- Камарадо! Сигнал с аэродром: фашиста авиньон!
Матео спит в машине. Из открытой кабинки торчат его внушительных размеров ботинки. Рядом стоит кремовое авто Ковалевского.
Пять секунд - моторы уже заведены. На бешеной скорости пронизываем безлюдный город. Служба оповещения сработала хорошо: гул в небе услышали, когда уже подбегали к самолетам.
Звук странный, непривычный.
Понеслись на взлет Ковалевский, Матюнин и Мирошниченко. Остальные, сидя в кабинах своих машин, ждут.
Наше первое звено набирает высоту.
Они сближаются с врагом, и я уже вижу - это гидросамолеты. Один... Второй...
Матюнин атакует. Безрезультатно.
Третий... Четвертый...
Надо вылетать и нам.
Мой "курносый" рванул с места в карьер, земля накренилась и ушла под крыло.
Выбрал себе цель, атакую. Фашист увернулся.
Еще раз приготовился к атаке, но пришлось отвернуть в сторону, потому что из кабины стрелка ударила очередь пулемета.
Так он заставляет меня менять курс, и этим выигрывает. Пока я развернусь опять на него, он успевает оторваться
Догоняю... Еще... Еще немного... Можно нажимать на гашетку. Ну!
Но вдруг - передо мной пустота. "Гидра" резко провалилась вниз.
Ручку от себя! Вот она круто несется вниз. Чувствую, как начинает подрагивать самолет, разгоняя скорость на пикировании.
Метр за метром он достает "гидру", я уже держу ее в прицеле, я уже все сделал как надо, остается только нажать на спуск. Но... Куда она девалась? Почему перед глазами небо? Где низ, а где верх?..
Резко тяну ручку на себя. Самолет стонет от боли, как живой. А может это мой стон? В глазах разряжаются молнии, а на плечи наваливается такая тяжесть, что тело сползает вниз, в глубь кабины...
Где же земля?! Почему везде одно небо?!
Какая тут земля, ведь кругом - вода...
Это первый мой бой над морем, и я не знал, как оно обманчиво.
А немец знал. Знал, что в ясный день оно отражает голубую высь, а если еще идти против солнца, то совсем трудно порой бывает уловить те тонкие краски, которые отличают низ от верха,
Он знал, еще, что новичок, если даже не потеряет из вида море, все равно просчитается' в такой погоне на пикировании, потому что не сумеет здесь точно определять высоту.
Он звал все это и точно рассчитал. Вышел из пике у самой воды. А я вслед за ним. Только сейчас понял: он мог сбить меня без выстрела.
Немножко поташнивает... Ну нет! Теперь тебе не уйти. Не дам я тебе уйти, не дам.
Еле нашел. Фашист был уже далеко, крался у самой воды, почти сливаясь с ней по цвету.
Хорошо, подлец, понимает дело. Опытный, уверенный в себе. Наверное, пересмеивается сейчас по радио со штурманом и стрелком.
Да, теперь к нему не так просто подступиться. Снизу уже не взять, а там как раз у него слабое место. Снизу он прикрылся морем.
Кинул глазом - от берега нас отнесло километров на пятнадцать.
Атакую сверху. Стрелок вновь бьет из пулемета горстью искр. Приходится отворачивать.
Мне нужно всего одно лишнее мгновение. Всего одно! Чтобы я приблизился на нужную дистанцию, а он еще не успел бы открыть огонь. Нужно сделать такой быстрый маневр, чтобы он еще переводил пулемет, прицеливался, а я уже выровнялся и, почти не целясь, в упор открыл бы огонь.
Иду выше и чуть справа.
Итак, стремительно вниз!.. Для обмана - влево! И тут же - вправо!
На гашетку!..
"Гидра" вздыбилась, подскочила, пошла наискосок вверх, но, будто натолкнувшись на что-то, почти плашмя стала падать.
Впервые я видел, как разбивается о воду самолет: исчезает в пучине целым, и тут же море упруго выбрасывает обломки.
Я даже не успел полюбоваться. Вдруг загремело вокруг, засверкало.
Все-таки немец меня перехитрил. Дотащил до корабля, чтобы подставить под его артиллерию. Я ведь и не заметил. Какого-то километра не хватило "гидре", чтобы все было наоборот.
Когда заходил на посадку, увидел: наши толпятся возле одного из самолетов. Чей же это? Кажется, вообще лишний...
Зарулил на место, иду туда, где все. Ого, прилетел Пумпур!
- Товарищ комбриг! Старший лейтенант Кондрат возвратился из боя. Сбит один немецкий гидросамолет.
Недоволен.
- Расскажите о бое. Слушает молча.
- Сколько дырок привез? Пожимаю плечами.
- Всего восемь, - раздается позади. Оказывается, здесь уже Матео-техник, он успел осмотреть машину.
- Всего? - иронически переспрашивает Пумпур. - Ну пойдем-ка прогуляемся. Шагаем в сторону.
- Кто разрешил уходить так далеко в море?
- Но и запрета ведь не было, - удивляюсь.
- А голова на что? Большое везение, считай, что не сшибли, у них же на кораблях по целому артполку. Там бы и остался навеки. А еще хуже - в плен взяли бы...
За глаза Пумпура звали "воздушный лев". Дрался он в воздухе отчаянно и виртуозно. Неприятен был выговор такого человека. Тем более, что это допускал он крайне редко. Значит, действительно, дела мои были плохи, и надо считать счастьем, что "целый артполк" не сбил меня.
- Ну не вешай голову, - уже успокаивает Пумпур. - Мотай на ус... А теперь пошли подкрепляться, вон Ковалевский знак подает.
Грузовичок привез обед, на дощатом столе белеют тарелки.
За столом посыпались вопросы:
- Какие новости, Петр Иванович?
- Что на Родине новенького?
- Как там наши ребята под Мадридом?
- Мадридский фронт стабилизировался, - неторопливо рассказывал он. Помощь наша увеличивается... Денисов, заменивший Тархова, сбил уже двенадцать самолетов... Ваши? Тоже не отстают... Послали и к нам испанцев учиться.
- Матео мечтает выучиться на летчика, - вспоминает Квартеро. - Нельзя послать?
- Может быть, попозже, - обещает Пумпур, и тут же сомневается: Техники здесь тоже очень нужны.
- Да, - соглашается Галеро. Как и у Квартеро, семья его осталась по ту сторону фронта. Но Квартеро успел упрятать Пакиту с сыном в родительском селе, а Галеро убегал сюда из тюрьмы и о семье ничего не знает.
- Много испанских детей вывезено в Советский Союз, - сообщает Пумпур. - Пусть отдохнут подальше от войны.
- А какие еще новости? - интересуется обычно неразговорчивый Галеро.
- Летают... Рыскаев только вот... отлетался.
- Сбили?
