Коллинз Макс Аллан. Синдикат

   На этот раз Джон Бим заметил, что я насмешливо ухмыляюсь, потому что как будто слегка смутился и, обводя рукой помещение, сказал:
   – Джей очень эксцентричен.
   Конечно, он имел в виду Джея Палмера, директора школы и радиостанции, и если судить по тому, что Бим сказал это вполголоса (и не только из-за знака «Тишина»), то о том, что Джей был эксцентричен, похоже, нельзя было говорить открыто, или, по крайней мере, громко.
   Секретаря на месте не было, но мы прождали совсем недолго, когда через прямоугольное окно, на первый взгляд казавшееся просто еще одним (правда, огромным) фото на стене, выглянуло довольно красивое, оживленное лицо молодого человека в очках, с виду – типичного студента. Он был одет в коричневый костюм и зеленый галстук.
   Юноша вошел в комнату, двигаясь с уверенностью спортсмена, и Мэри Энн заулыбалась ему. Он ответил ей смущенной улыбкой. Когда он протянул руку мне, его улыбка сделалась кислой.
   – Догадываюсь, что вы из Чикаго, – сказал он.
   – Совершенно верно, – подтвердил я.
   – Я там пытался найти работу, – пояснил он. – Сказали, что мне нужно попробовать сначала на станции в провинции. – Он усмехнулся и кивнул на дерево над головой. – Так что я поймал их на слове.
   Бим положил руку юноше на плечо и сказал:
   – Нейт Геллер. Этот молодой человек – Датч Риган. Он наш ведущий спортивный комментатор. Собственно, мы переводим его в отделение нашей станции Даббл-Ю. Оу. Си в Де-Мойне уже через несколько недель.
   – Рад с вами познакомиться, Датч, – сказал я, и мы обменялись рукопожатием (да он и в самом деле был спортсменом). – Надеюсь, мы вам не помешаем.
   – Я выхожу в эфир через пятнадцать минут, – пояснил он.
   Бим познакомил Ригана с Мэри Энн, на которую (совершенно очевидно) красивый малый произвел неизгладимое впечатление.
   – Мистер Бим сказал, что вы пришли поговорить о его сыне, – поправляя очки, сказал Риган, – но я Джимми не знал. Я на станции Даббл-Ю. Оу. Си всего несколько месяцев.
   – Но вы были близким другом другого диктора, знавшего Джимми.
   – Джека Хоффмана? Конечно.
   – Мистер Бим подумал, что в ваших разговорах с Хоффманом может быть упоминалось имя Джимми. Бим заметил:
   – Постарайся вспомнить, Датч. У Джимми было очень много друзей...
   Риган задумался. Его лицо сделалось таким правдивым, что страшно было смотреть.
   – Ничего не могу припомнить, сэр. Я очень сожалею.
   Я пожал плечами.
   – Ну что ж... Все равно – благодарю.
   – Э-э, мистер Геллер, можно вас на минутку? Вы не заглянете в студию?
   – Отчего же, – согласился я. Джон Бим поглядел на Ригана с любопытством, и тот объяснил:
   – Хочу попросить мистера Геллера проведать в Чикаго моего друга. Долго не задержу.
   Бим кивнул. Мы вошли в студию; комната была увешана темно-синими бархатными драпировками – для звукоизоляции, хотя на потолке висело еще больше дерева, коры и прочего. Ко всему этому крепились чучела птиц различных видов, призванные, вероятно, изображать полет, хотя они вообще никуда не собирались.
   – Не хотел говорить при самом мистере Биме, – сказал Риган. – Я действительно знаю кое-что о его сыне, но не очень лестное.
   – О-о? И что же?
   Бим наблюдал за нами через окошко, а мертвые птицы следили с веток деревьев над головой.
   – Он связался с плохой компанией. Отирался в подпольных кабаках. Напивался. Валял дурака с дамами используя это определение в самом широком смысле, если вы понимаете, куда я клоню.
   – Понял. А в каких заведениях он обычно околачивался, знаете?
