- Командующий фронтом!
Командующий фронтом обычным ровным голосом сообщил, что завтра приедет к Харитонову. И не один. С ним едет представитель Ставки, начальник Генерального штаба.
Вечером Федор Михайлович сказал жене, что рано уедет, возможно задержится, обедать не будет.
- Ужин готовь на троих! - многозначительно сказал он.
Как он и предполагал, приехавшие сразу отправились с ним
в войска. Облазив передний край, начальник Генерального штаба с лукавой усмешкой проговорил:
- Противник, надо полагать, осведомлен, что наступать будем!
Но когда? Знает ли? Мы это проверим силовой разведкой. Если он вообразит, что это и есть начало нашего генерального наступления, и выведет в первый эшелон резервы, то у него глубокой обороны не будет! Вы сможете, ее взломав, окружить врага с тыла!
Уже стемнело, когда все трое возвращались с передовой. Харитонов заговорил об ужине. Начгенштаба сказал, что должен еще встретиться с командующим соседним фронтом. Начинать надо сообща, а времени в обрез!
- Ну, а я останусь, - сказал командующий фронтом, - поскольку наш Воронежский фронт в предстоящем деле участвует только твоей армией, мое место здесь. С людьми надо поговорить!
Четыре дня длилась силовая разведка. Фашистское командование действительно решило, что началось наше генеральное наступление, и вывело в первый эшелон резервы. Наступление 6-й армии 16 декабря явилось для противника полнейшей неожиданностью.
В этот день армия Харитонова, форсировав замерзший Дон, прорвала неприятельскую оборону и за три дня продвинулась вперед на 25 километров.
Введенный в прорыв 17-й танковый корпус Полубоярова устремился к Кантемировке. Танковые соединения обошли город и ворвались в него с тыла. В плен было взято большое количество неприятельских солдат и офицеров, в их числе командир горнострелковой дивизии.
В Кантемировке были захвачены огромные трофеи, там находились вещевые и продовольственные склады всего экспедиционного фашистского итальянского корпуса. Противник не только не сумел их увезти, но и взорвать не успел.
Среди трофейных документов Сурин отыскал приказ Гитлера № 1 от 14 октября 1942 года, то есть когда полным ходом шла подготовка к окружению войск Паулюса. Ничего не зная об этом, Гитлер в упоении писал:
"Летняя и осенняя кампании 1942 года закончены. Достигнуты большие успехи. В результате грозного наступления наших войск враг отброшен к Кавказу и к Дону и наземные коммуникации между центральной Россией и областью Кавказа, имеющие жизненное значение для дальнейшего ведения войны, полностью перерезаны... Русские, силы которых значительно уменьшились в результате последних боев, не смогут уже в течение зимы 1942/43 года ввести в бой такие силы, как в прошлую зимнюю кампанию. Что бы ни произошло, но более жестокой и трудной зимы уже не может быть!"
- Значит, не только мы, советские военачальники, ошибаемся, когда не знаем намерений врага и его сил, но и враг, считающий себя более искушенным в военном деле, допускает такие же ошибки! - отметил ^Харитонов.
- А вы посмотрите, товарищ командующий, какие задачи в этом приказе Гитлер ставил разведке. И как она его подвела! - с азартом говорил Сурин.
И Харитонов прочел:
"Только по данным, доставленным разведкой, которая будет интересоваться не только тем, что происходит на вражеской передовой линии, но и тем, что делается в тылу противника, можно будет иметь картину положения противника, своевременно обнаруживающую его наступательные намерения, которые вызовут соответствующие контрмеры".
- Где же была их разведка, когда наши войска накапливались, чтобы окружить Паулюса? - недоумевал. Сурин. - И когда мы готовились ко второму этапу этой битвы?
Харитонов усмехнулся, потом вдруг, по обыкновению, нахмурился и озабоченно проговорил:
- Все это так. Но торжествовать рано! Я думал, что покончил с Клейстом, а он кое-чему выучился у нас и побил меня под Славянском. Мне еще придется иметь с ним дело...
В середине января 1943 года 6-я армия под командованием Харитонова из левофланговой армии Воронежского фронта превратилась в правофланговую Юго-Западного и, продолжая наступать из Кантемировки на Купянск и Балаклею, довершила разгром 8-й итальянской армии.
Началось новое наступление войск Юго-Западного фронта на Харьков и в обход Донбасса. Примечательно, что эта задача была поручена 6-й армии Харитонова. То есть действовать ему пришлось там, где он в прошлом году потерпел поражение. Теперь армия его была ударной и ее конечная цель была та, что предназначалась ей в январской операции прошлого года, - выйти в обход Донбасса к Запорожью.
6 февраля 6-я армия освободила Балаклею и Изюм. Ту Балаклею, что никак не могли взять в прошлом году. В ней тогда соединились немецкие войска, отрезавшие двум нашим армиям пути отхода за Северный Донец. И тот Изюм, что немцы называли "задней дверью Донбасса".
Возможно, и сейчас не взял бы Харитонов эти ключевые позиции врага, если бы не научился распознавать вражеские уловки.
Один из его корпусов, подойдя к реке Айдар, вместо того чтобы форсировать ее с ходу, остановился. Командир корпуса докладывает:
- Согласно показаниям пленных и отобранным у них солдатским книжкам, есть основание полагать, что противник подтянул к рубежу реки две новые дивизии. Принимаю решение перейти к жесткой обороне!
Быстрая проверка этих данных Суриным помогла Харитонову предотвратить ошибку командира корпуса. Оказывается, немцы в плен подбросили своих разведчиков и книжки им подсунули фальшивые.
8 февраля части 6-й армии перерезали железную дорогу Харьков-Лозовая. Они успешно продвигались к Днепропетровску и Запорожью. Проезжая места, где дрались в окружении бойцы и офицеры армии, которую Харитонов в прошлом году прикрывал, видя эти засыпанные снегом овраги, где отбивались от численно превосходящего противника его товарищи по оружию, командарм снова переживал горечь тогдашнего поражения.
Шпаго, догадываясь о душевном состоянии командарма, в свою очередь не мог не размышлять об этом. Вдруг Харитонов повернулся всем телом к адъютанту и неожиданно спросил:
- Ты Маркса читал, майор?
- Читал, товарищ генерал! - еще не зная, к чему клонит Харитонов, неуверенно ответил Шпаго.
- Его ответы на вопросы дочерей... - напомнил Харитонов.
-Этого не читал! - искренне признался адъютант.
