Страница:
Сначала они решили «закрыть» Закорючку. Так сказать, в порядке эксперимента. И сделали это следующим образом: укрывшись от любопытных глаз под чьим-то забором, Далира достала мешочек с солью, и все четверо взяли из него по горсти соли. Потом нараспев прочитали наговор, который врезался Лике в память именно бессмысленным, и каким-то потусторонним сочетанием слов.
Дружно отдышались, хотя Лике не показалось, что они проделали что-то чересчур трудоемкое, и Далира спросила у старой Ингоры:
— Ну, что, попробуем? Как ты?
Та пожала тощими плечами.
— Попробуем. Похоже, ты была права. Должно получиться.
В чем там Далира была права, они своим молодым спутницам не пояснили, а просто молча пошли на рынок, где за бесценок купили тощую, хромую и шелудивую козу. Ингора без особой жалости потащила ее за собой на веревке, а бедной скотине было уже настолько все равно, что она побрела за старухой, не оказывая ни малейшего сопротивления.
На этот раз решили «закрыть» весь город, но обходить его по периметру посчитали нецелесообразным, принимая во внимание возраст Ингоры и вес Далиры. Теперь главным действующим лицом (или, скорее, мордой), стала коза. Ее провели через всю столицу, особенно задержавшись около центрального храма, постоянно читая над ней еще более бессмысленные наговоры, причем обязанностью Лики было повторять их по три раза и без запинки. Теперь нечего было и думать, чтобы что-то запомнить, они все скоро перемешались в ее голове, превратившись в жутковатое потустороннее варево.
Наконец, они вышли за город, и мучения Лики закончились. Ингора зашептала очередной, наверное, особо тайный наговор, потому что не стала заставлять Лику его повторять, только вцепилась ей в руку мертвой хваткой.
И отпустила козу, дав ей напоследок такого пинка под зад, что несчастная животина с громким меканьем шарахнулась от ведьмы, как от огня.
— Ну, вот и все. — Устало сказала Далира, глядя на убегающую в лес козу. — Можно возвращаться.
— А коза? — Спросила Лика.
На нее уставились три пары насмешливых глаз.
— А козе теперь… кирдык! — Снизошла до объяснений Ингора. — На ней теперь вся та дрянь висит, которую наши разлюбезные жрецы на город спустили. Так что жить ей осталось самое много полчаса. А ты что, никак козу пожалела, девочка? Так ты лучше о тех подумай, кого эта коза от смерти спасла!
Лика понимала, как это глупо, но ей правда до слез было жалко козу. Но сказать это вслух значило нарваться на очередное нравоучение и рассуждение на тему, какая она дура. Поэтому она спросила совсем не то, что хотела:
— А разве чуму наслали жрецы?
Ингора посмотрела на нее, как на идиотку.
— А кто же еще?
Дальше спрашивать было бессмысленно. Далира, Ингора и Делка повернулись, и пошли к городским воротам, которые в это время года почти не охранялись по причине малочисленности желающих посетить столицу, и навещались стражей только за тем, чтобы утром открыть, а вечером закрыть тяжелые, обитые кованным железом створки.
Лика так и не двинулась с места.
Она смотрела на козу, которая уже еле брела, пошатываясь, в лес, вероятно, рассчитывая спрятаться в нем от жестоких людей. Наверное, по-своему она была права. Иногда лучше волки, чем люди.
Лика сама не поняла, что она сделала, и о чем думала, когда делала. В ней словно что-то проснулось. Волосы на голове зашевелились, а рукам стало жарко. Лика опустила глаза и увидела, что по пальцам стекает мягкий голубоватый огонь. Ей почему-то совсем не было страшно. Она, откуда-то зная, что нужно делать, подняла ладони вперед, и в то же мгновение с ее пальцев сорвалась шаровая молния размером с яблоко и ударила в почти скрывшуюся за деревьями козу.
Раздался треск и грохот. Коза жалобно закричала, из нее повалил дым, а из дыма где-то за гранью слуха, но, тем не менее, довольно отчетливо послышалось злобное рычание.
Вскоре дым развеялся, и коза, после попадания в нее шаровой молнии вдруг переставшая хромать, со всех ног рванула за деревья. Но Лика этого уже не увидела.
Она пришла в себя всего через несколько минут и заозиралась, не сразу вспомнив, где находится. Вокруг нее сидели все три ведьмы, бросая на нее испуганные и озадаченные взгляды.
— Где ты этому научилась? — Внимательно рассматривая Ликину ладонь, спросила Ингора. — Сколько живу, никогда такого не видела!
— Я нигде не училась!! — Неизвестно чего испугавшись, Лика выдернула руку из коричневых морщинистых пальцев старой ведьмы.
— Ладно, не хочешь, не говори. — Не стала настаивать Ингора и с кряхтением поднимаясь с колен. — Только… Ты же ведь в храме не регистрировалась? — Лика покачала головой. — Тогда мой тебе совет — не суйся. Они с тебя с живой не слезут, пока все не выкачают. Насчет нас можешь не беспокоиться, ты нам помогла, а мы своих не выдаем. Ну, вставай, пошли!
Ее проводили до дома и в целости и сохранности сдали на руки Дорминде. При этом Далира, когда Лика ушла к себе, настоятельно порекомендовала пожилой служанке не лезть к девчонке с вопросами и не ставить в известность ее хозяина об этой прогулке, тем более что именно это было ей запрещено.
Явилось ли это следствием естественных причин, или их странная ворожба оказала такое действие, но с этого дня чума в городе пошла на убыль. Правда, уходя, она все-таки зацепила кое-кого своим крылом, и от этого жизнь Лики снова изменилась.
Во-первых, несмотря на все Ликины наговоры, заболела Дорминда. Она слегла на следующий день после того, как Лика приняла участие в изгнании чумы, и это было еще более обидно тем, что у Лики не было никакой возможности ее навестить, чтобы обновить наговор. Дорминду сразу же забрала к себе дочь, которая не желала видеть рядом со своей матерью какую-то рабыню. (У нее что, родственников нет, что ли?)
Во-вторых, заболел отец Пилы. Об этом сообщила сама Пила, которая невзирая на запрет, все-таки забежала на минутку, возвращаясь с рынка. Она была сама не своя от беспокойства, потому что уже немолодому Возгону становилось все хуже и хуже.
