Конран Ширли. Кружево

   — А главное, — добавил Ги, — вы бы видели, как она перепугалась, когда я попросил впустить меня в квартиру. Она просто дрожала от страха. Мне показалось, что она боялась меня, но еще больше боялась собственного мужа. Почему, если она ни в чем не виновата?
   В машине снова наступила тишина, какое-то время все сидели молча и размышляли, потом тетушка Гортензия сказала:
   — Если мы вломимся к ним в квартиру, когда их не будет дома, то чем мы рискуем, если они невиновны? У полиции не будет оснований заводить дело, если только сама Хосе не напишет на нас заявления. Но я склонна думать, что, учитывая все обстоятельства, она предпочтет новую входную дверь и хорошую денежную компенсацию за беспокойство. Что ты думаешь, Морис?
   — Я склоняюсь к мысли, что виновница она, мадам. На мой взгляд, нам бы стоило предпринять неожиданный визит на квартиру Хосе в то самое время, на которое нам назначат встречу, чтобы получить от нас деньги. И сделать это должны мы сами, мадам. Полиция не сумеет сработать с необходимой оперативностью.
   — Совершенно верно. Я того же мнения. Совсем как в былые времена, а? Я, как и раньше, сяду за руль «Мерседеса». Ты, Морис, вместе с Ги пойдешь в квартиру: в случае чего ты сумеешь дать сдачи, если там на вас нападут. Ги, твоя задача — открыть окно и выбрасывать в него вещи. Джуди, будешь ждать на тротуаре с мешками для мусора, собирать в них одежду и бросать их в машину. Если что-то пойдет неладно, я уеду на машине и увезу все вещи, а вы выпутывайтесь сами. Джуди, надень туфли на низких каблуках на случай, если придется убегать. — Тетушка Гортензия повернулась к Ги: — Морис отлично умеет действовать в подобных ситуациях. Но и тебе, Ги, придется пошевеливаться. У вас будет только пять минут. Это самое большее, на что вы можете рассчитывать. Но вы сами удивитесь, сколько можно всего успеть за пять минут!
   На следующее утро Джуди и Ги пришли в мастерскую как ни в чем не бывало. Ги разыгрывал из себя модельера, совершенно потерявшего голову от расстройства, а сотрудники принялись за обычную работу. Хосе, и сегодня все еще выглядевшая действительно испуганной, принялась извиняться перед Ги за то, что накануне ночью не впустила его в квартиру.
   — Забудем об этом. Я не должен был приходить. Я просто выпил немного лишнего.
   Ги отправился в банк, взял там несколько небольших купюр и вложил их в конверт, уже плотно набитый обычной чистой бумагой.
   Всякий раз, когда начинал звонить телефон, все в мастерской замирали, швейные машинки переставали жужжать. Тот звонок, которого все так ждали, раздался в середине дня. Просили снова Джуди.
   — Будьте перед входом в кинотеатр «Одеон» на Елисейских Полях сегодня вечером, без пяти пять. Приходите одна, иначе мы не подойдем. Стойте лицом к витрине справа от входа. Белый конверт с деньгами держите в левой руке, опустив ее вниз. И не поворачивайте головы. Конверт у вас возьмут. После этого оставайтесь на месте еще пять минут.
   — А где гарантия, что мы получим вещи назад?
   — Вещи нам ни к чему. Когда деньги будут у нас, мы вам сообщим, где они находятся.
   Обо всем этом они рассказали тетушке Гортензии.
   — Умно придумано, — сказала она. — Сеанс, наверное, заканчивается в пять, так что вокруг Джуди окажется толпа выходящих из кинотеатра, и тот, кто придет за деньгами, сможет в ней затеряться. Джуди скорее всего даже не почувствует момента, когда у нее выхватят конверт, и, безусловно, не сможет определить того, кто это сделает. Вещи они, конечно, возвращать не собираются: это было бы вещественным доказательством против них. Полагаю, они намерены утопить одежду в Сене. Что ж, планируем встречный удар!
