— Покажите, пожалуйста, как отсюда легче всего спуститься? — с отчаянием в голосе попросила Максина.
   Он посмотрел на нее через желтые защитные очки и по-французски ответил:
   — Отсюда нет легкого спуска. Вы на «черной» трассе. Зачем же вы сюда забрались, почему не выбрали трассу полегче? — В его голосе тоже звенело отчаяние: — Знаете что, поезжайте за мной, иначе вам отсюда не выбраться. Надевайте лыжи.
   Медленно, шаг за шагом, двигалась за ним Максина по этому жуткому склону. Он проезжал немного вперед, останавливался и ждал, наблюдая, как она движется рывками, скользя и падая, еле держась на ногах и сжимая свои обновленные зубы в твердой решимости выбраться из этой лыжной западни, пока окружающая их серая мгла не превратилась в кромешную темноту. Вдруг колени у Максины подогнулись, она упала в снег и тихо зарыдала.
   — Не могу больше, нет сил. Мне надо передохнуть. Извините, но я не в состоянии сдвинуться с места.
   — Держитесь, — ответил одетый в черный костюм лыжник, и голос его звучал мягко, но настойчиво. — Вы неплохо справляетесь, мы уже почти добрались до середины трассы, промежуточная станция за следующим поворотом, а оттуда вы сможете спуститься вниз на подъемнике.
   Они двинулись вперед, очень медленно, и прошли какое-то расстояние, но тут Максина снова упала.
   — Не могу идти дальше, — простонала она и, уткнув голову в колени, повалилась на бок в снег. Ее скорчившаяся фигура чем-то напоминала позу ребенка в чреве матери.
   Лыжник вздохнул, отстегнул свои лыжи и воткнул их вертикально в снег.
   — Давайте-ка я вас разотру, вам сразу станет теплее, — сказал он и принялся растирать вначале руки Максины, потом спину, пока ей не стало больно, затем, с той же грубой силой, ноги. Наконец Максина снова почувствовала собственное тело, и он помог ей подняться.
   Мучительно медленно, с огромным трудом они снова двинулись вперед. Промежуточной станции фуникулера, которая должна была быть на середине трассы, не оказалось ни за ближайшим поворотом, ни за следующим. Только через час, выйдя из-за очередного поворота, они увидели ее впереди. На станцию Максина входила почти ползком, но ее спаситель как ни в чем не бывало сказал, что сам он спустится оставшуюся часть трассы на лыжах и подождет ее внизу. Если Максина захочет, они могут встретиться там в баре.
   Он встал на лыжи, легко соскользнул вниз по склону и исчез в надвигавшихся сумерках.
   Добравшись до нижней станции подъемника, Максина, успевшая к этому времени немного прийти в себя, зашла в ближайший бар и с трудом доковыляла до туалета. Там она сняла лыжную шапочку, очки, размотала шарф и стянула с себя лишние свитера, умылась теплой водой — какое счастье, что здесь оказалась теплая вода! — и тщательно распушила волосы, опустив их на плечи. После чего, тяжело переступая плохо слушающимися ногами, вышла в отделанный сосновыми планками зал, где было жарко и стоял пар. Там не было никого — в такую погоду кататься на лыжах было опасно, и, кроме нее, отважных не нашлось. Лишь в дальнем конце у стойки стоял высокий, рослый и крепкий парень, одетый во все черное. Небрежно опершись на стойку, он помахивал оранжевой шапочкой и желтыми очками, которые он держал в руке.
   — Вам сейчас хорошо выпить горячего рома с кусочком масла. Ну а мне чай, — сказал он как бы в ответ на ее самую очаровательную улыбку, на какую только она была способна. — Признаюсь, никак не ожидал увидеть такую красавицу. Там, на трассе, на вас были какие-то лошадиные попоны.
   Светлые, слегка вьющиеся волосы обрамляли его бронзовое от загара лицо. Максине оказалось достаточно одного-единственного взгляда в его ясные и чистые голубые глаза, чтобы влюбиться в него сразу же и без оглядки.
   Выяснилось к тому же, что спасителем Максины был один из запасных членов сборной Швейцарии по горнолыжному спорту — а любая девчонка в «Иронделли» была готова на что угодно, лишь бы познакомиться с одним из этих парней. «Что будет, когда я им об этом расскажу!» — подумала Максина.