   Риган криво улыбнулся:
   – Я не трезвенник. Я – ирландец.
   – Это значит, что вы, возможно, знаете, какие-нибудь из этих заведений?
   – Знаю. Мы с Джеком Хоффманом время от времени похаживали в некоторые. А что?
   – Сегодня вечером работаете?
   – Нет.
   – Свободны?
   – За ваш счет.
   – Разумеется.
   – Я живу в «Пансионе Перри», на углу Восточной Четвертой и Перри. В восемь часов буду ждать вас перед домом.
   – Заметано.
   Мы пожали друг другу руки. Он улыбнулся – улыбка была заразительная.
   – А почему – ирландец? – не удержался я.
   – Это прозвище, – сказал он и пошел в кабинку комментатора, видневшуюся через окошко на задрапированной стене слева, где также маячил большой микрофон Даббл-Ю. Оу. Си.
   В чудной приемной отец Мэри Энн спросил:
   – О чем шла речь?
   – О его давнишней подружке, которую он просит разыскать.
   – Вот как!
   – Славный парень.
   – Действительно, славный. Тогда, что ж. На десять часов я условился встретиться с Полем Трэйнором в редакции газеты. А до этого времени мне нужно остаться здесь и поработать. Так что я покидаю вас – передаю дочери.
   – Пойдем, – скомандовала Мэри Энн, беря меня под руку. – Встреча назначена на десять, а сейчас только половина девятого. Я собиралась взять тебя с собой прогуляться по моему самому любимому месту на свете. Или не на свете, а в Трай-Ситиз.
   – В самом деле? И что же это такое?
   – "Маленький кусочек рая". Когда-нибудь слыхал о таком?
   – Не припомню. Где же он?
   – За соседней дверью.

* * *

   Вскоре Мэри Энн водила меня по дворику в восточном стиле: мимо распластанной на скале, сделанной из камней и черепицы, змеи длиной в тридцать футов; вблизи двух идолов с человеческими головами и телами обезьян под зонтиками из раковин и камня; через четырехтонную вращающуюся дверь, выложенную тысячами жемчужных крошек и полудрагоценных камней, ведущую в большую пагоду, в которой древние индуистские идолы соседствовали с кусками итальянского мрамора, сглаженного морским прибоем. Здесь были сады камней, маленькие и большие пруды с водящейся в них рыбой и другой живностью и фауной, окаменевшее дерево и растущие живые растения, раковины и многое другое, чего мне (да и не мне одному) прежде не доводилось видеть. Проблема заключена в том, что я не был уверен – хотел ли я это увидеть вообще.
   Пока Мэри Энн меня водила, я больше помалкивал. Она была очарована, а я нет. Похоже, деньги, вбуханные в это сочетание каменного сада с музеем, принимая во внимание тяжелые времена, были немалыми. Здесь не было толкового смотрителя с идеей; это было просто тщеславное собрание – некий конгломерат, в сумме получившийся гораздо менее ценным, чем его отдельные части.
   – Знаешь, ведь это личная коллекция Джея Палмера, – пояснила Мэри Энн, когда мы стояли перед огромным черным идолом, а табличка сообщала нам, что этому «Благословляющему Будде» более тысячи лет. – Как это мило с его стороны, что он открыл для публики такую коллекцию!
   – Мы заплатили десять центов.
   – Что такое десять центов?
   – Две чашки кофе. Сэндвич.
   – Не будь таким придирой, Натан. Разве ты не замечаешь красоту подобного места?
   – Ты имеешь в виду – этого мира иллюзий? Конечно. Славно попасть разок и ненадолго в настолько чуждое реальности местечко.
   – Ты прав, черт побери, – заметила она и прижалась ко мне со словами: – Вот эта часть сада – моя самая любимая.
   И мы вошли в крошечную венчальную часовню, сложенную из гальки и камней на известковом растворе, с каменным алтарем шириной в восемь и высотой в десять футов.