   Вечером, без четверти пять, Морис остановил «Мерседес» за две улицы от квартиры Хосе и уступил свое место тетушке Гортензии, на которой было темно-синее пальто, такой же темно-синий берет и огромные черные очки. Она повернулась к мертвенно-бледному Ги и ободряюще сказала:
   — Справедливость зависит от того, в чьих руках весы правосудия. Запомни три вещи, дорогой. Во-первых, если тебя задержит полиция, не говори ничего, даже не называй своего имени; требуй только, чтобы вызвали твоего адвоката. Во-вторых, делай в точности то, что станет приказывать тебе Морис — старший он. Если Морис тебе ничего не приказывает, делай свое дело и через пять минут выматывайся оттуда. Не ввязывайся ни в какие драки. Если все будет нормально, то, когда пройдет пять минут, я дам три коротких гудка, вы должны будете их услышать. И наконец, — добавила она спокойно, как будто уговаривая, — запомни: ты всего-навсего забираешь назад свою же собственность. — Она со скрежетом включила передачу, заставив Мориса поморщиться. — Вдарим по ним без десяти пять, они, голубчики, будут в это время уже всеми мыслями перед «Одеоном».
   Когда они подъехали к дому, в котором находилась квартира Хосе, Джуди — тоже в черных очках и темно-синем берете — первой выскочила из машины и встала на тротуаре, держа в руках пачку мешков, в какие обычно складывают мусор. Ги направился вслед за Морисом под арку во внутренний дворик. Они поднялись по лестнице и прошли по узкому темному коридору. Морис внимательно осмотрелся, оглядел грязно-серую дверь, приложился к ней ухом, слегка подергал рукой замок, потом замер. Затем он небрежно прислонился к противоположной стенке коридора, поднял левую ногу на уровень замка и внезапно изо всех сил ударил ногой по двери. Она распахнулась, и Морис одним прыжком очутился в двери, вначале левой рукой распахнув ее до отказа, а потом еще и прижав ее к стене собственной спиной.
   Жалюзи на окнах были опущены, в квартире стоял спертый воздух. Все было тихо, только с улицы доносился шум транспорта. Мебели в квартире было очень мало: диван, обитый цветастой материей, два кресла, обычная лампа под абажуром, сделанным «под пергамент», сервант, несколько картинок на стенах с изображениями святых.
   Морис обернулся назад, к коридору, сделав Ги знак входить.
   — Вы осматриваете ту комнату, что слева; я — ту, что справа.
   Находившаяся справа от них дверь вела в крохотную пустую кухню и в уборную. Дверь слева открывала проход в большую комнату, где стояли двухспальная кровать с висевшим над ней распятием, небольшой гардероб, яркое расписное трюмо из клена с тройным зеркалом и висел еще один псевдопергаментный абажур, но на этот раз с темно-бордовой бахромой. Из спальни был проход еще в одну комнату меньшего размера. В царившем тут полумраке Ги разглядел только, что в комнатке есть еще один небольшой гардероб, кухонный стол и односпальная кровать — а на ней была кучей свалена вся его новая коллекция.
   Он издал торжествующий вопль и принялся лихорадочно открывать ставни, запоры которых поддались не сразу. На его крик в комнату прибежал Морис.
   Распахнув наконец окно, Ги увидел Джуди. Она стояла на тротуаре немного в стороне. Он крикнул, она услышала и сразу же подбежала и встала под нужным окном. Тетушка Гортензия включила мотор, «Мерседес» медленно подъехал и встал рядом с Джуди, не глуша двигателя.
   Мужчины принялись торопливо вываливать одежду в окно, она падала на тротуар так быстро и в таком количестве, что Джуди не успевала подбирать ее и рассовывать по мешкам. Тогда она бросилась к машине, распахнула ближайшую к ней дверцу и стала подбирать с тротуара и мостовой костюмы, платья, шляпки, туфли и кидать их прямо в машину — так быстро, как только могла. Несколько пораженных этим зрелищем прохожих застыли на месте. Наконец тетушка Гортензия дала три коротких сигнала, Джуди плюхнулась на заднее сиденье, прямо на всю груду одежды; мужчины выскочили из подворотни и втиснулись на переднее сиденье «Мерседеса». Тетушка Гортензия надавила на газ, и машина рванулась с места, оставив позади, на мостовой, зеленый шарфик и розовую атласную туфельку. На. первом же углу тетушка свернула так круто, что «Мерседес» чуть было не встал на два колеса.
   — Аккуратно, мадам, аккуратно! — сказал Морис. — Не хватало только, чтобы нас сейчас остановили за превышение скорости.
   Но тетушка Гортензия наслаждалась своей ролью. На полной скорости она домчала их до химчистки, которая обычно обслуживала Ги и его мастерскую. Там они оставили Джуди вместе с одеждой. Джуди испытывала прилив возбуждения, совершенно неведомого ей раньше. Теперь она узнала, что это такое — азарт действия. Перед началом их операции она думала, что, когда наступит время действовать, она испугается. Ничего подобного — ей откровенно понравилось! И они победили!