- Дочери спросили его: ваша отличительная черта? Знаешь, что он ответил?
- Не знаю, товарищ генерал!
- Единство цели! - -с расстановкой произнес Харитонов и, помолчав, добавил:-Да вот что огорчает: стремительное продвижение танков не обеспечивается такой же бесперебойной, быстрой доставкой горючего. Проходимость автомашин в условиях этих метелей не может сравниться с гусеничным ходом танков. Да и осталось вполне исправных не густо. Не более пятнадцати, как сообщает командир корпуса. Правофланговый стрелковый тоже изрядно оторвался от баз снабжения. Противник разрушил дороги, взорвал мосты, вывел из строя железнодорожные станции. Попробуй снабжать войска в этих условиях!
- Сейчас вся надежда, товарищ генерал, на советских людей освобожденных районов! - воскликнул Шпаго. - Вы посмотрите, стар и мал выходят на расчистку дорог. На санях от села к селу везут снаряды, патроны, продовольствие прямо на передовую.
А оттуда раненых. Я, товарищ генерал, без слез не могу на это смотреть. Я же украинец! Сердце переполняется гордостью. Так всех бы и расцеловал!
Харитонов выпрямился, вскинул глаза на адъютанта и, повеселев, словно преобразился.
- А я что ж, по-твоему, слепой? Не вижу? Не чувствую? Хоть и волгарь, а, сам знаешь, Украину люблю! Я здесь за Советскую власть дрался, Днепрогэс строил. И в эту войну второй год кружусь. Меня Клейст отсюда за Дон укатал, а я опять здесь. Думаешь, спроста это?
- Знаю, товарищ генерал, что вы любите Украину. Помните, остановились у пограничного столба. Я вам стихи читал из армейской газеты. Наш фронтовой поэт Вышеславский Леонид, мой тезка, сочинил про чайку. Как она бумерангом возвращается в родные места. И стихи заканчивались так: "Нам тоже надо возвратиться. Такими уж мы рождены!"
Надежда Федоровна, часто замечая озабоченность мужа, видела свое призвание в том, чтобы создать ему сносные условия быта.
Она хлопотливо устраивала свой семейный очаг во всех этих десятках сел, которые менялись на пути движения армии в неизвестном ей направлении, взяла на себя всю переписку с его родными, которые теперь оказывались в таком же положении, как и она в то время, когда недоумевала, почему он не отвечал на ее письма.
Она писала сестре Харитонова:
"Здравствуй, Шура!
Федя получил твою открытку. Большое спасибо. Пишу за него я.
У него нет времени, очень много работы, результаты которой ты должна знать по газетам. Вот уже третий месяц, как живу у Феди.
Счастлива, что имею возможность быть около него. Шура, пиши чаще, получить письмо на фронте-большая радость. Желаем здоровья. Целуем.
Федя и Надя".
Она действительно была счастлива, и только одно обстоятельство расстраивало ее.
Не только Шпаго отказывался выполнять ее незначительные поручения, но и муж почти всегда становился на сторону адъютанта, когда между нею и адъютантом возникали разногласия при выборе квартиры.
Посмотрев квартиру, выбранную адъютантом в селе, куда они снова должны были переехать, Надежда Федоровна осталась недовольной.
- Нет, это совершенно неподходящая квартира для командующего! Потрудитесь подыскать другую!
- Надежда Федоровна, - возразил Шпаго, - зачем я буду искать другую, когда я нахожу, что эта для него самая подходящая!
Шпаго выбирал квартиры, исходя из интересов дела, объяснить это гражданскому лицу, хотя лицо это и была жена командующего, он не считал возможным.
Харитонов, как всегда, одобрил его выбор, после чего Шпаго подал командующему рапорт о переводе его в полк. Жаловаться на жену командующего он не хотел. Он вообще не любил жаловаться и сеять раздоры между людьми. К тому же он понимал значение Надежды Федоровны в жизни человека, к которому питал дружеские чувства. По его глубокому убеждению, наступил момент, когда он наконец имел право перейти в полк. Он высказал свою просьбу Харитонову.
В глазах Харитонова мелькнуло выражение такой искренней горечи и он так сердечно принялся упрашивать адъютанта не покидать его, что Шпаго согласился забрать рапорт.
Надежда Федоровна, ничего не сказав мужу о своем конфликте с адъютантом, решила настоять, чтобы муж переменил квартиру.
Оставшись с ним наедине, она сказала, что может с ним находиться и в конуре, но, она не понимает, отчего он все время предпочитает соглашаться с адъютантом, а не с ней в вопросах, которые с самого начала их совместной жизни были предметом ее забот.
- Ведь и на фронте можно устраиваться по-разному, - доказывала она. Ты много работаешь, сильно устаешь, отдохнуть как следует не можешь. Если твой адъютант не думает об этом, то меня это не может не огорчать. Ты-командующий армией, а все время предпочитаешь жить, как солдат.
- Надюша, я понимаю тебя, - мягко возразил Харитонов, - ты хочешь, чтобы мне было лучше. Но уверяю тебя-это не поза!
Если бы не любовь к тебе, то не только на фронте, но и в тылу спал бы, как Суворов, на жесткой кровати, а еще лучше-на сене... Я не вменяю это в обязанность другим. Не осуждаю их.
В конце концов это дело вкуса. А вот то, что тебе кажется, будто я все время соглашаюсь с адъютантом в вопросах, которые составляют твою компетенцию, то позволь сказать тебе, что вопрос о выборе квартиры на фронте и в тылу-разные вещи. Не буду объяснять почему! - улыбнулся он.
Его улыбка вызвала в ней обиду и негодование.
- Твой адъютант во всем старается показать свое пренебрежение ко мне. Я не могу это объяснить иначе, как только тем, что без меня ты вел себя так, что дал ему повод думать, будто совсем не любишь меня. Он хочет, чтобы я уехала!.. Если я мешаю... я уеду!..
- Надюша, успокойся, пойми, прошу тебя!.. - воскликнул Харитонов. - Ты все еще не понимаешь некоторых явлений нашей жизни, видишь поверхностную сторону... На мне генеральские погоны, на нем-майорские, я-командующий армией, он-адъютант...
Но он и я в одной партийной организации состоим! Как ты этого не можешь понять? Он никаких козней против тебя не строит. Ты можешь, вспылив, что угодно думать обо мне, но о нем...
