Страница:
Пока эта группа не спеша двигалась по залу и рассаживалась за столиками, шум в зале внезапно стих. Подобная многозначительная тишина всегда предшествует появлению королевской особы. Головы всех присутствующих повернулись к входной двери: там стоял принц Абдулла, почетный гость бала, прямой и чопорный, как будто он принимал военный парад. Притворно скромно опираясь на его руку, в облаке сверкающего серебристо-серого тюля рядом с ним плыла по ступенькам Пэйган.
Кейт уже совершенно откровенно флиртовала с Ником, чувствуя себя с ним в полной безопасности. Ровно в полночь с потолка в зал опустилось множество розовых и белых надувных шаров, а всем присутствующим в зале дамам преподнесли по золоченой пудренице, сделанной в форме сердечка, и по розовой, на длинном стебле, розе. По залу начали бросать серебряный серпантин, и всякие формальности были окончательно позабыты.
Кейт не могла больше выносить этого веселья и снова направилась в туалет, но по дороге ее перехватил Ник, который, хотя и был на работе, немного выпил.
— Послушай, — зашептал он, — мы тут оба с тобой одиноки. Джуди не хочет иметь со мной ничего, для нее я только друг. Сегодня она даже разговаривать со мной не хочет. Мне так страшно и тошно. Ты мне нужна, Кейт, — сказал он прямо. — Кейт, милая, пойдем ко мне в комнату.
Кейт удивлялась самой себе, что она раздумывает над подобным предложением. После того как ее отвергли, ей особенно хотелось ощутить себя в теплом объятии мужских рук.
— Не знаю, — задумчиво проговорила она. — А как мы это устроим?
— Будь среди первых, когда начнете садиться в автобус, а потом незаметно выскользни через заднюю дверь, пока учительница будет еще пересчитывать садящихся около передней. Договорись с Пэйган, чтобы она ночью тебе открыла. — Кейт выглядела такой несчастной и заброшенной, что Ник рискнул и обнял ее.
— Ладно, попробую, но ничего не обещаю. Все будет зависеть от Пэйган.
Она вернулась в зал и посоветовалась с Максиной, которая держалась несколько нетвердо после двух бокалов шампанского.
— Пьер тоже хочет, чтобы я осталась, — сказала Максина, явно горевшая желанием поступить именно так.
— Он тебя отвезет в то шале, где живет их команда?
— Нет, он заказал номер здесь. Просто на всякий случай.
На Кейт это сообщение произвело большое впечатление:
— Господи, это какие же деньги? И даже без предварительной договоренности!
— А почему бы нам и в самом деле не остаться? — Подруги посмотрели на Пэйган, которая в это время танцевала с видом настоящей принцессы. — А Пэйган не. захочет остаться, как ты думаешь?
— По-моему, она не отважится. — Подружки помахали через зал Пэйган и снова устремились в туалет.
— Остаться? — воскликнула Пэйган. — Да как же я могу остаться? Об этом же все узнают !
Я вам открою в пять часов. Только, ради бога, не опаздывайте.
Ровно в час Кейт и Максина уселись в автобус, прямо перед Пэйган, которая нарочно устроила около двери небольшое представление, приподнимая юбку, чтобы забраться на ступеньку, и громко высказывая свое недовольство. Пэйган преуспела настолько, что чуть было не столкнула учительницу в канаву, а Кейт и Максина тем временем выскользнули в заднюю дверь.
Кейт помчалась назад в «Империал» и бегом поднялась по черной лестнице на шестой этаж, где ее дожидался Ник. Они быстро прошли по коридору до служебной лестницы. Оказавшись наконец в безопасности в своей комнате, Ник обнял Кейт, потом расстегнул ее неуклюжее твидовое пальто. Кейт весело вспрыгнула на краешек кровати, которая громко заскрипела. Ник мягко привлек ее к себе, прижал ее голову к своей груди и стал гладить по волосам. Он гладил долго, пока не почувствовал, что ее тело расслабилось. Тогда он принялся целовать Кейт в волосы, щеки. Но не в губы, пытаясь как бы показать тем самым, что не хочет кого-то или что-то предавать. Через какое-то время, однако, Кейт подтянулась немного вверх, притянула к себе его лицо и прильнула к его губам. Со стоном, позабыв про все на свете, он впился ей в губы и стал целовать со всей нерастраченной страстью своих восемнадцати лет и со всем тем напряжением и болью, что накопились за последние восемь месяцев. Казалось, их поцелуй длился не меньше получаса. У него не было сил даже на секунду отпустить ее, он утонул в запахе и теплоте ее тела, которые чувствовались даже через кремовое платье из тафты, с каждой минутой сминавшееся все сильнее.
Потом платье оказалось на полу, и Ник уже нежно целовал ее груди. «Давай под одеяло», — пробормотал он, но теперь уже Кейт не хотела кого-то или что-то предавать, и они так и остались лежать сверху на сбитых и перепутанных простынях, полураздетые, сплетя руки и ноги, извиваясь и постепенно сбрасывая с себя еще оставшуюся одежду, пока наконец Ник не оказался, торжествующий и совершенно голый, сверху на истомившемся от желания теле Кейт.
Странно, что-то не так, подумала Кейт, попытавшись одной рукой погладить Ника внизу. У нее осталось впечатление, будто Ник уже все сделал.
Когда она дотронулась до него, Ник вспыхнул, поцеловал ее с прежней страстью, но отодвинулся: от ее опущенной руки.
Через десять минут Кейт снова потянула руку к нему. Ей захотелось ласкать его так, как научил ее Франсуа. Она хотела почувствовать уверенность в том, что сдала какой-то непонятный ей самой экзамен. Она ощутила у себя в ладони что-то влажное, похожее на небольшой мешочек, но Ник снова убрал ее руку. Оба почувствовали себя как-то неудобно. Ни один из них не знал, что же делать дальше. В приступе отчаяния они обнялись и плотно прижались, как друзья, согревая и утешая друг друга в своих объятиях.
Но обоим было очень грустно.
Максина, хрустя сапогами по снегу, торопилась навстречу Кейт, которая стояла под фонарем, дрожа от холода. На улице лежали синие ночные тени. Не говоря друг другу ни слова, девочки взялись за руки — хорошо, что на них были теплые варежки, — и побежали к школе. Подойдя к задней двери, они тихонько постучали в нее.
Дверь широко и резко распахнулась. За ней стояла разъяренная, кипевшая негодованием сестра-хозяйка, облаченная полностью в свою дневную форму, чем-то напоминавшую матросскую.