   — Кажется, ничего не пропало, — сказал Ги, когда тетушка Гортензия везла их назад в мастерскую. — Только ленты на шляпках испорчены.
   Тетушка Гортензия затормозила, потом неохотно уступила место за рулем Морису.
   — Не обязательно рассказывать об этом полиции, — сказала она как бы между прочим. — Они не любят взломов и самовольных действий. А кроме того, они могут захотеть забрать туалеты как вещественное доказательство. Пусть у них будет одним нераскрытым делом больше!
   Ги кивнул, соглашаясь, и помчался через две ступеньки наверх, надеясь застать Хосе, если она еще не ушла с работы. Мария и закройщик уже ушли, а Хосе как раз застегивала пояс на своем бежевом плаще. Одного взгляда на Ги ей оказалось достаточно, чтобы понять: он знает все. Ги подбежал к Хосе, грубо схватил ее за руки и потащил к телефону.
   — Если не хочешь, чтобы я вызвал полицию, рассказывай, зачем ты это сделала и кто тебе помогал, — сказал он, кипя от бешенства.
   — Отпустите меня! Вы с ума сошли, месье Ги, пустите! Я закричу.
   — Кричи сколько хочешь: тогда кто-нибудь наверняка вызовет полицию! — Она попыталась было высвободить руки и ударить Ги, потом в отчаянии повернулась к окну, продолжая бороться. Задыхаясь, Ги проговорил: — Я не дам тебе выброситься в окно, Хосе, мне это ни к чему. Я даже не причиню тебе никакого вреда. Я только хочу знать все подробности. Я знаю, что не ты это придумала. И знаю, что ты не хотела делать этого. Но мы нашли все вещи. Они были на кровати в маленькой комнате в твоей квартире. — От удивления Хосе перестала сопротивляться и смотрела на Ги испуганно, но и с какой-то усталостью. — Какая мне будет польза, если ты попадешь в тюрьму, Хосе? Я вернул назад все свои вещи. Но я хочу знать, что же на самом деле случилось. Если ты мне все расскажешь, может быть, я не стану звонить в полицию. Но, если не расскажешь, я прямо сейчас вызываю легавых, а это тюрьма как пить дать. Так что выкладывай всю правду, Хосе. Это ведь твой муж придумал?
   — Я не понимаю, о чем вы говорите.
   Они помолчали.
   — Мы нашли вещи в твоей квартире.
   — Это не мой муж! — выпалила вдруг Хосе и замолчала снова. Ги опять потянул ее к телефону. — Нет! Это его приятель, Андре. Он карманник. Мне он никогда не нравился. Мой муж сам бы о таком и не подумал. Пресвятая божья Матерь, что же теперь с нами будет?
   — А кто еще вам помогал?
   — Больше никто! Положите трубку, месье Ги, я вам все скажу! Больше никого не было!
   — По телефону звонил Андре?
   — Да, да, Андре, это он звонил.
   — Лжешь! — Ги сильно дернул ее за запястье, и она захныкала, однако продолжала угрюмо смотреть на него и не желала говорить. — Андре бы никогда не назвал ножницы «shears». Еще одна ложь, и я вызываю легавых!
   Она снова принялась реветь. Ги слегка потряс ее за плечи, но Хосе в ответ зарыдала лишь громче и сильнее. Когда, однако, он взялся за трубку телефона, она вскрикнула и согласилась наконец рассказать ему все. История была очень проста.
   В пять часов вечера муж должен был ждать ее в пятидесяти метрах от кинотеатра на Елисейских Полях, потому что он не доверял своему другу-карманнику. План был таков: выхватив конверт с деньгами, они оба должны были нырнуть в метро и поездить некоторое время наугад в разных направлениях. Потом выйти и найти какой-нибудь парк. Там дождаться темноты, когда на улицах будет уже мало прохожих, и разделить деньги. После этого муж Хосе намеревался отправить свою долю почтовым переводом себе, до востребования, в их местное почтовое отделение, а когда он бы убедился, что вокруг все спокойно и за ним никто не следит, то получил бы эти деньги на почте.
   Ги был настолько вне себя от ярости, что нашел в себе силы лишь прошептать:
   — Убирайся! И никогда — слышишь — никогда, не попадайся больше мне на глаза! Иначе я немедленно вызову полицию.