   Рассказывать, однако, она ничего не стала. Пьер Бурсель посидел с ней в совершенно пустом баре до тех пор, пока не настало время возвращаться в школу на ужин. Тогда он проводил Максину до школы и донес ее лыжи. Всю дорогу Максина думала только о том, предложит ли он ей встретиться снова. Он предложил — оговорившись, что на лыжах он с ней не пойдет, одного раза с него больше чем достаточно. К этому моменту, однако, Пьер стал Максине уже слишком дорог, и ей расхотелось хвастаться перед школьными подружками знакомством с ним. Она решила, чтобы не искушать судьбу, ничего не говорить ни Кейт, ни Пэйган.
   С этого времени Максина при малейшей же возможности стремилась увидеться с Пьером, Но их свидания всегда происходили поздно вечером, только после того, как прекращал работать самый последний подъемник. Пьер относился к тренировкам очень серьезно и не намеревался растрачивать время на девчонок. Он не курил, не пил, не отвлекался на женщин. «Благодаря его тренировкам я с ним в полной безопасности», — думала Максина, желая его, когда они, прижавшись друг к другу, кружились вместе в каком-нибудь маленьком танцзале или когда где-нибудь в полутемном кафе, в самом укромном уголке, его мускулистая рука обнимала ее за талию. В такие моменты она отлично понимала, насколько легко переступить невидимую грань. Легче легкого.
   Если бы только ей представился хотя бы один случай это сделать!
   Соревнования по слалому должны были начаться в десять утра. По предложению Максины девочки отправились смотреть их на вершину горы Эггли. Сама Максина по этому случаю была одета в свою лучшую лыжную куртку желтого цвета, на голове у нее был капюшон из великолепной серебристой лисицы. Под присмотром преподавательницы физкультуры девочки доехали на небольшом зеленом автобусе из Гштада до подножия гор, а оттуда поднялись вверх на фуникулере, который перевозил спортсменов. Высокие темно-зеленые сосны время от времени вздрагивали, беззвучно роняя со своих ветвей снег.
   Хотя было еще раннее утро, девочки, как только добрались до ресторана на верхней площадке, распили на всех кружку горячего красного глинтвейна: они знали, что скоро окоченеют от холода. Преподавательница в очередной раз объяснила им, что успех в горнолыжном спорте зависит от сочетания хорошей натренированности, прекрасного технического мастерства, отличной физической подготовки, добротного снаряжения и, разумеется, благоприятных погодных условий. В сумрачный день, когда видимость плохая, спортсмен видит только короткий отрезок трассы прямо перед собой. Серовато-белое небо сливается в такой день со снегом, и потому очень трудно понять, где кончается лыжня и начинается линия горизонта, где впереди перед тобой склон горы или край обрыва. Когда погода отличная, то по теням от солнца ясно видны все неровности, все выбоины, все борозды, уклоны, все изгибы лыжни; в плохую же погоду все зависит от того, насколько тебе повезет.
   Когда рано утром девочки выезжали из Гштада, крутые обледеневшие склоны гор искрились в лучах солнца, проглянувшего первый раз за неделю. Но, пока они добрались до вершины горы, солнце скрылось, сгустились низкие облака и Пошел снег, не слишком обильный, но все же Значительно ухудшивший видимость. Судьи приняли решение начать соревнования по слалому на двадцать минут раньше назначенного времени, пока погода еще больше не ухудшилась.
   Девочки без особых затруднений спустились с горы. Снегопад, как всегда, глушил звуки, и они' слышали только скрип и хруст снега под собственными лыжами. Они подъехали к тому месту, где находился финиш слаломной гонки и от которого вверх уходили бежевого цвета матерчатые ограждения, терявшиеся где-то на склонах горы в белой пушистой мгле. Трасса длиной в триста ярдов, с перепадом высот в триста футов, была проложена рядом с небольшим сосняком, через каждые пять метров на ней были вкопаны в снег «ворота» с подвешенными сверху, между двух столбов, яркими полотнищами; всего таких ворот было на трассе пятьдесят. Соревнования по мужскому слалому были в этих тестах событием особой важности. Каждому спортсмену предстояло проделать спуск дважды, по основной и боковой трассам, соревнуясь не только с другими участниками, но и с самим собой: победитель определялся по сумме времени во всех заездах.
   Пьер Бурсель полагал, что у него мало шансов выиграть эти соревнования, в которых участвовали семь человек, и в том числе все основные и запасные спортсмены из сборной страны. Правда, за один день до соревнований один из членов сборной сломал себе в автомобильной аварии ключицу, так что по итогам соревнования кто-то из запасных сможет войти в основной состав сборной.
