Как-то сразу надо мной загудели моторы, и началась стрельба. Завязывался воздушный бой, но бомбардировщики упрямо шли вперед и как раз над вокзалом стали высыпать свои бомбы. Со всех сторон грохотало, было это все же не рядом, за строениями. Но вдруг дом напротив вздрогнул, чуть поднялся в воздух - или так показалось - и посыпался вниз лавиной кирпичей.
Бомбежка закончилась быстро, звуки моторов и трескотня воздушного боя исчезли так же внезапно, как возникли. Площадь вновь ожила. Появились пожарные машины, санитарные фургоны.
Я вернулся, но убедившись, что беда миновала нас, опять направился в город. Шел пешком, хотелось посмотреть, послушать. Действительно, город напрягся для боя. Иногда улицу пересекали ежи, опутанные колючей проволокой, баррикады, выложенные из мешков с землей. Висели аэростаты воздушного заграждения. Суровая деловитость отличала жизнь города. Возле домов стояли небольшие группы людей - в основном женщины и молодёжь, с противогазными сумками на боку. Это после бомбежки покидали свои посты на крышах дежурные смены добровольных дружин. Их задача - сбрасывать и тушить зажигательные бомбы. Другие дежурят в подъездах, у входа в бомбоубежище. Теперь они сошлись и возбужденно обсуждали детали только что затихшего воздушного нападения.
- И часто бомбят? - спросил я, подойдя к одной из таких групп.
Ответили не сразу. Замолчали, обернулись, изучающе разглядывая.
- А вы кто такой будете? - подозрительно спросила сухонькая, решительного вида женщина лет пятидесяти.
Пришлось объяснять.
Глядя на этих женщин и девушек, я вспомнил Нилу. В Ростове-на-Дону она вот так же забиралась на крышу, дежурила на улицах. И так же подозрительно оглядывала прохожих. Чувство повышенной бдительности было присуще всем - по радио, через газеты постоянно напоминали: не доверяться незнакомым. Однажды Нилу остановил милиционер, назвал улицу и спросил, как ее отыскать. Едва отошел, она побежала за патрулем.
- Конечно, подозрительно, когда милиционер спрашивает улицу, оправдывалась, рассказывая мне, что задержанный оказался нашим. И с возмущением привела еще один повод, который он дал для подозрений: Представляешь, война, а от него одеколоном пахнет!..
Где она сейчас? Как доехала? И доехала ли?
Круговая оборона
Самое страшное - это когда зенитка не стреляет. Если она бьет - тут уже спокойнее, потому что видишь: бьет и не попадает, Можно увернуться от черных хлопьев.
Но когда зенитка не стреляет и ты знаешь, что она есть, что прилипчиво следит своим стволом, и представляешь, как наводчик старается поймать тебя в прицел, а может быть, уже вцепился в самолет перекрестием - скверно в такие мгновения на душе!
И вот зенитка выстрелила. Блеснуло внизу и блеснуло рядом. Сквозь рев мотора чуть послышался звук, будто швырнули горстью гороха.
Еще неясно, что произошло, сбит или не сбит, поврежден или не поврежден, выведешь машину из пике или она уже не послушается - об этом просто не успеваешь подумать, потому что как раз время нажимать на гашетку. Длинная светящаяся нить пульсирует вниз, обрывается в стоящем на поле "юнкерсе".
Выходим из пике и идем друг за другом, образуя большой круг. Сейчас должны появиться вражеские истребители - надо занять круговую оборону.
Возможности техники диктуют тактику. ЛаГГ-3 уступает "мессерам" и в скорости, и в маневре. Единоборство удается только опытным летчикам. Но таких мало. Большие потери. Все время поступает молодежь. Неопытные. Кто-то подал идею: а не выгоднее ли бить фашистские бомбардировщики на аэродромах? Защищаться же от истребителей нередко приходится "в кругу". Крутясь в нем, подстраховываем друг друга, медленно оттягиваясь к территории, занятой своими.
Что и говорить, оборонительная тактика.
Но нужно и наступать, не давать бомбардировщикам проходить к намеченным целям - ведь это главная задача истребителя. Нужно нападать на идущие бомбить "юнкерсы", рассеивать их. Хорошо, если они без прикрытия. Но если прикрытие и есть, все равно нужно нападать. Нужно! И значит сознательно идти на схватку при всех преимуществах за врагом. "Слишком велики шансы обреченности", - с горечью говорят летчики, подсчитывая пробоины.
И поражает, как спокойно они вновь выходят на задания с таким вот "шансом обреченности". Потому что в жизни бывает время, когда твоя собственная судьба в твоих собственных глазах кажется второстепенной. Все заслоняется чем-то гораздо большим, и становится естественной, даже обыденной, само собой разумеющейся мысль о жертвенности: каждый должен честно совершить все, что кому выпадет,
Во имя этого большого. А это - судьба страны. В ней для каждого солдата есть свой особый участок. Кому-то насмерть стоять на подмосковных рубежах, кому-то до последнего держаться в Севастополе, кому-то останавливать лавину, рвущуюся к Волге.
Для нас же сейчас главное, во имя чего совершаются все "надо", Ленинград.
Осенью сорок первого фашисты взяли его в железное кольцо блокады. Страшные испытания обрушились на город зимой. Голод схватил ленинградцев своей цепкой костлявой лапой. В декабре, выдавали по 125 граммов хлеба на служащих, иждивенцев и детей, по 250 рабочим, по 300 для войск в тылу и по 500 граммов для тех, кто на передовой. Стояли лютые морозы. Не работало отопление, не ходили трамваи, вышли из строя водопровод и канализация, в дома не подавалось электричество - пользовались керосиновыми лампами, а то и лучинами.
Смерть от голода стала массовым явлением. 20 февраля сорок второго года, например, на Пискаревское кладбище доставили несколько тысяч трупов.
Но город живет, трудится, борется. Невероятные муки и невероятная стойкость ленинградцев потрясли весь мир.
Два фронта - Ленинградский и Волховский - ведут упорнейшую борьбу за город Ленина, колыбель революции, сюда приковано внимание всей страны.
Идет зима сорок второго года. Время невероятно трудное. Но это уже не сорок первый. Враг в основном остановлен, он уже был бит под Москвой, уже рухнула идея гитлеровского "блицкрига", уже мы освободили немало городов и сел. Уже ведется широкое наше наступление - силами девяти фронтов.
Ленинградский и Волховский в этом общем зимнем ударе по врагу решают свою задачу: сорвать гитлеровский штурм Ленинграда, вызволить город из блокады. Оба фронта начали наступательные действия навстречу друг другу.