   Хосе в очередной раз залилась слезами и убежала.
 
   В течение следующих суток история о похищении и возвращении коллекции Ги разнеслась по всему Парижу, и хотя сам он в разговорах с журналистами отрицал, будто нечто подобное имело место, эти интригующие слухи привлекли к показу его коллекции гораздо большее внимание прессы, нежели то, на которое он мог рассчитывать в ином случае.
   Новая коллекция позволила Ги утвердиться в мире мод в качестве серьезного мастера, за работами которого необходимо следить, а не просто богатого отпрыска, решившего побаловаться модельерством. К своему удивлению, Джуди вдруг обнаружила, что общение с прессой стало почти главной ее работой.
   Единственной журналисткой, которая опубликовала совершенно точный рассказ о похищении коллекции, была Эмпресс Миллер. Она всегда была столь очаровательна, столь обезоруживающа, столь ненавязчива и вместе с тем столь компетентна, что ей неизменно удавалось докопаться до истины, именно поэтому Джуди ее немного побаивалась.

12

   Последующие два года оказались до отказа заполненными делами и прошли на одном дыхании, в состоянии непрерывного и радостного возбуждения. Свалившийся на них успех принес с собой и проблему — откуда достать денег на расширение дела. Этот вопрос висел над ними до тех самых пор, пока к Ги не пришла помощь с самой неожиданной стороны: от управляющего тем банком, через который Ги осуществлял все свои расчеты. Изучив движение средств на счете Ги и прикинув вероятную прибыльность и возможные убытки начатого им дела, управляющий банком по собственной инициативе, без какого-либо побуждения со стороны, позвонил отцу Ги и заявил, что, по его мнению, достойно сожаления, когда к потенциально весьма выгодному делу поворачиваются спиной только из-за того, что это дело начал и ведет родной сын. Результатом разговора стало то, что банк согласился поддержать Ги, а отец, искренне обрадовавшийся неожиданно представившейся возможности отказаться от собственного упрямства, выступил гарантом займа. Тем не менее Ги был по-прежнему преисполнен решимости не гнаться за чрезмерным расширением дела на том только основании, что сегодняшний объем заказов позволял ему это сделать.
   — Меня интересует не сегодняшний оборот, а стабильность дела на длительную перспективу, — говорил он Эмпресс Миллер, втиснувшейся в узкое тростниковое сиденье кресла, покоившееся на трех тонких черных металлических ножках. Теперь у них был новый, по самой современной моде обставленный офис, не только с собственным лифтом и небольшой официальной приемной, но и с прекрасным видом из окна на серые крыши и печные трубы Парижа — в это время года покрытые январским снегом, — и даже со сделанным под старину буфетом, в который была вмонтирована небольшая плитка, так что получилось нечто вроде миниатюрной кухоньки. И сейчас, пока Ги отвечал на расспросы Эмпресс Миллер, Джуди возилась возле буфета с кофейником.
   — В конечном итоге я хочу создать небольшую коллекцию, на основе которой можно было бы наладить серийное изготовление высококачественной готовой одежды, — говорил Ги. — В Европе не принято разрабатывать модные фасоны и модели для массового производства, как это делают в США. Здесь готовая одежда — это обычно что-то дешевое и достаточно низкокачественное. С другой стороны, однако, в Штатах среди модельеров, работающих на массовое производство, нет крупных имен. Вот почему ваши фирмы закупают модели в Париже. Я хочу соединить вместе имя, качество и массовое производство.
   — Да, Ги, на слух это неплохая идея. — Эмпресс неизменно была крайне осторожна в похвалах, но критиковала обычно без колебаний и в манере, которая варьировалась от легкой иронии до ядовитого сарказма. Она, однако, всегда оставалась справедлива в оценках и, если ей что-либо не нравилось, была в состоянии четко и внятно объяснить, что именно ей не приглянулось и почему.
   Сейчас ее головка с аккуратно уложенными светлыми волосами склонилась над записной книжкой.
   — Как себя чувствует человек, к которому успех приходит в такие молодые еще годы? Когда всего за пару лет удается сделать столь много?
   Ги поерзал на парусиновом, пурпурного цвета глубоком сиденье кресла, державшемся на тонкой черной металлической раме, очертаниями напоминающей контуры бабочки.
