Страница:
В это время суток играть в гольф было неинтересно, поэтому мы поставили машину и пошли в здание клуба, скрытое пальмами и тропическим кустарником, где нам подали итальянский ужин, сервированный на особой веранде на берегу океана. В этот вечер Изабелла надела белый в синий горох пляжный костюм, а благодаря изящной шляпке вы ни за что не догадались бы, что ее блузка — это верхняя часть белого купальника. Я тоже надел плавки под полотняные брюки, вторым предметом моей одежды была рубашка поскромнее, поскольку в данном заведении на шелковые рубахи крикливых расцветок был наложен строжайший запрет, но и она вызвала несколько взглядов даже у этого случайного туристского сброда. На этот раз я надел темно-синюю с белыми и красными цветами. Может, с моей легкой руки тенденция и поменяется.
После ужина мы уселись в шезлонги тут же на веранде и в свете японских фонариков лениво потягивали фруктовый пунш, вкус которого значительного улучшился путем добавления в него рома из моей фляжки. Поставщиком у меня был коридорный-японец в «Ройял Гавайен», которому я недвусмысленно намекнул, что местное пойло мне не подходит и пусть пеняет на себя, если вернется без «Бакарди».
Изабелла сказала:
— Мы совсем не говорим о деле.
Мы и не говорили, разве что совсем чуть-чуть, моя роль адвоката дьявола выводила ее из себя. Мы проводили вместе вечера и ночи, потом, на рассвете, она бежала к себе в комнату напротив, а через несколько часов я встречал ее внизу за завтраком. Она взяла напрокат маленький «форд»-купе и каждый день ездила в Перл-Харбор, чтобы весь день побыть с Талией и всей честной компанией — у Олдсов и — или — на «Элтоне».
Но вечера отдавались ужину, танцам и прогулкам по белому песку под аккомпанемент шелеста пальмовых листьев и треньканья уку-леле. А потом мы уединялись в моей комнате и забывали обо всем на кровати, обдуваемые ветерком с балкона. Это был медовый месяц, который я никогда бы не позволил себе с женщиной, которая в настоящей жизни никогда меня не получит.
По счастью, это была не настоящая жизнь, это был район Вайкики.
— Что ты хочешь знать о деле? — спросил я, зная, что возможный разговор может стоить мне супружеских прав на вечер.
— Как, по-твоему, пойдет процесс?
— Ну... против К. Д. жюри из присяжных разных рас. Возможно, это было неизбежно, учитывая национальный состав населения. Ему не дали сделать так, как он хотел.
— Они не хотели убивать этого мерзавца.
— Они хотели его похитить. А когда копы включили сирену, миссис Фортескью не остановилась. Полицейским пришлось сделать два выстрела по ее машине, прежде чем она остановилась.
Ее мордашка в форме сердечка была похожа на хрупкую маску, красивую и безжизненную, как личико фарфоровой куклы.
— Знаешь, а мы поедем по той самой дороге. Купаться под луной.
— Я как-то об этом не задумывался, — сказал я, солгав при этом.
Я хотел остановиться, выйти и осмотреться. Они собирались — и неважно, кто это придумал — миссис Фортескью, Томми или один из матросов, все равно ничего не вышло — отвезти тело Кахахаваи к заливу Ханаума и оставить его в месте, которое звучно и зловеще называлось Дыхало кита.
— Они сглупили, да, Нат?
— Не сглупили, Изабелла, а повели себя как последние дураки. Притом самонадеянные.
Она повернула свое нежное личико в стороне океана.
— Теперь я вспомнила, почему перестала расспрашивать тебя о деле.
— Они убили человека, Изабелла. Я пытаюсь помочь им выбраться из этого, но черт меня побери, если знаю почему.
Она повернулась ко мне, ее глаза улыбались, губки сложились в поцелуе, потом она сказала:
— Я знаю почему.
— Неужели?
Чуть кивнула.
— Потому что этого от тебя хочет мистер Дэрроу.
— Потому что мне платят за эту работу.
— Вовсе не поэтому. Я слышала, как вы разговаривали. Ты вряд ли получишь что-то сверх своей обычной полицейской зарплаты и кое-каких денег на расходы.
Я дотронулся до ее мягкой руки.
— Есть и еще кое-какие дивиденды.
От этих слов пухлые губки сложились в едва заметную улыбку.
— Ты же уважаешь его, а, Нат? Ты восхищаешься им.
— Он хитрый старый ублюдок.
— Может, ты хочешь стать именно таким, когда вырастешь.
Я нахмурившись глянул на нее.
— С чего это вдруг ты так поумнела?
— А откуда ты знаешь такого известного человека, как Кларенс Дэрроу?
— Такое ничтожество, как я, ты хочешь сказать?
— Не злись. Ответь на мой вопрос.
Я пожал плечами.
— Они с моим отцом были друзьями.
— Твой отец был адвокатом?
— Какого дьявола! Он был профсоюзным деятелем, держал книжный магазин в Вест-сайде. Они вращались в одних политических кругах. Дэрроу был у него завсегдатаем, покупал книги по политике и философии.
Она смотрела на меня так, будто видела в первый раз.
— Значит, ты знал мистера Дэрроу, еще когда был ребенком?
— Да. Когда учился в колледже, работал у него рассыльным.
— И сколько ты учился в колледже?
— Начал в Чикагском университете, возникли некоторые трудности, и я закончил двухгодичный курс в колледже с неполным курсом обучения.
— Ты собирался стать юристом?
— И в мыслях не было.
Ее глаза снова улыбнулись.
— А о чем ты мечтал, Нат?
— Кто сказал, что я о чем-то мечтал?
— Ты о многом мечтаешь. Ты очень тщеславный.
— Не помню, чтобы я тебе об этом говорил.
— А я и так знаю. О чем ты мечтал? О чем ты мечтаешь!
Я выпалил:
— Стать детективом.
Она улыбнулась, склонила на бок голову.
— Ты им стал.
— Не совсем. Не совсем. Ты готова идти? Едем купаться по той дороге?
— Конечно.
Она собрала свои вещи, и мы пошли на стоянку, где она снова принялась за свое.
— Ты расследуешь, что случилось с Тало, разве нет?
— Да.
— Ты нашел что-нибудь, что поможет миссис Фортескью и Томми?
— Нет.
