Это мы знаем теперь, но этого не знал тогда Харитонов, и тут следует отметить искусство Сурина, который все меры принимал к тому, чтобы состав группировки противника и его действительные намерения яснее представлялись командарму.
У Сурина не только хорошо действовала войсковая разведка, большое значение придавал он агентуре. Его разведчики и особенно разведчицы проникали глубоко в тыл врага.
Сурин соединял в себе обширные знания с ясным пониманием того, какими преимуществами располагает наша разведка, пользуясь поддержкой советских людей, временно очутившихся в гитлеровской неволе.
Нередко Харитонов и Сурин разговаривали о том, как выигрывались или проигрывались сражения из-за хорошей или плохой разведки. Так возник своего рода бюллетень наиболее интересных фактов, который Сурин по указаниям Харитонова составлял и рассылал в дивизии.
В бюллетене рассказывалось о том, как в первой мировой войне немцы проиграли битву на Марне из-за того, что командующий правофланговой армией Клук пренебрег разведкой.
Русским перед первой мировой войной удалось получить план развертывания австрийской армии, но это стало известно австрийцам. План был пересоставлен. Русское командование, не зная об этом, развернуло свои войска против ранее намеченного рубежа.
В результате австрийцы нанесли русской армии мощный удар.
Во второй мировой войне японцы, собираясь напасть на американские базы в Тихом океане, передали позывные радиостанций своего флота береговым радиостанциям. Американская радиоразведка по этим позывным решила, что флот японцев находится на своих базах. А он в это время внезапно напал на Пирл-Харбор.
Чтобы замаскировать немецкий аэродром под Парижем, немцы выставили макеты самолетов, а боевые перебазировали в- другое место. Но английская разведка узнала об этом и, чтобы подчеркнуть свою осведомленность, попросила английских летчиков сбросить на этот аэродром деревянные бомбы.
Сурин доложил, что на подходе у противника отмечены подразделения итальянского фашистского корпуса и .самые разнообразные части других вассалов Гитлера.
Становилось ясно, что лучшие свои дивизии Гитлер продолжает отправлять к Волге, а на Воронежском фронте собирается перейти к обороне.
Хозяйка дома, где жил Харитонов в селе Давыдовка, Евфросинья Митрофановна, была уведомлена капитаном Шпаго, что к генералу приедет гость. Харитонова она редко видела, так как с того дня, как он остановился у нее, он все время был на передовой. Изредка приезжал ночью. До самого последнего времени она не знала фамилии своего постояльца. Знала только, что он был родом из Ярославской области и любил играть на гармошке.
Предупрежденная о том, что к генералу будет гость, Евфросинья Митрофановна вымыла полы на половине своего жильца и покропила стены, чтобы в горнице был хороший дух.
Смахивая пыль с комода, она залюбовалась небольшим бронзовым бюстом Ленина. Ее четырнадцатилетний сын Вася заинтересовался балалайкой, висевшей над кроватью, и гармошкой, стоявшей на табурете.
Убрав горницу, Евфросинья Митрофановна стала готовить обед.
Она очень волновалась, так как не умела готовить городских кушаний.
Наконец меню было составлено: на первое хорошо будет борщ, на второе-жареная баранина с картофелем, на третье-компот из сушеных яблок.
Занимаясь на кухне, Евфросинья Митрофановна то и дело поглядывала в окно, не покажутся ли генерал и его гость. Васе было поручено наблюдать в огороде и, как только они покажутся, предупредить.
Вася залег в ботве, лежал долго и никак не мог взять в толк, как получилось, что он проворонил гостя. А что проворонил, сомневаться не приходилось-из раскрытых окон горницы до его слуха донеслись мужские голоса.
Сконфуженный, он возвратился на кухню.
- Эх ты, разведчик, не углядел! - корила мать. - А еще в армию просишься.
В кухню вошел невысокий стройный капитан.
- Вася, зайди к нам! - пригласил он.
Вася вошел в. горницу. Двое мужчин при его появлении прекратили разговор.
Смуглый, мускулистый, моложавый их постоялец, с рассеченной губой и шрамом вдоль щеки, был тут. Вася его видел мельком, а теперь мог рассмотреть поближе.
Он был одет в защитного цвета куртку с застежкой "молния".
Петлицы у него были тоже защитного цвета, звезды на них не вышитые, а металлические.
- Сколько тебе лет? - спросил он Васю.
- Четырнадцать!
- У меня племянник чуть помоложе тебя, - улыбнулся -генерал, - недавно прислал мне письмо. "Дядя Федя, - пишет он, - лето пришлось проводить на своем огороде, зато сейчас уничтожаем их в своем желудке!" Я так и не понял, кого он уничтожаетогород или продукцию. Далее он пишет: "Семка наш растет!"
А кто такой Семка? Может, это человечек, а может, и поросеночек. Вот и ты, наверно, так пишешь!
Вася промолчал. Хвалить себя он не считал удобным. Но, конечно, таких ошибок он не допустил бы.
- Говорят, ты на балалайке умеешь играть! - снова заговорил генерал.
- Немного умею.
- Сыграй!
Вася, присев на лавку, прошелся по струнам.
Он сыграл сначала залихватские частушки, потом вальс и, наконец, пионерскую походную песню.
- Ну вот что, Вася! Возьми себе на память эту балалайку...
Вася смущенно молчал.
- Бери, не смущайся! - приободрил генерал. - Обидишь меня, если не возьмешь!
Вася взял балалайку.
Когда командующий фронтом и- Харитонов остались одни, командующий фронтом рассказал о положении дел.
В середине декабря предстояло пресечь попытки Гитлера деблокировать окруженную нашими войсками армию Паулюса.
Эту наступательную операцию призваны были осуществить два наших фронта-Юго-Западный и Воронежский.
Командующий показал на карте направление удара, наносимого Харитоновым. От Верхнего Мамона изогнутая стрела вела к Кантемировке.
- В составе твоей армии будет столько войск, что, если сумеешь хорошо ими командовать, задачу выполнишь! - обычным ровным голосом продолжал он. - У тебя будет танковый корпус, стрелковые дивизии, отдельные стрелковые бригады, артиллерийские дивизии, кавалерийский корпус. Хватит тебе?
У Харитонова занялось дыхание.
- Ну, а теперь, - заключил гость, - разреши сообщить тебе, Федор Михайлович, что за Коротояк командование нашего фронта представило тебя к награде-ордену Кутузова первой степени, а дивизии Карапетяна присвоено наименование гвардейской. Она у тебя куда отведена?
- В Хреновский бор.
- Поедем туда вручать знамя!
- Товарищ командующий фронтом, разрешите обратиться, - проговорил Шпаго, входя в горницу. - Тут наша хозяйка Евфросинья Митрофановна обед сготовила. Нельзя ее обижать...
