- При чем тут "прижились - не прижились"? - возразил Матюнин. - Просто перепутали дверь. Ехали на заработки, а попали в обстановку, где действует бескорыстный интернационализм.
   Немало французских добровольцев воевало в Испании. Сражались с пылкой преданностью и отвагой легендарных парижских коммунаров. Но эта группа французских летчиков выглядела на этом фоне заметным исключением. С самого начала принципы комплектования группы были явно не наилучшие.
   Впоследствии Сиснерос писал, что знакомство с французскими летчиками вызвало у него глубокое разочарование. Они, как отмечал Сиснерос, не были теми романтическими героями и приверженцами свободы, которых хотели видеть в них рабочие Франции. Исключение составляли трое или четверо, остальные были авантюристами, заурядными наемниками, рассчитывающими лишь на заработки.
   Несколько раз Сиснерос пытался отправить их, но правительство не соглашалось, боясь того плохого впечатления, которое могло все это произвести во Франции.
   - Тоже мне благородный порыв, - возмущается Матюнин. - Пятьдесят тысяч франков в месяц плюс через каждые три месяца отпуск с поездкой на лучшие курорты Европы. Иные на войну приехали с женами...
   Несколько французских летчиков вначале было включено в нашу эскадрилью. Я вспомнил их первые вылеты.
   - С какой настойчивостью требовали летать самостоятельной группой!
   - Еще бы, - сразу откликнулся Мирошниченко, - покружат над республиканской пехотой, та им помашет беретами - и назад, домой. Полет выполнен, деньги заработаны. С нами полетят - чуть драка, они в сторону...
   - А поломки потом пошли, - продолжаю. - Нарочно сажает с недолетом, чтобы подломить шасси. Неделю чинится.
   - Помните, как Роберт удивлялся? Интересные, говорит, эти русские. Не спорят, кто сбил самолет. Я спрашиваю: "Чего спорить?" Отвечает: "Ну как же! Надо точно знать, кто сбил, кому деньги полагаются". Им за сбитые тоже платят.
   Так с французов перешли на американцев. Те пилотировали отлично и сражались отважно. Но непонятна и неприятна была их неприкрытая расчетливость. Ехало их из США около сорока человек. Кажется, в Париже к ним в гостиницу явился франкистский вербовщик. В результате группа раскололась. Половина уехала к Франко, половина - в республиканскую Испанию. Франко платит больше, но нерегулярно, республиканцы - меньше, но в четко установленные сроки.
   - Сейчас свой в своего стреляет, - сокрушенно качает головой Мирошниченко.
   - Видите, - пытаюсь нащупать объяснение, - летчики там не из рабочих и крестьян. Это и сказывается на сознании...
   - Гедес?
   - Гедес исключение. Как и Сиснерос, как и многие другие. Но я говорю в общем. Мир все больше раскалывается на "нас" и "их", и тут не так просто сортируется,
   - Конечно, - соглашается, подумав, Мирошниченко. - Мы себе поначалу тоже наивно представляли, как и те крестьяне под Малагой: маркизы против крестьян. На деле же порой рабочий целится в рабочего, крестьянин - в крестьянина. Здесь важно другое: кто по какую сторону баррикад. Маркизов не хватило бы, чтоб капитализму держаться...
   Мы увлеклись, и встречные с любопытством посматривали на громко разговаривающих иностранцев.
   К ресторану подошли, порядочно прошагав центральными улицами, постояв у красивых соборов и дворцов. Гедес уже поджидал, нетерпеливо высматривая нас у входа.
   Французы были с женами. Наполнили бокалы. Жена Дори, хорошо сложенная, пожилая, с красивой сединой в волосах, поднялась, приковав к себе внимание.
   - Пусть вас не удивит, - обратилась к нам, - что на этой скромной вечеринке, которую устроили мужчины и воины, чтобы попрощаться, первое слово взяла женщина. Только женщина может вам сказать все, чего вы заслуживаете.