Бои идут упорные. Лишь 2-й ударной армии Волховского фронта удалось вклиниться в расположение врага на 70-80 километров. Но положение это опасно, армию могут отрезать, взять в кольцо - слишком узкую горловину оставила она за собой, войдя в прорыв.
Что особенно угнетает летчиков, - господство немецкой авиации. Она непрестанно висит над частями 2-й ударной, преследует их, буквально терзает. А мы бессильны. У нас нечем помочь. Бывает, что на весь Волховский фронт остается каких-то два десятка самолетов, по четыре-шесть машин на полк. Все основные авиационные силы страны брошены на прикрытие Москвы, на обеспечение боевых действий на центральном направлении. Новая техника поступает очень редко: еще не набрали свою мощь заводы, вывезенные в глубь страны...
... Зенитки лупят вовсю. Наша штурмовка еще не кончилась, и они неистовствуют.
Но вдруг обстрел прекращается. Теперь гляди в оба - значит на подходе вражеские истребители. Собственно, не на подходе, а вон уже висят над нами и начинают срываться вниз, в атаку...
- Десять вылетало, четверо не вернулось, - мрачно говорит командир полка, хотя я и сам уже успел подсчитать.
Молча оглядывает свое скудное хозяйство.
- Опять подписывать четыре похоронки, - лицо его искажает гримаса боли. - Трое из погибших всего неделю как прибыли. Еще и фамилий не запомнил.
Подходит поближе, с остервенением отдирает торчащую на крыле щепку дельта-древесины, трогает пальцем рваное отверстие на фанерном фюзеляже.
- Шапкой не заткнешь. Хорошо посекли, сволочи. Во всех самолетах пробоины, на полную ночь теперь работа.
Майор пытается рассеять гнетущее настроение, но шутка получается невеселой:
- Так и запишем: старший инспектор ВВС Волховского фронта привез полку из боя рожки да ножки.
Такая теперь у меня должность - старший инспектор. Такая работа: помогать полкам в обучении, в организации их боевой деятельности, передавать опыт. Инспектор должен быть хорошим организатором, знать авиационную технику, состоящую на вооружении ВВС. Он учит не "на пальцах" в боях. Находясь в полках, он должен летать. Никто не установил, сколько летать. Но ты ведь не хочешь, чтобы за твоей спиной говорили: "Слова изрекать мы все мастера... "
Поворачиваем головы на звук - низко над лесом идет По-2. В полку такого нет, значит - связной, а то, может, начальство пожаловало. "Кукурузник" делает короткую пробежку, с ходу занимает место под деревьями на кромке леса. Через несколько минут к нам приближался летчик из управления ВВС фронта - я узнал его.
- Товарищ полковник, генерал Журавлев приказал вам сразу же прибыть.
- Держитесь правее, - советует на прощание командир полка. - Тут повадились "мессера" на охоту выходить...
Через полчаса мы увидели под крыльями Малую Вишеру, где располагались штаб фронта и штаб ВВС фронта, а еще через пятнадцать минут командующий ВВС генерал-майор И. П. Журавлев говорил:
- Прилетают десятый полк и две эскадрильи на пополнение других полков. Они полностью укомплектованы, это много для нас значит. Но вы же знаете теперешние привычки...
Действительно, стали нередкими факты, когда командиры с большими правами тут же посылали в бой приземлявшиеся на их аэродромах транзитные части. На место назначения части приходили уже изрядно потрепанными.
- Наше пополнение, - продолжал генерал, - приземлится на аэродроме у... - он назвал фамилию командующего ВВС соседнего фронта. - Ваша задача: встретить, проследить за заправкой, проверить знание маршрута, обеспечить дальнейший перелет. И ни в коем случае не поддаваться попыткам местных властей послать полк или эскадрильи на задание. Берите По-2, поведете сами, и с вами штурман подполковник Болоцкий.
Я уже выходил, когда он остановил меня.
- Да, а знаете характер генерала? Это я на тот случай, чтобы вы приготовились к сильнейшему натиску.
Погода была дрянь. Крутил снег, самолет бросало. Мы едва отыскали нужный населенный пункт.
Пошли представляться.
- Интересное задание, - с сердитой иронией сказал генерал, выслушав рапорт о цели прибытия. - Смотри, какие вы хитрые там со своим Журавлевым. А как хоть воюете?
- По-всякому приходится. Воюют люди геройски, да одного этого мало. Не хватает самолетов.
- Можешь не рассказывать - знакомая картина, - вздыхает он.
- Представляете, как сейчас ждут подкрепление?
- Представляю. Но тебе же известен порядок?
Командующий ВВС фронта широкоплеч, лицо у него круглое, большое, глаза смотрят сурово. Манера разговора грубоватая.
- Какой порядок?
- Простой порядок. Раз они сели на мой аэродром, должны слетать разок в бой.
- О таком порядке мне неизвестно. У меня приказ: самолеты, никуда не отвлекая, доставить в районы нашего базирования.
- А знаешь, - лицо его багровеет и голос взлетает, - знаешь ты, что у меня сейчас творится под Старой Руссой?! Тебе что - только своя шкура дорога?
Порою в самом деле: не тот прав, кто действительно прав, а тот прав, у кого больше прав. И к тому же это нечестный прием, хотя где-то в глубине души я понимал генерала и сочувствовал ему.
- Мне приказали - я приказ выполню, - стараюсь говорить одновременно вежливо, спокойно и твердо, правда, не знаю, насколько это удается.
- Ладно, - мгновенно остывает он, будто ударил порыв ветра и враз исчез, и деревья, только что уронившие листву, опять стоят недвижимо. Давай пообедаем.
Резко встает, ничего не остается делать, как следовать за ним.
В столовую шли молча, он впереди, заложив руку за спину.
Проследив, как я раздеваюсь, сказал:
- То-то, смотрю, гонористый ты. Война чуть больше полгода, а уже три ордена. Это у вас на Волховском так раздают награды?
- Раздают, как везде.
- Ну, значит, любимчик чей-то...
- Ордена в боях заслужены, товарищ генерал.
- Где же это? - в голосе нескрываемое недоверие.
- Два за Испанию, третий - за финскую кампанию.
- Из молодых да ранний, - все равно недовольно констатирует он. Помолчал.
- Ну ладно, чего это мы... Выпьем за встречу и, как говорится, знакомство. Что? Ну, ты, полковник, большой оригинал. Вообще не пьешь или сейчас отказываешься? Прогадаешь. Хочешь, не хочешь, а полк слетает разок.
- Не слетает, товарищ генерал.
Смотрит тяжелым ненавидящим взглядом, а голос вдруг становится глухим и слабым.
- Слушай, человек ты или нет? Знал бы, какое у нас положение!
