Коновалов Григорий Иванович. Истоки (Книга 1)

   В свое время из молодых работников завода Юрий был единственный, на кого Савва не поднимал раскатистого властного баса. Раз как-то, когда Юрий, окончив вечерний институт, стал работать сменным инженером, Савва по-свойски налетел на него с крепким словом. Юрий протянул руку с длинными крупными пальцами и, пропуская слова сквозь плотно сжатые зубы, сказал, сильнее обычного окая:
   - Оставьте озорство.
   Савва фыркнул.
   - Грохочете... как порожняя бочка, - сказал Юрий, когда Савва неожиданно для себя уже успокоился и благодушно покуривал.
   - Ты это серьезно, Юра, насчет озорства-то?
   - Потешаю вас, - с обидным миролюбием ответил тогда Юрий.
   Савва пришел минута в минуту, широко распахнул двери и сразу же заговорил, ворча с начальнической фамильярностью:
   - Покоряюсь судьбе, покоряюсь. Уезжая в Москву, надеялся навсегда избавиться от твоего милого общества, но... судьба! Год совместного пребывания с тобой в одной упряжке нужно равнять с десятью годами работы во вреднейшем цехе.
   - Подвиг ваш зачтется вам, Савва Степанович.
   Тыча пальцем в грудь Юрия, Савва долго говорил о сроках строительства новых цехов. Смущали эти сроки Юрия необычайной сжатостью.
   - Это реальный расчет! - напористо говорил Савва.
   Юрий любил в Савве вот эту молодую энергию, волю и размах. До Саввы был директор добрый, сыроватый, нерешительный. Как стена резиновая: сколько ни бейся головой, не прошибешь и не зашибешься.
   - Ну как, Юра, рассказать о моих приключениях? - спросил Савва вдруг усталым голосом. - Не подымай высоко, не опускай низко.
   Юрию очень хотелось знать, что же могло произойти с этим умным и честным человеком, но ему в то же время было жалко его и еще было совестно копаться в больном сердце. Он тепло глянул в его глаза:
   - Потом как-нибудь, Савва Степанович. На охоте или на рыбалке. Врастайте в коллектив всем своим горячим сердцем. Со временем горечь осядет, второстепенное отсеется, а главное покажется в несколько ином свете. А там, глядишь, и не захочется толковать о своем черном дне.
   - Упрощаешь немного, Юра.
   - Зачем же усложнять сложное? Только запутывать. По себе знаю, Савва Степанович, чувства горькие границ не имеют. Лучше не давать им волю. Ушибов трогать не будем. По возможности, конечно. Поедем к нам, отдохнете, а?
   - Вези меня в горком, к Солнцеву, - приказал Савва и, усмехаясь, иронически добавил: - Воспламеним Тихона Тарасовича перспективой.
   IX
   Во дворе горкома Юрий поставил машину рядом с видавшим виды "газиком". Савва узнал этот автомобиль. Часто, бывало, в кромешной ночи гонялись с Солнцевым на этом "газике" за зайцами, ослепляя их фарами. И подумалось Савве, что машина смахивает на Тихона Тарасовича: лобастая, изношенная, она бегала по любому бездорожью. Как и Тихон, она уже много лет не отдыхала, страдала одышкой, но всегда имела походный, боевой вид. И еще вспомнил Савва: Солнцев нелегко расставался с привычными вещами, будь то машина или костюм.
   Вошли в просторный кабинет с почерневшей дубовой панелью. Из-за большого старого приземистого стола вышел вразвалку болезненно полный Тихон Солнцев.
   - Привет сталеварам, привет! - сказал он хрипловатым, как у погонщика быков, голосом. Достал из кармана серого просторного пиджака коробочку, взял из нее какую-то таблетку, ловко кинул в рот и запил нарзаном. Лукаво прищурив глаза в припухлых отечных веках, спросил Юрия: - Скажи мне, Юрий Крупнов, хвост вертит собакой или собака хвостом? - Не дожидаясь ответа, вынул из скрипящего ящика стола два экземпляра заводской газеты, подал один Савве, другой Юрию. - Как вам нравится фельетон "Бескрылая фантазия"?