Командующий посмотрел на часы и покачал головой.
Шпаго, чувствуя заминку, вышел, и вскоре появилась Езфросинья Митрофановна.
- Да как же это?.. Да не пущу вас никуда!..
- Евфросинья Митрофановна! - извиняющимся тоном начал командующий фронтом. - Обещаю в следующий раз откушать все, что прикажете. А сейчас... Нам надо еще делом заняться... Мы еще обеда вашего не заработали...
-Нет уж, вы нас не обижайте... Уж теперь видно, что отобьемся... по всему чувствуется... До нас-то уже немец не дойдет!
А вы говорите-не заработали',. Нет, вы у нас теперь заработали!..
- Ну, так и быть! - сдался командующий фронтом. - Расстроили вы все мои планы, Евфросинья Митрофановна.
Весть о присвоении дивизии Карапетяна почетного звания гвардейской быстро облетела все полки.
Дивизия, отведенная с Коротоякского плацдарма, расположилась в знаменитом Хреновском бору, невдалеке от Шилова леса, где двести с лишним лет назад Петр Великий заготовлял мачты для своего Азовского флота. Величественные, в несколько обхватов дубы, иссеченные грозами, встречали воинов, выдержавших не менее жестокие бури.
В лесу раздавались песни, смех, шутки. Все находились в том особом состоянии, когда каждый радуется покою, а воображение еще продолжает жить прошлым.
У одного шалаша расположилась группа разведчиков.
- Нет, что ни говори, ребята, а разведчик на войне-первый человек! приосанясь, размышляет вслух наш старый знакомый, сержант Синельников. Больше всех знаешь. Раньше всех сидишь.
В обороне припухаешь, а в разведке-веселое дело! Каждый раз новое задание. Каждую тропинку, каждый дот, каждую лощину знаешь. В обороне можно век прожить и немца не увидеть. Осколком тяжело ранят или убьют. Отвоевался. А в разведке ты живешь и жив будешь. Почему? Сплочение. Если на Алиева напали, разве я могу его оставить? Палец от руки не оторвать. Так и у нас!
- Расскажи, Алиев, за что вас командир взвода ругал.
- За что? Пошли в поиск. Честно потрудились, а не принесли данных. Он обругал. Ребята обиделись. А я им сказал: "Ребята, он нас, конечно, обидел недоверием. Думает, обманываем. Но от нас требуют данных. А их нет. Данные нужны Родине. Попросим его нас снова послать, опять пойдем, достанем "языка"!.. Пошли, достали! - рассказывает Алиев.
Недалеко от разведчиков в лощине расположились артиллеристы.
Из медсанбата с перевязанной рукой пришел батареец Муканов. Все помнят: стреляли прямой наводкой, вдруг артналет. Снаряды рвутся возле пушек. Кинулись в укрытия. Когда артобстрел прекратился, Муканов сказал: "Ребята, вылазьте, а то немцы заберут пушки!" Сам вылез, посмотрел, видит-немецкая пехота перебегает. Ничего не сказал товарищам, что немцы близко, кричит:
"Ну чего сидите? Я же стою-и ничего!" Вдруг пуля обожгла руку. Он не растерялся: "Глядите, я же стою-и ничего. .И вы вылазьте!" Вылезли. Отстояли пушки.
На пеньке сидит майор, председатель парткомиссии. Принимают в партию отличившихся бойцов.
- Да ты не волнуйся, - говорят Хабибулину, - Спокойно отвечай на вопросы. Не руби сплеча!
- Да я это сам сознаю, а не могу с собой совладать! - смущенно отвечает Хабибулин.
У коновязи жуют овес кони, а у повозок расхаживают занятые каждый своим делом ездовые. Среди них старший сержант Ступышев. После второго ранения он из пулеметчиков стал старшиной транспортной роты. Он читает письмо.
"Письмо жены твоей Кпаши. Здравствуй, Митя! Во-первых, сообщаю тебе, что я в настоящее время живу на свете. Настенька жива. Мать хворает. Хотели забрать в Германию, паразиты, а я не пошла, хотя и угрожали, говоря, что кто не пойдет на комиссию, то будут привлекать как партизан. В Тарапкине ходили по квартирам, выгоняли, а у нас нет, и так я осталась. Мы с Настенькой месяца гри сидели у нас под замком, скрывались от бандитов и так отвалялись. Твоя одежда вся целая. Сейчас работаю на шахте. Митя, у нас фашисты сожгли дворец, ремесленное училище, столовку, баню, побили много людей и покидали в шурф. Когда достали их из шурфа, - тяжело было переживать. Митя, была счастлива получить от тебя весточку. Пиши чаще. Я очень соскучилась за тобой.
Мне почему-то кажется, что мы с тобой больше не увидимся. Но, может, как-нибудь выгоните фашистов и снова заживем. Ну, а пока до свидания. Целую крепко и желаю успеха. Пиши поскорей.
Может, что написала не так, то извини!
Твоя жена Клаша".
И ВДРУГ во все эти разговоры, думы, дела ворвалась весть, что их честный солдатский труд отмечен правительством и с этого дня они все-гвардейцы.
В назначенный час полки выстроились на большой поляне.
Оркестр исполнил гимн,
На украшенную кумачом трибуну взошел командующий фронтом, за ним Харитонов и еще несколько офицеров, и среди них был человек в гражданской одежде, с непокрытой головой, и все подумали: кто же это такой? А когда предоставил ему слово командующий фронтом, то все узнали, что это венгерский коммунист.
- Товарищи! - сказал он. - главные советские гвардейцы! Вы идете в первых рядах борцов с германским фашизмом. Война, которую вы ведете, есть война справедливая. На вас устремлены взоры, к вам привлечены сердца трудящихся всего мира. Я венгр и говорю вам: мы, венгерские антифашисты, разъясняем и будем разъяснять обманутым венгерским солдатам преступные цели войны, которую развязал Гитлер.
На трибуне появилось закрытое чехлом знамя. Командующий фронтом снял чехол, и шелковое полотнище рвануло ветром.
Командующий вручил знамя Карапетяну. Комдив прикоснулся губами к алому шелку.
В торжественной тишине знамя, колеблемое ветром, плыло над поляной.
Послышались слова команды, и войска приготовились к параду.
Командующий и Харитонов прошли вдоль строя, останавливаясь возле каждого подразделения и приветствуя героев Коротояка.
Закончив обход частей, командующий фронтом снова поднялся на трибуну, и начался торжественный марш.
После парада во всех подразделениях был дан праздничный гвардейский обед. Радостные голоса, тосты, крики "ура" долго не умолкали.
Песни, пляски длились до позднего вечера.