   – Самая маленькая христианская церковь на свете, – произнесла она тихо.
   – Шутить изволишь.
   Мы держались за руки; сжимая мою очень крепко, она проговорила:
   – Ежегодно здесь венчаются сотни пар. То, что ее мог согревать холодный каменный клозет вроде этого, было следствием ее воображения и романтических чувств.
   – Разве не великолепно? – спросила она.
   – Ну... в общем...
   Она обвила меня руками, заглянув в глаза с невинным выражением, которое, как я уже понял, было наигранным лишь частично.
   – Когда мы решим пожениться, – сказала она, – давай здесь и обвенчаемся.
   – Вы просите моей руки, мадам?
   – Кроме всего прочего.
   – О'кей. Если мы решим жениться, обвенчаемся здесь.
   – Если?
   – Если или когда.
   – Когда.
   – Хорошо, – сказал я. – Когда.
   Она почти бегом, как школьница, потащила меня прочь. Когда мы вышли к журчащему поблизости небольшому ручью, она тоже почти журчала:
   – Это было наше любимое место.
   – Чье?
   – Наше с Джимми, когда мы были детьми. Мы приходили сюда каждую неделю. Придумывали разные истории, бегали повсюду, пока нас не останавливали экскурсоводы. И когда уже стали подростками, все равно постоянно сюда ходили.
   Я ничего не сказал.
   Она присела на каменную скамью.
   – За день до того, как Джимми ушел, мы тоже были здесь. Бродили, разглядывали. Есть еще оранжерея, которую мы должны посмотреть, Нейт. – Она встала. – Пойдем.
   – Так, погоди секундочку.
   – Да?
   – Насчет твоего брата. Я не возражаю против его поисков – это моя работа. Вы мне за нее платите. Вернее – ты заплатила. Дальше я не собираюсь брать с вас какие-либо деньги. Но, тем не менее, впредь – твой брат...
   – Да?
   – Я больше не хочу о нем ничего слышать.
   Ее лицо превратилось в маску удивления:
   – Да ты ревнивый!
   – Ты чертовски права, – подтвердил я. – Давай-ка спустимся с небес в преисподнюю.
   Она поцеловала меня со словами:
   – Давай, не возражаю.

Глава 24

   – Джимми – хороший мальчик, – говорил мне Поль Трэйнор, – только немножко сбился с дороги.
   Трэйнор был постарше меня всего на несколько лет, но волосы уже почти все поседели; долговязый, телосложение, как у человека, склонного к «пивному» животу; на носу появились первые прожилки, а печальные серые глаза были как бы все время влажными. Он сидел за машинкой на первом этаже в комнате, заставленной столами, половина из которых была занята, в основном, мужчинами, дымящими своими сигарами и стучащими на машинках, невзирая на производимый ими самими шум и гам.
   – Он вырос во времена Луни, – продолжал Трэйнор. – тогда в нем и развилось это восхищение гангстерами. Вы знаете, мы всегда в «Демократе» давали множество новостей из Чикаго, И массу горяченького из жизни гангстеров, и не только, чтобы угодить читателю, но еще и потому, что с преступной группой Капоне связана поставка спиртного через Трай-Ситиз. Так что, подрастая, малыш из этих мест с легкостью знакомится со спиртным – с Дикого Запада или откуда-нибудь еще.
   – Его отец сказал, что вы с Джимми были близкие друзья. Вы его постоянно брали с собой в поездки.
   – Ну да. С тех пор, как ему исполнилось тринадцать. Он читал настоящие детективные журналы и «Черную маску», и другие, вроде этого. Завел альбом для вырезок о Капоне и его компании и так далее. Мне это казалось безвредным. До тех пор, во всяком случае, пока он не закончил среднюю школу и не начал куролесить.
   – Пить и веселиться – это вы имеете в виду? Большинство мальчишек занимаются этим, когда им стукнет восемнадцать или около того.