— Хороша парочка! — закричала она. — И вам не стыдно?! Немедленно к директору!
Месье Шарден, одетый в шелковый ночной халат каштанового цвета, в гневе мерил взад-вперед шагами кабинет. Пэйган, бледная и молчаливая, сидела в кресле, нервно вцепившись в подлокотники. На ней был старый халат из верблюжьей шерсти, чем-то похожий на монашескую рясу и с разрезами в тех же местах, что бывают на рясах, но перехваченную в талии пурпурным атласным поясом. Выглядела Пэйган очень неважно. Растрепанная сестра-хозяйка разбудила ее в три часа утра. Звонила мать Пэйган: утром с дедом, когда он был в конюшне, произошел сердечный приступ, и после обеда он скончался. Пэйган предстояло немедленно возвращаться в Англию.
Проходя через комнату Кейт в смежную комнатку, чтобы разбудить Пэйган, сестра-хозяйка обратила внимание, что ни Кейт, ни Максины в постелях нет. Пэйган, хоть и была ошеломлена сообщением о смерти деда, ничего не сказала. И сейчас, когда девочек вводили в кабинет, Пэйган — чтобы дать им понять, что она их не выдала, — подняла на них глаза и спросила: «И где же вы были? В „Гринго“?»
Только сейчас до Кейт и Максины дошло, в какую же историю они попали. Стоя в пальто в нетопленом кабинете, они дрожали не только от холода и страха перед Шарденом, но и от ужаса перед тем, что они скажут потом родителям. Мягкие и нежные розовые лепестки увядшей розы, которую держала в руках Кейт, медленно планируя, опускались на пол, пока наконец в руке у нее не остался один только длинный колючий стебель.
И тогда Шардена прорвало. Он изрыгал на них всевозможные проклятья, упрекал в неблагодарности, обзывал шлюхами. Под занавес, уставив пухлый палец на Кейт, он проорал:
— А ты, путана, ты — гоняешься за каждыми штанами в городе!
Тут в Кейт снова заговорила ирландская кровь, и она ответила:
— Вы тоже, месье.
Наступила угрожающая тишина, а потом Шарден с ядовитой злобой в голосе произнес:
— Завтра вы обе будете исключены из школы.
— Нет, не будут, — как-то устало, без выражения возразила Пэйган.
— А кто вы такая, чтобы указывать мне, как поступить? — повернулся к ней Шарден.
— Я подруга вашего приятеля, Поля. Он приглашал меня к себе домой и показывал мне разные фотографии. Много фотографий. Я подумала, что ему столько не нужно, поэтому украла несколько штук и оставила их в городе, у друзей. Впрочем, некоторые у меня с собой.
Она порылась в кармане халата и извлекла фотографию, на которой был изображен Поль в постели с двумя маленькими южноафриканскими девочками, которые почему-то внезапно уехали из школы сразу же после Рождества. Пэйган показала снимок вначале сестре-хозяйке, потом Шардену, потом засунула его назад в карман и достала козырную карту — фотографию самого месье Шардена, толстого и в чем мать родила возлежащего на тоже голом Поле.
— Удачные снимки, — тусклым и бесстрастным голосом проговорила Пэйган. Еще вчера изображенные на них сцены казались бы ей ужасающими и возмутительными. Сейчас же, на фоне смерти деда, они как будто потускнели, поблекли. — Мне кажется, ваш план может действовать только в том случае, если вы будете обрабатывать отцов поодиночке. А если кто-нибудь увидит на фотографии не одну, а нескольких девочек сразу, он поймет, что вы дешевый шантажист, месье Шарден, и что вы нарочно подставили этих девочек под аппарат. Поль мне сам об этом рассказал. — Никто не произнес ни слова и не двигался с места. — По-моему, он называл таксу: по шесть тысяч франков с каждого отца каждые три месяца. Я еще не думала, что сделаю с этими фотографиями. Но, если вы предпримете что-нибудь против Кейт и Максины, я пойду прямо в полицию со всеми снимками, какие у меня есть, и расскажу им все. Решайте сами, месье Шарден.
Шарден постоял немного молча, потом улыбнулся и явно через силу произнес:
— Мисс, вы, несомненно, потрясены и опечалены прискорбным известием о кончине вашего деда. Поэтому я не стану обращать внимания на выдвинутые вами чудовищные обвинения. И поскольку я не хочу покрывать позором собственную школу, я не стану наказывать двух этих глупых девчонок.
Он откашлялся и выдержал паузу, чтобы придать своим словам необходимую весомость.
— Но я надеюсь, они понимают всю серьезность допущенного ими проступка. Слава богу еще, что никто из вас не забеременел. А теперь марш спать, быстро!
Девочки, усталые и перепуганные, с чувством глубокого облегчения побрели к себе в комнату, ощутив вдруг приступ слабости. Больше можно ни о чем не волноваться, думали они, с трудом, из последних сил раздеваясь.
Но они ошибались. Ошибался и директор. Потому что одна из них уже была беременна.
Часть II
7
Кейт уже совершенно откровенно флиртовала с Ником, чувствуя себя с ним в полной безопасности. Ровно в полночь с потолка в зал опустилось множество розовых и белых надувных шаров, а всем присутствующим в зале дамам преподнесли по золоченой пудренице, сделанной в форме сердечка, и по розовой, на длинном стебле, розе. По залу начали бросать серебряный серпантин, и всякие формальности были окончательно позабыты.
Кейт не могла больше выносить этого веселья и снова направилась в туалет, но по дороге ее перехватил Ник, который, хотя и был на работе, немного выпил.
— Послушай, — зашептал он, — мы тут оба с тобой одиноки. Джуди не хочет иметь со мной ничего, для нее я только друг. Сегодня она даже разговаривать со мной не хочет. Мне так страшно и тошно. Ты мне нужна, Кейт, — сказал он прямо. — Кейт, милая, пойдем ко мне в комнату.
Кейт удивлялась самой себе, что она раздумывает над подобным предложением. После того как ее отвергли, ей особенно хотелось ощутить себя в теплом объятии мужских рук.
— Не знаю, — задумчиво проговорила она. — А как мы это устроим?
— Будь среди первых, когда начнете садиться в автобус, а потом незаметно выскользни через заднюю дверь, пока учительница будет еще пересчитывать садящихся около передней. Договорись с Пэйган, чтобы она ночью тебе открыла. — Кейт выглядела такой несчастной и заброшенной, что Ник рискнул и обнял ее.
— Ладно, попробую, но ничего не обещаю. Все будет зависеть от Пэйган.