Он не договорил. Она внимательно его слушала, и ее голубые глаза, еще за минуту перед тем блестевшие негодованием, наполнились слезами.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Продолжая наступать, войска Харитонова освободили Новомосковск-город, расположенный почти у самого Днепропетровска. В штаб стрелкового корпуса явилась молодая женщина Ольга Куликова, связная Днепропетровского подпольного обкома партии.
- В Павлограде все готово к вооруженному восстанию! - рассказывала она. - Просим ускорить наступление, так как гитлеровцы подтягивают к Павлограду резервы! "
Командир корпуса связался с Харитоновым. Харитонов и рад был, что население города готово оказать помощь своей армии, и в то же время думал о том. что гитлеровцы подтягивают резервы, а у него уже нет сил, чтобы противостоять их контрудару.
Нельзя было, однако, не помочь пазлоградцам.
12 февраля подпольщики расклеили в городе листовки. Они оповещали, что Павлоград окружен советскими войсками. Жандармы и полиция бежали. В суматохе комсомолец Алексеев проник в комендатуру и унес портфель, где оказалась карта дислокации немецких войск.
Три вооруженные семерки проникли на кожевенный завод.
Кто-то донес немцам. Гитлеровцы оцепили завод. Отважные повстанцы заняли круговую оборону, вывели из строя 150 вражеских солдат.
На одной из заводских стен сохранилась надпись:
"Нас было 21. Стояли насмерть. Погибаем, но не сдаемся!"
15 февраля из штаба корпуса вернулась Ольга Куликова с согласованным планом удара по врагу. В ночь на 16 февраля девятнадцать боевых групп подняли восстание. Из концлагеря освободили советских военнопленных.
Две боевые группы окружили штаб фашистского полка, ворвались в здание, а потом повели бои за каждый этаж, за каждый коридор и одержали победу. В это время на улицах заговорили репродукторы. Началась передача сводки Совинформбюро. В условленный срок 17 фе.враля гвардейцы Харитонова решительной атакой отбросили оборонявшиеся на подступах к Павлограду немецкие войска и с ходу ворвались в город.
19 февраля части Харитонова освободили Синельниковекрупный железнодорожный узел на подступах к Запорожью.
Впервые за время войны немцы в тылу услышали из уст Геббельса признание:
"Мы переживаем на Востоке военное поражение! Натиск противника в эту зиму предпринят с ожесточением, превосходящим все человеческие и исторические представления!"
А Гитлер так был встревожен натиском советских войск, что отказался вылететь из своей ставки в Германию, на празднование очередной годовщины нацистской партии.
Два дня он совещался в Запорожье с видными военачальниками фашистского вермахта, готовя контрудар по войскам Харитонова. Армия Харитонова, занимавшая огромный рубеж от Краснограда до Синельникова, была истощена в непрерывных боях.
Как ни старался Харитонов преодолеть образовавшийся разрыв между устремившимися вперед танками и их обеспечением горючим, разрыв этот увеличивался. Танки оказались без горючего и боеприпасов на открытых местах. Наступила оттепель. Неприятельская авиация не замедлила воспользоваться безоблачной погодой и начала бомбить остановившиеся танки. Немецкие войска, имевшие к тому времени десятикратное превосходство в танках, ринулись на Павлоград навстречу друг другу и вышли в тыл передовым частям армии Харитонова. Немцы захватили село, где находился штаб танкового корпуса.
Командир корпуса вместе с тяжело раненными начальником особого отдела и адъютантом выехал на машине по направлению к селу, где находился штаб Харитонова.
Шофер вел машину, пока хватило бензина. Доехали до небольшой деревушки, где не было неприятельских войск, и остановились в доме сельской учительницы,
Шофер пешком отправился в Рождественское.
Узнав о тяжелом положении комкора, Харитонов вызвал Сурина, и тут же было решено направить в село самолет "У-2". Ему не требовалось большой взлетной площадки, и он мог легко и быстро приземлиться в любом месте. Немцы называли его "Рус фанер".
Было услоалено, что командир корпуса в течение этой ночи даст несколько сигналов летчику, облегчая ему приземление.
В село вылетел пилот Бойко. Он благополучно приземлился.
Командир корпуса распорядился прежде всего увезти раненного в живот начальника особого отдела. Бойко доставил на аэродром раненого и снова вылетел в село. /На этот раз он имел твердое указание привезти командира корпуса. Но командир корпуса снова уступил место тяжело раненному адъютанту. На всякий случай он отправил с летчиком свои личные документы и генеральскую форму, а сам переоделся в гражданскую одежду. Когда Бойко прилетел в третий раз, сельская учительница сообщила ему печальную весть-комкора арестовали.
- Он выдал себя за старого учителя, но так как он не проживал в этом селе и у него не было документов, то он был задержан для выяснения личности, - рассказывала учительница. - По-видимому, его здесь продержат некоторое время, а потом отправят Б Павлоград, - предполагала она.
Бойко, прилетев на аэродром, сообщил об этом Сурину. Тот посоветовался с Харитоновым. Было решено высадить невдалеке от этого села разведчицу, которая должна была открыть местонахождение командира корпуса и сообщить по радиопередатчику, куда надо выбросить десант, чтобы спасти его.
Сурин отобрал для этой цели двадцать смельчаков.
Разведать местопребывание командира корпуса вызвалась вернувшаяся в это время из госпиталя Зина.
Не станем вдаваться в подробности, каким образом попал Бойко в армию к Харитонову, скажем лишь, что он переписывался с Зиной, когда она находилась на излечении в госпитале. Она писала ему, что по выздоровлении будет настаивать, чтобы ее направили в ту армию, - которой командует Харитонов.
"Все наши девчонки, - писала она, - немножко были влюблены в него, и я тоже, пожалуй даже больше других, потому что глубже понимала его. Такого человека нельзя не полюбить. Ты в этом убедишься, когда близко узнаешь его. В нем нет ничего фальшивого, неискреннего, это человек большой правды. Мы многому у него научились, и если я способна теперь писать тебе так искренне, то этой искренности в выражении сокровенных чувств я научилась у него. Он нам рассказывал о своей жизни, о своей первой любви, как сильно он любил девушку, которая стала его женой, как она делила с ним все трудности, как помогала ему преодолевать их. Я представила себе образ этой девушки и решила, что у меня должен быть свой Харитонов, не готовый, а такой еще сырой парнишка, который так же бы меня любил и гак же ставил перед собой большую цель в жизни. Как бы я была счастлива, если бы таким парнем оказался ты. Но мне иногда кажется, что у тебя нет той целеустремленности, какая была у него в твоем возрасте. Есть бесшабашная удаль и золотое сердце, а этого еще мало, чтобы стать настоящим мужчиной. Я восхищаюсь той верностью, которую он пронес через всю жизнь к любимой девушке, а когда думаю о тебе, мне кажется, что ты легко можешь увлечься другой девушкой.
