Коновалов Григорий Иванович. Истоки (Книга 1)

   "Так вот она какая, мой недруг! - думала Лена, острым взглядом провожая девушку в белой, с золотой искрой шелковой тенниске. - Зачем она здесь? Что ей надо? Такая маленькая, и замучила моего брата".
   А Вера думала иначе:
   "И для чего я только живу? Людям от меня одни гадости. Холодовы увидели во мне погубительницу их сына, Крупновы отворачиваются. Заучилась, что ли, я за пятнадцать-то лет?"
   Вера уткнулась лицом в свои ладони, заплакала. А после слез подумалось:
   "Не стоят они этого. Нет в моем сердце любви к ним. Вбила себе в голову блажь. Не больше. Пусть все пойдет так, само по себе. Разве плохо быть свободной, никому и ничем не обязанной? Вспоминать буду о них, как вспоминаю сейчас сверстников детства. Немного грустно, по не больше".
   VIII
   Сложные чувства руководили Леной Крупновой, когда она задумала познакомиться с Валентином Холодовым: любопытство, разгоряченное восторженными рассказами подруг о Холодове, желание увлечь его, а потом ошеломить равнодушием, отплатив тем самым Вере за то, что она унизила Михаила. Лена не сомневалась в успехе, так как постоянно Чувствовала, что нравится молодым людям, что каждый из знакомых парней готов влюбиться в нее, стоит ей только захотеть. Одно сознание, что ее любят, было для Лены так же жизненно необходимо, как дождь для цветка. И как цветок погиб бы без воды, так и Лена захирела бы нравственно, если бы люди охладели к ней.
   "Может быть, я нехорошо поступаю, но за добро платят добром, а за зло - злом", - думала Лена. А когда узнала, что Холодов уезжает, пошла в прямую атаку, еще больше окрепнув в своем решении наказать виновников. Но в последнюю минуту эти намерения показались ей ужасными, постыдными. Все же Лена накинула на шею косынку и, сказав себе, что идет просто посмотреть, как устроились в новой квартире молодожены Веня и Марфа, вышла из дому.
   В том же садике, где была несколько дней назад Вера Заплескова, Лена увидела молодого загорелого человека в сером костюме, в белой рубахе с выпущенным поверх пиджака воротником. Человек этот никак не мог совладать с двумя ребятишками, из которых одного держал на руках, а другого вел за руку. Дети плакали, а он беспомощно морщился. По рассказам подруг Лена составила себе портрет Валентина Холодова и сейчас решила, что это он и есть.
   - Эх вы, папаша, детей не можете унять! - сказала она снисходительно-усмешливым тоном опытной няни.
   Холодов сердито взглянул на нее, потом еще раз, но уже улыбчиво, и откровенно пожаловался:
   - Попробуйте сладить с этими эгоистами! Каждый лезет на руки. - И тут же признался: - Сам же избаловал племяшей.
   - До чего вы неловко держите ребенка!
   - А как же лучше? - спросил Валентин, подходя к девушке.
   - А вот так! - Лена взяла на руки одного из ребятишек, и он сразу же замолк, потянулся к ее волосам.
   Спокойно-приветливо смотрел Валентин в глаза Лены. Она не отвела взгляда. И этого было достаточно, чтобы дни разговорились. А когда Катя забрала своих толстяков, Лена и Валентин вышли на улицу. Оказалось, что им по пути: он шел на пристань.
   Валентин чувствовал себя с этой веселой девушкой так же легко и просто, как легко и просто было ему дышать. И это было, как находка, неожиданная и радостная.
   - А вы, Лена, и фамилию свою мне не сказали, - говорил он непринужденно.
   - Непрочная у девушек фамилия, Валентин Агафонович: нынче одна, завтра выйдет замуж - другая появится.
   - Но вам, Лена, рано замуж, вы очень молоды.
   - Только молодым и строить счастье, пока не заумничается человек.