   – Конечно. Мальчишке сразу после школы хочется расслабиться, хочется только и делать, что общаться с приятелями и одурманиваться горячительным. Кипящая юность. Ну, а что такого? Да я на месте его отца мечтал бы даже, чтобы Джимми так себя вел: фляжки на бедре и енотовые куртки. Эх!
   – То есть, хотите сказать – таскаться по подпольным заведениям в компании?
   Его улыбка напоминала складку на тряпке.
   – Ну да. Но, к сожалению, все было намного хуже. Он лично сошелся с местными бутлегерами. И, возможно, – но только возможно! – он на них работал. Старику только не рассказывай, это его добьет.
   – Не беспокойтесь, не скажу. Но в самом деле малыш хотел быть гангстером?
   – Хотел ли Джимми, подрастая, стать Аль Капоне? Ха! Это не совсем так. Тут сочетались две вещи. Во-первых, он просто был захвачен всей этой преступной компанией, гастролирующим балаганом семьи Капоне. каковым она и была. Группа, с которой он связался, была бандой Ника Коэна, в компании с Таларико.
   – Эти фамилии мне ни о чем не говорят.
   – Ну, в общем, Коэн и Майк Таларико иногда бы вали конкурентами и иногда партнерами. Знаете – в зависимости от того, что требует бизнес. Прошлым летом Коэна застрелили перед его домом. Убийцу не нашли, хотя и обвиняли в этом Маскетайна, но потом отпустили. Ходил слух, что это сделал кто-то из Чикаго... Возможно, Таларико нанял кого-то, потому что болтали, что Коэн снюхался с фэбээровцами. Так или иначе, Джимми знал Коэна и его банду. И... да ладно.
   – Продолжайте, я слушаю.
   – Послушайте, Джон Бим – прекрасный человек, и если он пытается разыскать сына, я рад ему помочь. Но тут есть кое-что, о чем я могу вам рассказать, только если вы поклянетесь хранить тайну. Абсолютную, черт возьми, тайну.
   – Согласен.
   – Вам надо еще понять вторую причину, почему Джимми связался со всеми этими подонками: он хотел стать писателем, репортером. Он хотел уехать в Чикаго и писать о гангстерах в «Трибе». Ему, видите ли, не хотелось угодить в саму игру. Ему хотелось сидеть на линии пятидесяти ярдов и вести репортаж. Вы понимаете меня?
   – Да.
   – А вот то, о чем вы должны помалкивать, ради Бога. – Он понизил голос, наклонившись ко мне. – Джимми снабжал меня информацией. Он связался с компанией Коэна и даже делал для них кое-что – самую малость – водил грузовик туда и обратно, никакого оружия или чего такого, только бутлегерство. Но у него были ушки на макушке, и он кое-что мне рассказывал. Пересказывал сплетни, уловили? Если происходило что-нибудь важное – а мы тут переняли стиль Чикаго в перестрелках, взрывах, краже детей – в общем во всем, чем вы знамениты, – Джимми рассказывал мне.
   – Вы это поощряли?
   Он поглядел на меня почти с отчаянием, серые глаза застыли наподобие дымчатого стекла, сигара догорела, но он, по-видимому, этого не заметил.
   – Я ему платил, – наконец ответил он.
   – Понятно.
   – Нет, вы не поняли. Малыш действовал на свой страх и риск. И я ему объяснял, что ему не сносить своей чертовой башки, если он не прекратит, но, пропади все пропадом, если он не перестал снабжать меня ценными фактами. И я не мог устоять – ведь я репортер. А ему было восемнадцать, девятнадцать, двадцать, и это все продолжалось. Он уже стал достаточно зрелым, чтобы отвечать за свои действия.
   – А вам не приходилось бывать в каких-нибудь местах, где он околачивался? Кто были его «дружки»?
   – Вы что, спятили? Я никогда с ним не ходил: его не должны были со мной видеть, раз уж он выполнял свою придурочную тайную работу. Но, если хотите, я могу объяснить вам, где находятся некоторые из подпольных заведений в городе.