- Не поборол свой страх. Не могу, говорит, ничего с собой поделать хоть стреляйся. Теперь сидит на "Телефонике", дежурит на командном пункте. Сник...
- Тряпка! - бросает Мирошниченко. - Зачем же просился сюда?
- Видите, дело какое. Рыскаев искренне ехал. Но, оказывается, мало только добрые намерения иметь. Надо еще и мочь. Такая, брат, школа жизни... Ну, мне пора...
Только что отогнали стаю бомбардировщиков, пытавшихся сбросить свой груз на порт Малаги.
Ковалевского вот уже несколько дней не узнать. Ходит нахмурившись, отвечает невпопад.
Совсем не тот Ковалевский, к которому привыкли.
Лежу под деревом. Антон присел рядом. Февраль, а жарко. Не то, что у нас.
Антон грустно смотрит вдаль. Там - море. Спокойное, переливающееся то голубым, то зеленым.
- Все молодые лейтенанты первый свой отпуск мечтают провести у моря. А мне теперь по снегу бы походить...
В его словах, в глазах - мучительная тоска.
Вспоминаю, каким веселым был он в отеле, когда перебазировались в Малагу. Поднялись по широким мраморным лестницам, вошли в холл. Огляделись. Ковры, статуэтки, картины. Роскошь. Служитель старательно протирал раму картины.
- Что здесь было? - спросил Антон у него.
- Жил крупный человек.
- Ясно. Теперь этих лакеев не поймешь, - сказал нам Ковалевский, - то ли они так старательно работают для республики, то ли берегут бывшему хозяину его добро - авось вернется.
Когда вели показывать комнаты, за углом открылся второй зал.
- О-о! - поразился Антон. - Вот это инструмент!
В центре на красивых золоченых ножках стоял белоснежный рояль.
Присел за него, заиграл вальс. Откуда-то, не заметили ее вначале, кинулась на середину большая собака, пошла по ковру кружиться на задних лапах.
- Вот это зверь! - восхищенно заулыбался Антон. - Мадам! Бонжур, ву шер!.. Вы прелестны!
Давно уже, видать, дремавшие стены не отражали хохот и веселую речь. Служитель с улыбкой смотрел на высокого белявого иноземца, заводилу. Такие всегда нравятся. А тот уже с выражением читал:
Плачет метель, как цыганская скрипка.
Милая девушка, злая улыбка.
Я ль не робею от синего взгляда?
Много мне нужно и много не надо...
- Кажется, Есенин. А стихи откуда? - спрашиваю у Антона.
- По рукам ходят. Переписываем друг у друга.
- А знаешь ты, что не так далеко отсюда есть место, которое называется Гренада? А теперь слушай - вот стихи!
Выждав, он мягко, нараспев стал декламировать:
Мы ехали шагом.
Мы мчались в боях
И "Яблочко"-песню
Держали в зубах... Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
"Гренада, Гренада,
Гренада моя!"
Мы слушали затаив дыхание. Это были стихи о бойце, который из книги узнал красивое имя - Гренада, и о том, что "Гренадская волость в Испании есть". Это было про нас, солдат-интернационалистов, про тех крестьян, которые помогали нам оборудовать аэродром...
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать...
Антон вдруг замолчал, задумчиво уставившись взором в одну точку.
- Ты чего такой? - решаюсь спросить Ковалевского.
- Приехал Пумпур, растравил душу. О доме напомнил... Мне бы на часок туда, всего на часок! Пройтись по улице, воздуху родного хлебнуть, услышать, как скрипят шаги по морозу. И сказать друзьям-товарищам: как вы тут, черти, поживаете?
- Неплохо бы...
- У меня жена - замечательная. Я слов не подберу тебе сказать... И пацанята...
... Вверху плывут облака. Медленно-медленно. От земли идет едва ощутимый запах сена. А может, все это только кажется... И облака, и запах этот напоминают луг на берегу Тетерева, воскресный день, прозрачный золотистый воздух бабьего лета...
- Вот интересно, - подает голос Антон. Он прислонился спиной к дереву и тоже запрокинул голову. - Вернемся мы, встретят. Воевали, скажем. Будут спрашивать, и рассказывать будем - о боях, о тактике, о всяких острых случаях. А мы им - о том, как тосковали по нашему русскому снегу, по красным транспарантам над праздничными колоннами, по любимым...
- Хорошо философствуешь, - пытаюсь изменить настроение, хотя у самого черти по душе скребут. - Хочешь анекдот про философа?
- Ты мне лучше дай час, чтоб дома оказаться. Всего на час. Сотвори такое чудо!
Он отворачивает лицо и затягивает песню. Мы услышали ее уже в Испании, по приемнику, из Москвы. Только там пели быстро, бодро, а Антон завел негромко, раздумчиво.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек...
- Камарадо Казимир! - истошно кричат от телефона. - Фашиста авиньон! Идут к порту...
- Всем взлет! - кричит и Ковалевский.
Антон запустил свой самолет первым и прямо с места взял старт. Мой что-то чихает, но пока не схватывает искру. Чуть замешкались и остальные. Слежу из кабины, как он набирает высоту. Сам уже делаю разбег, схватил краем глаза: Антон приближается к итальянскому "капрони". Бомбы уже несутся на порт, вздымаются черные столбы взрывов. Вот и Ковалевский совсем рядом, открыл огонь.
- Молодец Казимир!
Похоже, "капрони" подбит, но что он, что Ковалевский делает! Куда же ты, Антон?!
Возможно, я и в самом деле заорал, настолько все было нелепо. Черный дымок начинал тянуться за "капрони", и тот, снижаясь, шел на скалы. Что хотел Ковалевский, когда догнал его и пошел поверху? Ведь это - стать под пулемет стрелка!
Я съежился весь и похолодел. И точно - от "капрони" тотчас брызнула струйка огня.
Машина Ковалевского накренилась, развернулась, пошла круто вниз, к нашему аэродрому. Она из последних сил забирала к тому клочку чужой земли, где было что-то для нее родное. Птица хотела умереть поближе к стае... Самолет задел крылом за дерево, под которым только что беседовали два человека, тяжело развернулась и плюхнулась боком.
А "капрони" один за другим заходили на цель. Я разогнался как только мог и с ходу вонзил в ближайшего длинную очередь...
После боя подошел к тому месту, где недавно стояло, дерево. Теперь здесь - черная обуглившаяся трава да дымящиеся обломки.
... Я видел: над трупом
Склонилась луна,
И мертвые губы
Шепнули: "Грена... "
Нет, Ковалевского нам не суждено было увидеть даже мертвым.
- Альберти! - не узнав своего голоса, позвал для чего-то я врача.
* * *
Ночевать по-прежнему приезжаем в отель.
В городе - беспокойство, даже паника. Многие из местных жителей уходят - на лодках вдоль берега, на машинах, а то и пешком, таща за собой небольшие тележки со скарбом.
Однажды подняли с постели и позвали к телефону.