   Всегда обдумывающий свои поступки, Валентин сейчас ни о чем но думал, а с отрадой повиновался: своему стремлению еще раз встретиться с этой девушкой. Просить же ее о встрече не решился: не то смутно опасался за свой покой, не то жалко было вот этого светлого, легкого настроения, которое впервые, кажется, зародилось в его душе. А когда расстался с Леной, покаялся, что не узнал ее фамилию и адрес.
   "А зачем? Через два дня уеду", - решил Валентин и тут же поймал себя на том, что всего лишь час назад радовался отъезду, а теперь отыскивает предлог задержаться на сутки. Но задерживаться было нельзя, генерал, уезжая, и без того разрешил погулять лишних два дня. Отпуск, проведенный у отца, показался теперь Валентину не столь уж веселым.
   Когда Лена вернулась домой, мать собирала в дорогу Федора и Александра, через два дня братья уезжали. Лена уговорила их в последний раз сходить в городской сад. Погладила костюмы братьев, начистила их ботинки. Александр надел светло-серый пиджак спортивного покроя с хлястиком и нагрудными карманами, голубую трикотажную майку. Легкий и стройный, он был похож на пирамидальный тополь. Коренастый, с высокой и широкой грудью, Михаил напоминал Лене лубок, выросший на скупой, каменистой земле. Кремовая шелковая рубаха скрадывала его недостаток короткую, толстую шею. Федор красовался в морской форме. Его и без того широкие брюки клеш были вопреки уставу расширены внизу вставными клиньями. Плечи плотно обтягивал белый китель с золотыми шевронами, на голове белая лихая мичманка, висевший на левой стороне кортик с позолоченной рукояткой был последней, правда противозаконной, деталью, завершающей облик молодецкого неунывающего моряка.
   Лена надела голубое платье, короткие волосы зачесала назад и свободно рассыпала по плечам, едва схватив невидимыми бисерными нитками. На крыльцо вышли их проводить родители и Юрий.
   - Федор-то плывет, как корабль-лидер, - сказал Денис.
   - Немножко недогружен, на поверхности много, - заметил Юрий.
   - А вот Михайло чуточку маловат, - сказала мать.
   - Зато осадка у него глубокая, - уточнил Денис и тут же добавил, вздохнув: - Только в трюмах души его темно.
   - Ленка, как чайка, так и вьется! Хороша девка!
   Хотя Федор и лидировал в этом походе, настоящим вдохновителем была все же Лена. Все заранее предусмотрела она: у входа в сад будут ждать подруги; они изумятся "неожиданной" встрече с Крупновыми, немного поломаются, когда их будут приглашать в сад, а потом все кончится тем, что одна пойдет с Федором, другая - с Михаилом. За Александра Лена не беспокоилась, он наверняка застрянет в тире. Она была уверена, что Холодов придет в сад, потому что, прощаясь с ним, намекнула: люблю танцевать в парке, а не в гарнизонном клубе.
   С победно-веселым видом и с полным сознанием важности предстоящего вела Лена свое войско к высоким чугунным воротам парка. В пути ряды войска поредели: неизвестно когда и при каких обстоятельствах пропал без вести Александр. Но все остальное совершилось в полном соответствии с ее планами. Девушки препирались лишь одну минуту, а потом все прошли в парк, спустились к реке, на тихую безлюдную полянку. Серебристой дорогой перечеркнула луна Волгу наискосок. Михаил читал стихи, а знакомая его прижималась к Лене, шептала: "Ах как хорошо!" - и мелкие, зверушечьи зубы ее грызли ветку тополя.
   Федор, приплясывая, мял траву, поглядывая на свою девушку. Плечи ее вздрагивали, лицо жег коричневый румянец. Она запела:
   Расскажу я вам, ребята,
   Как у нас в Саратове
   В девяносто лет девчата
   Гуляют с ребятами.
   Двинулись по аллее к танцевальной площадке. Лена шла впереди, за ней - братья с девушками. Михаил делал все, что, по его мнению, полагается делать ребятам: угощал барышню мороженым, кормил пирожками, поил морсом, стрелял из пневматического ружья в мишень, хвастаясь меткостью, аплодировал эстрадной певице, диковато, как выпивший, кричал "бис"...