   Он начал мне перечислять их, и я остановил его, когда полностью заполнил страницу записной книжки. Закончив, он добавил:
   – На самом деле, я не могу вам дать ни одной фамилии тех амбарных крыс, с которыми он якшался, потому что он никогда их, собственно, и не называл. С большими парнями он не был близок, так что говорить о нем с Таларико или с Лукези нет никакого смысла. Они, возможно, не отличат Джимми от Адама. Джимми знал Козна, но Коэн мертв.
   – Еще что-нибудь можете мне рассказать?
   – Что ж. Знаю еще, что он мотался несколько раз в Чикаго. Это было, пока он еще учился в колледже, во время каникул летом 1930 года. Меня всегда это беспокоило. Видите ли, его друг Коэн был тесно связан с парнями из Чикаго. Слыхали когда-нибудь о парне по имени Тед Ньюбери?
   Тело в яме рядом с телефонным столбом.
   – Да, – ответил я, – слыхал о таком.
   – Это большая «шишка» из Чикаго, тесно связанная со спиртным. Я писал о суде в конце 1931 года, где Ньюбери с Коэном и Таларико с Лукези проходили по одному делу. Так или иначе, а Джимми бывал в Чикаго пару раз, и мне всегда хотелось знать, ездит ли он по своим делам или по поручению Козна. Я его дотошно расспрашивал, но он всегда заявлял, что ездит только «для удовольствия». Нутром-то я всегда чувствовал, что Джимми рискует головой. И теперь я все думаю, где те альбомы с вырезками, что он делал в начальной и высшей школах, полные статей о Чикаго и Капоне, и не могу не думать – зачем были нужны его путешествия «Для удовольствия».
   – А вы не говорили с ним о его планах поехать в Чикаго и попытаться там найти работу?
   – Говорил. Я объяснял ему, что его мечты не имеют ничего общего с реальной жизнью. Что его вышвырнут, как щенка. «Но я должен попытаться», – ответил он. И я понимал, что каждый имеет право хотя бы на одну попытку. Так что я и не пробовал его останавливать, даже написал ему рекомендательное письмо на случай, если ему каким-то чудом удастся заполучить настоящее интервью. Еще я ему сказал, что если он потерпит неудачу, то может вернуться, и если больше ничего не подвернется, я попытаюсь устроить его в «Демократ» печатником. А он ответил... Да, что же он ответил? Казалось, он был совершенно уверен, что они дадут ему шанс. Нахально ответил, сопливый мальчишка: «Ох, да напечатают они мой материал». Да, что-то вроде этого. Никогда не слыхал ничего нелепее.

* * *

   А я слышал, и как можно подробнее рассказал все Мэри Энн за ланчем в кафетерии у Палмера. Кафетерий находился в узком одноэтажном особнячке, прислонившись крышей к стене одного из главных корпусов колледжа. Изречение над входом гласило: «Стоит Жить на Свете ли?.. Это Зависит от Печени».
   Печень я не взял, хотя блюдо из нее было; меня потянуло на пирожок с мясом, но в этом кафетерии он не являлся «маленьким кусочком рая».
   – Я знаю, что у Джимми были друзья из крутых парней, – сказала Мэри Энн. – И я знала, что он выпивал в компании и вообще. Но не знала ни о каких... гангстерах или бутлегерах, или еще о чем-нибудь подобном.
   – Может, ты была к нему не так близка, как думала? Ее взгляд меня просто пригвоздил.
   – Мы были очень близкими людьми. – Потом небрежно добавила: – Что он интересовался криминологией, я знала.
   – Его интересовали сами преступники.
   – Это одно и то же.
   – Да нет, не одно и то же. Слыхала когда-нибудь о парне по имени Рейнгард Швиммер?
   Себе она взяла печень. Проглотив кусочек, сказала:
   – Ну конечно. Имя Рудольфа Швиммера у всех на устах.
   Поставила меня на место. Какие-то парни из колледжа за соседним столиком, наблюдавшие за ней, ждали от нее именно такого поведения. Они влюбились в ее попку еще в очереди.