Пойми, Петя, с какой требовательностью я отношусь к тому чувству, которое у меня есть к тебе, и если ты найдешь в себе мужество понять это и сказать мне, что ты не тот, каким^ я тебя хочу видеть, что ты только всего-навсего хороший, честный, простой, веселый и озорной парень, я найду в себе силы разлюбить тебя!"
Получив такое признание, Бойко был потрясен. Он чувствовал, что непонятная еще ему сначала сила души Зины, светившаяся в ее глазах, теперь выразилась в ее письме.
"Неужели, - думал он, - она не будет любить меня, если я буду не такой, как Харитонов? Я не представляю себя в роли генерала, особенно пехотного. Командовать и управлять я не умею, учить людей тоже не могу. Могу быть только верным товарищем и выполнить любое задание правительства в своем летном деле".
Он попытался в таком духе написать ей, но письмо показалось ему ребяческим, к тому же слишком сумбурным.
Бойко не отправил письма. Заветным его желанием сделалось при первом же свидании с Зиной изъяснить ей это на словах.
В том, что Харитонов именно такой, каким описывала его Зина, Бойко убедился, когда его авиаполк был придан этой армии, а звено, в котором он летал, было выделено для обслуживания штаба армии.
Он несколько раз вылетал с Харитоновым в дивизии. Обрадовало его, что Харитонов любил летчиков, в прошлом командовал десантным корпусом и под буркой носил куртку парашютиста.
Еще более обрадовался Бойко, когда однажды Харитонов показал ему снимок, где он был сфотографирован вместе с Чкаловым.
Это обстоятельство окрылило Петю Бойко в предстоявшем объяснении с Зиной.
Как раз в ту ночь, когда он, получив все необходимые инструкции, подготовил самолет к вылету и, сидя в своей кабине, поджидал радистку, в заднюю кабину вошла девушка. Сопровождавший ее Сурин дал знак отправления. Мотор заработал, и самолет, пробежав несколько метров, легко оторвался от земли.
Набирая скорость, Бойко летел по маршруту, который ему был указан Суриным, и так как уже стемнело и все небо было покрыто сплошными облаками, то ориентироваться он мог только по приборам.
Подул южный ветер, в облачной мгле образовались проемы, которые все увеличивались, и наконец небо совсем очистилось, и засияли в нем бесчисленные мелкие звезды.
Показался лесной массив. Бойко, сделав над ним несколько кругов, пошел на снижение.
Когда самолет приземлился, Бойко подрулил в укромное место и вылез из кабины.
- Ну как, не замерзли? - спросил он, подойдя к задней кабине, из которой виднелся только кончик шлема радистки.
Вскоре показалась скованная меховым комбинезоном женская фигура.
- Зина! - вырвался у него возглас.
- Петя! - сказала она вполголоса. - Ничего не говори... Потом все расскажешь... Помоги снять комбинезон!
Когда комбинезон был снят, Зина оказалась в хорошо сшитом зимнем пальто. Встряхнув кудрями, она легко надела отороченную мехом шапочку и, слегка примяв ее сзади тонкими пальцами, ласково спросила.
- Ты знаешь, что ты должен делать?
- Ага! - проговорил он, любуясь ею.
- Проводи меня, - сказала она шепотом.
Дойдя с ним до опушки леса, Зина замедлила шаг, остановилась, повернулась к Пете и заглянула ему в глаза. В углах ее губ мелькнула страдальческая улыбка.
- Ты - моя земля... И мне трудно от тебя оторваться... - протяжно, ласково проговорила она. - Ой, как вычурно говорю!
Она быстро отвернулась от него и пошла не оборачиваясь.
Бойко несколько минут стоял, не отрывая глаз от ее стройной фигуры и плавно покачивающихся рук.
Школа отстояла далеко от других домов, это было новое строение с черепичной крышей.
Учительница оказалась женщиной лет пятидесяти с мягкими чертами лица. Видно, она была очень красивой в молодости, но теперь от былой красоты остались только глаза и какая-то удивительно достойная манера держаться.
Зина у нее заночевала, а чуть забрезжил рассвет, отправилась разыскивать дом, где находился комкор.
На другой окраине села, возле дома у дороги на Павлоград, она увидела немецкую машину и догадалась, что комкора увезут из этого дома. Она заговорила с шофером: не может ли он подвезти ее до Павлограда? Тот ответил, что все зависит от его начальника.
Начальник был молодой офицер из павлоградской комендатуры.
Он вышел в сопровождении унтер-офицера и солдата, которые вели высокого худого старика.
Зина обратилась к офицеру.
Тот после некоторого колебания объявил, что, к сожалению, подвезти не сможет.
Добравшись до Павлограда на другой попутной машине, Зина остановилась у врача городской больницы, работавшего здесь около сорока лет. Зина показала ему записку учительницы, и он принял ее как дальнюю родственницу.
Затем она отправилась в комендатуру и сказала, что едет в Днепропетровск к матери, гостила у тетки, но там начались бои.
Мать одинока и больна... Вся беда в том, что у нее в дороге похитили документы 'и деньги... Она просила выдать ей пропуск в Днепропетровск. Ее личность может удостоверить здешний доктор.
Внешность Зины произвела впечатление на коменданта, и так как она немного знала немецкий язык и могла кое-как объясняться без переводчика, то комендант не торопился выдавать ей пропуск.
Зина тоже не торопилась. Она узнала, что командир корпуса находится в тюрьме среди других задержанных лиц. Из Днепропетровска сюда должен был приехать следователь гестапо, чтобы установить личность задержанных. Нужно было торопиться с освобождением комкора.
Разведав численность гарнизона, состоявшего из одного взвода"
комендантской службы, Зина передала эти сведения по крохотному радиопередатчику Сурину.
Затем она снова явилась к коменданту и стала еще настойчивее просить, чтобы комендант выдал ей пропуск в Днепропетровск.
У коменданта в это время находился человек, которого читатель хорошо знает. Человек этот был писарь, пропавший без вести в Ростове, после того как Шиков передал ему секретные сведения об уязвимых местах ростовской обороны. Зина никогда не видела его и даже не подозревала о его существовании, но писарь, которому Шиков показал фотографию связистки, свидетельницы его предательства, запомнил ее и теперь искоса поглядывал на Зину.