На Лику свалилась куча домашних обязанностей, которые она до этого выполняла только под чутким руководством Дорминды. Она сначала несколько растерялась, но потом поняла, что все не так страшно. Пожилая служанка уже многому ее научила, хотя и критиковала каждые пять минут, но вскоре Лика с удивлением обнаружила, что справляется совсем неплохо. Трудно было только ходить на рынок без сопровождения и моральной поддержки в лице Дорминды, Пилы или Неты. Ее одиночество многие парни и мужчины воспринимали как приглашение, что для Лики было очень неприятно. Она стала возвращаться с рынка окольными путями, но и там умудрилась вляпаться в историю.
Как-то, с трудом пробираясь по узкой кривой улочке, сильно пахнувшей нечистотами, она услышала позади конский топот. Надо сказать, что по этой улице и пешком-то идти было скользко и неудобно, а уж конь и вовсе был здесь лишним. Да еще и скачущий галопом. Испугавшись, что ее попросту затопчут, Лика буквально вжалась в стену дома. Мимо нее, всего на расстоянии локтя, на бешеной скорости пролетел огромный черный конь. Резко остановился, взбрыкнул, встал на дыбы, и всадник, который и так еле держался на нем, свалился, перевернулся через голову и полетел прямо под ноги Лике. Взвизгнув, она отпрыгнула, он прокатился мимо и, ударившись головой о стену, застыл в нелепой позе.
Конь, избавившись от седока, спокойно ускакал.
С трудом переведя дух, Лика подошла к упавшему и перевернула его на спину. С удивлением она увидела, что это был совсем молодой человек, почти мальчик, черноволосый, с юным суровым лицом. На его теле видимых повреждений не было, но лицо было в крови. Лика подняла его голову и огляделась по сторонам.
— Помогите! — Закричала она. — Ну, хоть кто-нибудь! — Ответом было мертвое молчание.
Старые каменные дома безмолвно таращили на нее пустые черные глазницы окон с выбитыми стеклами.
Она посмотрела на лежащего перед ней юношу. Кровь вытекала из длинной раны на голове, проходящей через лоб и висок и терявшейся в спутанных черных волосах. Она застонала от отчаяния. Ей казалось, что его жизнь вытекает из него вместе с кровью, а вокруг не было никого, кто смог бы ему помочь. Скинув капюшон, она стащила с шеи свой вышитый шарф, и стала перевязывать ему голову. Она еще не закончила, как вдруг он пришел в себя и посмотрел на нее ярко-синими глазами.
— Ты кто? — Спросил он, пытаясь пошевелиться, и застонал от боли.
— Лежи, — сказала она. — Я сейчас пойду за помощью.
— Не надо, я в порядке. — На этот раз ему удалось привстать и с помощью Лики занять более-менее сидячее положение.
В этот момент послышался стук копыт, и к ним подъехало несколько всадников. Едва увидев лежащего на земле юношу, они соскочили с коней и с криками: Вот он! Вот он! — окружили его.
Лика тут же предпочла тихо исчезнуть, накинув на голову капюшон. Интересно, кто это такой? — подумала она. — Наверное, сынок богатого папочки, вон сколько у него слуг. А все-таки хорошо, что все так хорошо закончилось. Мальчик жив, и будет, что рассказать вечером Ташу. Она улыбнулась, как всегда улыбалась, когда думала о нем. Но ей не суждено было сегодня рассказать эту историю своему хозяину, потому что, вернувшись домой, она застала там рыдающую Пилу.
Оказалось, что этим утром умер ее отец.
— Лика, я не могу больше там оставаться! — Навзрыд плакала обычно сдержанная Пила. — Набежали какие-то ееродственники! Ходят по дому, заглядывают во все щели… наследство подсчитывают! И этоттоже там! — ( Этот,как поняла Лика, и был жених Пилы, которого она ни разу не видела и имени его не знала, а спрашивать у Пилы, как его зовут, в такой тяжелый момент было неудобно). — С Татиным отцом о чем-то шепчется!
— Может, он не хочет, чтобы тебя обманули при дележе? — Лика попыталась его оправдать, а у самой сердце кровью обливалось. Было видно, что Пила ненавидит своего жениха так, что впору начинать варить зелье для нее.
— Как же! Скажешь тоже! — Чуть не задохнулась от возмущения Пила. — Ты думаешь, он для меня старается? Да он уже мое приданное давно рассчитал до самого распоследнего медяка! Куда и во что он его вложит! Он мне сам рассказывал, думал, что я от счастья до потолка прыгать начну! И все у него так, медяшка к медяшечке, серебрушка к серебрушечке, аж тошно! А тут такой повод лишний золотой урвать — лучший друг на тот свет отправился! Ненавижу!!! — И она снова зарыдала.
Лика сама с трудом сдерживала слезы, не зная, чем ее утешить. Только гладила по голове и бормотала:
— Пила, милая, ну, не надо так, все утрясется!
Пила немного проплакалась и вцепилась в Лику, как утопающий в соломинку.
— Лика, прошу тебя, пойдем со мной! Я там с ума сойду, если тебя рядом не будет!
— Ладно, пойдем! — Легко согласилась Лика, заставив себя не думать о том, что Таш вернется сегодня в холодный пустой дом и, скорее всего, уляжется спать голодным.
В доме у Пилы действительно было многолюдно. Многих из присутствующих Лика никогда не видела, да и они не спешили заводить с ней знакомство. Пару раз она замечала, как женщины переглядывались и перешептывались за ее спиной.
Делать им с Пилой было, собственно, нечего. На кухне прочно обосновались пожилые родственницы Таты и вовсю готовили поминальный обед. Пожелавшую помочь Пилу вежливо, но жестко выставили оттуда, сказав, что ее место рядом с покойным. Разумеется, Пила была не против того, чтобы нормально попрощаться с отцом, но кривляния Таты у гроба мужа, старательно работающей на публику и изображающей из себя безутешную вдову, казались ей невыносимыми. Она выразительно глянула на Лику и упала в обморок.
Над ней заохали, замахали платочками, а потом позвали этогои еще кого-то из мужчин, и перенесли в ее комнату. Лика, естественно, потихоньку проскользнула следом. Этотс трогательной заботой засуетился вокруг невесты, но в глазах у него слишком ярко блестели золотые монетки, чтобы принять его заботу за что-то большее, чем беспокойство о своей собственности.
Лика вежливо предложила свою помощь, и удостоилась от него такого пренебрежительного взгляда, что впору было позавидовать таракану, на него и то смотрят с большим уважением.
— Вам нечего здесь делать, барышня. — Холодно сказал он. — У Пилы есть родственники, которые могут о ней позаботиться, так что настоятельно советую вам немедленно отправляться домой.