Она вернулась в зал и посоветовалась с Максиной, которая держалась несколько нетвердо после двух бокалов шампанского.
— Пьер тоже хочет, чтобы я осталась, — сказала Максина, явно горевшая желанием поступить именно так.
— Он тебя отвезет в то шале, где живет их команда?
— Нет, он заказал номер здесь. Просто на всякий случай.
На Кейт это сообщение произвело большое впечатление:
— Господи, это какие же деньги? И даже без предварительной договоренности!
— А почему бы нам и в самом деле не остаться? — Подруги посмотрели на Пэйган, которая в это время танцевала с видом настоящей принцессы. — А Пэйган не. захочет остаться, как ты думаешь?
— По-моему, она не отважится. — Подружки помахали через зал Пэйган и снова устремились в туалет.
— Остаться? — воскликнула Пэйган. — Да как же я могу остаться? Об этом же все узнают !
Я вам открою в пять часов. Только, ради бога, не опаздывайте.
Ровно в час Кейт и Максина уселись в автобус, прямо перед Пэйган, которая нарочно устроила около двери небольшое представление, приподнимая юбку, чтобы забраться на ступеньку, и громко высказывая свое недовольство. Пэйган преуспела настолько, что чуть было не столкнула учительницу в канаву, а Кейт и Максина тем временем выскользнули в заднюю дверь.
Кейт помчалась назад в «Империал» и бегом поднялась по черной лестнице на шестой этаж, где ее дожидался Ник. Они быстро прошли по коридору до служебной лестницы. Оказавшись наконец в безопасности в своей комнате, Ник обнял Кейт, потом расстегнул ее неуклюжее твидовое пальто. Кейт весело вспрыгнула на краешек кровати, которая громко заскрипела. Ник мягко привлек ее к себе, прижал ее голову к своей груди и стал гладить по волосам. Он гладил долго, пока не почувствовал, что ее тело расслабилось. Тогда он принялся целовать Кейт в волосы, щеки. Но не в губы, пытаясь как бы показать тем самым, что не хочет кого-то или что-то предавать. Через какое-то время, однако, Кейт подтянулась немного вверх, притянула к себе его лицо и прильнула к его губам. Со стоном, позабыв про все на свете, он впился ей в губы и стал целовать со всей нерастраченной страстью своих восемнадцати лет и со всем тем напряжением и болью, что накопились за последние восемь месяцев. Казалось, их поцелуй длился не меньше получаса. У него не было сил даже на секунду отпустить ее, он утонул в запахе и теплоте ее тела, которые чувствовались даже через кремовое платье из тафты, с каждой минутой сминавшееся все сильнее.
Потом платье оказалось на полу, и Ник уже нежно целовал ее груди. «Давай под одеяло», — пробормотал он, но теперь уже Кейт не хотела кого-то или что-то предавать, и они так и остались лежать сверху на сбитых и перепутанных простынях, полураздетые, сплетя руки и ноги, извиваясь и постепенно сбрасывая с себя еще оставшуюся одежду, пока наконец Ник не оказался, торжествующий и совершенно голый, сверху на истомившемся от желания теле Кейт.
Странно, что-то не так, подумала Кейт, попытавшись одной рукой погладить Ника внизу. У нее осталось впечатление, будто Ник уже все сделал.
Когда она дотронулась до него, Ник вспыхнул, поцеловал ее с прежней страстью, но отодвинулся: от ее опущенной руки.
Через десять минут Кейт снова потянула руку к нему. Ей захотелось ласкать его так, как научил ее Франсуа. Она хотела почувствовать уверенность в том, что сдала какой-то непонятный ей самой экзамен. Она ощутила у себя в ладони что-то влажное, похожее на небольшой мешочек, но Ник снова убрал ее руку. Оба почувствовали себя как-то неудобно. Ни один из них не знал, что же делать дальше. В приступе отчаяния они обнялись и плотно прижались, как друзья, согревая и утешая друг друга в своих объятиях.
Но обоим было очень грустно.
Максина, хрустя сапогами по снегу, торопилась навстречу Кейт, которая стояла под фонарем, дрожа от холода. На улице лежали синие ночные тени. Не говоря друг другу ни слова, девочки взялись за руки — хорошо, что на них были теплые варежки, — и побежали к школе. Подойдя к задней двери, они тихонько постучали в нее.
Дверь широко и резко распахнулась. За ней стояла разъяренная, кипевшая негодованием сестра-хозяйка, облаченная полностью в свою дневную форму, чем-то напоминавшую матросскую.
— Хороша парочка! — закричала она. — И вам не стыдно?! Немедленно к директору!
Месье Шарден, одетый в шелковый ночной халат каштанового цвета, в гневе мерил взад-вперед шагами кабинет. Пэйган, бледная и молчаливая, сидела в кресле, нервно вцепившись в подлокотники. На ней был старый халат из верблюжьей шерсти, чем-то похожий на монашескую рясу и с разрезами в тех же местах, что бывают на рясах, но перехваченную в талии пурпурным атласным поясом. Выглядела Пэйган очень неважно. Растрепанная сестра-хозяйка разбудила ее в три часа утра. Звонила мать Пэйган: утром с дедом, когда он был в конюшне, произошел сердечный приступ, и после обеда он скончался. Пэйган предстояло немедленно возвращаться в Англию.
Проходя через комнату Кейт в смежную комнатку, чтобы разбудить Пэйган, сестра-хозяйка обратила внимание, что ни Кейт, ни Максины в постелях нет. Пэйган, хоть и была ошеломлена сообщением о смерти деда, ничего не сказала. И сейчас, когда девочек вводили в кабинет, Пэйган — чтобы дать им понять, что она их не выдала, — подняла на них глаза и спросила: «И где же вы были? В „Гринго“?»
Только сейчас до Кейт и Максины дошло, в какую же историю они попали. Стоя в пальто в нетопленом кабинете, они дрожали не только от холода и страха перед Шарденом, но и от ужаса перед тем, что они скажут потом родителям. Мягкие и нежные розовые лепестки увядшей розы, которую держала в руках Кейт, медленно планируя, опускались на пол, пока наконец в руке у нее не остался один только длинный колючий стебель.
И тогда Шардена прорвало. Он изрыгал на них всевозможные проклятья, упрекал в неблагодарности, обзывал шлюхами. Под занавес, уставив пухлый палец на Кейт, он проорал:
— А ты, путана, ты — гоняешься за каждыми штанами в городе!
Тут в Кейт снова заговорила ирландская кровь, и она ответила:
— Вы тоже, месье.