Командующий фронтом обычным ровным голосом сообщил, что завтра приедет к Харитонову. И не один. С ним едет представитель Ставки, начальник Генерального штаба.
Вечером Федор Михайлович сказал жене, что рано уедет, возможно задержится, обедать не будет.
- Ужин готовь на троих! - многозначительно сказал он.
Как он и предполагал, приехавшие сразу отправились с ним
в войска. Облазив передний край, начальник Генерального штаба с лукавой усмешкой проговорил:
- Противник, надо полагать, осведомлен, что наступать будем!
Но когда? Знает ли? Мы это проверим силовой разведкой. Если он вообразит, что это и есть начало нашего генерального наступления, и выведет в первый эшелон резервы, то у него глубокой обороны не будет! Вы сможете, ее взломав, окружить врага с тыла!
Уже стемнело, когда все трое возвращались с передовой. Харитонов заговорил об ужине. Начгенштаба сказал, что должен еще встретиться с командующим соседним фронтом. Начинать надо сообща, а времени в обрез!
- Ну, а я останусь, - сказал командующий фронтом, - поскольку наш Воронежский фронт в предстоящем деле участвует только твоей армией, мое место здесь. С людьми надо поговорить!
Четыре дня длилась силовая разведка. Фашистское командование действительно решило, что началось наше генеральное наступление, и вывело в первый эшелон резервы. Наступление 6-й армии 16 декабря явилось для противника полнейшей неожиданностью.
В этот день армия Харитонова, форсировав замерзший Дон, прорвала неприятельскую оборону и за три дня продвинулась вперед на 25 километров.
Введенный в прорыв 17-й танковый корпус Полубоярова устремился к Кантемировке. Танковые соединения обошли город и ворвались в него с тыла. В плен было взято большое количество неприятельских солдат и офицеров, в их числе командир горнострелковой дивизии.
В Кантемировке были захвачены огромные трофеи, там находились вещевые и продовольственные склады всего экспедиционного фашистского итальянского корпуса. Противник не только не сумел их увезти, но и взорвать не успел.
Среди трофейных документов Сурин отыскал приказ Гитлера № 1 от 14 октября 1942 года, то есть когда полным ходом шла подготовка к окружению войск Паулюса. Ничего не зная об этом, Гитлер в упоении писал:
"Летняя и осенняя кампании 1942 года закончены. Достигнуты большие успехи. В результате грозного наступления наших войск враг отброшен к Кавказу и к Дону и наземные коммуникации между центральной Россией и областью Кавказа, имеющие жизненное значение для дальнейшего ведения войны, полностью перерезаны... Русские, силы которых значительно уменьшились в результате последних боев, не смогут уже в течение зимы 1942/43 года ввести в бой такие силы, как в прошлую зимнюю кампанию. Что бы ни произошло, но более жестокой и трудной зимы уже не может быть!"
- Значит, не только мы, советские военачальники, ошибаемся, когда не знаем намерений врага и его сил, но и враг, считающий себя более искушенным в военном деле, допускает такие же ошибки! - отметил ^Харитонов.
- А вы посмотрите, товарищ командующий, какие задачи в этом приказе Гитлер ставил разведке. И как она его подвела! - с азартом говорил Сурин.
И Харитонов прочел:
"Только по данным, доставленным разведкой, которая будет интересоваться не только тем, что происходит на вражеской передовой линии, но и тем, что делается в тылу противника, можно будет иметь картину положения противника, своевременно обнаруживающую его наступательные намерения, которые вызовут соответствующие контрмеры".
- Где же была их разведка, когда наши войска накапливались, чтобы окружить Паулюса? - недоумевал. Сурин. - И когда мы готовились ко второму этапу этой битвы?
Харитонов усмехнулся, потом вдруг, по обыкновению, нахмурился и озабоченно проговорил:
- Все это так. Но торжествовать рано! Я думал, что покончил с Клейстом, а он кое-чему выучился у нас и побил меня под Славянском. Мне еще придется иметь с ним дело...
В середине января 1943 года 6-я армия под командованием Харитонова из левофланговой армии Воронежского фронта превратилась в правофланговую Юго-Западного и, продолжая наступать из Кантемировки на Купянск и Балаклею, довершила разгром 8-й итальянской армии.
Началось новое наступление войск Юго-Западного фронта на Харьков и в обход Донбасса. Примечательно, что эта задача была поручена 6-й армии Харитонова. То есть действовать ему пришлось там, где он в прошлом году потерпел поражение. Теперь армия его была ударной и ее конечная цель была та, что предназначалась ей в январской операции прошлого года, - выйти в обход Донбасса к Запорожью.
6 февраля 6-я армия освободила Балаклею и Изюм. Ту Балаклею, что никак не могли взять в прошлом году. В ней тогда соединились немецкие войска, отрезавшие двум нашим армиям пути отхода за Северный Донец. И тот Изюм, что немцы называли "задней дверью Донбасса".
Возможно, и сейчас не взял бы Харитонов эти ключевые позиции врага, если бы не научился распознавать вражеские уловки.
Один из его корпусов, подойдя к реке Айдар, вместо того чтобы форсировать ее с ходу, остановился. Командир корпуса докладывает:
- Согласно показаниям пленных и отобранным у них солдатским книжкам, есть основание полагать, что противник подтянул к рубежу реки две новые дивизии. Принимаю решение перейти к жесткой обороне!
Быстрая проверка этих данных Суриным помогла Харитонову предотвратить ошибку командира корпуса. Оказывается, немцы в плен подбросили своих разведчиков и книжки им подсунули фальшивые.
8 февраля части 6-й армии перерезали железную дорогу Харьков-Лозовая. Они успешно продвигались к Днепропетровску и Запорожью. Проезжая места, где дрались в окружении бойцы и офицеры армии, которую Харитонов в прошлом году прикрывал, видя эти засыпанные снегом овраги, где отбивались от численно превосходящего противника его товарищи по оружию, командарм снова переживал горечь тогдашнего поражения.
Шпаго, догадываясь о душевном состоянии командарма, в свою очередь не мог не размышлять об этом. Вдруг Харитонов повернулся всем телом к адъютанту и неожиданно спросил:
- Ты Маркса читал, майор?
- Читал, товарищ генерал! - еще не зная, к чему клонит Харитонов, неуверенно ответил Шпаго.
- Его ответы на вопросы дочерей... - напомнил Харитонов.
-Этого не читал! - искренне признался адъютант.
- Дочери спросили его: ваша отличительная черта? Знаешь, что он ответил?