В планы Пилы это не входило, и она немедленно очнулась. А очнувшись, сразу закатила истерику, начала рыдать в голос и рвать на себе волосы. Этотрастерялся, не зная, что делать с таким всплеском эмоций, а Лика тут же подсела к подруге, начала успокаивать, отчего истерика моментально сошла на нет. После этого жених больше не решился ее выпроваживать, а, напротив, тихо смылся сам, предоставив Пиле самой разбираться со своими нервами и со своими подругами.
Таш, как всегда, вернулся поздно. Дом встретил его черными окнами без света, зловещей тишиной и… змеей на веранде. Таша спасла только его грандарская ловкость, потому что никакие другие качества спасти его были не в состоянии.
Небольшая черная ольрийская гадюка, славившаяся на весь материк своей ядовитостью, спала, свернувшись клубком, почти у самых дверей в дом. На приближающегося к ней Таша она отреагировала едва слышным шелестом чешуек и резким броском. Он отскочил, даже толком не сообразив, что происходит, и в следующее мгновение подошва его сапога уже плющила истекающую ядом гадючью голову.
А еще через секунду он уже носился по дому в поисках своей рабыни, потому что воображение услужливо подкидывало ему живописные картины одну хуже другой, и на каждой фигурировала укушенная гадюкой Рил.
В доме ее не оказалось, и Таш, сделав над собой громадное усилие, постарался успокоиться и рассуждать здраво. Тщательный осмотр ее комнаты показал, что она, по крайней мере, ушла сама, так как одежда ее была в порядке. А после осмотра кухни стало ясно, что она ушла давно, потому что там не было даже намека на ужин.
Таш поставил свечу на стол и сел ждать. К счастью, ожидание продлилось всего полчаса, но это были едва ли не худшие полчаса в его жизни.
Она пришла, и с ходу начала рассказывать ему про Пилу, и про ее отца, и про родственников, и про этого,одновременно гремя кастрюлями и выставляя на стол еду. Потом огорошила известием, что ей опять придется уйти, потому что Пилу нужно срочно напоить успокаивающим отваром, иначе она не уснет, а у нее дома нужных трав нет.
Она устроила на кухне полный разгром в поисках запрятанного Дорминдой подальше от греха макового семени, и начала готовить отвар. Таш с усмешкой наблюдал, как Рил, ругаясь сквозь зубы, яростно кромсала ножом пучки сухой травы, и совершенно отчетливо понимал, что ему больше ничего не надо в этой жизни. Только бы она была рядом. Все равно, как. Даже, все равно, с кем. Только бы была.
Конечно же, он не отпустил ее к Пиле одну. (Нечего девушке шастать одной по ночам.) И, выходя из двора, опять заметил две мелькнувшие и растворившиеся в темноте тени. Сейчас было не до них, но на этот раз он обратилна них внимание.
Глава 7
После чего они обошли всю Закорючку посолонь, и с четырех сторон света высыпали по горсти соли.
Конь на огне, кровь на траве
Сизая птаха в серой рубахе
Ветер над хатой, слезами богатый,
Крик петуха и демон рогатый.
Дружно отдышались, хотя Лике не показалось, что они проделали что-то чересчур трудоемкое, и Далира спросила у старой Ингоры:
— Ну, что, попробуем? Как ты?
Та пожала тощими плечами.
— Попробуем. Похоже, ты была права. Должно получиться.
В чем там Далира была права, они своим молодым спутницам не пояснили, а просто молча пошли на рынок, где за бесценок купили тощую, хромую и шелудивую козу. Ингора без особой жалости потащила ее за собой на веревке, а бедной скотине было уже настолько все равно, что она побрела за старухой, не оказывая ни малейшего сопротивления.
На этот раз решили «закрыть» весь город, но обходить его по периметру посчитали нецелесообразным, принимая во внимание возраст Ингоры и вес Далиры. Теперь главным действующим лицом (или, скорее, мордой), стала коза. Ее провели через всю столицу, особенно задержавшись около центрального храма, постоянно читая над ней еще более бессмысленные наговоры, причем обязанностью Лики было повторять их по три раза и без запинки. Теперь нечего было и думать, чтобы что-то запомнить, они все скоро перемешались в ее голове, превратившись в жутковатое потустороннее варево.
Наконец, они вышли за город, и мучения Лики закончились. Ингора зашептала очередной, наверное, особо тайный наговор, потому что не стала заставлять Лику его повторять, только вцепилась ей в руку мертвой хваткой.
И отпустила козу, дав ей напоследок такого пинка под зад, что несчастная животина с громким меканьем шарахнулась от ведьмы, как от огня.
— Ну, вот и все. — Устало сказала Далира, глядя на убегающую в лес козу. — Можно возвращаться.
— А коза? — Спросила Лика.
На нее уставились три пары насмешливых глаз.
— А козе теперь… кирдык! — Снизошла до объяснений Ингора. — На ней теперь вся та дрянь висит, которую наши разлюбезные жрецы на город спустили. Так что жить ей осталось самое много полчаса. А ты что, никак козу пожалела, девочка? Так ты лучше о тех подумай, кого эта коза от смерти спасла!
Лика понимала, как это глупо, но ей правда до слез было жалко козу. Но сказать это вслух значило нарваться на очередное нравоучение и рассуждение на тему, какая она дура. Поэтому она спросила совсем не то, что хотела:
— А разве чуму наслали жрецы?
Ингора посмотрела на нее, как на идиотку.
— А кто же еще?
Дальше спрашивать было бессмысленно. Далира, Ингора и Делка повернулись, и пошли к городским воротам, которые в это время года почти не охранялись по причине малочисленности желающих посетить столицу, и навещались стражей только за тем, чтобы утром открыть, а вечером закрыть тяжелые, обитые кованным железом створки.
Лика так и не двинулась с места.
Она смотрела на козу, которая уже еле брела, пошатываясь, в лес, вероятно, рассчитывая спрятаться в нем от жестоких людей. Наверное, по-своему она была права. Иногда лучше волки, чем люди.
Лика сама не поняла, что она сделала, и о чем думала, когда делала. В ней словно что-то проснулось. Волосы на голове зашевелились, а рукам стало жарко. Лика опустила глаза и увидела, что по пальцам стекает мягкий голубоватый огонь. Ей почему-то совсем не было страшно. Она, откуда-то зная, что нужно делать, подняла ладони вперед, и в то же мгновение с ее пальцев сорвалась шаровая молния размером с яблоко и ударила в почти скрывшуюся за деревьями козу.
Раздался треск и грохот. Коза жалобно закричала, из нее повалил дым, а из дыма где-то за гранью слуха, но, тем не менее, довольно отчетливо послышалось злобное рычание.