   — Все мне задают этот вопрос. С таким же успехом можно было бы меня спросить, как себя чувствуешь, если ты почтальон, или студент, или даже собака. Не знаю! Я всего только тот, кто я есть. Стать другим я не могу, а потому и не знаю, что значит быть кем-то иным. Я — модельер. Я начал заниматься этим делом смолоду просто потому, что никакое другое ремесло или занятие меня никогда не интересовало. — Он задумчиво посмотрел на оранжевый потолок. — Мне кажется, что если вы стремитесь делать какое-то дело по-настоящему хорошо, действительно на высшем уровне, то этого можно добиться только ценой отречения от всего остального. И успех ко мне пришел вовсе не внезапно. Мне двадцать шесть лет, а конструированием одежды я занимаюсь уже десять. Просто люди внезапно поняли: то, что я делаю, интересно. По-моему, большинство тех успехов, что кажутся внезапными, на самом-то деле рождаются примерно так же.
   — И однако, лезли из кожи вон, чтобы заполучить вашу последнюю коллекцию?
   — А я делал то же самое, чтобы заполучить их. Кстати, вся моя последняя коллекция целиком сшита только из шерсти. Никаких других материалов.
   «Сколько, однако, споров и скандалов мне пришлось ради этого выдержать», — подумала про себя Джуди, отстаивавшая необходимость сделать эту тему центральной в их рекламной кампании.
   Эмпресс вежливо-непонимающе, как будто переспрашивая, приподняла брови, и Ги поторопился объяснить:
   — Шерстяное джерси хорошо облегает фигуру и придает ей элегантность. А синтетические ткани обычно или чересчур жестки, или же, наоборот, буквально прилипают к телу. — Он тяжело поднялся со своего пурпурного кресла, вытянул со стеллажа кусок темно-зеленой шерсти и, отмотав немного, ловко обернул ткань вокруг Джуди, закрепив ее булавками, — старый, излюбленный и хорошо отработанный трюк, призванный проиллюстрировать и доказать его мысль. — Понимаете теперь, что я имею в виду? И обратите внимание на цвет — какая у него глубина, как он переливается! Это потому, что природные ткани лучше впитывают цвета и держат их, чем синтетические.
   — Ой, только не надо, чтобы и у булавок была такая же глубина! — вскрикнула Джуди. Ги закончил драпировать ее и отступил назад.
   — Чувствуете, как эта ткань станет будто парить в воздухе вокруг тела, когда Джуди пойдет?!
   Закрепленная булавками материя обрела очертания пальто, которое на спине развевалось, подобно плащу тореадора. Силуэт был выдержан в тех же линиях и пропорциях, что и новое темно-красное пальто, которое Ги только что закончил для Максины: оно висело сейчас на вешалке возле двери. Как раз сегодня вечером Ги и Джуди собирались вместе отвезти его ей. Джуди с нетерпением предвкушала, что сможет наконец отдохнуть пару дней за городом, днем прогуливаясь по замерзшему молчаливому лесу, а вечерами валяясь на ковре перед пламенем потрескивающих в камине поленьев.
   — А как относится к шерсти Пьер Мутон? — неожиданно спросила Эмпресс, глядя Ги прямо в глаза.
   Откуда она знает, поразился Ги. Глава бельгийской пошивочной фирмы никогда бы не рассказал Эмпресс об их замысле; единственным же другим человеком, который знал об этом плане, была Джуди. Что-то просочилось с фабрики, не иначе. В этой отрасли совершенно ничего невозможно сделать втайне, все становится известно всем буквально за пять минут!
   — Ходят слухи, что вы собираетесь запустить последнюю коллекцию в массовое производство и что шить по ней будет Пьер Мутон, фабрика которого находится недалеко от Брюсселя. Говорят, что вы продемонстрируете коллекцию, предназначенную для массового производства, одновременно с новой летней и начнете продавать ее уже на следующий день после первого показа. Те, кто станет шить на заказ, еще не только не получат свои вещи, но даже не смогут их примерить. — Говоря все это, Эмпресс не отводила взгляда от лица Ги, внимательно следя за его выражением. — Конечно, вполне может получиться так, что с вашей стороны это окажется профессиональным самоубийством, потому что все ваши индивидуальные клиенты взбесятся. Но, на мой взгляд, этот план может оказаться и настоящим открытием, гениальной формулой для соединения художественного моделирования и массового производства. Как бы вы прокомментировали все эти слухи?