   Зло смеялся некий Тихон Заволжский над городским строительным трестом: и дома-то строят нелепые, и средства-то расходуют не по назначению, и хватаются-то за многие объекты.
   - Тихон Тарасович, написано неплохо, - сказал Юрий.
   Взмахом выцветших бровей Солнцев погнал волны морщин по просторному лбу, они затерялись в густой медновато-седой заросли волос.
   - Этот новоявленный Щедрин - трус, - сказал он с одышкой. - Ишь ты, Тихон, да еще Заволжский. Таракан он запечный. А ты, секретарь, проморгал, выпустил из рук газету. Получилась игра фантазии, чересчур крылатая. Разберись! Скажи этим Тихонам и Епифанам: критикуйте в открытую. Они не селькоры первых дней Советской власти, перед ними товарищи по работе, а не кулаки с обрезом. Мы критику любим, но какую? То-то и оно!
   Савва украдкой следил за Юрием: тот слушал секретаря спокойно, не сводя с него голубых, с суровым холодком глаз, едва заметно улыбаясь уголками рта.
   "Что-то более значительное скрывается за этим разговором о фельетоне, - подумал Савва не без тревоги. - Солнцев опытный, умный, и вряд ли могла так взволновать его заводская газетка. Да и Юрка привычен к дисциплине и, не думавши, не благословил бы газету на выпад против... Да, да, тут ложится тень на горком".
   Тихон подошел к глухой стене, отдернул широким жестом занавеску.
   - Полюбуйтесь генеральным планом строительства города! - сказал он.
   Савва остановил взгляд на своем заводском районе. "Вот и Богатырь-гора. Но почему парк да еще фуникулер до самого пляжа? Тут же немедля начнем строить цехи", - думал он, слыша за своей спиной астматическое дыхание Солнцева.
   Савва вскользь сказал о генеральном плане городского строительства и потом с натиском заговорил о цели прихода - строительстве новых цехов. Сроки жесткие. Но ведь мы работаем на таком напряженном режиме с первых дней революции. История продиктовала условия, мы их приняли. Савва увлекся, убеждая Тихона, навязывая ему свою волю. Нет у городской партийной организации более важного дела, чем помощь комбинату: ведь тут сталь, машины.
   - Сроки строительства новых цехов жесткие, но это реальный расчет, повторял Савва несколько раз, склоняясь через стол к Тихону, задумчиво сидевшему в кресле.
   "Все это с размахом. Но боюсь, что это результат испуга, а не реальный расчет, обещание сгоряча... и стремление разжалованного снова стать замнаркома, и как можно попроворнее", - думал Тихон, тревожно прислушиваясь к своему с перебоями работавшему сердцу.
   Их глаза встретились на секунду-две и разошлись.
   - Подумаем, обсудим, - сказал Тихон. И, не повышая голоса, он стал спокойно говорить, что сталь сталью - это элементарный долг заводского коллектива, вот городу нужно помочь построить стадион не где-нибудь, а у Маришкина пруда, в овраге. Около заводов этакая разверстая пасть, источник оползней... А еще нужно филармонию... Пусть-ка Юрий покрепче займется оползнями, поможет геологам, приезжающим на днях. - А то ведь и завод сползет в Волгу, - закончил Тихон. Он встал, давая понять, что беседа кончилась.
   - Тихон Тарасович, сроки строительства новых цехов - закон. Обсуждать поздно, да и бесполезно, - сказал Юрий.
   Насмешливо приподняв правую бровь, он спросил Солнцева, в прежнем ли полудохлом состоянии кирпичный завод стройтреста.
   - А почему бы ему не быть в обморочном состоянии? - спазматическим голосом шутливо ответил Солнцев. - Вот посадим тебя в горком, дашь повелительные указания: восстань, завод, из праха!
   Переждав, когда заглохнет сипловатый густой смех Солнцева, Юрий попросил передать кирпичный завод Савве - без этого новые цехи не построить.
   - Как ты о дяде печешься, а?! - шутил Солнцев. - Жаль, что я не твой дядя, глядишь, поменьше бы критиковал, а?