Вскоре дым развеялся, и коза, после попадания в нее шаровой молнии вдруг переставшая хромать, со всех ног рванула за деревья. Но Лика этого уже не увидела.
Она пришла в себя всего через несколько минут и заозиралась, не сразу вспомнив, где находится. Вокруг нее сидели все три ведьмы, бросая на нее испуганные и озадаченные взгляды.
— Где ты этому научилась? — Внимательно рассматривая Ликину ладонь, спросила Ингора. — Сколько живу, никогда такого не видела!
— Я нигде не училась!! — Неизвестно чего испугавшись, Лика выдернула руку из коричневых морщинистых пальцев старой ведьмы.
— Ладно, не хочешь, не говори. — Не стала настаивать Ингора и с кряхтением поднимаясь с колен. — Только… Ты же ведь в храме не регистрировалась? — Лика покачала головой. — Тогда мой тебе совет — не суйся. Они с тебя с живой не слезут, пока все не выкачают. Насчет нас можешь не беспокоиться, ты нам помогла, а мы своих не выдаем. Ну, вставай, пошли!
Ее проводили до дома и в целости и сохранности сдали на руки Дорминде. При этом Далира, когда Лика ушла к себе, настоятельно порекомендовала пожилой служанке не лезть к девчонке с вопросами и не ставить в известность ее хозяина об этой прогулке, тем более что именно это было ей запрещено.
Явилось ли это следствием естественных причин, или их странная ворожба оказала такое действие, но с этого дня чума в городе пошла на убыль. Правда, уходя, она все-таки зацепила кое-кого своим крылом, и от этого жизнь Лики снова изменилась.
Во-первых, несмотря на все Ликины наговоры, заболела Дорминда. Она слегла на следующий день после того, как Лика приняла участие в изгнании чумы, и это было еще более обидно тем, что у Лики не было никакой возможности ее навестить, чтобы обновить наговор. Дорминду сразу же забрала к себе дочь, которая не желала видеть рядом со своей матерью какую-то рабыню. (У нее что, родственников нет, что ли?)
Во-вторых, заболел отец Пилы. Об этом сообщила сама Пила, которая невзирая на запрет, все-таки забежала на минутку, возвращаясь с рынка. Она была сама не своя от беспокойства, потому что уже немолодому Возгону становилось все хуже и хуже.
На Лику свалилась куча домашних обязанностей, которые она до этого выполняла только под чутким руководством Дорминды. Она сначала несколько растерялась, но потом поняла, что все не так страшно. Пожилая служанка уже многому ее научила, хотя и критиковала каждые пять минут, но вскоре Лика с удивлением обнаружила, что справляется совсем неплохо. Трудно было только ходить на рынок без сопровождения и моральной поддержки в лице Дорминды, Пилы или Неты. Ее одиночество многие парни и мужчины воспринимали как приглашение, что для Лики было очень неприятно. Она стала возвращаться с рынка окольными путями, но и там умудрилась вляпаться в историю.
Как-то, с трудом пробираясь по узкой кривой улочке, сильно пахнувшей нечистотами, она услышала позади конский топот. Надо сказать, что по этой улице и пешком-то идти было скользко и неудобно, а уж конь и вовсе был здесь лишним. Да еще и скачущий галопом. Испугавшись, что ее попросту затопчут, Лика буквально вжалась в стену дома. Мимо нее, всего на расстоянии локтя, на бешеной скорости пролетел огромный черный конь. Резко остановился, взбрыкнул, встал на дыбы, и всадник, который и так еле держался на нем, свалился, перевернулся через голову и полетел прямо под ноги Лике. Взвизгнув, она отпрыгнула, он прокатился мимо и, ударившись головой о стену, застыл в нелепой позе.
Конь, избавившись от седока, спокойно ускакал.
С трудом переведя дух, Лика подошла к упавшему и перевернула его на спину. С удивлением она увидела, что это был совсем молодой человек, почти мальчик, черноволосый, с юным суровым лицом. На его теле видимых повреждений не было, но лицо было в крови. Лика подняла его голову и огляделась по сторонам.
— Помогите! — Закричала она. — Ну, хоть кто-нибудь! — Ответом было мертвое молчание.
Старые каменные дома безмолвно таращили на нее пустые черные глазницы окон с выбитыми стеклами.
Она посмотрела на лежащего перед ней юношу. Кровь вытекала из длинной раны на голове, проходящей через лоб и висок и терявшейся в спутанных черных волосах. Она застонала от отчаяния. Ей казалось, что его жизнь вытекает из него вместе с кровью, а вокруг не было никого, кто смог бы ему помочь. Скинув капюшон, она стащила с шеи свой вышитый шарф, и стала перевязывать ему голову. Она еще не закончила, как вдруг он пришел в себя и посмотрел на нее ярко-синими глазами.
— Ты кто? — Спросил он, пытаясь пошевелиться, и застонал от боли.
— Лежи, — сказала она. — Я сейчас пойду за помощью.
— Не надо, я в порядке. — На этот раз ему удалось привстать и с помощью Лики занять более-менее сидячее положение.
В этот момент послышался стук копыт, и к ним подъехало несколько всадников. Едва увидев лежащего на земле юношу, они соскочили с коней и с криками: Вот он! Вот он! — окружили его.
Лика тут же предпочла тихо исчезнуть, накинув на голову капюшон. Интересно, кто это такой? — подумала она. — Наверное, сынок богатого папочки, вон сколько у него слуг. А все-таки хорошо, что все так хорошо закончилось. Мальчик жив, и будет, что рассказать вечером Ташу. Она улыбнулась, как всегда улыбалась, когда думала о нем. Но ей не суждено было сегодня рассказать эту историю своему хозяину, потому что, вернувшись домой, она застала там рыдающую Пилу.
Оказалось, что этим утром умер ее отец.
— Лика, я не могу больше там оставаться! — Навзрыд плакала обычно сдержанная Пила. — Набежали какие-то ееродственники! Ходят по дому, заглядывают во все щели… наследство подсчитывают! И этоттоже там! — ( Этот,как поняла Лика, и был жених Пилы, которого она ни разу не видела и имени его не знала, а спрашивать у Пилы, как его зовут, в такой тяжелый момент было неудобно). — С Татиным отцом о чем-то шепчется!
— Может, он не хочет, чтобы тебя обманули при дележе? — Лика попыталась его оправдать, а у самой сердце кровью обливалось. Было видно, что Пила ненавидит своего жениха так, что впору начинать варить зелье для нее.