- У нас оно не лучше. Эти самолеты все ждут, как бога.
Выпил, стал есть. Через полминуты отложил ложку.
- Ну так как мы договоримся?
- Никак. Единственное, что можно предпринять: позвоните генералу Журавлеву, если даст мне такое распоряжение...
- Даст он, черта с два.
Обед доедаем молча...
Мы с Болоцким прибыли вовремя. Наши самолеты только что приземлились здесь, и запоздай мы - пошли бы они на задание, а то и на второе, третье. Генерал и теперь пытался за нашими спинами распорядиться, но мы строжайше проинструктировали командира полка и командиров тех двух эскадрилий. Да и сами были начеку.
Ушел дальше по назначению 10-й полк, ушли эскадрильи - теперь только можно вздохнуть с облегчением.
Одна из эскадрилий должна была еще садиться на промежуточный аэродром. Мне предстояло проследить за ее "безопасностью".
Через полчаса вылетел и я.
Еще с воздуха было видно, как кто-то большой и черный, стоя с краю аэродрома, там, где заканчивалась пробежка, разгонял самолеты по укрытиям. То выкидывал руку вправо, то показывал влево. И меня он принял под свою опеку, пренебрежительно махнув в сторону голого озябшего кустарника. Мол, для По-2 сойдет и эта низкорослая маскировка.
Когда я подошел, он представился:
- Капитан Вишневский, командир батальона аэродромного обслуживания.
Что и говорить - авторитетный был командир БАО. Этакий детина в черной шубе с огромным воротником, в валенках, опирающийся на палку - чем не Дед Мороз? Лицо красное, как помидор, горит от ветра и мороза, и написана на нем одна непреклонная решимость делать так, как он знает. Настоящий хозяин аэродрома.
Наметанный глаз сразу находит КП. Направляюсь к землянке, угадываемой за кустарником. Капитан крупными медленными шагами шествует рядом, время от времени пробуя палкой укатанное снеговое покрытие аэродрома. Иногда он недовольно качает головой.
Из землянки вышли трое. Чем-то фигура одного знакома. Не столько, может, фигура, как походка - вперевалочку, чуть загребая ногами. Вот он оборачивается...
- Матюнин! - кричу.
Он смотрит, всматривается... Бросаемся друг к другу, обнимаемся, и Матюнин смешно спрашивает:
- Слушай, а ведь это как будто ты?
- Могу удостоверить прибывшую личность: она действительно - я.
- Нет, погоди... Вот так встреча! Мы же после Испании не виделись. Смотри, где выпало! Ты чего здесь?
- В некотором роде сторож эскадрильи. Сопровождаю, чтобы не украли. А ты чего здесь?
- А я здесь в некотором роде командир полка.
- Командир полка? Странно... Но усы-то хоть мог завести?
- Усы? - переспрашивает он и машинально дотрагивается рукой до лица.
- Забыл, как размечтался в Малаге? Когда крестьяне заканчивали трамбовать нашу взлетную площадку, а мы ждали. "Вернусь домой, отпущу усы и пойду землю пахать".
- А-а! - обрадованно вспоминает Матюнин, и тут же с поддевающей интонацией делает свой выпад: - Можно подумать, что у тебя жена испанка...
- Почему испанка? - удивляюсь уже я.
- Ну как же, кто грозился: "Вот возьму и женюсь на какой-нибудь Пепитте или Леоноре"?
- Кто? Конечно, не я - Мирошниченко. Помнишь, ужинали в ресторане с Кольцовым и с тем американским писателем, Хемингуэем? А Мирошниченко, смотрим, отключился от беседы и уже в плену - сеньорита глазки ему строит.
- Разве? - Виктор подозрительно морщит лоб, в уголках рта притаилась лукавая улыбка...
Заместитель Матюнина, начальник штаба и капитан Вишневский, отойдя в сторонку, с любопытством наблюдают нашу встречу и прислушиваются к такому странному разговору. Может быть, он и странный, даже наверняка странный. Встретились двое, не видевшиеся несколько лет, поговорить бы о чем-то серьезном, а они... А мы как бы стали на годы моложе и заговорили тем отшучивающимся языком, какой был у нас в ходу, какой был для нас тогда естественен. Это возвращение в прошлое, воспоминание третьестепенных подробностей нам обоим дорого. И вообще слова, такие незначительные, а в душах воскрешается совсем другое.
- Подожди меня, - спохватывается Матюнин. - Слетаю на задание и по-настоящему отметим встречу.
Отметить встречу не довелось. В этом полете Виктор погиб.
* * *
Прошла весна. Пригрело солнце - заговорили коварные волховские болота. 2-я ударная армия, глубоко прорвавшись в оборону врага, сама оказалась в мешке - в лесах и топях, на раскисшей земле, среди бездорожья. Становилось все труднее. Не хватало снарядов, патронов, горючего, еды. Коридор, соединявший армию с фронтом, по которому она снабжалась и по которому теперь старались ее вывести из окружения, сузился до 300-400 метров. Фашисты остервенело его простреливали. Потом закрыли эту узенькую "дверцу", затем наши опять ее пробили, и вновь немцы ее захлопнули...
Мы с генералом Журавлевым едем в машине, говорим об этой крайне опасной ситуации. Эмка подпрыгивает на вывороченных бомбежкой и танками булыжниках. Городская улица похожа на длинный пролом, образованный пролетевшим здесь гигантским снарядом. Генерал подает рукой знак шоферу мы останавливаемся возле одного из немногих уцелевших домов. Здесь штаб фронта.
- Подождите.
Откидываюсь расслабленно на спинку сиденья. Устал чертовски! Голова, как свинцовая.
Открываю дверцу, машину продувает ветерок. Солнце косо бросает на сиденье свои нежаркие лучи. Чувствую, как внутри что-то расслабляется, все больше охватывает этакое отрешенно-созерцательное состояние. Хочется побыть минуту без войны.
Метрах в десяти в боковую улочку уткнулись два мотоцикла.
- Ну скоро он там? - говорит капитан в танкистском шлеме, оглядывается и смотрит через угол палисадника вдоль улицы.
И он и второй устроились на сиденьях своих машин, как на стульях, лицом друг к другу, ведут негромкую беседу. Мне их голоса слышатся сквозь дрему.
- Звягинцев расписался с Нюрой, она у нас машинисткой. Тут, брат, такое дело: война есть война, а любовь остается любовью. И ничем ее не убьешь.
- На Звягинцева я бы не подумал. Другое дело Лешка. Мы с ним год вместе проработали, так что я знаю. Тот влюбчив страшно.
- Лешка уже не влюбится, - ответил капитану его собеседник, старший лейтенант.
- А что было?