   "Оказывается, жить-то очень просто и легко, - подумал Михаил, рассыпая перед девушкой незамысловатые комплименты. - Вот она, истинная дорога. Хорошо так-то вот жить, не думая, как Венька или Федька!"
   В это время майор Валентин Холодов блуждал по парку, отыскивая "милую девчурку", как называл он мысленно Лену. Первый раз за свою жизнь он чувствовал досаду, первый раз ему было скучно, и он не знал, что делать. А когда увидел Лену вместе с веселым рослым мичманом, который панибратски трепал ее волосы и высокомерно посматривал на него, Холодов понял причину своего непривычно дурного настроения.
   - Кто этот развязный молодой человек? - сдержанно спросил Валентин Лену.
   Она оскорбилась за своего брата.
   - Не правда ли, он интересный парень? - с вызовом сказала Лена.
   Валентин обнял за талию девушку, втиснулся в толпу танцующих. Со странным чувством неприязни и зависти посматривал он на гордую голову мичмана и злился, когда тот улыбался Лене, не замечая его, Холодова. Прежде Валентин никогда не зная в себе подобного чувства, унизительного и неприятного. Он возненавидел этого самоуверенного моряка, отравлявшего ему настроение. Вдруг он увидел на холме, возвышавшемся над танцплощадкой, грозу рядовых и младшего начсостава - военного коменданта майора Зубило. Широко расставив кривые ноги кавалериста, Зубило щупал сощуренными глазами танцующих.
   Он был служака, расстраивался, если обход мало задерживал нарушителей воинской дисциплины, особенно в субботние и воскресные дни. Сейчас он находился именно в таком удрученном состоянии: несмотря на позднее время, дежурный обход задержал всего двоих.
   Майор сам с двумя сержантами вышел на поиски нарушителей. От того, много или мало задержит он, зависела, как он думал, его служебная честь: лишь вчера он обвинял командиров летных и танковых частей в попустительстве. Теперь надо было доказать свою правоту.
   Много анекдотического слышал Холодов о майоре Зубило. Когда-то служил в Севастополе, останавливал на улице матросов: "Пьян? Нет? Ах, подводник, забрать, все равно напьется!"
   В перерыве между танцами Валентин, попросив Лену подождать его на скамеечке, отправился к буфету. Там у стойки братья Крупновы тянули пиво и чему-то громко смеялись. Валентин прошел мимо, и тут произошло то, чего он и ожидал: мичман, держа в одной руке кувшин, в другой - кружку, не только не приветствовал майора первым, как того требовал устав, но и не успел вовремя ответить на его приветствие. Больше того, он в присутствии девушки, млевшей перед ним, молодцевато выпятил грудь, изящно-снисходительно, "по-нахимовски" - два пальца к козырьку - вскинул руку уже вслед удалявшемуся Холодову. Получился комический эффект. Михаил и девушки засмеялись. Холодов вернулся к Крупновым.
   - Товарищ мичман, вы нарушаете устав, - сказал он, строго глянув в отчаянные глаза моряка. Тот, видимо, сразу понял, что его ожидает. Он осмотрел Холодова с ног до головы, ответил:
   - Вы ошибаетесь, товарищ майор, я вас приветствовал.
   - Охота тебе, Федор, связываться с этим заносчивым человеком. На свадьбе гуляли вместе, а тут придирается!.. - с презрением усмехнулся Михаил, беря брата за руку. - Козырни ему, и пойдем танцевать.
   - Нет, он пойдет со мной, - зловеще сказал подошедший Зубило и, обращаясь к Федору, сокрушенно продолжал: - Мало тебе, мичман, Севастополя, ты еще здесь фокусничаешь. Ишь, прицепил кортик! Забрать!
   - Никуда он с вами не пойдет, я его не отпущу! - вдруг с бешенством выпалил Михаил.
   - Вы кто?
   - Иди ты к черту на рога!
   Зубило и сержанты увели мичмана. Холодов с досадой подумал: "Зачем? Скверно, очень скверно".