- Не знаю, товарищ генерал!
- Единство цели! - -с расстановкой произнес Харитонов и, помолчав, добавил:-Да вот что огорчает: стремительное продвижение танков не обеспечивается такой же бесперебойной, быстрой доставкой горючего. Проходимость автомашин в условиях этих метелей не может сравниться с гусеничным ходом танков. Да и осталось вполне исправных не густо. Не более пятнадцати, как сообщает командир корпуса. Правофланговый стрелковый тоже изрядно оторвался от баз снабжения. Противник разрушил дороги, взорвал мосты, вывел из строя железнодорожные станции. Попробуй снабжать войска в этих условиях!
- Сейчас вся надежда, товарищ генерал, на советских людей освобожденных районов! - воскликнул Шпаго. - Вы посмотрите, стар и мал выходят на расчистку дорог. На санях от села к селу везут снаряды, патроны, продовольствие прямо на передовую.
А оттуда раненых. Я, товарищ генерал, без слез не могу на это смотреть. Я же украинец! Сердце переполняется гордостью. Так всех бы и расцеловал!
Харитонов выпрямился, вскинул глаза на адъютанта и, повеселев, словно преобразился.
- А я что ж, по-твоему, слепой? Не вижу? Не чувствую? Хоть и волгарь, а, сам знаешь, Украину люблю! Я здесь за Советскую власть дрался, Днепрогэс строил. И в эту войну второй год кружусь. Меня Клейст отсюда за Дон укатал, а я опять здесь. Думаешь, спроста это?
- Знаю, товарищ генерал, что вы любите Украину. Помните, остановились у пограничного столба. Я вам стихи читал из армейской газеты. Наш фронтовой поэт Вышеславский Леонид, мой тезка, сочинил про чайку. Как она бумерангом возвращается в родные места. И стихи заканчивались так: "Нам тоже надо возвратиться. Такими уж мы рождены!"
Надежда Федоровна, часто замечая озабоченность мужа, видела свое призвание в том, чтобы создать ему сносные условия быта.
Она хлопотливо устраивала свой семейный очаг во всех этих десятках сел, которые менялись на пути движения армии в неизвестном ей направлении, взяла на себя всю переписку с его родными, которые теперь оказывались в таком же положении, как и она в то время, когда недоумевала, почему он не отвечал на ее письма.
Она писала сестре Харитонова:
"Здравствуй, Шура!
Федя получил твою открытку. Большое спасибо. Пишу за него я.
У него нет времени, очень много работы, результаты которой ты должна знать по газетам. Вот уже третий месяц, как живу у Феди.
Счастлива, что имею возможность быть около него. Шура, пиши чаще, получить письмо на фронте-большая радость. Желаем здоровья. Целуем.
Федя и Надя".
Она действительно была счастлива, и только одно обстоятельство расстраивало ее.
Не только Шпаго отказывался выполнять ее незначительные поручения, но и муж почти всегда становился на сторону адъютанта, когда между нею и адъютантом возникали разногласия при выборе квартиры.
Посмотрев квартиру, выбранную адъютантом в селе, куда они снова должны были переехать, Надежда Федоровна осталась недовольной.
- Нет, это совершенно неподходящая квартира для командующего! Потрудитесь подыскать другую!
- Надежда Федоровна, - возразил Шпаго, - зачем я буду искать другую, когда я нахожу, что эта для него самая подходящая!
Шпаго выбирал квартиры, исходя из интересов дела, объяснить это гражданскому лицу, хотя лицо это и была жена командующего, он не считал возможным.
Харитонов, как всегда, одобрил его выбор, после чего Шпаго подал командующему рапорт о переводе его в полк. Жаловаться на жену командующего он не хотел. Он вообще не любил жаловаться и сеять раздоры между людьми. К тому же он понимал значение Надежды Федоровны в жизни человека, к которому питал дружеские чувства. По его глубокому убеждению, наступил момент, когда он наконец имел право перейти в полк. Он высказал свою просьбу Харитонову.
В глазах Харитонова мелькнуло выражение такой искренней горечи и он так сердечно принялся упрашивать адъютанта не покидать его, что Шпаго согласился забрать рапорт.
Надежда Федоровна, ничего не сказав мужу о своем конфликте с адъютантом, решила настоять, чтобы муж переменил квартиру.
Оставшись с ним наедине, она сказала, что может с ним находиться и в конуре, но, она не понимает, отчего он все время предпочитает соглашаться с адъютантом, а не с ней в вопросах, которые с самого начала их совместной жизни были предметом ее забот.
- Ведь и на фронте можно устраиваться по-разному, - доказывала она. Ты много работаешь, сильно устаешь, отдохнуть как следует не можешь. Если твой адъютант не думает об этом, то меня это не может не огорчать. Ты-командующий армией, а все время предпочитаешь жить, как солдат.
- Надюша, я понимаю тебя, - мягко возразил Харитонов, - ты хочешь, чтобы мне было лучше. Но уверяю тебя-это не поза!
Если бы не любовь к тебе, то не только на фронте, но и в тылу спал бы, как Суворов, на жесткой кровати, а еще лучше-на сене... Я не вменяю это в обязанность другим. Не осуждаю их.
В конце концов это дело вкуса. А вот то, что тебе кажется, будто я все время соглашаюсь с адъютантом в вопросах, которые составляют твою компетенцию, то позволь сказать тебе, что вопрос о выборе квартиры на фронте и в тылу-разные вещи. Не буду объяснять почему! - улыбнулся он.
Его улыбка вызвала в ней обиду и негодование.
- Твой адъютант во всем старается показать свое пренебрежение ко мне. Я не могу это объяснить иначе, как только тем, что без меня ты вел себя так, что дал ему повод думать, будто совсем не любишь меня. Он хочет, чтобы я уехала!.. Если я мешаю... я уеду!..
- Надюша, успокойся, пойми, прошу тебя!.. - воскликнул Харитонов. - Ты все еще не понимаешь некоторых явлений нашей жизни, видишь поверхностную сторону... На мне генеральские погоны, на нем-майорские, я-командующий армией, он-адъютант...
Но он и я в одной партийной организации состоим! Как ты этого не можешь понять? Он никаких козней против тебя не строит. Ты можешь, вспылив, что угодно думать обо мне, но о нем...