   – Рейнгард Швиммер, – поправил я. – Он был оптиком. А увлекался гангстерами. Он практиковался в Чикаго, так что преуспел в своем увлечении – все время крутился в кабаках, где они были постоянными посетителями, и даже в каких-то местах их бизнеса, включая гараж где нагружали и разгружали грузовики с горячительными. Однажды док Швиммер заскочил на минутку в гараж потолковать с парнями, поджидавшими своего босса Багзи Моурена и его помощника, парнишку по имени Ньюбери, как ввалились копы и велели всем поднять руки вверх.
   – И безвинного доктора арестовали тут же вместе с ужасными бандитами, – догадалась она.
   – Не совсем так. Это был день святого Валентина 1929 года.
   Мэри Энн не изображала наивную, она поняла, что я имею в виду.
   – Они его убили, Мэри Энн, – закончил я. – Возможно, он говорил людям с автоматами, что он не из гангстеров, что он – всего-навсего оптик. Все равно они его застрелили. Он там находился, вот его и убили.
   Глаза ее наполнились слезами.
   – Ах, ну почему ты такое рассказываешь, Натан?
   Мы полным ходом приближались к истерике.
   – Эй, – сказал я, пытаясь уменьшить скорость. – Только не здесь. Прости меня. Я не хотел тебя расстроить, просто так вышло... Но картина жизни твоего брата начинает потихоньку вырисовываться, Мэри Энн. И выглядит он не больно-то сообразительным.
   – К твоему сведению, мой брат был студентом-отличником.
   – Мэри Энн. Есть просто школа, а есть школа, где любят безжалостно придираться. Твой брат был мальчиком из Девенпорта, Айова. Он мог крутиться около каких-нибудь бутлегеров, – я выразился немножко туманно, помня об обещании, данном Трэйнору, – но он был всего-навсего мальчишкой из порядочной семьи.
   – Что ты об этом думаешь?
   – Не знаю, но предчувствую плохое. Может быть, из-за мясного пирожка.
   – Но ты же говорил, что Джимми может мотаться по железной дороге, знакомиться со страной...
   – Думаю, что может быть и так. Мэри Энн, меня беспокоит вот что: первое – здесь, в Девенпорте, он был связан с бандитами, и второе – как тебе известно, отец дал ему две сотни долларов на оплату обучения у Пал-мера, а он их прикарманил и удрал в Чикаго.
   Она побледнела.
   – Нет, Джимми мне этого не говорил.
   – Он тебе сказал, что собирается добираться на товарняке, но было ли это так на самом деле?
   – Если он так и сделал, и если две сотни долларов были при нем, что ж... это меня очень тревожит.
   – Что ты такое говоришь?
   – Ничего. Но если он благополучно добрался до Чикаго со своими двумя сотнями, то я съем еще одну порцию этих пирожков.
   У нее задрожала нижняя губа; я положил свою руку на ее.
   – Извини меня, – попросил я, – я вел себя, как негодяй. Просто... я хотел тебя подготовить, на всякий случай.
   – Какой случай?
   – На случай того, что тебе придется поглядеть кое на что без розовых очков.
   В раздумье она отодвинула от себя тарелку с печенкой.
   – Найди его, Натан, – попросила она. – Пожалуйста.
   – Я попытаюсь.
   – Не пытайся, а сделай. Найди его ради меня.
   – Не могу этого обещать.
   – Нет, пообещай.
   – О'кей, обещаю. Тебе получше?
   Она с трудом улыбнулась:
   – Да.
   А как насчет того, чтобы помочь мне в поисках? Конечно, – согласилась она.

