалялась от океана — его было слышно, чувствовался его запах, только не было видно, но местность вокруг была, скорей всего, пустынной, только вдоль дороги тянулись заросли колючего кустарника и диких кактусов. Пальм не было и в помине, торчали только телеграфные столбы.
— Они часто ругались, — внезапно сказала Беатрис.
— Кто?
— Мистер и миссис Мэсси.
— И как же?
— Он обзывал ее и приказывал заткнуться. Иногда она уходила.
Я наморщил лоб.
— Ты знаешь, из-за чего они ссорились?
— Ей здесь не нравилось. Она скучала. Слишком много пила. Он требовал, чтобы она прекратила, что она отвадила от дома всех его друзей. У нее острый язычок, у миссис Мэсси.
— Сколько ты у них работаешь?
— Больше двух лет.
— Значит, ты уже была, а не поступила к ним помогать по хозяйству, когда миссис Фортескью сняла отдельный дом?
— Нет. Я уже была у них, когда приехала миссис Фортескью.
— Они с Талией ладили?
— Нет. Она все время ругала миссис Мэсси, что та мало делает по дому, мало готовит, много спит.
— Так миссис Фортескью поэтому сняла себе бунгало?
Беатрис кивнула.
— И из-за ссор между мистером и миссис Мэсси. Они тревожили миссис Фортескью. Здесь... поворот здесь.
Мы проехали еще мили полторы. Небольшая дорожка привела на поляну. Фары «дюрана» выхватили цементный фундамент разрушенного здания. Всякий хлам, битые бутылки, окурки и следы шин — ничего себе местечко.
Я выключил мотор и фары. Полная луна позволяла нам хорошо видеть друг друга. Лунный свет приглушил цвет помады и цветка в ее волосах. Я пристально разглядывал Беатрис. Одна моя половина восхищалась ею, вторая половина пыталась ее разгадать, сама же она смотрела в сторону.
— Что еще ты знаешь, Беатрис? — спросил я. — Что ты знаешь, что так сильно тебя тревожит и из-за чего ты искала со мной встречи?
Ее голова дрогнула, на меня настороженно взглянули темные глаза. Без всякого выражения, как бы между делом, словно скучающий клерк за стойкой, она произнесла:
— Я знаю, что миссис Мэсси встречалась с другим мужчиной.
— С каким другим мужчиной?
— С каким-то офицером. Он приходил, когда мистер Мэсси отсутствовал. Сначала раз в неделю. Потом, в мае прошлого года, он стал приходить чаще. Оставался на целую неделю, когда мистер Мэсси дежурил на подводной лодке.
Я перевел дух. Позади нас, скрытый за кустами, бился о коралловые рифы океан.
— Весьма вызывающее поведение, Беатрис.
— Они не целовались, не прикасались друг к другу у меня на глазах. Они спали в разных комнатах, по крайней мере ложились спать и просыпались утром в разных комнатах.
— Тем не менее они вели себя бесстыдно...
— Они ходили купаться на Вайкики, ездили на пикники в Каилуа, на пляж Нанакули. Иногда она два-три дня не ночевала дома, брала с собой простыни, тапочки, полотенца, ночную рубашку.
— Кто был этот офицер?
— Лейтенант Брэдфорд.
Джимми Брэдфорд. Тот парень, который бродил вокруг ее дома с расстегнутой ширинкой, парень, которого Талия утешала перед тем, как ее увезли в больницу...
— Ты никому об этом не сказала, — подытожил я.
Она свела брови.
— Мне стыдно. Мне нужна эта работа. Моя мать — вдова с пятью детьми. Всего лишь одно поколение отделяет меня от работы кули, Нат. Я не могу рисковать...
Я подвинулся к ней поближе. Коснулся ее лица.
— Тебе нечего стыдиться, милая.
— Ты не знаешь, что это такое. Мой отец приехал сюда из Хиросимы, там было слишком много людей, слишком много бедняков. Здесь, на плантациях сахарного тростника, мой отец работал за девять долларов в месяц и еду. Для него это был большой шаг вперед. На консервном заводе он зарабатывал еще больше, но работа по восемнадцать часов в сутки в течение многих лет убила его.
Я погладил ее по волосам.
— Я вырос на Максвел-стрит, милая. Я и сам ребенок трущоб. Но каждому новому поколению чуть-чуть легче жить... твои дети пойдут в колледж. Вот увидишь.
— Ты забавный.
— Почему это?
— Эгоистичный, но добрый.
— Добрый, да? — Я провел ладонью по ее прохладной обнаженной руке. — Почему бы нам не оставить разговоры обо всей этой ужасной мути и не заняться чем-нибудь более приятным...