   - Я о вас пекусь, Тихон Тарасович, чтоб на грядущей конференции критиковали меньше. Отдайте завод хотя бы на паях: половина кирпича нам, половина городу.
   - Не могу но поддержать просьбу Крупновых. У нас стало традицией: каждый рулевой города считается со сталеварами. Ладно, расширяйте завод, только меня вокруг пальца не обведете, - посмеивался Тихон.
   - Мы не рискнем пускать в ход пальцы... вы зубасты, - сказал Юрий.
   Вдруг в складках губ Солнцева появилось что-то грубое и жесткое, синие глаза взглянули на Юрия с дерзкой усмешкой.
   - Ну, теперь Крупнов поменьше может идти, а Крупнова покрупнее попрошу задержаться на минуту, - сказал Тихон. Он гневно нахмурился, заметив, как побледнел Юрий. "Молокосос, еще обижается". Закрыв двери за Юрием, он подошел к Савве, похлопал по плечу: - Держись, друг. Тяжело, знаю, тяжело. Однажды жестоко критиковали меня на активе. Измочалили, под нулевку отделали. А ведь душу вкладывал в работу. Доплелся до квартиры, а жаловаться некому: вдовствовал, маленькие Рэм и Юлька спали. Утром собрал партком и сам измолотил себя, душу вывернул. Товарищи пожалели. Тут, Савва Степанович, на себя надо наступать, увидать себя в завтрашнем дне. Мне не слаще от твоей осечки. Рекомендовал тебя с железной уверенностью.
   Савва сидел сбоку стола, подперев рукой подбородок, дремотно прикрыв веками выпуклые яблоки глаз. Из-под ресниц видел, однако: беспокойно двигаются по столу пухлые руки Тихона.
   - Помнишь, твой племянник сказал тебе в вагоне, когда ты уезжал в Москву: "Падать придется с большой высоты, желаю благополучного приземления". Вот и думаю, может быть, молодежь прозорливее нас?
   - Юрий шутил. Вообще мы, Крупновы, веселые, - мрачно сказал Савва.
   - Он шутит иногда не шибко весело. Вообще инженер застегнут на все пуговицы. Знаю, на моих глазах рос этот феномен. Что ж, молодые расправляют крылья, мы стареем. Как высоко подымутся, куда полетят, об этом мы должны подумать... Кстати, как он докладывал в ЦК партии о работе завода?
   - Доклады были со многих заводов - с Урала, Украины, - уклончиво ответил Савва, устало поднимая и опуская глаза.
   "А что бы я стал делать, случись со мной такое же? - подумал Солнцев. - Все, что угодно, но только не киснул бы. Никогда не испытывал я сострадания к погорельцам такого рода. Да и есть ли оно у других? Принцип выше личности. Отстаивая интересы государства, нельзя щадить персону".
   - Такой уж у меня характер, Савва, не отворачиваю лица ни от ветра, ни от грозы. Не уклоняюсь от ответственности за твою осечку... - Солнцев вдруг умолк: было что-то страшное в том, как внезапно широко распахнулись глаза Саввы, злые, горящие, как у голодного льва. Савва встал, прошел до окна, потом к столу, опять к окну. Тихон с беспокойством, граничащим с испугом, следил взглядом за его ногами: икры повыше коротких голенищ вздрагивали.
   - Не беспокойтесь, Тихон Тарасович. Я ломовая лошадь. Привык возить тяжести в гору, привык к поддержке товарищей. Когда падаю с горы, других с собой не увлекаю.
   - Немного не так понял меня. Пока я жив, поддержу тебя всеми силами, - опять громко сказал Солнцев. И вдруг, почесывая затылок, морщась в крайнем затруднении решить сложный вопрос, протянул: - Вот проблема-то, а!.. Дядя - директор завода, племянник - парторг. А? Удобно ли? Скажи!
   - Откровенно говоря, этот мужик не посчитается и с родней. Молодежь у нас хорошая.
   - Ну, ну, разговор об этом пока что черновой, - сказал Солнцев, пожимая на прощание руку Савве.