В армию Харитонова из госпиталей стекались воины, временно выведенные из строя в боях под Ростовом и Славянском, Из писем товарищей они узнавали, где находится Харитонов, и, залечив раны, направлялись к нему. Так прибыл сюда Васильчук. Во время коротоякских боев он получил новую санитарную машину и перевез на ней немало раненых бойцов и офицеров дивизии Карапетяна, а теперь, сидя за праздничным столом медико-санитарного батальона, захмелел и только начал было рассказывать своим новым друзьям, как туго приходилось ему, когда он ездил с фельдшерицей, которая пыталась превратить его в мартышку, и как он наконец избавился от нее, как вдруг показалась Люся.
Васильчук от удивления онемел и, не доев свой ужин, вышел из-за стола. Люся, заметив, какое впечатление она произвела своим внезапным появлением на старого знакомого, сделала первый шаг к примирению. Со свойственной ей живостью и лукавством она старалась расположить к себе это упрямое сердце, и оно уже как бы оттаяло.
Вскоре они снова поссорились.
Васильчук и Люся опять оказались на одной машине. И, когда поехали в эвакогоспиталь, водитель внезапно обнаружил пропажу запасного колеса. Он сильно переживал эту утрату и возмущался беспечным, как ему казалось, отношением Люси к его горю.
- Да неужели ж вы не могли доглядеть? Я ж вас предупреждал, что шофера-это такой народ: чуть отвернешься и не увидишь, как... - он не договорил. Слово, готовое сорваться с языка, было нецензурное, и так как он не мог произнести этого слова, то еще больше рассердился на Люсю. - Да вы понимаете это или нет, что лучше бы я вас лишился, чем запаски!..
Люся рассмеялась. То, как выражал свое негодование Васильчук, располагало ее на веселый лад. Вдруг она сделалась серьезной и вызвалась отыскать вора. Такая наивность окончательно вывела из себя шофера.
- Да за кого вы принимаете шоферов? Они совсем не такие дурни, как вы это себе представляете! Если он у вас облюбовал самую дефицитную деталь и сумел вас облапошить, так, вы думаете, он будет дожидаться ваших красивых глаз, чтобы преподнести вам ее обратно? Его уже и след простыл! А если вы будете ходить да спрашивать, так вас только на смех подымут, не посмотрят, что вы с двумя кубарями!
Люся опустила глаза с выражением беспомощности на лице.
Выражение лица Люси неожиданно смягчило шофера. Он как раз это состояние уважал в женщинах. Его мужское сердце не выдаржало, и он начал утешать Люсю, что он тоже не дурень, и уж если берется довезти ее до медсанбата, так это вполне надежно...
Не проехали они и тридцати километров, как с машиной что-то случилось. Люся и Васильчук вылезли из кабины.
Осмотрев ходовую часть, шофер открыл заднюю дверцу кузова, и Люся увидела запасный скат.
- Товарищ водитель, что же вы мне не сказали, что нашли скат? обиженным тоном сказала она.
Шофер промолчал.
- Да он, видно, и не пропадал! - уже готова была рассердиться девушка.
- Не пропадал? - вспыхнул Васильчук. - Скат .унесли из-под самого вашего носа. А это не наш скат!
- Чей же?
- Это не ваше дело!
- Как не мое? Вы взяли чужой скат? Когда? Где?
Васильчук явно уклонялся от продолжения разговора. Но от
Люси не так-то легко было отделаться.
Он должен был признаться, что снял скат с машины начальника эвакогоспиталя, пока Люся разговаривала с ним.
- Так вы сделаля меня соучастницей вашего преступления?! - в ужасе воскликнула Люся.
- Никакого преступления тут нет! - невозмутимо сказал шофер. - Он же не для себя взял и не у кого-нибудь, а у большого начальника. Уж он-то себе добудет!
Люся широко раскрыла глаза, не в силах понять этой логики.
- Сейчас же возвратимся и отдадим скат! - приказала она.
"Ага, - решил Васильчук, - опять начинается!"
Он пробовал еще несколько минут убеждать Люсю в логичности своего поступка и под конец объявил, что у него не хватит бензина.
- Я вам достану бензин. Попрошу у любого шофера. Мне на откажут! настаивала она.
- А это, как вы считаете, не преступление, если шофер вам отдаст казенный бензин? За ваши красивые глазки? Да?
И тут Люся растерялась, как при истории с медальоном.
Она не знала, как одолеть "железную логику" Васильчуке, и вынуждена была покориться.
Но, возвратившись в медсанбат, Люся сообщила об этом командиру части, скат пришлось вернуть, и отношения Васильчука с Люсей снова разладились.
Между Синельниковым и Горелкиным тоже произошла размолвка. С некоторых пор Горелкин стал замечать, что его друг начал охладевать к разведке и увлекся снайперским делом. Горелкин обиделся, но вскоре понял, что был неправ.
Однажды Горелкин возвращался из неудачного разведывательного поиска и встретил Синельникова.
- Ты что здесь делаешь?
- Охочусь.
- Покажи, как ты охотишься.
Синельников повел товарища в разрушенное здание. С чердака было хорошо видно немецкую оборону. Просидев около часа, Горелкин заскучал.
- И долго так сидеть надо? - тоскливо спросил он.
- Фашист стал пугливый! - объяснил Синельников. - Бывает, что за целый день ни одного не убьешь... Сегодня с утра здесь сижу, а настрелял мало...
Синельников раскрыл патронташ и показал две стреляные гильзы.
- Как можно проверить, что ты попал в цель? Этак и я могу настрелять сотню! - усомнился Горелкин.
- Меня проверяют.
- Кто?
- Есть .кому...
- Да, может, он с тобой заодно? Другое дело-разведка: тут надо живьем отчитываться!
Синельников обиделся. Как назло, ни один гитлеровец не показывался.
- Подожди, если хочешь убедиться!
Горелкин зарядился терпением. Наконец показалась повозка.
На передке восседал повозочный и рядом с ним автоматчик. Глаза у Горелкина заблестели.
- А ну, интересно-попадешь или нет?
Синельников выжидал.
- Стреляй! - крикнул Горелкин.
- Нет, надо подождать. Я весь ихний маршрут' изучил. Тут должно быть небольшое возвышение. Оно у меня пристреляно.
Снайперская винтовка Синельникова была укреплена.
- Упор тут имеет большое значение! - объяснил он. - Посмотри в трубку!
Горелкин нагнулся и поглядел.
- Хорошо видно? - справился Синельников.
- Видать хорошо!.. Оглядываются... Быстро поехали. Опять шагом! отмечал Горелкин.
- Я тут уложу штук пять! - сказал Синельников.
- Ну, не хвастай! Где же пять, когда их всего двое?