   Лена встретила его с гневом.
   - Как вам не стыдно, Валентин Агафонович!
   - Лена, я не виноват, выслушайте меня, пожалуйста.
   - Нечего выслушивать! Я знаю Федю лучше вашего, слава богу, он мой брат.
   - Брат? - растерялся Холодов, но по привычке к порядку добавил уже совсем неуверенно: - Все равно, он нарушил устав, не имеет права носить кортик.
   Холодов взял Лену под руку, приблизив лицо свое к ее лицу, сказал:
   - Я ведь подумал, что он ваш поклонник.
   - А вам не все равно?
   - Нет.
   - Все равно нехорошо, - упрекнула его Лена, глаза же и улыбающиеся губы говорили совсем иное: она рада, что ее ревнуют. Лена забыла о своих братьях, о том, куда и зачем повели Федора; она только видела склоненную голову и глаза Валентина Холодова.
   IX
   Михаил шел за майором Зубило, с которым уже успел помириться, извинившись за свою грубость, и всю дорогу горячо доказывал ему и сержанту: нет большого греха в том, что Федор не успел первым приветствовать действительно важную персону майора, что он по молодости и легкомыслию прицепил кортик. Брата нужно отпустить, так как домой он приехал впервые за пять лет, а через два дня снова отправится на флот.
   - Вы знаете, какая напряженная сейчас международная обстановка? говорил Михаил. - Война может в любой день вспыхнуть. И тогда надолго расстанемся. С одним братом мы уже расстались навсегда. Понимаете? Отпустите, товарищ, а?
   Майор и сержанты смеялись над гражданской наивностью странного чудака в кремовой рубашке. Из напряженной международной обстановки они делали совсем иной вывод: надо подтягивать дисциплину.
   Михаил обозвал их бюрократами, формалистами и пошел домой. Без Федора ему не было веселья в городском саду. Сунув руки в карманы брюк, поеживаясь от ночной прохлады, он медленно спускался к Волге, насвистывая один из презираемых им прежде фокстротных мотивчиков, потом повторял набредшие, случайные слова, и эта-то бессмысленность как нельзя лучше выражала его настроение. Получилось вроде заумных стихов:
   Что психуешь, Маша?
   Аль смеется Яша?
   Приударь-ка, Клаша,
   Пока спит папаша!
   У калитки своего дома оторопел: стояли двое.
   - Пройти-то можно? Взять у меня нечего, давно ограблен.
   В ответ щелкнул выключатель, и вспыхнувшая под дощатым навесом лампочка смыла смоленую темь ночи с Александра и Веры Заплесковой.
   - Саша, а я тебя потерял... Вообще этой ночью я потерял всех братьев. Одного помог забрать шикарный майор Холодов, другого забрала боевая подруга майора. - Михаил шагнул в калитку, но Александр грудью встал на его пути:
   - Зачем мелешь чепуху?
   - Чепуха, чепуха, это просто враки: девки съели петуха, сказали собаки. Ну-с, я спать. Я свободен, как Адам в первый час своей жизни, до того, как он, разгильдяй, заснул на солнцепеке, а бородатый бог, пользуясь его беспечностью, вытащил ребро и создал ему боевую подругу. Я не боюсь спать, потому что сам выломал ребро и бросил собакам на съедение.
   Когда стихли шаги Михаила, Александр сказал:
   - Извините его, Вера, он, кажется, пьян. Он хороший парень.
   Взял Веру за руку, повел в глубь сада. Звезды плыли навстречу по узкому протоку неба, отмежеванному вершинами деревьев.
   - Саша, стыдно мне перед Михаилом Денисовичем, перед вашей семьей. Но я не виновата. Не вышло у нас с вами поговорить с ним.
   Александр потчевал ее яблоками, просил дружить с братьями и сестрой и отвечать на его письма.