Наступила угрожающая тишина, а потом Шарден с ядовитой злобой в голосе произнес:
— Завтра вы обе будете исключены из школы.
— Нет, не будут, — как-то устало, без выражения возразила Пэйган.
— А кто вы такая, чтобы указывать мне, как поступить? — повернулся к ней Шарден.
— Я подруга вашего приятеля, Поля. Он приглашал меня к себе домой и показывал мне разные фотографии. Много фотографий. Я подумала, что ему столько не нужно, поэтому украла несколько штук и оставила их в городе, у друзей. Впрочем, некоторые у меня с собой.
Она порылась в кармане халата и извлекла фотографию, на которой был изображен Поль в постели с двумя маленькими южноафриканскими девочками, которые почему-то внезапно уехали из школы сразу же после Рождества. Пэйган показала снимок вначале сестре-хозяйке, потом Шардену, потом засунула его назад в карман и достала козырную карту — фотографию самого месье Шардена, толстого и в чем мать родила возлежащего на тоже голом Поле.
— Удачные снимки, — тусклым и бесстрастным голосом проговорила Пэйган. Еще вчера изображенные на них сцены казались бы ей ужасающими и возмутительными. Сейчас же, на фоне смерти деда, они как будто потускнели, поблекли. — Мне кажется, ваш план может действовать только в том случае, если вы будете обрабатывать отцов поодиночке. А если кто-нибудь увидит на фотографии не одну, а нескольких девочек сразу, он поймет, что вы дешевый шантажист, месье Шарден, и что вы нарочно подставили этих девочек под аппарат. Поль мне сам об этом рассказал. — Никто не произнес ни слова и не двигался с места. — По-моему, он называл таксу: по шесть тысяч франков с каждого отца каждые три месяца. Я еще не думала, что сделаю с этими фотографиями. Но, если вы предпримете что-нибудь против Кейт и Максины, я пойду прямо в полицию со всеми снимками, какие у меня есть, и расскажу им все. Решайте сами, месье Шарден.
Шарден постоял немного молча, потом улыбнулся и явно через силу произнес:
— Мисс, вы, несомненно, потрясены и опечалены прискорбным известием о кончине вашего деда. Поэтому я не стану обращать внимания на выдвинутые вами чудовищные обвинения. И поскольку я не хочу покрывать позором собственную школу, я не стану наказывать двух этих глупых девчонок.
Он откашлялся и выдержал паузу, чтобы придать своим словам необходимую весомость.
— Но я надеюсь, они понимают всю серьезность допущенного ими проступка. Слава богу еще, что никто из вас не забеременел. А теперь марш спать, быстро!
Девочки, усталые и перепуганные, с чувством глубокого облегчения побрели к себе в комнату, ощутив вдруг приступ слабости. Больше можно ни о чем не волноваться, думали они, с трудом, из последних сил раздеваясь.
Но они ошибались. Ошибался и директор. Потому что одна из них уже была беременна.
Часть II
7
В своем старом, сильно поношенном пальто Джуди внезапно почувствовала себя глубокой провинциалкой. Ей так хотелось хотя бы примерить ту изысканную, великолепную одежду, что была мастерски выставлена в парижских витринах, на которые указывала ей Максина, не переставая при этом безостановочно болтать. Так они дошли до угла, где находился магазин «Гермес». Они робко толкнули стеклянную дверь и вошли. Оказавшись внутри, Максина немедленно задрала нос и принялась рассматривать самые дорогие в мире шелковые шарфики и женские сумочки с таким видом, словно они заведомо не могли удовлетворить взыскательным требованиям двух девочек-подростков. Джуди, ошалевшая от запаха прекрасно выделанной кожи, купила себе записную книжку-дневник в изумительной обложке из телячьей кожи и с прикрепленным сбоку золотым карандашом.
Сделав в «Гермесе» эту покупку, она почувствовала себя чуть более взрослой и чуть более француженкой. В конце концов, ей было сейчас целых семнадцать лет, и она провела в Париже уже два полных дня. Город привел ее в совершеннейшее восхищение. Она была потрясена его бульварами с рядами старых каштанов, его сверкающими магазинами, элегантными и надушенными женщинами, прекрасными ресторанами, при одном виде которых начинали течь слюнки. Потрясла ее и шумная, веселая обстановка дома у Максины: Джуди остановилась пока у нее и намеревалась прожить в их квартире неделю-другую, пока не подыщет себе работу и собственное жилье. Пока еще она не думала ни о первом, ни о втором: сегодня она еще делала вид, будто может позволить себе такой же свободный и беззаботный образ жизни, какой могли позволять себе хорошо обеспеченные Максина, Пэйган и Кейт. Когда-нибудь, дала себе слово Джуди, настанет такое время, что она сможет жить так постоянно, а не только несколько дней.
— А теперь посмотрим Латинский квартал, — заявила Максина, и девочки снова зашагали по заснеженным февральским улицам. Дойдя торопливым шагом до станции метро «Пале-Руаяль», они протопали под украшавшими вход коваными лилиями, сделанными в традициях модернизма, и устремились вниз по ступеням, мимо толстой старой торговки цветами, которая притулилась на табуретке, с головой завернувшись в серую шаль. Их встретила волна идущего снизу приятного тепла, а вместе с ним и запахов сигаретного дыма, старых желтеющих газет, канализации и чеснока.
— Опаздываем. Я обещала ему, что мы будем к двенадцати, — волновалась Максина, когда они уже выходили из метро. — Скорее всего он и сам опаздывает, особенно на встречу со мной. Он всегда подчеркивает, еще с того времени, когда мы были детьми, что на три года старше меня. Наши мамы дружили между собой еще со школьных лет, поэтому и нам с Ги приходилось часто видеться, и он был вынужден мириться с моим присутствием.
Максина быстро зашагала вдоль бульвара Сен-Жермен, рукой в ярко-красной перчатке таща за собой Джуди, которая норовила заглянуть по дороге в каждую улочку и переулок, отходившие в стороны от бульвара.
— А какую одежду шьет Ги? — спросила Джуди.
— Главным образом костюмы и блузки, иногда еще легкие пальто.
— Он сам шьет?
— Нет, конечно. У него есть закройщик и белошвейка. Они работают в одной комнате, а сам Ги живет в смежной. Он хочет обзавестись собственным ателье, но его крайне трудно снять, если нет хорошего стартового капитала. А у Ги ничего нет.
— Тогда как же он расплачивается со швеей и с закройщиком? — спросила Джуди.