   Машину вел Юрий, Савва сидел рядом, уставившись немигающими глазами на мощенную булыжником дорогу. Оба молчали. Обоим было неловко оттого, что Солнцев так грубо выпроводил Юрия и секретничал с Саввой. По радио передавали песни в исполнении известной артистки, судя по ленивому голосу, женщины пожилой и толстой:
   Поморгала я глазами
   С выраженьем на лице:
   Стоит милый мой в Казани,
   Машет ручкой на крыльце.
   Юрий выключил радио, бросив:
   - Самодельщина!
   - У тебя нет чувства юмора. - Савва сердито засопел горбатым носом, снова включая приемник.
   - А у вас - вкуса, Савва Степанович.
   Певица тянула другую, также неприятную для Юрия, но очень нравившуюся Савве песню:
   А лаптищи-то на ём, ём, ём
   Черт по месяцу плел.
   Эх, ну, ну-да, ну.
   - Поехала, - сквозь зубы процедил Юрий и умолк.
   - Ну и денек! - заворчал Савва, сдвинув на затылок фуражку военного образца. - Утром был в Москве, потом успел прилететь на Волгу, провел совещание, с тобой поспорил, с Тихоном душу отвел. Как только выдерживает мой организм такую нагрузку, а?
   Юрий бросил косой взгляд на его голову, и ему показалось, что череп у Саввы железный, толщиной пальца в два.
   - Да, милок, - продолжал Савва раздумчиво, следуя ходу своих мыслей, - как бы мы ни огорчались, ни критиковали друг друга, а хорошая все-таки это штука - жизнь. И это говорит человек, который чуть-чуть не сломал себе голову. Сколько на моих глазах критиковали, понижали в должности работников различных калибров и жанров! И представь, Юрий, никто не помер от критики. А? - В голосе Саввы послышались столь неожиданные тонкие, срывающиеся звуки, что Юрий внимательно взглянул на него: лицо осунулось, глаза запали.
   "Не помирают, а стареть стареют. И давление повышается", - подумал Юрий.
   - Савва Степанович, на сегодня хватит с вас впечатлений.
   - Хватит. Отвези меня в гостиницу.
   Едва вошли в номер, заявился администратор, извиняясь, сказал, что придется Савве Степановичу перебраться на седьмой этаж в общежитие, потому что этот "люкс" займет товарищ Иванов.
   Савва побагровел, сопя горбатым носом.
   - Позвоню Солнцеву.
   - Не стоит, Савва Степанович, именно Солнцев велел приготовить "люкс" для товарища Иванова.
   Юрию горько и обидно было видеть безропотную податливость своего, бывало, всегда властного и сильного дяди.
   - Знаешь, Юра, о чем толковал Солнцев? - заговорил Савва, как только покинули номер. - Он думает, что кому-то из нас с тобой нужно уйти с завода.
   - Эх ты: "он думает"! Я тоже кое-что думаю о нем, да пока помалкиваю.
   Савва осерчал:
   - И какого черта задираешь старика?! У него за шутками бездна опыта, хитрости, а ты своей остротой весь на виду, еще мелко плаваешь.
   - На перепуганных я не обижаюсь. А твоего беззубого Робеспьера Тихона не боюсь. Пора ему на покой, рыбу удить.
   X
   Анатолий Иванов проснулся в номере гостиницы в шесть утра, как и приказывал себе вчера, ложась спать. Одинокий человек, он привык следить за своим здоровьем и очень был доволен, что командировка пока не нарушила режима.
   После ванны Иванов побрился, надел новый, с иголочки, коричневый костюм, велюровую мышиного пвета шляпу, привычными движениями рассовал по карманам серебряный с инициалами портсигар, спички, надушенный платок, записную книжку, надел часы на сухую маленькую крепкую руку.
   Он был невысокого роста, черноволосый, чернобровый, носил усы. Многолетнее курение придало его смуглому от природы лицу бледноватый оттенок. И тем заметнее выделялись на этом бледно-желтом лице черные глаза, мерцавшие из-под крылатого чуба.
   Все сильнее овладевало им то особенное чувство, которое бывает у молодых, облеченных высокими полномочиями людей, приехавших проверять работу периферийных товарищей: спокойное сознание своего превосходства, настороженность, наблюдательность.