- Брали диверсантов, да неудачно организовали захват. Даже толком не знали, сколько их. Ну и погиб.
- Мы тоже двоих недавно потеряли. Сейчас бывает трудно опергруппу сколотить.
Нет, не получается минута без войны.
- Смотри - Ворошилов! - капитан кивает головой.
Они встают, хотя расстояние позволяет сидеть. Чувствуют неловкость, а вдруг представитель Ставки обратит внимание и подумает: что это еще тут за посиделки?
Климент Ефремович изменился. Пять лет назад, когда беседовал с летчиками, вернувшимися из Испании, был он, кажется, выше ростом и крупнее. Теперь вроде мельче фигурой и чертами лица. Это от усталости, недосыпания, от тяжких дум и непростых решений.
Две эмки прижались к тротуарчику. Ворошилов медленно расхаживает возле них, видимо, кого-то поджидая. Выходит генерал армии Мерецков - командующий Волховским фронтом. Они уезжают.
Показывается генерал Журавлев.
- Будет для вас задание. На КП не поедем. Вернемся в штаб, обсудим.
Из своего кабинета, если можно так назвать обычную комнату, не очень-то удобную, генерал куда-то позвонил, что-то уточнил.
- Значит, так, - посмотрел мне в лицо. - Вам предстоит создать группу из И-пятнадцатых и И-шестнадцатых для прикрытия транспортных самолетов. Соберите летчиков из полков, кто летал на таких и еще не забыл их. Самых опытных. Да и вы, надеюсь, не забыли?
- Около тысячи вылетов - разве забудешь?
- Создайте группу, в запасном полку возьмете самолеты. В селе Хвойная надо встретиться с транспортниками, согласовать действия...
На другой день я вылетел на По-2 в Хвойную. Здесь располагались тыловые подразделения фронта, базы. Отсюда совершались полеты транспортных самолетов.
Собрались летчики, слетали мы с ними на Ли-2 в запасный полк пересели на И-15 и И-16. Не думали, что придется еще, когда-нибудь подниматься в небо на этих машинах. Однако же пригодились.
Пришлось, правда, вернувшись в Хвойную, организовать повторение пройденного. Все забывается, надо немного поработать с машиной, восстановить технику пилотирования. В разгар тренировочных полетов подошел батальонный комиссар Косачев.
- Из штаба дивизии передали, чтобы вы зашли. Дивизия выделяла транспортные самолеты, с которыми нам предстояло взаимодействовать,
- Здравствуйте, - поднялся навстречу начальник штаба и, не делая паузы, продолжал: - Утрясем все окончательно. Прошу!
Указал рукой на стул.
- Не знакомы?
Только теперь я присмотрелся ко второму офицеру, присутствующему здесь.
- Ну как же! - вырвалось у меня. - Знакомы.
- Да и я, кажется, не ошибусь, если скажу: в Хабаровске встречались? Вы тогда участвовали в поиске нашего женского экипажа, когда мы упали в тайгу.
- Точно.
- Я запомнила. Полина Осипенко представила вас тогда: "Мой товарищ со школьной скамьи".
- Она имела в виду скамью в Качинской школе летчиков. Мы и служили потом вместе.
Валентина Гризодубова в майорской форме выглядела внушительно.
- Так вот, - продолжал начальник штаба, - поскольку, как я понял, после рекордного перелета экипажа "Родины" Москва - Дальний Восток вы не встречались, познакомлю вас повторно. Валентина Степановна Гризодубова командует полком авиации дальнего действия.
- Думаю, что Валентина Степановна и сейчас рекорд устанавливает.
- Рекорд? - насторожилась она.
- Первая в мире женщина-командир авиационного полка.
- Вот видите, не перевелись на фронте галантные мужчины, прокомментировал начальник штаба.
- Товарищ полковник - наш гость, - ответила она с загадочной улыбкой, - так что придется потерпеть комплимент.
- Ну ладно, - сказал начальник штаба. - Приступим. "Неофициальная часть" нашей встречи завершилась.
- Предстоит сложная и важная работа, - продолжал начштаба. - Полк майора Гризодубовой выделил группу самолетов Ли-2 для помощи окруженной Второй ударной армии боеприпасами, продуктами, медикаментами, горючим. Мы не подумали вначале о прикрытии, и из шести машин, отправившихся в первый рейс, две не вернулись.
- Собственно, негде было взять прикрытие, - сказала Гризодубова.
- Так вначале казалось, - уточнил начштаба. - И тогда кто-то вспомнил о старых "ястребках". Некоторые их недостатки в данном случае идут нам на пользу. Их скорость как раз годится для сопровождения Ли-2.
- Но есть и достоинства, - я сам немало думал, как . лучше использовать эти устаревшие машины.
- Что вы имеете в виду?
- Старые истребители обладают хорошей маневренностью. Очень важное качество при защите нескоростного самолета.
- Мы с вами, нескоростники, кажется, начинаем нравиться друг другу...
- Надо тактику изменить, - Гризодубова делает решительный жест рукой. - Нечего нам на высоту лезть. Пора белых ночей. Фашисты нас снизу очень хорошо видят. Пусть они сами поверху ходят. А мы - на малой высоте. Темный Ли-2, идущий над лесами, сверху не так просто заметить.
- Прошу к карте, - пригласил хозяин кабинета. - Вот маршрут. Здесь, на окраине Александровки, в лесу, намечена поляна для посадки самолетов прикрытия. Вот район выброса грузов. Тут, пожалуй, наметим рубеж встречи. Истребители встречают, сопровождают, затем барражируют в районе работы. Она начинается в полночь, продолжается часов до двух - самое темное время, какое сейчас может быть. В общих чертах я сказал все. Остается вам между собой уточнить детали - и за дело. Вы когда будете готовы? - последние слова относятся ко мне.
- Сейчас вылечу ознакомиться с площадкой. Вечером группа будет там. День нужен, пожалуй, чтобы осмотреться, изучить район.
- Хорошо, значит, завтра уже действуем вместе, - Гризодубова встала.
Я заторопился на аэродром. По дороге размышлял об этой неожиданной встрече с Гризодубовой, и все больше овладевало мной удивление. Конечно, летчица-рекордсменка по дальним перелетам - это что-то значит. Перед войной была начальником Управления международных авиационных линий Гражданского воздушного флота СССР. Тесная, можно сказать, связь с дальней военной авиацией. И все же быть женщине командиром полка! Всецело мужского! На войне!
Пока готовили По-2, подошел к гризодубовским самолетам. Их скрывали деревья, из глубины леса подъезжали машины - шла загрузка.
Выбрал двух перекуривающих техников. Любопытство разбирало, но все же прямо спросить не решился.