- А вот увидишь! - невозмутимо подтвердил Синельников.
Он приник к винтовке и выстрелил.
- Э! Не попал!.. Ты лошадь убил, а фашисты удрали... - усмехнулся Горелкин. - Так ты, может быть, и лошадей в свой счет записываешь?
- Зачем? - спокойно возразил Синельников. - Я не промахнулся. Соображать надо!
- Чего же тут соображать? Промах-и все! - не соглашался Горелкин.
Синельников начал упрашивать товарища посидеть еще часик.
- Не может того быть, чтобы они не попытались выпрячь лошадь и доставить повозку. Там ведь боеприпасы! - рассуждал он.
Горелкин, продолжая высмеивать товарища, просидел с ним еще около часа. Действительно, возле повозки вскоре появился гитлеровец и начал выпрягать лошадь.
Он делал это с большой осторожностью. Сначала высунул голову и опять скрылся. Потом еще раз высунул. Наконец встал во весь рост и, убедившись, что в него не стреляют, стал манить рукой кого-то.
Синельников продолжал спокойно дожидаться, пока возле повозки не появилось еще несколько гитлеровцев.
- Смотри, смотри, офицер! - воскликнул Горелкин.
- Ну, ясно, должен же он им показать пример, что русских не надо бояться! Они от одного случайного выстрела разбежались и готовы снарядов лишиться!
Два гитлеровца впряглись в повозку спереди, один толкал сзади. Синельников сначала уложил офицера. Солдаты бросились к убитому. Синельников уложил еще двоих.
- Теперь опять надо сидеть, ждать. Повозку обязательно поволокут! проговорил он.
Горелкин с восхищением смотрел на товарища. Синельников открыл патронташ и в особое отделение положил гильзу от пули, которой он убил офицера.
- Это офицерское отделение! - пояснил он. - А здесь, - указал он на другое отделение, - гильзы сегодняшнего числа. А тут, - он открыл третье отделение и, набрав полную горсть гильз, высыпал обратно, - тут итог за неделю!
Затем он достал записную книжку и сделал запись.
- Всякое дело любит счет! А я по профессии счетовод. Финансовый работник! - пояснил Синельников. - Ну как? Еще посидишь?
- Я бы с тобой посидел, да мне в батальон надо!
- Ладно, иди. А теперь распишись! Я без свидетелей не бью.
Горелкин расписался в книжечке.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Надежда Федоровна после отъезда мужа все более и более тяготилась той жизнью, которую она вела в Москве. Охотно выполнявшая любую домашнюю работу, она могла это делать с увлечением, когда была согрета вниманием любимого человека.
Она все более и более приходила к мысли, что ее место там, где находится муж. Об этом она писала Федору Михайловичу.
Он ей отвечал:
"Дружок мой милый, ты пишешь, что хочешь быть со мной, но ты не представляешь себе все трудности пути и тем более не представляешь обстановки, в которой я живу и работаю. К нам не только воздушные стервятники бывают частыми гостями, но и всех калибров орудия спать не дают. Твой приезд ко мне, безусловно, был бы для меня большой радостью. Видеть тебя-что может быть лучше и приятнее, но отрыв от боевых мыслей может повредить делу. Поверь мне, если бы было можно, я бы давно устроил твой приезд. Давай потерпим. Поживем пока мечтами, а реальное будет впереди".
Письмо это передала Надежде Федоровне молодая женщина в военной форме, прилетевшая в Москву на самолете.
Молодая женщина с таким увлечением рассказывала о том, как она живет на фронте с мужем, что Надежда Федоровна ей позавидовала. И хотя гостья делала вид, что завидует тыловым генеральшам, Надежда Федоровна не могла не уловить в ее тоне оттенка снисходительности. Своим рассказом гостья, сггма того не желая, как бы подчеркивала свое превосходство над нею, как существом более слабым, неспособным вынести все тяготы и опасности фронтовой жизни.
Решение Надежды Федоровны ехать к мужу стало непреклонным.
Готовясь к прорыву неприятельской обороны в районе Верхнего Мамона, Харитонов впервые располагал всем, что ему было необходимо для проведения крупной наступательной операции. А главное-у него впервые имелось достаточно времени для подготовки. Все это не могло не радовать его.
- Да, я и позабыл совсем, что и для тебя у меня есть приятное известие! Сегодня получил выписку из приказа, что ты майор!
Обмыть надо! - сообщил он адъютанту. "
- Правильно, товарищ генерал, обмоем! Даже, если на то пошло, обмоем дважды! Сначала в баньке, а потом и по сто грамм!
Харитонов улыбнулся.
- Да, в баньку, пожалуй, давно надо бы, к тому старику.
Быстро собрались. Зимнее утро было пасмурным. Харитонов и Шпаго уселись в "эмку". Миша дал газ, и машина выехала за село. Вскоре пошел снег. В сетчатой мгле трудно было различить дорогу. Проехав несколько километров и поворотив на большак, Харитонов заметил движущиеся впереди фигуры всадников. Спустя некоторое время он узнал их.
- Да это же мой конвзвод! - воскликнул он.
Приблизившись к конникам, Миша остановил машину. Коновод, сидевший на первой лошади, спешился. Шпаго выскочил ему навстречу. Вышел и Харитонов. Коновод рассказал, как они пробирались сюда. Не сразу удалось оформить откомандирование, а когда выехали, то вскоре попали в переплет. На одном из участков противник перерезал дорогу, пришлось идти в обход.
Радость встречи была омрачена печальной картиной, которую Харитонов увидел на станции. Баня была разрушена. Старик убит вовремя бомбежки. Харитонов, Шпаго и Миша отправились на могилу старика и, обнажив головы, долго стояли у занесенного снегом холмика.
Возвращались домой молча. Харитонов, едва очутился в своей комнате, снял с гвоздя гармошку и заиграл. Он это делал нередко, когда щемящая сердце грусть наваливалась на него. Немного успокоившись, он возвратился мыслью к Надиному письму: прав ли он, отказывая Наде в приезде?
Вдруг дверь отворилась, и в горницу вошла Надя, раскрасневшаяся с мороза, с тающими снежинками на ресницах, счастливая, веселая и гордая оттого, что она очутилась тут, сама еще не веря, что это конец ее мытарств.
"Видишь, как все это просто! - говорили ее сияющие глаза. - И я сама это все решила!"
Харитонов оставил гармонь и бросился к ней.
- Ну как ты догадалась! Ведь надо ж, чтобы это случилось, когда я думал об этом, хотел этого! - воскликнул он.
Не успел он расспросить, каким образом она приехала, как ему сообщили, что его срочно вызывают на узел связи.
- Ну, ты здесь устраивайся, а мне надо идти, уж не обижайся за прием! сказал он и, надев бурку, вышел.