   В вестибюле молодой человек в темном кителе, с планшеткой через плечо подошел к Иванову, сказал позевывая:
   - Отдохнуть негде, черт возьми!
   - Вы кто?
   Отставив ногу, парень ощупал Иванова скептическим взглядом мутных от бессонной ночи глаз.
   - Геолог. Документы показать?
   - Вот что, геолог, я ухожу на целый день. Отдыхайте в моем номере.
   - Толково, дружище! Мы бы с корешом и на газоне выспались с превеликим удовольствием, но куда денешь вон ее? - парень указал глазами в угол: там стояла женщина в плаще, тайно и неумело покуривая.
   - Жена?
   - Не-е-т... Геолог, товарищ по работе. Юлия, иди сюда! Нам повезло. Еще есть на свете наивные, добрые люди.
   "Ну если и подруга его такая же рубаха-тетка, я горько пожалею, что связался с ними", - подумал Иванов. Но отступать было поздно: Юлия, скомкав папироску, решительно двинулась к ним. Было что-то мальчишески-задорное в том, как она, засунув руки в карманы плаща, вскинув голову, легко шла, выпятив грудь.
   - В чем дело? - строго спросила Юлия, глядя только на своего товарища. Необычно яркими показались Иванову ее синие глаза на загорелом, несколько длинном лице.
   - Понимаешь, Юлька, товарищ этот - свой мужик.
   Юлия окинула Иванова взглядом с ног до головы, усмехнулась.
   Подошли еще парень и девушка, тоже геологи.
   Иванов привел геологов в номер. Юлия застелила бельем диван, велела товарищам отдыхать.
   - Я навещу братишку, отца, а в тринадцать ноль-ноль приду за вами, сказала она, нетвердо выговаривая "р", потом прямо посмотрела на Иванова, предложила, протягивая руку: - Познакомимся, что ли, добрый дядька?
   - Иванов, Анатолий Иванович. - Он пожал узкую с длинными пальцами руку.
   - Боже праведный! Какая редчайшая фамилия! - И Юлия засмеялась, играя глазами, зубы поблескивали, белые и плотные, два из них сидели чуть избочившись.
   Это-то и придавало улыбке живую прелесть. Юлия поправляла перед зеркалом очень густые, медно-красного отлива волосы, не переставая весело болтать:
   - Я бы на вашем месте заменила фамилию другой, например товарищ Итакдалее. Хорошо?
   "В ней есть что-то особенное, этакое зелье", - подумал Иванов.
   - Зачем же заменять фамилию? - спросил он.
   - Вполне естественно! На собраниях, в учебниках логики, в задачах по арифметике так и говорят: Иванов, Петров и так далее. Это Итакдалее очень оригинально. Не правда ли?
   - Перестань, Юлька, кокетничать, - оборвал ее геолог, снимая сапоги и примериваясь взглядом к дивану. - Тебе это чертовски не идет.
   - Вы напрасно, Юля не кокетничает, она... просто веселая девушка, возразил Иванов, а парень мудро усмехнулся, как усмехается человек, которому надоели одни и те же заблуждения людей.
   - Колька прав, я раздурилась, - серьезно сказала Юлия, но вдруг опять засмеялась. - Виноваты в этом, добрый человек, вы: я давно не встречала таких галантных мужчин!
   - Юлька, не дерзи! Товарищ может осерчать, попросить нас из номера.
   - Молчу.
   - Что же вы будете разведывать? - осведомился Иванов после неловкой паузы.
   Геологи переглянулись.
   - Что-то вроде строительной площадки, - уклончиво отозвался парень. Юлия смягчила улыбкой его угрюмый ответ, спросила Иванова, приподнимая брови:
   - А вы, Ваныч, имеете какое-нибудь касательство к разведке?
   - Некоторым образом имею.
   - Что вас интересует: нефть? Мы-то по борьбе с оползнями.
   - Все меня интересует, - сказал Иванов, - все, особенно люди.
   Он пожелал гостям хорошенько отдохнуть, ушел, прощально взглянув на свой новенький фибровый чемодан.