Он не договорил. Она внимательно его слушала, и ее голубые глаза, еще за минуту перед тем блестевшие негодованием, наполнились слезами.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Продолжая наступать, войска Харитонова освободили Новомосковск-город, расположенный почти у самого Днепропетровска. В штаб стрелкового корпуса явилась молодая женщина Ольга Куликова, связная Днепропетровского подпольного обкома партии.
- В Павлограде все готово к вооруженному восстанию! - рассказывала она. - Просим ускорить наступление, так как гитлеровцы подтягивают к Павлограду резервы! "
Командир корпуса связался с Харитоновым. Харитонов и рад был, что население города готово оказать помощь своей армии, и в то же время думал о том. что гитлеровцы подтягивают резервы, а у него уже нет сил, чтобы противостоять их контрудару.
Нельзя было, однако, не помочь пазлоградцам.
12 февраля подпольщики расклеили в городе листовки. Они оповещали, что Павлоград окружен советскими войсками. Жандармы и полиция бежали. В суматохе комсомолец Алексеев проник в комендатуру и унес портфель, где оказалась карта дислокации немецких войск.
Три вооруженные семерки проникли на кожевенный завод.
Кто-то донес немцам. Гитлеровцы оцепили завод. Отважные повстанцы заняли круговую оборону, вывели из строя 150 вражеских солдат.
На одной из заводских стен сохранилась надпись:
"Нас было 21. Стояли насмерть. Погибаем, но не сдаемся!"
15 февраля из штаба корпуса вернулась Ольга Куликова с согласованным планом удара по врагу. В ночь на 16 февраля девятнадцать боевых групп подняли восстание. Из концлагеря освободили советских военнопленных.
Две боевые группы окружили штаб фашистского полка, ворвались в здание, а потом повели бои за каждый этаж, за каждый коридор и одержали победу. В это время на улицах заговорили репродукторы. Началась передача сводки Совинформбюро. В условленный срок 17 фе.враля гвардейцы Харитонова решительной атакой отбросили оборонявшиеся на подступах к Павлограду немецкие войска и с ходу ворвались в город.
19 февраля части Харитонова освободили Синельниковекрупный железнодорожный узел на подступах к Запорожью.
Впервые за время войны немцы в тылу услышали из уст Геббельса признание:
"Мы переживаем на Востоке военное поражение! Натиск противника в эту зиму предпринят с ожесточением, превосходящим все человеческие и исторические представления!"
А Гитлер так был встревожен натиском советских войск, что отказался вылететь из своей ставки в Германию, на празднование очередной годовщины нацистской партии.
Два дня он совещался в Запорожье с видными военачальниками фашистского вермахта, готовя контрудар по войскам Харитонова. Армия Харитонова, занимавшая огромный рубеж от Краснограда до Синельникова, была истощена в непрерывных боях.
Как ни старался Харитонов преодолеть образовавшийся разрыв между устремившимися вперед танками и их обеспечением горючим, разрыв этот увеличивался. Танки оказались без горючего и боеприпасов на открытых местах. Наступила оттепель. Неприятельская авиация не замедлила воспользоваться безоблачной погодой и начала бомбить остановившиеся танки. Немецкие войска, имевшие к тому времени десятикратное превосходство в танках, ринулись на Павлоград навстречу друг другу и вышли в тыл передовым частям армии Харитонова. Немцы захватили село, где находился штаб танкового корпуса.
Командир корпуса вместе с тяжело раненными начальником особого отдела и адъютантом выехал на машине по направлению к селу, где находился штаб Харитонова.
Шофер вел машину, пока хватило бензина. Доехали до небольшой деревушки, где не было неприятельских войск, и остановились в доме сельской учительницы,
Шофер пешком отправился в Рождественское.
Узнав о тяжелом положении комкора, Харитонов вызвал Сурина, и тут же было решено направить в село самолет "У-2". Ему не требовалось большой взлетной площадки, и он мог легко и быстро приземлиться в любом месте. Немцы называли его "Рус фанер".
Было услоалено, что командир корпуса в течение этой ночи даст несколько сигналов летчику, облегчая ему приземление.
В село вылетел пилот Бойко. Он благополучно приземлился.
Командир корпуса распорядился прежде всего увезти раненного в живот начальника особого отдела. Бойко доставил на аэродром раненого и снова вылетел в село. /На этот раз он имел твердое указание привезти командира корпуса. Но командир корпуса снова уступил место тяжело раненному адъютанту. На всякий случай он отправил с летчиком свои личные документы и генеральскую форму, а сам переоделся в гражданскую одежду. Когда Бойко прилетел в третий раз, сельская учительница сообщила ему печальную весть-комкора арестовали.
- Он выдал себя за старого учителя, но так как он не проживал в этом селе и у него не было документов, то он был задержан для выяснения личности, - рассказывала учительница. - По-видимому, его здесь продержат некоторое время, а потом отправят Б Павлоград, - предполагала она.
Бойко, прилетев на аэродром, сообщил об этом Сурину. Тот посоветовался с Харитоновым. Было решено высадить невдалеке от этого села разведчицу, которая должна была открыть местонахождение командира корпуса и сообщить по радиопередатчику, куда надо выбросить десант, чтобы спасти его.
Сурин отобрал для этой цели двадцать смельчаков.
Разведать местопребывание командира корпуса вызвалась вернувшаяся в это время из госпиталя Зина.
Не станем вдаваться в подробности, каким образом попал Бойко в армию к Харитонову, скажем лишь, что он переписывался с Зиной, когда она находилась на излечении в госпитале. Она писала ему, что по выздоровлении будет настаивать, чтобы ее направили в ту армию, - которой командует Харитонов.
"Все наши девчонки, - писала она, - немножко были влюблены в него, и я тоже, пожалуй даже больше других, потому что глубже понимала его. Такого человека нельзя не полюбить. Ты в этом убедишься, когда близко узнаешь его. В нем нет ничего фальшивого, неискреннего, это человек большой правды. Мы многому у него научились, и если я способна теперь писать тебе так искренне, то этой искренности в выражении сокровенных чувств я научилась у него. Он нам рассказывал о своей жизни, о своей первой любви, как сильно он любил девушку, которая стала его женой, как она делила с ним все трудности, как помогала ему преодолевать их. Я представила себе образ этой девушки и решила, что у меня должен быть свой Харитонов, не готовый, а такой еще сырой парнишка, который так же бы меня любил и гак же ставил перед собой большую цель в жизни. Как бы я была счастлива, если бы таким парнем оказался ты. Но мне иногда кажется, что у тебя нет той целеустремленности, какая была у него в твоем возрасте. Есть бесшабашная удаль и золотое сердце, а этого еще мало, чтобы стать настоящим мужчиной. Я восхищаюсь той верностью, которую он пронес через всю жизнь к любимой девушке, а когда думаю о тебе, мне кажется, что ты легко можешь увлечься другой девушкой.