- Ну и как служится с таким командиром? - улыбкой хотелось скрыть серьезность вопроса.
- С каким таким? - не поняли они.
- Ну, слабый пол все же...
Оба, не сдержавшись, рассмеялись.
Бомбежка закончилась быстро, звуки моторов и трескотня воздушного боя исчезли так же внезапно, как возникли. Площадь вновь ожила. Появились пожарные машины, санитарные фургоны.
Я вернулся, но убедившись, что беда миновала нас, опять направился в город. Шел пешком, хотелось посмотреть, послушать. Действительно, город напрягся для боя. Иногда улицу пересекали ежи, опутанные колючей проволокой, баррикады, выложенные из мешков с землей. Висели аэростаты воздушного заграждения. Суровая деловитость отличала жизнь города. Возле домов стояли небольшие группы людей - в основном женщины и молодёжь, с противогазными сумками на боку. Это после бомбежки покидали свои посты на крышах дежурные смены добровольных дружин. Их задача - сбрасывать и тушить зажигательные бомбы. Другие дежурят в подъездах, у входа в бомбоубежище. Теперь они сошлись и возбужденно обсуждали детали только что затихшего воздушного нападения.
- И часто бомбят? - спросил я, подойдя к одной из таких групп.
Ответили не сразу. Замолчали, обернулись, изучающе разглядывая.
- А вы кто такой будете? - подозрительно спросила сухонькая, решительного вида женщина лет пятидесяти.
Пришлось объяснять.
Глядя на этих женщин и девушек, я вспомнил Нилу. В Ростове-на-Дону она вот так же забиралась на крышу, дежурила на улицах. И так же подозрительно оглядывала прохожих. Чувство повышенной бдительности было присуще всем - по радио, через газеты постоянно напоминали: не доверяться незнакомым. Однажды Нилу остановил милиционер, назвал улицу и спросил, как ее отыскать. Едва отошел, она побежала за патрулем.
- Конечно, подозрительно, когда милиционер спрашивает улицу, оправдывалась, рассказывая мне, что задержанный оказался нашим. И с возмущением привела еще один повод, который он дал для подозрений: Представляешь, война, а от него одеколоном пахнет!..
Где она сейчас? Как доехала? И доехала ли?
Круговая оборона
Самое страшное - это когда зенитка не стреляет. Если она бьет - тут уже спокойнее, потому что видишь: бьет и не попадает, Можно увернуться от черных хлопьев.
Но когда зенитка не стреляет и ты знаешь, что она есть, что прилипчиво следит своим стволом, и представляешь, как наводчик старается поймать тебя в прицел, а может быть, уже вцепился в самолет перекрестием - скверно в такие мгновения на душе!
И вот зенитка выстрелила. Блеснуло внизу и блеснуло рядом. Сквозь рев мотора чуть послышался звук, будто швырнули горстью гороха.
Еще неясно, что произошло, сбит или не сбит, поврежден или не поврежден, выведешь машину из пике или она уже не послушается - об этом просто не успеваешь подумать, потому что как раз время нажимать на гашетку. Длинная светящаяся нить пульсирует вниз, обрывается в стоящем на поле "юнкерсе".
Выходим из пике и идем друг за другом, образуя большой круг. Сейчас должны появиться вражеские истребители - надо занять круговую оборону.
Возможности техники диктуют тактику. ЛаГГ-3 уступает "мессерам" и в скорости, и в маневре. Единоборство удается только опытным летчикам. Но таких мало. Большие потери. Все время поступает молодежь. Неопытные. Кто-то подал идею: а не выгоднее ли бить фашистские бомбардировщики на аэродромах? Защищаться же от истребителей нередко приходится "в кругу". Крутясь в нем, подстраховываем друг друга, медленно оттягиваясь к территории, занятой своими.
Что и говорить, оборонительная тактика.
Но нужно и наступать, не давать бомбардировщикам проходить к намеченным целям - ведь это главная задача истребителя. Нужно нападать на идущие бомбить "юнкерсы", рассеивать их. Хорошо, если они без прикрытия. Но если прикрытие и есть, все равно нужно нападать. Нужно! И значит сознательно идти на схватку при всех преимуществах за врагом. "Слишком велики шансы обреченности", - с горечью говорят летчики, подсчитывая пробоины.
И поражает, как спокойно они вновь выходят на задания с таким вот "шансом обреченности". Потому что в жизни бывает время, когда твоя собственная судьба в твоих собственных глазах кажется второстепенной. Все заслоняется чем-то гораздо большим, и становится естественной, даже обыденной, само собой разумеющейся мысль о жертвенности: каждый должен честно совершить все, что кому выпадет,
Во имя этого большого. А это - судьба страны. В ней для каждого солдата есть свой особый участок. Кому-то насмерть стоять на подмосковных рубежах, кому-то до последнего держаться в Севастополе, кому-то останавливать лавину, рвущуюся к Волге.
Для нас же сейчас главное, во имя чего совершаются все "надо", Ленинград.
Осенью сорок первого фашисты взяли его в железное кольцо блокады. Страшные испытания обрушились на город зимой. Голод схватил ленинградцев своей цепкой костлявой лапой. В декабре, выдавали по 125 граммов хлеба на служащих, иждивенцев и детей, по 250 рабочим, по 300 для войск в тылу и по 500 граммов для тех, кто на передовой. Стояли лютые морозы. Не работало отопление, не ходили трамваи, вышли из строя водопровод и канализация, в дома не подавалось электричество - пользовались керосиновыми лампами, а то и лучинами.
Смерть от голода стала массовым явлением. 20 февраля сорок второго года, например, на Пискаревское кладбище доставили несколько тысяч трупов.
Но город живет, трудится, борется. Невероятные муки и невероятная стойкость ленинградцев потрясли весь мир.
Два фронта - Ленинградский и Волховский - ведут упорнейшую борьбу за город Ленина, колыбель революции, сюда приковано внимание всей страны.
Идет зима сорок второго года. Время невероятно трудное. Но это уже не сорок первый. Враг в основном остановлен, он уже был бит под Москвой, уже рухнула идея гитлеровского "блицкрига", уже мы освободили немало городов и сел. Уже ведется широкое наше наступление - силами девяти фронтов.
Ленинградский и Волховский в этом общем зимнем ударе по врагу решают свою задачу: сорвать гитлеровский штурм Ленинграда, вызволить город из блокады. Оба фронта начали наступательные действия навстречу друг другу.
Бои идут упорные. Лишь 2-й ударной армии Волховского фронта удалось вклиниться в расположение врага на 70-80 километров. Но положение это опасно, армию могут отрезать, взять в кольцо - слишком узкую горловину оставила она за собой, войдя в прорыв.