   "Вот и окунулся в обыденную жизнь. Встал рано, глупостей наделал, думал он, презирая себя за неожиданную доверчивость. - Что они за люди? Своя у них жизнь, свои нравы". И хотя их жизнь представлялась ему грубовато-примитивной, он чувствовал, что в ней было что-то сильное, заманчивое.
   "Забавные люди", - решил он. Но, несмотря на снисходительную оценку, ему хотелось снова повидать этих "забавных". И он решил к часу дня обязательно вернуться в номер, когда Юля будет там.
   В свой номер Иванов явился, однако, с уверенностью, что случайно приголубленные гости ушли. Но они сидели за столом, как у себя дома, и пили чай.
   Юля была в зеленом платье, сапожки заменила туфлями. Только теперь Иванов заметил, что была она высока, несколько худощава и все-таки стройна. Она стояла посредине комнаты, спокойно давая оглядеть себя.
   "У нее еще одно редкое сочетание: тонкая фигура и сильные ноги и руки. Если бы не правильный нос, лицо казалось бы некрасивым", - подумал Иванов, украдкой поглядывая на ее улыбающиеся тонкие губы.
   "Очевидно, трудно привыкнуть женщине к усам у человека невысокого", озорно думала Юлия. Да, если бы не этот выпуклый лоб, не эти серьезные глаза, она бы не поверила, что перед ней мужчина, а не мальчик.
   "Ну прямо сущая лялечка... Хочется пожалеть, приласкать", неожиданное желание мелькнуло у нее. Подняла руку, чтобы откинуть со лба его нависавшие двумя глянцевыми крыльями волосы, но вовремя изменила движение руки, поправила воротничок своего платья.
   - Садитесь, Толя, чай пить. Попали на Волгу - чай пить надо: тут водохлебы, - сказала Юля. - Хотя за вашу любезность полагалось бы угостить вас чем-нибудь покрепче, но... в городе очень сильны антиспиртные страсти.
   - Почему бы это? - спросил Иванов, принимая чашку из рук Юлии.
   - Какое-то начальство скомпрометировало себя по этой части, и теперь в ожидании верховной кары даже рядовые в рот хмельного не берут. Говорят, партийное руководство на заводе проводит линию сухого закона. Мой давний друг Юрий Крупнов - парторг. Воображаю его в этой роли! Он может отучить не только от вина, но и от курева! - И Юлия нервно засмеялась.
   - Давайте-ка чай допьем и к твоему Юрию отправимся. Авось он поможет нам. Для завода будем работать, - сказал парень.
   - Не люблю одалживать у знакомых, тем более у таких, как мой Юрий.
   - Опять кокетничать? Что с тобой? Взвинтилась вся. Вот от товарища Иванова без спеси приняли помощь. Отдохнули. Спасибо.
   - От Анатолия Ивановича можно принять, а от Юрия никогда, - сказала Юлия, улыбаясь весело и вызывающе.
   Иванов снова почувствовал всю прелесть ее дерзкой женственности.
   "Своевольная, язвительная, очевидно, нервная и горячая, - думал он, наблюдая ее порывистые движения. - Давно где-то видел я эту девчонку, именно эти синие глаза и медные волосы". Он пожалел, что им придется скоро расстаться. После чая пошел проводить гостей.
   - Так вы тоже геолог? - спросила Юлия и решительно посоветовала: Ищите настойчиво и найдете, что вам надо.
   - Постараюсь... А я вас и прежде встречал где-то...
   Взвалив на плечи рюкзак, Юля спросила:
   - А вы, случайно, не пишете стихи?
   - Да, пишу, по вдохновению, - легко признался Иванов, выходя вместе с девушкой в коридор.
   - Тогда вы совсем хороший парень! Ей-богу!
   - Вы мне тоже нравитесь. У вас глаза синие-синие и правдивые.
   - А у вас черные и наиправдивейшие... Усы вам... сбрейте.
   "О, она отваживается подавать советы!.."
   Когда она взяла удостоверение у администратора гостиницы, Иванов попросил:
   - Юля, можно взглянуть на вашу карточку?