   Чего ждать, подумал Пьер, ощутив внезапно приступ какого-то внутреннего беспокойства; надо проехать, пока погода еще позволяет. Он поднялся на фуникулере вверх и устремился вниз по трассе. Больше всего на свете он любил бесшумно скользить на лыжах вниз по склону горы, искусно ловя равновесие и проносясь, как ястреб, над завораживающе-белой поверхностью. Это доставляло ему высшее физическое наслаждение — особенно ощущение постоянного риска и преднамеренного балансирования на грани, когда он позволял себе увеличить скорость до такого предела, за которым можно было в любое мгновение потерять контроль над лыжами. Впервые в жизни он встал на лыжи, когда был еще совсем маленьким ребенком. Однако Пьер быстро обнаружил, что только таким образом можно скрыться с глаз его очаровательной матери и толп ее потенциальных любовников, ежегодно заполнявших все фешенебельные уголки Сент-Морица. Не желая мучиться в этой толпе, Пьер обычно предпочитал становиться на лыжи и искать уединения и чистоты в белизне горных снегов, вслушиваться в неземную тишину этого мира, нарушаемую только слабым свистом снега под лыжами, когда он прорезал новую, собственную лыжню через нетронутые, девственные снега.
   Пьер неважно учился в школе, и к тому времени, когда ему исполнилось тринадцать, лыжи остались у него единственным источником радости и удовлетворения. Ему нравилось слышать за спиной удивленные реплики прохожих, когда он, спустившись с гор, шел с лыжами в руках по деревенской улице: «Только сумасшедший рискнет сегодня съехать с Шарнфюртца» или «А вы обратили внимание, как быстро он спускался?!». Со временем Пьер стал замечать, что в деревнях, где его знали, на него стали указывать пальцем; мужчины, завидев его, переговаривались о чем-то вполголоса, а люди — из тех, кто интересовался лыжами, — увидев его на улице, оборачивались ему вслед.
   Только его собственные мать и отец не имели ни малейшего представления о том, что их сын носился по горам, как дьяволенок.
   Так продолжалось до тех пор, пока президент транснациональной корпорации, которая была спонсором юношеской команды, как-то на торжественном обеде в Цюрихе не поздравил месье Бурселя с тем, что в его семье растет будущий чемпион. Лишь только тогда отец Пьера понял, что его сын вовсе не бездарь и не лентяй, — его просто не интересуют, те предметы, которым учат в школе.
   И вот теперь Пьер в безупречной манере, на умопомрачительной скорости летел вниз по Эггли, на самом пределе возможного и даже чуть-чуть заходя за этот предел. Решив немного размяться перед соревнованиями, он лихо обходил самые трудные препятствия, иногда вылетая с лыжни на целину и отклоняясь при этом назад так, чтобы носки лыж не зарывались в глубокий снег. Позади него взлетали вверх фонтаны снежных брызг, образуя сверкающий шлейф. Пьер вернулся в накатанную колею, низко присел на лыжах, прижав локти к коленям и пригнув голову, зажал палки под мышками и влетел на заключительную часть трассы — прямой и крутой спуск, , на котором лыжи надо удерживать совершенно ровно и где набирается самая большая скорость. Внутреннее беспокойство, бередившее ему душу все утро, прошло бесследно. Он ощущал сейчас лишь собственное гибкое тело, снег и опьяняющий, сверкающий на такой высоте искрами — словно шампанское — морозный воздух.
   Сняв внизу лыжи, Пьер прошел немного вверх вдоль трассы, чуть в стороне от нее, стараясь запомнить по возможности ее изгибы и особенности. Участникам соревнований не полагался разминочный или тренировочный незачетный спуск. Трассу, по которой предстояло пройти в слаломе, он увидит только тогда, когда окажется уже на дистанции и помчится вниз через частокол бамбуковых шестов. Ожидая своей очереди, Пьер обычно внимательно следил за тем, кто стартовал непосредственно перед ним, стараясь по его движениям представить себе характер трассы. Необходима была предельная собранность, потому что ворота стояли через неравные интервалы, иногда очень близко друг к другу, и легко было их пропустить или влететь в одну из стоек.
   Сегодняшняя трасса показалась ему не слишком трудной: два крутых участка, оба в самом начале дистанции; несколько очень резких поворотов; сразу же за одним из них шел глубокий вираж, и, чтобы его пройти, надо было предварительно успеть взять немножко в гору. Это было, пожалуй, самое скверное место на всей дистанции, здесь придется быть особенно внимательным.