* * *

   Она договорилась встретиться с преподавателем колледжа в Огастене, чтобы поговорить по поводу занятий брата журналистикой. Это был живописный учебный городок на зеленом отвесном берегу реки, а в здании, куля мы вошли, на стенах – ни единого изречения. Но степенный преподаватель английской литературы, который также обучал и журналистике, о Джимми ничего ценного сказать не смог, за исключением того, что тот прекрасно писал и подавал большие надежды; что его отметки по всем предметам – от литературы до математики – были самыми высокими. И ничего о личной жизни Джимми, ничего по поводу тех его рассказов для школьной газеты отражавших его интерес к преступности, о котором толковал мне Трэйнор.
   На обратном пути в Девенпорт мы заехали на рынок и, вернувшись домой, я помог ей на кухне, а она порадовала отца, приготовив на обед ростбиф со всякой всячиной. Мы с ней удивили друг друга тем, что оба готовим, и притом неплохо. Я, пока рос, дома все время занимался стряпней, а она многие годы в доме отца была единственной женщиной. Так что мы пришли к соглашению, что когда поженимся, в кухне будем управляться по очереди, хотя мысленно я дал себе слово, что она будет это делать только в исключительных случаях.
   После обеда Мэри Энн с отцом прошли в его кабинет. Они позвали и меня, но я уклонился: это был семейный разговор, а я еще не был ее членом. Кроме того, у меня было назначено свидание.

* * *

   Датч Риган, прислонясь к стене дома, поджидал меня перед «Пансионом Перри», одетый в коричневые брюки и свитер поверх рубашки и галстука. Судя по виду, он был полон решимости не позволить мне одному крутиться по местным подпольным заведениям. Я подъехал, и он сел ко мне в машину.
   – Все время прямо, – сразу улыбнувшись, сказал он.
   – Взгляните на это, – предложил я и подал ему записную книжку со страницей, загнутой там, где я записывал перечень подпольных заведений Трэйнора.
   – Тут почти все, – заметил Риган. – Где вы его раздобыли?
   – У одного репортера. Что-нибудь важное пропущено?
   – Это почти все заведения в нижнем городе. Думаю, в этот список попали и придорожные закусочные.
   – И много их?
   – Всего пара. Но сегодня вечером мы лучше попросту выпьем пива, по кружке в каждом, ведь мы же не собираемся проверять весь список. Я, во всяком случае, не собираюсь.
   – Сделаем лучше так, – предложил я ему. – В каком-нибудь из этих заведений вы бываете постоянно? – Один-два раза почти во всех побывал.
   – Всего-то по разу или по два? Ну и ну!
   – Не скажу, что я пьющий, просто я – ирландец.
   – А есть разница?
   – Вы же рыжий, вы мне и объясните.
   Я усмехнулся:
   – Я – ирландец только наполовину, а вы выглядите полноценным.
   – Что ж, мой папа выпивал очень неплохо, собственно даже хорошо. Я же, в основном, пью в студенческой общине на задней веранде, а то и в припаркованной машине. И знаете что, вам в этих забегаловках лучше не закусывать. Большинству, чтобы их не закрыли, приходится объявлять, что у них подают еду.
   – Ну, это – для проформы.
   – Ладно, я просто решил, что насчет еды лучше вас предостеречь. Кажется, мы сейчас направляемся к Мэри Хуч, а я знаю того парня, который там готовит сэндвичи: так, когда он сам их переест, его рвет.
   Вначале мы покатили по заведениям в нижнем городе, начав с одного на Восточной Второй, владелицей которого была приземистая пожилая дама, известная всем как Мэри Хуч. Эта добродушная старая дева выглядела так, что могла бы запросто провести пару раундов с Барни. Ее заведение, подобно большинству тех, что я когда-либо посетил, было подпольным, без вывески снаружи, но в другом смысле работало без опаски. Легальная продажа пива не подрывала ее бизнес: около дюжины рабочих при баре, смешивая пиво со спиртным, поддерживали это заведение, порядочно превышая легальные доходы.
   – Я знаю Джимми, – сказала Мэри Хуч – дама с пухлым лицом, в котором потонула пара глаз-бусинок, и с торчащими, как у Джо Зангары, волосами. – Милый малыш. Но я слышала, что он давным-давно уехал в Чикаго.