   Утром Федор и Александр уехали вместе с молодыми призывниками. С этим же поездом ехал Валентин Холодов, самовольно продливший свой отпуск на сутки. Бурно плакала у вагона беременная Марфа, провожая Вениамина. Он озирался на товарищей, уговаривая жену:
   - Не срами меня, слышишь... Мало жили, а почему прошлый год не соглашалась? Ну, не реви, а то сын плакса родится.
   Майор Холодов и Вера ходили по платформе возле мягкого вагона.
   - Вера, - говорил он вразумительно, - я считаю долгом предупредить вас: как бы глубоко и страстно ни любил я, жениться сейчас не могу.
   - Вы человек честный, я это знаю. Но зачем говорите об этом лишний раз? Порядочность - совсем не командирская сумка, чтобы ее всегда таскать на виду и щеголять ею.
   Жалкое, униженное выражение до того исказило лицо Веры, что Валентину больно было смотреть на нее.
   - Я люблю тебя, Вера. Пойми, люблю! Но разве ты не видишь обстановку?
   - При чем тут обстановка? - уже слабее возразила девушка. - Все люди, миллионы людей живут, как всегда жили, а ты о какой-то обстановке. Не глупее же они нас!
   - Именно все дело в обстановке, в напряженной обстановке! Ты меня не выслушала. Я вот что предлагаю: приеду на место, осмотрюсь, напишу. К тому времени многое прояснится в обстановке. - Он поморщился от этого навязчивого слова.
   Они поцеловались как-то очень поспешно и стыдясь.
   Александр издали смотрел и смотрел на Веру. И когда тронулся поезд, он, встряхнув упрямо головой, улыбнулся родителям своей особенной, светлой улыбкой и вскочил на подножку вагона, тесня товарищей.
   Прощаясь с братьями, Лена загрустила лишь на минуту, а потом, радостно сияя смелыми глазами, помахала рукой Холодову, стоявшему на подножке катившегося вагона.
   Вера вспомнила последние дни, проведенные вместе с Холодовым.
   "Ты лишена блестящего, кокетливого легкомыслия. Не женский у тебя ум: мыслишь постулатами, как философ. А в женщине главное - легкость, изящество. Тебе неприятно? - так с улыбкой говорил Холодов. - Ты чересчур нетерпима к тем, кто понимает вещи иначе, чем ты. Противоречия жизни воспринимаются тобой как беспорядок... Но это пройдет с годами... Ведь ты хорошая!"
   Она вспомнила Александра. "Хорош, спокоен, независим, и зачем ему бегать за какой-нибудь Феклой, - отрывочно проплывало в памяти Веры. Тоже себе цену знает... Что он говорил тогда мне, этот Михаил? Смешное в нем что-то и доброе..."
   "Надо еще раз посоветоваться с отцом", - думал Холодов, куря в тамбуре. Обычно он сам решал вопросы своей личной жизни. Теперь же как будто обрадовался, что у него есть высшая инстанция - отец, с которым можно советоваться. Уложив мундир в дорожный чемодан из толстой коричневой кожи, он надел серый костюм и пошел в вагон-ресторан. Сидя один за бутылкой кахетинского, радовался своему здоровью, быстрому ходу поезда. Наслаждение свободой представлялось ему высшей радостью потому, что он чувствовал надвигающиеся грозные события. А пока жив, надо жить, радоваться и наслаждаться свободой.
   X
   Юрий Крупнов ехал на каменные карьеры за Юлей. В открытой машине дышалось легко. Ветер пахнул свежим предосенним травяным подгоном. Справа то взблескивала из-за кустов и прибрежного леса Волга, то исчезала за увалами, слева стелилась степь без конца и края. Накануне выпали дожди, и теперь, не пыля, проносились встречные груженные зерном машины по ровной, укатанной до свинцового блеска дороге. Немало дней прошло после внезапной смерти Тихона Тарасовича Солнцева. После похорон Юля уехала в дом отдыха в Кумысную поляну, потом, минуя город, не повстречавшись с Юрием, отправилась на каменные карьеры. Два раза ездил он к ней. Она говорила одно и то же: "Дай мне прийти в себя, разобраться в самой себе". "Давно знаю ее и совсем не знаю". Мысли Юрия, как подсолнух к солнцу, тянулись к ней. Ее улыбка, наклон головы, нетвердый выговор буквы "р", необъяснимые переходы от нежности к грубоватости, независимость и резкость суждений манили его, зачеркивая тяжелое недоумение: когда же начнется их совместная жизнь? И ему было хорошо. Да и пора была особенная: после дождей ожила и пошла в рост прижженная зноем степная травка, а солнце все еще ярко светило с прозрачно-голубых небес.