   Она хорошо говорила по-русски, правда, нам как-то не привелось выяснить, откуда это у нее.
   - Встреча состоялась не потому, что нашим мужчинам недоело пить вино только с нами. - она едва улыбнулась н быстрым взглядом обвела внимательных серьезных французов. - Мы хотели отдать дань уважения русским. Я должна признаться, что нами с большей иронией воспринимались первые сведения о вас...
   Нам это было известно. Однажды, когда не было погоды и вновь намечалась поездка в Мадрид, французы от нее отказались. Переводчик Саша встретил потом неожиданной новостью:
   - Французы донос сочиняли. Мол, советские летчики - хорошие воздушные бойцы, крепкие физически, но они плохо влияют на испанцев. Русские-де не соблюдают субординацию, у них летчик может вместе с механиком делать грязную работу, равными держат себя в обществе с самыми рядовыми людьми, могут спать на простых солдатских постелях...
   Теперь жена Дори как бы приходила к истине, только неясно было, насколько остальные разделяют ее чувства.
   А она в самом деле расчувствовалась, в глазах блеснули слезы.
   - Вы для нас загадка. Говорили: вы - мужики. А мы увидели прекрасных, жизнерадостных, отважных людей. У нас во Франции летчик - это очень высоко! Но советские летчики - неизмеримо выше. Не всегда просто постичь вас, понять бескорыстие и бесстрашие, когда вы напролом идете, не думая о смерти, вдали от родной земли, на чужой стороне. Вы прекрасны! Француженки - гордые женщины, и если они говорят такие слова, можете представить, от каких это чувств.
   Она неожиданно заплакала и села. Мы смутно угадывали за таким неожиданным тостом непростые ее открытия и переживания. Все протянули к нам бокалы.
   * * *
   Наутро за нами пришел самолет.
   - Собирайтесь, курортники, - поторапливал летчик. - Начальство передумало. Дало пять дней, а потом спохватилось. Молодые, мол, хватит им и двух суток, чтобы отоспаться.
   И вот оглядывает нас Рычагов своими усталыми глазами.
   Пабло Паланкар, имя которого знает вся Испания, но лицо которого ей узнать не дано, все такой же. Энергичный, распорядительный, неунывающий. Ему не дают ни минуты покоя. На обращения он реагирует мгновенно, порой даже скорее, чем успевают высказаться.
   - Товарищ командир, новая партия боеприпасов...
   - Срочно готовить, сделать контрольные отстрелы.
   - Товарищ командир, я в отношении...
   - Знаю. Тех двоих прикрепите к Артемьеву, пусть слетает с ними, проверит.
   Ходит грудью вперед, рука в кармане, цепко видит все, то и дело задевая шуткой.
   - Педро, а ну-ка дай!
   Ему откатывают мяч, он неотразимо бьет с левой - в верхний угол ворот.
   Футбол и мотоцикл - его страсть. Командир нередко пускается побегать вместе со всеми, благо недостатка в баталиях не бывает. Испанцы - фанаты этой игры, в каждой машине мяч, а то и про запас, любая подходящая минута заполняется футбольной потасовкой.
   - Ладно, - еще раз осматривает нас. - С виду не блеск, но воду на вас возить можно. И серьезно:
   - Вот что. Дел подвалило. Прибывает подкрепление, надо втягивать ребят в боевую работу, постепенно передать им все полезное, чему тут сами научились в боях.
   Новички - в основном наши одногодки, но теперь возраст меряется иначе. Чувствуем себя стариками. Будто с высоты долгих прожитых лет взираем на пополнение, такое необстрелянное и непотрепанное. А они на нас - с невольной почтительностью.
   В нашу группу на выучку включили Реутова, Зайцева и Пузейкина.
   Матюнин верен себе.
   - Ну что, товарищи, - бодро обращается к новичкам, - сейчас товарищ Кондрат, герой испанской войны, познакомит вас с наукой побеждать.