— Как же! Скажешь тоже! — Чуть не задохнулась от возмущения Пила. — Ты думаешь, он для меня старается? Да он уже мое приданное давно рассчитал до самого распоследнего медяка! Куда и во что он его вложит! Он мне сам рассказывал, думал, что я от счастья до потолка прыгать начну! И все у него так, медяшка к медяшечке, серебрушка к серебрушечке, аж тошно! А тут такой повод лишний золотой урвать — лучший друг на тот свет отправился! Ненавижу!!! — И она снова зарыдала.
Лика сама с трудом сдерживала слезы, не зная, чем ее утешить. Только гладила по голове и бормотала:
— Пила, милая, ну, не надо так, все утрясется!
Пила немного проплакалась и вцепилась в Лику, как утопающий в соломинку.
— Лика, прошу тебя, пойдем со мной! Я там с ума сойду, если тебя рядом не будет!
— Ладно, пойдем! — Легко согласилась Лика, заставив себя не думать о том, что Таш вернется сегодня в холодный пустой дом и, скорее всего, уляжется спать голодным.
В доме у Пилы действительно было многолюдно. Многих из присутствующих Лика никогда не видела, да и они не спешили заводить с ней знакомство. Пару раз она замечала, как женщины переглядывались и перешептывались за ее спиной.
Делать им с Пилой было, собственно, нечего. На кухне прочно обосновались пожилые родственницы Таты и вовсю готовили поминальный обед. Пожелавшую помочь Пилу вежливо, но жестко выставили оттуда, сказав, что ее место рядом с покойным. Разумеется, Пила была не против того, чтобы нормально попрощаться с отцом, но кривляния Таты у гроба мужа, старательно работающей на публику и изображающей из себя безутешную вдову, казались ей невыносимыми. Она выразительно глянула на Лику и упала в обморок.
Над ней заохали, замахали платочками, а потом позвали этогои еще кого-то из мужчин, и перенесли в ее комнату. Лика, естественно, потихоньку проскользнула следом. Этотс трогательной заботой засуетился вокруг невесты, но в глазах у него слишком ярко блестели золотые монетки, чтобы принять его заботу за что-то большее, чем беспокойство о своей собственности.
Лика вежливо предложила свою помощь, и удостоилась от него такого пренебрежительного взгляда, что впору было позавидовать таракану, на него и то смотрят с большим уважением.
— Вам нечего здесь делать, барышня. — Холодно сказал он. — У Пилы есть родственники, которые могут о ней позаботиться, так что настоятельно советую вам немедленно отправляться домой.
В планы Пилы это не входило, и она немедленно очнулась. А очнувшись, сразу закатила истерику, начала рыдать в голос и рвать на себе волосы. Этотрастерялся, не зная, что делать с таким всплеском эмоций, а Лика тут же подсела к подруге, начала успокаивать, отчего истерика моментально сошла на нет. После этого жених больше не решился ее выпроваживать, а, напротив, тихо смылся сам, предоставив Пиле самой разбираться со своими нервами и со своими подругами.
Таш, как всегда, вернулся поздно. Дом встретил его черными окнами без света, зловещей тишиной и… змеей на веранде. Таша спасла только его грандарская ловкость, потому что никакие другие качества спасти его были не в состоянии.
Небольшая черная ольрийская гадюка, славившаяся на весь материк своей ядовитостью, спала, свернувшись клубком, почти у самых дверей в дом. На приближающегося к ней Таша она отреагировала едва слышным шелестом чешуек и резким броском. Он отскочил, даже толком не сообразив, что происходит, и в следующее мгновение подошва его сапога уже плющила истекающую ядом гадючью голову.
А еще через секунду он уже носился по дому в поисках своей рабыни, потому что воображение услужливо подкидывало ему живописные картины одну хуже другой, и на каждой фигурировала укушенная гадюкой Рил.
В доме ее не оказалось, и Таш, сделав над собой громадное усилие, постарался успокоиться и рассуждать здраво. Тщательный осмотр ее комнаты показал, что она, по крайней мере, ушла сама, так как одежда ее была в порядке. А после осмотра кухни стало ясно, что она ушла давно, потому что там не было даже намека на ужин.
Таш поставил свечу на стол и сел ждать. К счастью, ожидание продлилось всего полчаса, но это были едва ли не худшие полчаса в его жизни.
Она пришла, и с ходу начала рассказывать ему про Пилу, и про ее отца, и про родственников, и про этого,одновременно гремя кастрюлями и выставляя на стол еду. Потом огорошила известием, что ей опять придется уйти, потому что Пилу нужно срочно напоить успокаивающим отваром, иначе она не уснет, а у нее дома нужных трав нет.
Она устроила на кухне полный разгром в поисках запрятанного Дорминдой подальше от греха макового семени, и начала готовить отвар. Таш с усмешкой наблюдал, как Рил, ругаясь сквозь зубы, яростно кромсала ножом пучки сухой травы, и совершенно отчетливо понимал, что ему больше ничего не надо в этой жизни. Только бы она была рядом. Все равно, как. Даже, все равно, с кем. Только бы была.
Конечно же, он не отпустил ее к Пиле одну. (Нечего девушке шастать одной по ночам.) И, выходя из двора, опять заметил две мелькнувшие и растворившиеся в темноте тени. Сейчас было не до них, но на этот раз он обратилна них внимание.
Глава 7
— Идиот! Кретин! Недоумок! Кто вас просил? Как вы могли вообще до такого додуматься?
В кабинете верховного жреца центрального ольрийского храма в буквальном смысле гремели громы и молнии. Его светлость метался по небольшому кабинету, как тигр по слишком маленькой для него клетке, а под потолком кружились в танце крупные шаровые молнии. Что же касается грома, то голос его светлости звучал ничуть не тише, отчего новый секретарь господина Тито-са, отчетливо слышавший каждое слово сквозь тяжелую дверь, предпочел временно оставить свои обязанности и незаметно исчезнуть от греха подальше.
Сам же верховный жрец находился в совершенно неподобающем его сану положении, но это его в данный момент совсем не волновало. Он думал только о том, достаточно ли крепка дубовая столешница его письменного стола, чтобы, в случае чего, защитить его от прямого попадания шаровой молнии. По всем расчетам выходило, что недостаточно, и Тито-с трясся, как осиновый лист, моля богиню защитить своего верного раба от разгула стихии.
— Я же вам сто раз приказывал действовать осторожно, а не как слон в посудной лавке! — Белый жрец наконец прекратил бесполезные метания и остановился рядом со столом. — Что вы можете сказать в свое оправдание?