Пойми, Петя, с какой требовательностью я отношусь к тому чувству, которое у меня есть к тебе, и если ты найдешь в себе мужество понять это и сказать мне, что ты не тот, каким^ я тебя хочу видеть, что ты только всего-навсего хороший, честный, простой, веселый и озорной парень, я найду в себе силы разлюбить тебя!"
Получив такое признание, Бойко был потрясен. Он чувствовал, что непонятная еще ему сначала сила души Зины, светившаяся в ее глазах, теперь выразилась в ее письме.
"Неужели, - думал он, - она не будет любить меня, если я буду не такой, как Харитонов? Я не представляю себя в роли генерала, особенно пехотного. Командовать и управлять я не умею, учить людей тоже не могу. Могу быть только верным товарищем и выполнить любое задание правительства в своем летном деле".
Он попытался в таком духе написать ей, но письмо показалось ему ребяческим, к тому же слишком сумбурным.
Бойко не отправил письма. Заветным его желанием сделалось при первом же свидании с Зиной изъяснить ей это на словах.
В том, что Харитонов именно такой, каким описывала его Зина, Бойко убедился, когда его авиаполк был придан этой армии, а звено, в котором он летал, было выделено для обслуживания штаба армии.
Он несколько раз вылетал с Харитоновым в дивизии. Обрадовало его, что Харитонов любил летчиков, в прошлом командовал десантным корпусом и под буркой носил куртку парашютиста.
Еще более обрадовался Бойко, когда однажды Харитонов показал ему снимок, где он был сфотографирован вместе с Чкаловым.
Это обстоятельство окрылило Петю Бойко в предстоявшем объяснении с Зиной.
Как раз в ту ночь, когда он, получив все необходимые инструкции, подготовил самолет к вылету и, сидя в своей кабине, поджидал радистку, в заднюю кабину вошла девушка. Сопровождавший ее Сурин дал знак отправления. Мотор заработал, и самолет, пробежав несколько метров, легко оторвался от земли.
Набирая скорость, Бойко летел по маршруту, который ему был указан Суриным, и так как уже стемнело и все небо было покрыто сплошными облаками, то ориентироваться он мог только по приборам.
Подул южный ветер, в облачной мгле образовались проемы, которые все увеличивались, и наконец небо совсем очистилось, и засияли в нем бесчисленные мелкие звезды.
Показался лесной массив. Бойко, сделав над ним несколько кругов, пошел на снижение.
Когда самолет приземлился, Бойко подрулил в укромное место и вылез из кабины.
- Ну как, не замерзли? - спросил он, подойдя к задней кабине, из которой виднелся только кончик шлема радистки.
Вскоре показалась скованная меховым комбинезоном женская фигура.
- Зина! - вырвался у него возглас.
- Петя! - сказала она вполголоса. - Ничего не говори... Потом все расскажешь... Помоги снять комбинезон!
Когда комбинезон был снят, Зина оказалась в хорошо сшитом зимнем пальто. Встряхнув кудрями, она легко надела отороченную мехом шапочку и, слегка примяв ее сзади тонкими пальцами, ласково спросила.
- Ты знаешь, что ты должен делать?
- Ага! - проговорил он, любуясь ею.
- Проводи меня, - сказала она шепотом.
Дойдя с ним до опушки леса, Зина замедлила шаг, остановилась, повернулась к Пете и заглянула ему в глаза. В углах ее губ мелькнула страдальческая улыбка.
- Ты - моя земля... И мне трудно от тебя оторваться... - протяжно, ласково проговорила она. - Ой, как вычурно говорю!
Она быстро отвернулась от него и пошла не оборачиваясь.
Бойко несколько минут стоял, не отрывая глаз от ее стройной фигуры и плавно покачивающихся рук.
Школа отстояла далеко от других домов, это было новое строение с черепичной крышей.
Учительница оказалась женщиной лет пятидесяти с мягкими чертами лица. Видно, она была очень красивой в молодости, но теперь от былой красоты остались только глаза и какая-то удивительно достойная манера держаться.
Зина у нее заночевала, а чуть забрезжил рассвет, отправилась разыскивать дом, где находился комкор.
На другой окраине села, возле дома у дороги на Павлоград, она увидела немецкую машину и догадалась, что комкора увезут из этого дома. Она заговорила с шофером: не может ли он подвезти ее до Павлограда? Тот ответил, что все зависит от его начальника.
Начальник был молодой офицер из павлоградской комендатуры.
Он вышел в сопровождении унтер-офицера и солдата, которые вели высокого худого старика.
Зина обратилась к офицеру.
Тот после некоторого колебания объявил, что, к сожалению, подвезти не сможет.
Добравшись до Павлограда на другой попутной машине, Зина остановилась у врача городской больницы, работавшего здесь около сорока лет. Зина показала ему записку учительницы, и он принял ее как дальнюю родственницу.
Затем она отправилась в комендатуру и сказала, что едет в Днепропетровск к матери, гостила у тетки, но там начались бои.
Мать одинока и больна... Вся беда в том, что у нее в дороге похитили документы 'и деньги... Она просила выдать ей пропуск в Днепропетровск. Ее личность может удостоверить здешний доктор.
Внешность Зины произвела впечатление на коменданта, и так как она немного знала немецкий язык и могла кое-как объясняться без переводчика, то комендант не торопился выдавать ей пропуск.
Зина тоже не торопилась. Она узнала, что командир корпуса находится в тюрьме среди других задержанных лиц. Из Днепропетровска сюда должен был приехать следователь гестапо, чтобы установить личность задержанных. Нужно было торопиться с освобождением комкора.
Разведав численность гарнизона, состоявшего из одного взвода"
комендантской службы, Зина передала эти сведения по крохотному радиопередатчику Сурину.
Затем она снова явилась к коменданту и стала еще настойчивее просить, чтобы комендант выдал ей пропуск в Днепропетровск.
У коменданта в это время находился человек, которого читатель хорошо знает. Человек этот был писарь, пропавший без вести в Ростове, после того как Шиков передал ему секретные сведения об уязвимых местах ростовской обороны. Зина никогда не видела его и даже не подозревала о его существовании, но писарь, которому Шиков показал фотографию связистки, свидетельницы его предательства, запомнил ее и теперь искоса поглядывал на Зину.