Зина, передавая Харитонову трубку аппарата ВЧ, шепотом сказала:
У Сурина не только хорошо действовала войсковая разведка, большое значение придавал он агентуре. Его разведчики и особенно разведчицы проникали глубоко в тыл врага.
Сурин соединял в себе обширные знания с ясным пониманием того, какими преимуществами располагает наша разведка, пользуясь поддержкой советских людей, временно очутившихся в гитлеровской неволе.
Нередко Харитонов и Сурин разговаривали о том, как выигрывались или проигрывались сражения из-за хорошей или плохой разведки. Так возник своего рода бюллетень наиболее интересных фактов, который Сурин по указаниям Харитонова составлял и рассылал в дивизии.
В бюллетене рассказывалось о том, как в первой мировой войне немцы проиграли битву на Марне из-за того, что командующий правофланговой армией Клук пренебрег разведкой.
Русским перед первой мировой войной удалось получить план развертывания австрийской армии, но это стало известно австрийцам. План был пересоставлен. Русское командование, не зная об этом, развернуло свои войска против ранее намеченного рубежа.
В результате австрийцы нанесли русской армии мощный удар.
Во второй мировой войне японцы, собираясь напасть на американские базы в Тихом океане, передали позывные радиостанций своего флота береговым радиостанциям. Американская радиоразведка по этим позывным решила, что флот японцев находится на своих базах. А он в это время внезапно напал на Пирл-Харбор.
Чтобы замаскировать немецкий аэродром под Парижем, немцы выставили макеты самолетов, а боевые перебазировали в- другое место. Но английская разведка узнала об этом и, чтобы подчеркнуть свою осведомленность, попросила английских летчиков сбросить на этот аэродром деревянные бомбы.
Сурин доложил, что на подходе у противника отмечены подразделения итальянского фашистского корпуса и .самые разнообразные части других вассалов Гитлера.
Становилось ясно, что лучшие свои дивизии Гитлер продолжает отправлять к Волге, а на Воронежском фронте собирается перейти к обороне.
Хозяйка дома, где жил Харитонов в селе Давыдовка, Евфросинья Митрофановна, была уведомлена капитаном Шпаго, что к генералу приедет гость. Харитонова она редко видела, так как с того дня, как он остановился у нее, он все время был на передовой. Изредка приезжал ночью. До самого последнего времени она не знала фамилии своего постояльца. Знала только, что он был родом из Ярославской области и любил играть на гармошке.
Предупрежденная о том, что к генералу будет гость, Евфросинья Митрофановна вымыла полы на половине своего жильца и покропила стены, чтобы в горнице был хороший дух.
Смахивая пыль с комода, она залюбовалась небольшим бронзовым бюстом Ленина. Ее четырнадцатилетний сын Вася заинтересовался балалайкой, висевшей над кроватью, и гармошкой, стоявшей на табурете.
Убрав горницу, Евфросинья Митрофановна стала готовить обед.
Она очень волновалась, так как не умела готовить городских кушаний.
Наконец меню было составлено: на первое хорошо будет борщ, на второе-жареная баранина с картофелем, на третье-компот из сушеных яблок.
Занимаясь на кухне, Евфросинья Митрофановна то и дело поглядывала в окно, не покажутся ли генерал и его гость. Васе было поручено наблюдать в огороде и, как только они покажутся, предупредить.
Вася залег в ботве, лежал долго и никак не мог взять в толк, как получилось, что он проворонил гостя. А что проворонил, сомневаться не приходилось-из раскрытых окон горницы до его слуха донеслись мужские голоса.
Сконфуженный, он возвратился на кухню.
- Эх ты, разведчик, не углядел! - корила мать. - А еще в армию просишься.
В кухню вошел невысокий стройный капитан.
- Вася, зайди к нам! - пригласил он.
Вася вошел в. горницу. Двое мужчин при его появлении прекратили разговор.
Смуглый, мускулистый, моложавый их постоялец, с рассеченной губой и шрамом вдоль щеки, был тут. Вася его видел мельком, а теперь мог рассмотреть поближе.
Он был одет в защитного цвета куртку с застежкой "молния".
Петлицы у него были тоже защитного цвета, звезды на них не вышитые, а металлические.
- Сколько тебе лет? - спросил он Васю.
- Четырнадцать!
- У меня племянник чуть помоложе тебя, - улыбнулся -генерал, - недавно прислал мне письмо. "Дядя Федя, - пишет он, - лето пришлось проводить на своем огороде, зато сейчас уничтожаем их в своем желудке!" Я так и не понял, кого он уничтожаетогород или продукцию. Далее он пишет: "Семка наш растет!"
А кто такой Семка? Может, это человечек, а может, и поросеночек. Вот и ты, наверно, так пишешь!
Вася промолчал. Хвалить себя он не считал удобным. Но, конечно, таких ошибок он не допустил бы.
- Говорят, ты на балалайке умеешь играть! - снова заговорил генерал.
- Немного умею.
- Сыграй!
Вася, присев на лавку, прошелся по струнам.
Он сыграл сначала залихватские частушки, потом вальс и, наконец, пионерскую походную песню.
- Ну вот что, Вася! Возьми себе на память эту балалайку...
Вася смущенно молчал.
- Бери, не смущайся! - приободрил генерал. - Обидишь меня, если не возьмешь!
Вася взял балалайку.
Когда командующий фронтом и- Харитонов остались одни, командующий фронтом рассказал о положении дел.
В середине декабря предстояло пресечь попытки Гитлера деблокировать окруженную нашими войсками армию Паулюса.
Эту наступательную операцию призваны были осуществить два наших фронта-Юго-Западный и Воронежский.
Командующий показал на карте направление удара, наносимого Харитоновым. От Верхнего Мамона изогнутая стрела вела к Кантемировке.
- В составе твоей армии будет столько войск, что, если сумеешь хорошо ими командовать, задачу выполнишь! - обычным ровным голосом продолжал он. - У тебя будет танковый корпус, стрелковые дивизии, отдельные стрелковые бригады, артиллерийские дивизии, кавалерийский корпус. Хватит тебе?
У Харитонова занялось дыхание.
- Ну, а теперь, - заключил гость, - разреши сообщить тебе, Федор Михайлович, что за Коротояк командование нашего фронта представило тебя к награде-ордену Кутузова первой степени, а дивизии Карапетяна присвоено наименование гвардейской. Она у тебя куда отведена?
- В Хреновский бор.
- Поедем туда вручать знамя!
- Товарищ командующий фронтом, разрешите обратиться, - проговорил Шпаго, входя в горницу. - Тут наша хозяйка Евфросинья Митрофановна обед сготовила. Нельзя ее обижать...
Командующий посмотрел на часы и покачал головой.