Я открыл для Изабеллы дверцу пассажирского сиденья, захлопнул ее, и на время все беседы прекратились. Вскоре мы выехали за пределы владений клуба. Вдоль дороги тянулись рощи кокосовых пальм, сады из деревьев папайи, овощеводческие фермы, хозяйства, где выращивали цыплят, большая современная сыроварня. Вдоль подножия гор снова потянулись кокосовые рощицы, справа разверзся черный кратер, а гора справа — «Голова Коко» — отбрасывала на воду тень. Указатель на развилке пообещал, что мы попадем к Дыхалу кита, если свернем на земляную дорогу, уходящую влево. Я так и сделал.
Изабелла возобновила расспросы, стараясь перекричать рокот мотора, шуршание шин по жесткой земляной дороге и шум ветра в открытой машине.
— Но ты же думаешь, что Тало лжет о том, что с ней случилось?
— В ту ночь в сентябре прошлого года с ней что-то случилось. Она подверглась какому-то насилию. Как она сказала Томми по телефону... что-то ужасное. Я просто не знаю, что именно.
— Ты думаешь, что эти жуткие цветные парни невинны?
— Я думаю, что они невиновны. А это разница.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Они могли это сделать, они отчаянные, неприкаянные типы с плохой репутацией. «Невинные» — это понятие из области морали. «Невиновные» — это уже из юридической области. И к ним это применимо — чтобы обвинить их, недостаточно улик.
— Но именно поэтому Томми и миссис Фортескью пытались добиться признания!
Мне совсем не хотелось углубляться в эту тему. Но почти за две недели работы мне не удалось обнаружить ничего, что позволило бы Дэрроу с полным моральным правом отстаивать своих клиентов. Поговорив за прошедшие две недели с каждым мало-мальски важным свидетелем, я не добыл ничего, кроме сомнений в правдивости Талии и ее рассказа, и ее опознания Хораса Иды, Джозефа Кахахаваи и остальных.
В ту ночь молодой и представительный Джордж Гоэас, кассир в страховой компании Диллингэма в Гонолулу, повел свою жену на танцы в парк увеселений Вайкики. Минут десять первого он и его супруга перешли на другую сторону улицы, на Джон-Эна-роуд, и поехали в закусочную, чтобы съесть лапши. Мимо, низко опустив голову, прошла молодая женщина в зеленом платье.
— Она была как будто под действием спиртного, — сказал мне Гоэас. — Следом за ней, ярдах в полутора, шел белый парень. Он все шел за ней еще ярдов двадцать пять... По тому, как она брела склонив голову, а он шел, стараясь не упустить ее, я подумал, что, может, у них вышла размолвка или что-то другое. Потом они скрылись из виду, их загородило здание.
— Как выглядел парень, который шел за ней?
— Как я уже сказал, белый. Пять футов девять дюймов ростом, вес примерно сто шестьдесят пять фунтов, среднего телосложения. Приличный с виду. Мне он показался похожим на солдата.
Или матроса?
— Как он был одет?
— Белая рубашка. Темные брюки. Может, синие, может, коричневые, я не уверен.
У миссис Гоэас в отношении одежды глаз оказался более наметанным. Она дала точное описание платья, в котором была Талия, вплоть до бантика на спине, и сказала, что она «бормотала про себя, шла пошатываясь, я бы даже сказала, спотыкаясь».
Я встретился с Элис Арамаки, изящной, приятной девушкой лет двадцати, которая работала в парикмахерской на Джон-Эна-роуд напротив парка увеселений. Элис была одной из многих в Гонолулу японок-парикмахерш, заведением владел ее отец, она жила наверху. Она видела, как в четверть первого мимо их дома прошла белая женщина в зеленом платье.
— Какого цвета у нее были волосы.
— Светло-каштановые.
— Кто-нибудь шел тогда за ней?
— Какой-то мужчина. Белый мужчина.
— Как она шла, женщина в зеленом платье?
— Опустив голову. Шла медленно.
— А как был одет белый мужчина?
— Без шляпы. Белая рубашка. Темные штаны.
Группа мужчин из разных слоев общества — местный политик, зеленщик, два партнера из строительной компании — пошли в ту ночь в парк увеселений потанцевать. Около двенадцати пятнадцати они ехали по Джон-Эна-роуд в сторону пляжа, когда один из них, бывший городской инспектор школ Джеймс Лоу, заметил «женщину в синем, а может, в зеленом платье, которая шла как пьяная». За ней шел мужчина, но Лоу был не уверен в его расовой принадлежности. Мужчина и женщина как будто направлялись к стоявшей у обочины машине.
Пока Лоу с друзьями ехал дальше, какие-то девушки на улице окликнули его, и он переговорил с ними из окошка машины, а его друзья тем временем заметили нечто, привлекшее их внимание.
Водитель, Эухенио Батунгбакал сказал:
— Я увидел четырех или пятерых мужчин и одну девушку, двое мужчин держали девушку за руки, еще один шел следом. Было похоже, что они силой сажают ее в машину. Она выглядела пьяной, потому что двое мужчин держали ее, а она пыталась вырваться.
— Как выглядела эта девушка? Она была белая?
— Не знаю, потому что не видел ее лица. Если бы она была ко мне лицом, я бы сказал, белая она или негритоска, или португалка.
— Какого цвета было на ней платье?
— Не знаю. Длинное платье.
— Как вечернее?
— Ну да.
Однако пассажиры машины не восприняли это как борьбу. Я спросил Чарлза Ченга, зеленщика, встревожило ли его увиденное.
— Нет, я подумал, что это компания друзей.
— Вас не взволновало то, что парни тащили девушку в автомобиль?
— Нет. Я подумал, что она напилась, и они ей помогают.
Никто из них не слышал криков и не видел, чтобы ее били.
Это тем не менее подтверждало рассказ Талии... за исключением того, что другая компания, состоявшая из парней и девушек, примерно в это самое время видела Хораса Иду и его дружков в другом месте. По словам Тацуми Мацумото, которого друзья называют «Тац», автомобиль Иды ехал за его машиной из парка Вайкики.
Из рассказа, который подтвердили парень и две девушки из машины Таца, следовало, что автомобили сцепились бамперами и ехали так некоторое время, а их пассажиры болтали и даже бросили Ахакуэло спички, и что примерно в двенадцать пятнадцать подозреваемые находились на Беретания-стрит и Форт-стрит.
Здоровяк Тац, бывшая футбольная звезда колледжа, независимый в финансовом отношении парень, который унаследовал имение отца, подвизался на спортивном поприще и крутился среди спортсменов и игроков, был в приятельских отношениях с Бенни Ахакуэло. Могло быть и так, что он со своими друзьями прикрывал Бенни.
Но я так не думал. Рассказывая свою историю, Тац держался приветливо, открыто и непосредственно, а две девушки были самые обыкновенные ветреные гавайские красотки.