Что особенно угнетает летчиков, - господство немецкой авиации. Она непрестанно висит над частями 2-й ударной, преследует их, буквально терзает. А мы бессильны. У нас нечем помочь. Бывает, что на весь Волховский фронт остается каких-то два десятка самолетов, по четыре-шесть машин на полк. Все основные авиационные силы страны брошены на прикрытие Москвы, на обеспечение боевых действий на центральном направлении. Новая техника поступает очень редко: еще не набрали свою мощь заводы, вывезенные в глубь страны...
... Зенитки лупят вовсю. Наша штурмовка еще не кончилась, и они неистовствуют.
Но вдруг обстрел прекращается. Теперь гляди в оба - значит на подходе вражеские истребители. Собственно, не на подходе, а вон уже висят над нами и начинают срываться вниз, в атаку...
- Десять вылетало, четверо не вернулось, - мрачно говорит командир полка, хотя я и сам уже успел подсчитать.
Молча оглядывает свое скудное хозяйство.
- Опять подписывать четыре похоронки, - лицо его искажает гримаса боли. - Трое из погибших всего неделю как прибыли. Еще и фамилий не запомнил.
Подходит поближе, с остервенением отдирает торчащую на крыле щепку дельта-древесины, трогает пальцем рваное отверстие на фанерном фюзеляже.
- Шапкой не заткнешь. Хорошо посекли, сволочи. Во всех самолетах пробоины, на полную ночь теперь работа.
Майор пытается рассеять гнетущее настроение, но шутка получается невеселой:
- Так и запишем: старший инспектор ВВС Волховского фронта привез полку из боя рожки да ножки.
Такая теперь у меня должность - старший инспектор. Такая работа: помогать полкам в обучении, в организации их боевой деятельности, передавать опыт. Инспектор должен быть хорошим организатором, знать авиационную технику, состоящую на вооружении ВВС. Он учит не "на пальцах" в боях. Находясь в полках, он должен летать. Никто не установил, сколько летать. Но ты ведь не хочешь, чтобы за твоей спиной говорили: "Слова изрекать мы все мастера... "
Поворачиваем головы на звук - низко над лесом идет По-2. В полку такого нет, значит - связной, а то, может, начальство пожаловало. "Кукурузник" делает короткую пробежку, с ходу занимает место под деревьями на кромке леса. Через несколько минут к нам приближался летчик из управления ВВС фронта - я узнал его.
- Товарищ полковник, генерал Журавлев приказал вам сразу же прибыть.
- Держитесь правее, - советует на прощание командир полка. - Тут повадились "мессера" на охоту выходить...
Через полчаса мы увидели под крыльями Малую Вишеру, где располагались штаб фронта и штаб ВВС фронта, а еще через пятнадцать минут командующий ВВС генерал-майор И. П. Журавлев говорил:
- Прилетают десятый полк и две эскадрильи на пополнение других полков. Они полностью укомплектованы, это много для нас значит. Но вы же знаете теперешние привычки...
Действительно, стали нередкими факты, когда командиры с большими правами тут же посылали в бой приземлявшиеся на их аэродромах транзитные части. На место назначения части приходили уже изрядно потрепанными.
- Наше пополнение, - продолжал генерал, - приземлится на аэродроме у... - он назвал фамилию командующего ВВС соседнего фронта. - Ваша задача: встретить, проследить за заправкой, проверить знание маршрута, обеспечить дальнейший перелет. И ни в коем случае не поддаваться попыткам местных властей послать полк или эскадрильи на задание. Берите По-2, поведете сами, и с вами штурман подполковник Болоцкий.
Я уже выходил, когда он остановил меня.
- Да, а знаете характер генерала? Это я на тот случай, чтобы вы приготовились к сильнейшему натиску.
Погода была дрянь. Крутил снег, самолет бросало. Мы едва отыскали нужный населенный пункт.
Пошли представляться.
- Интересное задание, - с сердитой иронией сказал генерал, выслушав рапорт о цели прибытия. - Смотри, какие вы хитрые там со своим Журавлевым. А как хоть воюете?
- По-всякому приходится. Воюют люди геройски, да одного этого мало. Не хватает самолетов.
- Можешь не рассказывать - знакомая картина, - вздыхает он.
- Представляете, как сейчас ждут подкрепление?
- Представляю. Но тебе же известен порядок?
Командующий ВВС фронта широкоплеч, лицо у него круглое, большое, глаза смотрят сурово. Манера разговора грубоватая.
- Какой порядок?
- Простой порядок. Раз они сели на мой аэродром, должны слетать разок в бой.
- О таком порядке мне неизвестно. У меня приказ: самолеты, никуда не отвлекая, доставить в районы нашего базирования.
- А знаешь, - лицо его багровеет и голос взлетает, - знаешь ты, что у меня сейчас творится под Старой Руссой?! Тебе что - только своя шкура дорога?
Порою в самом деле: не тот прав, кто действительно прав, а тот прав, у кого больше прав. И к тому же это нечестный прием, хотя где-то в глубине души я понимал генерала и сочувствовал ему.
- Мне приказали - я приказ выполню, - стараюсь говорить одновременно вежливо, спокойно и твердо, правда, не знаю, насколько это удается.
- Ладно, - мгновенно остывает он, будто ударил порыв ветра и враз исчез, и деревья, только что уронившие листву, опять стоят недвижимо. Давай пообедаем.
Резко встает, ничего не остается делать, как следовать за ним.
В столовую шли молча, он впереди, заложив руку за спину.
Проследив, как я раздеваюсь, сказал:
- То-то, смотрю, гонористый ты. Война чуть больше полгода, а уже три ордена. Это у вас на Волховском так раздают награды?
- Раздают, как везде.
- Ну, значит, любимчик чей-то...
- Ордена в боях заслужены, товарищ генерал.
- Где же это? - в голосе нескрываемое недоверие.
- Два за Испанию, третий - за финскую кампанию.
- Из молодых да ранний, - все равно недовольно констатирует он. Помолчал.
- Ну ладно, чего это мы... Выпьем за встречу и, как говорится, знакомство. Что? Ну, ты, полковник, большой оригинал. Вообще не пьешь или сейчас отказываешься? Прогадаешь. Хочешь, не хочешь, а полк слетает разок.
- Не слетает, товарищ генерал.
Смотрит тяжелым ненавидящим взглядом, а голос вдруг становится глухим и слабым.
- Слушай, человек ты или нет? Знал бы, какое у нас положение!
- У нас оно не лучше. Эти самолеты все ждут, как бога.
Выпил, стал есть. Через полминуты отложил ложку.
- Ну так как мы договоримся?