   Молодежь улыбается: понятное дело, старички шутят.
   - Сейчас командир звена вам все по порядку растолкует. А это уже половина дела, - серьезно говорит Матюнин, заметив мою задумчивость.
   Реутову, Зайцеву и Пузейкину неунывающий Матюнин явно пришелся по душе.
   - От себя могу передать наш девиз для боя: "Но пасаран!" - добавляет Виктор и вскидывает руку со сжатым кулаком.
   * * *
   Аэродром - на поле у села. Домики сложены из белого камня, тесно жмутся один к одному. Село глядит на мир немногочисленными маленькими окошками.
   Ночевать приходим к крестьянам. Но допоздна засиживаемся у приемника. Мы нашли его с Матюниным в охотничьем доме маркиза, где на полу лежали шкуры, а на стенах висело множество рогов, чучел, экзотического оружия. Теперь приемник - зависть всей эскадрильи.
   Ночью приемник берет волну Москвы. Когда ее голос наконец, доносится из эфира, все затихают и печать настороженного ожидания ложится на лица похудевшие, черные от загара. Потом, будто мягкие нежные тени от облаков по высохшей жаждущей земле - по губам, по глазам блуждают отрешенные улыбки. Как у детей, которых воображение поднимает над обыденностью и незаметно переносит в чудесную сказку.
   Сходятся и крестьяне, завернувшись в одеяла. Стоит промозглая мартовская погода. Им переводят. Они внимательно слушают. Уже многие могут это делать - и наши, и испанские бойцы эскадрильи.
   О чем же говорят дикторы? Идут митинги в защиту Испании. Открылся колхозный санаторий... Рабочие харьковского тракторного завода получили несколько новых жилых домов...
   Крестьяне слушают с напряженным интересом, просят кое-что разъяснить. СССР для них - страна неузнанная, еще во многом непонятная, но родная. Они знают о главном: там хозяева - рабочие и крестьяне.
   Есть у нас еще патефон и пластинки. Но танцы не выходят - сельские дульцинеи застенчивы и горды. Угостить их шоколадом можно лишь через кого-либо из старших.
   Поскрипывает, посвистывает приемник. Вот сквозь шумы и помехи пробивается голос Утесова:
   Любовь нечаянно нагрянет,
   Когда ее совсем не ждешь,
   И каждый вечер сразу станет
   Удивительно хорош...
   А где-то есть мирная жизнь, с такими вот песнями, с обыденными приятными заботами, любовью...
   Неслышными шагами подходит Рычагов, какое-то время слушает приемник, трогает меня за плечо.
   - Как бы нечаянно не нагрянули "юнкерсы". Не нравится мне сегодняшний прилет разведчика. Подключись со своими пораньше к дежурной группе.
   В конце ночи, едва темень стала терять густоту, послышался отдаленный, нарастающий звук моторов. "Юнкерсы" все чаще переходят к ночным бомбардировкам. Отыскать город помогают приборы и светящиеся бомбы. Истребители же ночью - не работники.
   На этот раз фашисты заодно решили разбомбить и наш аэродром.
   Но "курносые" были начеку. Отряхивая с себя холодные капли росы, они понеслись на взлет.
   ... Только потом я понял, что смертельная очередь предназначалась мне. Я атаковал "юнкерса" и не заметил, что стрелок второго вражеского бомбардировщика открыл по мне огонь. Тут же стремительной тенью промелькнул мимо моей кабины истребитель. Затем, завалившись в глубокий крен, спиралью пошел к земле.
   Так погиб Квартеро. Он прикрыл меня своей машиной. Когда я это понял, трудно было успокоить себя. Вспоминалось, как укорял его там, в Малаге. За то, что слишком близко подошел к пулеметам "юнкерса". Пришлось, выручая его, отвлечь на себя внимание вражеского экипажа. Получалось, что вроде бы я его толкнул тем укором на ответный жест.