Если их история и была выдумана, в ней не хватало многих необходимых деталей.
— А перед этим, Тац, ты видел своего друга Бенни — в парке Вайкики? На танцах?
— Ну, видел. Мы оба подошли к одной и той же девушке и пригласили ее танцевать.
— И кого же она выбрала?
Тац ухмыльнулся.
— Отказала обоим.
Администратор Компании Гонолулу по строительству и ирригации Джордж Кларк, мужчина средних лет, примерный гражданин, и его дородная супруга весь вечер играли в бридж с Беллингерами, своими соседями. Примерно в половине первого ночи они все вместе отправились в машине в Вайкики — решили устроить поздний ужин. По дороге в «Кевало Инн», которая находится на Ала-Моана, как раз за неприглядными хибарами Гувервилла, фары автомобиля выхватили из темноты фигуру женщины в зеленом платье, которая махала им руками.
Естественно, это была Талия, которая, убедившись, что в машине белые, стала умолять отвезти ее домой. Ее волосы были растрепаны, лицо в синяках, губы распухли.
— У нас дочь приблизительно ее возраста, — сказал мне Кларк, — и я, пожалуй, проникся к девушке сочувствием. Но она как-то странно себя вела.
— В каком смысле? — спросил я.
— Она как будто была разозлена, не в отчаянии, а вроде как... негодовала. Как, мол, посмели так с ней поступить.
— А что, она сказала, с ней сделали?
— Она сказала, что на нее напала банда гавайских мерзавцев, схватили ее, затащили в свою машину, ограбили и избили и выбросили из машины.
— Она ничего не сказала о сексуальном оскорблении?
— Ничего. Единственное, чего она хотела, чтобы мы отвезли ее домой. Она была решительно против больницы или полиции. Она сказала, что о ней позаботится ее муж.
Миссис Кларк сделала интересное добавление к рассказу своего мужа.
— Мы все заметили, что ее вечернее платье было, похоже, целым. Потом, когда мы с Джорджем прочли о том, что над ней... надругались пятеро парней... мы были в недоумении, как ее платье могло сохраниться в таком хорошем состоянии.
У смотровой площадки я поставил автомобиль, просто съехав с земляной дороги. Держась за руки, мы с Изабеллой направились к краю горы и, предупрежденные шумом бьющегося прибоя и завыванием ветра, осторожно заглянули с обрыва вниз — на Дыхало кита, обломок скалы, выступающий в море, как палуба корабля. Он отливал серо-серебристым в свете неяркой луны, и через него перекатывались волны прибоя. Отверстие, расположенное ближе к наружному краю скалы, казалось отсюда маленьким, но на самом деле оно было фута три или четыре в диаметре. Пока все было тихо. Наконец с нарастающей силой набежали несколько волн, и, как выпускает струю воды кит, откуда и пошло название скалы, из отверстия в камне гейзером взметнулась вода. Не имея возможности уйти тем же путем, что и пришла, она выстрелила фонтаном брызг и водяной пыли на высоту до тридцати футов.
Изабелла крепко схватила меня за руку.
— О, Нат... дух захватывает... какая красота...
Я ничего не сказал. Красоты я не заметил. Мне просто пришло в голову, что можно спуститься прямо на ту скалу и между выбросов воды опустить в отверстие что-то или кого-то.
Справа от нас лежала крохотная бухточка, затерявшаяся между высоких прибрежных скал, манивший к себе лоскуток пляжа. Захватив полотенца, мы отправились на поиски ведущей вниз тропы, нашли ее и, держась за руки, со мной во главе, спустились по крутому, каменистому склону, осторожно ступая обутыми в сандалии ногами и нервно посмеиваясь при каждом неверном шаге.
Наконец мы очутились на бледном песке между высокими стенами скал, на маленьком уединенном пляже, от которого начинался безбрежный океан. Мы расстелили полотенца, я разделся до плавок, а она скинула юбку и жакет в горошек и осталась в облегающем белом купальнике. В приглушенном сиянии неяркой луны белокожая Изабелла казалась целиком белой и словно обнаженной, ветерок шевелил ее светлые, по-мальчишечьи короткие волосы. Единственным звуком был ленивый плеск прибоя и наверху над нами шелест листвы.
Она растянулась на своем полотенце, ее стройное, округлое тело было залито лунным светом. Я сел на свое полотенце, рядом с Изабеллой. Она упивалась красотой ночи, я упивался ею.
Наконец она заметила, что я смотрю на нее, и перевела взгляд на меня. Потом приподнялась, опираясь на локоть. Под таким углом она показалась мне еще очаровательней.
— Можно мне еще полюбопытствовать? — с невинным видом произнесла она.
— Можешь попытаться.
— Я могу понять твое восхищение мистером Дэрроу. Я понимаю ваши семейные связи. Но дело не только в этом.
— Что-то я тебя не пойму.
— Он взял тебя под свое крыло. Почему?
— Дешевая рабочая сила.
Она покачала головой, не соглашаясь, замерцали светлые волосы.
— Нет. Посмотри на мистера Лейзера. Он самый лучший адвокат на Уолл-Стрит, а у меня такое чувство, будто и он работает задаром.
— И что же ты решила?
— Кларенс Дэрроу может надуть любого и уговорить помогать ему. Это как если тебя попросит о помощи президент или пригласит на танец Рональд Колман.
— Мне наплевать на танец с Рональдом Колманом, благодарю.
— Но почему ты, Нат?
Я посмотрел на океан. Рядом с маленьким пляжем и скалы были небольшие, и волны бились о них без всякой ярости.
— Давай искупаемся, — предложил я.
Она тихо тронула меня за руку.
— Почему ты?
— А какое тебе до этого дело?
— Мне до тебя есть дело. Мы спим с тобой, разве нет?
— И какое это имеет отношение к делу?
Она усмехнулась, сморщив подбородок.
— Ты не отделаешься, надеясь разозлить меня. Как говорят в кино гангстеры — колись...
Она казалась такой красивой, в темноте ее глаза приобретали удивительный фиалковый оттенок, и меня внезапно охватило страстное влечение к этой девушке, окатившее меня целой волной ощущений.
— Это из-за моего отца.
— Твоего отца.
— Они с Дэрроу были друзьями.
— Ты это говорил.
— Отец не хотел, чтобы я был копом. Дэрроу тоже.
— Но почему?
— Дэрроу старый радикал, как и мой отец. Он ненавидит полицию.
— Твой отец?
— Дэрроу.
Она нахмурилась, пытаясь разобраться.
— Твой отец не ненавидит полицию?