Шпаго, чувствуя заминку, вышел, и вскоре появилась Езфросинья Митрофановна.
- Да как же это?.. Да не пущу вас никуда!..
- Евфросинья Митрофановна! - извиняющимся тоном начал командующий фронтом. - Обещаю в следующий раз откушать все, что прикажете. А сейчас... Нам надо еще делом заняться... Мы еще обеда вашего не заработали...
-Нет уж, вы нас не обижайте... Уж теперь видно, что отобьемся... по всему чувствуется... До нас-то уже немец не дойдет!
А вы говорите-не заработали',. Нет, вы у нас теперь заработали!..
- Ну, так и быть! - сдался командующий фронтом. - Расстроили вы все мои планы, Евфросинья Митрофановна.
Весть о присвоении дивизии Карапетяна почетного звания гвардейской быстро облетела все полки.
Дивизия, отведенная с Коротоякского плацдарма, расположилась в знаменитом Хреновском бору, невдалеке от Шилова леса, где двести с лишним лет назад Петр Великий заготовлял мачты для своего Азовского флота. Величественные, в несколько обхватов дубы, иссеченные грозами, встречали воинов, выдержавших не менее жестокие бури.
В лесу раздавались песни, смех, шутки. Все находились в том особом состоянии, когда каждый радуется покою, а воображение еще продолжает жить прошлым.
У одного шалаша расположилась группа разведчиков.
- Нет, что ни говори, ребята, а разведчик на войне-первый человек! приосанясь, размышляет вслух наш старый знакомый, сержант Синельников. Больше всех знаешь. Раньше всех сидишь.
В обороне припухаешь, а в разведке-веселое дело! Каждый раз новое задание. Каждую тропинку, каждый дот, каждую лощину знаешь. В обороне можно век прожить и немца не увидеть. Осколком тяжело ранят или убьют. Отвоевался. А в разведке ты живешь и жив будешь. Почему? Сплочение. Если на Алиева напали, разве я могу его оставить? Палец от руки не оторвать. Так и у нас!
- Расскажи, Алиев, за что вас командир взвода ругал.
- За что? Пошли в поиск. Честно потрудились, а не принесли данных. Он обругал. Ребята обиделись. А я им сказал: "Ребята, он нас, конечно, обидел недоверием. Думает, обманываем. Но от нас требуют данных. А их нет. Данные нужны Родине. Попросим его нас снова послать, опять пойдем, достанем "языка"!.. Пошли, достали! - рассказывает Алиев.
Недалеко от разведчиков в лощине расположились артиллеристы.
Из медсанбата с перевязанной рукой пришел батареец Муканов. Все помнят: стреляли прямой наводкой, вдруг артналет. Снаряды рвутся возле пушек. Кинулись в укрытия. Когда артобстрел прекратился, Муканов сказал: "Ребята, вылазьте, а то немцы заберут пушки!" Сам вылез, посмотрел, видит-немецкая пехота перебегает. Ничего не сказал товарищам, что немцы близко, кричит:
"Ну чего сидите? Я же стою-и ничего!" Вдруг пуля обожгла руку. Он не растерялся: "Глядите, я же стою-и ничего. .И вы вылазьте!" Вылезли. Отстояли пушки.
На пеньке сидит майор, председатель парткомиссии. Принимают в партию отличившихся бойцов.
- Да ты не волнуйся, - говорят Хабибулину, - Спокойно отвечай на вопросы. Не руби сплеча!
- Да я это сам сознаю, а не могу с собой совладать! - смущенно отвечает Хабибулин.
У коновязи жуют овес кони, а у повозок расхаживают занятые каждый своим делом ездовые. Среди них старший сержант Ступышев. После второго ранения он из пулеметчиков стал старшиной транспортной роты. Он читает письмо.
"Письмо жены твоей Кпаши. Здравствуй, Митя! Во-первых, сообщаю тебе, что я в настоящее время живу на свете. Настенька жива. Мать хворает. Хотели забрать в Германию, паразиты, а я не пошла, хотя и угрожали, говоря, что кто не пойдет на комиссию, то будут привлекать как партизан. В Тарапкине ходили по квартирам, выгоняли, а у нас нет, и так я осталась. Мы с Настенькой месяца гри сидели у нас под замком, скрывались от бандитов и так отвалялись. Твоя одежда вся целая. Сейчас работаю на шахте. Митя, у нас фашисты сожгли дворец, ремесленное училище, столовку, баню, побили много людей и покидали в шурф. Когда достали их из шурфа, - тяжело было переживать. Митя, была счастлива получить от тебя весточку. Пиши чаще. Я очень соскучилась за тобой.
Мне почему-то кажется, что мы с тобой больше не увидимся. Но, может, как-нибудь выгоните фашистов и снова заживем. Ну, а пока до свидания. Целую крепко и желаю успеха. Пиши поскорей.
Может, что написала не так, то извини!
Твоя жена Клаша".
И ВДРУГ во все эти разговоры, думы, дела ворвалась весть, что их честный солдатский труд отмечен правительством и с этого дня они все-гвардейцы.
В назначенный час полки выстроились на большой поляне.
Оркестр исполнил гимн,
На украшенную кумачом трибуну взошел командующий фронтом, за ним Харитонов и еще несколько офицеров, и среди них был человек в гражданской одежде, с непокрытой головой, и все подумали: кто же это такой? А когда предоставил ему слово командующий фронтом, то все узнали, что это венгерский коммунист.
- Товарищи! - сказал он. - главные советские гвардейцы! Вы идете в первых рядах борцов с германским фашизмом. Война, которую вы ведете, есть война справедливая. На вас устремлены взоры, к вам привлечены сердца трудящихся всего мира. Я венгр и говорю вам: мы, венгерские антифашисты, разъясняем и будем разъяснять обманутым венгерским солдатам преступные цели войны, которую развязал Гитлер.
На трибуне появилось закрытое чехлом знамя. Командующий фронтом снял чехол, и шелковое полотнище рвануло ветром.
Командующий вручил знамя Карапетяну. Комдив прикоснулся губами к алому шелку.
В торжественной тишине знамя, колеблемое ветром, плыло над поляной.
Послышались слова команды, и войска приготовились к параду.
Командующий и Харитонов прошли вдоль строя, останавливаясь возле каждого подразделения и приветствуя героев Коротояка.
Закончив обход частей, командующий фронтом снова поднялся на трибуну, и начался торжественный марш.
После парада во всех подразделениях был дан праздничный гвардейский обед. Радостные голоса, тосты, крики "ура" долго не умолкали.
Песни, пляски длились до позднего вечера.