   Осень всегда действовала на Юрия оздоровляюще, будила желание заново начинать жизнь, садиться за учебу. Осень он почувствовал еще в городе, заметив как-то утром из окна горкома раннюю золотистую прядь в листве березы. И с тех пор все воспринимал под знаком этой золотой пряди: докладывал ли он по телефону в ЦК о выполнении государственных планов строительства - перед глазами стояла осень с ее чистым, прохладным воздухом; говорил ли с тем или иным секретарем райкома, шла ли речь о работе школ - всюду, из всех дел глядела на него тихими светлыми глазами любимая осень, мудро-спокойная, добрая, обещающая счастье. Отдав человеку все свои плоды, просторные поля, желтея густой щеткой стерни, умиротворенно отдыхали. Листья деревьев, отслужив свое, сонно, в покорном предчувствии падения шелестели под ветром. Миновала тревожная брачная пора птиц, и они, вскормив птенцов, сбивались в дружные стаи, то мельтешили в чистом воздухе, то пятнали зеленый ковер озимого широкого поля. Во всем: в краснолицых, загорелых и возмужавших за лето людях, в откормленных, лоснящихся шерстью лошадях, в блестящих перьями птицах, в сытом лае собак - во всем чувствовался избыток ядреной, налитой силы.
   На токах растут курганами вороха зерна; здоровые, веселые парни играючи кидают в брички и машины пятипудовые чувалы с пшеницей - это осень! На озерах и прудах утиный кряк, гоготание гусей; в садах, отягощенные румяными плодами, гнутся ветви яблонь - это осень! По прогону, обмахиваясь хвостами, послушные хриплому крику и кнуту пастуха, идут коровы; последнюю тесину прибивает на крыше клуба плотник, вынимая гвозди откуда-то из-под седых усов, - это осень! Полные, оседающие ниже ватерлинии баржи с полосатыми арбузами тащит по Волге буксир, его обгоняет пароход, верхняя палуба заставлена ящиками с красными помидорами - осень шлет свои дары городам!
   ...В полдень Юрий приехал на каменный карьер, поставил машину у отдыхающего экскаватора, положившего на камень ковш с блестевшими стальными зубами.
   Под крутым берегом били светлые ключи, бисерными каплями кропили каменный выступ. Спускались в овражек пастухи, ложились на грудь к роднику, тянули сквозь зубы обжигающие холодом упругие струи, радовались. Неподалеку от родника, в каменоломне, работала Юлия, приходила к роднику в полдень вместе с каменщиками. Но вот на рассвете рухнула круча, под тяжелой красной глиной похоронила родник. Пришла молодая телка на водопой, обнюхала белыми ноздрями место, где был родник, будто не веря тому, что случилось. Пастухи покачали головами. Подивилась огорченная Юля, постелила в тени вяза платок, села, вытянув ноги. Знойный полдень накалил воздух, над песчаными островами горбился в текущем мареве лозняк, спокойная текла внизу река. Большими задумчивыми глазами смотрели коровы, стоя по брюхо в воде. Их рогатые тени затемняли голубое отражение неба.
   Вспомнилось, на третий день после похорон отца зашла в особняк и увидела, как Иванов мерит шагами зал, и мачеха тихо говорит, что мерить не нужно, она и без того уступает площадь Анатолию и Юле. И тогда и сейчас Юля не удивилась своему усталому примирению с Ивановым.
   - Можно? - услыхала Юля голос из-под кручи. Как всегда при первом взгляде на желтоволосую голову Юрия, у нее замерло сердце, слабость кинулась в руки и ноги.