— Простите, ваша светлость! — Жалобно проблеял верховный жрец. — В мои расчеты вкралась ошибка!
— И еще какая! — Снова вскипел его светлость. — Я же объяснял, я же вам тысячу раз говорил, что она сентиментальная дура! Ее сентиментальность по утрам просыпается раньше, чем она сама! Неужели вы не могли предвидеть, чем закончится ваша идиотская попытка угробить ее с помощью чумы?! Только тем, что она со всех ног бросится защищать тех, к кому она успела привязаться, а, учитывая ее проклятую чувствительность, это уже наверняка половина города!
— Но вы же утверждали, что она все забыла, и не сможет вспомнить! — Пискнул Тито-с, решивший, что самое время попробовать перевести стрелки и снять с себя хотя бы часть вины.
Ход был неудачным, потому что белый жрец снова разъярился.
— Свигров змей и все его отродья! Демоны вас побери, Тито-с, вы действительно такой дурак, или прикидываетесь! Она ничего не вспомнит до тех пор, пока не сможет пробить заклятие, которое я на нее наложил! То есть, если ей не придется колдовать на каждом шагу, и она будет жить жизнью обычного человека с его мелкими печалями и заботами. Мелкими, понимаете? Ничто так не убивает душу, как обыденность! Нудная, тягостная, жестокая и ненавистная всякой живой душе обыденность! А у моей ученицы, смею вас уверить, именно живая душа! У нее талант, и такой, с которым у печки за вышивкой не посидишь, и от которого можно сгореть вернее, чем от прямого удара молнии. Поэтому я вас так настойчиво предупреждал, что нужно действовать осторожно, поэтому я просил вас не торопить события. Даже если нам не удастся ее убить напрямую, трясина обыденности со временем убьет ее вернее, чем топор палача. Так что, Тито-с, если у вас есть какие-нибудь идеи насчет того, как исправить то, что вы натворили, то сейчас самое время их озвучить. Если их нет, то не взыщите! Я заменю вас на кого-нибудь более разумного.
Господину Тито-су не нужно было объяснять, что означало в устах его светлости слово «замена». Должность верховного жреца являлась пожизненной, и заменить его можно было только в случае его смерти, и никак иначе. Такая перспектива настолько подхлестнула мыслительные способности Тито-са, что он моментально сообразил, что можно сделать, хотя еще полчаса назад подобное ни за что не пришло бы в его голову.
— Ваша светлость, я знаю, знаю, что нужно сделать! — Быстро-быстро, словно боясь не успеть, заговорил он. — Вчера ко мне приходил на исповедь наш молодой князь, я уж не знаю точно, что у него там произошло, но он как-то умудрился познакомиться с нашей подопечной!
— И этот негодяй пытался добыть о ней сведения у вас на исповеди? — Поднял брови его светлость.
— А что в этом такого? — Искренне удивился Тито-с. — Наоборот, я считаю, это прекрасно, что мальчик доверяет мне. Иначе откуда бы мы узнали об их знакомстве? Так вот, уж не знаю чем, но она его зацепила. — При этих словах его светлость мученически поднял глаза к небу. — И он ею заинтересовался. И мне кажется, что неплохо было бы их свести, потому что характер у молодого человека как раз такой, какой требуется. Он у власти уже два года, и ни разу ни у кого не возникло повода обвинить его в мягкосердечии. Несмотря на свою молодость, он никому не позволяет вить из себя веревки, а те, кто все же пытается, обычно плохо заканчивают.
— Ну, что ж, это идея. — Задумчиво протянул белый жрец. — Неплохо было бы выдать ее замуж за этого князька, воистину, я не знаю ничего более занудного и утомительного, чем жизнь во дворце.
— Ну, вряд ли он захочет жениться на безродной рабыне!
— Это она-то безродная? — Хмыкнул его светлость. — Но вы правы, настаивать бесполезно. Лучше сделайте так, чтобы она как бы ненароком прошла этот ваш идиотский тест. Уверяю вас, ваш князек после этого сразу же потащит ее в храм.
— Мудрость вашей светлости превосходит границы моего понимания! — Подобострастно заметил Тито-с. — Позвольте мне приступить к исполнению ваших приказаний?
Тот с усмешкой посмотрел на него.
— Приступайте, Тито-с, приступайте! Но еще один промах, и вам придется навестить вашего демона, да-да, того самого, которого моя ученица одним ударом отправила обратно в ад. Но я вам обещаю, что ваше путешествие туда будет гораздо менее приятным, чем его.
С некоторых пор Самконгу стало ясно, что их спокойная жизнь подходит к концу. Пока еще ничего такого не произошло, но возникли некоторые моменты, которые явно указывали на возможные неприятности.
Во-первых, позавчера пограничный разъезд конфисковал один из его обозов. На это можно было бы не обратить внимания, но откупиться от пограничных чиновников на этот раз не получилось, а, учитывая то, сколько краденого добра было в этом обозе, ему в ближайшее время следовало ожидать визита местной полиции. Хорошо еще, что все самые крупные чины этой самой полиции были давно прикормлены, иначе пришлось бы срочно принимать меры.
Во-вторых, повязали одну из шаек Крока. Прямо на деле, что вообще вызывало нехорошие подозрения. Либо за ними следили, либо внутри их братства завелась крыса.
И в-третьих, Самконгу не давала покоя просьба Таша осторожно приглядеть за его домом. Скажите на милость, какому самоубийце понадобилось следить за Ташем?
Конечно, просьбу Таша не оставили без внимания, и ребята несколько дней походили вокруг его дома, но ничего подозрительного не обнаружили. Только полюбовались на Рил и ее грустную подружку. (Так, о Пиле не вспоминать!) Но сбрасывать со счетов мнение Таша было неумно, потому что за двадцать шесть лет постоянного общения Самконг не раз убеждался, что на пустом месте Таш своих выводов не делает.
Следовательно, вопрос о слежке становился совсем неприятным. Дело в том, что для того, чтобы вести кого-либо из братства так, чтобы они этого не почуяли, могли только очень хорошо обученные люди, которых в Ольрии просто не было. Здесь все было по старинке, самое крупное дело, которое были способны раскрутить местные силы охраны порядка — это найти украденную корову. Значит, либо все, и конфискованный обоз, и шайка Крока, и привидевшиеся Ташу шпионы было дикой случайностью и совпадением, во что Самконг при его жизненном опыте просто не мог поверить, либо кто-то нанял нужных людей за границей. Но кто и зачем? Конкуренты? Вряд ли. При их связях в Вандее и весе в тамошней гильдии изгоев надо быть полным кретином, чтобы решиться под них копать. Хотя, в любом случае это надо проверить. Вот и поручим это Валдею, он лучше всех умеет разговаривать с братьями по гильдии.