В армию Харитонова из госпиталей стекались воины, временно выведенные из строя в боях под Ростовом и Славянском, Из писем товарищей они узнавали, где находится Харитонов, и, залечив раны, направлялись к нему. Так прибыл сюда Васильчук. Во время коротоякских боев он получил новую санитарную машину и перевез на ней немало раненых бойцов и офицеров дивизии Карапетяна, а теперь, сидя за праздничным столом медико-санитарного батальона, захмелел и только начал было рассказывать своим новым друзьям, как туго приходилось ему, когда он ездил с фельдшерицей, которая пыталась превратить его в мартышку, и как он наконец избавился от нее, как вдруг показалась Люся.
Васильчук от удивления онемел и, не доев свой ужин, вышел из-за стола. Люся, заметив, какое впечатление она произвела своим внезапным появлением на старого знакомого, сделала первый шаг к примирению. Со свойственной ей живостью и лукавством она старалась расположить к себе это упрямое сердце, и оно уже как бы оттаяло.
Вскоре они снова поссорились.
Васильчук и Люся опять оказались на одной машине. И, когда поехали в эвакогоспиталь, водитель внезапно обнаружил пропажу запасного колеса. Он сильно переживал эту утрату и возмущался беспечным, как ему казалось, отношением Люси к его горю.
- Да неужели ж вы не могли доглядеть? Я ж вас предупреждал, что шофера-это такой народ: чуть отвернешься и не увидишь, как... - он не договорил. Слово, готовое сорваться с языка, было нецензурное, и так как он не мог произнести этого слова, то еще больше рассердился на Люсю. - Да вы понимаете это или нет, что лучше бы я вас лишился, чем запаски!..
Люся рассмеялась. То, как выражал свое негодование Васильчук, располагало ее на веселый лад. Вдруг она сделалась серьезной и вызвалась отыскать вора. Такая наивность окончательно вывела из себя шофера.
- Да за кого вы принимаете шоферов? Они совсем не такие дурни, как вы это себе представляете! Если он у вас облюбовал самую дефицитную деталь и сумел вас облапошить, так, вы думаете, он будет дожидаться ваших красивых глаз, чтобы преподнести вам ее обратно? Его уже и след простыл! А если вы будете ходить да спрашивать, так вас только на смех подымут, не посмотрят, что вы с двумя кубарями!
Люся опустила глаза с выражением беспомощности на лице.
Выражение лица Люси неожиданно смягчило шофера. Он как раз это состояние уважал в женщинах. Его мужское сердце не выдаржало, и он начал утешать Люсю, что он тоже не дурень, и уж если берется довезти ее до медсанбата, так это вполне надежно...
Не проехали они и тридцати километров, как с машиной что-то случилось. Люся и Васильчук вылезли из кабины.
Осмотрев ходовую часть, шофер открыл заднюю дверцу кузова, и Люся увидела запасный скат.
- Товарищ водитель, что же вы мне не сказали, что нашли скат? обиженным тоном сказала она.
Шофер промолчал.
- Да он, видно, и не пропадал! - уже готова была рассердиться девушка.
- Не пропадал? - вспыхнул Васильчук. - Скат .унесли из-под самого вашего носа. А это не наш скат!
- Чей же?
- Это не ваше дело!
- Как не мое? Вы взяли чужой скат? Когда? Где?
Васильчук явно уклонялся от продолжения разговора. Но от
Люси не так-то легко было отделаться.
Он должен был признаться, что снял скат с машины начальника эвакогоспиталя, пока Люся разговаривала с ним.
- Так вы сделаля меня соучастницей вашего преступления?! - в ужасе воскликнула Люся.
- Никакого преступления тут нет! - невозмутимо сказал шофер. - Он же не для себя взял и не у кого-нибудь, а у большого начальника. Уж он-то себе добудет!
Люся широко раскрыла глаза, не в силах понять этой логики.
- Сейчас же возвратимся и отдадим скат! - приказала она.
"Ага, - решил Васильчук, - опять начинается!"
Он пробовал еще несколько минут убеждать Люсю в логичности своего поступка и под конец объявил, что у него не хватит бензина.
- Я вам достану бензин. Попрошу у любого шофера. Мне на откажут! настаивала она.
- А это, как вы считаете, не преступление, если шофер вам отдаст казенный бензин? За ваши красивые глазки? Да?
И тут Люся растерялась, как при истории с медальоном.
Она не знала, как одолеть "железную логику" Васильчуке, и вынуждена была покориться.
Но, возвратившись в медсанбат, Люся сообщила об этом командиру части, скат пришлось вернуть, и отношения Васильчука с Люсей снова разладились.
Между Синельниковым и Горелкиным тоже произошла размолвка. С некоторых пор Горелкин стал замечать, что его друг начал охладевать к разведке и увлекся снайперским делом. Горелкин обиделся, но вскоре понял, что был неправ.
Однажды Горелкин возвращался из неудачного разведывательного поиска и встретил Синельникова.
- Ты что здесь делаешь?
- Охочусь.
- Покажи, как ты охотишься.
Синельников повел товарища в разрушенное здание. С чердака было хорошо видно немецкую оборону. Просидев около часа, Горелкин заскучал.
- И долго так сидеть надо? - тоскливо спросил он.
- Фашист стал пугливый! - объяснил Синельников. - Бывает, что за целый день ни одного не убьешь... Сегодня с утра здесь сижу, а настрелял мало...
Синельников раскрыл патронташ и показал две стреляные гильзы.
- Как можно проверить, что ты попал в цель? Этак и я могу настрелять сотню! - усомнился Горелкин.
- Меня проверяют.
- Кто?
- Есть .кому...
- Да, может, он с тобой заодно? Другое дело-разведка: тут надо живьем отчитываться!
Синельников обиделся. Как назло, ни один гитлеровец не показывался.
- Подожди, если хочешь убедиться!
Горелкин зарядился терпением. Наконец показалась повозка.
На передке восседал повозочный и рядом с ним автоматчик. Глаза у Горелкина заблестели.
- А ну, интересно-попадешь или нет?
Синельников выжидал.
- Стреляй! - крикнул Горелкин.
- Нет, надо подождать. Я весь ихний маршрут' изучил. Тут должно быть небольшое возвышение. Оно у меня пристреляно.
Снайперская винтовка Синельникова была укреплена.
- Упор тут имеет большое значение! - объяснил он. - Посмотри в трубку!
Горелкин нагнулся и поглядел.
- Хорошо видно? - справился Синельников.
- Видать хорошо!.. Оглядываются... Быстро поехали. Опять шагом! отмечал Горелкин.
- Я тут уложу штук пять! - сказал Синельников.
- Ну, не хвастай! Где же пять, когда их всего двое?
- А вот увидишь! - невозмутимо подтвердил Синельников.
Он приник к винтовке и выстрелил.