— К черту, он ненавидел ее сильнее, чем Дэрроу.
— Твой отец умер, Нат?
Я кивнул.
— Год, уже полтора года назад.
— Извини.
— Тебе не за что извиняться.
— Значит мистер Дэрроу хочет, чтобы ты ушел из полиции и стал работать на него. Следователем.
— Что-то в этом роде.
Она погрузилась в раздумья.
— Значит, детективом быть можно... если только ты не полицейский.
— Точно.
— Не понимаю. Какая разница?
— Для таких людей, как Дэрроу и мой отец, полиция олицетворяет много плохого. Правительство, ущемляющее права граждан. Взятки, коррупция...
— А что, совсем нет честных полицейских?
— Не в Чикаго. В любом случае... это не Нат Геллер.
— Что ты сделал, Нат?
— Я убил своего отца.
От ужаса у нее расширились глаза.
— Что?
— Помнишь тот пистолет, о котором ты спрашивала меня прошлой ночью? Автоматический пистолет на комоде?
— Да...
— Я сделал это с его помощью.
— Ты меня пугаешь, Нат...
Я сглотнул.
— Прости. Я совершил нечто, разочаровавшее моего отца. Я солгал в суде под присягой и принял взятку, чтобы продвинуться по службе. Потом я попытался помочь ему этими деньгами... дела у него в магазине шли плохо. Дерьмо.
У нее дрожали губы, глаза расширились не от страха, а от растерянности.
— Он покончил с собой.
Я молчал.
— Из... из твоего пистолета?
Я кивнул.
— И ты... носишь этот пистолет? Все равно носишь?
Я снова кивнул.
— Но почему?..
Я пожал плечами.
— Я думаю, что это единственная вещь, которая не дает мне забыть о совести.
Она погладила меня по щеке, казалось, она собирается заплакать.
— О, Нат... Не делай этого с собой...
— Все в порядке. Это помогает мне не делать некоторых вещей. Оружие в любом случае оттягивает карман. Мне лишь немного тяжелее, чем большинству людей.
Она обняла меня, обхватила руками, как ребенка, которого нужно успокоить. Но я чувствовал себя прекрасно. Не плакал или что там полагается делать в таких случаях. Со мной все было хорошо. Нат Геллер не плачет при женщинах. Один, глубокой ночью, очнувшись от слишком реального сна, в котором я опять нашел повалившегося на стол отца... что ж, это мое дело, не так ли?
Взяв за руку, она повела меня по песку к кромке прибоя. Сначала теплая вода мягко омыла наши щиколотки, потом поднялась до пояса, а потом Изабелла нырнула и поплыла. Я нырнул за ней и поплыл легко, как в подогретом бассейне.
Она плыла вольным стилем, с балетной грацией, у богатых детей полно возможностей попрактиковаться в плавании. Но у бедных они тоже есть, по крайней мере, у тех, кто имел доступ к озеру Мичиган. Поэтому я как ножом рассек воду, догнал Изабеллу, и футах в тридцати от берега мы остановились и стали плескаться в воде, смеясь и целуясь. Нас мягко колыхал прибой, и я уже собирался сказать, что нам лучше вернуться на берег, когда что-то с размаху дернуло нас.
Я стремительно повернулся к Изабелле и крепко обхватил ее за талию, а подводное течение начало засасывать нас вглубь, под воду, в холодную толщу, на глубину в четырнадцать футов или даже больше, играя нами, как тряпичными куклами. Но я крепко держал Изабеллу, я не собирался отдавать ее, и наконец разрывное течение, покрутив нас, слившихся в отчаянном объятии, секунд семь или восемь, которые показались вечностью, выбросило нас пришедшей из глубин океана волною на берег. Я вытащил Изабеллу на пляж, на сухой песок, до того как эта волна начала откатываться и смогла унести нас обратно в воду, назад к подводному течению.
Мы прижались друг к другу на одном полотенце, выбивая зубами дробь и гладя друг друга, дыша глубоко и часто. Мы сидели так довольно долго и смотрели, как невероятно прекрасная волна разбилась о берег, напомнив, что мы были всего на волосок от смерти.
Затем ее рот прижался к моему, а она тем временем стягивала с себя купальник, так же отчаянно, как мы сражались с разрывным течением. Я освободился от плавок и вошел в нее, она подняла колени и приняла меня с негромким стоном, который перешел в крики, эхом отразившиеся от окружающих скал. Мои ладони ушли в песок, а я смотрел на ее закрытые глаза, приоткрытый рот, на покачивающиеся полушария набухающих грудей, на пухлые соски, которые заострились и сморщились под напором пульсирующей в крови страсти. А потом мы оба издали вскрики, вознесшиеся вверх, вдоль скал и потонувшие в шуме прибоя, и упали друг другу в объятия, осыпая легкими поцелуями и бормоча уверения в вечной любви, о которых через несколько мгновений мы оба пожалеем.
Первой пожалела она. Она снова забежала в воду по колено, присела там и подмылась. Ее страх перед подводным течением отступил перед другим страхом. Вернувшись назад, она натянула купальник, села на свое полотенце и, обхватившись руками, попыталась уйти в себя.
— Я замерзла, — сказала она. — Надо уезжать.
Мы быстро оделись, и на этот раз она возглавляла переход по горной тропе к нашему автомобилю, который стоял рядом со смотровой площадкой Дыхала кита.
По пути назад она молчала как никогда долго. Пристально вглядывалась в ночь с выражением лица не столько мрачным, сколько испуганным.
— Что случилось, малышка?
Она через силу улыбнулась и глянула в мою сторону так быстро, что я даже не успел понять ее взгляд.
— Ничего.
— Что все-таки?
— Так... ничего.
— Что, Изабелла?
— Просто мы в первый раз... кое-чем не пользовались.
— Все случилось неожиданно, детка. Мы чуть не погибли. И возбудились. Тут никто не виноват.
— А я никого и не виню, — с упреком произнесла она.
— Это больше не повторится. Я куплю бушель презервативов.
— А если я забеременею?
— Иногда люди годами пытаются заиметь ребенка, и ничего не выходит. Не думай об этом.
— Достаточно одного раза.
Мы снова мчались мимо роскошных пляжных домов. Я остановился у подъездной дорожки. Оставив мотор включенным, я дотянулся до ее руки.
— Эй. Ничего не случится.
Она поглядела в сторону. Отняла свою руку.
— Ты же не думаешь, что я позволю тебе стать бесчестной женщиной, если до этого дойдет?
Она повернулась и полоснула меня взглядом.
— Я не могу выйти за тебя.
Тогда до меня дошло.