- Карта с вами? - спросили на том конце провода.
- Да.
На войне вырабатываются свои рефлексы. Вот как этот: зовут к телефону или к командиру, уже машинально прихватываешь карту.
- Сразу же с рассветом вашей группе необходимо перелететь к Мотрилю, в Долину рыбаков. В Малаге оставаться опасно.
Над Долиной рыбаков мы проходили, когда летели сюда, на юг. Маленькая площадка на берегу моря. Галька, переходящая к горам в небольшое пастбище.
Через час опять застучали в дверь.
- Камарадо! Телефон! Голос в трубке уже другой:
- Небольшое уточнение к задаче. Вдоль берега не лететь. Пройдите над горами, на долину выходите из глубины материка.
- Ясно.
Спать больше не пришлось. Времени до рассвета мало, а надо многое успеть. Скорее на аэродром!
Едва развиднелось - отправили колонну. На месте остались лишь несколько техников да пускач, чтобы обеспечить группе взлет.
Минут через сорок поднялись, а еще через полчаса оказались над Долиной рыбаков. На берегу моря чернело несколько опрокинутых лодок. Рядом на площадке паслась большая отара овец. Пришлось спикировать и отогнать их ближе к горам.
Предстоят обычные заботы: где рассредоточить самолеты, где держать горючее, боеприпасы, как наладить питание?..
Снесли в одно место парашюты, присели на них, советуемся. Забот мне теперь, после гибели Антона, прибавилось: назначен старшим группы.
- Командир! - закричал вдруг Квартеро и вскинул руку к морю.
Из-за скалистого мыса, справа, показался корабль. Я вскочил, отбежал влево, чтобы заглянуть подальше за мысок. Крейсер и два эсминца шли вдоль берега в километре от него.
Ни обдумать ситуацию, ни тем более что-либо предпринять мы не успели. Борта крейсера озарились вспышками, и сразу в нашей мышеловке, многократно усиленный отражением от гор, оглушительно заревел шквал разрывов.
Иногда неосознанное проявляется скорее и вернее, чем обдуманное. Какая-то внутренняя сила бросила к горам. К ним прижалась в страхе отара. Мы ворвались в нее, упали - хоть не так будут маячить наши силуэты. Затеи, выбравшись из этого овечьего вязкого плена, вскарабкались по камням, ища выступы, за которыми можно было бы укрыться.
На какое-то время стрельба утихла.
- Фу ты! - выглянул из-за камня Мирошниченко. - Вот это влипли.
- Все живы? - окликнул Матюнин. - Хименес! Где ты там?
Сверху шуршат камешки.
- Ну, брат! А я уж думал...
Корабли развернулись и вновь пошли вдоль берега, ударили с правого борта. Все повторилось. Казалось, горы сейчас не выдержат и начнут рушиться, нестись к морю текучим каменным потоком.
Наступившая тишина была так неестественна, словно ты нырнул с шумного берега в глубокую воду.
- Еще ждать, что ли? - неуверенно советуется Матюнин.
- Погодим.
Корабли вновь ушли за мыс. Начинаем отряхиваться, приводить себя в порядок. Матюнин смотрит на часы.
- Минут сорок издевались, гады!
- Куда я мог девать берет? - шарит вокруг себя Квартеро.
- Подумаешь, берет потерял. Тут душу вот отыскать не могу.
- В таких случаях советуют посмотреть в пятку, - напоминает Матюнину Мирошниченко. Он наклонился и руками лохматит волосы, вытряхивая из них пыль, которой всех нас обсыпало с ног до головы.
Странными бывают повадки у человека. Вырвавшись из подобного ада, он сначала поправит галстук, а уж потом осмыслит то чудо, что остался вообще жив. И первыми к нему приходят зачастую какие-то совсем пустячные слова, не главные. А то вдруг впадет в какое-то нелепое нервное шутовство. Вот как сейчас.
- Будем считать, - настороженно поглядывая на море, продолжает Виктор, - что произошла ошибка. Вопреки всякой логике, мы уцелели.
- Ты чего, Матюнин, за челюсть держишься? Сомневаешься, на месте ли?
- На месте. Каменюкой садануло...
Мне ужасно тоскливо: первый день моего командования группой - и такая оплошность! Только сейчас начинает проясняться вся эта кошмарная история. Наверняка приказ был подложный! Вернее, та его часть, где предписывалось лететь над горами. Мы делали крюк, а в это время к Долине рыбаков подходили немецкие корабли. Нас специально услали в горы, чтобы не обнаружилась засада. А, казалось бы, какая разница, где лететь.
- Наверное, больше не вернутся, сволочи, - досадливо сплюнул черной слюной Мирошниченко.
- Тихо! - насторожился Хименес. Он вскочил, отбежал на несколько шагов, взобрался на камень, будто это могло помочь ему услышать лучше.
На несколько секунд его маленькая сухонькая фигура напряженно застыла на скале.
И мы уже начинаем отличать от шороха моря гул моторов.
- Не хватало еще авиации.
Авиация оказалась своей. Те самые СБ, которых мы должны были отсюда прикрывать. Не знаю, заметили ли они расстрел, что нам учинили тут. Через несколько секунд за мысом раздались стрельба и взрывы. Сомнений быть не могло: наши обрушили бомбовый удар по кораблям.
Потом стало известно: немецкий крейсер получил тяжелые повреждения.
- Несчастливый день, - вздохнул Хименес.
Спускаемся на плато. Овцы тянутся к людям, как то очень уж по-человечески встревоженно заглядывают в глаза.
- Надо лететь, - говорю.
- Надо бы в рай, да грехи не пускают, - оглядывается на меня Матюнин. Он шагает впереди, ему уже открылось, что все наши самолеты иссечены осколками.
Собираем раскиданные парашюты, усаживаемся на совет, унылые, как погорельцы. Разворачиваем на коленях планшеты с картами. Где сейчас наши техники? Как связаться с командованием? Может быть, подойди колонна, удалось бы оживить мою машину? Она меньше других повреждена. Впрочем, вряд ли...
Послышались голоса. Руки невольно тянутся к оружию. Из-за скалы - там проходила узкая дорога - показалась группа людей.
- Рыбаки, - объяснил Галеро, он хорошо знал здешние места.
Трое наших испанцев о чем-то живо заговорили с рыбаками. Те, видимо, услышав, что здесь произошло, смотрели на покореженные самолеты и удрученно покачивали головами. Затем ушли.
- Какие новости?
- Говорят, что скоро может показаться марокканская конница. Вдоль моря идти опасно, надо пробираться горами.
- Неужели нашу колонну отрезали?
- Могли и отрезать, - печально склоняет голову Галеро.
Вступаю в командование:
- Пять минут на перекур - и в путь! Брошены окурки. Еще минуту сидим, отчаянно глядя на следы разгрома. Шутка ли! Шесть истребителей одним махом.
- Ладно. - Матюнин закидывает парашют на плечо, - Веди, командир. Мы еще свое возьмем.
* * *
Наконец маленький отряд увидел с облысевшей горы блеснувшее море и раскинувшийся по берегу городок.
- Это и есть Альмерия, - объяснил Галеро слабым голосом. Его тонкое нервное лицо стало еще суше, скулы остро выпирали, даже проступившая густая щетина не могла этого скрыть.
Вид у нас удручающий. Оборванная одежда лохматилась клочьями, губы побелели и потрескались, люди шли, медленно волоча ноги, сгорбившись под тяжестью парашютов. Бросить их никто и не предлагал: парашют - военное имущество, тоже оружие.
Это была ужасная сотня километров. По бездорожью, по скалам, через колючие кустарники. По ночам воздух в горах сырой и холодный, легкие курточки не могли согреть. Нас колотило мелкой дрожью, мы отчаянно жались друг к другу.
Последние километры пути вспоминаются, как во сне.
На окраине, у маленького домика, держась руками за изгородь, тревожно всматривался в странную группу старик в мятой шляпе.
- Пить! - потребовал Галеро.
Старик суетливо поспешил к дому, вернулся с большим кувшином. Вино было холодное, но вкуса его мы не чувствовали.
- Где алькальд? - обратился к старику Галеро.
- Я доведу, - ответил старик, ни о чем не спрашивая.
Мы шли по середине улиц длинной цепочкой, люди удивленно останавливались, смотрели, спрашивали старика, многие тянулись за нами, так что мы привели за собой к дому алькальда приличную толпу.
Алькальд - что-то вроде мэра. Он, к счастью, оказался дома и внимательно выслушал рассказ Галеро, участливо поглядывая на нас.
- Вам надо подкрепиться.
Только теперь мы вновь остро почувствовали, как хотим есть. Ведь за четверо суток ни крошки не было во рту.
- Только у меня дома ничего нет, - смутился алькальд. - И хозяйка уехала.
Пальцами руки он тер лоб.
- Что же делать? Ведь сегодня - доминго!
О, доминго! Воскресенье. Это значит, что вся жизнь выключается. Даже если бы было землетрясение, доминго есть доминго. Все закрыто. Не случайно старик привел к алькальду прямо на дом.
- Сейчас организуем, - нашелся алькальд. - Есть на берегу одна таверна.
Но сначала я попросил алькальда соединить меня с кем-нибудь из авиационного командования. Через долгих полчаса наконец удалось связаться, доложить о случившемся и дать свои координаты.
Вскоре из корчмы вернулся старик-провожатый, сокрушенно развел руками:
- Доминго!
Алькальд растерянно посмотрел на нас. Но тут же нашел новый выход, обрадовался.
- Сейчас!
Мы уселись на длинные лавки и уронили головы на стол...
Очнулся я от стука по столу. Хозяин принес целую корзину огромных вареных раков.
Корзина опустела в мгновение ока. Тут только, кажется, хозяин понял, как много нам надо. Он прикрикнул на помощниц, скоро появилась вторая корзина, в печи поддали огня.
В дверях теснились. Слышался шепот: "Русо". Женщины кусали кончики черных платков, вытирали слезы...
Утром прилетел Пумпур. Выслушал подробный рассказ, с горечью пошутил:
- Теперь у нас будут запчасти.
От него узнали, что наши техники пробились сквозь вражеский заслон. Приехали на изрешеченных машинах, но жертв, к счастью, не было.
За нами пришел транспортный самолет. В Альбасете, куда мы прибыли и где находился штаб авиации, шумно. Много самолетов. Новенькие, с иголочки, как охарактеризовал Матюнин. Идет сборка, проводятся испытательные облеты. Мы ожили, облегченно вздохнули.
Чувствительный Галеро подолгу тряс наши руки:
- Спасибо, ребята! Спасибо вашей стране!
Красные гвоздики Испании
- А поворотитесь-ка, сынки, экие вы стали!.. Рычагов встречает нас на манер Тараса Бульбы. Но глаза комэска не улыбаются, в них смертельная усталость.
- Та-ак... Малагу вы сдали, а Валенсию покорили. Баланс получается один к одному.
- Малагу сдали анархисты, - горячо и обидчиво вступается Галеро.
- А Валенсию покорить не успели, - пытаюсь поддержать шутливый тон. Два дня в Альбасете - и оба целиком проспали...
- Жаль, - притворно вздыхает Рычагов, - вам надо побывать и в Валенсии.
В этот город на восточном побережье, куда выехало правительство и много всякого люда из прифронтовых районов, мы попали по настоянию Пумпура.
- Без отдыха толку от вас будет мало! - категорично пояснил он свое решение.
Поселили нас за городом, на берегу моря. Как мы поняли, здесь в нескольких коттеджах сделали что-то вроде дома отдыха для летчиков. Беспрерывные бои отчаянно выматывали, люди теряли силы, притуплялась реакция, а с этим шутки плохи - ты перестаешь быть в воздухе бойцом. Поэтому Сиснерос и Дуглас решились на такой хотя бы скоротечный профилакторий. Как оказалось, мы были первыми, кому выпало вкусить благодатного отдыха на взморье.
Еще сутки проспали. Полдня просидели на берегу моря, блаженно слушая его вечный рокот. Вечером решили познакомиться с городом. Наши испанцы ушли разыскивать своих знакомых.
Чопорные особняки в садах постепенно сменяются более плотной застройкой. Улицы красивы той великолепной архитектурой, которая утверждалась веками. Много замысловатой лепки, изящное чугунное литье. На улицах людно. Здесь война едва чувствуется.
- Не то что в Мадриде, - замечает Мирошниченко. - Помните, как косились на наши выходные костюмы?
На этот раз оделись поскромнее, но видим: центральные улицы заполняются довольно принаряженной вечерней публикой.
- Совсем как у нас в Житомире, - говорит Матюнин, - только наши щелкают семечки, а эти - миндальные орешки.
Из-за угла показалась шумная компания. Мужчины темпераментно что-то обсуждали.
- Смотри! - схватил меня за руку Матюнин. Заметили и они нас. Старые знакомые - Гедес, Костането, Дори, другие французские летчики.
- Каким образом очутились в глубоком тылу? - с вызовом спрашивает Анри.
- Погоди, - осадил его Гедес. - Как вы здесь, друзья?
- После Малаги...
- Да, мы слышали. Там была крепкая драка.
- А вы чего в тылу? Гедес вздохнул:
- Уезжаем. Не сложилось у нас тут... Э, ладно! Давайте хоть простимся по-человечески, а? Он напряженно ждал ответа.
- Почему бы и нет?
- Отлично! - обрадовался Гедес. - Значит, через два часа в Лас Аренас. Устраивает?
Они ушли, уже притихшие и чем-то как бы задетые.
- Не прижились все-таки, - первым нарушил молчание Мирошниченко.
Матео спит в машине. Из открытой кабинки торчат его внушительных размеров ботинки. Рядом стоит кремовое авто Ковалевского.
Пять секунд - моторы уже заведены. На бешеной скорости пронизываем безлюдный город. Служба оповещения сработала хорошо: гул в небе услышали, когда уже подбегали к самолетам.
Звук странный, непривычный.
Понеслись на взлет Ковалевский, Матюнин и Мирошниченко. Остальные, сидя в кабинах своих машин, ждут.
Наше первое звено набирает высоту.
Они сближаются с врагом, и я уже вижу - это гидросамолеты. Один... Второй...
Матюнин атакует. Безрезультатно.
Третий... Четвертый...
Надо вылетать и нам.
Мой "курносый" рванул с места в карьер, земля накренилась и ушла под крыло.
Выбрал себе цель, атакую. Фашист увернулся.
Еще раз приготовился к атаке, но пришлось отвернуть в сторону, потому что из кабины стрелка ударила очередь пулемета.
Так он заставляет меня менять курс, и этим выигрывает. Пока я развернусь опять на него, он успевает оторваться
Догоняю... Еще... Еще немного... Можно нажимать на гашетку. Ну!
Но вдруг - передо мной пустота. "Гидра" резко провалилась вниз.
Ручку от себя! Вот она круто несется вниз. Чувствую, как начинает подрагивать самолет, разгоняя скорость на пикировании.
Метр за метром он достает "гидру", я уже держу ее в прицеле, я уже все сделал как надо, остается только нажать на спуск. Но... Куда она девалась? Почему перед глазами небо? Где низ, а где верх?..
Резко тяну ручку на себя. Самолет стонет от боли, как живой. А может это мой стон? В глазах разряжаются молнии, а на плечи наваливается такая тяжесть, что тело сползает вниз, в глубь кабины...
Где же земля?! Почему везде одно небо?!
Какая тут земля, ведь кругом - вода...
Это первый мой бой над морем, и я не знал, как оно обманчиво.
А немец знал. Знал, что в ясный день оно отражает голубую высь, а если еще идти против солнца, то совсем трудно порой бывает уловить те тонкие краски, которые отличают низ от верха,
Он знал, еще, что новичок, если даже не потеряет из вида море, все равно просчитается' в такой погоне на пикировании, потому что не сумеет здесь точно определять высоту.
Он звал все это и точно рассчитал. Вышел из пике у самой воды. А я вслед за ним. Только сейчас понял: он мог сбить меня без выстрела.
Немножко поташнивает... Ну нет! Теперь тебе не уйти. Не дам я тебе уйти, не дам.
Еле нашел. Фашист был уже далеко, крался у самой воды, почти сливаясь с ней по цвету.
Хорошо, подлец, понимает дело. Опытный, уверенный в себе. Наверное, пересмеивается сейчас по радио со штурманом и стрелком.
Да, теперь к нему не так просто подступиться. Снизу уже не взять, а там как раз у него слабое место. Снизу он прикрылся морем.
Кинул глазом - от берега нас отнесло километров на пятнадцать.
Атакую сверху. Стрелок вновь бьет из пулемета горстью искр. Приходится отворачивать.
Мне нужно всего одно лишнее мгновение. Всего одно! Чтобы я приблизился на нужную дистанцию, а он еще не успел бы открыть огонь. Нужно сделать такой быстрый маневр, чтобы он еще переводил пулемет, прицеливался, а я уже выровнялся и, почти не целясь, в упор открыл бы огонь.
Иду выше и чуть справа.
Итак, стремительно вниз!.. Для обмана - влево! И тут же - вправо!
На гашетку!..
"Гидра" вздыбилась, подскочила, пошла наискосок вверх, но, будто натолкнувшись на что-то, почти плашмя стала падать.
Впервые я видел, как разбивается о воду самолет: исчезает в пучине целым, и тут же море упруго выбрасывает обломки.
Я даже не успел полюбоваться. Вдруг загремело вокруг, засверкало.
Все-таки немец меня перехитрил. Дотащил до корабля, чтобы подставить под его артиллерию. Я ведь и не заметил. Какого-то километра не хватило "гидре", чтобы все было наоборот.
Когда заходил на посадку, увидел: наши толпятся возле одного из самолетов. Чей же это? Кажется, вообще лишний...
Зарулил на место, иду туда, где все. Ого, прилетел Пумпур!
- Товарищ комбриг! Старший лейтенант Кондрат возвратился из боя. Сбит один немецкий гидросамолет.
Недоволен.
- Расскажите о бое. Слушает молча.
- Сколько дырок привез? Пожимаю плечами.
- Всего восемь, - раздается позади. Оказывается, здесь уже Матео-техник, он успел осмотреть машину.
- Всего? - иронически переспрашивает Пумпур. - Ну пойдем-ка прогуляемся. Шагаем в сторону.
- Кто разрешил уходить так далеко в море?
- Но и запрета ведь не было, - удивляюсь.
- А голова на что? Большое везение, считай, что не сшибли, у них же на кораблях по целому артполку. Там бы и остался навеки. А еще хуже - в плен взяли бы...
За глаза Пумпура звали "воздушный лев". Дрался он в воздухе отчаянно и виртуозно. Неприятен был выговор такого человека. Тем более, что это допускал он крайне редко. Значит, действительно, дела мои были плохи, и надо считать счастьем, что "целый артполк" не сбил меня.
- Ну не вешай голову, - уже успокаивает Пумпур. - Мотай на ус... А теперь пошли подкрепляться, вон Ковалевский знак подает.
Грузовичок привез обед, на дощатом столе белеют тарелки.
За столом посыпались вопросы:
- Какие новости, Петр Иванович?
- Что на Родине новенького?
- Как там наши ребята под Мадридом?
- Мадридский фронт стабилизировался, - неторопливо рассказывал он. Помощь наша увеличивается... Денисов, заменивший Тархова, сбил уже двенадцать самолетов... Ваши? Тоже не отстают... Послали и к нам испанцев учиться.
- Матео мечтает выучиться на летчика, - вспоминает Квартеро. - Нельзя послать?
- Может быть, попозже, - обещает Пумпур, и тут же сомневается: Техники здесь тоже очень нужны.
- Да, - соглашается Галеро. Как и у Квартеро, семья его осталась по ту сторону фронта. Но Квартеро успел упрятать Пакиту с сыном в родительском селе, а Галеро убегал сюда из тюрьмы и о семье ничего не знает.
- Много испанских детей вывезено в Советский Союз, - сообщает Пумпур. - Пусть отдохнут подальше от войны.
- А какие еще новости? - интересуется обычно неразговорчивый Галеро.
- Летают... Рыскаев только вот... отлетался.
- Сбили?
- Не поборол свой страх. Не могу, говорит, ничего с собой поделать хоть стреляйся. Теперь сидит на "Телефонике", дежурит на командном пункте. Сник...
- Тряпка! - бросает Мирошниченко. - Зачем же просился сюда?
- Видите, дело какое. Рыскаев искренне ехал. Но, оказывается, мало только добрые намерения иметь. Надо еще и мочь. Такая, брат, школа жизни... Ну, мне пора...
Только что отогнали стаю бомбардировщиков, пытавшихся сбросить свой груз на порт Малаги.
Ковалевского вот уже несколько дней не узнать. Ходит нахмурившись, отвечает невпопад.
Совсем не тот Ковалевский, к которому привыкли.
Лежу под деревом. Антон присел рядом. Февраль, а жарко. Не то, что у нас.
Антон грустно смотрит вдаль. Там - море. Спокойное, переливающееся то голубым, то зеленым.
- Все молодые лейтенанты первый свой отпуск мечтают провести у моря. А мне теперь по снегу бы походить...
В его словах, в глазах - мучительная тоска.
Вспоминаю, каким веселым был он в отеле, когда перебазировались в Малагу. Поднялись по широким мраморным лестницам, вошли в холл. Огляделись. Ковры, статуэтки, картины. Роскошь. Служитель старательно протирал раму картины.
- Что здесь было? - спросил Антон у него.
- Жил крупный человек.
- Ясно. Теперь этих лакеев не поймешь, - сказал нам Ковалевский, - то ли они так старательно работают для республики, то ли берегут бывшему хозяину его добро - авось вернется.
Когда вели показывать комнаты, за углом открылся второй зал.
- О-о! - поразился Антон. - Вот это инструмент!
В центре на красивых золоченых ножках стоял белоснежный рояль.
Присел за него, заиграл вальс. Откуда-то, не заметили ее вначале, кинулась на середину большая собака, пошла по ковру кружиться на задних лапах.
- Вот это зверь! - восхищенно заулыбался Антон. - Мадам! Бонжур, ву шер!.. Вы прелестны!
Давно уже, видать, дремавшие стены не отражали хохот и веселую речь. Служитель с улыбкой смотрел на высокого белявого иноземца, заводилу. Такие всегда нравятся. А тот уже с выражением читал:
Плачет метель, как цыганская скрипка.
Милая девушка, злая улыбка.
Я ль не робею от синего взгляда?
Много мне нужно и много не надо...
- Кажется, Есенин. А стихи откуда? - спрашиваю у Антона.
- По рукам ходят. Переписываем друг у друга.
- А знаешь ты, что не так далеко отсюда есть место, которое называется Гренада? А теперь слушай - вот стихи!
Выждав, он мягко, нараспев стал декламировать:
Мы ехали шагом.
Мы мчались в боях
И "Яблочко"-песню
Держали в зубах... Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
"Гренада, Гренада,
Гренада моя!"
Мы слушали затаив дыхание. Это были стихи о бойце, который из книги узнал красивое имя - Гренада, и о том, что "Гренадская волость в Испании есть". Это было про нас, солдат-интернационалистов, про тех крестьян, которые помогали нам оборудовать аэродром...
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать...
Антон вдруг замолчал, задумчиво уставившись взором в одну точку.
- Ты чего такой? - решаюсь спросить Ковалевского.
- Приехал Пумпур, растравил душу. О доме напомнил... Мне бы на часок туда, всего на часок! Пройтись по улице, воздуху родного хлебнуть, услышать, как скрипят шаги по морозу. И сказать друзьям-товарищам: как вы тут, черти, поживаете?
- Неплохо бы...
- У меня жена - замечательная. Я слов не подберу тебе сказать... И пацанята...
... Вверху плывут облака. Медленно-медленно. От земли идет едва ощутимый запах сена. А может, все это только кажется... И облака, и запах этот напоминают луг на берегу Тетерева, воскресный день, прозрачный золотистый воздух бабьего лета...
- Вот интересно, - подает голос Антон. Он прислонился спиной к дереву и тоже запрокинул голову. - Вернемся мы, встретят. Воевали, скажем. Будут спрашивать, и рассказывать будем - о боях, о тактике, о всяких острых случаях. А мы им - о том, как тосковали по нашему русскому снегу, по красным транспарантам над праздничными колоннами, по любимым...
- Хорошо философствуешь, - пытаюсь изменить настроение, хотя у самого черти по душе скребут. - Хочешь анекдот про философа?
- Ты мне лучше дай час, чтоб дома оказаться. Всего на час. Сотвори такое чудо!
Он отворачивает лицо и затягивает песню. Мы услышали ее уже в Испании, по приемнику, из Москвы. Только там пели быстро, бодро, а Антон завел негромко, раздумчиво.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек...
- Камарадо Казимир! - истошно кричат от телефона. - Фашиста авиньон! Идут к порту...
- Всем взлет! - кричит и Ковалевский.
Антон запустил свой самолет первым и прямо с места взял старт. Мой что-то чихает, но пока не схватывает искру. Чуть замешкались и остальные. Слежу из кабины, как он набирает высоту. Сам уже делаю разбег, схватил краем глаза: Антон приближается к итальянскому "капрони". Бомбы уже несутся на порт, вздымаются черные столбы взрывов. Вот и Ковалевский совсем рядом, открыл огонь.
- Молодец Казимир!
Похоже, "капрони" подбит, но что он, что Ковалевский делает! Куда же ты, Антон?!
Возможно, я и в самом деле заорал, настолько все было нелепо. Черный дымок начинал тянуться за "капрони", и тот, снижаясь, шел на скалы. Что хотел Ковалевский, когда догнал его и пошел поверху? Ведь это - стать под пулемет стрелка!
Я съежился весь и похолодел. И точно - от "капрони" тотчас брызнула струйка огня.
Машина Ковалевского накренилась, развернулась, пошла круто вниз, к нашему аэродрому. Она из последних сил забирала к тому клочку чужой земли, где было что-то для нее родное. Птица хотела умереть поближе к стае... Самолет задел крылом за дерево, под которым только что беседовали два человека, тяжело развернулась и плюхнулась боком.
А "капрони" один за другим заходили на цель. Я разогнался как только мог и с ходу вонзил в ближайшего длинную очередь...
После боя подошел к тому месту, где недавно стояло, дерево. Теперь здесь - черная обуглившаяся трава да дымящиеся обломки.
... Я видел: над трупом
Склонилась луна,
И мертвые губы
Шепнули: "Грена... "
Нет, Ковалевского нам не суждено было увидеть даже мертвым.
- Альберти! - не узнав своего голоса, позвал для чего-то я врача.
* * *
Ночевать по-прежнему приезжаем в отель.
В городе - беспокойство, даже паника. Многие из местных жителей уходят - на лодках вдоль берега, на машинах, а то и пешком, таща за собой небольшие тележки со скарбом.
Однажды подняли с постели и позвали к телефону.
- Карта с вами? - спросили на том конце провода.
- Да.
На войне вырабатываются свои рефлексы. Вот как этот: зовут к телефону или к командиру, уже машинально прихватываешь карту.
- Сразу же с рассветом вашей группе необходимо перелететь к Мотрилю, в Долину рыбаков. В Малаге оставаться опасно.
Над Долиной рыбаков мы проходили, когда летели сюда, на юг. Маленькая площадка на берегу моря. Галька, переходящая к горам в небольшое пастбище.
Через час опять застучали в дверь.
- Камарадо! Телефон! Голос в трубке уже другой:
- Небольшое уточнение к задаче. Вдоль берега не лететь. Пройдите над горами, на долину выходите из глубины материка.
- Ясно.
Спать больше не пришлось. Времени до рассвета мало, а надо многое успеть. Скорее на аэродром!
Едва развиднелось - отправили колонну. На месте остались лишь несколько техников да пускач, чтобы обеспечить группе взлет.
Минут через сорок поднялись, а еще через полчаса оказались над Долиной рыбаков. На берегу моря чернело несколько опрокинутых лодок. Рядом на площадке паслась большая отара овец. Пришлось спикировать и отогнать их ближе к горам.
Предстоят обычные заботы: где рассредоточить самолеты, где держать горючее, боеприпасы, как наладить питание?..
Снесли в одно место парашюты, присели на них, советуемся. Забот мне теперь, после гибели Антона, прибавилось: назначен старшим группы.
- Командир! - закричал вдруг Квартеро и вскинул руку к морю.
Из-за скалистого мыса, справа, показался корабль. Я вскочил, отбежал влево, чтобы заглянуть подальше за мысок. Крейсер и два эсминца шли вдоль берега в километре от него.
Ни обдумать ситуацию, ни тем более что-либо предпринять мы не успели. Борта крейсера озарились вспышками, и сразу в нашей мышеловке, многократно усиленный отражением от гор, оглушительно заревел шквал разрывов.
Иногда неосознанное проявляется скорее и вернее, чем обдуманное. Какая-то внутренняя сила бросила к горам. К ним прижалась в страхе отара. Мы ворвались в нее, упали - хоть не так будут маячить наши силуэты. Затеи, выбравшись из этого овечьего вязкого плена, вскарабкались по камням, ища выступы, за которыми можно было бы укрыться.
На какое-то время стрельба утихла.
- Фу ты! - выглянул из-за камня Мирошниченко. - Вот это влипли.
- Все живы? - окликнул Матюнин. - Хименес! Где ты там?
Сверху шуршат камешки.
- Ну, брат! А я уж думал...
Корабли развернулись и вновь пошли вдоль берега, ударили с правого борта. Все повторилось. Казалось, горы сейчас не выдержат и начнут рушиться, нестись к морю текучим каменным потоком.
Наступившая тишина была так неестественна, словно ты нырнул с шумного берега в глубокую воду.
- Еще ждать, что ли? - неуверенно советуется Матюнин.
- Погодим.
Корабли вновь ушли за мыс. Начинаем отряхиваться, приводить себя в порядок. Матюнин смотрит на часы.
- Минут сорок издевались, гады!
- Куда я мог девать берет? - шарит вокруг себя Квартеро.
- Подумаешь, берет потерял. Тут душу вот отыскать не могу.
- В таких случаях советуют посмотреть в пятку, - напоминает Матюнину Мирошниченко. Он наклонился и руками лохматит волосы, вытряхивая из них пыль, которой всех нас обсыпало с ног до головы.
Странными бывают повадки у человека. Вырвавшись из подобного ада, он сначала поправит галстук, а уж потом осмыслит то чудо, что остался вообще жив. И первыми к нему приходят зачастую какие-то совсем пустячные слова, не главные. А то вдруг впадет в какое-то нелепое нервное шутовство. Вот как сейчас.
- Будем считать, - настороженно поглядывая на море, продолжает Виктор, - что произошла ошибка. Вопреки всякой логике, мы уцелели.
- Ты чего, Матюнин, за челюсть держишься? Сомневаешься, на месте ли?
- На месте. Каменюкой садануло...
Мне ужасно тоскливо: первый день моего командования группой - и такая оплошность! Только сейчас начинает проясняться вся эта кошмарная история. Наверняка приказ был подложный! Вернее, та его часть, где предписывалось лететь над горами. Мы делали крюк, а в это время к Долине рыбаков подходили немецкие корабли. Нас специально услали в горы, чтобы не обнаружилась засада. А, казалось бы, какая разница, где лететь.
- Наверное, больше не вернутся, сволочи, - досадливо сплюнул черной слюной Мирошниченко.
- Тихо! - насторожился Хименес. Он вскочил, отбежал на несколько шагов, взобрался на камень, будто это могло помочь ему услышать лучше.
На несколько секунд его маленькая сухонькая фигура напряженно застыла на скале.
И мы уже начинаем отличать от шороха моря гул моторов.
- Не хватало еще авиации.
Авиация оказалась своей. Те самые СБ, которых мы должны были отсюда прикрывать. Не знаю, заметили ли они расстрел, что нам учинили тут. Через несколько секунд за мысом раздались стрельба и взрывы. Сомнений быть не могло: наши обрушили бомбовый удар по кораблям.
Потом стало известно: немецкий крейсер получил тяжелые повреждения.
- Несчастливый день, - вздохнул Хименес.
Спускаемся на плато. Овцы тянутся к людям, как то очень уж по-человечески встревоженно заглядывают в глаза.
- Надо лететь, - говорю.
- Надо бы в рай, да грехи не пускают, - оглядывается на меня Матюнин. Он шагает впереди, ему уже открылось, что все наши самолеты иссечены осколками.
Собираем раскиданные парашюты, усаживаемся на совет, унылые, как погорельцы. Разворачиваем на коленях планшеты с картами. Где сейчас наши техники? Как связаться с командованием? Может быть, подойди колонна, удалось бы оживить мою машину? Она меньше других повреждена. Впрочем, вряд ли...
Послышались голоса. Руки невольно тянутся к оружию. Из-за скалы - там проходила узкая дорога - показалась группа людей.
- Рыбаки, - объяснил Галеро, он хорошо знал здешние места.
Трое наших испанцев о чем-то живо заговорили с рыбаками. Те, видимо, услышав, что здесь произошло, смотрели на покореженные самолеты и удрученно покачивали головами. Затем ушли.
- Какие новости?
- Говорят, что скоро может показаться марокканская конница. Вдоль моря идти опасно, надо пробираться горами.
- Неужели нашу колонну отрезали?
- Могли и отрезать, - печально склоняет голову Галеро.
Вступаю в командование:
- Пять минут на перекур - и в путь! Брошены окурки. Еще минуту сидим, отчаянно глядя на следы разгрома. Шутка ли! Шесть истребителей одним махом.
- Ладно. - Матюнин закидывает парашют на плечо, - Веди, командир. Мы еще свое возьмем.
* * *
Наконец маленький отряд увидел с облысевшей горы блеснувшее море и раскинувшийся по берегу городок.
- Это и есть Альмерия, - объяснил Галеро слабым голосом. Его тонкое нервное лицо стало еще суше, скулы остро выпирали, даже проступившая густая щетина не могла этого скрыть.
Вид у нас удручающий. Оборванная одежда лохматилась клочьями, губы побелели и потрескались, люди шли, медленно волоча ноги, сгорбившись под тяжестью парашютов. Бросить их никто и не предлагал: парашют - военное имущество, тоже оружие.
Это была ужасная сотня километров. По бездорожью, по скалам, через колючие кустарники. По ночам воздух в горах сырой и холодный, легкие курточки не могли согреть. Нас колотило мелкой дрожью, мы отчаянно жались друг к другу.
Последние километры пути вспоминаются, как во сне.
На окраине, у маленького домика, держась руками за изгородь, тревожно всматривался в странную группу старик в мятой шляпе.
- Пить! - потребовал Галеро.
Старик суетливо поспешил к дому, вернулся с большим кувшином. Вино было холодное, но вкуса его мы не чувствовали.
- Где алькальд? - обратился к старику Галеро.
- Я доведу, - ответил старик, ни о чем не спрашивая.
Мы шли по середине улиц длинной цепочкой, люди удивленно останавливались, смотрели, спрашивали старика, многие тянулись за нами, так что мы привели за собой к дому алькальда приличную толпу.
Алькальд - что-то вроде мэра. Он, к счастью, оказался дома и внимательно выслушал рассказ Галеро, участливо поглядывая на нас.
- Вам надо подкрепиться.
Только теперь мы вновь остро почувствовали, как хотим есть. Ведь за четверо суток ни крошки не было во рту.
- Только у меня дома ничего нет, - смутился алькальд. - И хозяйка уехала.
Пальцами руки он тер лоб.
- Что же делать? Ведь сегодня - доминго!
О, доминго! Воскресенье. Это значит, что вся жизнь выключается. Даже если бы было землетрясение, доминго есть доминго. Все закрыто. Не случайно старик привел к алькальду прямо на дом.
- Сейчас организуем, - нашелся алькальд. - Есть на берегу одна таверна.
Но сначала я попросил алькальда соединить меня с кем-нибудь из авиационного командования. Через долгих полчаса наконец удалось связаться, доложить о случившемся и дать свои координаты.
Вскоре из корчмы вернулся старик-провожатый, сокрушенно развел руками:
- Доминго!
Алькальд растерянно посмотрел на нас. Но тут же нашел новый выход, обрадовался.
- Сейчас!
Мы уселись на длинные лавки и уронили головы на стол...
Очнулся я от стука по столу. Хозяин принес целую корзину огромных вареных раков.
Корзина опустела в мгновение ока. Тут только, кажется, хозяин понял, как много нам надо. Он прикрикнул на помощниц, скоро появилась вторая корзина, в печи поддали огня.
В дверях теснились. Слышался шепот: "Русо". Женщины кусали кончики черных платков, вытирали слезы...
Утром прилетел Пумпур. Выслушал подробный рассказ, с горечью пошутил:
- Теперь у нас будут запчасти.
От него узнали, что наши техники пробились сквозь вражеский заслон. Приехали на изрешеченных машинах, но жертв, к счастью, не было.
За нами пришел транспортный самолет. В Альбасете, куда мы прибыли и где находился штаб авиации, шумно. Много самолетов. Новенькие, с иголочки, как охарактеризовал Матюнин. Идет сборка, проводятся испытательные облеты. Мы ожили, облегченно вздохнули.
Чувствительный Галеро подолгу тряс наши руки:
- Спасибо, ребята! Спасибо вашей стране!
Красные гвоздики Испании
- А поворотитесь-ка, сынки, экие вы стали!.. Рычагов встречает нас на манер Тараса Бульбы. Но глаза комэска не улыбаются, в них смертельная усталость.
- Та-ак... Малагу вы сдали, а Валенсию покорили. Баланс получается один к одному.
- Малагу сдали анархисты, - горячо и обидчиво вступается Галеро.
- А Валенсию покорить не успели, - пытаюсь поддержать шутливый тон. Два дня в Альбасете - и оба целиком проспали...
- Жаль, - притворно вздыхает Рычагов, - вам надо побывать и в Валенсии.
В этот город на восточном побережье, куда выехало правительство и много всякого люда из прифронтовых районов, мы попали по настоянию Пумпура.
- Без отдыха толку от вас будет мало! - категорично пояснил он свое решение.
Поселили нас за городом, на берегу моря. Как мы поняли, здесь в нескольких коттеджах сделали что-то вроде дома отдыха для летчиков. Беспрерывные бои отчаянно выматывали, люди теряли силы, притуплялась реакция, а с этим шутки плохи - ты перестаешь быть в воздухе бойцом. Поэтому Сиснерос и Дуглас решились на такой хотя бы скоротечный профилакторий. Как оказалось, мы были первыми, кому выпало вкусить благодатного отдыха на взморье.
Еще сутки проспали. Полдня просидели на берегу моря, блаженно слушая его вечный рокот. Вечером решили познакомиться с городом. Наши испанцы ушли разыскивать своих знакомых.
Чопорные особняки в садах постепенно сменяются более плотной застройкой. Улицы красивы той великолепной архитектурой, которая утверждалась веками. Много замысловатой лепки, изящное чугунное литье. На улицах людно. Здесь война едва чувствуется.
- Не то что в Мадриде, - замечает Мирошниченко. - Помните, как косились на наши выходные костюмы?
На этот раз оделись поскромнее, но видим: центральные улицы заполняются довольно принаряженной вечерней публикой.
- Совсем как у нас в Житомире, - говорит Матюнин, - только наши щелкают семечки, а эти - миндальные орешки.
Из-за угла показалась шумная компания. Мужчины темпераментно что-то обсуждали.
- Смотри! - схватил меня за руку Матюнин. Заметили и они нас. Старые знакомые - Гедес, Костането, Дори, другие французские летчики.
- Каким образом очутились в глубоком тылу? - с вызовом спрашивает Анри.
- Погоди, - осадил его Гедес. - Как вы здесь, друзья?
- После Малаги...
- Да, мы слышали. Там была крепкая драка.
- А вы чего в тылу? Гедес вздохнул:
- Уезжаем. Не сложилось у нас тут... Э, ладно! Давайте хоть простимся по-человечески, а? Он напряженно ждал ответа.
- Почему бы и нет?
- Отлично! - обрадовался Гедес. - Значит, через два часа в Лас Аренас. Устраивает?
Они ушли, уже притихшие и чем-то как бы задетые.
- Не прижились все-таки, - первым нарушил молчание Мирошниченко.