Я поцеловал ее. Она откликнулась с душой и подарила мне очень приятный поцелуй, но весьма стандартный. То есть я хочу сказать, что мне не открылось никаких тайн Востока. Тем не менее на меня он оказал нужное воздействие — я снова набирал нужный объем.
Я наклонился вперед, чтобы поцеловать ее еще раз, когда она сказала:
— Ты знаешь, где мы, Нат?
— Конечно... в убежище влюбленных.
— Правильно. Это Ала-Моана.
— Дерьмо, — выругался я. — Извини мой французский... Именно здесь это и случилось. Здесь это и случилось!
Она кивнула.
— Это старая карантинная станция для животных.
Я отодвинулся от Беатрис, разглядывая сквозь ветровое стекло сорняки, мусор и цементные плиты.
— Куда, по словам Талии, ее привезли... и изнасиловали...
Она снова кивнула.
— Хочешь выйти? Посмотреть?
Я разрывался между двумя самыми неотложными желаниями своей жизни: страстным томлением между ног и любопытством глаз.
В конце концов проклятое любопытство пересилило.
— Да, давай ненадолго выйдем.
Я вышел со своей стороны, обошел автомобиль и открыл для нее дверцу.
— Видишь вон те кусты? — спросила она. — Ее затащили туда, как она говорит.
И я повернулся и уставился в гущу зарослей, словно они могли мне что-то поведать. Но лунный свет не проникал сквозь эти кусты, ничего не было видно.
Зато я кое-что услышал.
Кого-то.
— Здесь кто-то есть, — прошептал я, загораживая Беатрис рукой. — Быстро в машину!
Здесь был не один человек — я слышал, как они двигались, веточки пощелкивали у них под ногами. А я не захватил оружия! Ну кому придет в голову обвешиваться девятимиллиметровыми браунингами, когда он идет на свидание со служанкой, похожей на гейшу?
Затем, по одному, они появились из темноты — четыре лица, принадлежащие четырем мужчинам, мрачные лица, которые казались белыми в свете луны, но сами эти лица не были белыми, о, нет.
Это были лица четырех мужчин, четырех оставшихся, которые привезли сюда Талию Мэсси, изнасиловали и избили ее.
Они молча надвигались на меня, и я схватился за ручку дверцы, но она выскользнула у меня из пальцев.
Автомобиль уезжал из прибежища влюбленных — без меня.
Вцепившись пальцами с кроваво-красными ногтями в руль, Беатрис крикнула из машины:
— Я сделала, как вы просили. А теперь оставьте меня!
Я догадался, что обращается она не ко мне.
Глава 10
Она ждала снаружи, прислонясь к колонне у арки входа, как раз под буквой "А" сложенного из лампочек названия «Парк Вайкики», и держа в пальчиках с кроваво-красным маникюром сигарету. На смену белой блузке и длинной темной юбке явилось обтягивающее платье без рукавов и длиной до колен, сшитое из японского шелка, белого с пугающе яркими красными цветами, которые, казалось, росли прямо из ткани. Чулок на ее красивых ногах не было, и сквозь ремешки белых сандалий виднелись тоже покрытые кроваво-красным лаком ногти. Губы она накрасила помадой в тон цветам на платье, а в черные волосы — над левым ухом — воткнула настоящий красный цветок. От утреннего светского наряда осталась только белая сумочка с защелкивающимся замочком.
— Мистер Геллер, — произнесла она, и улыбка осветила ее лицо. — Рада вас видеть.
— И я рад вас видеть, — сказал я. — Это платье прекрасно почти, как вы.
— Я не знала, придете ли вы, — сказала Беатрис.
— Я никогда не подвожу милую девушку, которая предлагает мне встретиться.
Она затянулась и выпустила идеально ровное колечко дыма из сложенных идеальным колечком губ. Затем, чуть улыбнувшись, сказала:
— Вы заигрываете со мной, мистер Геллер?
— Нат, — уточнил я. — При виде вас в этом платье любой мужчина, у которого в жилах течет кровь, станет с вами заигрывать.
Ей это понравилось. Сделала жест рукой, в которой держала сигарету:
— Хотите закурить?
— Нет. Может остановить мой рост.
— А вы еще не до конца выросли, Нат?
— Еще нет. Но тянусь.
Белая вспышка ее улыбки затмила мерцающие огни и неон рекламы парка Вайкики. Я предложил ей руку, и она, отбросив сигарету, пролетевшую вспыхнувшей дугой, прижалась ко мне — слишком тесно для первого свидания. Маленькую служанку миссис Мэсси привлекли мои мужские чары или она играет в какую-то свою игру?
Мне отчаянно хотелось думать, что я действительно безумно понравился этой фигуристой милашке-малышке. Мысль о том, что она может оказаться всего лишь проституткой, почуявшей прибывшего с материка любителя развлечься, была мне очень не по душе. Она-то мне безумно понравилась... ее пьянящий аромат — духов или цветка в волосах, заострившиеся кончики грудей, торчавшие сквозь шелк платья — для этого было достаточно прохладно, — и, естественно, соблазн неизведанного, очарование Дальнего Востока, невысказанные обещания запретных удовольствий и невыразимого наслаждения...
Какое-то время мы почти не разговаривали. Просто шли за руку сквозь толпу в основном местных жителей, для которых нет ничего удивительного в том, что желтая женщина идет с белым мужчиной. Если бы не дикая смесь рас, могло показаться, что вы гуляете на ярмарке где-нибудь в Иллинойсе — ничего особо гавайского в этом парке не было. На близость океана скромно указывали морские коньки вместо обычных лошадок на карусели, огромный дощатый Ноев ковчег, в котором размещался скромный зоопарк, да предлагаемые в награду за стрельбу по мишеням куколки в юбочках из травы, бумажные «леи» и игрушечные укулеле. Но в остальном это был обычный мир опилок и интермедий, который любой американец признает чужим только в том смысле, что он отражает обычную суету жизни.
Мы съели сахарной ваты — один на двоих большой розовый ком, — пока она вела меня к неуклюжему двухэтажному дощатому строению.
— Не могу поверить, — сказал я.
— Чему?
— Тому, что нет насекомых. Ни мошек, ни москитов, ничего.
Она пожала плечами.
— Они исчезли, когда осушили болото.
— Какое болото?
— Где сейчас Вайкики.
— На месте Вайкики было болото?
Она кивнула.
— Если вам нужны насекомые, пройдите вниз по каналу Ала-Ваи.
— Да нет, мне и так хорошо...
— Много лет назад осушили Вайкики, чтобы получить землю под сахарный тростник. Исчезли болотца и пруды, маленькие фермеры и рыболовы. Пляжи и туризм появились по счастливой случайности.
— Как и исчезли насекомые.
Она кивнула.
— Змей на Гавайях тоже нет. Даже дальше по Ала-Ваи.
— Они тоже ушли отсюда?
— Нет. Их никогда здесь не было.
Я усмехнулся.
— Не было змей в раю? В это трудно поверить.
Она изогнула бровь.
— Только в человеческом обличий. Они повсюду.
Она была права. Здание, к которому мы шли, сотрясалось от музыки и возни юной поросли. Чем ближе мы подходили, тем слышнее становилась исполняемая настоящим американским джаз-бандом мелодия «Чарли, мой мальчик», разбавляемая гитарными переборами, чтобы придать ей хотя бы видимость гавайского стиля. Желтые, белые и коричневые подростки болтались перед входом и бегали вдоль дощатого сооружения, прикладывались к фляжкам со спиртным, курили и целовались. В своем костюме и при галстуке я определенно был здесь самым одетым — ребята щеголяли в шелковых рубашках и синих джинсах, а девочки — в хлопчатобумажных свитерках и коротких юбках.
Я заплатил при входе — 35 центов, но для пар — за полцены, получил взамен корешки билетов, и, протиснувшись сквозь толпу танцующих, мы отыскали столик на двоих. На открытой эстраде сидел оркестр, который, судя по надписи на барабане, назывался «Счастливый фермер». Музыканты в рубашках кричащих расцветок затянули медленную мелодию «Лунный свет и розы». При виде всех этих пар — там желтый парень с белой девушкой, здесь коричневая девушка с белым парнем, — слившихся в потных объятиях под вращающимся зеркальным шаром, который отбрасывал красные, синие и зеленые огоньки, член ку-клукс-клана получил бы разрыв сердца.
— Хотите кока-колы? — спросил я. Она воодушевленно закивала.
Я пошел к бару, который торговал безалкогольными напитками и кое-какими закусками, взял две холодные, запотевшие бутылки коки и пару стаканов и вернулся к своему восточному цветку, который усердно жевал резинку.
Усаживаясь, я достал из кармана фляжку с ромом и спросил:
— Обойдемся этим?
— Конечно, — сказала она, наливая себе кока-колы. — Думаете, что лоси не любят «оке»?
«Оке», как предположил я, означало какою-то местную гавайскую выпивку.
Я налил ей в кока-колу рому.
— Это клуб лосей?
Она прилепила резинку к обратной стороне столешницы.
— Нет. Но местные братские ордена по очереди устраивают танцы. В ту ночь были орлы.
Под «той ночью» она подразумевала ночь, когда напали на Талию Мэсси.
— Перед тем, как напасть на Талию, — сказал я, смешивая в своем стакане коку и ром, — насильники пришли потанцевать в это заведение.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Вы действительно так думаете?
Я убрал фляжку.
— Что вы имеете в виду?
— Почему, по-вашему, я пригласила вас сюда?
— Из-за моих прекрасных глаз?
Она не улыбнулась.
— Вы очень жестко обошлись сегодня с миссис Мэсси.
— Это моя работа.
— Жестко обходиться с ней?
Я покачал головой.
— Нет, пытаться добиться от нее правды.
— Вы думаете, она лжет?
— Нет.
— Вы думаете, она говорит правду?
— Нет.
Она нахмурилась.
— А что тогда?
— Я ничего не думаю... пока. Я только начинаю разбираться в фактах. Я детектив. Вот этим я и занимаюсь.
— Вы еще не пришли ни к какому мнению?
— Нет. Но кто-то действительно что-то сделал с вашей хозяйкой. Я хочу сказать, что она не сама сломала себе челюсть. И не сама себя изнасиловала.
Она обдумала эти слова, потягивая напиток.
— Таких преступлений здесь не бывает. Насилие — это не для гавайцев. Они миролюбивая раса. Ручные, как домашние собаки или кошки.
— Что ж, только две из этих собак были гавайскими. А японская кошка — только одна.
Что-то промелькнуло в ее глазах, как огонек, который тут же погас.
— Двое — гавайцы. Тот парень-китаец, он наполовину гаваец. Здесь такое преступление не имеет смысла. Изнасилование.
— Почему?
— Потому что девушек здесь... — она передернула плечами, — ... не приходится принуждать.
— То есть вы хотите сказать, что достаточно купить им кока-колы? Может, еще плеснуть туда немного рому? И дело в шляпе?
На это она улыбнулась, чуть-чуть, как если бы я пощекотал ей пятки. Потом, как и огонек в глазах, улыбка исчезла.
— Нет, Нат. Не совсем так... это трудно объяснить человеку с материка.
— Я понятливый.
— До прихода миссионеров это была мирная земля. Даже теперь единственные изнасилования, о которых становится известно — это... как вы называете, когда девушка несовершеннолетняя?
— Половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия?
Она кивнула.
— Молоденькая девушка уступает парню постарше, потом об этом узнают родители или должен появиться ребенок... тогда и говорят об «изнасиловании». Но чтобы цветные мужчины набросились на белую женщину? Здесь такого не бывает.
— Всегда что-то бывает в первый раз, — сказал я. — Вы что, хотите сказать, что расы смешиваются не в постели? — Я кивнул в сторону разномастного парада вожделения на танцевальной площадке. — Это что, мираж?
— Они смешиваются, — сказала она. — Пляжные мальчики... гавайские мальчики, которые обучают серфингу на гостиничных пляжах... их ученицы — это, как правило, женщины-туристки или одинокие жены моряков... но этот секс... как это называется?
— По взаимному согласию.
Она кивнула.
— Значит, вот что вы думаете? Что ваша хозяйка завела роман с пляжным мальчиком, а он вышел из-под контроля? И она придумала историю...
— Я этого не говорила. Я должна... я должна казаться вам ужасной.
— Вы кажетесь мне ожившей куклой.
Она опустила глаза под моим восхищенным взглядом.
— Но ужасным человеком. Предавшим работодателя.
Я поднял брови, отпил сдобренной ромом кока-колы.
— Я не думаю, что богатый человек, который платит слуге несколько баксов в неделю, покупает тем самым хоть какую-то лояльность. Будь это так, парни вроде меня никогда ни о ком не раскопали бы никакой грязи.
— Вы честный человек.
Я чуть не подавился кокой.
— Что?
— Вы говорите, что думаете. Вы ничего не скрываете.
Частенько я скрывал все, но сказал:
— Это верно.
— Вы потанцуете со мной?
— Конечно.
«Счастливые фермеры» как раз начали «Письма любви на песке», гитара вступила с особым старанием, и когда я прижал к себе Беатрис, от аромата ее цветка у меня закружилась голова... или в этом был виноват ром?
— Я не была уверена, что вы придете, — сказала она, — из-за мисс Белл.
— Мы с Изабеллой только друзья.
— Она сказала своей кузине, что вы возлюбленные.
— Это... э... преувеличение. Мы познакомились только на пароходе. Кроме того, она зла на меня.
— Потому что вы так обошлись сегодня с миссис Мэсси.
— Это уж точно.
— Нат.
— Да.
— Теперь ты до конца подрос?
— Почти совсем.
Следующий танец был быстрым. Я как мог поправил брюки, и мы вернулись к столику. Но не успели мы сесть, как Беатрис спросила:
— У тебя есть машина?
— Разумеется.
— Мы можем поехать ко мне. Я живу с мамой, двумя сестрами и двумя братьями. На Капалама-вэй.
— Я остановился в «Ройял Гавайен».
— Нет. Не туда. Может увидеть мисс Белл. Верно замечено.
Она коснулась моей ладони. Тихо, застенчиво проговорила:
— Я знаю место, куда ездят пары. Вниз по дороге вдоль пляжа.
— Показывай, — сказал я.
Скоро мы уже выруливали с парковки Вайкики.
— Видишь эту парикмахерскую? — спросила она, указывая на ряд захудалого вида заведений через дорогу. — Видишь ту закусочную?
Я пригляделся. В обветшалом двухэтажном здании — на втором этаже были жилые помещения — размещалась парикмахерская, с традиционным навесом и окном с надписью «Парикмахерская на Эна-роуд». Через окно была видна женщина-парикмахер, подстригавшая белого мужчину. Дальше, по направлению к пляжу, стояла палатка с вывеской «Японская лапша, горячие сосиски», а вокруг, на свободном участке земли, за беспорядочно расставленными столиками сидели пары и ели из мисочек горячую лапшу. Тут же неподалеку стояло несколько автомобилей, их пассажиров обносили азиатского вида официанты в белых фартуках на манер «обслуживания не выходя из автомобиля».
— Вот здесь свидетели видели миссис Мэсси? — сказала Беатрис. — Она шла мимо, а за ней следом шел белый мужчина.
— А это, — сказал я, кивнув в сторону большого двухэтажного белого магазина с вывеской «Бакалея — Холодные напитки — Табак», который стоял дальше, на углу Хоброн-лейн и Эна-роуд, — то здание, которое не позволило свидетелям увидеть, как схватили Талию.
— Если это правда, — спросила Беатрис, — что случилось с белым мужчиной, который шел за ней? Он исчез за углом?
Я посмотрел на нее.
— Беатрис... а чего, между прочим, ты добиваешься?
— До своей смерти в прошлом году мой отец работал на том же консервном заводе, что и отец Коротышки.
— Коротышки?
— Сумицу Ида. Хорас Ида. Сверни здесь.
Я по-прежнему хотел попасть в прибежище влюбленных. Когда я свернул на дорогу, идущую вдоль пляжа, антураж Эна-роуд несколько изменился — вместо забегаловок и магазинчиков появились бунгало размером чуть больше деревянных хижин и тесно стоящие обшарпанные двухэтажные жилые дома.
Она заметила, что я быстро осмотрел окружающую местность.
— Здесь снимают жилье холостые офицеры из Форта де Рассей.
Я фыркнул.
— Я думал они предпочитают что-нибудь получше.
— В стороне от любопытных глаз, поэтому можно спокойно привести местную девушку. Недалеко от пляжа, где можно познакомиться с женщинами-туристками. И женами моряков. Только, говорят, не все офицеры холостяки.
Мы двигались дальше, и пейзаж снова изменился. Теперь мы ехали вдоль пляжа, и в этот момент наш автомобиль был здесь единственным. Дорога была немного разбита, довольно ухабистая, в лунном свете поблескивала ее белая коралловая основа. Она не слишком отдалялась от океана — его было слышно, чувствовался его запах, только не было видно, но местность вокруг была, скорей всего, пустынной, только вдоль дороги тянулись заросли колючего кустарника и диких кактусов. Пальм не было и в помине, торчали только телеграфные столбы.
— Они часто ругались, — внезапно сказала Беатрис.
— Кто?
— Мистер и миссис Мэсси.
— И как же?
— Он обзывал ее и приказывал заткнуться. Иногда она уходила.
Я наморщил лоб.
— Ты знаешь, из-за чего они ссорились?
— Ей здесь не нравилось. Она скучала. Слишком много пила. Он требовал, чтобы она прекратила, что она отвадила от дома всех его друзей. У нее острый язычок, у миссис Мэсси.
— Сколько ты у них работаешь?
— Больше двух лет.
— Значит, ты уже была, а не поступила к ним помогать по хозяйству, когда миссис Фортескью сняла отдельный дом?
— Нет. Я уже была у них, когда приехала миссис Фортескью.
— Они с Талией ладили?
— Нет. Она все время ругала миссис Мэсси, что та мало делает по дому, мало готовит, много спит.
— Так миссис Фортескью поэтому сняла себе бунгало?
Беатрис кивнула.
— И из-за ссор между мистером и миссис Мэсси. Они тревожили миссис Фортескью. Здесь... поворот здесь.
Мы проехали еще мили полторы. Небольшая дорожка привела на поляну. Фары «дюрана» выхватили цементный фундамент разрушенного здания. Всякий хлам, битые бутылки, окурки и следы шин — ничего себе местечко.
Я выключил мотор и фары. Полная луна позволяла нам хорошо видеть друг друга. Лунный свет приглушил цвет помады и цветка в ее волосах. Я пристально разглядывал Беатрис. Одна моя половина восхищалась ею, вторая половина пыталась ее разгадать, сама же она смотрела в сторону.
— Что еще ты знаешь, Беатрис? — спросил я. — Что ты знаешь, что так сильно тебя тревожит и из-за чего ты искала со мной встречи?
Ее голова дрогнула, на меня настороженно взглянули темные глаза. Без всякого выражения, как бы между делом, словно скучающий клерк за стойкой, она произнесла:
— Я знаю, что миссис Мэсси встречалась с другим мужчиной.
— С каким другим мужчиной?
— С каким-то офицером. Он приходил, когда мистер Мэсси отсутствовал. Сначала раз в неделю. Потом, в мае прошлого года, он стал приходить чаще. Оставался на целую неделю, когда мистер Мэсси дежурил на подводной лодке.
Я перевел дух. Позади нас, скрытый за кустами, бился о коралловые рифы океан.
— Весьма вызывающее поведение, Беатрис.
— Они не целовались, не прикасались друг к другу у меня на глазах. Они спали в разных комнатах, по крайней мере ложились спать и просыпались утром в разных комнатах.
— Тем не менее они вели себя бесстыдно...
— Они ходили купаться на Вайкики, ездили на пикники в Каилуа, на пляж Нанакули. Иногда она два-три дня не ночевала дома, брала с собой простыни, тапочки, полотенца, ночную рубашку.
— Кто был этот офицер?
— Лейтенант Брэдфорд.
Джимми Брэдфорд. Тот парень, который бродил вокруг ее дома с расстегнутой ширинкой, парень, которого Талия утешала перед тем, как ее увезли в больницу...
— Ты никому об этом не сказала, — подытожил я.
Она свела брови.
— Мне стыдно. Мне нужна эта работа. Моя мать — вдова с пятью детьми. Всего лишь одно поколение отделяет меня от работы кули, Нат. Я не могу рисковать...
Я подвинулся к ней поближе. Коснулся ее лица.
— Тебе нечего стыдиться, милая.
— Ты не знаешь, что это такое. Мой отец приехал сюда из Хиросимы, там было слишком много людей, слишком много бедняков. Здесь, на плантациях сахарного тростника, мой отец работал за девять долларов в месяц и еду. Для него это был большой шаг вперед. На консервном заводе он зарабатывал еще больше, но работа по восемнадцать часов в сутки в течение многих лет убила его.
Я погладил ее по волосам.
— Я вырос на Максвел-стрит, милая. Я и сам ребенок трущоб. Но каждому новому поколению чуть-чуть легче жить... твои дети пойдут в колледж. Вот увидишь.
— Ты забавный.
— Почему это?
— Эгоистичный, но добрый.
— Добрый, да? — Я провел ладонью по ее прохладной обнаженной руке. — Почему бы нам не оставить разговоры обо всей этой ужасной мути и не заняться чем-нибудь более приятным...
Я поцеловал ее. Она откликнулась с душой и подарила мне очень приятный поцелуй, но весьма стандартный. То есть я хочу сказать, что мне не открылось никаких тайн Востока. Тем не менее на меня он оказал нужное воздействие — я снова набирал нужный объем.
Я наклонился вперед, чтобы поцеловать ее еще раз, когда она сказала:
— Ты знаешь, где мы, Нат?
— Конечно... в убежище влюбленных.
— Правильно. Это Ала-Моана.
— Дерьмо, — выругался я. — Извини мой французский... Именно здесь это и случилось. Здесь это и случилось!
Она кивнула.
— Это старая карантинная станция для животных.
Я отодвинулся от Беатрис, разглядывая сквозь ветровое стекло сорняки, мусор и цементные плиты.
— Куда, по словам Талии, ее привезли... и изнасиловали...
Она снова кивнула.