   - Не переживай, командир, - успокаивал меня после полета Галеро. - Он иначе не мог. Он всегда восхищался беззаветностью ваших летчиков и говорил: "Мы перед ними в неоплатном долгу... "
   Да, это и есть настоящий интернационализм, бескорыстная товарищеская взаимовыручка в бою. Вспоминается еще один случай, который трудно забыть. Когда мы приехали защищать небо Мадрида, у его стен простым пехотинцем воевал рабочий паренек коммунист Альфонсо Гарсиа Мартин. Альфонсо с группой своих боевых товарищей, имевших, как и он, некоторые навыки в пилотировании, выехал в СССР для обучения летному делу. Вскоре он вернулся и стал водить бомбардировщик. Однажды он возвращался с задания один и внезапно был атакован шестеркой немецких истребителей. Радиста-стрелка тяжело ранило, левый мотор вышел из строя. "Это конец, - подумал Альфонсо. - Сейчас добьют".
   Но тут выскочил из-за облаков истребитель И-16. Один против шестерых дерзко пошел в атаку. Он метался от одного вражеского истребителя к другому, связал их боем, отгоняя стервятников очередями от республиканского самолета. Один "мессершмитт" ему удалось сбить. Остальные переключились на него, что дало бомбардировщику возможность уйти.
   Приземление поврежденной машины было неудачным. Альфонсо ударился и потерял сознание. Когда очнулся, первое, что он спросил, было:
   - Вернулся истребитель?
   - Нет, - ответили ему. - Погиб...
   - Кто он?
   - Советский летчик Александр Герасимов.
   В августе 1938 года лейтенант Альфонсо Гарсиа Мартин вновь приехал в СССР, но вернуться в Испанию уже не смог - там хозяйничали фашисты. Советский Союз стал для него второй родиной. Он принял советское подданство и взял себе имя - Александр Иванович Герасимов. Так он возвратил Стране Советов ее верного сына, отдавшего свою жизнь за дело испанского парода.
   В годы Великой Отечественной войны Александр Иванович Герасимов Альфонсо Гарсиа Мартин был летчиком-штурмовиком, сражался мужественно, был награжден многими орденами. Сейчас он живет в Воронежской области.
   Новая угроза нависла над Мадридом. Итальянский экспедиционный корпус, захватив Малагу и сильно потрепав республиканцев на юге, неожиданно совершил длительный марш, пересек всю Испанию и теперь шел на Мадрид с севера. Его удар нацелен вдоль Французского шоссе, через Гвадалахару.
   Несколько дней назад авиационная разведка подтвердила: да, подходят длинные плотные колонны. Разведку удалось провести просто чудом: погода стояла абсолютно нелетная.
   На севере страны республиканский фронт был почти открыт. Сюда в спешном порядке стали перебрасывать интернациональные бригады, артиллерию, танки.
   Смушкевич, Пумпур, инженеры Зелик Иоффе и Яков Залесский буквально шагами перемеряли все аэродромы. В Алкале нашли более или менее пригодную полосу земли. Сотни крестьян трудились здесь, укрепляя ее песком, равняя, трамбуя. Сюда успели до самых проливных дождей переправить авиацию с других аэродромов. Теперь тут все забито самолетами. Бомбардировщики СБ, штурмовики Р-5, истребители И-15 и И-16 стоят вплотную друг к другу, "по колени в воде", уставившись носами в желтоватую линию искусственной взлетной полосы. Повсюду - бензовозы, штабеля бомб, горы всевозможного аэродромного имущества.
   Вечер. У нас праздник: приехал Михаил Кольцов. Наш Миша. Вот кого послушать! Как глубоко понимает он эту непростую чужую жизнь со всеми тонкостями психологии, обычаев, расстановки политических сил, как умеет емко и просто все изложить и объяснить. По отрывистым рассказам можно представить, какой ценой даются ему эти знания: ходил в поиск с разведчиками, останавливал отступающих бойцов, дискутировал с дипломатами, просвещал анархистов, выколачивал боеприпасы...