- Э! Не попал!.. Ты лошадь убил, а фашисты удрали... - усмехнулся Горелкин. - Так ты, может быть, и лошадей в свой счет записываешь?
- Зачем? - спокойно возразил Синельников. - Я не промахнулся. Соображать надо!
- Чего же тут соображать? Промах-и все! - не соглашался Горелкин.
Синельников начал упрашивать товарища посидеть еще часик.
- Не может того быть, чтобы они не попытались выпрячь лошадь и доставить повозку. Там ведь боеприпасы! - рассуждал он.
Горелкин, продолжая высмеивать товарища, просидел с ним еще около часа. Действительно, возле повозки вскоре появился гитлеровец и начал выпрягать лошадь.
Он делал это с большой осторожностью. Сначала высунул голову и опять скрылся. Потом еще раз высунул. Наконец встал во весь рост и, убедившись, что в него не стреляют, стал манить рукой кого-то.
Синельников продолжал спокойно дожидаться, пока возле повозки не появилось еще несколько гитлеровцев.
- Смотри, смотри, офицер! - воскликнул Горелкин.
- Ну, ясно, должен же он им показать пример, что русских не надо бояться! Они от одного случайного выстрела разбежались и готовы снарядов лишиться!
Два гитлеровца впряглись в повозку спереди, один толкал сзади. Синельников сначала уложил офицера. Солдаты бросились к убитому. Синельников уложил еще двоих.
- Теперь опять надо сидеть, ждать. Повозку обязательно поволокут! проговорил он.
Горелкин с восхищением смотрел на товарища. Синельников открыл патронташ и в особое отделение положил гильзу от пули, которой он убил офицера.
- Это офицерское отделение! - пояснил он. - А здесь, - указал он на другое отделение, - гильзы сегодняшнего числа. А тут, - он открыл третье отделение и, набрав полную горсть гильз, высыпал обратно, - тут итог за неделю!
Затем он достал записную книжку и сделал запись.
- Всякое дело любит счет! А я по профессии счетовод. Финансовый работник! - пояснил Синельников. - Ну как? Еще посидишь?
- Я бы с тобой посидел, да мне в батальон надо!
- Ладно, иди. А теперь распишись! Я без свидетелей не бью.
Горелкин расписался в книжечке.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Надежда Федоровна после отъезда мужа все более и более тяготилась той жизнью, которую она вела в Москве. Охотно выполнявшая любую домашнюю работу, она могла это делать с увлечением, когда была согрета вниманием любимого человека.
Она все более и более приходила к мысли, что ее место там, где находится муж. Об этом она писала Федору Михайловичу.
Он ей отвечал:
"Дружок мой милый, ты пишешь, что хочешь быть со мной, но ты не представляешь себе все трудности пути и тем более не представляешь обстановки, в которой я живу и работаю. К нам не только воздушные стервятники бывают частыми гостями, но и всех калибров орудия спать не дают. Твой приезд ко мне, безусловно, был бы для меня большой радостью. Видеть тебя-что может быть лучше и приятнее, но отрыв от боевых мыслей может повредить делу. Поверь мне, если бы было можно, я бы давно устроил твой приезд. Давай потерпим. Поживем пока мечтами, а реальное будет впереди".
Письмо это передала Надежде Федоровне молодая женщина в военной форме, прилетевшая в Москву на самолете.
Молодая женщина с таким увлечением рассказывала о том, как она живет на фронте с мужем, что Надежда Федоровна ей позавидовала. И хотя гостья делала вид, что завидует тыловым генеральшам, Надежда Федоровна не могла не уловить в ее тоне оттенка снисходительности. Своим рассказом гостья, сггма того не желая, как бы подчеркивала свое превосходство над нею, как существом более слабым, неспособным вынести все тяготы и опасности фронтовой жизни.
Решение Надежды Федоровны ехать к мужу стало непреклонным.
Готовясь к прорыву неприятельской обороны в районе Верхнего Мамона, Харитонов впервые располагал всем, что ему было необходимо для проведения крупной наступательной операции. А главное-у него впервые имелось достаточно времени для подготовки. Все это не могло не радовать его.
- Да, я и позабыл совсем, что и для тебя у меня есть приятное известие! Сегодня получил выписку из приказа, что ты майор!
Обмыть надо! - сообщил он адъютанту. "
- Правильно, товарищ генерал, обмоем! Даже, если на то пошло, обмоем дважды! Сначала в баньке, а потом и по сто грамм!
Харитонов улыбнулся.
- Да, в баньку, пожалуй, давно надо бы, к тому старику.
Быстро собрались. Зимнее утро было пасмурным. Харитонов и Шпаго уселись в "эмку". Миша дал газ, и машина выехала за село. Вскоре пошел снег. В сетчатой мгле трудно было различить дорогу. Проехав несколько километров и поворотив на большак, Харитонов заметил движущиеся впереди фигуры всадников. Спустя некоторое время он узнал их.
- Да это же мой конвзвод! - воскликнул он.
Приблизившись к конникам, Миша остановил машину. Коновод, сидевший на первой лошади, спешился. Шпаго выскочил ему навстречу. Вышел и Харитонов. Коновод рассказал, как они пробирались сюда. Не сразу удалось оформить откомандирование, а когда выехали, то вскоре попали в переплет. На одном из участков противник перерезал дорогу, пришлось идти в обход.
Радость встречи была омрачена печальной картиной, которую Харитонов увидел на станции. Баня была разрушена. Старик убит вовремя бомбежки. Харитонов, Шпаго и Миша отправились на могилу старика и, обнажив головы, долго стояли у занесенного снегом холмика.
Возвращались домой молча. Харитонов, едва очутился в своей комнате, снял с гвоздя гармошку и заиграл. Он это делал нередко, когда щемящая сердце грусть наваливалась на него. Немного успокоившись, он возвратился мыслью к Надиному письму: прав ли он, отказывая Наде в приезде?
Вдруг дверь отворилась, и в горницу вошла Надя, раскрасневшаяся с мороза, с тающими снежинками на ресницах, счастливая, веселая и гордая оттого, что она очутилась тут, сама еще не веря, что это конец ее мытарств.
"Видишь, как все это просто! - говорили ее сияющие глаза. - И я сама это все решила!"
Харитонов оставил гармонь и бросился к ней.
- Ну как ты догадалась! Ведь надо ж, чтобы это случилось, когда я думал об этом, хотел этого! - воскликнул он.
Не успел он расспросить, каким образом она приехала, как ему сообщили, что его срочно вызывают на узел связи.
- Ну, ты здесь устраивайся, а мне надо идти, уж не обижайся за прием! сказал он и, надев бурку, вышел.
Зина, передавая Харитонову трубку аппарата ВЧ, шепотом сказала: