- Само собой, - уверенным и чуть неодобряющим тоном ответил Слезкин, словно он знает это лучше Скрыпника и удивляется, как тот мог так поддаться.
- Увлек он меня, - продолжал Скрыпник, - а второй в тот момент как рубанет сзади. Показалось сразу, что загорелся, на самом же деле перебили водяную систему и меня обдало паром. Вижу: фонарь разбит, разбита приборная доска. Бросил глазами по небу - уже кипит общий бой. Двигатель стал давать перебои. Один у меня выход: идти со снижением на восток, может, дотяну до аэродрома. Но двое увязались за мной, взяли в клещи. Тут еще управление забарахлило. Могу только педалями работать, создавать скольжение. Словом, в безнадежном состоянии я. Лупят вовсю, то на крыльях пули режут щепки, то впереди по кабине сечет. Мотор выдыхается, высота быстро теряется, а бой над их территорией. Думаю: что-то долго они со мной возятся. А им, оказывается, Майоров не дает. Заметил, что я пошел к своим и тяну за собой шлейф дыма (а это пар был), и бросился на выручку. Носится, как мать над птенцом, клюет этих "мессеров", мешает им. Блеснула внизу река Волхов, значит, перетянул за линию фронта, легче на Душе стало. Но тут "мессер" как ударит - и в правый бензобак. Все разворотило там, а самолет, представляешь, все еще тянет. Бронеспинка дрожит от ударов. Чувствую, ранило в спину.
- Что же Майоров-то?! - нетерпеливо и осуждающе прервал рассказ Слезкин.
- Ты про Сашу никогда так не говори, - предупредил его Скрыпник. - Это такой человек! Он ни секунды о себе не думает. Всегда готов своей жизнью спасти другого. Это, если хочешь, витязь...
- Товарищ старший лейтенант, возьмите гитару, а? - просят из темноты. Просят, судя по тону, "сержанты-запасники", и просят Панкина, кого же еще.
- Ладно, Булкин, - откликается Панкин, - будет тебе передышка. Эй, козлятники, перекиньте-ка инструмент.
Звучит негромкий перебор. Панкин начинает петь о землянке и о далекой любимой, до которой дойти так нелегко...
А Скрыпник вполголоса продолжал рассказывать:
- ... И в этот момент Майоров сбивает его. Вижу, обгоняет меня "мессер" и ковыляет к земле. А Саша уже со вторым схватился. Вынесло меня как раз на аэродром Малой Вишеры. Но иду поперек взлетной полосы, и сделать ничего не могу. Мелькнула полоса, показалась речушка, вырос перед глазами бугор на ее берегу - и больше ничего не помню. Пять дней без сознания пролежал в госпитале. Когда после удара выбросило меня из кабины, ларингофонами шею дернуло... А Саша прилетел, рассказывали, побитый до невозможности. "Мессеры" не отпускали его до самого аэродрома, и все удивлялись, как он уцелел и мог лететь на такой машине...
Панкин заканчивал свою песню о заплутавшем на дорогах войны счастье и о том, что "в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви".
- А хорошенькие у вас в полку девчата, - переключился Слезкин на другое. - Особенно там одна есть, Танечка...
Скрыпник уже начал было отвечать ему что-то, но когда прозвучало имя, сразу будто захлебнулся, а из темноты раздался поспешный голос Кости Федоренко:
- Выбрось из головы.
Они улеглись рядом - Скрыпник, Федоренко и Слезкин. Первые двое земляки и друзья, из Полтавы, не в одной смертельной переделке побывали. Слезкин был прежде знаком со Скрыпником и теперь, влившись в полк, тянется к нему. Федоренко заметно ревнует.
- Выбрось из головы, - повторяет он, - а то схлопочешь выговор в приказе. У нас уже одному тут такой номер не прошел.
Оберегает Скрыпника, хотя намекает именно на него.
В середине лета в полку случилось событие. Прибыла группа девчат. Они окончили школу младших авиаспециалистов, и теперь им предстояло быть кому механиком по вооружению, кому парашютоукладчицей, кому фотолаборанткой. Девушки сразу с головой ушли в работу, они так старались, что порой просто жалко их становилось. Тяжелая штука - пушка ШВАК, а ее надо снять, разобрать, привести в порядок, смазать, вновь поставить. Снарядить ленты крупнокалиберными патронами, погрузить в самолет - тоже работенка не для Афродит. Или чего стоит подвеска 50-100-килограммовых бомб. Ведь вручную. Самолеты обслуживались в основном по ночам - к утру все должно быть готово. Девчата ходили и в караул, охраняли стоянки самолетов, склады, колодцы...
С их появлением жизнь в полку заметно изменилась. Ребята стали мягче, что ли, больше следили за собой, осторожнее пользовались грубыми мужскими выражениями. В обиход вошло забытое довоенное слово "танцы".
Скрыпник, невысокий, но широкоплечий и от силы своей несколько неуклюжий, обычно застенчивый, вдруг на танцах стал требовать, чтобы играли гопака, и пускался в пляс.
- Смотри, смотри, - перемигивались товарищи, - Ваню-то не узнать.
- Привораживает какую-нибудь.
Конечно, мы с комиссаром Власовым немало переговорили, как нам быть с "девчачьим пополнением" и какие новые проблемы войдут в жизнь боевого полка вместе с ними.
- Ох, не размагнитили б они хлопцев, - качал головой комиссар.
Провел и "спецбеседу" с мужским составом полка.
- Чтоб никакого мне донжуанства. Будем это рассматривать как...
Он не подыскал нужного слова, только спросил:
- Ясно?
Первым попался - кто бы мог подумать! - Скрыпник. Полк получил приказ перебазироваться в тыл для укомплектования и получения новой техники. Мы с комиссаром вылетели на По-2 вперед. Полк ехал эшелоном. Однажды вечером на стоянке, осмелев после своих ста фронтовых грамм (как будто он их раньше не пил!), Скрыпник - наш молчаливый, хмуроватый, робкий Скрыпник! - пытался поцеловать отбивающегося симпатичного младшего сержанта.
На следующей остановке зачитывался приказ. Заканчивался он строгими словами: "Объявить старшине Скрыпнику выговор".
Слова эти были встречены сдержанным смешком. Правда, сам Скрыпник стоял пристыженный, во всем его облике, в плотной его кряжистой фигуре, в лице, которое всегда выражало почтительность, впервые можно было угадать упрямую непокорность. Конечно, начальник штаба ожидал другого эффекта.
- Не бог весть как прозвучало, - говорил он потом нам с комиссаром, оправдываясь, - но польза будет...
Есть в Горьковской области станция Сейма. Здесь нам предстояло, получив технику и пополнение, подготовиться к новым боям.
- Ё-моё! - воскликнул Майоров, когда я сказал прибывшим летчикам, что нам предоставляется право выбора: либо пересядем на Ла-5, либо на Як-7, либо на американские "кобры". - Братцы! Так это ж, как в волшебном царстве, - бери, что хочешь!
Действительно, тыл нас поразил. Той мощью, которая накапливалась здесь. Невиданное дело - предлагают выбирать, да и марки все новые. Присмотрелись к ним - вот это машины! Скорость, маневренность, вооружение!.. Решили взять себе Ла-5. Новый самолет буквально очаровал. Во время демонстрационного полета все были в страшном возбуждении.
- Как легко взлетает!
- Смотри, горку берет. Ух, моща!
- А лоб! За ним - что за броневой плитой.
- Этот - для боя!
- Ну теперь совсем другое дело, - ликует Майоров. - Держитесь теперь, "мессера"!
Полетели на завод - и тут дух тоже захватило. Огромное поле было уставлено новенькими самолетами. Вот когда мы почувствовали, что скоро грядет он - перелом в битве за небо.
И следующая новость взбудоражила с не меньшей силой: нас включают в корпус РВГК - резерва Верховного Главнокомандования. Корпус! А уже формируются и армии! Колоссальные воздушные армады! Все это еще раз свидетельствовало о возросшей мощи страны. Мы только и говорили о переменах, радуясь, гордясь, ощущая новую силу во всем вокруг и в себе. Это был праздник.
В конце учебного дня нас вызвали к командиру корпуса Герою Советского Союза генералу А.С. Благовещенскому. Только что, оказалось, прибыл командир одной из дивизий корпуса генерал Г.П. Кравченко. Нас взаимно представили. Я доложил о состоянии дел в полку.
В семье нашей - новая волна энтузиазма. Еще бы! Ведь комдивом у нас будет дважды Герой Кравченко! Это он и С.И. Грицевец первыми в стране были удостоены второй Золотой Звезды за отличия в боях на Халхин-Голе. Первую Грицевец получил, защищая добровольцем республиканскую Испанию, а Кравченко - участвуя на стороне китайского народа в его борьбе с японскими захватчиками.
В комдива влюбились. Он отличался от привычного типа командиров. Казалось, ничто его не может вывести из равновесия. Сдержанный, рассудительный, внимательный к людям, обаятельный. Его часто можно было видеть в кругу летчиков, техников, бойцов батальона аэродромного обслуживания. Его воля и решительность, его командирское мышление проявлялись не броско, не кричаще, а как-то по-особому спокойно и просто. В душе комдива и жалели. Казалось противоестественным: корпусом командует генерал-майор, дивизией у него - генерал-лейтенант. А ведь еще до войны он возглавлял ВВС Прибалтийского особого военного округа. Но известно, какие большие потери понесла авиация наших приграничных округов после фашистских внезапных бомбежек в первый же день войны. Поговаривали, что после того и "не пошла" служба у Кравченко...
Обрадовало "ветеранов" и пополнение. Неожиданно, когда я прилетел на завод оформить получение машин, обступила меня группа заводских летчиков. Узнав, что я из гвардейского полка, загорелись:
- Хорошо бы в такой полк попасть!
- Может, возьмете, а?
И я подумал: а чем черт не шутит? Если номер выйдет, все же опытные летчики придут к нам. Переписал фамилии - и тут же телеграмму в Москву. Еще и обосновал: люди, мол, опытные, а в боях не бывали. И разрешение пришло!
Так что в запасный полк из "совсем зеленых" осталось взять только четверых.
Брали четверых, а прибыли на фронт - оказалось, что их шестеро.
Когда прилетели, обнаружилось два лишних самолета.
- А эти откуда?
Никто ничего не мог сказать.
- С нами летели?
- С нами. Позвали летчиков.
- Вы откуда?
- Из второго гвардейского.
Ну и наглец вот этот, что стоит чуть впереди и отвечает.
- Ваша фамилия?
- Сержант Слезкин.
- Как оказались здесь?
- Мы решили попасть в ваш гвардейский полк - и никуда больше.
- Дезертиры, значит? Пожали плечами.
- Мало того, - отчитываю их. - Вы представляете себе, что значит украсть самолет? И сбежать на нем?
- Так ведь на фронт...
Ну что ты будешь делать! Пришлось срочно давать телеграмму заместителю командира запасного полка Акуленко - товарищу по Испании и финской кампании, чтобы уладил:
А все Скрыпник! Это он встретил в Сейме, в запасном полку, своего давнего приятеля Слезкина, и тот решил во что бы то ни стало уйти на фронт с нами. Прихватил и еще одного такого же бесшабашного.
Теперь вот наставляет его своими рассказами Скрыпник.
- Главное - не мчись в бой, как по струне, надо много маневрировать.
- Конечно, - соглашается Слезкин. А Панкин взял на гитаре последний аккорд, приглушил. Нависла тишина. И, будто стряхнув серьезное настроение, вызванное песней, Панкин с прежней шутливостью позвал:
- Товарищ Булкин!
- Он уже спит, - ответил Булкин.
- Вот пусть он чего-нибудь еще прочтет, а потом спит.
- Может, кто анекдот расскажет, а? - взмолился Булкин.
- Надоели анекдоты, хотим серьезного искусства.
- Истосковались, Булкин.
- Изголодались...
- Ладно, - остановил этот поток Булкин. Он, конечно, притворялся, играл свою игру, а вообще-то ему приятно такое внимание. - Есть у Константина Симонова стихотворение "Однополчане"...
Булкин читал красиво, умел придать своему голосу именно то настроение, каким дышит стих. Он говорил о людях, которых война сводит в один окоп, которым суждено пройти большую дорогу к победе...
- Хорошо! - отозвался комэск третьей Тришкин. - И про Кенигсберг, что мы там будем, и про наше поколение.
- А смотрите, ребята, - мне показалось, что при этих словах Панкин привстал, - как нас ни били, как ни пер фашист поначалу, а ни у кого ни на миг не было сомнения, что мы победим, правда?
- Что верно, то верно.
- Ни на миг!..
- Интересно, как оно будет? Ну придем мы в Берлин, ну окончится война. А вот как потом?
- Потом очень просто, - опять заговорил Панкин. - Уеду куда-нибудь на необитаемый остров. Или в тайгу. Чтоб никого на пятьсот километров, только гитара, со мной. Тишины хочу. А потом вернусь к разумному человечеству и женюсь. Вот так, братцы. А ты, Глеб?
Начинался диалог двух заместителей комэсков - из второй и третьей.
- Я тоже вначале в тайгу собирался, - взвешивающе сообщает Глеб Коновалов. - Но как узнал, что и ты туда, - переменил решение. Для меня главное - с тобой не встречаться. Надоел. Тем более, дети у тебя пойдут, верно?
- Само собой.
- И на тебя похожие?
- Надеюсь.
- Ну вот. Такие же горластые будут. На всю тайгу. То им ветер не оттуда дует, то солнце не там торчит.
- Никуда вы друг от друга не денетесь, - вступает зам из первой. Земля-то маленькая. Все эти бои да фронтовые невзгоды действительно - как это там, Булкин? - "завяжут наше поколенье... "
- "Завяжут наше поколенье в железный узел навсегда... "
Мы думаем о будущем. Пройдут годы, - но мы не знаем, сколько их пройдет, - и наступит победа. Не все доживут - но мы еще не знаем, кому суждено дожить. Не знаем, кого куда забросит судьба. Не думаем пока, что будем стареть и все острее ощущать привязанность к тем, с кем свели нас годы войны. И что сами эти годы станут центром всей нашей жизни, что выделится из всей массы людей особое поколение, которых и двадцать и тридцать лет спустя не перестанут называть фронтовиками. Что они, волнуясь, будут торопиться на назначенные полковые встречи, и дети не смогут сдержать недоумения: отчего вызывает слезы в глазах родителей эта песня, отчего они до сих пор живут воспоминаниями, отчего так сильна власть прошлого?
Мы еще ничего этого не знаем. У нас просто ночлег на сеновале. Мы прибыли на Калининский фронт и ожидаем в Выдропужске погоды и приказа.
И просто стоит ночь, шуршит холодный дождь.
И фонарь отбрасывает короткие свои блеклые лучи. И Булкин читает стихи...
Таков обычай: первый проснувшийся оповещает всех о погоде. Вот и сейчас дверь заскрипела, пахнуло сырым воздухом и сонный голос сообщил:
- Братцы, беспросветно!
На сене завозились, кто-то вкусно зевнул, кто-то, потянувшись, выдохнул: "Хо-орошо поспали!", кто-то поглубже запрятал голову в воротник куртки.
Сквозь звуки дождя и ветра пробился рокот и оборвался неподалеку. Судя по всему, мотоцикл. Забубнили голоса, дверь опять заскрипела, и часовой громким шепотом позвал:
- Товарищ полковник, вас на КП корпуса вызывают.
Старая баня, прячущаяся в лесу в полукилометре от нашего сеновала, едва вмещали собравшихся. Невысокого роста, плотный, подвижный генерал Благовещенский что-то живо обсуждал с группой командиров, прибывших, как я понял, из вышестоящего штаба.
Заметив меня, поманил ближе к разложенным на столе картам.
- Ваша точка базирования - вот. Ясно?
- Ясно. А что там есть?
- Есть хорошая поляна в лесу. Разровняли ее, укатали - чего еще?
Он говорил с веселым добродушием.
- Поведем вас туда на веревочке - за лидером. Вылет завтра.
Заметив, видимо, некоторое мое замешательство, успокоил:
- А дождя завтра не будет.
День прошел в хлопотах подготовки.
Утром первым взлетел пикирующий бомбардировщик Пе-2, вел его веселый молодой майор. Вначале все шло хорошо, пока летели по прямой. Но вот вышли к Западной Двине, майор стал вести самолет строго по ее ленточке, повторяя изгибы реки. Но группа не может так маневрировать, как один. Да что он, не оглядывается, что ли? Лидер уходил все дальше и дальше. А погода портится, ползут низкие грязные облака, прижимают к земле. Еще минута - и лидер пропал за пеленой.
Что делать? Хорошо, что не доверился полностью, следил по карте, сверял с наземными ориентирами. Пожалуй, скоро надо сделать разворот влево. Теперь прямо.
Не здесь ли? Похожая поляна...
Из-под копны, стоящей с краю, метнулась фигура, забегала, и вот уже белеет внизу посадочный знак "Т".
Захожу на посадку.
- Тридцать первый, у вас не вышло шасси! - в наушниках голос командира эскадрильи капитана Соболева.
- Понял. Садитесь первым, командуйте посадкой остальных.
Конечно, так и надо. Пусть не носится вся группа в ожидании одного. Кроме того, если бы случилась при приземлении авария, закрыл бы посадочную полосу.
Самолеты уже на земле, а я верчусь над поляной. Правая "нога" вышла, левая - нет. Пытаюсь убрать шасси и выпустить вновь, но теперь не убирается та "нога", что вышла.
Шасси складывается под крыльями к фюзеляжу навстречу друг другу. Что, если попробовать выполнить бочку - вращение самолета вокруг своей оси?
Набрал высоту. Разогнал машину, выполнил фигуру. Все осталось по-прежнему. Надо, наверное, сделать это порезче. Земля и небо вновь завертелись вокруг меня. Едва уловимое движение рулями - самолет на какое-то мгновение замедлил скорость оборота, будто чуть-чуть споткнулся.
Помогло. Правая стойка убралась. Вновь выпускаю шасси. Что за чертовщина! Теперь левая "нога" вышла, а правая нет. Ну что ж, попробую бочку в обратную сторону, чтобы силой инерции помочь вытолкнуть правую.
Полк давно приземлился. Самолеты замаскированы под деревьями, а я ношусь над поляной. Скоро уже и горючее кончится, и чувствую: весь взмок.
Уже потерял счет разворотам, разгонам и бочкам, а тут все порознь: то одна, то другая.
И вдруг в наушниках голос Соболева:
- Обе вышли.
Сделал я еще несколько фигур: нужно убедиться, что стоят "ноги" прочно.
А на земле уже вовсю льет дождь. Подходит и представляется, въеживаясь в промокший плащ, капитан - комендант здешних мест. За ним его "гарнизон" все усатые, пожилые, в грязных мятых шинелях,
- Появлялся над вами лидер?
- Нет не было.
Оказывается, веселый майор сбился.
- Кто здесь есть?
- Только мы. Пять человек. Сказали ждать и встретить.
- Горючее подвезено?
- Да.
- Где будем располагаться?
- Можно в деревушке, тут недалеко...
Три дня прошло, а дождь не прекращался. Размещенные в домах по звеньям, летчики отсыпались. Приехал маскировочный взвод, принялся за свое дело. Придумали хитрые приспособления для того, чтобы быстро закрывать зеленой "изгородью" переднюю часть самолета, втянутого хвостом в лес. Потом ушли на взлетное поле, прихватили с собой машину светло-желтого песка.
Перед обедом летчики собрались возле самолета комэска Соболева. Курят, поглядывают на копошащихся маскировщиков.
- Что-то наоборот у них получается. Смотри, как раскрасили аэродром песком. Теперь он с воздуха, небось, на зебру похож...
Дождь лил неделю. Наконец начало проясняться. И стали над нами проходить фашистские бомбардировщики. Мы притаились. Идут большими группами, без прикрытия. Видно, эти места были для них безопасными. Теперь-то здесь мы, и нельзя давать им безнаказанно вершить свое дело,
Когда в следующий раз послышался гул моторов и через какое-то время показались над лесом, в стороне, "юнкерсы", я сказал дежурному:
- Зарядите-ка ракетницу.
Подождал, пока "юнкерсы" не пропали за лесом, чтобы наш взлет не был замечен и не раскрыл аэродром.
- Давайте сигнал!
В первой готовности находилась пара Славгородского. Вижу: зашатались ветки, маскировавшие самолеты, забегали механики. Заревели моторы, и тут же машины пошли на взлет. Надо выпускать еще, им на помощь.
Новички проявили настоящее мужество. Пятнадцать фашистских самолетов не испугали их. Пока подоспели другие наши, Славгородский и Фонарев сбили по "юнкерсу". Но за бомбардировщиками, оказывается, шли с удалением "мессершмитты". Завязался ожесточенный бой.
Самолеты возвращались, по одному заходили на посадку, торопливо втягивались в лес. Участники боя собирались вместе, закуривали, возбужденно вспоминали детали только что отгремевшего события.
- Боря, Леша, давайте, чертяки, облобызаю вас. С первой победой! С первыми сбитыми! Даже сдержанный Майоров возбужден:
- Вот это машина! Прямо рвется из рук. Иду я вверх за "мессером" и, представляете, до-го-ня-ю!
- Слушайте, а я чуть не заблудился. Смотрю: вроде наш аэродром, да вон и машина чья-то заканчивает пробежку, но не похоже на аэродром. Вся поляна изрыта траншеями, даже страшно садиться. Ну и маскировщики! Знатно расписали песочком свою картину.
- А куда ты, Шахов, подевался? Где был?
- Где и все, - отвечает Шахов, и на красивом его лице появляется обида.
- Твое дело - меня держаться, а я твой номер внизу видел. Бой идет, а ты внизу.
- Да я уже и не помню. Погнался, наверно, за "мессером",
Все замолкли, повернулись в сторону, откуда нарастал звук. Над противоположной стороной леса показался самолет, он скользил прямо по верхушкам сосен - и едва кромка леса ушла из-под колес, сразу прижался к земле. Красивая посадка!
Пикирующий бомбардировщик Пе-2. Откинулся внизу люк, и вышел летчик.
- Второй гвардейский?
- Он самый, - ответили.
- Где командир?
- Вон он возле землянки.
Я узнал нашего лидера. Веселый майор был на этот раз в подавленном настроении.
- Товарищ полковник, я очень виноват перед вами. Получилось гак, что бросил группу, потерял ее.
- Да ладно уж, все обошлось.
- Не обошлось. Меня привлекают к суду. Теперь от вас зависит моя судьба. Если б вы написали, что все благополучно и претензий, мол, ко мне нет...
Беру планшет, майор сразу заулыбался и зычно крикнул:
- Эй, стрелок! А ну тащи!
Стрелок немало возился, что-то вытаскивая, и наконец тяжело, враскачку зашагал к нам, прижимая к животу руками огромную, наверно в метр высотой, бутыль.
- От нас подарочек, - пояснил майор.
- А если б не написал?
- Все равно. Тогда бы попросил выпить за упокой души.
Что значит веселые люди они и на беду свою умеют смотреть с иронией.
Через несколько дней прибыли наши тылы, те, кто отправился из Сеймы поездом. Лес все больше обживался, Появились землянки, где располагались командные пункты эскадрилий, склады, каптерки. Ночевать уходили в село.
... Опять нелетная погода. Дождя нет, но ползут низкие сплошные облака. Все находятся на аэродроме, в любое время обстановка может измениться. Два звена в готовности № 1 - летчики сидят в кабинах и дай только сигнал, они тут же взмоют.
А наш лесной лагерь живет своей жизнью.
Летчики второй эскадрильи сидят полукругом, и комэск капитан Тришкин, чернявый, длинноносый, с бородкой, похожий на цыгана, проводит занятие по тактике боя на истребителе Ла-5.
- "Мессеры" привыкли от атаки ЛаГГ-3 уходить вверх. Но теперь мы их на вертикалях догоняем. Значит, приучай себя ловить тот момент, когда фашист сделает горку и успокоится. Ясно?
- Ясно. Будем их ловить на выходе вверх.
- Тактика не терпит застоя, - нравоучительно предупреждает Тришкин, дотрагиваясь до бородки. - Давайте поразмышляем как бы за врага. Попадутся они так несколько раз и начнут менять повадки. Будут уходить из-под нашей атаки вниз. К этому тоже будь готов...
У Тришкина тактика всегда с психологией. Не забывает он и сейчас, что молодое пополнение эскадрильи еще не было в схватках, кроме Шахова. Поэтому обращается к ним:
- Сейчас, понимаю, тревожно. Так что самое главное? Самое главное первый раз не дрогнуть, пересилить себя, ворваться в драку, атаковать, увидеть, как твоя очередь нащупывает врага и как он улепетывает... Обязательно в первом бою добейся морального превосходства. Ветераны вам помогут...
Молодежь делает вид, что такие наставления ее как бы даже немножко и обижают. Мол, что мы, разве забоимся? А сама впитывает, впитывает речь комэска.
- Постойте, - прерывает он свой урок, - а где Шахов?
Старший лейтенант Ефим Панкин, его заместитель, встает, делает несколько шагов в сторону, чтобы куст не мешал смотреть. Маленький, а реглан до самой земли, и планшет бьется по пяткам. За веселый характер, остроумие и способность на ходу сочинять байки зовут тайно Панкина дедом Щукарем. А за реглан и планшет - модником. Сапоги у него, правда, уже не по погоде - легкие, брезентовые. Такие шьет на лето наш знаменитый полковой сапожник Федор Чинаев. Он принимает заказы, не выпуская из губ десяток деревянных гвоздей, меряет, записывает и сквозь сжатые губы процеживает: "Через неделю".
Панкин вглядывается в глубину леса, но, конечно, больше для того, чтобы подчеркнуть старательность, Комэск Тришкин строг и старательных любит,
- Был только что здесь.
Шахов исчез на перерыве. Он просто увлекся. Увидел Таню Коровину. Подергивая плечом, чтобы длинная винтовка не волочилась прикладом по земле, она шла за старшим сержантом Антиповым. Таня ужасно смущалась, краска стыда пылала на щеках - так неудобно конвоировать старшего сержанта, годящегося ей в отцы,
Шахов был тут как тут.
- Танечка, куда это ты его?
Таня еще больше засмущалась, захлопала ресницами, но сказала строго:
- На эту... на... как ее?..
- На губу, - безразлично подсказал Антипов.
- Доигрался? - с шутливой злорадностью завелся Шахов. - Выпало тебе возле таких красавиц службу нести, так ты совсем меру потерял. Он приставал?
- Вовсе не за это, - защищающе ответила Таня. - Он в штабе дежурил - и заснул.
- Знаю я его. Заснул! Да он просто притворился, чтоб на штабных девчат поглядеть. Ну там - на телефонисточек...
И, обращаясь к Антипову:
- Чего это такой дисциплинированный стал? Смотри ты, уставную дистанцию соблюдает. Давай на двадцать метров вперед! Ты разгильдяй, тебе ничего не стоит и тут устав нарушить. А то, видишь, уши навострил.
- Увлек он меня, - продолжал Скрыпник, - а второй в тот момент как рубанет сзади. Показалось сразу, что загорелся, на самом же деле перебили водяную систему и меня обдало паром. Вижу: фонарь разбит, разбита приборная доска. Бросил глазами по небу - уже кипит общий бой. Двигатель стал давать перебои. Один у меня выход: идти со снижением на восток, может, дотяну до аэродрома. Но двое увязались за мной, взяли в клещи. Тут еще управление забарахлило. Могу только педалями работать, создавать скольжение. Словом, в безнадежном состоянии я. Лупят вовсю, то на крыльях пули режут щепки, то впереди по кабине сечет. Мотор выдыхается, высота быстро теряется, а бой над их территорией. Думаю: что-то долго они со мной возятся. А им, оказывается, Майоров не дает. Заметил, что я пошел к своим и тяну за собой шлейф дыма (а это пар был), и бросился на выручку. Носится, как мать над птенцом, клюет этих "мессеров", мешает им. Блеснула внизу река Волхов, значит, перетянул за линию фронта, легче на Душе стало. Но тут "мессер" как ударит - и в правый бензобак. Все разворотило там, а самолет, представляешь, все еще тянет. Бронеспинка дрожит от ударов. Чувствую, ранило в спину.
- Что же Майоров-то?! - нетерпеливо и осуждающе прервал рассказ Слезкин.
- Ты про Сашу никогда так не говори, - предупредил его Скрыпник. - Это такой человек! Он ни секунды о себе не думает. Всегда готов своей жизнью спасти другого. Это, если хочешь, витязь...
- Товарищ старший лейтенант, возьмите гитару, а? - просят из темноты. Просят, судя по тону, "сержанты-запасники", и просят Панкина, кого же еще.
- Ладно, Булкин, - откликается Панкин, - будет тебе передышка. Эй, козлятники, перекиньте-ка инструмент.
Звучит негромкий перебор. Панкин начинает петь о землянке и о далекой любимой, до которой дойти так нелегко...
А Скрыпник вполголоса продолжал рассказывать:
- ... И в этот момент Майоров сбивает его. Вижу, обгоняет меня "мессер" и ковыляет к земле. А Саша уже со вторым схватился. Вынесло меня как раз на аэродром Малой Вишеры. Но иду поперек взлетной полосы, и сделать ничего не могу. Мелькнула полоса, показалась речушка, вырос перед глазами бугор на ее берегу - и больше ничего не помню. Пять дней без сознания пролежал в госпитале. Когда после удара выбросило меня из кабины, ларингофонами шею дернуло... А Саша прилетел, рассказывали, побитый до невозможности. "Мессеры" не отпускали его до самого аэродрома, и все удивлялись, как он уцелел и мог лететь на такой машине...
Панкин заканчивал свою песню о заплутавшем на дорогах войны счастье и о том, что "в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви".
- А хорошенькие у вас в полку девчата, - переключился Слезкин на другое. - Особенно там одна есть, Танечка...
Скрыпник уже начал было отвечать ему что-то, но когда прозвучало имя, сразу будто захлебнулся, а из темноты раздался поспешный голос Кости Федоренко:
- Выбрось из головы.
Они улеглись рядом - Скрыпник, Федоренко и Слезкин. Первые двое земляки и друзья, из Полтавы, не в одной смертельной переделке побывали. Слезкин был прежде знаком со Скрыпником и теперь, влившись в полк, тянется к нему. Федоренко заметно ревнует.
- Выбрось из головы, - повторяет он, - а то схлопочешь выговор в приказе. У нас уже одному тут такой номер не прошел.
Оберегает Скрыпника, хотя намекает именно на него.
В середине лета в полку случилось событие. Прибыла группа девчат. Они окончили школу младших авиаспециалистов, и теперь им предстояло быть кому механиком по вооружению, кому парашютоукладчицей, кому фотолаборанткой. Девушки сразу с головой ушли в работу, они так старались, что порой просто жалко их становилось. Тяжелая штука - пушка ШВАК, а ее надо снять, разобрать, привести в порядок, смазать, вновь поставить. Снарядить ленты крупнокалиберными патронами, погрузить в самолет - тоже работенка не для Афродит. Или чего стоит подвеска 50-100-килограммовых бомб. Ведь вручную. Самолеты обслуживались в основном по ночам - к утру все должно быть готово. Девчата ходили и в караул, охраняли стоянки самолетов, склады, колодцы...
С их появлением жизнь в полку заметно изменилась. Ребята стали мягче, что ли, больше следили за собой, осторожнее пользовались грубыми мужскими выражениями. В обиход вошло забытое довоенное слово "танцы".
Скрыпник, невысокий, но широкоплечий и от силы своей несколько неуклюжий, обычно застенчивый, вдруг на танцах стал требовать, чтобы играли гопака, и пускался в пляс.
- Смотри, смотри, - перемигивались товарищи, - Ваню-то не узнать.
- Привораживает какую-нибудь.
Конечно, мы с комиссаром Власовым немало переговорили, как нам быть с "девчачьим пополнением" и какие новые проблемы войдут в жизнь боевого полка вместе с ними.
- Ох, не размагнитили б они хлопцев, - качал головой комиссар.
Провел и "спецбеседу" с мужским составом полка.
- Чтоб никакого мне донжуанства. Будем это рассматривать как...
Он не подыскал нужного слова, только спросил:
- Ясно?
Первым попался - кто бы мог подумать! - Скрыпник. Полк получил приказ перебазироваться в тыл для укомплектования и получения новой техники. Мы с комиссаром вылетели на По-2 вперед. Полк ехал эшелоном. Однажды вечером на стоянке, осмелев после своих ста фронтовых грамм (как будто он их раньше не пил!), Скрыпник - наш молчаливый, хмуроватый, робкий Скрыпник! - пытался поцеловать отбивающегося симпатичного младшего сержанта.
На следующей остановке зачитывался приказ. Заканчивался он строгими словами: "Объявить старшине Скрыпнику выговор".
Слова эти были встречены сдержанным смешком. Правда, сам Скрыпник стоял пристыженный, во всем его облике, в плотной его кряжистой фигуре, в лице, которое всегда выражало почтительность, впервые можно было угадать упрямую непокорность. Конечно, начальник штаба ожидал другого эффекта.
- Не бог весть как прозвучало, - говорил он потом нам с комиссаром, оправдываясь, - но польза будет...
Есть в Горьковской области станция Сейма. Здесь нам предстояло, получив технику и пополнение, подготовиться к новым боям.
- Ё-моё! - воскликнул Майоров, когда я сказал прибывшим летчикам, что нам предоставляется право выбора: либо пересядем на Ла-5, либо на Як-7, либо на американские "кобры". - Братцы! Так это ж, как в волшебном царстве, - бери, что хочешь!