   - Проходи, места хватит, - не сразу и отчужденно сказала Юля.
   Он сел поодаль, обхватил руками колени, положил на них подбородок. Юля смотрела на его четкий профиль, на голубоватый белок глаза.
   - Юля, я за тобой приехал.
   Она молчала.
   У черного зева штольни шофер пытался поднять домкратом заднюю ось груженной камнем машины.
   - Милая Осень, поедем! Тяжело тебе, верю, чувствую. С детских лет был он для тебя не только отцом - он заменял мать. Но что же делать? Надо жить, Юля! Что-то очень большое, изжившее себя, уходит из жизни вместе с отцом твоим. Это - отношение к человеку. Был Тихон Тарасович добрый по натуре, но обстоятельства сделали его жестким, часто неуместно жестким. Вот пересматриваем многие дела, кое-кого в партии восстанавливаем...
   - Ты ускорил его смерть. Я это почувствовала в последний разговор с ним. Поверь мне, я женщина, я сердцем понимаю, как враждебны вы были друг другу.
   В это время шофер вылез из-под машины, бросил на камни домкрат.
   - Амба! Резьба сработалась. - И, прыгнув, скатился по песку к Волге.
   - Поздно, Юрий Денисович. - Юля перекусила былинку седого полынка, не торопясь стерла тыльной стороной ладони слезы с загорелых щек, посмотрела на него влажными синими глазами.
   - Как же поздно? - хрипловато спросил Юрий, еле шевеля сохнувшими губами.
   - Одинаковые мы с тобой люди, Юра. И в то же время чужие, ужасно чужие. Обоим нам нужны иные спутники жизни. Может быть, мягкие, что ли. Не знаю, милый, говорила я тебе или нет, но думала часто вот о чем... Кажется мне, не любила я тебя и прежде. Просто ты мешал мне жить, дума о тебе мешала жить. Теперь чуточку узнала тебя, и все прошло. Да и зачем еще-то ближе сходиться? Ты - в городе, я - нынче здесь, завтра там. Работу не брошу хотя бы потому, что отняла у меня самое лучшее... в свое время.
   Он встал, протянул Юле руку. Она на мгновение судорожно сжала его пальцы, а когда он хотел поднять ее, умоляюще и сердито посмотрела на него снизу вверх.
   - Не надо. Я хочу отдохнуть.
   Он взглянул на солнце, сказал:
   - Так рано отдыхать?
   - Я очень устала, очень... Иди, не сердись.
   На рыжей горбинке Юрий остановился, помахал рукой. Юля нерешительно ответила ему тем же, а когда скрылась его широкая прямая спина и светлая голова, она долго смотрела за Волгу.
   Под вечер Юля вернулась с работы в свою комнату в бараке, стоявшем в лесу. Долго смотрела на фотокарточку Юрия. И вспомнился ей омут на Волге, белоголовый мальчишка... Перевернула карточку, придавила книгой, включила приемник. Полилась неторопливая о Волге песня.
   Отсветив свое, завершив дневную работу, уходило за город солнце. Старый дуб первым догадался, что надлежит ему делать: все дальше и дальше протягивал тень, и, как бы глядя на него, другие деревья расстелили по земле темные полосы. Уже забелел внизу легкий туман над травой, а небо еще долго отсвечивало, нехотя угасая. И когда музыка умолкла, молодое, новорожденное эхо внизу долины повторило ее последние звуки, повторило удивленно, как бы спрашивая: а дальше что?
   И Юля спросила себя: "А как жить дальше?" Утешилась поговоркой: тони мое горе - я на берегу.
   ...Родители не пытали Юрия, почему он вернулся один. Они молчали. Молчал и он, чувствуя невеселое освобождение свое. Прощаясь с прошлым, оставлял в нем что-то до грусти дорогое, с кровью оторванное от сердца.
   В тот же вечер он переехал на городскую квартиру.
   - Вот и Юра уехал, - сказала Любовь, устало опускаясь на стул.