   Ги пристально смотрел на нее и молчал. Как, черт возьми, она все это раскопала?! Рядовой работник фабрики никак не мог бы знать об этом. Они специально рассчитали весь план так, чтобы не вызвать недовольства индивидуальных заказчиков: им должно было быть предоставлено право первого выбора из той коллекции, что пошла бы в производство. А кроме того, фасоны, которые передавались бы на фабрику, не были точной копией того, что шилось бы по индивидуальным заказам. Ги фактически создал две параллельные коллекции, в чем-то перекрещивавшиеся, имевшие стилистические точки соприкосновения друг с другом, но не повторявшиеся механически так, чтобы одна была просто дешевым вариантом другой.
   — Пьер Мутон всегда покупал мои фасоны, — осторожно ответил Ги, старательно притворяясь спокойным, — но вы же должны знать, что его предприятие не приспособлено для того, чтобы шить одежду наивысшего качества и сложности — такую, какую шьют в салонах.
   — Вы не ответили на мой вопрос, — возразила Эмпресс, продолжая смотреть ему прямо в глаза.
   — Но вы же прекрасно понимаете: если бы то, о чем вы тут рассуждали, было правдой, то я не мог бы этого подтвердить. Пьер Мутон один из моих лучших покупателей. Это все, что я могу вам сказать.
   — Ну что ж, это тоже ответ, — улыбнулась Эмпресс, захлопывая блокнот, и повернулась к Джуди. — А теперь я бы с удовольствием выпила еще чашечку кофе. Получить в Париже чашку хорошего кофе — это такая редкость! Мне иногда до сих пор кажется, что его тут варят из желудей, как во время войны.
   — Это потому, что французы — скупердяи и кладут слишком мало кофе. Секрет прост: класть вдвое больше, чем они, — ответила Джуди. Она сейчас рада была говорить о чем угодно, только бы увести беседу подальше от опасной темы Пьера Мутона. — А вот с французским молоком уже ничего не поделаешь, — продолжала она. — По-моему, во Франции у коров течет в жилах не кровь, а бог знает что. Мне до сих пор иногда так вдруг захочется стакан настоящего американского молока! Я тут уже шесть лет, а все скучаю по таким вот мелочам.
   Но она скучала не только по молоку, а и по более серьезным вещам тоже. Хотя Джуди уже достаточно долго прожила в Париже и полюбила этот город, но по характеру она оставалась слишком американкой, чтобы хотеть окончательно осесть в Европе. Иногда Джуди спрашивала себя, не по этой ли причине она, в отличие от других парижанок, так и не смогла тут ни в кого влюбиться. Ей не хотелось выходить замуж за европейца. Время от времени она встречалась с теми «подходящими» французами, на которых указывала ей тетушка Гортензия, неизвестно откуда постоянно извлекавшая эти достойные кандидатуры. Но Джуди никогда не чувствовала себя с этими людьми легко и непринужденно. Похоже, единственным исключением из всех французов был ее обаятельный Ги; другие же оказывались до противности учтивыми и вкрадчивыми. От работы же и общения с Ги она получала огромное удовольствие, однако тут была и своя оборотная сторона: она совсем не собиралась всю оставшуюся жизнь играть роль его помощницы. Ей хотелось и самой сделать карьеру; только вот какую?
   Когда Эмпресс ушла, Джуди постаралась побыстрее сбросить с себя приступ печали и тоски, который неизменно возникал у нее после посещения их салона каким-нибудь очередным журналистом из Америки. Эти ребята отлично понимали разницу между тем, кто своими выкриками заводит толпу на митинге или стадионе, и тем, кто обладает реальной политической властью. И еще они знали разницу между молочным коктейлем и виски с содовой.
   Джуди потрясла кулаком в сторону Ги.
   — Я никому не говорила ни слова! Ты же сам ей фактически все выложил! Какие-то слухи до нее, конечно, доходили, а что-то она сама вычислила. Наверняка ты что-то кому-то говорил, на что-нибудь намекал. Так и знала, что ты не сможешь, держать рот на замке! Признавайся, с кем и о чем шептался в постели?!
   — Ни единого словечка никому не сказал, клянусь! Это ты постоянно треплешься с журналистами! — Он схватил ее за руку, они оба потеряли равновесие и с грохотом шлепнулись на обитый пурпурным полотном диван, с хохотом и визгом мутузя друг друга кулаками и швыряясь подушками. Это была ребяческая реакция на накопившееся напряжение, высвобождение от остатков тщательно продуманной притворной непосредственности во время только что закончившегося интервью.