Действительно, тыл нас поразил. Той мощью, которая накапливалась здесь. Невиданное дело - предлагают выбирать, да и марки все новые. Присмотрелись к ним - вот это машины! Скорость, маневренность, вооружение!.. Решили взять себе Ла-5. Новый самолет буквально очаровал. Во время демонстрационного полета все были в страшном возбуждении.
- Как легко взлетает!
- Смотри, горку берет. Ух, моща!
- А лоб! За ним - что за броневой плитой.
- Этот - для боя!
- Ну теперь совсем другое дело, - ликует Майоров. - Держитесь теперь, "мессера"!
Полетели на завод - и тут дух тоже захватило. Огромное поле было уставлено новенькими самолетами. Вот когда мы почувствовали, что скоро грядет он - перелом в битве за небо.
И следующая новость взбудоражила с не меньшей силой: нас включают в корпус РВГК - резерва Верховного Главнокомандования. Корпус! А уже формируются и армии! Колоссальные воздушные армады! Все это еще раз свидетельствовало о возросшей мощи страны. Мы только и говорили о переменах, радуясь, гордясь, ощущая новую силу во всем вокруг и в себе. Это был праздник.
В конце учебного дня нас вызвали к командиру корпуса Герою Советского Союза генералу А.С. Благовещенскому. Только что, оказалось, прибыл командир одной из дивизий корпуса генерал Г.П. Кравченко. Нас взаимно представили. Я доложил о состоянии дел в полку.
В семье нашей - новая волна энтузиазма. Еще бы! Ведь комдивом у нас будет дважды Герой Кравченко! Это он и С.И. Грицевец первыми в стране были удостоены второй Золотой Звезды за отличия в боях на Халхин-Голе. Первую Грицевец получил, защищая добровольцем республиканскую Испанию, а Кравченко - участвуя на стороне китайского народа в его борьбе с японскими захватчиками.
В комдива влюбились. Он отличался от привычного типа командиров. Казалось, ничто его не может вывести из равновесия. Сдержанный, рассудительный, внимательный к людям, обаятельный. Его часто можно было видеть в кругу летчиков, техников, бойцов батальона аэродромного обслуживания. Его воля и решительность, его командирское мышление проявлялись не броско, не кричаще, а как-то по-особому спокойно и просто. В душе комдива и жалели. Казалось противоестественным: корпусом командует генерал-майор, дивизией у него - генерал-лейтенант. А ведь еще до войны он возглавлял ВВС Прибалтийского особого военного округа. Но известно, какие большие потери понесла авиация наших приграничных округов после фашистских внезапных бомбежек в первый же день войны. Поговаривали, что после того и "не пошла" служба у Кравченко...
Обрадовало "ветеранов" и пополнение. Неожиданно, когда я прилетел на завод оформить получение машин, обступила меня группа заводских летчиков. Узнав, что я из гвардейского полка, загорелись:
- Хорошо бы в такой полк попасть!
- Может, возьмете, а?
И я подумал: а чем черт не шутит? Если номер выйдет, все же опытные летчики придут к нам. Переписал фамилии - и тут же телеграмму в Москву. Еще и обосновал: люди, мол, опытные, а в боях не бывали. И разрешение пришло!
Так что в запасный полк из "совсем зеленых" осталось взять только четверых.
Брали четверых, а прибыли на фронт - оказалось, что их шестеро.
Когда прилетели, обнаружилось два лишних самолета.
- А эти откуда?
Никто ничего не мог сказать.
- С нами летели?
- С нами. Позвали летчиков.
- Вы откуда?
- Из второго гвардейского.
Ну и наглец вот этот, что стоит чуть впереди и отвечает.
- Ваша фамилия?
- Сержант Слезкин.
- Как оказались здесь?
- Мы решили попасть в ваш гвардейский полк - и никуда больше.
- Дезертиры, значит? Пожали плечами.
- Мало того, - отчитываю их. - Вы представляете себе, что значит украсть самолет? И сбежать на нем?
- Так ведь на фронт...
Ну что ты будешь делать! Пришлось срочно давать телеграмму заместителю командира запасного полка Акуленко - товарищу по Испании и финской кампании, чтобы уладил:
А все Скрыпник! Это он встретил в Сейме, в запасном полку, своего давнего приятеля Слезкина, и тот решил во что бы то ни стало уйти на фронт с нами. Прихватил и еще одного такого же бесшабашного.
Теперь вот наставляет его своими рассказами Скрыпник.
- Главное - не мчись в бой, как по струне, надо много маневрировать.
- Конечно, - соглашается Слезкин. А Панкин взял на гитаре последний аккорд, приглушил. Нависла тишина. И, будто стряхнув серьезное настроение, вызванное песней, Панкин с прежней шутливостью позвал:
- Товарищ Булкин!
- Он уже спит, - ответил Булкин.
- Вот пусть он чего-нибудь еще прочтет, а потом спит.
- Может, кто анекдот расскажет, а? - взмолился Булкин.
- Надоели анекдоты, хотим серьезного искусства.
- Истосковались, Булкин.
- Изголодались...
- Ладно, - остановил этот поток Булкин. Он, конечно, притворялся, играл свою игру, а вообще-то ему приятно такое внимание. - Есть у Константина Симонова стихотворение "Однополчане"...
Булкин читал красиво, умел придать своему голосу именно то настроение, каким дышит стих. Он говорил о людях, которых война сводит в один окоп, которым суждено пройти большую дорогу к победе...
- Хорошо! - отозвался комэск третьей Тришкин. - И про Кенигсберг, что мы там будем, и про наше поколение.
- А смотрите, ребята, - мне показалось, что при этих словах Панкин привстал, - как нас ни били, как ни пер фашист поначалу, а ни у кого ни на миг не было сомнения, что мы победим, правда?
- Что верно, то верно.
- Ни на миг!..
- Интересно, как оно будет? Ну придем мы в Берлин, ну окончится война. А вот как потом?
- Потом очень просто, - опять заговорил Панкин. - Уеду куда-нибудь на необитаемый остров. Или в тайгу. Чтоб никого на пятьсот километров, только гитара, со мной. Тишины хочу. А потом вернусь к разумному человечеству и женюсь. Вот так, братцы. А ты, Глеб?
Начинался диалог двух заместителей комэсков - из второй и третьей.
- Я тоже вначале в тайгу собирался, - взвешивающе сообщает Глеб Коновалов. - Но как узнал, что и ты туда, - переменил решение. Для меня главное - с тобой не встречаться. Надоел. Тем более, дети у тебя пойдут, верно?
- Само собой.
- И на тебя похожие?
- Надеюсь.
- Ну вот. Такие же горластые будут. На всю тайгу. То им ветер не оттуда дует, то солнце не там торчит.