- Никак. Единственное, что можно предпринять: позвоните генералу Журавлеву, если даст мне такое распоряжение...
- Даст он, черта с два.
Обед доедаем молча...
Мы с Болоцким прибыли вовремя. Наши самолеты только что приземлились здесь, и запоздай мы - пошли бы они на задание, а то и на второе, третье. Генерал и теперь пытался за нашими спинами распорядиться, но мы строжайше проинструктировали командира полка и командиров тех двух эскадрилий. Да и сами были начеку.
Ушел дальше по назначению 10-й полк, ушли эскадрильи - теперь только можно вздохнуть с облегчением.
Одна из эскадрилий должна была еще садиться на промежуточный аэродром. Мне предстояло проследить за ее "безопасностью".
Через полчаса вылетел и я.
Еще с воздуха было видно, как кто-то большой и черный, стоя с краю аэродрома, там, где заканчивалась пробежка, разгонял самолеты по укрытиям. То выкидывал руку вправо, то показывал влево. И меня он принял под свою опеку, пренебрежительно махнув в сторону голого озябшего кустарника. Мол, для По-2 сойдет и эта низкорослая маскировка.
Когда я подошел, он представился:
- Капитан Вишневский, командир батальона аэродромного обслуживания.
Что и говорить - авторитетный был командир БАО. Этакий детина в черной шубе с огромным воротником, в валенках, опирающийся на палку - чем не Дед Мороз? Лицо красное, как помидор, горит от ветра и мороза, и написана на нем одна непреклонная решимость делать так, как он знает. Настоящий хозяин аэродрома.
Наметанный глаз сразу находит КП. Направляюсь к землянке, угадываемой за кустарником. Капитан крупными медленными шагами шествует рядом, время от времени пробуя палкой укатанное снеговое покрытие аэродрома. Иногда он недовольно качает головой.
Из землянки вышли трое. Чем-то фигура одного знакома. Не столько, может, фигура, как походка - вперевалочку, чуть загребая ногами. Вот он оборачивается...
- Матюнин! - кричу.
Он смотрит, всматривается... Бросаемся друг к другу, обнимаемся, и Матюнин смешно спрашивает:
- Слушай, а ведь это как будто ты?
- Могу удостоверить прибывшую личность: она действительно - я.
- Нет, погоди... Вот так встреча! Мы же после Испании не виделись. Смотри, где выпало! Ты чего здесь?
- В некотором роде сторож эскадрильи. Сопровождаю, чтобы не украли. А ты чего здесь?
- А я здесь в некотором роде командир полка.
- Командир полка? Странно... Но усы-то хоть мог завести?
- Усы? - переспрашивает он и машинально дотрагивается рукой до лица.
- Забыл, как размечтался в Малаге? Когда крестьяне заканчивали трамбовать нашу взлетную площадку, а мы ждали. "Вернусь домой, отпущу усы и пойду землю пахать".
- А-а! - обрадованно вспоминает Матюнин, и тут же с поддевающей интонацией делает свой выпад: - Можно подумать, что у тебя жена испанка...
- Почему испанка? - удивляюсь уже я.
- Ну как же, кто грозился: "Вот возьму и женюсь на какой-нибудь Пепитте или Леоноре"?
- Кто? Конечно, не я - Мирошниченко. Помнишь, ужинали в ресторане с Кольцовым и с тем американским писателем, Хемингуэем? А Мирошниченко, смотрим, отключился от беседы и уже в плену - сеньорита глазки ему строит.
- Разве? - Виктор подозрительно морщит лоб, в уголках рта притаилась лукавая улыбка...
Заместитель Матюнина, начальник штаба и капитан Вишневский, отойдя в сторонку, с любопытством наблюдают нашу встречу и прислушиваются к такому странному разговору. Может быть, он и странный, даже наверняка странный. Встретились двое, не видевшиеся несколько лет, поговорить бы о чем-то серьезном, а они... А мы как бы стали на годы моложе и заговорили тем отшучивающимся языком, какой был у нас в ходу, какой был для нас тогда естественен. Это возвращение в прошлое, воспоминание третьестепенных подробностей нам обоим дорого. И вообще слова, такие незначительные, а в душах воскрешается совсем другое.
- Подожди меня, - спохватывается Матюнин. - Слетаю на задание и по-настоящему отметим встречу.
Отметить встречу не довелось. В этом полете Виктор погиб.
* * *
Прошла весна. Пригрело солнце - заговорили коварные волховские болота. 2-я ударная армия, глубоко прорвавшись в оборону врага, сама оказалась в мешке - в лесах и топях, на раскисшей земле, среди бездорожья. Становилось все труднее. Не хватало снарядов, патронов, горючего, еды. Коридор, соединявший армию с фронтом, по которому она снабжалась и по которому теперь старались ее вывести из окружения, сузился до 300-400 метров. Фашисты остервенело его простреливали. Потом закрыли эту узенькую "дверцу", затем наши опять ее пробили, и вновь немцы ее захлопнули...
Мы с генералом Журавлевым едем в машине, говорим об этой крайне опасной ситуации. Эмка подпрыгивает на вывороченных бомбежкой и танками булыжниках. Городская улица похожа на длинный пролом, образованный пролетевшим здесь гигантским снарядом. Генерал подает рукой знак шоферу мы останавливаемся возле одного из немногих уцелевших домов. Здесь штаб фронта.
- Подождите.
Откидываюсь расслабленно на спинку сиденья. Устал чертовски! Голова, как свинцовая.
Открываю дверцу, машину продувает ветерок. Солнце косо бросает на сиденье свои нежаркие лучи. Чувствую, как внутри что-то расслабляется, все больше охватывает этакое отрешенно-созерцательное состояние. Хочется побыть минуту без войны.
Метрах в десяти в боковую улочку уткнулись два мотоцикла.
- Ну скоро он там? - говорит капитан в танкистском шлеме, оглядывается и смотрит через угол палисадника вдоль улицы.
И он и второй устроились на сиденьях своих машин, как на стульях, лицом друг к другу, ведут негромкую беседу. Мне их голоса слышатся сквозь дрему.
- Звягинцев расписался с Нюрой, она у нас машинисткой. Тут, брат, такое дело: война есть война, а любовь остается любовью. И ничем ее не убьешь.
- На Звягинцева я бы не подумал. Другое дело Лешка. Мы с ним год вместе проработали, так что я знаю. Тот влюбчив страшно.
- Лешка уже не влюбится, - ответил капитану его собеседник, старший лейтенант.
- А что было?
- Брали диверсантов, да неудачно организовали захват. Даже толком не знали, сколько их. Ну и погиб.
- Мы тоже двоих недавно потеряли. Сейчас бывает трудно опергруппу сколотить.