   Ему приятно сидеть среди своих, потягивать крепкий чай, переброситься словом, просто помолчать. Сейчас он с улыбкой наблюдает, как Матюнин и Мирошниченко выясняют свои бесконечные отношения.
   - А в чем дело? - Кольцов с интересом следит за их перепалкой.
   - Да вот ведь дело какое, - пояснил Матюнин. - Дежурило наше звено. Вспорхнула ракета. Одна, значит, дежурному звену. Три - всем. Ну поднялись, развернулись к аэродрому вновь, чтобы глянуть, куда нас нацеливают. Стрела указывала на северо-запад.
   Пошли в том направлении и вскоре заметили его, голубчика. Крался под самыми облаками. То уйдет в них, то вновь покажется. Наконец настигли. Вот здесь я чуть не выскочил на очередь, пущенную Николаем по фашисту!
   - Ладно, - недовольно заканчивает рассказ Мирошниченко, потому что Матюнин пускается в длинные объяснения, что и как было. - Главное, мы приземлили того франкиста.
   - Постойте, постойте, - оживляется Кольцов. - Я случаи этот помню. А знаете, что вы посадили франкиста именно в наиболее полном смысле слова?
   Все настораживаются.
   - В полном смысле?.. - неуверенно переспрашивает Матюнин.
   - Как же! Первого франкиста. Брата вожака мятежников - Района Франко. Известный в Испании летчик, ас. Возвращался из Германии, где вел переговоры о новых поставках оружия.
   - О-о! - загудели вокруг. - Вот так добыча! У вашего звена теперь личные счеты с самим каудильо...
   Весь следующий день прошел в напряженном ожидании. То и дело посматривали на небо. Кончит ли низвергаться эта мешанина дождя и снега? Оправдывается ли прогноз метеорологов? От стоящего поодаль автомобиля доносятся возбужденные голоса. Это спорили между собой два Матео.
   - Коммунисты с самого начала были за регулярную армию, - наступал Матео-маленький, - за введение комиссаров. А ваши социалисты во главе с премьер-министром Ларго Кабальеро все хитрили, пятились от этих вопросов, революции то и дело палки ставили в колеса.
   Матео-большой принадлежал к социалистической партии и в споре с техником сейчас чувствовал себя явно неуверенно.
   - Мы хотели более демократично решать вопросы обороны.
   - Нужна диктатура рабочих! - горячился техник. - У России учиться надо. У Маркса, у Ленина. А вы болеете болезнями Второго Интернационала.
   - Но должна же новая армия чем-то отличаться от старой, - не сдавался Матео-большой. - А ты опять - диктатура, дисциплина. Должен же солдат новой армии почувствовать какую-то свободу?
   - Он за нее драться должен... Скажи спасибо коммунистам, что регулярная армия все же создается... И хорошо, есть у кого поучиться: советские военные показывают пример организованности, дисциплины, четкости. А что, не так?
   Под мышкой Матео-большой держит термос. Он спешит прекратить спор и обращается ко мне:
   - Горячий кофе. На дорожку, а?
   Вот и сигнал на вылет. Бомбы подвешены, пулеметы заряжены, баки полные...
   Позднее английская "Дейли телеграф" писала об условиях нашей адской работы: "Два дня тому назад корреспондент наблюдал за разведкой, производимой одиннадцатью правительственными самолетами под проливным дождем, при ветре силой в 60 миль в час... "
   Замысел нашего командования: нанести первый удар по войскам, проходящим через ущелье. Летим низко. Серой полоской тянется Французское шоссе. Вот первые машины. Проходим дальше. Не надо даже целиться, бомбы летят точно на дорогу. Возвращаемся - и вновь в небо.
   Несколько дней действовал беспрерывный конвейер. За это время фашистская авиация так и не появилась.