— О! Ну конечно. Моя фамилия — Геллер. Хорошие девочки-христианки не выходят замуж за евреев. Только трахаются с ними.
Она заплакала.
— Как ты можешь быть таким жестоким?
— Не волнуйся, — сказал я, трогая машину с места. — Ты всегда можешь сказать, что я тебя изнасиловал.
И сделал то, что должен был сделать еще раньше — отчалил.
После ужина мы уселись в шезлонги тут же на веранде и в свете японских фонариков лениво потягивали фруктовый пунш, вкус которого значительного улучшился путем добавления в него рома из моей фляжки. Поставщиком у меня был коридорный-японец в «Ройял Гавайен», которому я недвусмысленно намекнул, что местное пойло мне не подходит и пусть пеняет на себя, если вернется без «Бакарди».
Изабелла сказала:
— Мы совсем не говорим о деле.
Мы и не говорили, разве что совсем чуть-чуть, моя роль адвоката дьявола выводила ее из себя. Мы проводили вместе вечера и ночи, потом, на рассвете, она бежала к себе в комнату напротив, а через несколько часов я встречал ее внизу за завтраком. Она взяла напрокат маленький «форд»-купе и каждый день ездила в Перл-Харбор, чтобы весь день побыть с Талией и всей честной компанией — у Олдсов и — или — на «Элтоне».
Но вечера отдавались ужину, танцам и прогулкам по белому песку под аккомпанемент шелеста пальмовых листьев и треньканья уку-леле. А потом мы уединялись в моей комнате и забывали обо всем на кровати, обдуваемые ветерком с балкона. Это был медовый месяц, который я никогда бы не позволил себе с женщиной, которая в настоящей жизни никогда меня не получит.
По счастью, это была не настоящая жизнь, это был район Вайкики.
— Что ты хочешь знать о деле? — спросил я, зная, что возможный разговор может стоить мне супружеских прав на вечер.
— Как, по-твоему, пойдет процесс?
— Ну... против К. Д. жюри из присяжных разных рас. Возможно, это было неизбежно, учитывая национальный состав населения. Ему не дали сделать так, как он хотел.
— Они не хотели убивать этого мерзавца.
— Они хотели его похитить. А когда копы включили сирену, миссис Фортескью не остановилась. Полицейским пришлось сделать два выстрела по ее машине, прежде чем она остановилась.
Ее мордашка в форме сердечка была похожа на хрупкую маску, красивую и безжизненную, как личико фарфоровой куклы.
— Знаешь, а мы поедем по той самой дороге. Купаться под луной.
— Я как-то об этом не задумывался, — сказал я, солгав при этом.
Я хотел остановиться, выйти и осмотреться. Они собирались — и неважно, кто это придумал — миссис Фортескью, Томми или один из матросов, все равно ничего не вышло — отвезти тело Кахахаваи к заливу Ханаума и оставить его в месте, которое звучно и зловеще называлось Дыхало кита.
— Они сглупили, да, Нат?
— Не сглупили, Изабелла, а повели себя как последние дураки. Притом самонадеянные.
Она повернула свое нежное личико в стороне океана.
— Теперь я вспомнила, почему перестала расспрашивать тебя о деле.
— Они убили человека, Изабелла. Я пытаюсь помочь им выбраться из этого, но черт меня побери, если знаю почему.
Она повернулась ко мне, ее глаза улыбались, губки сложились в поцелуе, потом она сказала:
— Я знаю почему.
— Неужели?
Чуть кивнула.
— Потому что этого от тебя хочет мистер Дэрроу.
— Потому что мне платят за эту работу.
— Вовсе не поэтому. Я слышала, как вы разговаривали. Ты вряд ли получишь что-то сверх своей обычной полицейской зарплаты и кое-каких денег на расходы.
Я дотронулся до ее мягкой руки.
— Есть и еще кое-какие дивиденды.
От этих слов пухлые губки сложились в едва заметную улыбку.
— Ты же уважаешь его, а, Нат? Ты восхищаешься им.
— Он хитрый старый ублюдок.
— Может, ты хочешь стать именно таким, когда вырастешь.
Я нахмурившись глянул на нее.
— С чего это вдруг ты так поумнела?
— А откуда ты знаешь такого известного человека, как Кларенс Дэрроу?
— Такое ничтожество, как я, ты хочешь сказать?
— Не злись. Ответь на мой вопрос.
Я пожал плечами.
— Они с моим отцом были друзьями.
— Твой отец был адвокатом?
— Какого дьявола! Он был профсоюзным деятелем, держал книжный магазин в Вест-сайде. Они вращались в одних политических кругах. Дэрроу был у него завсегдатаем, покупал книги по политике и философии.
Она смотрела на меня так, будто видела в первый раз.
— Значит, ты знал мистера Дэрроу, еще когда был ребенком?
— Да. Когда учился в колледже, работал у него рассыльным.
— И сколько ты учился в колледже?
— Начал в Чикагском университете, возникли некоторые трудности, и я закончил двухгодичный курс в колледже с неполным курсом обучения.
— Ты собирался стать юристом?
— И в мыслях не было.
Ее глаза снова улыбнулись.
— А о чем ты мечтал, Нат?
— Кто сказал, что я о чем-то мечтал?
— Ты о многом мечтаешь. Ты очень тщеславный.
— Не помню, чтобы я тебе об этом говорил.
— А я и так знаю. О чем ты мечтал? О чем ты мечтаешь!
Я выпалил:
— Стать детективом.
Она улыбнулась, склонила на бок голову.
— Ты им стал.
— Не совсем. Не совсем. Ты готова идти? Едем купаться по той дороге?
— Конечно.
Она собрала свои вещи, и мы пошли на стоянку, где она снова принялась за свое.
— Ты расследуешь, что случилось с Тало, разве нет?
— Да.
— Ты нашел что-нибудь, что поможет миссис Фортескью и Томми?
— Нет.
Я открыл для Изабеллы дверцу пассажирского сиденья, захлопнул ее, и на время все беседы прекратились. Вскоре мы выехали за пределы владений клуба. Вдоль дороги тянулись рощи кокосовых пальм, сады из деревьев папайи, овощеводческие фермы, хозяйства, где выращивали цыплят, большая современная сыроварня. Вдоль подножия гор снова потянулись кокосовые рощицы, справа разверзся черный кратер, а гора справа — «Голова Коко» — отбрасывала на воду тень. Указатель на развилке пообещал, что мы попадем к Дыхалу кита, если свернем на земляную дорогу, уходящую влево. Я так и сделал.