   Пьер поднялся к месту старта и стал дожидаться там вместе с другими спортсменами, притопывая на месте и потихоньку продвигаясь к старту. Было морозно, и выдыхаемый воздух клубился легкими облачками пара. Пьер вытянул при жеребьевке восьмой номер, что было удачно: те семеро, что стартуют перед ним, успеют накатать лыжню, однако она еще будет неглубокой, и можно не бояться, что носки лыж станут на поворотах цепляться за края колеи — опасность, всегда подстерегающая тех, кому выпадают самые последние номера.
   Следующим должен был стартовать он. Пьер проверил, хорошо ли держится на голове вязаный поясок, который должен был отклонять поток встречного воздуха от глаз и предохранять лоб и уши от обмерзания. Он откашлялся, прочищая горло, сплюнул на снег и встал на стартовую позицию. Весь напряженный, собранный, в последний раз разминая шею и плечи, он нетерпеливо скользил взад-вперед лыжами на месте, дожидаясь, пока судья-стартер хлопнет его по плечу и одновременно стукнет по ботинку, включая секундомер.
   Пошел!
   Рванувшись со старта, Пьер краем глаза отметил черную молчаливую цепочку болельщиков, стоявших за ограждением вдоль всей трассы. Он устремился вниз по склону, затем резко повернул влево, чуть выше самых первых ворот. Еще не проскочив их, он уже собрался и начал приседать, готовясь к следующим воротам и прикидывая, где предстоит поворот после того, как он их пройдет. Когда Пьер еще только начинал заниматься горными лыжами, тренер постоянно кричал на него:
   «Думай на двое ворот вперед!» и «Быстрее, быстрее, быстрее!». Его приучили осторожно уходить со старта и сперва почувствовать трассу, а уже потом, когда будет набрана скорость и установится ритм, идти так быстро, как он только способен, не теряя при этом контроля над лыжами.
   Он резко проскользнул в ворота справа, слегка расставив ноги для сохранения равновесия и низко присев, затем перенес всю тяжесть тела на одну ногу и наклонился в сторону горы, другая же нога со свистящим звуком каким-то конькобежным движением развернула его и потянула дальше вперед.
   После резкого уклона около восьмых ворот он всем телом почувствовал, что ритм скольжения наконец-то пойман. Внутреннее беспокойство уступило место приятному возбуждению, сердце забилось чаще и громче, напряженность ушла, и, проскакивая одни ворота за другими, Пьер испытывал прилив уверенности в себе и облегчения.
   Вдруг лыжи под ним сильно завибрировали и с грохотом понесли его круто под уклон к четырнадцатым воротам. Пьер изо всех сил старался сохранить равновесие. В течение нескольких секунд он испытывал подлинный ужас, когда его вынесло на участок, где стартовавшие до него успели стереть тонкий слой снега и обнажился черный обледеневший грунт. Почти сразу же за этим участком начинался третий резко уходивший вниз откос. Пьер взмахнул палками, готовясь проскочить через очень неудобные ворота слева. Лыжи снова загрохотали по голому льду и сильно завибрировали. На какое-то мгновение Пьеру почудилось, что вот сейчас он уже точно должен упасть. Он тут же перестал думать на двое ворот вперед и полностью сосредоточился на той паре бамбуковых палок, между которыми ему предстояло проскочить сейчас: холодное и бесстрастное препятствие, но для него в этот момент самый опасный и грозный противник.
   Огромным напряжением воли Пьер собрал себя в кулак: губы сжаты, глаза навыкате, мозг снова работает холодно-безошибочно, уже после следующих ворот опять просчитывая все на два препятствия вперед. Пролетая вниз, Пьер почти не обратил внимания на фигуру в голубой куртке, отползавшую к краю трассы: просто не повезло кому-то из тех спортсменов, что ушли на дистанцию перед ним.