— Хочешь выйти? Посмотреть?
Я разрывался между двумя самыми неотложными желаниями своей жизни: страстным томлением между ног и любопытством глаз.
В конце концов проклятое любопытство пересилило.
— Да, давай ненадолго выйдем.
Я вышел со своей стороны, обошел автомобиль и открыл для нее дверцу.
— Видишь вон те кусты? — спросила она. — Ее затащили туда, как она говорит.
И я повернулся и уставился в гущу зарослей, словно они могли мне что-то поведать. Но лунный свет не проникал сквозь эти кусты, ничего не было видно.
Зато я кое-что услышал.
Кого-то.
— Здесь кто-то есть, — прошептал я, загораживая Беатрис рукой. — Быстро в машину!
Здесь был не один человек — я слышал, как они двигались, веточки пощелкивали у них под ногами. А я не захватил оружия! Ну кому придет в голову обвешиваться девятимиллиметровыми браунингами, когда он идет на свидание со служанкой, похожей на гейшу?
Затем, по одному, они появились из темноты — четыре лица, принадлежащие четырем мужчинам, мрачные лица, которые казались белыми в свете луны, но сами эти лица не были белыми, о, нет.
Это были лица четырех мужчин, четырех оставшихся, которые привезли сюда Талию Мэсси, изнасиловали и избили ее.
Они молча надвигались на меня, и я схватился за ручку дверцы, но она выскользнула у меня из пальцев.
Автомобиль уезжал из прибежища влюбленных — без меня.
Вцепившись пальцами с кроваво-красными ногтями в руль, Беатрис крикнула из машины:
— Я сделала, как вы просили. А теперь оставьте меня!
Я догадался, что обращается она не ко мне.
Глава 10
Я попятился, и они окружили меня. Четверо парней в хлопчатобумажных штанах и шелковых рубашках навыпуск, рубашки были темного цвета, что помогло им оставаться незамеченными, пока они сидели в кустах и ждали. Но когда я вышел на залитое лунным светом открытое пространство, а они, словно танцуя какой-то островной танец, вышли туда вслед за мной, на темно-синей, темно-зеленой и темно-пурпурной рубашках расцвели желтые, молочные и красные цветы — удивительно нарядная одежда для банды мерзавцев, сидевших в засаде.
Я остановился и повернулся внутри круга, не желая, чтобы кто-то оставался у меня за спиной. По фотографиям из досье я узнал их: Дэвид Такаи, гибкий, как лезвие ножа, темнокожий, плоское овальное лицо, внимательный взгляд ярких глаз, блестящих, как отполированные черные камни, черные волосы зачесаны назад; Генри Чанг, низенький, плотный, глаза горят негодованием, курчавые волосы кажутся шапкой над гладким, узким лицом, по выражению которого непонятно — разразится он слезами или взорвется гневом, Бен Ахакуэло, широкоплечий боксер, светлая кожа, он был бы красив, как картинка, если бы не густые брови над темными печальными глазами; и Хорас Ида, чей вид меня поразил, потому что на фотографии было запечатлено только круглое полное лицо со щелочками глаз и неаккуратный валик черных волос, и я оказался не готов к тому, что эта голова с по-детски пухлым лицом венчала невысокое, крепкое и гибкое, сильное тело, не говоря уже о том, что эти глаза светились умом, тревогой и серьезностью.
— Какого черта вы собираетесь со мной сделать? — спросил я, постаравшись, чтобы в голосе прозвучало негодование, позволившее бы скрыть охвативший меня страх.
В течение нескольких мгновений единственным ответом был шум волн, разбивавшихся о риф, и шелест трогаемых ветром листьев. Ида посмотрел на Ахакуэло, словно ища поддержки. Но широкоплечий боксер со скорбными глазами молчал.
Наконец Ида сказал:
— Просто хотим поговорить.
Я медленно поворачивался в их кругу, и сейчас Ида оказался как раз лицом ко мне.
Я покрепче уперся ногами в землю.
— Ты спикер?
Ида пожал плечами. Я понял это как «да».
— Если вы хотели поговорить со мной, — сказал я, — могли бы прийти ко мне в отель.
Ида рассмеялся.
— Мы притягиваем газетчиков и копов, как дерьмо мух. Или вы думаете, что парни Ала-Моана могут прийти потанцевать в «Ройял Гавайен»?
Генри Чанг усмехнулся, на лицах остальных двух не отразилось ничего. Этих четверых, а до этого — пятерых, вместе с покойным Кахахаваи, конечно же, называли «парни Ала-Моана», по названию этого удаленного и разоренного места, где было совершено их предполагаемое преступление.