— Отец отказался помогать ему. Он заявил, что модами занимаются только педерасты. Поэтому Ги взял в долг у некоторых из своих постоянных клиентов. Например, моей матери он предложил, что будет шить ей четыре платья в год за небольшую плату авансом. Она согласилась и порекомендовала его некоторым своим знакомым, и они тоже все согласились, даже тетушка Гортензия.
Тетушка Гортензия продолжала озадачивать Джуди и приводить ее в полное недоумение. Она была совершенно не похожа на всех других теток, каких довелось видеть Джуди, — да если на то пошло, то и на всех других взрослых вообще. Накануне вечером тетушка Гортензия повела их ужинать к «Мадам де Жорж». Те изысканные кушанья, которые там подавали: перепелиные яйца, артишоки, мясо цесарки, а на десерт что-то такое, что напоминало по вкусу замороженное бренди, — навсегда и сразу выработали у Джуди отвращение к тому, чем она привыкла питаться с детства. После этого роскошного ужина убавили свет и началось представление. На сцене появилась шеренга необычайно красивых девиц, шелестевших высокими султанами из розовых страусовых перьев. Все они были едва прикрыты, все высокие, элегантные, узкобедрые, с высокой грудью. Джуди вдруг заметила, что у всех девиц очень широкие плечи, бицепсы, мускулистые руки. Не веря собственным глазам, Джуди разинула рот. Она ущипнула Максину и спросила:
— А что, эти… э-э-э… девушки на самом деле мужчины, да?
— Да! — засмеялась Максина.
— И твоя тетушка сама нас сюда привела?!
Потрясающе!
— Она хотела, чтобы ты увидела что-нибудь такое… о-ля-ля! — захохотала Максина. — Это самое скромное из всех нескромных парижских ночных шоу. Тетушка Гортензия любит эпатировать буржуа. Она не выносит напыщенности и очень любит шокировать задавак.
— Я вас, европейцев, никогда не пойму.
— Зато мы вас хорошо понимаем. Мы прекрасно знаем, что может вас шокировать, — заметила тетушка Гортензия. Джуди показалось, что в звучании ее голоса было что-то от шелеста медленно падающего снега, от журчания струек воды в старинном каменном фонтане, от мягкого позванивания дорогого фарфора; странно, но было в нем и нечто общее со скрипом сапог для верховой езды, сделанных из добротной, хорошо выделанной кожи. Джуди почувствовала, что тетушка Гортензия принадлежит к числу тех людей, кто способен закатить колоссальный скандал, ни разу не повысив при этом голоса. У нее было крупное неровное лицо, на котором над широким ртом, вечно растянутым в обманчивой улыбке, торчал большой нос. Веки она накрасила зеленой краской, в тон изумрудно-зеленой причудливой шляпке из атласа. Она была высока ростом и производила впечатление человека надменного и неприступного — до тех пор, пока не одаривала вас своей странной, обворожительной улыбкой.
Пробежав по заснеженным улицам, девушки добрались наконец до запотевших от пара стеклянных стен кафе «Де Маго». Там они уселись за единственный свободный столик и заказали горячий лимонный пунш.
— Черт возьми, ни одного знакомого лица, — пожаловалась Максина. — Вечером тут совершенно иначе. Как-то раз я даже видела, как Симона де Бовуар ругалась здесь с Жаном Полем Сартром. А один раз я видела тут Жюльетту Греко. Она всегда носит черный свитер и брюки. Странный костюм, тебе не кажется?
— Зато можно по утрам не ломать себе голову над тем, что надеть, — проговорил невысокий гибкий молодой человек, блондин, одетый в черный свитер и брюки, усаживаясь на свободное место за их столиком. Внешне он чем-то напоминал вора-домушника: невысокий, с римским, слегка с горбинкой, носом, широким чувственным ртом и гривой льняных волос. — О господи, Максина, как же ты изменилась!.. А как постройнела! Я бы тебя даже в манекенщицы взял. — Он размотал с шеи длинный черный шарф и заказал три горячих сандвича с сыром и жареную ветчину — стандартный набор французского студента.
— Как живешь, как дела? — спросила Максина.
— Уже больше года живу в пансионате «Лондон», обзавелся пошивочной мастерской, но, похоже, никто этого пока не заметил.
— А как вам удалось отвертеться от службы в армии? — спросила, перебивая его, Джуди.
— Когда мне было четырнадцать лет, я переболел туберкулезом, поэтому армия меня забраковала. Отец, конечно, был из-за этого вне себя. Но маме очень понравилось, когда меня взяли на работу к Жаку Фэту: потому что я уже больше не рвался шить платья ей. Она постоянно жаловалась, что примерки такие утомительные и что я все время всаживаю в нее булавки! — Он усмехнулся.
— А как же вы после школы попали в ателье к одному из самых знаменитых портных? — спросила Джуди. — Его во всем мире знают!
— Честно говоря, я получил эту работу только потому, что моя мама была знакома с главной продавщицей салона Жака Фэта. А я до этого или сам портняжил, или срисовывал модели, которые делал Фэт. Разумеется, я делал это совершенно открыто, сама понимаешь. Но рисую я здорово. — Он подул в соломинку на Максину. — К концу первого года моей работы у Фэта меня уже сделали художником, который работает над отдельными деталями модели. А к концу второго года я стал уже помощником модельера. Не самого Фэта, ты понимаешь, но одного из его подмастерьев. — Молодой человек разлил по стаканам вино. — Моя работа заключалась в том, чтобы на основе эскизов, которые делал сам Фэт, готовить чертежи для закройщиков, в разных вариантах, пока не найдем то самое, изюминку. А затем, . когда была уже готова выкройка, когда идея была, как мы говорим, в материале, я должен был подыскивать подходящие пуговицы, «молнии» и следить за всеми этими деталями вплоть до первой примерки модели на манекенщице. Естественно, непосредственно с клиентами мы никогда дела не имели, с ними общаются продавщицы-примерщицы… Максина, если хочешь сохранить свою нынешнюю потрясающую фигуру, не заглатывай так сандвичи.
— А как вы научились шить? — снова спросила Джуди, которой всегда хотелось знать все и обо всем.
— Не знаю. Я просто шил, и все, — пожал плечами Ги.
Хотя Ги Сен-Симон и выставлял себя этаким только что вылупившимся на свет беззаботным гением, которому все удается без напряжения и усилий, но подлинная причина его успехов заключалась не только в его природном таланте, но и в той одержимости модой, которая побуждала его проводить каждую свободную минуту в обществе закройщиков и портных салона Жака Фэта, скрупулезно овладевая мастерством, которое создавалось и совершенствовалось поколениями и передавалось только через непосредственное обучение, от человека к человеку, причем портные-мужчины шили только мужскую одежду, а женщины — только женскую, и так было всегда.