Изабелла возобновила расспросы, стараясь перекричать рокот мотора, шуршание шин по жесткой земляной дороге и шум ветра в открытой машине.
— Но ты же думаешь, что Тало лжет о том, что с ней случилось?
— В ту ночь в сентябре прошлого года с ней что-то случилось. Она подверглась какому-то насилию. Как она сказала Томми по телефону... что-то ужасное. Я просто не знаю, что именно.
— Ты думаешь, что эти жуткие цветные парни невинны?
— Я думаю, что они невиновны. А это разница.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Они могли это сделать, они отчаянные, неприкаянные типы с плохой репутацией. «Невинные» — это понятие из области морали. «Невиновные» — это уже из юридической области. И к ним это применимо — чтобы обвинить их, недостаточно улик.
— Но именно поэтому Томми и миссис Фортескью пытались добиться признания!
Мне совсем не хотелось углубляться в эту тему. Но почти за две недели работы мне не удалось обнаружить ничего, что позволило бы Дэрроу с полным моральным правом отстаивать своих клиентов. Поговорив за прошедшие две недели с каждым мало-мальски важным свидетелем, я не добыл ничего, кроме сомнений в правдивости Талии и ее рассказа, и ее опознания Хораса Иды, Джозефа Кахахаваи и остальных.
В ту ночь молодой и представительный Джордж Гоэас, кассир в страховой компании Диллингэма в Гонолулу, повел свою жену на танцы в парк увеселений Вайкики. Минут десять первого он и его супруга перешли на другую сторону улицы, на Джон-Эна-роуд, и поехали в закусочную, чтобы съесть лапши. Мимо, низко опустив голову, прошла молодая женщина в зеленом платье.
— Она была как будто под действием спиртного, — сказал мне Гоэас. — Следом за ней, ярдах в полутора, шел белый парень. Он все шел за ней еще ярдов двадцать пять... По тому, как она брела склонив голову, а он шел, стараясь не упустить ее, я подумал, что, может, у них вышла размолвка или что-то другое. Потом они скрылись из виду, их загородило здание.
— Как выглядел парень, который шел за ней?
— Как я уже сказал, белый. Пять футов девять дюймов ростом, вес примерно сто шестьдесят пять фунтов, среднего телосложения. Приличный с виду. Мне он показался похожим на солдата.
Или матроса?
— Как он был одет?
— Белая рубашка. Темные брюки. Может, синие, может, коричневые, я не уверен.
У миссис Гоэас в отношении одежды глаз оказался более наметанным. Она дала точное описание платья, в котором была Талия, вплоть до бантика на спине, и сказала, что она «бормотала про себя, шла пошатываясь, я бы даже сказала, спотыкаясь».
Я встретился с Элис Арамаки, изящной, приятной девушкой лет двадцати, которая работала в парикмахерской на Джон-Эна-роуд напротив парка увеселений. Элис была одной из многих в Гонолулу японок-парикмахерш, заведением владел ее отец, она жила наверху. Она видела, как в четверть первого мимо их дома прошла белая женщина в зеленом платье.
— Какого цвета у нее были волосы.
— Светло-каштановые.
— Кто-нибудь шел тогда за ней?
— Какой-то мужчина. Белый мужчина.
— Как она шла, женщина в зеленом платье?
— Опустив голову. Шла медленно.
— А как был одет белый мужчина?
— Без шляпы. Белая рубашка. Темные штаны.
Группа мужчин из разных слоев общества — местный политик, зеленщик, два партнера из строительной компании — пошли в ту ночь в парк увеселений потанцевать. Около двенадцати пятнадцати они ехали по Джон-Эна-роуд в сторону пляжа, когда один из них, бывший городской инспектор школ Джеймс Лоу, заметил «женщину в синем, а может, в зеленом платье, которая шла как пьяная». За ней шел мужчина, но Лоу был не уверен в его расовой принадлежности. Мужчина и женщина как будто направлялись к стоявшей у обочины машине.
Пока Лоу с друзьями ехал дальше, какие-то девушки на улице окликнули его, и он переговорил с ними из окошка машины, а его друзья тем временем заметили нечто, привлекшее их внимание.
Водитель, Эухенио Батунгбакал сказал:
— Я увидел четырех или пятерых мужчин и одну девушку, двое мужчин держали девушку за руки, еще один шел следом. Было похоже, что они силой сажают ее в машину. Она выглядела пьяной, потому что двое мужчин держали ее, а она пыталась вырваться.
— Как выглядела эта девушка? Она была белая?
— Не знаю, потому что не видел ее лица. Если бы она была ко мне лицом, я бы сказал, белая она или негритоска, или португалка.
— Какого цвета было на ней платье?
— Не знаю. Длинное платье.
— Как вечернее?
— Ну да.
Однако пассажиры машины не восприняли это как борьбу. Я спросил Чарлза Ченга, зеленщика, встревожило ли его увиденное.
— Нет, я подумал, что это компания друзей.
— Вас не взволновало то, что парни тащили девушку в автомобиль?
— Нет. Я подумал, что она напилась, и они ей помогают.
Никто из них не слышал криков и не видел, чтобы ее били.
Это тем не менее подтверждало рассказ Талии... за исключением того, что другая компания, состоявшая из парней и девушек, примерно в это самое время видела Хораса Иду и его дружков в другом месте. По словам Тацуми Мацумото, которого друзья называют «Тац», автомобиль Иды ехал за его машиной из парка Вайкики.
Из рассказа, который подтвердили парень и две девушки из машины Таца, следовало, что автомобили сцепились бамперами и ехали так некоторое время, а их пассажиры болтали и даже бросили Ахакуэло спички, и что примерно в двенадцать пятнадцать подозреваемые находились на Беретания-стрит и Форт-стрит.
Здоровяк Тац, бывшая футбольная звезда колледжа, независимый в финансовом отношении парень, который унаследовал имение отца, подвизался на спортивном поприще и крутился среди спортсменов и игроков, был в приятельских отношениях с Бенни Ахакуэло. Могло быть и так, что он со своими друзьями прикрывал Бенни.
Но я так не думал. Рассказывая свою историю, Тац держался приветливо, открыто и непосредственно, а две девушки были самые обыкновенные ветреные гавайские красотки.
Если их история и была выдумана, в ней не хватало многих необходимых деталей.
— А перед этим, Тац, ты видел своего друга Бенни — в парке Вайкики? На танцах?
— Ну, видел. Мы оба подошли к одной и той же девушке и пригласили ее танцевать.
— И кого же она выбрала?
Тац ухмыльнулся.
— Отказала обоим.