Что же касается остальных мотивов, то в Ольрии нанять сыщиков такого уровня могут позволить себе всего несколько человек, включая, разумеется, молодого князя. Их надлежит проверить всех, и поручить это следует Бадану, как самому ловкому. Не хватало еще тут дров наломать.
А еще надо проверить приезжих вандейцев, и вообще всех подозрительных приезжих. А это лучше всех сделает Крок. Заодно и напугает до полусмерти.
И поговорить с Лайрой, пусть даст задание девочкам держать ушки открытыми.
И самое последнее. Пообщаться с Франей и отправить несколько его пацанов в Закорючку. На них вряд ли кто-то обратит внимание, а они не хуже других присмотрят за домом Таша, за Рил и… Ну, да и за Пилой тоже.
Пила очень тяжело переживала смерть отца. Она грустила, тосковала и почти перестала улыбаться. О запрете на посещение Лики уже никто не вспоминал, благо, что у Пилы теперь был жених, который рад был потакать ее прихотям, а мачеха только и делала, что заглядывала ему в рот. В результате этого обстановка в собственном доме сделалась для Пилы совсем невыносимой, и она почти все время проводила у Лики. Та, как могла старалась развлечь ее, но чаще всего просто сидела и грустила вместе с ней, понимая, что помочь она ничем не может. Помочь могло только время, а его прошло еще слишком мало. Лика же могла только поить Пилу своими отварами и петь ей песни, которые уменьшали боль и дарили надежду на счастье, что и положено было делать песням.
Лучшим же лекарством от тоски стал для Пилы неожиданный визит Самконга. Когда высокий, широкоплечий, красивый, улыбающийся во все тридцать два зуба Самконг возник в один из вьюжных вечеров на пороге их дома, Пилу словно подменили, и она снова превратилась в бойкую, веселую, острую на язык хохотушку, которую знала Лика. Наблюдая за тем, как она улыбается главе Олгенского ночного братства, Лика чуть не плакала от счастья и облегчения, по наивности не догадываясь, что все это может значить.
Они засиделись допоздна, распивая принесенное Самконгом вино и слушая Ликины песни. Потом Пила засобиралась домой, а Самконг, как хорошо воспитанный барон, хоть и бывший, вызвался ее проводить, от чего она, к удивлению и ужасу Лики отказываться не стала. И ее подруге осталось только надеяться на то, что в темноте их никто не увидит, хотя это было все равно, что надеяться на то, что вся Закорючка за пять минут вымрет от внезапно вернувшегося мора.
В кабинете верховного жреца центрального ольрийского храма в буквальном смысле гремели громы и молнии. Его светлость метался по небольшому кабинету, как тигр по слишком маленькой для него клетке, а под потолком кружились в танце крупные шаровые молнии. Что же касается грома, то голос его светлости звучал ничуть не тише, отчего новый секретарь господина Тито-са, отчетливо слышавший каждое слово сквозь тяжелую дверь, предпочел временно оставить свои обязанности и незаметно исчезнуть от греха подальше.
Сам же верховный жрец находился в совершенно неподобающем его сану положении, но это его в данный момент совсем не волновало. Он думал только о том, достаточно ли крепка дубовая столешница его письменного стола, чтобы, в случае чего, защитить его от прямого попадания шаровой молнии. По всем расчетам выходило, что недостаточно, и Тито-с трясся, как осиновый лист, моля богиню защитить своего верного раба от разгула стихии.
— Я же вам сто раз приказывал действовать осторожно, а не как слон в посудной лавке! — Белый жрец наконец прекратил бесполезные метания и остановился рядом со столом. — Что вы можете сказать в свое оправдание?
— Простите, ваша светлость! — Жалобно проблеял верховный жрец. — В мои расчеты вкралась ошибка!
— И еще какая! — Снова вскипел его светлость. — Я же объяснял, я же вам тысячу раз говорил, что она сентиментальная дура! Ее сентиментальность по утрам просыпается раньше, чем она сама! Неужели вы не могли предвидеть, чем закончится ваша идиотская попытка угробить ее с помощью чумы?! Только тем, что она со всех ног бросится защищать тех, к кому она успела привязаться, а, учитывая ее проклятую чувствительность, это уже наверняка половина города!
— Но вы же утверждали, что она все забыла, и не сможет вспомнить! — Пискнул Тито-с, решивший, что самое время попробовать перевести стрелки и снять с себя хотя бы часть вины.
Ход был неудачным, потому что белый жрец снова разъярился.
— Свигров змей и все его отродья! Демоны вас побери, Тито-с, вы действительно такой дурак, или прикидываетесь! Она ничего не вспомнит до тех пор, пока не сможет пробить заклятие, которое я на нее наложил! То есть, если ей не придется колдовать на каждом шагу, и она будет жить жизнью обычного человека с его мелкими печалями и заботами. Мелкими, понимаете? Ничто так не убивает душу, как обыденность! Нудная, тягостная, жестокая и ненавистная всякой живой душе обыденность! А у моей ученицы, смею вас уверить, именно живая душа! У нее талант, и такой, с которым у печки за вышивкой не посидишь, и от которого можно сгореть вернее, чем от прямого удара молнии. Поэтому я вас так настойчиво предупреждал, что нужно действовать осторожно, поэтому я просил вас не торопить события. Даже если нам не удастся ее убить напрямую, трясина обыденности со временем убьет ее вернее, чем топор палача. Так что, Тито-с, если у вас есть какие-нибудь идеи насчет того, как исправить то, что вы натворили, то сейчас самое время их озвучить. Если их нет, то не взыщите! Я заменю вас на кого-нибудь более разумного.
Господину Тито-су не нужно было объяснять, что означало в устах его светлости слово «замена». Должность верховного жреца являлась пожизненной, и заменить его можно было только в случае его смерти, и никак иначе. Такая перспектива настолько подхлестнула мыслительные способности Тито-са, что он моментально сообразил, что можно сделать, хотя еще полчаса назад подобное ни за что не пришло бы в его голову.
— Ваша светлость, я знаю, знаю, что нужно сделать! — Быстро-быстро, словно боясь не успеть, заговорил он. — Вчера ко мне приходил на исповедь наш молодой князь, я уж не знаю точно, что у него там произошло, но он как-то умудрился познакомиться с нашей подопечной!