— Но нельзя же просто так «взять и начать» ни с того ни с сего. Так не бывает, — возразила Джуди.
— Ну, я сшил несколько хороших костюмов маме. Она их носила. Сперва мне казалось, что она делает это только ради того, чтобы доставить мне удовольствие. Но потом все ее подруги тоже захотели иметь такие же костюмы. Ну что ж, была не была! Вот так я и начал. А теперь расскажи, что ты сама собираешься делать?
— Я хочу стать специалистом по интерьерам, хочу поехать учиться дизайну в Лондон, — ответила Максина, — но пока никак не могу осмелиться сказать о своих планах папе. Хочу как-нибудь подготовить тетушку Гортензию, чтобы она за меня это сделала.
— А я намереваюсь найти здесь, в Париже, место переводчицы, — уверенным голосом добавила Джуди, хотя отлично понимала, что сделать это будет очень непросто: соперничество за рабочие места в Париже было почти такое же отчаянное, как уличное движение, продолжительность рабочего дня во Франции была очень большой, а оплата труда весьма низкой.
— Да, а потом она вернется в Нью-Йорк, — весело проговорила Максина, — найдет себе работу в какой-нибудь из знаменитых транснациональных корпораций, где пригодится ее знание языков. И в конце концов выйдет замуж за своего босса!
— А можно взглянуть на то, что ты шьешь, Ги? — спросила Джуди, желая сменить тему разговора.
— Разумеется. Выходите замуж за каких-нибудь жутко старых миллионеров и становитесь моими лучшими клиентками. Покажу, но не сегодня: мне через десять минут надо быть у поставщика пуговиц. Давайте встретимся завтра после работы. В шесть вечера, в пансионате «Лондон». А потом я вас отведу поужинать в «Бо арт». Завтра Валентинов день, и студенты будут развлекаться вовсю… Я что-нибудь не так сказал?
— Нет-нет, все в порядке, — поспешно ответила Максина. — Просто у нас в школе в прошлом году была в Валентинов день небольшая неприятность. Мы… э-э-э… вернулись с танцев несколько позже, чем положено.
— Ну, это чепуха, больше у вас таких детских проблем не будет, — утешил их Ги, махнув рукой официанту, чтобы принесли счет, и не обратив внимания на повисшую за столом тяжелую тишину.
Когда они снова вышли на улицу, там ярко светило слабое зимнее солнце, ветер стих и было уже не так холодно, как утром. Девушки неторопливо прогуливались по мощеной набережной, вдоль каменных парапетов, тележек букинистов и темно-зеленых киосков.
— А Ги вообще нравятся девушки? — спросила Джуди. В кафе она обратила внимание на то, что он как-то странно двигал все время руками.
— Не знаю. Быть может, и нет. Понятия не имею. Но знаешь, тебе в любом случае нечего в него влюбляться. Я хочу подыскать тебе кого-нибудь, кто смог бы за тобой присматривать. Вроде Ника, чтобы он был тебе не любовником, а братом. Хотя бы пока. Не хочу, чтобы ты чувствовала себя в Париже одинокой.
— А нельзя так, чтобы он был одновременно и тем и другим?
— Ну, в Париже этого просто не избежать, даже если бы ты и захотела. Но погоди до весны, когда расцветут каштаны. Кстати, давай заглянем в сад Тюильри, там всегда что-нибудь цветет.
Девушки быстрым шагом прошли через сад, а потом повернули налево, на авеню Монтень. Чем ближе подходили они к дому номер 32, тем сильней и взволнованней бились у них сердца: ведь здесь располагался салон Кристиана Диора, величайшего модельера в мире.
Войдя, они сразу же очутились в атмосфере тепла и неги, устоявшегося запаха духов. Тетушки Гортензии, с которой они должны были тут встретиться, нигде не было видно, и в ожидании ее девушки принялись бродить по салону, ощупывая элегантные, цвета миндаля в сахаре, шелковые блузки, разглядывая неправдоподобно тонкое и нежное белье, трогая замшевые перчатки.
На Джуди, к ее облегчению, никто не обращал внимания. Однако вокруг Максины, одетой в голубое пальто от Диора, засуетились продавщицы, и поэтому она отважилась примерить пару вещей. Под негодующим взглядом продавщицы, отлично понимавшей, что этот еще ребенок ничего не купит, хотя он почему-то и одет в вещи от Диора, Максина примерила шубку из шакальего меха, достававшую до пола. Затем она наступила на подол белой хлопковой ночной сорочки, обшитой внизу узкой зеленой атласной полоской, — сорочки, которая стоила столько, сколько Максине выдавали на три месяца. Сделав вид, что сорочка ей не понравилась, Максина скинула ее и купила бледно-голубой кружевной пояс с резинками; она выложила за него столько, сколько ей давали на три недели, но пояс того стоил. В этот момент в магазин шумно вошла тетушка Гортензия, и все они отправились к столу администратора за заказанными заранее билетами на сеанс мод.
Сделав в «Гермесе» эту покупку, она почувствовала себя чуть более взрослой и чуть более француженкой. В конце концов, ей было сейчас целых семнадцать лет, и она провела в Париже уже два полных дня. Город привел ее в совершеннейшее восхищение. Она была потрясена его бульварами с рядами старых каштанов, его сверкающими магазинами, элегантными и надушенными женщинами, прекрасными ресторанами, при одном виде которых начинали течь слюнки. Потрясла ее и шумная, веселая обстановка дома у Максины: Джуди остановилась пока у нее и намеревалась прожить в их квартире неделю-другую, пока не подыщет себе работу и собственное жилье. Пока еще она не думала ни о первом, ни о втором: сегодня она еще делала вид, будто может позволить себе такой же свободный и беззаботный образ жизни, какой могли позволять себе хорошо обеспеченные Максина, Пэйган и Кейт. Когда-нибудь, дала себе слово Джуди, настанет такое время, что она сможет жить так постоянно, а не только несколько дней.
— А теперь посмотрим Латинский квартал, — заявила Максина, и девочки снова зашагали по заснеженным февральским улицам. Дойдя торопливым шагом до станции метро «Пале-Руаяль», они протопали под украшавшими вход коваными лилиями, сделанными в традициях модернизма, и устремились вниз по ступеням, мимо толстой старой торговки цветами, которая притулилась на табуретке, с головой завернувшись в серую шаль. Их встретила волна идущего снизу приятного тепла, а вместе с ним и запахов сигаретного дыма, старых желтеющих газет, канализации и чеснока.