Администратор Компании Гонолулу по строительству и ирригации Джордж Кларк, мужчина средних лет, примерный гражданин, и его дородная супруга весь вечер играли в бридж с Беллингерами, своими соседями. Примерно в половине первого ночи они все вместе отправились в машине в Вайкики — решили устроить поздний ужин. По дороге в «Кевало Инн», которая находится на Ала-Моана, как раз за неприглядными хибарами Гувервилла, фары автомобиля выхватили из темноты фигуру женщины в зеленом платье, которая махала им руками.
Естественно, это была Талия, которая, убедившись, что в машине белые, стала умолять отвезти ее домой. Ее волосы были растрепаны, лицо в синяках, губы распухли.
— У нас дочь приблизительно ее возраста, — сказал мне Кларк, — и я, пожалуй, проникся к девушке сочувствием. Но она как-то странно себя вела.
— В каком смысле? — спросил я.
— Она как будто была разозлена, не в отчаянии, а вроде как... негодовала. Как, мол, посмели так с ней поступить.
— А что, она сказала, с ней сделали?
— Она сказала, что на нее напала банда гавайских мерзавцев, схватили ее, затащили в свою машину, ограбили и избили и выбросили из машины.
— Она ничего не сказала о сексуальном оскорблении?
— Ничего. Единственное, чего она хотела, чтобы мы отвезли ее домой. Она была решительно против больницы или полиции. Она сказала, что о ней позаботится ее муж.
Миссис Кларк сделала интересное добавление к рассказу своего мужа.
— Мы все заметили, что ее вечернее платье было, похоже, целым. Потом, когда мы с Джорджем прочли о том, что над ней... надругались пятеро парней... мы были в недоумении, как ее платье могло сохраниться в таком хорошем состоянии.
У смотровой площадки я поставил автомобиль, просто съехав с земляной дороги. Держась за руки, мы с Изабеллой направились к краю горы и, предупрежденные шумом бьющегося прибоя и завыванием ветра, осторожно заглянули с обрыва вниз — на Дыхало кита, обломок скалы, выступающий в море, как палуба корабля. Он отливал серо-серебристым в свете неяркой луны, и через него перекатывались волны прибоя. Отверстие, расположенное ближе к наружному краю скалы, казалось отсюда маленьким, но на самом деле оно было фута три или четыре в диаметре. Пока все было тихо. Наконец с нарастающей силой набежали несколько волн, и, как выпускает струю воды кит, откуда и пошло название скалы, из отверстия в камне гейзером взметнулась вода. Не имея возможности уйти тем же путем, что и пришла, она выстрелила фонтаном брызг и водяной пыли на высоту до тридцати футов.
Изабелла крепко схватила меня за руку.
— О, Нат... дух захватывает... какая красота...
Я ничего не сказал. Красоты я не заметил. Мне просто пришло в голову, что можно спуститься прямо на ту скалу и между выбросов воды опустить в отверстие что-то или кого-то.
Справа от нас лежала крохотная бухточка, затерявшаяся между высоких прибрежных скал, манивший к себе лоскуток пляжа. Захватив полотенца, мы отправились на поиски ведущей вниз тропы, нашли ее и, держась за руки, со мной во главе, спустились по крутому, каменистому склону, осторожно ступая обутыми в сандалии ногами и нервно посмеиваясь при каждом неверном шаге.
Наконец мы очутились на бледном песке между высокими стенами скал, на маленьком уединенном пляже, от которого начинался безбрежный океан. Мы расстелили полотенца, я разделся до плавок, а она скинула юбку и жакет в горошек и осталась в облегающем белом купальнике. В приглушенном сиянии неяркой луны белокожая Изабелла казалась целиком белой и словно обнаженной, ветерок шевелил ее светлые, по-мальчишечьи короткие волосы. Единственным звуком был ленивый плеск прибоя и наверху над нами шелест листвы.
Она растянулась на своем полотенце, ее стройное, округлое тело было залито лунным светом. Я сел на свое полотенце, рядом с Изабеллой. Она упивалась красотой ночи, я упивался ею.
Наконец она заметила, что я смотрю на нее, и перевела взгляд на меня. Потом приподнялась, опираясь на локоть. Под таким углом она показалась мне еще очаровательней.
— Можно мне еще полюбопытствовать? — с невинным видом произнесла она.
— Можешь попытаться.
— Я могу понять твое восхищение мистером Дэрроу. Я понимаю ваши семейные связи. Но дело не только в этом.
— Что-то я тебя не пойму.
— Он взял тебя под свое крыло. Почему?
— Дешевая рабочая сила.
Она покачала головой, не соглашаясь, замерцали светлые волосы.
— Нет. Посмотри на мистера Лейзера. Он самый лучший адвокат на Уолл-Стрит, а у меня такое чувство, будто и он работает задаром.
— И что же ты решила?
— Кларенс Дэрроу может надуть любого и уговорить помогать ему. Это как если тебя попросит о помощи президент или пригласит на танец Рональд Колман.
— Мне наплевать на танец с Рональдом Колманом, благодарю.
— Но почему ты, Нат?
Я посмотрел на океан. Рядом с маленьким пляжем и скалы были небольшие, и волны бились о них без всякой ярости.
— Давай искупаемся, — предложил я.
Она тихо тронула меня за руку.
— Почему ты?
— А какое тебе до этого дело?
— Мне до тебя есть дело. Мы спим с тобой, разве нет?
— И какое это имеет отношение к делу?
Она усмехнулась, сморщив подбородок.
— Ты не отделаешься, надеясь разозлить меня. Как говорят в кино гангстеры — колись...
Она казалась такой красивой, в темноте ее глаза приобретали удивительный фиалковый оттенок, и меня внезапно охватило страстное влечение к этой девушке, окатившее меня целой волной ощущений.
— Это из-за моего отца.
— Твоего отца.
— Они с Дэрроу были друзьями.
— Ты это говорил.
— Отец не хотел, чтобы я был копом. Дэрроу тоже.
— Но почему?
— Дэрроу старый радикал, как и мой отец. Он ненавидит полицию.
— Твой отец?
— Дэрроу.
Она нахмурилась, пытаясь разобраться.
— Твой отец не ненавидит полицию?
— К черту, он ненавидел ее сильнее, чем Дэрроу.
— Твой отец умер, Нат?
Я кивнул.
— Год, уже полтора года назад.
— Извини.
— Тебе не за что извиняться.
— Значит мистер Дэрроу хочет, чтобы ты ушел из полиции и стал работать на него. Следователем.
— Что-то в этом роде.
Она погрузилась в раздумья.
— Значит, детективом быть можно... если только ты не полицейский.