- Никуда вы друг от друга не денетесь, - вступает зам из первой. Земля-то маленькая. Все эти бои да фронтовые невзгоды действительно - как это там, Булкин? - "завяжут наше поколенье... "
- "Завяжут наше поколенье в железный узел навсегда... "
Мы думаем о будущем. Пройдут годы, - но мы не знаем, сколько их пройдет, - и наступит победа. Не все доживут - но мы еще не знаем, кому суждено дожить. Не знаем, кого куда забросит судьба. Не думаем пока, что будем стареть и все острее ощущать привязанность к тем, с кем свели нас годы войны. И что сами эти годы станут центром всей нашей жизни, что выделится из всей массы людей особое поколение, которых и двадцать и тридцать лет спустя не перестанут называть фронтовиками. Что они, волнуясь, будут торопиться на назначенные полковые встречи, и дети не смогут сдержать недоумения: отчего вызывает слезы в глазах родителей эта песня, отчего они до сих пор живут воспоминаниями, отчего так сильна власть прошлого?
Мы еще ничего этого не знаем. У нас просто ночлег на сеновале. Мы прибыли на Калининский фронт и ожидаем в Выдропужске погоды и приказа.
И просто стоит ночь, шуршит холодный дождь.
И фонарь отбрасывает короткие свои блеклые лучи. И Булкин читает стихи...
Таков обычай: первый проснувшийся оповещает всех о погоде. Вот и сейчас дверь заскрипела, пахнуло сырым воздухом и сонный голос сообщил:
- Братцы, беспросветно!
На сене завозились, кто-то вкусно зевнул, кто-то, потянувшись, выдохнул: "Хо-орошо поспали!", кто-то поглубже запрятал голову в воротник куртки.
Сквозь звуки дождя и ветра пробился рокот и оборвался неподалеку. Судя по всему, мотоцикл. Забубнили голоса, дверь опять заскрипела, и часовой громким шепотом позвал:
- Товарищ полковник, вас на КП корпуса вызывают.
Старая баня, прячущаяся в лесу в полукилометре от нашего сеновала, едва вмещали собравшихся. Невысокого роста, плотный, подвижный генерал Благовещенский что-то живо обсуждал с группой командиров, прибывших, как я понял, из вышестоящего штаба.
Заметив меня, поманил ближе к разложенным на столе картам.
- Ваша точка базирования - вот. Ясно?
- Ясно. А что там есть?
- Есть хорошая поляна в лесу. Разровняли ее, укатали - чего еще?
Он говорил с веселым добродушием.
- Поведем вас туда на веревочке - за лидером. Вылет завтра.
Заметив, видимо, некоторое мое замешательство, успокоил:
- А дождя завтра не будет.
День прошел в хлопотах подготовки.
Утром первым взлетел пикирующий бомбардировщик Пе-2, вел его веселый молодой майор. Вначале все шло хорошо, пока летели по прямой. Но вот вышли к Западной Двине, майор стал вести самолет строго по ее ленточке, повторяя изгибы реки. Но группа не может так маневрировать, как один. Да что он, не оглядывается, что ли? Лидер уходил все дальше и дальше. А погода портится, ползут низкие грязные облака, прижимают к земле. Еще минута - и лидер пропал за пеленой.
Что делать? Хорошо, что не доверился полностью, следил по карте, сверял с наземными ориентирами. Пожалуй, скоро надо сделать разворот влево. Теперь прямо.
Не здесь ли? Похожая поляна...
Из-под копны, стоящей с краю, метнулась фигура, забегала, и вот уже белеет внизу посадочный знак "Т".
Захожу на посадку.
- Тридцать первый, у вас не вышло шасси! - в наушниках голос командира эскадрильи капитана Соболева.
- Понял. Садитесь первым, командуйте посадкой остальных.
Конечно, так и надо. Пусть не носится вся группа в ожидании одного. Кроме того, если бы случилась при приземлении авария, закрыл бы посадочную полосу.
Самолеты уже на земле, а я верчусь над поляной. Правая "нога" вышла, левая - нет. Пытаюсь убрать шасси и выпустить вновь, но теперь не убирается та "нога", что вышла.
Шасси складывается под крыльями к фюзеляжу навстречу друг другу. Что, если попробовать выполнить бочку - вращение самолета вокруг своей оси?
Набрал высоту. Разогнал машину, выполнил фигуру. Все осталось по-прежнему. Надо, наверное, сделать это порезче. Земля и небо вновь завертелись вокруг меня. Едва уловимое движение рулями - самолет на какое-то мгновение замедлил скорость оборота, будто чуть-чуть споткнулся.
Помогло. Правая стойка убралась. Вновь выпускаю шасси. Что за чертовщина! Теперь левая "нога" вышла, а правая нет. Ну что ж, попробую бочку в обратную сторону, чтобы силой инерции помочь вытолкнуть правую.
Полк давно приземлился. Самолеты замаскированы под деревьями, а я ношусь над поляной. Скоро уже и горючее кончится, и чувствую: весь взмок.
Уже потерял счет разворотам, разгонам и бочкам, а тут все порознь: то одна, то другая.
И вдруг в наушниках голос Соболева:
- Обе вышли.
Сделал я еще несколько фигур: нужно убедиться, что стоят "ноги" прочно.
А на земле уже вовсю льет дождь. Подходит и представляется, въеживаясь в промокший плащ, капитан - комендант здешних мест. За ним его "гарнизон" все усатые, пожилые, в грязных мятых шинелях,
- Появлялся над вами лидер?
- Нет не было.
Оказывается, веселый майор сбился.
- Кто здесь есть?
- Только мы. Пять человек. Сказали ждать и встретить.
- Горючее подвезено?
- Да.
- Где будем располагаться?
- Можно в деревушке, тут недалеко...
Три дня прошло, а дождь не прекращался. Размещенные в домах по звеньям, летчики отсыпались. Приехал маскировочный взвод, принялся за свое дело. Придумали хитрые приспособления для того, чтобы быстро закрывать зеленой "изгородью" переднюю часть самолета, втянутого хвостом в лес. Потом ушли на взлетное поле, прихватили с собой машину светло-желтого песка.
Перед обедом летчики собрались возле самолета комэска Соболева. Курят, поглядывают на копошащихся маскировщиков.
- Что-то наоборот у них получается. Смотри, как раскрасили аэродром песком. Теперь он с воздуха, небось, на зебру похож...
Дождь лил неделю. Наконец начало проясняться. И стали над нами проходить фашистские бомбардировщики. Мы притаились. Идут большими группами, без прикрытия. Видно, эти места были для них безопасными. Теперь-то здесь мы, и нельзя давать им безнаказанно вершить свое дело,
Когда в следующий раз послышался гул моторов и через какое-то время показались над лесом, в стороне, "юнкерсы", я сказал дежурному:
- Зарядите-ка ракетницу.
Подождал, пока "юнкерсы" не пропали за лесом, чтобы наш взлет не был замечен и не раскрыл аэродром.
- Давайте сигнал!