— И этот негодяй пытался добыть о ней сведения у вас на исповеди? — Поднял брови его светлость.
— А что в этом такого? — Искренне удивился Тито-с. — Наоборот, я считаю, это прекрасно, что мальчик доверяет мне. Иначе откуда бы мы узнали об их знакомстве? Так вот, уж не знаю чем, но она его зацепила. — При этих словах его светлость мученически поднял глаза к небу. — И он ею заинтересовался. И мне кажется, что неплохо было бы их свести, потому что характер у молодого человека как раз такой, какой требуется. Он у власти уже два года, и ни разу ни у кого не возникло повода обвинить его в мягкосердечии. Несмотря на свою молодость, он никому не позволяет вить из себя веревки, а те, кто все же пытается, обычно плохо заканчивают.
— Ну, что ж, это идея. — Задумчиво протянул белый жрец. — Неплохо было бы выдать ее замуж за этого князька, воистину, я не знаю ничего более занудного и утомительного, чем жизнь во дворце.
— Ну, вряд ли он захочет жениться на безродной рабыне!
— Это она-то безродная? — Хмыкнул его светлость. — Но вы правы, настаивать бесполезно. Лучше сделайте так, чтобы она как бы ненароком прошла этот ваш идиотский тест. Уверяю вас, ваш князек после этого сразу же потащит ее в храм.
— Мудрость вашей светлости превосходит границы моего понимания! — Подобострастно заметил Тито-с. — Позвольте мне приступить к исполнению ваших приказаний?
Тот с усмешкой посмотрел на него.
— Приступайте, Тито-с, приступайте! Но еще один промах, и вам придется навестить вашего демона, да-да, того самого, которого моя ученица одним ударом отправила обратно в ад. Но я вам обещаю, что ваше путешествие туда будет гораздо менее приятным, чем его.
С некоторых пор Самконгу стало ясно, что их спокойная жизнь подходит к концу. Пока еще ничего такого не произошло, но возникли некоторые моменты, которые явно указывали на возможные неприятности.
Во-первых, позавчера пограничный разъезд конфисковал один из его обозов. На это можно было бы не обратить внимания, но откупиться от пограничных чиновников на этот раз не получилось, а, учитывая то, сколько краденого добра было в этом обозе, ему в ближайшее время следовало ожидать визита местной полиции. Хорошо еще, что все самые крупные чины этой самой полиции были давно прикормлены, иначе пришлось бы срочно принимать меры.
Во-вторых, повязали одну из шаек Крока. Прямо на деле, что вообще вызывало нехорошие подозрения. Либо за ними следили, либо внутри их братства завелась крыса.
И в-третьих, Самконгу не давала покоя просьба Таша осторожно приглядеть за его домом. Скажите на милость, какому самоубийце понадобилось следить за Ташем?
Конечно, просьбу Таша не оставили без внимания, и ребята несколько дней походили вокруг его дома, но ничего подозрительного не обнаружили. Только полюбовались на Рил и ее грустную подружку. (Так, о Пиле не вспоминать!) Но сбрасывать со счетов мнение Таша было неумно, потому что за двадцать шесть лет постоянного общения Самконг не раз убеждался, что на пустом месте Таш своих выводов не делает.
Следовательно, вопрос о слежке становился совсем неприятным. Дело в том, что для того, чтобы вести кого-либо из братства так, чтобы они этого не почуяли, могли только очень хорошо обученные люди, которых в Ольрии просто не было. Здесь все было по старинке, самое крупное дело, которое были способны раскрутить местные силы охраны порядка — это найти украденную корову. Значит, либо все, и конфискованный обоз, и шайка Крока, и привидевшиеся Ташу шпионы было дикой случайностью и совпадением, во что Самконг при его жизненном опыте просто не мог поверить, либо кто-то нанял нужных людей за границей. Но кто и зачем? Конкуренты? Вряд ли. При их связях в Вандее и весе в тамошней гильдии изгоев надо быть полным кретином, чтобы решиться под них копать. Хотя, в любом случае это надо проверить. Вот и поручим это Валдею, он лучше всех умеет разговаривать с братьями по гильдии.
Что же касается остальных мотивов, то в Ольрии нанять сыщиков такого уровня могут позволить себе всего несколько человек, включая, разумеется, молодого князя. Их надлежит проверить всех, и поручить это следует Бадану, как самому ловкому. Не хватало еще тут дров наломать.
А еще надо проверить приезжих вандейцев, и вообще всех подозрительных приезжих. А это лучше всех сделает Крок. Заодно и напугает до полусмерти.
И поговорить с Лайрой, пусть даст задание девочкам держать ушки открытыми.
И самое последнее. Пообщаться с Франей и отправить несколько его пацанов в Закорючку. На них вряд ли кто-то обратит внимание, а они не хуже других присмотрят за домом Таша, за Рил и… Ну, да и за Пилой тоже.
Пила очень тяжело переживала смерть отца. Она грустила, тосковала и почти перестала улыбаться. О запрете на посещение Лики уже никто не вспоминал, благо, что у Пилы теперь был жених, который рад был потакать ее прихотям, а мачеха только и делала, что заглядывала ему в рот. В результате этого обстановка в собственном доме сделалась для Пилы совсем невыносимой, и она почти все время проводила у Лики. Та, как могла старалась развлечь ее, но чаще всего просто сидела и грустила вместе с ней, понимая, что помочь она ничем не может. Помочь могло только время, а его прошло еще слишком мало. Лика же могла только поить Пилу своими отварами и петь ей песни, которые уменьшали боль и дарили надежду на счастье, что и положено было делать песням.
Лучшим же лекарством от тоски стал для Пилы неожиданный визит Самконга. Когда высокий, широкоплечий, красивый, улыбающийся во все тридцать два зуба Самконг возник в один из вьюжных вечеров на пороге их дома, Пилу словно подменили, и она снова превратилась в бойкую, веселую, острую на язык хохотушку, которую знала Лика. Наблюдая за тем, как она улыбается главе Олгенского ночного братства, Лика чуть не плакала от счастья и облегчения, по наивности не догадываясь, что все это может значить.
Они засиделись допоздна, распивая принесенное Самконгом вино и слушая Ликины песни. Потом Пила засобиралась домой, а Самконг, как хорошо воспитанный барон, хоть и бывший, вызвался ее проводить, от чего она, к удивлению и ужасу Лики отказываться не стала. И ее подруге осталось только надеяться на то, что в темноте их никто не увидит, хотя это было все равно, что надеяться на то, что вся Закорючка за пять минут вымрет от внезапно вернувшегося мора.