   Вечером после полетов читаем газету. Самое интересное - вслух. Там подробно описаны успехи республиканцев. Особенно хвалят авиацию и танки. Говорят об огромных потерях итальянцев.
   - Ну что, курносые, - говорит Рычагов, - генерал Дуглас разрешил нам посмотреть на свою работу.
   Автобус шел по знакомому с высоты Французскому шоссе. Но теперь оно иное. Ничего живого на нем. В кюветах, заполненных водой и грязью, машина на машине, ведь шли они в два-три ряда, орудия, трупы врагов.
   В селении возле церкви остановились. Двое республиканцев конвоируют пленного.
   - Подведите его сюда, - потребовал Смушкевич. - Кто вы?
   - Майор. Командир батальона,
   - Где ваш батальон?
   Майор поднял смертельно усталые глаза, повел ими в сторону.
   - Здесь, в канавах. Они уже не встанут.
   Закачал головой, лицо выражало недоумение.
   - Так просчитаться! Так просчитаться!
   - Вас разбила авиация? - спросил Смушкевич.
   - Авиация. А то кто же? Они были в ударе. Почти винтами рубили. Это был ужас...
   Чуть подальше, на не так размоченном пригорке, увидели группу людей. Узнали плотного, в большой кепке, всем своим видом напоминающего степенного провинциального служащего, генерала Павловича - Мерецкова, подвижного Павлито - Родимцева. Здесь Кольцов, Хемингуэй, другие журналисты.
   Хемингуэй кивнул головой и показал большой палец. Кольцов ввалился в нашу гурьбу.
   - Молодцы! Это - отличная победа.
   После этого была еще одна приятная встреча. Приезжала на аэродром Долорес Ибаррури. Останавливалась, радостно здоровалась, трогала заплаты на самолетах. Все собрались ее послушать.
   - Сражение при Гвадалахаре, - говорила Долорес, - крупнейшая победа. Сорван еще один удар по Мадриду. Свыше пятидесяти тысяч итальянцев участвовало в этом подлом и коварном походе. По предварительным данным, они потеряли в сражении до десяти тысяч убитыми и ранеными.
   Закончила она простыми словами, по-матерински прижимая руки к сердцу:
   - Испания вас благодарит!
   Прощай Испания!
   У пирса покачивается судно. Оно поглотило в свое нутро множество ящиков с апельсинами, их повезут испанским детям, для которых СССР стал второй родиной. Еще погрузили разрезанного на части "юнкерса", немецкие осветительные бомбы, образцы патронов к итальянским крупнокалиберным пулеметам - оружие врага надо тщательно изучать.
   Десять месяцев сражается Испанская республика. Она будет сражаться еще почти два года. Лишь в самом конце войны франкисты смогут взять Мадрид сердце республики билось до последнего.
   Корабль отходит от стены. Здесь, в бухте, его вздымают уже приглушенные валы, а там, в открытом море, они разъяренно взвиваются к небу.
   Стоим на палубе, всматриваемся в уходящую качающуюся землю.
   * * *
   Здесь вблизи мы увидели фашизм.
   Здесь прошел еще одну историческую закалку пролетарский интернационализм, в этом горниле были и мы.
   Здесь могилы наших товарищей. Чуть позже Михаил Кольцов привезет родным Сергея Тархова ключик от его последнего пристанища.
   Здесь осталась сражаться новая смена, новая славная когорта советских пилотов. Вскоре отличатся Михаил Якушин и Анатолий Серов - пионеры применения истребителей в ночных боях. 27 и 28 июля они собьют в кромешной тьме по "юнкерсу". Евгений Степанов совершит воздушный таран. Иван Волощук, направляясь к самолету, упадет в обморок от переутомления, а Петра Бутрыма механик будет подсаживать в кабину, так как сил на это у летчика уже не было...
   И сейчас плывет к берегам этой пылающей страны мой друг Леня Ерохин. С ним мы так и не встретимся. Когда я ступлю на родную землю, его предадут земле здесь, и троекратный салют сухо разорвет над ним жаркий испанский воздух.