   Дальше предстоял очень крутой и неприятный разворот. Пьер почувствовал, как стойка ворот больно ударила его по плечу, и сразу же — причем почти на том же самом уровне — ему пришлось делать следующий, еще более крутой разворот. Мощным толчком дальней лыжи он послал себя вперед и вверх и ощутил, как все мускулы на ноге задрожали от напряжения. Страшная трасса, после нее на ногах стоять не сможешь, да и пройти ее до конца, вряд ли удастся…
   Он резко рванулся влево, чтобы объехать сбитую кем-то и не поставленную на место стойку, и чуть не промахнул из-за этого мимо тридцать четвертых ворот. Пока Пьер снова концентрировал внимание и набирал скорость, он чуть не влетел прямо лицом в очередную стойку. От неожиданности первой его реакцией было притормозить, однако, повинуясь какой-то интуитивной решимости, он устремился дальше вперед и легко, с грацией и целеустремленностью прирожденного чемпиона, успешно миновал следующие десять ворот, продолжая все время наращивать скорость.
   «О боже, еще один крутой уклон?! Попался бы мне сейчас тот тип, что прокладывал эту трассу, — подумал Пьер. — Но уж этот-то уклон должен быть последним?..»
   В этот момент Пьер расслышал наконец ритмические крики болельщиков. Он знал, что те всегда орут в ритме движения слаломиста, его виражам и поворотам, когда он идет особенно хорошо. Не надо слушать, подумал Пьер, нельзя ни на что отвлекаться, никак нельзя.
   И тут — о господи! — Пьер оказался перед очередным крутым откосом. Он отчаянно, вложив все силы, махнул с него, как с трамплина, и помчался к финишу.
   Внезапно он ощутил прилив восторга. Неплохо, совсем неплохо.
   Когда все спортсмены закончили спуск по первой трассе, Пьер лидировал с отрывом в полторы секунды. Четырнадцать участников из тридцати семи сошли с дистанции и выбыли из соревнования.
   Трасса второго спуска проходила по соседству с первой, и скорость на ней, как правило, была выше, так как к этому времени спортсмены обычно уже разогревались и осваивались на склоне. Но на этот раз погода ухудшилась, похолодало, набежали плотные облака, стало сумрачно, небо и снег все больше сливались, а видимость уменьшилась до критической черты. «Только бы не отменили второй заезд, — молился про себя Пьер, — господи, только бы не отменили…»
   На этот раз, добравшись до финиша, он не ощутил никакого восторга. Ничего, кроме изматывающей усталости и беспокойства. По его прикидкам, он должен был показать в сумме неплохое время. Но так ли это на самом деле?
   Он подъехал к огромному щиту, на котором писали результаты, и стал, стоя спиной к трассе, дожидаться, пока судьи перенесут на щит показанное им время. Максина, затаив дыхание, старалась не попасться ему на глаза. На этот раз среди участников соревнований было особенно много пострадавших. Кто-то перелетел через ворота, не удержав равновесия на крутом и обледенелое склоне. Один спортсмен налетел лицом на стойку ворот, правда отделавшись при этом лишь царапинами и подбитым глазом. Третий, не удержавшись на обледенелом участке, врезался в ограждение трассы, сбив нескольких болельщиков и в трех местах сломав при этом левую ногу ниже колена. Пьер, не дыша, стоял около щита и ждал. Он не мог втайне не обрадоваться, когда Клаус Вернер, его ближайший соперник, зацепился лыжей за стойку, развернулся вокруг нее и грациозно вылетел из соревнований, к счастью никак при этом не пострадав.
   И вот на верхней строчке щита появилась цифра «восемь» и время победителя — одна минута пятьдесят шесть секунд. Промчавшись через глубокий снег, Максина бросилась Пьеру на шею, обвив ее руками и радостно крича: «Ты победил, Пьер, ты победил!»
   К ее удивлению, да и к своему собственному, Пьер поцеловал ее с такой страстью, что у Максины захватило дух.
   — Я сейчас должен поехать с командой, дорогая, — прошептал ей Пьер. — Встретимся в «Шезе» через полчаса. — Тут на него, хохоча и хлопая по спине, навалились тренеры, болельщики и товарищи по команде.
   Как и условились, Максина ждала его в «Шезе». После пережитых волнений есть им обоим не хотелось, однако обязательную по случаю победы бутылку шампанского они все же распили. Через полчаса Пьер, который никогда до этого практически не пил, обнял Максину за плечи и предложил:
   — А теперь пошли ко мне в комнату, ладно?
   — Прямо сейчас? — с сомнением в голосе переспросила Максина, которая и хотела, и боялась этого.
   — Прямо сейчас.
   Пока они, тяжело и неуклюже пробираясь по снегу, шли по улице, все встречные приветствовали Пьера и громко поздравляли его с победой. Интересно, сколько он добивался этой победы, подумала Максина, украдкой прижимаясь к нему.