Нет, не получается минута без войны.
- Смотри - Ворошилов! - капитан кивает головой.
Они встают, хотя расстояние позволяет сидеть. Чувствуют неловкость, а вдруг представитель Ставки обратит внимание и подумает: что это еще тут за посиделки?
Климент Ефремович изменился. Пять лет назад, когда беседовал с летчиками, вернувшимися из Испании, был он, кажется, выше ростом и крупнее. Теперь вроде мельче фигурой и чертами лица. Это от усталости, недосыпания, от тяжких дум и непростых решений.
Две эмки прижались к тротуарчику. Ворошилов медленно расхаживает возле них, видимо, кого-то поджидая. Выходит генерал армии Мерецков - командующий Волховским фронтом. Они уезжают.
Показывается генерал Журавлев.
- Будет для вас задание. На КП не поедем. Вернемся в штаб, обсудим.
Из своего кабинета, если можно так назвать обычную комнату, не очень-то удобную, генерал куда-то позвонил, что-то уточнил.
- Значит, так, - посмотрел мне в лицо. - Вам предстоит создать группу из И-пятнадцатых и И-шестнадцатых для прикрытия транспортных самолетов. Соберите летчиков из полков, кто летал на таких и еще не забыл их. Самых опытных. Да и вы, надеюсь, не забыли?
- Около тысячи вылетов - разве забудешь?
- Создайте группу, в запасном полку возьмете самолеты. В селе Хвойная надо встретиться с транспортниками, согласовать действия...
На другой день я вылетел на По-2 в Хвойную. Здесь располагались тыловые подразделения фронта, базы. Отсюда совершались полеты транспортных самолетов.
Собрались летчики, слетали мы с ними на Ли-2 в запасный полк пересели на И-15 и И-16. Не думали, что придется еще, когда-нибудь подниматься в небо на этих машинах. Однако же пригодились.
Пришлось, правда, вернувшись в Хвойную, организовать повторение пройденного. Все забывается, надо немного поработать с машиной, восстановить технику пилотирования. В разгар тренировочных полетов подошел батальонный комиссар Косачев.
- Из штаба дивизии передали, чтобы вы зашли. Дивизия выделяла транспортные самолеты, с которыми нам предстояло взаимодействовать,
- Здравствуйте, - поднялся навстречу начальник штаба и, не делая паузы, продолжал: - Утрясем все окончательно. Прошу!
Указал рукой на стул.
- Не знакомы?
Только теперь я присмотрелся ко второму офицеру, присутствующему здесь.
- Ну как же! - вырвалось у меня. - Знакомы.
- Да и я, кажется, не ошибусь, если скажу: в Хабаровске встречались? Вы тогда участвовали в поиске нашего женского экипажа, когда мы упали в тайгу.
- Точно.
- Я запомнила. Полина Осипенко представила вас тогда: "Мой товарищ со школьной скамьи".
- Она имела в виду скамью в Качинской школе летчиков. Мы и служили потом вместе.
Валентина Гризодубова в майорской форме выглядела внушительно.
- Так вот, - продолжал начальник штаба, - поскольку, как я понял, после рекордного перелета экипажа "Родины" Москва - Дальний Восток вы не встречались, познакомлю вас повторно. Валентина Степановна Гризодубова командует полком авиации дальнего действия.
- Думаю, что Валентина Степановна и сейчас рекорд устанавливает.
- Рекорд? - насторожилась она.
- Первая в мире женщина-командир авиационного полка.
- Вот видите, не перевелись на фронте галантные мужчины, прокомментировал начальник штаба.
- Товарищ полковник - наш гость, - ответила она с загадочной улыбкой, - так что придется потерпеть комплимент.
- Ну ладно, - сказал начальник штаба. - Приступим. "Неофициальная часть" нашей встречи завершилась.
- Предстоит сложная и важная работа, - продолжал начштаба. - Полк майора Гризодубовой выделил группу самолетов Ли-2 для помощи окруженной Второй ударной армии боеприпасами, продуктами, медикаментами, горючим. Мы не подумали вначале о прикрытии, и из шести машин, отправившихся в первый рейс, две не вернулись.
- Собственно, негде было взять прикрытие, - сказала Гризодубова.
- Так вначале казалось, - уточнил начштаба. - И тогда кто-то вспомнил о старых "ястребках". Некоторые их недостатки в данном случае идут нам на пользу. Их скорость как раз годится для сопровождения Ли-2.
- Но есть и достоинства, - я сам немало думал, как . лучше использовать эти устаревшие машины.
- Что вы имеете в виду?
- Старые истребители обладают хорошей маневренностью. Очень важное качество при защите нескоростного самолета.
- Мы с вами, нескоростники, кажется, начинаем нравиться друг другу...
- Надо тактику изменить, - Гризодубова делает решительный жест рукой. - Нечего нам на высоту лезть. Пора белых ночей. Фашисты нас снизу очень хорошо видят. Пусть они сами поверху ходят. А мы - на малой высоте. Темный Ли-2, идущий над лесами, сверху не так просто заметить.
- Прошу к карте, - пригласил хозяин кабинета. - Вот маршрут. Здесь, на окраине Александровки, в лесу, намечена поляна для посадки самолетов прикрытия. Вот район выброса грузов. Тут, пожалуй, наметим рубеж встречи. Истребители встречают, сопровождают, затем барражируют в районе работы. Она начинается в полночь, продолжается часов до двух - самое темное время, какое сейчас может быть. В общих чертах я сказал все. Остается вам между собой уточнить детали - и за дело. Вы когда будете готовы? - последние слова относятся ко мне.
- Сейчас вылечу ознакомиться с площадкой. Вечером группа будет там. День нужен, пожалуй, чтобы осмотреться, изучить район.
- Хорошо, значит, завтра уже действуем вместе, - Гризодубова встала.
Я заторопился на аэродром. По дороге размышлял об этой неожиданной встрече с Гризодубовой, и все больше овладевало мной удивление. Конечно, летчица-рекордсменка по дальним перелетам - это что-то значит. Перед войной была начальником Управления международных авиационных линий Гражданского воздушного флота СССР. Тесная, можно сказать, связь с дальней военной авиацией. И все же быть женщине командиром полка! Всецело мужского! На войне!
Пока готовили По-2, подошел к гризодубовским самолетам. Их скрывали деревья, из глубины леса подъезжали машины - шла загрузка.
Выбрал двух перекуривающих техников. Любопытство разбирало, но все же прямо спросить не решился.
- Ну и как служится с таким командиром? - улыбкой хотелось скрыть серьезность вопроса.
- С каким таким? - не поняли они.
- Ну, слабый пол все же...
Оба, не сдержавшись, рассмеялись.