— Точно.
— Не понимаю. Какая разница?
— Для таких людей, как Дэрроу и мой отец, полиция олицетворяет много плохого. Правительство, ущемляющее права граждан. Взятки, коррупция...
— А что, совсем нет честных полицейских?
— Не в Чикаго. В любом случае... это не Нат Геллер.
— Что ты сделал, Нат?
— Я убил своего отца.
От ужаса у нее расширились глаза.
— Что?
— Помнишь тот пистолет, о котором ты спрашивала меня прошлой ночью? Автоматический пистолет на комоде?
— Да...
— Я сделал это с его помощью.
— Ты меня пугаешь, Нат...
Я сглотнул.
— Прости. Я совершил нечто, разочаровавшее моего отца. Я солгал в суде под присягой и принял взятку, чтобы продвинуться по службе. Потом я попытался помочь ему этими деньгами... дела у него в магазине шли плохо. Дерьмо.
У нее дрожали губы, глаза расширились не от страха, а от растерянности.
— Он покончил с собой.
Я молчал.
— Из... из твоего пистолета?
Я кивнул.
— И ты... носишь этот пистолет? Все равно носишь?
Я снова кивнул.
— Но почему?..
Я пожал плечами.
— Я думаю, что это единственная вещь, которая не дает мне забыть о совести.
Она погладила меня по щеке, казалось, она собирается заплакать.
— О, Нат... Не делай этого с собой...
— Все в порядке. Это помогает мне не делать некоторых вещей. Оружие в любом случае оттягивает карман. Мне лишь немного тяжелее, чем большинству людей.
Она обняла меня, обхватила руками, как ребенка, которого нужно успокоить. Но я чувствовал себя прекрасно. Не плакал или что там полагается делать в таких случаях. Со мной все было хорошо. Нат Геллер не плачет при женщинах. Один, глубокой ночью, очнувшись от слишком реального сна, в котором я опять нашел повалившегося на стол отца... что ж, это мое дело, не так ли?
Взяв за руку, она повела меня по песку к кромке прибоя. Сначала теплая вода мягко омыла наши щиколотки, потом поднялась до пояса, а потом Изабелла нырнула и поплыла. Я нырнул за ней и поплыл легко, как в подогретом бассейне.
Она плыла вольным стилем, с балетной грацией, у богатых детей полно возможностей попрактиковаться в плавании. Но у бедных они тоже есть, по крайней мере, у тех, кто имел доступ к озеру Мичиган. Поэтому я как ножом рассек воду, догнал Изабеллу, и футах в тридцати от берега мы остановились и стали плескаться в воде, смеясь и целуясь. Нас мягко колыхал прибой, и я уже собирался сказать, что нам лучше вернуться на берег, когда что-то с размаху дернуло нас.
Я стремительно повернулся к Изабелле и крепко обхватил ее за талию, а подводное течение начало засасывать нас вглубь, под воду, в холодную толщу, на глубину в четырнадцать футов или даже больше, играя нами, как тряпичными куклами. Но я крепко держал Изабеллу, я не собирался отдавать ее, и наконец разрывное течение, покрутив нас, слившихся в отчаянном объятии, секунд семь или восемь, которые показались вечностью, выбросило нас пришедшей из глубин океана волною на берег. Я вытащил Изабеллу на пляж, на сухой песок, до того как эта волна начала откатываться и смогла унести нас обратно в воду, назад к подводному течению.
Мы прижались друг к другу на одном полотенце, выбивая зубами дробь и гладя друг друга, дыша глубоко и часто. Мы сидели так довольно долго и смотрели, как невероятно прекрасная волна разбилась о берег, напомнив, что мы были всего на волосок от смерти.
Затем ее рот прижался к моему, а она тем временем стягивала с себя купальник, так же отчаянно, как мы сражались с разрывным течением. Я освободился от плавок и вошел в нее, она подняла колени и приняла меня с негромким стоном, который перешел в крики, эхом отразившиеся от окружающих скал. Мои ладони ушли в песок, а я смотрел на ее закрытые глаза, приоткрытый рот, на покачивающиеся полушария набухающих грудей, на пухлые соски, которые заострились и сморщились под напором пульсирующей в крови страсти. А потом мы оба издали вскрики, вознесшиеся вверх, вдоль скал и потонувшие в шуме прибоя, и упали друг другу в объятия, осыпая легкими поцелуями и бормоча уверения в вечной любви, о которых через несколько мгновений мы оба пожалеем.
Первой пожалела она. Она снова забежала в воду по колено, присела там и подмылась. Ее страх перед подводным течением отступил перед другим страхом. Вернувшись назад, она натянула купальник, села на свое полотенце и, обхватившись руками, попыталась уйти в себя.
— Я замерзла, — сказала она. — Надо уезжать.
Мы быстро оделись, и на этот раз она возглавляла переход по горной тропе к нашему автомобилю, который стоял рядом со смотровой площадкой Дыхала кита.
По пути назад она молчала как никогда долго. Пристально вглядывалась в ночь с выражением лица не столько мрачным, сколько испуганным.
— Что случилось, малышка?
Она через силу улыбнулась и глянула в мою сторону так быстро, что я даже не успел понять ее взгляд.
— Ничего.
— Что все-таки?
— Так... ничего.
— Что, Изабелла?
— Просто мы в первый раз... кое-чем не пользовались.
— Все случилось неожиданно, детка. Мы чуть не погибли. И возбудились. Тут никто не виноват.
— А я никого и не виню, — с упреком произнесла она.
— Это больше не повторится. Я куплю бушель презервативов.
— А если я забеременею?
— Иногда люди годами пытаются заиметь ребенка, и ничего не выходит. Не думай об этом.
— Достаточно одного раза.
Мы снова мчались мимо роскошных пляжных домов. Я остановился у подъездной дорожки. Оставив мотор включенным, я дотянулся до ее руки.
— Эй. Ничего не случится.
Она поглядела в сторону. Отняла свою руку.
— Ты же не думаешь, что я позволю тебе стать бесчестной женщиной, если до этого дойдет?
Она повернулась и полоснула меня взглядом.
— Я не могу выйти за тебя.
Тогда до меня дошло.
— О! Ну конечно. Моя фамилия — Геллер. Хорошие девочки-христианки не выходят замуж за евреев. Только трахаются с ними.
Она заплакала.
— Как ты можешь быть таким жестоким?
— Не волнуйся, — сказал я, трогая машину с места. — Ты всегда можешь сказать, что я тебя изнасиловал.
И сделал то, что должен был сделать еще раньше — отчалил.