— И потом, — пожав плечами, сказал Ида, — откуда мы знали, что вы обратите на нас внимание? А здесь обратили.
Он был прав.
— Что вам, парни, от меня надо?
— Если захотим, можем вас отделать, верно?
Сжав руки в кулаки, я начал поворачиваться по кругу.
— Это может обойтись вам дороже, чем вы думаете...
Теперь заговорил Генри Чанг, но это было больше похоже на лай:
— Но мы можем, правильно, белый?
— Да, — согласился я. Меня мутило — первый, кто даст мне в живот, получит в лицо остатки сахарной ваты. — Да, полагаю, что вчетвером вы значительно превосходите меня по силе. Что скажете, если сойтись по очереди, по-спортивному?
Ида ударил себя в грудь, и звук эхом разнесся в ночи.
— Вы выслушаете нас, хорошо?
— А?
Он говорил так тихо, что шум разбивающихся волн почти заглушал его.
— Мы не собираемся вас отделывать. Мы не бандиты, как говорят газеты белых. Мы только хотим, чтобы вы нас выслушали.
Меня захлестнула волна облегчения.
Я остановился и повернулся внутри круга, не желая, чтобы кто-то оставался у меня за спиной. По фотографиям из досье я узнал их: Дэвид Такаи, гибкий, как лезвие ножа, темнокожий, плоское овальное лицо, внимательный взгляд ярких глаз, блестящих, как отполированные черные камни, черные волосы зачесаны назад; Генри Чанг, низенький, плотный, глаза горят негодованием, курчавые волосы кажутся шапкой над гладким, узким лицом, по выражению которого непонятно — разразится он слезами или взорвется гневом, Бен Ахакуэло, широкоплечий боксер, светлая кожа, он был бы красив, как картинка, если бы не густые брови над темными печальными глазами; и Хорас Ида, чей вид меня поразил, потому что на фотографии было запечатлено только круглое полное лицо со щелочками глаз и неаккуратный валик черных волос, и я оказался не готов к тому, что эта голова с по-детски пухлым лицом венчала невысокое, крепкое и гибкое, сильное тело, не говоря уже о том, что эти глаза светились умом, тревогой и серьезностью.
— Какого черта вы собираетесь со мной сделать? — спросил я, постаравшись, чтобы в голосе прозвучало негодование, позволившее бы скрыть охвативший меня страх.
В течение нескольких мгновений единственным ответом был шум волн, разбивавшихся о риф, и шелест трогаемых ветром листьев. Ида посмотрел на Ахакуэло, словно ища поддержки. Но широкоплечий боксер со скорбными глазами молчал.
Наконец Ида сказал:
— Просто хотим поговорить.
Я медленно поворачивался в их кругу, и сейчас Ида оказался как раз лицом ко мне.
Я покрепче уперся ногами в землю.
— Ты спикер?
Ида пожал плечами. Я понял это как «да».
— Если вы хотели поговорить со мной, — сказал я, — могли бы прийти ко мне в отель.
Ида рассмеялся.
— Мы притягиваем газетчиков и копов, как дерьмо мух. Или вы думаете, что парни Ала-Моана могут прийти потанцевать в «Ройял Гавайен»?
Генри Чанг усмехнулся, на лицах остальных двух не отразилось ничего. Этих четверых, а до этого — пятерых, вместе с покойным Кахахаваи, конечно же, называли «парни Ала-Моана», по названию этого удаленного и разоренного места, где было совершено их предполагаемое преступление.
— И потом, — пожав плечами, сказал Ида, — откуда мы знали, что вы обратите на нас внимание? А здесь обратили.
Он был прав.
— Что вам, парни, от меня надо?
— Если захотим, можем вас отделать, верно?
Сжав руки в кулаки, я начал поворачиваться по кругу.
— Это может обойтись вам дороже, чем вы думаете...
Теперь заговорил Генри Чанг, но это было больше похоже на лай:
— Но мы можем, правильно, белый?
— Да, — согласился я. Меня мутило — первый, кто даст мне в живот, получит в лицо остатки сахарной ваты. — Да, полагаю, что вчетвером вы значительно превосходите меня по силе. Что скажете, если сойтись по очереди, по-спортивному?
Ида ударил себя в грудь, и звук эхом разнесся в ночи.
— Вы выслушаете нас, хорошо?
— А?
Он говорил так тихо, что шум разбивающихся волн почти заглушал его.
— Мы не собираемся вас отделывать. Мы не бандиты, как говорят газеты белых. Мы только хотим, чтобы вы нас выслушали.
Меня захлестнула волна облегчения.