   - Можно, - охотно согласилась Юля и, вздохнув, пожаловалась: - Я тут выгляжу старушенцией.
   Когда ее фотографировали, она, очевидно, хотела выйти очень серьезной, плотно сомкнула губы, но глаза не подчинялись, они улыбались, звали, дразнили.
   "Что-то рискованное, ненадежное в этих глазах. Заведут и бросят".
   - Что скажете, если я оторву карточку?
   Юля выхватила из рук Иванова удостоверение.
   - Сдирали бы, когда была в ваших руках. - И, явно поддразнивая, добавила: - На такие поступки санкции не требуется. Ну-с, прощайте, товарищ Итакдалее. Странный вы человек...
   И досадно стало Иванову: мелькнула и, наверное, навсегда исчезла. Сами собой складывались в уме неясные, как предчувствие, певучие строчки о девушке. И невозможно было разъединить эту тихую певучесть в душе и образ Юли. Они слились вместе, как воды разных рек в одной большой реке. И радостно и грустно было оттого, что так случилось.
   "Она явно нервничала, говоря о Юрии Крупнове. Неспроста, тут какая-то тайна", - подумал Иванов. Он поймал себя на мысли: Юрия хотелось увидеть совсем не потому, что он парторг завода, - ему не терпелось узнать, какие отношения между Юлией и Крупновым.
   У Иванова был давний острый интерес к семье Крупновых: собирал материал для книги о революционном движении в Поволжье. Говорили, что обер-мастер Денис хранит письма Ленина, но точно об этом никто не знал. "На простой козе к нему не подъедешь, - сказал Иванову доцент-историк. Строгая семья".
   В его памяти остался Михаил Крупнов - рябой, ошеломляющий своей откровенностью. С ним познакомился давно: вместе ходили на собрания литературного объединения. Юрия помнил плохо.
   XI
   В партком завода Иванов пришел в пять часов, в точно назначенное ему время. До этого он побывал у Солнцева, под руководством которого работал когда-то в горкоме комсомола. Солнцев посоветовал ему вникать глубже в дела, "влазить" в шкуру тех, кого проверяешь. Как знать, сказал он, хитровато улыбаясь, может, самому Иванову придется работать на месте того же Юрия Крупнова.
   - Кто мне по душе, с тем я легко не расстаюсь.
   Иванов знал, что обком считается с желаниями Тихона Тарасовича и еще не было случая отказа в какой-либо просьбе его.
   Авторитет Солнцева особенно возрос после решительного и глубокого обновления руководства области и города в 1936 - 1937 годах; многие тогда были отстранены от работы, исключены из партии, а некоторые посажены в тюрьмы. Тихон прошел сквозь эту бурю еще более окрепшим, закаленным.
   В приемной парткома Иванов скромно сидел у порога, поставив ноги под прямым углом и положив на колени руки. Эта наивная детская поза не вязалась с пытливой настороженностью небольших черных колючих глаз. Рядом с ним беспокойно ерзал на стуле румяный человек, от которого пахло сдобными булками. Оба они прислушивались к тому, что рассказывал Марфе Холодовой хитроватый парень, блестя золотым зубом.
   - Понимаешь, Марфуша, подъехал я на "газике" с моим Петруниным в десять часов прямо к парадному, а там стоит молодой человек в шикарном костюме - твой, значит, Юрий Денисович. "Здравствуйте, товарищ заведующий автогаражом, - говорит твой моему. - Часы у вас, - спрашивает, правильные?" Заторопился мой, полез в карман, а часы на руке. "Точные у вас часы, - говорит твой, - ровно десять. Почему же вы опоздали на работу? Как обслуживают рабочих ваши автобусы? Не знаете?" И дальше, окаянный, спокойно, с улыбкой: "Ну вот, чтобы вы знали лучше, как работает парк, прикажите шоферу отогнать ваш "газик" в гараж заводской поликлиники. На работу поездите в автобусе. Кстати, врачи нуждаются в машине". Мой начал было: "Живу далеко, у Маришкина пруда". А твой моему: "Это очень даже хорошо, что далеко живете: лучше узнаете работу". - Парень засмеялся. Так вот и получил я внеочередной отпуск!