— Опаздываем. Я обещала ему, что мы будем к двенадцати, — волновалась Максина, когда они уже выходили из метро. — Скорее всего он и сам опаздывает, особенно на встречу со мной. Он всегда подчеркивает, еще с того времени, когда мы были детьми, что на три года старше меня. Наши мамы дружили между собой еще со школьных лет, поэтому и нам с Ги приходилось часто видеться, и он был вынужден мириться с моим присутствием.
Максина быстро зашагала вдоль бульвара Сен-Жермен, рукой в ярко-красной перчатке таща за собой Джуди, которая норовила заглянуть по дороге в каждую улочку и переулок, отходившие в стороны от бульвара.
— А какую одежду шьет Ги? — спросила Джуди.
— Главным образом костюмы и блузки, иногда еще легкие пальто.
— Он сам шьет?
— Нет, конечно. У него есть закройщик и белошвейка. Они работают в одной комнате, а сам Ги живет в смежной. Он хочет обзавестись собственным ателье, но его крайне трудно снять, если нет хорошего стартового капитала. А у Ги ничего нет.
— Тогда как же он расплачивается со швеей и с закройщиком? — спросила Джуди.
— Отец отказался помогать ему. Он заявил, что модами занимаются только педерасты. Поэтому Ги взял в долг у некоторых из своих постоянных клиентов. Например, моей матери он предложил, что будет шить ей четыре платья в год за небольшую плату авансом. Она согласилась и порекомендовала его некоторым своим знакомым, и они тоже все согласились, даже тетушка Гортензия.
Тетушка Гортензия продолжала озадачивать Джуди и приводить ее в полное недоумение. Она была совершенно не похожа на всех других теток, каких довелось видеть Джуди, — да если на то пошло, то и на всех других взрослых вообще. Накануне вечером тетушка Гортензия повела их ужинать к «Мадам де Жорж». Те изысканные кушанья, которые там подавали: перепелиные яйца, артишоки, мясо цесарки, а на десерт что-то такое, что напоминало по вкусу замороженное бренди, — навсегда и сразу выработали у Джуди отвращение к тому, чем она привыкла питаться с детства. После этого роскошного ужина убавили свет и началось представление. На сцене появилась шеренга необычайно красивых девиц, шелестевших высокими султанами из розовых страусовых перьев. Все они были едва прикрыты, все высокие, элегантные, узкобедрые, с высокой грудью. Джуди вдруг заметила, что у всех девиц очень широкие плечи, бицепсы, мускулистые руки. Не веря собственным глазам, Джуди разинула рот. Она ущипнула Максину и спросила:
— А что, эти… э-э-э… девушки на самом деле мужчины, да?
— Да! — засмеялась Максина.
— И твоя тетушка сама нас сюда привела?!
Потрясающе!
— Она хотела, чтобы ты увидела что-нибудь такое… о-ля-ля! — захохотала Максина. — Это самое скромное из всех нескромных парижских ночных шоу. Тетушка Гортензия любит эпатировать буржуа. Она не выносит напыщенности и очень любит шокировать задавак.
— Я вас, европейцев, никогда не пойму.
— Зато мы вас хорошо понимаем. Мы прекрасно знаем, что может вас шокировать, — заметила тетушка Гортензия. Джуди показалось, что в звучании ее голоса было что-то от шелеста медленно падающего снега, от журчания струек воды в старинном каменном фонтане, от мягкого позванивания дорогого фарфора; странно, но было в нем и нечто общее со скрипом сапог для верховой езды, сделанных из добротной, хорошо выделанной кожи. Джуди почувствовала, что тетушка Гортензия принадлежит к числу тех людей, кто способен закатить колоссальный скандал, ни разу не повысив при этом голоса. У нее было крупное неровное лицо, на котором над широким ртом, вечно растянутым в обманчивой улыбке, торчал большой нос. Веки она накрасила зеленой краской, в тон изумрудно-зеленой причудливой шляпке из атласа. Она была высока ростом и производила впечатление человека надменного и неприступного — до тех пор, пока не одаривала вас своей странной, обворожительной улыбкой.
Пробежав по заснеженным улицам, девушки добрались наконец до запотевших от пара стеклянных стен кафе «Де Маго». Там они уселись за единственный свободный столик и заказали горячий лимонный пунш.
— Черт возьми, ни одного знакомого лица, — пожаловалась Максина. — Вечером тут совершенно иначе. Как-то раз я даже видела, как Симона де Бовуар ругалась здесь с Жаном Полем Сартром. А один раз я видела тут Жюльетту Греко. Она всегда носит черный свитер и брюки. Странный костюм, тебе не кажется?
— Зато можно по утрам не ломать себе голову над тем, что надеть, — проговорил невысокий гибкий молодой человек, блондин, одетый в черный свитер и брюки, усаживаясь на свободное место за их столиком. Внешне он чем-то напоминал вора-домушника: невысокий, с римским, слегка с горбинкой, носом, широким чувственным ртом и гривой льняных волос. — О господи, Максина, как же ты изменилась!.. А как постройнела! Я бы тебя даже в манекенщицы взял. — Он размотал с шеи длинный черный шарф и заказал три горячих сандвича с сыром и жареную ветчину — стандартный набор французского студента.
— Как живешь, как дела? — спросила Максина.
— Уже больше года живу в пансионате «Лондон», обзавелся пошивочной мастерской, но, похоже, никто этого пока не заметил.
— А как вам удалось отвертеться от службы в армии? — спросила, перебивая его, Джуди.
— Когда мне было четырнадцать лет, я переболел туберкулезом, поэтому армия меня забраковала. Отец, конечно, был из-за этого вне себя. Но маме очень понравилось, когда меня взяли на работу к Жаку Фэту: потому что я уже больше не рвался шить платья ей. Она постоянно жаловалась, что примерки такие утомительные и что я все время всаживаю в нее булавки! — Он усмехнулся.
— А как же вы после школы попали в ателье к одному из самых знаменитых портных? — спросила Джуди. — Его во всем мире знают!