В первой готовности находилась пара Славгородского. Вижу: зашатались ветки, маскировавшие самолеты, забегали механики. Заревели моторы, и тут же машины пошли на взлет. Надо выпускать еще, им на помощь.
Новички проявили настоящее мужество. Пятнадцать фашистских самолетов не испугали их. Пока подоспели другие наши, Славгородский и Фонарев сбили по "юнкерсу". Но за бомбардировщиками, оказывается, шли с удалением "мессершмитты". Завязался ожесточенный бой.
Самолеты возвращались, по одному заходили на посадку, торопливо втягивались в лес. Участники боя собирались вместе, закуривали, возбужденно вспоминали детали только что отгремевшего события.
- Боря, Леша, давайте, чертяки, облобызаю вас. С первой победой! С первыми сбитыми! Даже сдержанный Майоров возбужден:
- Вот это машина! Прямо рвется из рук. Иду я вверх за "мессером" и, представляете, до-го-ня-ю!
- Слушайте, а я чуть не заблудился. Смотрю: вроде наш аэродром, да вон и машина чья-то заканчивает пробежку, но не похоже на аэродром. Вся поляна изрыта траншеями, даже страшно садиться. Ну и маскировщики! Знатно расписали песочком свою картину.
- А куда ты, Шахов, подевался? Где был?
- Где и все, - отвечает Шахов, и на красивом его лице появляется обида.
- Твое дело - меня держаться, а я твой номер внизу видел. Бой идет, а ты внизу.
- Да я уже и не помню. Погнался, наверно, за "мессером",
Все замолкли, повернулись в сторону, откуда нарастал звук. Над противоположной стороной леса показался самолет, он скользил прямо по верхушкам сосен - и едва кромка леса ушла из-под колес, сразу прижался к земле. Красивая посадка!
Пикирующий бомбардировщик Пе-2. Откинулся внизу люк, и вышел летчик.
- Второй гвардейский?
- Он самый, - ответили.
- Где командир?
- Вон он возле землянки.
Я узнал нашего лидера. Веселый майор был на этот раз в подавленном настроении.
- Товарищ полковник, я очень виноват перед вами. Получилось гак, что бросил группу, потерял ее.
- Да ладно уж, все обошлось.
- Не обошлось. Меня привлекают к суду. Теперь от вас зависит моя судьба. Если б вы написали, что все благополучно и претензий, мол, ко мне нет...
Беру планшет, майор сразу заулыбался и зычно крикнул:
- Эй, стрелок! А ну тащи!
Стрелок немало возился, что-то вытаскивая, и наконец тяжело, враскачку зашагал к нам, прижимая к животу руками огромную, наверно в метр высотой, бутыль.
- От нас подарочек, - пояснил майор.
- А если б не написал?
- Все равно. Тогда бы попросил выпить за упокой души.
Что значит веселые люди они и на беду свою умеют смотреть с иронией.
Через несколько дней прибыли наши тылы, те, кто отправился из Сеймы поездом. Лес все больше обживался, Появились землянки, где располагались командные пункты эскадрилий, склады, каптерки. Ночевать уходили в село.
... Опять нелетная погода. Дождя нет, но ползут низкие сплошные облака. Все находятся на аэродроме, в любое время обстановка может измениться. Два звена в готовности № 1 - летчики сидят в кабинах и дай только сигнал, они тут же взмоют.
А наш лесной лагерь живет своей жизнью.
Летчики второй эскадрильи сидят полукругом, и комэск капитан Тришкин, чернявый, длинноносый, с бородкой, похожий на цыгана, проводит занятие по тактике боя на истребителе Ла-5.
- "Мессеры" привыкли от атаки ЛаГГ-3 уходить вверх. Но теперь мы их на вертикалях догоняем. Значит, приучай себя ловить тот момент, когда фашист сделает горку и успокоится. Ясно?
- Ясно. Будем их ловить на выходе вверх.
- Тактика не терпит застоя, - нравоучительно предупреждает Тришкин, дотрагиваясь до бородки. - Давайте поразмышляем как бы за врага. Попадутся они так несколько раз и начнут менять повадки. Будут уходить из-под нашей атаки вниз. К этому тоже будь готов...
У Тришкина тактика всегда с психологией. Не забывает он и сейчас, что молодое пополнение эскадрильи еще не было в схватках, кроме Шахова. Поэтому обращается к ним:
- Сейчас, понимаю, тревожно. Так что самое главное? Самое главное первый раз не дрогнуть, пересилить себя, ворваться в драку, атаковать, увидеть, как твоя очередь нащупывает врага и как он улепетывает... Обязательно в первом бою добейся морального превосходства. Ветераны вам помогут...
Молодежь делает вид, что такие наставления ее как бы даже немножко и обижают. Мол, что мы, разве забоимся? А сама впитывает, впитывает речь комэска.
- Постойте, - прерывает он свой урок, - а где Шахов?
Старший лейтенант Ефим Панкин, его заместитель, встает, делает несколько шагов в сторону, чтобы куст не мешал смотреть. Маленький, а реглан до самой земли, и планшет бьется по пяткам. За веселый характер, остроумие и способность на ходу сочинять байки зовут тайно Панкина дедом Щукарем. А за реглан и планшет - модником. Сапоги у него, правда, уже не по погоде - легкие, брезентовые. Такие шьет на лето наш знаменитый полковой сапожник Федор Чинаев. Он принимает заказы, не выпуская из губ десяток деревянных гвоздей, меряет, записывает и сквозь сжатые губы процеживает: "Через неделю".
Панкин вглядывается в глубину леса, но, конечно, больше для того, чтобы подчеркнуть старательность, Комэск Тришкин строг и старательных любит,
- Был только что здесь.
Шахов исчез на перерыве. Он просто увлекся. Увидел Таню Коровину. Подергивая плечом, чтобы длинная винтовка не волочилась прикладом по земле, она шла за старшим сержантом Антиповым. Таня ужасно смущалась, краска стыда пылала на щеках - так неудобно конвоировать старшего сержанта, годящегося ей в отцы,
Шахов был тут как тут.
- Танечка, куда это ты его?
Таня еще больше засмущалась, захлопала ресницами, но сказала строго:
- На эту... на... как ее?..
- На губу, - безразлично подсказал Антипов.
- Доигрался? - с шутливой злорадностью завелся Шахов. - Выпало тебе возле таких красавиц службу нести, так ты совсем меру потерял. Он приставал?
- Вовсе не за это, - защищающе ответила Таня. - Он в штабе дежурил - и заснул.
- Знаю я его. Заснул! Да он просто притворился, чтоб на штабных девчат поглядеть. Ну там - на телефонисточек...
И, обращаясь к Антипову:
- Чего это такой дисциплинированный стал? Смотри ты, уставную дистанцию соблюдает. Давай на двадцать метров вперед! Ты разгильдяй, тебе ничего не стоит и тут устав нарушить. А то, видишь, уши навострил.