   Потом подсчитают: всего около трех тысяч советских добровольцев сражалось в Испании, почти двести из них остались в ней навсегда.
   Когда объявили о нашем возвращении, два дня оба Матео ходили, как больные.
   - Командир, хотите, я сделаю вам чемодан? - предложил Матео-шофер и сокрушенно вздохнул при этом. А техник принес огромный букет красных гвоздик.
   - Цветы революции.
   Я держу их теперь в руке.
   Море кипит, дыбится, бросает судно то вверх, то вниз. Воздух сырой и соленый, мы дышим брызгами. Черное и клубящееся, как дым, небо сливается, перемешивается с морем, волны мощно шуршат и ухают. Над ними, над нами носятся, мечутся и так тоскливо кричат чайки!
   Пылающие сороковые
   Нашествие
   Эшелон был особый. Литерный! Он проходил станцию за станцией, продираясь сквозь толпу других поездов. Они стояли, уступая нам дорогу. Мелькали вагоны и платформы с заводским оборудованием, ранеными, курсантами и и "конским составом" артиллерийского училища, с женщинами и детьми, с какими-то ящиками, бочками, балками, металлическими фермами. Наш литерный выскакивал за это смотрящее нам вслед, столпотворение и вновь прибавлял ходу.
   Догорала осень. Донская степь уже не парила. Поля покрывала выгоревшая и поблекшая от первых дождей желтизна стерни. Остро, навязчиво пахло железной дорогой.
   По сторонам торопились в глубь России автомашины, тянулись повозки со скарбом и ребятишками, порой шли люди, сами катящие тележки, - эти, видать, перебирались недалеко, к своим сельским родичам.
   Иногда эшелон останавливался, поджидал, успокоив свое частое дыхание, пока не пролетал мимо встречный - с войсками.
   Наш шел, казалось, в тыл, но на самом деле - с фронта на фронт. Враг приближался к Москве, надо было срочно, чем только можно, прикрыть сердце страны. Южный фронт отрывал от себя этот эшелон танков. Посылали технику почему-то без танкистов, только три человека охраны - вот и весь "экипаж". Их вагон - поближе к паровозу.
   Словом, танки едут без танкистов, а летчики - без самолетов.
   Еле удалось пристроить три полковые теплушки к такому привилегированному составу. Зато теперь зеленая улица, да и в танках с комфортом устроились наши бойцы, потому что всем места в вагонах не хватило.
   Поезд начал притормаживать и вот остановился. С визгом откатываются двери теплушек, на поперечный брус сразу наваливается грудью с десяток обитателей - любопытно, куда приехали и почему остановились. Несколько человек торопливо бегут под откос...
   Спрыгиваю. Впереди маячит семафорный столб, стрелка на нем показывает: путь закрыт. На остановках я обычно оглядываю свое авиатанковое хозяйство.
   Уткин и Назаров вынырнули из-под брезента, маскирующего танк, смотрят с платформы вперед.
   - Старается старлейт, - иронически бросает невысокий тщедушный Назаров, - опять побежал к машинистам уточнять, почему остановка.
   Старший лейтенант - начальник охраны литерного (а в охране он да два бойца) действительно торопливо шагал от своего вагона к паровозу.
   - Не надоело сидеть в танке? - хочу перекинуться шуткой с этими бойцами, недавно прибывшими в полк и все время держащимися особняком.
   Шутку они принимают, но на свой манер.
   - Нам еще до танка надоело, - развязно отвечает крупный, я бы сказал, мощный, Уткин, а Назаров подобострастно хихикает, тут же тушуясь.
   - Зато вон Баканов, - Назаров смелеет и кивает в сторону соседней платформы, - храпит, аж броня вздувается.
   Назаров сутуловат, он все время посматривает на Уткина, будто стараясь улавливать его настроение, - и от всего этого создается впечатление, что он постоянно в поклоне перед хозяином.