— Честно говоря, я получил эту работу только потому, что моя мама была знакома с главной продавщицей салона Жака Фэта. А я до этого или сам портняжил, или срисовывал модели, которые делал Фэт. Разумеется, я делал это совершенно открыто, сама понимаешь. Но рисую я здорово. — Он подул в соломинку на Максину. — К концу первого года моей работы у Фэта меня уже сделали художником, который работает над отдельными деталями модели. А к концу второго года я стал уже помощником модельера. Не самого Фэта, ты понимаешь, но одного из его подмастерьев. — Молодой человек разлил по стаканам вино. — Моя работа заключалась в том, чтобы на основе эскизов, которые делал сам Фэт, готовить чертежи для закройщиков, в разных вариантах, пока не найдем то самое, изюминку. А затем, . когда была уже готова выкройка, когда идея была, как мы говорим, в материале, я должен был подыскивать подходящие пуговицы, «молнии» и следить за всеми этими деталями вплоть до первой примерки модели на манекенщице. Естественно, непосредственно с клиентами мы никогда дела не имели, с ними общаются продавщицы-примерщицы… Максина, если хочешь сохранить свою нынешнюю потрясающую фигуру, не заглатывай так сандвичи.
— А как вы научились шить? — снова спросила Джуди, которой всегда хотелось знать все и обо всем.
— Не знаю. Я просто шил, и все, — пожал плечами Ги.
Хотя Ги Сен-Симон и выставлял себя этаким только что вылупившимся на свет беззаботным гением, которому все удается без напряжения и усилий, но подлинная причина его успехов заключалась не только в его природном таланте, но и в той одержимости модой, которая побуждала его проводить каждую свободную минуту в обществе закройщиков и портных салона Жака Фэта, скрупулезно овладевая мастерством, которое создавалось и совершенствовалось поколениями и передавалось только через непосредственное обучение, от человека к человеку, причем портные-мужчины шили только мужскую одежду, а женщины — только женскую, и так было всегда.
— Но нельзя же просто так «взять и начать» ни с того ни с сего. Так не бывает, — возразила Джуди.
— Ну, я сшил несколько хороших костюмов маме. Она их носила. Сперва мне казалось, что она делает это только ради того, чтобы доставить мне удовольствие. Но потом все ее подруги тоже захотели иметь такие же костюмы. Ну что ж, была не была! Вот так я и начал. А теперь расскажи, что ты сама собираешься делать?
— Я хочу стать специалистом по интерьерам, хочу поехать учиться дизайну в Лондон, — ответила Максина, — но пока никак не могу осмелиться сказать о своих планах папе. Хочу как-нибудь подготовить тетушку Гортензию, чтобы она за меня это сделала.
— А я намереваюсь найти здесь, в Париже, место переводчицы, — уверенным голосом добавила Джуди, хотя отлично понимала, что сделать это будет очень непросто: соперничество за рабочие места в Париже было почти такое же отчаянное, как уличное движение, продолжительность рабочего дня во Франции была очень большой, а оплата труда весьма низкой.
— Да, а потом она вернется в Нью-Йорк, — весело проговорила Максина, — найдет себе работу в какой-нибудь из знаменитых транснациональных корпораций, где пригодится ее знание языков. И в конце концов выйдет замуж за своего босса!
— А можно взглянуть на то, что ты шьешь, Ги? — спросила Джуди, желая сменить тему разговора.
— Разумеется. Выходите замуж за каких-нибудь жутко старых миллионеров и становитесь моими лучшими клиентками. Покажу, но не сегодня: мне через десять минут надо быть у поставщика пуговиц. Давайте встретимся завтра после работы. В шесть вечера, в пансионате «Лондон». А потом я вас отведу поужинать в «Бо арт». Завтра Валентинов день, и студенты будут развлекаться вовсю… Я что-нибудь не так сказал?
— Нет-нет, все в порядке, — поспешно ответила Максина. — Просто у нас в школе в прошлом году была в Валентинов день небольшая неприятность. Мы… э-э-э… вернулись с танцев несколько позже, чем положено.
— Ну, это чепуха, больше у вас таких детских проблем не будет, — утешил их Ги, махнув рукой официанту, чтобы принесли счет, и не обратив внимания на повисшую за столом тяжелую тишину.
Когда они снова вышли на улицу, там ярко светило слабое зимнее солнце, ветер стих и было уже не так холодно, как утром. Девушки неторопливо прогуливались по мощеной набережной, вдоль каменных парапетов, тележек букинистов и темно-зеленых киосков.
— А Ги вообще нравятся девушки? — спросила Джуди. В кафе она обратила внимание на то, что он как-то странно двигал все время руками.
— Не знаю. Быть может, и нет. Понятия не имею. Но знаешь, тебе в любом случае нечего в него влюбляться. Я хочу подыскать тебе кого-нибудь, кто смог бы за тобой присматривать. Вроде Ника, чтобы он был тебе не любовником, а братом. Хотя бы пока. Не хочу, чтобы ты чувствовала себя в Париже одинокой.
— А нельзя так, чтобы он был одновременно и тем и другим?
— Ну, в Париже этого просто не избежать, даже если бы ты и захотела. Но погоди до весны, когда расцветут каштаны. Кстати, давай заглянем в сад Тюильри, там всегда что-нибудь цветет.
Девушки быстрым шагом прошли через сад, а потом повернули налево, на авеню Монтень. Чем ближе подходили они к дому номер 32, тем сильней и взволнованней бились у них сердца: ведь здесь располагался салон Кристиана Диора, величайшего модельера в мире.
Войдя, они сразу же очутились в атмосфере тепла и неги, устоявшегося запаха духов. Тетушки Гортензии, с которой они должны были тут встретиться, нигде не было видно, и в ожидании ее девушки принялись бродить по салону, ощупывая элегантные, цвета миндаля в сахаре, шелковые блузки, разглядывая неправдоподобно тонкое и нежное белье, трогая замшевые перчатки.
На Джуди, к ее облегчению, никто не обращал внимания. Однако вокруг Максины, одетой в голубое пальто от Диора, засуетились продавщицы, и поэтому она отважилась примерить пару вещей. Под негодующим взглядом продавщицы, отлично понимавшей, что этот еще ребенок ничего не купит, хотя он почему-то и одет в вещи от Диора, Максина примерила шубку из шакальего меха, достававшую до пола. Затем она наступила на подол белой хлопковой ночной сорочки, обшитой внизу узкой зеленой атласной полоской, — сорочки, которая стоила столько, сколько Максине выдавали на три месяца. Сделав вид, что сорочка ей не понравилась, Максина скинула ее и купила бледно-голубой кружевной пояс с резинками; она выложила за него столько, сколько ей давали на три недели, но пояс того стоил. В этот момент в магазин шумно вошла тетушка Гортензия, и все они отправились к столу администратора за заказанными заранее билетами на сеанс мод.