   Шале, в котором жили члены сборной команды, было пусто. Тяжело стуча большими лыжными ботинками по ступенькам деревянной лестницы, они поднялись наверх.
   В комнате, где жил Пьер, стояли две узкие кровати. Пьер выставил пепельницу в коридор — это было обычным сигналом товарищам — и запер дверь.
   Максине одновременно хотелось и уйти, и остаться.
   Пьер стал ее быстро раздевать, целуя всякий раз, когда она порывалась что-то сказать. Она хотела потребовать от Пьера прекратить это, но ей очень хотелось и того, чтобы он продолжал. Надо ли сказать ему, что она никогда раньше не позволяла раздевать себя ниже пояса? Пьер широко и беззаботно улыбнулся, одной рукой привычно расстегивая крючки ее лифчика.
   — Не бойся, я это все сотни раз проделывал.
   — Сотни?! — переспросила Максина, сердясь, шокированная его ответом, но и одновременно испытывая какое-то непонятное ей облегчение.
   — Ну достаточно много.
   Они немного поборолись, когда Пьер начал снимать с нее лыжные брюки, а Максина, лихорадочно вцепившись в них руками, прижала их к себе, и Пьер отпустил ее и начал раздеваться сам. Когда он расстегнул брюки, Максина плотно зажмурила глаза. Потом открыла их, прыгнула на кровать и, как страус, спрятала голову под покрывало.
   — Пьер! Ведь на улице же совсем светло! Я стесняюсь! Нас могут увидеть!
   — Мы на третьем этаже! — захохотал Пьер, но все же послушно задернул кружевные занавески.
   В следующее мгновение он уже оказался рядом с ней на кровати, совершенно голый, мягкими движениями отвел ее руки от лица и весьма целеустремленно стал целовать ее обнаженные груди. Максина ощутила приятное и сильное возбуждение. Разрываясь между смущением и охватившей ее страстью, она непроизвольно повернулась к Пьеру и прижалась лицом к его груди, чтобы ничего не видеть. Вдруг все ее тело снова напряглось. Теперь она полностью ощутила его мускулистое обнаженное тело, почувствовала силу и, кажется, даже запах его желания. И еще кое-чего. Она постаралась незаметно отвести руку в сторону, но Пьер крепко взял ее за руку и потянул куда-то вниз. Максина резко отдернула ее. Медленно, но настойчиво Пьер снова потянул ее руку вниз и прижал к себе. Максина решила притвориться, будто это вовсе не ее рука. Она страшно боялась, что сделает что-нибудь не так и причинит ему боль. Куда можно пошевелить эту штуку — вперед, вбок? А может быть, надо ее повертеть? А может ли она отвалиться?
   Кто-то громко постучал в дверь:
   — Месье Бурсель! Фотографы пришли, ждут внизу.
   Они оба застыли. Пьер выругался и с сердитым видом сел на кровати.
   — Скажите им… Скажите им, что я сплю. Вымотался. Пусть потом приходят.
   За дверью помолчали, потом послышались удаляющиеся шаги по коридору.
   Пьер снова вернулся к тому, чем занимался несколько минут назад. Максина несказанно удивилась, увидев, какой эффект имеют ее легкие поглаживающие движения. Она лишь слегка касается этой штуки — и крепкий парень, лежащий рядом с ней под теплым одеялом, такой сильный и бесстрашный, становится вдруг совершенно беспомощным.
   — Давай снимем эти брюки, — пробормотал Пьер, и из-под одеяла по комнате полетели последние детали одежды Максины.
   Она рискнула взглянуть вниз и снова застыла. Какой огромный! Но это же невозможно, он ее просто разорвет на части!
   — Не надо, я боюсь, хватит, — запротестовала она, останавливаясь. Пьер застонал и тоже остановился.
   — Верно. Ты еще маленькая, — неохотно проговорил он. При этих словах Максина разозлилась и снова ухватилась за него.
   — Я не хочу делать тебе больно, — пробормотал Пьер, тем не менее забираясь на нее сверху.
   Но оказалось почти совсем не больно, эта штука легко и вся целиком вошла внутрь, и вскоре они уже двигались в такт друг другу.
   — Я правильно все делаю? — шепотом спросила Максина, не зная, верный ли она выбрала ритм. Все это было чем-то похоже на самбу, только танцуемую в горизонтальном положении, подумала Максина, гадая, следует ли ей двигаться вместе с ним или же во встречном направлении.